Фредерик Форсайт

Мститель

Посвящается Тоннельным крысам. Вы, парни, делали такое, чего я заставить себя не смог.


Пролог

Убийство

Когда они в седьмой раз с головой опустили американского парнишку в выгребную яму, заполненную жидкими экскрементами, он перестал бороться и умер, зловонная жижа залила уши, нос, рот, горло, попала в легкие.

Покончив с этим, мужчины отложили жерди, сели на травку, посмеялись, покурили. Потом прикончили второго сотрудника благотворительной организации и шестерых сирот, взяли внедорожник, принадлежащий этой самой благотворительной организации, и уехали в сторону перевала.

Случилось это 15 мая 1995 года.

Часть I

Глава 1

Строитель

Мужчина, который бежал один, чуть наклонился вперед, борясь с болью. Борьба эта была и пыткой, и терапией. Вот почему он этим занимался.

Те, кто знает, часто говорят, что из всех спортивных дисциплин триатлон – самая жестокая и беспощадная. Десятиборье, конечно, освоить сложнее, некоторые виды требуют приложения куда большей силы, но, когда речь заходит о необходимости выдерживать длительные нагрузки, терпеть и побеждать боль, практически ни один вид спорта не может сравниться с триатлоном.

Как и в любой другой тренировочный день, триатлонист поднялся задолго до того момента, как солнце взошло над Нью-Джерси. На пикапе доехал до озера, по пути оставив гоночный велосипед, для безопасности цепью привязал его к дереву. Без двух минут пять закрепил хронометр на запястье, стянул вниз рукав неопренового костюма и вошел в ледяную воду.

Как и на Олимпиадах, где используется метрическая система, сначала он проплыл 1500 метров, почти что милю, затем вышел из воды и быстро снял костюм, оставшись в майке и трусах, оседлал гоночный велосипед. Промчался сорок километров, низко склонившись над рулем, с максимально возможной скоростью. Он давно уже промерил дистанцию на воде, так что знал, к какому дереву привязывать велосипед, чтобы выйти на берег рядом с ним. Точно так же он отмерил и сорок километров по сельским дорогам, в этот час всегда пустынным, и знал, где надо оставить велосипед и переходить на бег. От финишной черты его отделяли десять километров. В двух километрах от финиша, за воротами фермы, начинался подъем. Вот уж где приходилось выкладываться на все сто.

Боль главным образом вызывалась тем, что задействовались разные мышцы. Мощные плечи, грудь и руки пловца не требовались велосипедисту и бегуну. Они становились лишней ношей, которую приходилось тащить на себе.

Вот и велосипедисту максимальную скорость обеспечивают не те мышцы, которые задействует бегун, оставляющий за спиной милю за милей. Натренированность в одном из видов триатлона совершенно не помогает, когда дело доходит до второго или третьего. Триатлонисту необходимо развивать все три группы мышц, чтобы на финише показывать достойный результат.

Такое нелегко и в двадцать пять лет. А в пятьдесят один подобное издевательство над собой тянет на злостное нарушение Женевской конвенции о правах человека. Бегуну пятьдесят один год исполнился в январе. Он бросил взгляд на запястье и нахмурился. Хорошего мало, отставание от собственного рекорда – несколько минут. Он поднажал, борясь с главным врагом.

Олимпийские чемпионы по триатлону укладывались в два часа. Нью-джерсийский бегун – в два с половиной. Это время истекало, а ему оставалось бежать почти два километра.

После поворота шоссе 30 впереди показались первые дома родного города. Старинный городок Пеннингтон расположен на шоссе 30, рядом с автострадой 95, которая из Нью-Йорка тянется в Делавэр, Пенсильванию и Вашингтон. В пределах города шоссе зовется Главной улицей.

