Ширли Джексон

Луиза, вернись домой

— Луиза, — оживает в динамике голос матери. А в душе опять — смятение и страх. — Луиза, пожалуйста, вернись домой. Мы не видели тебя целых три года. Луиза, обещаю тебе, все будет хорошо. Нам тебя очень не хватает. Мы хотим, чтобы ты вернулась. Луиза, пожалуйста, вернись домой.

Я слышала это раз в год. В день своего побега. И каждый раз пугалась заново — ведь мольба так чужда ее бархатному голосу, а нотки эти просто забывались за долгий год. Я не пропускала ни одной передачи. Я читала в газетах: «Луиза Скован исчезла год назад», или два года назад, или три; я ждала 20 июня, словно дня рождения. Сначала я собирала все заметки, разумеется, тайно: не хватало еще, чтобы кто-нибудь увидел, как я вырезаю с первой страницы собственное фото. Скрывалась я в Чендлере, довольно близко от бывшего дома, и тамошние газеты, естественно, пестрели заголовками о побеге. Но Чендлер город большой — есть где спрятаться, этим-то он меня и привлек.

Конечно, это не был минутный порыв. Я всегда знала, что рано или поздно сбегу, — и планы составила заранее на все случаи жизни. Я надеялась на удачу с первой же попытки, на вторую — надеяться не приходилось, да и сестрица Кэрол застыдила б за неудачный побег. Признаться, канун свадьбы Кэрол я выбрала нарочно: представляю ее лицо, когда невеста недосчиталась одной подружки на собственной свадьбе. По сообщениям газет, свадьбу отменять не стали. Более того, Кэрол заявила репортеру, что таково было бы желание ее сестры Луизы. «Она ни в коем случае не собиралась портить мне свадьбу», — сказала Кэрол, хотя мою истинную цель понимала прекрасно. Готова поспорить: узнав о моем исчезновении, Кэрол тут же пересчитала свадебные подарки — не стащила ли я что-нибудь.

Возможно, я здорово испортила сестрице праздник, зато у меня все шло как по маслу. Дом ходил ходуном; все суетились, расставляли цветы; волновались, доставят ли в срок свадебное платье; вскрывали ящики с шампанским; размышляли, что делать в случае дождя — тогда в саду не посидишь, — а я просто прикрыла за собой дверь и отправилась в путь. Жаль только — некстати встретилась с Полом. Он живет по соседству уже целую вечность, и Кэрол ненавидит его даже больше, чем меня. Считалось, что Пол — соучастник любой моей проделки, а за них краснело все семейство. Они не сомневались: Пол как-то связан с побегом, хотя он тысячу раз описывал, как я пыталась улизнуть от него в тот день. Газетчики окрестили его «близким другом семьи», чем наверняка доставили матери неописуемую радость; Пола неоднократно допрашивали о «месте возможного пребывания Луизы Скован». Конечно, у него и в мыслях не было, что я ухожу насовсем; я подкинула ему ту же версию, что и матери перед выходом из дома: хочу, мол, отдохнуть от суеты и сутолоки, съезжу в город, перехвачу где-нибудь бутерброд на ужин, может, схожу в кино. Он пристал: пойду с тобой — и не отпускал несколько минут. Я совсем не собиралась садиться в автобус на нашем углу, но Пол пристал как банный лист: я, видите ли, должна подождать, он сбегает за машиной, мы поедем кататься, а потом ужинать в «Таверну». Тут уж, хочешь не хочешь, — сматывайся побыстрее, и я вскочила в автобус, оставив Пола на дороге. Лишь в этом я отступила от намеченного плана.

Итак, пешком не пошла, доехала до самого центра. Впрочем, не так уж важно, видел ли кто меня в местном автобусе, зато из города выбралась раньше, чем задумала. Билет купила туда и обратно, подробность немаловажная — пусть думают, что я вернусь, такая уж у них логика. На все должна быть причина — по этому закону жили и мать, и отец, и Кэрол. Раз купила обратный билет, значит, вернусь. Пускай ждут, зато испугаются не сразу, а я успею спрятаться. Потом оказалось, что мое стартовое преимущество было совсем ничтожным: Кэрол узнала о побеге в ту же ночь — зашла ко мне в комнату за снотворным. Но тогда я об этом не ведала.

