— Мы могли бы сделать столько всего за этот вечер, — сказал Тони О’Брайен. — Например, в Новом Орлеане — ты знаешь, креольская кухня и джаз в одном из отелей, или это было в том фильме, о котором мы болтали вчера вечером… Или я мог бы приготовить что-нибудь для тебя у себя дома. Покажу тебе, какой я великолепный повар.
Гранья засмеялась:
— Я уверена, что ты разогреешь для меня пекинскую утку. Видишь, я помню, ты рассказывал мне о китайском ресторане, который находится неподалеку от твоего дома.
— Нет, если ты пойдешь ко мне в гости, я сам приготовлю для тебя. Покажу, как много это для меня значит. Вот увидишь, тебе понравится. — Тони уже очень давно ни с кем не разговаривал так открыто.
— Я с удовольствием пойду с тобой, Тони, — произнесла Гранья очень просто, без всякого лукавства.
Эйдан спал как убитый, а незадолго до рассвета проснулся и ощутил, что его голова работает абсолютно четко. Все неприятные и пугающие мысли о должности директора рассеялись. Выборы еще не состоялись, значит, не было повода впадать в депрессию, не надо было предпринимать никаких резких движений, считать свою карьеру несостоявшейся. Сегодня будет отличный день, и все прояснится. Нужно поговорить с мистером Уолшем, нынешним директором, и прямо спросить его, были ли его высказывания обоснованными или лишь предположениями. Однако раз он не голосует, то, может, и нет смысла слушать его. Эйдан с облегчением вздохнул и даже начал насвистывать, хотя у него не особо получалось. На кухне Бриджит и Нел обменялись удивленными взглядами, когда услышали посвистывание Эйдана.
Ровно в восемь зазвонил телефон.
— Угадайте с трех попыток, — сказала Бриджит, потянувшись за новым тостом.
— Она заслуживает доверия, вы обе очень правильные, — произнесла Нел и пошла к телефону.
Эйдану хотелось знать, нормально ли то, что одна из его дочерей проводит ночь с мужчиной, о котором он ничего не знает. Она же познакомилась с ним только неделю назад, и действительно ли он был так надежен… Эйдан посмотрел на Нел, стоявшую возле телефона.
— Уверена… Отлично… Хорошо… У тебя есть с собой одежда, чтобы пойти в банк, или ты зайдешь переодеться?.. О, ты купила свитер, как мило. Молодец, любимая, увидимся вечером.
— И как ты на все это смотришь? — спросил Эйдан.
— Только не сейчас, прошу тебя. Не начинай. Мы же уже говорили, что намного спокойнее, если Гранья останется в городе у Фионы, чем будет ночью возвращаться домой.
Он кивнул. Никто из них не думал в тот момент, что Гранья ночевала у Фионы.
— Значит, никаких проблем? — спросил Тони.
— Нет, я же говорю тебе… они воспринимают меня как взрослого человека.
— А вот я отношусь по-другому, — он потянулся к ней, когда она сидела на краю кровати.
— Нет, Тони, я не могу. Нам нужно идти на работу. Мне пора в банк, а тебе в Маунтинвью.
Ему очень понравилось, что она помнила название школы, где он работал.
— Нет-нет, нам позволяют приходить на работу, когда вздумается.
Она рассмеялась над его словами.
— Нет, это неправда, здесь нет ни капли правды. Вставай и иди в душ, а я пока сварю кофе. Где кофеварка?
— Боюсь, у меня только растворимый.
— О, меня это ничуть не пугает, мистер О’Брайен. Когда я приду в следующий раз, думаю, ты купишь кофеварку.
— Я надеюсь, ты придешь ко мне сегодня вечером, — сказал он.
Их глаза встретились, в его взгляде не было и намека на шутку.
— Да, если ты угостишь меня настоящим кофе, — лукаво произнесла она.
— Идет, — ответил он.
Гранья съела один тост, а Тони лишь выкурил две сигареты.
— Тебе и вправду надо бросать. У тебя все хрипит внутри, я слышала ночью.
— Это была страсть.
— Нет, сигареты, — твердо ответила девушка.
Возможно, ради этой белокурой красотки он смог бы бросить курить. Было не очень хорошо, что он настолько старше ее, а эти ночные хрипы вообще могли выдать его за старика.
— Ты знаешь, — произнес он серьезно, — в моей жизни может многое измениться, в первую очередь это касается работы. Но наиболее важно для меня знакомство с тобой, и я думаю, ради этого стоит избавиться от некоторых вредных привычек.
— Поверь мне, я помогу тебе, — сказала Гранья, протягивая руку через стол. — И ты тоже можешь мне помочь. Подтолкни меня к тому, чтобы я снова стала увлекаться учебой. Я ничего не читала с тех пор, как закончила школу. Я хочу опять читать книги.
— Я думаю, нам обоим нужен выходной, чтобы приступить к выполнению своих обещаний, — полушутя произнес он.
— Эй, я смотрю, ты совсем не думаешь о том, что у тебя могут быть перемены в следующем семестре, — засмеялась она.
— Почему в следующем семестре? — Откуда ей было знать о его продвижении? Никто кроме руководства не знал об этом. Предложение о новом назначении держалось в строгом секрете до тех пор, пока о нем не объявят.