Пеннингтон ничем не выделяется из миллиона чистеньких, аккуратных, ухоженных маленьких городов этой части Соединенных Штатов. В центре лишь один большой перекресток: пересечение Западной Делавэрской авеню и Главной улицы, несколько не жалующихся на недостаток прихожан церквей, принадлежащих к различным ветвям христианства, Первый национальный банк и пять-шесть магазинов. Жилые дома расположены достаточно далеко от улицы, к ним ведут обсаженные деревьями боковые дороги.

Бегун направлялся к перекрестку, от которого его отделяли еще пятьсот метров. Он прибежал слишком рано, чтобы выпить кофе в кафе «Чашка Джо» и позавтракать в «Пицце Вито», но, если бы эти заведения и работали, не остановился бы.

Миновав перекресток, он пробежал мимо выкрашенного белой краской дома времен Гражданской войны с табличкой у двери «Мистер Келвин Декстер, адвокат». Это был его офис, его табличка и его частная практика, которой он занимался, когда находился в городе, а не уезжал по делам. Клиенты и соседи полагали, что он страстный рыбак, вот и ездит половить рыбку. Конечно же, они ничего не знали о квартире, которую он снимал в Нью-Йорке под другим именем.

Он заставил гудящие ноги пробежать последние пятьсот ярдов до поворота на Чесапик-драйв в южной части города. Там он жил, и угол являлся финишной чертой. Он сбросил скорость, остановился, поникнув головой, привалившись к дереву, засасывая воздух в тяжело раздувающиеся легкие. Два часа тридцать шесть минут. Далеко не лучший его результат. В радиусе, возможно, ста миль не было человека, который в пятьдесят один год мог бы к нему приблизиться, но триатлоном он занимался не ради рекордов. А для того – и никогда бы не решился признаться в этом соседям, которые улыбались и приветствовали его, когда он пробегал мимо, – чтобы этой болью перебить другую боль, постоянную, никогда не покидающую его, боль потери ребенка, потери любви, потери всего.

Бегун свернул на свою улицу, прошагал последние двести ярдов. Впереди увидел юношу, развозящего газеты, который бросил тяжелую стопку ему на крыльцо. Юноша помахал ему рукой, проезжая мимо. Кел Декстер ответил тем же.

Потом он оседлает мотороллер и поедет за внедорожником. Загрузив мотороллер в багажник, вернется назад, по пути захватив гоночный велосипед. Но сначала следовало принять душ, съесть пару-тройку высококалорийных батончиков, отжать сок из нескольких апельсинов и выпить его.

На крыльце он поднял пачку газет, разорвал общую обертку, просмотрел. Как он и ожидал, нашел местную газету, одну вашингтонскую, толстую «Санди таймс» из Нью-Йорка и запечатанный в конверте журнал.

Келвин Декстер, поджарый, со светло-русыми волосами, дружелюбный, улыбающийся адвокат из Пеннингтона, штат Нью-Джерси, не родился таким, хотя и был уроженцем этого штата. Сын строительного рабочего и официантки местного ресторанчика, он появился на свет в трущобах Ньюарка, богатых крысами и тараканами, в январе 1950 года. Родителям Келвина, в полном соответствии с нравственными нормами тех лет, не оставалось ничего другого, как пожениться после того, как встреча на местной танцплощадке и пара-тройка выпитых вместе коктейлей привели к его зачатию. Поначалу он ничего этого не знал. Маленькие дети никогда не знают, как и благодаря чему они приходят в этот мир.

Со временем они, конечно, все выясняют, иной раз страдая от этого.

Его отец был неплохим человеком. После Перл-Харбора он сразу пошел на призывной пункт, записываться добровольцем, но его оставили дома как высококвалифицированного строителя: в Нью-Джерси строились десятки и сотни фабричных корпусов, портовых складов, административных зданий.