Обратный билет я хранила довольно долго. Носила в сумочке как талисман.

О ходе следствия я узнавала из газет. Мы с миссис О\'Пава любили читать газеты, потягивая кофе перед моим уходом на работу.

— Как тебе эта девчушка, что пропала в Роквилле? — спрашивала миссис О\'Пава. Я с сожалением покачивала головой: да спятила девица, раз бросила такой приятный дом и достаток; а может, и не сбежала вовсе, а родители упекли, поскольку она — маньяк-убийца. Миссис О\'Пава очень привлекало все, связанное с манией убийства.

Однажды я взяла газету и стала долго и пристально всматриваться в фотографию.

— Вам не кажется, что она смахивает на меня? — спросила я у миссис О\'Пава. Откинувшись на спинку стула, она посмотрела на меня, затем на фото, снова на меня и в конце концов изрекла:

— Нет. Впрочем, — прикинула она, — сделать тебе волосы подлиннее, личико покруглее, завивку… Может, и было бы отдаленное сходство. Но будь ты маньячка, я бы тебя на порог не пустила.

— А по-моему, мы очень похожи, — сказала я.

— Ступай на работу. Тщеславие — порок, — сообщила миссис О\'Пава.

Разумеется, садясь в поезд, я совершенно не представляла, скоро ли начнется погоня, но и это к лучшему: ведь могли сдать нервы, один неверный шаг — и все насмарку. Я знала, что они обязательно бросятся в Крейн, самый крупный город по нашей линии, поэтому провела там лишь несколько часов. Я отправилась на распродажу — хотела затеряться в толпе покупателей — и не ошиблась: найти человека на первом этаже крейнского универмага немыслимо. На миг показалось, что здесь-то мое путешествие и окончится. Но толпа вынесла меня к нужному прилавку; толкаясь и вовсю работая локтями, я пробралась к приглянувшемуся плащу и буквально выхватила его из рук какой-то каракатицы: на ее телеса такой плащ все равно не напялить. Она так верещала, будто уже заплатила за него. А у меня наготове оказалось как раз шесть долларов и восемьдесят девять центов; я разжала кулак, отдала продавщице деньги, схватила плащ и пакет, в который она хотела его засунуть, и стала протискиваться к выходу, пока меня не затоптали.

Я не прогадала: носила этот плащ до самой зимы — хоть бы пуговица отлетела! Однако по весне я его потеряла — забыла где-то, вернулась — а его уже нет. Плащ был песочного цвета; я надела его в дамском туалете универмага и тут же легко произнесла: «Мой старый плащ». Словом, вещица что надо. Прежде у меня такого плаща быть не могло, матери дурно бы стало. Потом я поступила весьма расчетливо. Из дома я вышла в легкой светлой курточке, похожей на пиджак; надевая плащ, я ее, естественно, сняла. Переложила мелочи из карманов куртки в карманы плаща и с безразличным видом отнесла ее на прилавок, где по единой цене три доллара девяносто восемь центов продавались всевозможные пиджаки и куртки, — предположим, я отходила в сторону, чтобы рассмотреть вещь повнимательнее, и решила не брать. Сдается мне, трюк прошел незамеченным; не успела отойти, как кто-то уже взял в руки мою куртку. Что выгодное приобретение за три доллара и девяносто восемь центов.

Хорошо, что от светлой куртки удалось отделаться. Купила ее мать, вещь дорогая и нравилась мне, но ее могли легко опознать. Засунь я куртку в портфель, брось в речку или на помойку, рано или поздно ее найдут, даже если в тот миг меня никто не заметит. Все равно найдут и узнают, что одежду я сменила в Крейне.