Гранье не хотелось рассказывать, что он работает в одной школе с ее отцом, но теперь почему-то ей казалось бессмысленным сохранять это в тайне. Когда-то это должно будет выйти наружу, и, кстати, она гордилась новой должностью своего отца.
— Твой отец будет кем?
— Директором. Пока это еще секрет, все решится только на следующей неделе, но я думаю, никто уже не сомневается в исходе голосования.
— А как фамилия твоего отца?
— Дьюн, как и у меня. Он учитель латинского языка, Эйдан Дьюн. Помнишь, когда мы только познакомились, я спросила, знаешь ли ты его?
— Ты не говорила, что он твой отец.
— Нет, вокруг было столько народу, и мне не хотелось, чтобы мои слова прозвучали слишком по-детски. А потом не было повода.
— О боже мой, — выдохнул Тони. Он совсем не выглядел довольным.
Гранья прикусила губу и пожалела, что упомянула об этом.
— Пожалуйста, не рассказывай ему, что тебе все известно, пожалуйста.
— Он говорил тебе об этом? Что его назначат директором? — По лицу Тони было видно, что он в шоке. — Когда? Когда он рассказал тебе об этом? Давно это было?
— Он говорит об этом уже много лет, но конкретно объявил только вчера вечером.
— Вчера вечером? Нет, ты, должно быть, ошибаешься, ты точно не ослышалась?
— Конечно же я не ослышалась, мы как раз разговаривали об этом, перед тем как я пошла на встречу с тобой.
— И ты говорила ему, что встречаешься со мной? — Вид у О’Брайена был почти что озверевший.
— Нет. Тони, а что такое?
Он взял ее за обе руки и заговорил очень медленно и осторожно:
— Сейчас я скажу самую важную вещь, которую когда-либо в жизни говорил. Ты никогда, никогда не должна говорить своему отцу о том, что сейчас рассказала мне. Никогда.
Девушка нервно засмеялась и попыталась высвободить свои руки.
— Ой, ну хватит, ты сейчас ведешь себя так, как будто играешь роль в мелодраме.
— Честно скажу, по-моему, здесь все намного трагичнее.
— Я никогда не говорила отцу, что встречаюсь с тобой, что ты нравишься мне… А какие у нас с тобой отношения? — Она просверлила его взглядом.
— Нет, конечно же мы обо всем расскажем ему, но позже, не сейчас, потому что сначала я должен кое о чем поговорить с ним.
— Расскажи мне, — попросила она.
— Не могу. Но ты должна доверять мне и знать, что я хочу для тебя всего только самого, самого лучшего.
— Как я могу доверять тебе, если ты ничего мне не говоришь?
— Ты просто должна верить.
— Но я терпеть этого не могу. Как будто стоишь в темноте в незнакомой комнате.
— Что ты потеряешь, если доверишься мне, Гранья? Послушай, две недели назад мы даже не были знакомы, а сейчас нам кажется, что мы влюблены друг в друга. Разве тебе трудно дать мне пару дней, чтобы я мог во всем разобраться? — Он встал и потянулся за пиджаком. Для человека, который только что рассказывал, что он может приходить на работу, когда ему вздумается, сейчас Тони О’Брайен, казалось, очень торопился.
Эйдан Дьюн был в учительской. Он выглядел слегка взволнованным. Его глаза лихорадочно блестели. Возможно, его мучило ощущение некоего самообмана? Или он подозревал, что его любимая дочь встречается с человеком его возраста, во что он конечно же до конца не верил.
— Эйдан, мне необходимо с тобой поговорить, — еле слышно прошипел Тони О’Брайен.
— Возможно, после занятий, Тони…
— Нет, прямо сейчас. Пойдем в библиотеку.
— Тони, через пять минут прозвенит звонок.
— Черт с ним. — Тони вцепился в рукав Эйдана и потащил.
В библиотеке находились две ученицы из десятого класса.
— Вон, — рявкнул Тони так, что спорить с ним никому бы не пришло в голову.
Одна из девушек попыталась воспротивиться:
— Но мы здесь занимались…
— Вы слышали меня?
На этот раз они не стали ничего отвечать и вышли.
— Это не метод — так обращаться с детьми. Мы должны поощрять их стремление проводить перемену в библиотеке. И я прошу, не надо кидаться на них, как охранники тех ночных клубов, куда ты ходишь. Какой пример ты им подаешь?
— Мы здесь не для того, чтобы они брали с нас пример, а для того, чтобы учить их. Чтобы вкладывать информацию в их головы. Вот и все, проще не бывает.
Эйдан в ужасе посмотрел на Тони, а потом произнес:
— Я думаю, от твоих разговоров не будет никакой пользы, так что лучше я пойду в класс.
— Эйдан, — интонация в голосе Тони изменилась. — Эйдан, послушай меня. Меня должны назначить на должность директора. Об этом должны объявить на следующей неделе, но я думаю, что лучше будет, чтобы все узнали об этом сегодня.
— Что, что?.. Почему ты хочешь сделать это? — Эйдану словно дали под дых. Так скоро… Он не был готов к этому. Все еще было неточно. Пока еще ничего не решено.
— Потому что хочу, чтобы ты выкинул из головы весь тот вздор. Ты веришь, что тебя повысят, и тем самым расстраиваешь себя и других, вот почему.