Характер у отца был тяжелым, он, не задумываясь, пускал в ход кулаки, которые в рабочей среде обычно считались самым веским аргументом. Но при этом не злоупотреблял алкоголем, в день получки конверт с деньгами приносил домой невскрытым, старался воспитывать своего малыша в любви к стране, конституции и Джо Димаджио.[1]

Но по прошествии десяти с небольшим лет, после корейской войны, с рабочими местами стало куда как напряженнее. Продолжалось только промышленное строительство, а профсоюзы полностью контролировала мафия. Келвину было пять лет, когда ушла его мать. В силу своего юного возраста он не мог понять, почему. Ничего не знал о том, что родители давно уже жили без любви, а крики и ссоры принимал как нечто само собой разумеющееся. Ничего он не знал и о заезжем коммивояжере, который пообещал лучшую жизнь и красивые платья. Ему просто сказали, что она «уехала».

Он быстро свыкся с тем, что теперь отец все вечера проводил дома, приглядывая за ним, смотрел телевизор вместо того, чтобы пить пиво с друзьями. И лишь подростком узнал, что его мать, которую, в свою очередь, бросил коммивояжер, пыталась вернуться, но рассерженный и оскорбленный отец не пустил ее на порог.

Когда Келвину исполнилось семь лет, его отец нашел способ более активно искать работу, сохраняя при этом собственный дом. Квартиру в Ньюарке он сменил на подержанный трейлер, который на десять лет стал для Келвина домом.

Отец и сын переезжали с одной строительной площадки на другую, жили в трейлере, Келвин ходил в те школы, которые соглашались его принять. То был век Элвиса Пресли, Дела Шеннона, Роя Орбисона, «битлсов», уроженцев страны, о которой Кел никогда не слышал. То был век Кеннеди, холодной войны и Вьетнама.

Работа находилась, работа заканчивалась. Они колесили по северным городам, Ист-Оранджу, Юниону, Элизабет, жили около Нью-Брансуика и Трентона. Какое-то время провели в Пайн-Барренс, где Декстера-старшего наняли бригадиром. Потом поехали на юг, к Атлантик-Сити. В возрасте от восьми до шестнадцати лет Кел успел поучиться в девяти разных школах. Понятное дело, полученное образование оставляло желать лучшего.

Зато поднаторел он в другом: в совершенстве освоил законы улицы, где многое, если не все, решали кулаки. Как и бросившая его мать, ростом он не вышел, не дотянув до пяти футов и девяти дюймов. Не достались ему и широкая кость и мощные мышцы отца, зато природа одарила его потрясающей выносливостью и убойным ударом. Однажды на ярмарке он вышел на поединок против циркового борца, уложил его едва ли не на первой секунде и получил двадцать долларов призовых.

Мужчина, от которого пахло дешевой помадой для волос, пришел к отцу с просьбой разрешить парнишке заниматься боксом в его спортивном зале, но они переехали в другой город, где отец нашел другую работу.

Ни о каких летних лагерях не было и речи, поэтому, когда занятия в школе заканчивались, Келвин приходил на стройплощадку вместе с отцом. Варил кофе, бегал за сигаретами, иной раз помогал что-то делать. Летом 1965 года мужчина в бейсболке с зеленым пластиковым козырьком предложил ему развозить запечатанные конверты по разным адресам в Атлантик-Сити и никому об этом не говорить. В то лето он стал курьером букмекера.

Но, даже находясь на самом нижнем уровне социальной пирамиды, сообразительный подросток может найти способ взглянуть на красивую жизнь. Кел Декстер знал, как бесплатно пробраться в местный кинотеатр, и наслаждался творениями Голливуда, роскошью домов богачей, бескрайними просторами Дикого Запада, феерическими красками мюзиклов, смеялся до упаду над Мартином и Льюисом.[2]

Мог видеть телевизионные ролики, рекламирующие маленькие квартирки со сверкающими никелем кухнями, улыбающиеся семьи, где родители любили друг друга. Мог видеть роскошные лимузины и спортивные автомобили на рекламных щитах над автострадами.