В деле о моем исчезновении светлая куртка так и не всплыла. Последним меня видел некто на вокзале в Крейне. Два или три дня спустя газеты все еще уверяли, что я в Крейне; люди будто бы видели меня на улице, одну девушку, покупавшую платье, даже приняли за меня и отвели в полицию. Да, они вправду искали, но искали они Луизу Скован, а Луиза Скован исчезла, как только сняла светлую куртку — подарок матери.

Я была уверена в одном: в стране живут тысячи девятнадцатилетних блондинок, рост 162,5 см, вес 57 кг. А если так, среди них наверняка найдется множество в бесформенных плащах песочного цвета; выйдя из крейнского универмага, я принялась считать песочные плащи, насчитала четыре за квартал и решила, что замаскировалась неплохо. Потом я выполнила данное матери обещание: зашла в кафе, съела бутерброд и отправилась в кино. Торопиться некуда — чем искать место для ночлега, не лучше ли спать в поезде?

Вообще-то люди, как это ни забавно, не обращают друг на друга никакого внимания. В тот день я повстречала сотни людей, один морячок даже подкатился ко мне в кино, но по-настоящему меня никто не заметил. Попытайся я снять номер в гостинице — заметил бы портье, зайди в дешевеньком плаще в дорогой ресторан — непременно бы вызвала подозрение, но я делала лишь то, что делали в тот день тысячи похожих на меня девушек в плащах песочного цвета. Только кассир на вокзале в Крейне мог меня запомнить, поскольку похожие на меня девушки обычно не покупают в одиннадцать вечера железнодорожные билеты. Но я и это предвидела заранее и билет купила до Эмитивилля, что в шестидесяти километрах от Крейна; ехать в Эмитивилль я имела полное право — там есть колледж, огромный жужжащий улей, там мой плащ встретят как родной. Я убедила себя, что провела воскресенье дома, а теперь возвращаюсь в колледж. В Эмитивилль поезд прибыл за полночь; на вокзале, скучая над кофе в буфете, я поняла, что и теперь в моем поведении нет ничего странного; я насчитала семь девушек в похожих плащах — семь! — они приезжали и уезжали среди ночи, считая это самым обычным делом. Некоторые были с чемоданчиками, и я пожалела, что не купила в Крейне чемодан; впрочем, в кинотеатре я бы выглядела с ним нелепо, да и студентки себя обычно не обременяют: дома всегда найдется лишняя пара чулок и пижама, а зубные щетки отлично влезают в карманы этих бесценных плащей. Поэтому я на время отбросила мысль о чемодане, но дайте срок — понадобится и он. Я пила кофе и внутренне преображалась: только что я вернулась из дома в колледж, и вот уже я уезжаю из колледжа домой на пару дней; войти в образ студентки было делом несложным — я все-таки успела поучиться, хотя и недолго. Вдруг вспомнилось: где-то сейчас путешествует письмо о моем отчислении из колледжа… Не стану отрицать, страх перед отцом, перед его гневом, сыграл в моем побеге немалую роль.

Газеты разнюхали и это. Они решили, что я и сбежала-то из-за истории с колледжем, но будь то единственная причина, я бы, конечно, осталась. Убежать я мечтала всю жизнь, сколько себя помню, вынашивала планы — чтоб без сучка, без задоринки. И они сработали.

В эмитивилльском привокзальном буфете я изобретала предлог: почему я уезжаю домой в понедельник вечером. Я всегда стараюсь думать как те, кого изображаю. Вопросов мне никто не задавал, но ответ-то надо иметь заранее. В результате я решила, что у моей сестры свадьба и домой я еду, чтобы быть завтра подружкой невесты. В этом чудилась ирония судьбы. Не хотелось придумывать мрачные страшные причины: заболевшую мать или попавшего в автокатастрофу отца — придется напускать грусть, а это уже подозрительно. Итак, я еду к сестре на свадьбу. Прежде чем купить билет, я зашла в туалет и вытащила из туфли еще одну двадцатидолларовую бумажку. От взятых из отцовского стола денег оставалось почти триста долларов; честно сказать, я не нашла места надежнее, поэтому большая часть лежала в туфлях. В кошелек я положила немного денег на первые расходы. Ходить целый день на пачке банкнот достаточно трудно, но туфли прочные, из тех, что для удобства, а не для красоты; перед уходом из дома я вдела новые шнурки, чтобы завязывались крепче. Как видите, все было спланировано безукоризненно, не упущена ни одна мелочь. Доверь мне Кэрол свою свадьбу — беготни, крика, истерик было бы куда меньше.