Эйдан посмотрел на О’Брайена:
— Почему ты так поступаешь со мной, Тони? За что? Предположим, тебя выберут на эту должность, и ты считаешь нужным тащить меня сюда… а ведь тебе дела нет до Маунтинвью? Неужели у тебя совсем нет достоинства? Ты даже не можешь дождаться, пока тебя назначат? Ты так нетерпелив…
— Эйдан, ты не можешь и дальше верить, что ты окажешься на этом месте. Разве старина Уолш не предостерег тебя, чтобы ты не строил иллюзий? Все предполагали, что он будет за тебя, и он действительно разговаривал с тобой?
— Он говорил, что, скорее всего, назначат тебя, и, как я понял, он будет очень огорчен, если так случится.
Кто-то из учеников просунул голову в дверь и с изумлением посмотрел на двух преподавателей, спорящих с раскрасневшимися лицами.
Тони подошел к двери и, схватив мальчишку за пиджак, почти поднял его в воздух.
— Иди к черту отсюда, ты, любопытный щенок, и марш в свой класс.
Мальчишка побледнел и округлившимися глазами посмотрел на Эйдана Дьюна.
— Деклан, передай в классе, чтобы подготовились к уроку, я буду через минуту. — Дверь закрылась.
— Ты знаешь их всех по именам — с удивлением произнес Тони О’Брайен.
— А ты, наверное, и одного не удосужился запомнить, — спокойно произнес Эйдан Дьюн.
— А знаете, мистер Добрый, бывают должности покруче директорской.
— Очевидно, да, — согласился Эйдан.
Сейчас, выпустив пар, мужчины немного успокоились.
— Если мы оба останемся на плаву, то мне может понадобиться твоя помощь, Эйдан.
Но Эйдан Дьюн был непоколебим. Он чувствовал себя униженным и разочарованным.
— Нет, ты слишком многого хочешь. Я мог бы, но не стану этого делать. Вряд ли я смогу здесь остаться.
— Но, ради всего святого, что ты будешь делать?
— Я еще не совсем выжат и думаю, найдутся места, где меня будут рады видеть, несмотря на то что тебе это может казаться странным.
— Какой же ты дурак, ведь на тебя здесь делаются большие ставки. Ты же опора Маунтинвью и прекрасно знаешь об этом.
— Но не такая опора, которая может справиться с должностью директора.
— Ты хочешь, чтобы я сказал? Работа директора только с одной стороны выглядит заманчивой. Никто не хочет, чтобы в кабинете сидел мудрый проповедник, всем нужный человек, умеющий громко рявкнуть, когда потребуется, который не побоится жестко высказаться в Министерстве образования, который свяжется с охраной в случае вандализма или распространения наркотиков и которому придется иметь дело с родителями, когда те начнут…
— Я не смог бы работать под твоим началом, Тони, как педагога я тебя не уважаю.
— Ты не уважаешь меня как учителя?
— Да, так и есть. Для меня неприемлемо многое из того, что ты делаешь, и я не могу оставаться равнодушным к тем вещам, которые ты игнорируешь.
— Приведи пример, хоть один, вот прямо сейчас. Что бы ты сделал, если бы вдруг вошел в школьные ворота в качестве директора?
— Первым делом я бы все покрасил, территория неухоженная, грязная…
— Хорошо, приятель. Я сделал бы то же самое.
— О, ты только так говоришь.
— Нет, Эйдан, я ничего не выдумываю, более того, я уже точно знаю, что и как буду делать. Хочешь узнать, с чего я начну? Так вот, я собираюсь пригласить одного знакомого парня из газеты и фотографа и написать статью под заголовком «Великолепная Маунтинвью», в которой будут освещены все стороны школьной жизни, а также сфотографированы расписанные стены, ржавые перила и неубранный мусор.
— Ты никогда не опустишься до этого.
— В этом нет ничего унизительного. Как только выйдет статья, я на следующий же день обращусь к руководству, и они дадут согласие на устранение недостатков. Мы можем обо всем рассказать в деталях, расписать во всех красках, чтобы местные спонсоры откликнулись и приняли участие. Наберется целый список желающих помочь — садоводческие центры, магазины хозяйственных товаров, фирмы, продающие кованое железо, можно привлечь для установки школьного забора… Многие откликнутся.
Эйдан слушал, опустив глаза и разглядывая свои руки. Он знал, что сам он подобным образом ничего не сможет добиться. Похоже, в следующем учебном году школа будет выглядеть совершенно по-новому, но организатором всего этого выступит не он. От этих мыслей Дьюн чуть не сошел с ума.
— Я не смог бы остаться, Тони. Я бы чувствовал себя оскорбленным и униженным.
— Но здесь никто и не думал назначать тебя директором.
— Я думал, — ответил он просто.
— Ну, тогда унижение, о котором ты говоришь, тоже плод твоего воображения.
— И моя семья, естественно, была почти уверена и уже ждут, чтобы отпраздновать.
У Тони подкатил ком к горлу. Он знал, что так оно и было. Дочь этого человека так гордилась своим отцом и мечтала о его новом назначении. Но у них не было времени на сантименты, только действия.
— Тогда дай им повод что-нибудь отпраздновать.
— Что, например?
— Скажи, что тебе нет резона становиться директором. Скажи, что тебя все устраивает на твоей должности, что-нибудь придумай… Какое еще занятие пришлось бы тебе по душе?
— Послушай, Тони, я вижу, что ты все понимаешь, но я сейчас не об этом.
— Я директор, и у тебя это не укладывается в голове. Мне не нужно притворяться. Я хочу, чтобы ты оказался на моей стороне, чтобы был полон энтузиазма, а не ходил с кислой миной. Скажи, что бы ты нового внедрил в школьную жизнь?
— Не думаю, что тебе это будет интересно, но я бы предложил проводить вечерние занятия.
— Что?
— Я знал, что тебе это не особо понятно.
— Я не сказал, что против. Например, какие вечерние занятия?
Двое мужчин разговаривали в библиотеке, и что странно, в классах стояла подозрительная тишина. Обычно, когда учителя не было в классе, шум голосов разносился гулом по всей школе. Но две ученицы, которых Тони бесцеремонно выгнал из библиотеки, уже успели разнести слух о том, что, судя по виду, между преподавателями состоялся важный разговор, и их учитель географии явно не в себе.
Деклан, которому было сказано передать, что урок скоро начнется, тоже сделал свои выводы: «Думаю, что они боролись на руках. У них были красные лица, а у мистера Дьюна такой голос, как будто ему в спину воткнули нож».
Одноклассники посмотрели на него округлившимися глазами. Деклана нельзя было отнести к тем мальчикам, которые любили пофантазировать, а значит, это оказалось правдой. Дети послушно открыли свои учебники и сидели, уставившись в них, изредка поглядывая на дверь в ожидании разгневанного учителя.
Объявление сделали в то же утро.
Старшеклассники будут заниматься под руководством мистера Эйдана Дьюна. Действующий директор мистер Джон Уолш сдает свои полномочия в силу возраста, и его пост займет мистер Энтони О’Брайен.
В учительской, казалось, больше поздравляли Эйдана, нежели Тони. Откупорили две бутылки шампанского и распили их.
Вечерняя школа. На эту тему уже разговаривали раньше, но дальше разговоров дело не доходило. Место было не совсем подходящим, слишком большая конкуренция — по соседству находился образовательный центр для взрослых, где читались бизнес-курсы.
— Похоже, Эйдан убедил их, — произнес Тони О’Брайен, подливая шампанского в свою кружку.
Пришло время расходиться по домам.
— Я не знаю, что сказать, — ответил Эйдан своему новому директору.
— Все решено. Ты получил что хотел и должен идти домой к семье и рассказать все как есть. Потому что это то, чего ты хочешь. Ведь тебе не надо утром, днем и вечером сражаться с людьми, а именно это входит в обязанности директора. Просто запомни, расскажи им все, как есть на самом деле.
— Могу я спросить кое о чем, Тони? Почему тебя так волнует, как именно я обо всем расскажу семье?
— Все просто. Ты мне нужен, я уже говорил тебе. Но ты мне нужен счастливым, успешным человеком. А если ты будешь все время недовольным, тогда я начну верить, что ты и вправду страдаешь и тебя нужно пожалеть.
— Все довольны, потому что твоя новая должность как раз для тебя.
Выйдя из школы, Эйдан на минуту остановился в воротах и посмотрел на облупившуюся краску и грязный замок. Тони был прав, ему никогда бы не пришла в голову идея привлечь спонсоров. Потом он посмотрел на пристройку, в которой можно было бы проводить вечерние занятия. Здесь есть отдельный вход, не нужно будет ходить через всю школу. Для занятий послужат две маленькие комнаты и два больших класса. Идеальное место.
Тони был смышленым малым, этого у него не отнять. Он даже заботился о том, как Эйдану обо всем рассказать семье.
Кто знает, что там будет в сентябре, когда он приступит к работе. С таким директором жди чего угодно.
Тони О’Брайен глубоко затянулся. С этого дня он курил у себя в кабинете.
Наблюдая из окна за Эйданом Дьюном, остановившимся в воротах, он даже почувствовал к нему симпатию. Эйдан был хорошим учителем и хорошим человеком. Он жертвовал своим временем ради вечерних занятий. Эта чертова работа, впереди столько дел: стычки с руководством, требование лучшего финансирования.
Он глубоко вздохнул, надеясь, что обо всем этом Эйдан расскажет дома. Хотя понимал, что в его отношениях с Граньей могут появиться трудности, а ведь именно к этой девушке, как никогда ранее, он испытывал самые глубокие чувства.
— У меня отличные новости, — сказал Эйдан за ужином.
Он рассказал о вечерней школе, о пристроенном здании, о том, что в школе будут изучать итальянский язык и культуру. Его энтузиазм передался членам семьи, и они засыпали его вопросами. Будет ли он вешать на стены картины, постеры и карты? А сколько раз в неделю будут проходить занятия? Каких преподавателей он пригласит читать лекции? А откроется ли там итальянский буфет?
— Ты не находишь, что трудно совмещать курсы итальянского с обязанностями директора? — поинтересовалась Нел.
— О нет, я собираюсь заняться преподаванием итальянского языка вместо директорской работы, — быстро выпалил Эйдан и взглянул на лица жены и дочерей.
Новость их не ошеломила, казалось, они видят в этом вполне достойную альтернативу. И ему самому подобная мысль становилась все более и более привычной. Возможно, этот сумасшедший Тони О’Брайен был намного дальновидней, чем все истуканы, давшие ему повод надеяться на повышение. Сейчас они сидели и общались, как настоящая семья.