Билет я взяла до Чендлера, туда-то я и направлялась, это самый крупный город в нашей части штата. Хорош он тем, что жители Роквилля не заглядывают туда без особых причин. Не устраивают их роквилльские терапевты и дантисты, крейнские психоаналитики и ткани на платье — они устремляются в главный город штата; Чендлер же — приличных размеров убежище, но в глазах роквилльцев отнюдь не столица.

Кассир в Эмитивилле, вероятно, перевидал на своем веку множество студенток, отъезжающих в Чендлер в любое время дня и ночи, он принял деньги и выдал билет — даже глаз не поднял.

Смешно. Они не могли миновать Чендлер, они просто обязаны были проверить везде и всюду; однако жителю Роквилля не уразуметь, как это можно уехать сюда по собственному почину. Мне даже не померещилось ни разу, будто меня здесь ищут. Разумеется, фотография была во всех газетах, но никто на меня и не взглянул; по утрам я отправлялась на работу, забегала в магазин, ходила в кино с миссис О\'Пава, а летом на пляж — все совершенно безбоязненно. Вела себя как все, одевалась как все, даже думала как все; за три года встретила из Роквилля только приятельницу матери, она возила своего пуделя на случку в чендлерский клуб собаководов. Впрочем, эту даму привлекали на улице лишь владельцы пуделей; когда она проходила мимо, я просто сделала шаг в сторону и осталась незамеченной.

Вместе со мной в поезд сели две студентки; кто знает, может, они тоже ехали к сестрам на свадьбы. Песочных плащей у них не было, но на одной был поношенный голубой пиджак — так что общей картины я не нарушала. Заснула я, как только тронулся поезд, вскоре очнулась — где я? почему? — но тут же все вспомнила и чуть не рассмеялась вслух в спящем вагоне: я почти у цели. Потом снова заснула и открыла глаза уже в Чендлере в семь часов утра.

Итак, свершилось. Из дома я вышла накануне, после обеда, а в семь утра в день бракосочетания моей сестры была уже в такой дали невозвратной — ищи-свищи теперь! На устройство в Чендлере у меня имелся целый день, поэтому для начала я позавтракала в привокзальном ресторане, а затем направилась на поиски жилья и работы. Перво-наперво — чемодан; если купить его около вокзала, никто и не заметит. В магазине, забитом всякой всячиной, я приобрела, кроме того, пару чулок и носовых платков и маленький дорожный будильник, сложила все в чемодан и пошла дальше. Не волнуйся, не нервничай и все окажется крайне просто.

Много дней спустя я спросила миссис О\'Пава, могла ли эта самая Луиза Скован добраться до Чендлера, — мы в очередной раз читали о моем исчезновении.

— Ну уж нет. Здесь пишут, что ее похитили. И я с этим абсолютно согласна. Похитили и убили, да еще и изнасиловали в придачу.

— Похитили? Но разве за нее требовали выкуп?

— Они тебе напишут что угодно, — миссис О\'Пава с сомнением покачала головой. — Откуда нам знать, может, эта семейка что-то скрывает. А если ее похитил маньяк, так ему никакого выкупа не надо. Ты по молодости еще многого не понимаешь.

— Мне ее почему-то жаль…

— Кто их разберет, может, она с ним по своей воле пошла.