А сколько человек будет в группе? Они собираются изучать классический итальянский или тот вариант, что подойдет для общения в повседневной жизни? А может быть, что-то более амбициозное? Ужин уже закончился, а Эйдан все рассказывал о своих планах.
Позднее Бриджит спросила:
— Но если не ты назначен директором, то кто же?
— О, этого человека зовут Тони О’Брайен, он преподает географию, отличный парень. Для Маунтинвью он просто незаменим.
— Я знала, что женщине не доверят этот пост, — фыркнув, произнесла Нел.
— На должность директора претендовали две женщины, но думаю, что выбрали того, кого нужно, — ответил Эйдан.
Он разлил вино по бокалам из бутылки, которую купил специально, чтобы отпраздновать хорошие новости. Скоро он переедет в свою комнату; сегодня вечером как раз собирался измерить ее, чтобы понять, сколько места потребуется для полок. В школе есть учитель, который поможет повесить полки и закрепить маленькие подставки, на которых он расставит итальянские тарелочки.
Он сидел в гостиной и ждал. Она должна прийти и сказать, как сильно ненавидит его. Раздался звонок, и она появилась в дверях с красными от слез глазами.
— Я купил кофеварку, — сказал он, — и отличный колумбийский блендер. Я правильно сделал?
Она прошла в комнату быстро, но неуверенно.
— Ты такая сволочь, просто ужасная хитрая скотина.
— Нет, это не так. — Его голос звучал совсем тихо. — Я честный человек, ты должна верить мне.
— Почему я должна верить в то, что ты мягкий и пушистый? Все это время ты смеялся надо мной, над моим отцом, даже когда мы разговаривали о кофеварке. Ну, смейся, сколько влезет. Я пришла сказать, что ты самый недостойный из всех подлецов, и я надеюсь, что ты самый худший из всех людей, кого я когда-либо встречала. Надеюсь, у меня еще будет много встреч в жизни, а ты — самое худшее, что случилось со мной. Довериться человеку, который ничего не понимает в человеческих чувствах. Я буду молиться Богу, чтобы никогда в жизни мне больше не попался такой негодяй.
Ее боль была так велика, что он даже не осмелился протянуть к ней руку.
— Я же не знал, что ты дочь Эйдана Дьюна и не подозревал, что Эйдан собирался стать директором, — начал он.
— Ты должен был рассказать мне обо всем, ты должен был, — закричала она.
Неожиданно он почувствовал себя совсем вымотанным. Это был бесконечный день. Он тихо заговорил:
— Нет, я не мог сказать тебе: «Твой отец действует неверно. Он не справится с этой работой». Я посчитал своим долгом убедить его, чтобы он не делал из себя дурака, чтобы окончательно не разочаровался в профессии, а то, что он получил, он по праву заслуживает — его новое положение дает ему право руководить людьми.
— О да, — произнесла она пренебрежительно. — Выделить ему вечерние часы, предложить вести занятия по вечерам… Кто еще согласится…
Голос Тони прозвучал холодно:
— Ну конечно, если ты так считаешь, я не могу надеяться, что изменю твое мнение. Если ты не видишь, не понимаешь, что эти занятия для кого-то, возможно, могут стать важными, могут изменить их жизнь, тогда извини. Мне очень жалко и обидно, я думал, ты более понятлива.
— Я не ученица из вашего класса, мистер О’Брайен, и не собираюсь виновато опускать глаза, когда вы отчитываете меня. Ты сделал дуру из меня и унизил моего отца.
— Каким образом? Ты знаешь, я не желал вам ничего плохого.
— Он не знает, что ты переспал с его дочерью, что узнал обо всех его планах. Вот как.
— И ты рассказала ему обо всем, чтобы он чувствовал себя лучше?
— Ты знаешь, что нет. Но спать с его дочерью — это не слишком?
— Я надеюсь, ты изменишь свое мнение, Гранья. Я очень, очень люблю тебя, мне хочется быть с тобой.
— Д-а-а-а.
— Зря ты так, это чистая правда. Несмотря на то что ты очень молода, мне интересно с тобой. У меня было много молодых привлекательных подружек, с которыми мы развлекались. Но ты совсем другое дело. Если ты бросишь меня, я потеряю что-то очень важное. Можешь верить или нет, но у меня к тебе серьезные чувства.
На этот раз она молчала. Они смотрели друг на друга какое-то время. Затем он заговорил:
— Мы разговаривали с твоим отцом и решили, что в сентябре, когда начнется новый семестр, все станет более понятно.
Она пожала плечами.
— На самом деле я не думал о себе, я думал о тебе. Попробуй успокоиться, не злиться. Я позвоню тебе, и если ты захочешь со мной разговаривать, поймешь меня. Возможно, у нас сложатся серьезные отношения, и кто знает, может, все, что произошло здесь сегодня, мы будем вспоминать как дурной сон.
Она не произнесла ни слова.
— Итак, доживем до сентября.
Она развернулась, чтобы уйти.
— Подумай, Гранья. Я буду с нетерпением ждать нашей встречи. Мы можем не быть любовниками, если ты не хочешь этого. Тогда сейчас ставим точку. Но я все же надеюсь на продолжение наших отношений.
Она выглядела огорченной.
— Конечно, ты позвонишь первым, когда очередная любовница уйдет от тебя, — произнесла она.
— Я ни с кем не собираюсь встречаться до тех пор, пока ты не вернешься, — сказал он.
— Не думаю, что я вернусь, так что не теряй даром времени.
— Нет-нет, никогда не говори «никогда».
Он стоял в дверях и смотрел, как она уходила, засунув руки в карманы пиджака и опустив голову. У нее был потерянный вид. Ему хотелось броситься вдогонку, обнять ее и прижать к себе, но пока прошло слишком мало времени.
Ситуация была не в его пользу, но что сделано, то сделано.
Синьора
За все те годы, да, за все те долгие годы, которые Нора О’Донохью прожила на Сицилии, она не получила ни одного письма из дома.
Она привыкла с надеждой смотреть на маленькую улицу, залитую солнцем, ожидая увидеть его. Но она никогда не получала писем из Ирландии, хотя сама писала регулярно в начале каждого месяца, рассказывая родным о себе. Нора покупала бумагу серого цвета, поскольку ей трудно было объясняться с продавцом в магазине, где продавали бумагу для записей, карандаши и конверты, а такая бумага лежала на виду. Она всегда оставляла черновики, чтобы Знать, что уже рассказала, поскольку все, о чем она писала, было ложью. Ее семья никогда не ответит, но они прочтут ее письма. Они будут передавать их из рук в руки, удивленно вскидывать брови и качать головой. Бедная глупая Нора, какая же она дура, что порвала со всеми и не вернулась домой.
«С ней всегда было бесполезно разговаривать», — сказала бы ее мать.
«У этой девчонки нет ни стыда, ни совести», — добавил бы отец. Он очень религиозный человек, в его глазах отношения дочери с Марио и отъезд с ним в сицилийскую деревню, хотя он сказал, что не женится на ней, были большим грехом.
Конечно, Нора могла бы соврать и сообщить, что они поженились. По крайней мере ее пожилой отец спал бы спокойно в своей постели и не боялся так сильно предстоящей встречи с Богом, с которым придется объясняться за смертный грех дочери.
Но тогда Марио настоял на разговоре с родителями.
— Я бы с огромной радостью женился на вашей дочери, — произнес он, глядя своими огромными черными глазами в глаза ее отца и матери, — но, к сожалению, это невозможно. Моя семья хочет, чтобы я женился на Габриеле, и ее семья ждет этого. Мы сицилийцы, мы не можем ослушаться своих родителей. Я уверен, что в Ирландии все то же самое. — Он сильно переживал, но ничего не мог поделать.
Два года он жил с Норой в Лондоне. Он не прятался и был честен с ними. Чего еще они хотели от него?
А хотели они только одного — чтобы Марио ушел из жизни их дочери, чтобы Нора вернулась в Ирландию. Они надеялись и молились, чтобы никто и никогда не узнал об этом несчастном эпизоде в ее жизни, так как шансы на ее замужество таяли с каждым днем.
Она пыталась наладить контакт со своей семьей. Это было в 1969 году. Тогда родители приезжали в Лондон, чтобы увидеться с дочерью, живущей во грехе, а затем принять новость, что она уезжает с этим человеком на Сицилию.
Это известие стало для них трагедией, и с тех пор они не отвечали на ее письма.
Нора простила отца и мать, но не могла простить двух своих сестер и двух братьев. Они молоды и должны были понять ее чувства, но прониклись духом семьи. Они всегда советовались друг с другом по поводу будущего, о том, что случится, если папа и мама останутся одни. Никто из них ничего не решал самостоятельно. Братья и сестры всегда были согласны, что маленькая ферма будет продана, а на вырученные деньги куплена квартира.
Нора осознавала, что ее отъезд на Сицилию совсем не входит в их долгосрочные планы.
Но иногда она не понимала, почему они отвернулись от нее. Ее подруга Бренда, с которой они работали вместе, время от времени навещала семью О’Донохью. Ей не составляло труда поохать и покачать головой над глупостью их дочери Норы. Бренда пыталась убедить Нору, как необдуманно она поступила, последовав за Марио в деревню и тем самым испортив отношения с семьей.
Бренда всегда была желанной гостьей в доме родителей Норы. Именно от нее Нора узнала о том, что у нее родились племянники и племянницы, о продаже трех акров земли и о покупке маленького трейлера, который теперь прицеплен к машине отца и матери. Бренда рассказала в письме, как много старики смотрят телевизор и что на Рождество дети подарили родителям микроволновую печь.
Бренда пыталась убедить их написать письмо Норе. Должно быть, ей очень одиноко там, и письмо из дома будет для нее большой радостью, но они только смеялись и говорили: «О нет, леди Нора совсем не одинока; ей отлично живется на Сицилии, и такая жизнь, видимо, ей по душе; ведь, наверное, все сплетничают о ней, и ее репутация погублена навеки».
Бренда была замужем за человеком, над которым они с Норой подсмеивались много лет назад, а что было тому причиной, сейчас даже и не вспомнить. Его звали Пиллоу Кейс. У супругов не было детей и сейчас они оба работали в ресторане. Патрик, как жена звала Пиллоу Кейса, был шефом, а она менеджером. Хозяин заведения в основном жил за границей, и потому весь ресторан был на них. Она говорила, что было бы здорово иметь свой собственный ресторан, но без финансовых проблем. Казалось, ее все устраивало, но, возможно, она чего-то и недоговаривала.