В то первое утро в Чендлере я не знала, что самая большая удача выпадет мне в тот же день: я набреду на миссис О\'Пава. За завтраком я разработала такую версию: девятнадцать лет, добропорядочная семья в северной части штата, накопила денег для учебы на секретарских курсах при коммерческом училище в Чендлере. Придется найти какую — нибудь работу, чтобы себя прокормить. Занятия на курсах начнутся только осенью, а летом можно работать, откладывать деньги и окончательно решить, хочу ли я в самом деле стать секретаршей. Если Чендлер окажется мне не по душе, я смогу уехать, как только поутихнут страсти, связанные с побегом. Плащ мой не очень-то годился для трудолюбивой самостоятельной девушки, поэтому я сняла его и перекинула через руку. Одежду я продумала досконально. Выходя из дома, надела строгий серый костюм, с белой блузкой он выглядел неброско, но стоило изменить две-три детали: подобрать другую блузку или нацепить на лацкан брошь — и облик менялся. Пока костюм вполне подходил будущей секретарше: плащ на руке, чемодан — сотни таких девиц высыпают из поездов каждое утро. Я купила газету и в кафе, за чашкой кофе, просмотрела колонку «Сдается внаем». Бармен объяснил, где улица Примул, но даже не удостоил меня взглядом. Ему было ровным счетом наплевать, доберусь ли я до улицы Примул, но он вежливо рассказал, на каком автобусе туда проехать. На самом деле экономить вовсе не обязательно, но не брать же такси девушке, которая откладывает деньги на учебу.

— Мне никогда не забыть, как ты выглядела в то утро, — призналась однажды миссис О\'Пава. — Я с первого взгляда поняла: эта из тех квартирантов, которых я люблю, — тихая, воспитанная. Но ты так боялась большого города.

— Да нет, не боялась. Просто волновалась, найду ли хорошую комнату. Мама дала столько напутствий — все и не выполнишь.

— Пусть любая мать зайдет ко мне в дом — она признает, что ее дочь в хороших руках, — изрекла миссис О\'Пава с достоинством.

И это чистая правда! Переступите порог дома миссис О\'Пава на улице Примул и взгляните на его хозяйку — да лучше ничего и придумать нельзя, я словно и это спланировала заранее. Дом старый и уютный, комната моя прелестна, а мы с миссис О\'Пава понравились друг другу с первого взгляда. Хозяйка «одобрила» мою матушку, наказавшую мне найти хорошую комнату в тихом районе, — а то еще вечером хулиганы привяжутся; но еще больше она «одобрила» меня, узнав про накопленные деньги и секретарские курсы, а главное, что я хочу найти работу с приличным заработком, чтобы каждую неделю отсылать понемножку домой. Миссис О\'Пава полагала, что дети должны возместить родителям хоть маленькую толику своего неоплатного долга. Не прошло и часа, как хозяйка уже знала подробности о моей воображаемой семье: мать-вдова, сестра недавно вышла замуж, живет по-прежнему у нас дома вместе с мужем, есть еще младший братишка Пол, за него-то матушка больше всего тревожится, никак он делом не займется. Звали меня Лоис Вольни. Впрочем, назови я свое настоящее имя, миссис О\'Пава вряд ли усмотрела бы связь с побегом; к этому времени она была уже заочно знакома со всей семьей и требовала передать матушке в первом же письме, что миссис О\'Пава лично отвечает за мое благополучие в этом городе и справится не хуже родной матери. В довершение миссис О\'Пава вспомнила о вакансии продавщицы в ближайшем магазине. Не прошло и суток, как я ушла из дома, а я была уже совершенно другим человеком. Меня звали Лоис Вольни, я проживала на улице Примул и работала в магазине неподалеку.

Однажды газеты сообщили, что какой-то знаменитый прорицатель предложил отцу свои услуги. Он утверждал, что согласно астральным знакам меня следует искать рядом с цветами. Жила я на улице Примул, и на меня это произвело сильное впечатление, но отец, а также миссис О\'Пава и миллионы других людей решили, что я где-то похоронена. Пустырь у вокзала в Крейне перекопали вдоль и поперек: там меня видели в последний раз, — и миссис О\'Пава очень расстроилась, когда ничего не нашли. Мы с ней никак не могли прийти к единому мнению: то ли я сбежала с гангстером, чтобы стать наводчицей, то ли тело мое, изрезанное на куски, лежит где-то в сундуке. Поиски в конце концов прекратились; правда, изредка появлялся ложный след, но годился он лишь на короткую заметку на последней странице; мы с миссис О\'Пава увлеклись рискованным ограблением чикагского банка средь бела дня. В годовщину побега — год, как один день! — я купила новую шляпку и пошла в ресторан, а домой явилась как раз к вечерним новостям, когда по радио впервые зазвучал голос моей матери.

— Луиза, — говорила она. — Пожалуйста, вернись домой.

— Бедняжка, — сказала миссис О\'Пава. — Ты только представь, каково ей. Все надеется найти дочку целой и невредимой.

— Вам нравится моя новая шляпка?

На курсы я решила не поступать: магазин наш процветал, теперь при нем была еще библиотека и отдел подарков, которым заведовала я; при попутном ветре я могла в будущем стать владелицей всего магазина. Мы обсудили это с миссис О\'Пава — словно она и в самом деле была моей матерью — и решили, что от добра добра не ищут. Накопленные деньги лежали в банке; мы с миссис О\'Пава мечтали соединить наши сбережения: купить машину или отправиться в какое-нибудь путешествие.

К чему эти подробности? Чтобы стало ясно: я была свободна, жила отлично, а уж о возвращении и вовсе не помышляла. Угораздило же меня однажды встретить Пола! К тому времени я и думать забыла о доме, разве только наткнусь в газете на очередную заметку; но, видно, люди из прошлой жизни накрепко засели в подсознании — я просто остановилась посреди улицы и, ни секунды не раздумывая, окликнула:

— Пол!

Он обернулся; я, конечно же, поняла, что натворила, — но было поздно. Пол внимательно посмотрел на меня и нахмурился, он явно силился что-то вспомнить, а вспомнив, сказал:

— Не может быть!

Он убеждал меня вернуться. Грозил навести их на след, если не поеду с ним сразу. Гладил по голове, объяснял, что в банке по-прежнему лежит вознаграждение для нашедшего Луизу Скован, он только получит деньги и отпустит меня на все четыре стороны: убегай куда угодно хоть каждый день.

Может, я и хотела вернуться. Может, все это время я втайне от самой себя ждала возможности вернуться и именно поэтому окликнула Пола. Такое случается раз в тысячу лет: Пол до этого никогда в Чендлере не был, да и тогда просто пересаживался на другой поезд, вышел с вокзала на пару минут и — наткнулся на меня. Не пройди я мимо, останься он на вокзале, я бы не вернулась никогда. Миссис О\'Пава я сказала, что еду на север навестить своих. Меня это даже позабавило.

О том, что я нашлась, Пол сообщил моим родителям телеграммой; домой мы летели на самолете — Пол все еще боялся, что я снова исчезну, и самым надежным местом считал самолет, оттуда, по крайней мере, не сбежишь.

Нервы у меня сдали по дороге из роквилльского аэропорта. Могу поклясться, что этот город, эти знакомые с детства улицы, магазины и дома я не вспомнила за три года ни разу, но сейчас воспоминания нахлынули, обступили, а Чендлер с его домами и улицами потускнел и забылся, словно я никуда и не уезжала. А когда такси свернуло на родную улицу и глазам открылся огромный белый особняк, я чуть не расплакалась.

— Ну, конечно же, я хотела вернуться, — сказала я, и Пол засмеялся. Я вспомнила про обратный билет: как хранила его, будто талисман, и все-таки выбросила, разбирая сумку, а выбрасывая, задумалась, не буду ли жалеть…

— А здесь все как раньше, — сказала я. — На этом углу я села в автобус, а тут мы встретились с тобой.

— Эх, не удалось мне тогда тебя остановить. Может, ты и убегать бы не стала.

Такси подъезжало к дому; я вылезла — ноги совсем ватные. Схватив Пола за руку, я прошептала:

— Пол… Погоди минутку.

Но он лишь цыкнул в ответ: только попробуй подведи, ты это попомнишь! Меня била такая дрожь, что Полу пришлось обнять меня за плечи и вести к дому.