Нора конечно же никогда не рассказывала Бренде о том, как все складывалось на самом деле в местечке, еще меньшем, чем их деревушка в Ирландии. Ее любимому требовалось увиливать и выкручиваться, чтобы приходить к ней, а со временем он все меньше и меньше предпринимал усилий, чтобы найти для этого возможность.
Нора писала, что живет в красивой деревушке Аннунциата с белыми домиками, и у каждого дома балкон из кованого железа, завешанный горшками с геранями и петунией. А при выходе из деревни — ворота, около которых можно постоять и полюбоваться долиной. И церковь — очень красивая, и много прихожан ходит в нее.
Марио и Габриела по утрам торопились в местный отель, где готовили ленчи для гостей и отлично справлялись с этим.
Все в деревне были довольны. Например, прекрасная синьора Леонэ продавала открытки и маленькие картинки с изображением церкви, а ее лучшие друзья Паоло и Джанна тушили мясо кролика в маленьких глиняных горшках и таким образом зарабатывали на жизнь. Люди продавали апельсины и цветы, разнося их в корзинках. Синьора также подрабатывала тем, что вышивала носовые платки и столовые салфетки, а для англоговорящих туристов проводила небольшие экскурсии. Она водила их вокруг церкви и рассказывала ее историю, а потом показывала на долину, где проходили сражения и, возможно, были римские поселения.
Нора не считала необходимым рассказывать Бренде о пятерых детях Марио и Габриелы, которые с подозрением, угрюмо смотрели на нее своими большими темными глазами. Они были слишком малы, чтобы знать, кто она и почему ее ненавидят и боятся.
Бренда и Пиллоу Кейс не имели детей, и поэтому их не могли интересовать эти красивые неулыбчивые сицилийские ребятишки, которые со ступенек своего семейного отеля заглядывали в маленькую комнату, где Синьора обычно сидела и что-нибудь вышивала.
В деревне ее звали просто Синьора. Она назвалась вдовой, когда поселилась там. Кстати, имя Синьора имело такую схожесть с ее настоящим именем Нора, что ей казалось, будто ее так всегда и звали.
В местечке, где она жила, не было ни кинотеатра, ни дискотеки, ни супермаркета, и даже местный автобус ходил нерегулярно. Но здесь она любила каждый камушек, потому что Марио жил здесь и работал, и пел в отеле, и растил своих детей, и улыбался, заглядывая в ее окно. А она снисходительно кивала ему, не замечая, как проходят годы.
Они не забыли те времена в Лондоне, когда их обоих обуревала страсть, и Марио конечно же помнил, как по ночам пробирался в ее постель, открывая дверь своим ключом. А теперь он крался по темной площади к ее дому, когда его жена спала. Она знала, что не стоит ждать его в лунную ночь, потому что слишком много посторонних глаз могли заметить крадущуюся фигуру Марио и узнать, что он изменяет своей жене с иностранкой, с очень необычной иностранкой, у которой большие глаза и рыжие волосы.
Время от времени Синьора задавалась вопросом, а не сумасшедшая ли она? По крайней мере, в глазах своей семьи и почти всех жителей деревни именно такой она и была.
Другая женщина давно бы отпустила его и устроила бы свою судьбу. В 1969 году, когда Нора уехала с ним, ей было всего двадцать четыре, а сейчас уже перевалило за тридцать, а она все вышивала и улыбалась, и разговаривала с сицилийцами, но никогда в публичном месте не могла заговорить с человеком, которого любила. Все то время, пока они жили в Лондоне, он просил ее выучить итальянский, объясняя, как этот язык красив и благозвучен, и она учила, в свою очередь говоря ему, что он тоже должен изучать английский, потому что они могли бы открыть небольшую гостиницу в Ирландии. И все время Марио смеялся и говорил, что она его рыжеволосая принцесса, самая красивая девушка в мире.
У Синьоры были воспоминания, прочно засевшие в голове, от которых никуда не деться.
Она не вспоминала о том, как взбесился Марио, когда она последовала за ним и спрыгнула с автобуса, узнав по описанию маленький отель его отца. Его лицо было таким суровым, что ей даже страшно вспоминать об этом. Он показал ей на фургон, припаркованный за отелем, шепнув, чтобы она спряталась в нем. Он мчался на бешеной скорости, даже не притормаживая на поворотах, а потом неожиданно съехал с дороги в оливковую рощу, где никто не мог их увидеть. Она хотела прижаться к нему, потому что соскучилась за время своего путешествия, но он оттолкнул ее и показал вниз на долину.
— Видишь эти виноградники, они принадлежат отцу Габриелы, а вон те — моему отцу. Всегда было известно, что мы поженимся. Ты не права, что приехала, у меня могут возникнуть большие неприятности.
— У меня есть одно-единственное право. Я люблю тебя, а ты любишь меня. — Это было так просто.
— Ты не можешь обвинить меня, что я был нечестен с тобой, я обо всем тебе рассказал.
— Но когда мы лежали в одной постели, ты не говорил о ней, — жалобно проговорила она.
— В таких ситуациях никто не говорит о других женщинах, Нора. Будь благоразумна, уезжай, уезжай домой, возвращайся в Ирландию.
— Я не могу ехать домой, — ответила Нора просто. — Я буду там, где ты. Это уже решено, я останусь здесь навсегда.