Интересно, смотрят они из окон? Вообще, поведение моих родителей непредсказуемо, но им наверняка не по себе: привыкли соблюдать приличия и беречь собственное достоинство. Вот миссис О\'Пава выскочила бы встречать к воротам, а наша парадная дверь еще заперта. Видно, придется звонить, впервые звонить в дверь этого дома. Но тут на пороге показалась Кэрол.

— Кэрол! — я была в ужасе: она так постарела; впрочем, прошло три года, она тоже скажет, что я изменилась.

— Кэрол! — произнесла я снова. — Боже мой, Кэрол! — Я и в самом деле рада была ее видеть.

Кэрол окинула меня суровым взглядом и отошла, за ней оказались мать с отцом, они ждали, пока я войду. Не задумайся я на мгновение, как себя вести, я бы бросилась к ним, но было не ясно, сердятся они, обижены или просто безумно рады меня видеть; задумавшись, я так и осталась на пороге и как-то неуверенно сказала:

— Мама?..

Она подошла, положила руки мне на плечи и стала всматриваться долго, пристально. По щекам ее бежали слезы, но если чуть раньше, когда это было не так важно, я тоже готова была заплакать, то теперь едва сдерживала дурацкий смех, хотя плакать подобало именно сейчас. Мама была грустная и старенькая, а я стояла дура дурой. Вдруг она повернулась к Полу и сказала:

— Ах, Пол, ты снова вздумал мучить меня?

Пол не на шутку испугался:

— Но миссис Скован…

— Как вас зовут, милая? — спросила меня моя мать.

— Луиза Скован, — тупо ответила я.

— Нет, милая, — она говорила очень мягко. — Ваше настоящее имя?

Теперь мне снова хотелось плакать, но вряд ли это могло помочь.

— Луиза Скован, — повторила я. — Мое имя Луиза Скован.

— Люди, ну почему вы не оставите нас в покое, — закричала побледневшая Кэрол, ее трясло как в лихорадке. — Мы столько лет ищем сестру, а вы все время пытаетесь вытянуть из нас деньги, неужели для вас нет ничего святого? Вы ищете, где бы поживиться, а для нас это снова боль и рушатся надежды!.. Оставьте нас наконец в покое!

— Кэрол, — вмешался отец. — Ты испугаешь девушку. Голубушка, — обратился он ко мне, — вы, видимо, не осознаете всей жестокости вашего поступка. Мне кажется, вы хорошая девочка, ну представьте свою родную мать…

Я попыталась представить свою мать — она стояла прямо передо мной.

— …если бы кто-нибудь вот так же поступил с нею. И вы, вероятно, не знаете, что этот молодой человек уже дважды, — я перевела взгляд с матери на Пола, — приводил сюда юных особ, выдававших себя за нашу дочь. Причем каждый раз он утверждал, что его ввели в заблуждение, а о деньгах он и не думал. А мы каждый раз надеялись тщетно. Первый раз нас водили за нос несколько дней. Девушка не только походила на нашу Луизу, у нее были в точности те же жесты, она знала все семейные шутки и мельчайшие подробности, которые никто, кроме Луизы, просто не мог знать, и все же она оказалась интриганкой. А мать — моя жена — переживает, когда вновь вспыхивает надежда. — Он обнял мать — свою жену — за плечи, и все они, включая Кэрол, стояли и смотрели на меня.

— Послушайте, — Пол словно обезумел. — Пусть она попробует, она ведь сама знает, что она — Луиза. Пусть докажет…

— Каким образом? — спросила Кэрол. — Я уверена, что спроси я ее, положим… какого цвета платье ей сшили к моей свадьбе…

— Розового, — сказала я. — Я хотела голубое, но ты настояла на розовом.

— Я уверена, что ответит верно, — продолжала Кэрол, будто я ничего и не говорила. — Пол, те две, которых ты приводил раньше, они обе знали.

Все бесполезно. Это следовало предвидеть. Они так привыкли меня искать, что готовы заниматься этим всю жизнь, вместо того чтобы принять меня в дом; возможно, я им вообще уже не нужна… А может, взглянув мне в лицо, моя мать увидела в нем лишь Лоис Вольни, мои старания быть ею, а от прежней Луизы не осталось и следа?

Мне было жаль Пола, он никогда не знал их так, как я, и наивно верил, что уговорит, заставит их раскрыть объятия, что они закричат: «Луиза! Нашлась наша дочь!» — а ему торжественно вручат приз, и все заживут счастливо до самой старости. Пока Пол пытался переспорить отца, я сделала несколько шагов и заглянула в гостиную. Побыть здесь хоть чуть-чуть мне, понятное дело, не дадут, а так хочется увезти с собой какое-нибудь воспоминание о прошлом. Сестрица Кэрол следила за мной в оба. Интересно, что стащили те две девицы, что побывали здесь до меня? Кэрол, Кэрол, следить за мной надо было три года назад: красть из отчего дома сподручнее, покидая его. Но сейчас, как и тогда, мне ничего не нужно. Мне хочется лишь одного — остаться, хочется так сильно, что я готова кричать, вцепившись в перила лестницы; такая вспышка могла, конечно, вернуть им мимолетное воспоминание о дорогой потерянной Луизе, но вряд ли после этого меня пригласят остаться. Я отчетливо представила, как меня выволакивают из родного дома, а я кричу и отбиваюсь.

— У вас очень приятный старый дом, — вежливо обратилась я к Кэрол, не спускавшей с меня глаз.

— Здесь сменилось несколько поколений нашей семьи, — ответила она не менее вежливо.

— Такая красивая мебель, — сказала я.

— Моя мать собирает антиквариат.

— Отпечатки пальцев! — кричал в это время Пол. Я поняла, что мы собираемся нанять адвоката, вернее, Пол считал, что мы наймем адвоката, но мы-то этого делать не будем. Бедный Пол! Ни один адвокат в мире не заставит мою мать, моего отца, мою сестру Кэрол принять меня в дом, если они твердо решили, что я — не Луиза. Какой закон заставит мать узнать родную дочь, взглянув ей в лицо?

Надо было как-то остановить Пола, ведь это безнадежно. Я подошла ближе и обратилась к нему:

— Пол, ты только раздражаешь мистера Скована, вот и все.

— Совершенно справедливо, голубушка, — отец взглянул на меня одобрительно, решив, видимо, что я разумное существо. — Своими угрозами он делает хуже только себе.

— Пол, — сказала я. — Нам здесь делать нечего.

Пол открыл было рот, но, кажется, впервые в жизни одумался вовремя и пошел к двери. Я направилась за ним — кто бы мог подумать, что великое возвращение ограничится прихожей отчего дома. В это мгновение отец, прошу прощения — мистер Скован, подошел ко мне сзади и взял за руку.

— Моя дочь была моложе вас, — сказал он мягко. — Но у вас наверняка где-то есть семья, они любят вас и желают вам счастья. Возвращайтесь к ним, голубушка. А от этого человека держитесь подальше, это злой и никчемный тип, советую вам как отец. Возвращайтесь к себе домой.

— Уж мы-то этого хлебнули вдоволь: волнуйся за дочь, гадай — где она, — сказала моя мать. — Возвращайтесь к тем, кто вас любит.

Это, вероятно, относилось к миссис О\'Пава.

— Мы поможем вам оплатить проезд, — сказал отец. — Чтобы вы добрались благополучно. — Я попыталась отдернуть руку, но он все-таки всунул мне сложенный чек. — Надеюсь, кто-нибудь сделает это и для нашей Луизы.

— До свидания, моя милая, — мать потрепала меня по щеке. — Всего вам лучшего.

— Желаю, чтобы ваша дочь когда-нибудь вернулась, — сказала я. — Прощайте.

Чек на двадцать долларов я отдала Полу. Да и этого маловато за его старания. Меня же ждала работа в магазине. Мать по-прежнему взывает ко мне по радио в очередную годовщину побега.

— Луиза, — говорит она. — Пожалуйста, вернись домой. Мы так хотим, чтобы наша девочка была с нами, ты всем нужна, нам тебя очень не хватает. Отец и мать любят тебя и никогда не забудут. Луиза, пожалуйста, вернись домой.