Так и произошло. Постепенно Синьора стала частью жизни деревушки Аннунциата. Нельзя сказать, что ее приняли окончательно, так как никто точно не знал, почему она здесь, а ее объяснения, что она любила Италию, было недостаточно. Она жила в двухкомнатном доме, стоявшем на площади. Платила за него совсем мало, потому что ухаживала за пожилой парой, которой принадлежал дом, по утрам приносила им кофе и ходила за покупками для них. К тому же с ней не было проблем. Она не водила к себе мужчин и не пила в барах. Каждую пятницу утром она преподавала английский язык в местной школе, вышивала маленькие салфетки и несколько раз в месяц отвозила их в город на продажу.
Она изучала итальянский по маленькой книжке, которая совсем истрепалась. Она снова и снова повторяла фразы, задавала вопросы и сама же на них отвечала.
Из окна она наблюдала за свадьбой Марио и Габриелы и все это время не переставала шить, не позволив ни одной слезинке упасть на льняную салфетку. Того факта, что он поднял глаза и посмотрел на нее, когда на площади зазвонили церковные колокола, было достаточно. Он был обязан жениться на Габриеле, потому что такова их традиция, а на традициях держится земля. Они ничего не могли поделать со своей любовью.
И все так же она смотрела из окна, когда его детей несли крестить в церковь. В этой части света семьям обязательно нужны сыновья. Это не причиняло ей боли. Она знала, что если бы он мог пойти по другому пути, то она бы стала его ирландской принцессой.
Синьора догадывалась, что многие мужчины знали, что между ней и Марио что-то было, но их это не беспокоило, наоборот, в их глазах это давало Марио преимущества как мужчине. Она всегда была уверена в том, что женщины не знали об их любви, хотя они никогда не приглашали ее с собой, когда все вместе шли на рынок или обрывать виноград для вина, или собирать дикие цветы для фестиваля.
Они всегда улыбались ей, когда она запиналась, неумело произнося слова на их языке. Со временем ее перестали спрашивать, когда она собирается возвращаться домой на свой остров. Как будто бы она прошла некий экзаменационный тест, никому не навредила и теперь могла остаться.
Спустя двенадцать лет она вдруг получила известие от своих сестер — непоследовательные, нелогичные письма от Риты и Хелен. Ни слова о том, что она сама все время писала им, поздравляла с днями рождения и Рождеством. Они написали, что вышли замуж и у них родились дети, и о том, какие трудные настали времена, и как все дорого, и как много проблем.
Сначала Синьора обрадовалась, получив известия от них. Она так долго хотела, чтобы наконец-то два ее мира соединились. Письма от Бренды были ей очень дороги, но они не связывали ее с жизнью семьи. Она ответила сразу же, расспросив о семье, о родителях, но больше в ответ ничего не получила. Синьора писала и писала, задавая в своих письмах разные вопросы, интересуясь их мнением на совершенно разные темы, например, нравится ли им Рональд Рейган, выбранный президентом Америки, и что они думают о помолвке принца Чарлза и леди Ди. Никто из них так больше и не ответил. Как она ни пыталась завлечь их рассказами о Сицилии, они никак не отзывались на ее письма.
Бренда вовсе не удивилась, что Нора получила письма от сестер.
Я думаю, ты можешь наладить контакт со своими братьями тоже, — писала она, — а вот суровая правда в том, что твой отец очень слаб. Его могут определить в госпиталь на постоянное проживание, и что тогда станет с твоей матерью? Нора, я пишу тебе об этом честно, так как не вижу смысла скрывать эти печальные новости. И ты знаешь, что я думаю, что ты была круглой дурой, когда уехала в это богом забытое место на краю света и живешь с человеком, который никогда не женится на тебе. Лучше возвращайся и попробуй помириться с мамой.
Синьора с грустью прочитала это письмо. Конечно же, Бренда, должно быть, ошибалась, что дела в семье обстоят так плохо. Рита и Хелен написали, потому что хотели получить ее поддержку. Если отец ложится в больницу, нужно ли ей вернуться домой?
Стояла весна, и Аннунциата никогда еще не была так красива. Но Синьора выглядела бледной и грустной. Даже соседи пригласили ее пообедать, спросив, не хочет ли она бульона с яйцом и соком лимона? Она поблагодарила их, вид у нее был изможденный. Они волновались за нее.
В отеле напротив Марио и его полная хозяйственная жена тоже узнали о плохом самочувствии Норы. Возможно, кто-то шепнул им.
Братья Габриелы нахмурились. Когда женщина заболевает таинственной болезнью, это часто означает всего лишь одно — то, что она беременна.
Те же самые мысли крутились и в голове у Марио. Но он невозмутимо произнес:
— Этого не может быть, ей почти сорок.
Все ждали, что ответит доктор.
— Все идет от головы, — сказал доктор по секрету. — Странная женщина, у нее нет проблем со здоровьем, просто она очень сильно опечалена.
— Тогда почему она не едет домой, туда, откуда приехала? — спросил старший брат Габриелы. Он считался главным в семье, с тех пор как умер отец. До него доходили неприятные слухи о его зяте и Синьоре. Но он не верил в них. Человек не мог быть так глуп, чтобы заниматься подобными вещами практически на пороге собственного дома.
Все жители деревни видели, как грустна Синьора, но даже семья Леонэ, жившая по соседству, не могла пролить свет на эту тайну. Бедная Синьора, она просто сидела, уставившись в одну точку.