Он не имел ничего против строителей. Грубые, ворчливые, к нему они относились по-доброму, во всяком случае, большинство из них. На стройке он тоже носил каску, и все полагали, что по окончании школы он пойдет по стопам отца. Но у Кела были на этот счет другие планы. Он дал себе слово, что в его взрослой жизни не будет грохота копра и удушливой пыли бетономешалок.

Потом он понял, что не может претендовать на лучшую жизнь, приносящую больше денег, более комфортабельную. Подумывал о кино, но предположил, что все звезды высокого роста, не подозревая о том, что многие не дотягивают до пяти футов девяти дюймов. Подумывал только потому, что официантка в каком-то баре нашла в нем сходство с Джеймсом Дином,[3] но строители громко заржали, и он отказался от этой идеи.

Спорт тоже мог вывести мальчишку с улицы на дорогу, ведущую к славе и деньгам, но он так быстро менял школы, что просто не успевал занять достойное место в школьных командах.

Профессиональная деятельность, требующая достаточно высокого образовательного уровня, не говоря уже о специальных знаниях, отпадала. Конечно, он мог пойти работать официантом, коридорным, слесарем в авторемонтную мастерскую, водителем грузовика… список получался длинным, но все эти специальности дали бы ему то же самое, что он получил бы на строительной площадке. К тому же труд тут был тяжелый, сопряженный с опасностью для жизни, так что платили за него даже лучше.

Существовал еще и преступный мир. Любой подросток, выросший среди причалов и строительных площадок Нью-Джерси, знал, что членство в бандах, составлявших костяк организованной преступности, могло открыть доступ к большим квартирам, быстрым автомобилям, красивым женщинам. Причем, по общему мнению, с минимальным риском оказаться в тюрьме. Но он не мог похвастаться итальянскими корнями, что практически закрывало путь в верхние эшелоны мафиозной иерархии, пусть нескольким бепаспам[4] такое и удалось. Он закончил школу в семнадцать лет, а на следующий день уже работал с отцом на строительстве жилого микрорайона около Камдена. Месяцем позже заболел экскаваторщик. Замены на стройке не нашлось. За рычаги мог сесть только специалист. Кел заглянул в кабину. Вроде бы понял, что к чему.

– Я могу на нем работать, – сказал он.

На лице бригадира читалось сомнение. Инструкция такое запрещала. Появись на стройплощадке инспектор, и он остался бы без работы. С другой стороны, простаивала целая бригада, ожидая, пока тонны земли переместят с одного места на другое.

– Тут очень уж много рычагов.

– Я разберусь, – уверенно заявил юноша.

И действительно, ему потребовалось двадцать минут, чтобы разобраться. А потом экскаватор начал работать. Премию Кел получил, но по-прежнему не собирался связывать свое будущее со стройплощадкой.

В январе 1968 года ему исполнилось восемнадцать, а вьетконговцы перешли в наступление. Он смотрел телевизор в баре в Камдене. После выпуска новостей пошли рекламные ролики, а потом короткий агитационный армейский фильм. В нем упоминалось, что армия может дать образование тем, кто обладает соответствующими способностями. На следующий день он пришел на призывной пункт в Камдене.

– Я хочу пойти в армию.

В те годы все американские юноши, не имеющие веской причины для отсрочки или не отправившиеся в добровольную ссылку, призывались в армию по достижении восемнадцати лет. Практически все юноши и, соответственно, их родители предпринимали все возможное и невозможное, чтобы избежать призыва. Сидевший за столом мастер-сержант протянул руку за повесткой.

– У меня ее нет, – ответил Кел Декстер. – Я доброволец.

И удостоился пристального взгляда. МС достал из стола нужный бланк, пододвинул к юноше, не сводя с него глаз.

– Что ж, это хорошо. Просто отлично. Хочешь совет старого вояки?

– Конечно.

– Подпиши контракт на три года вместо требуемых двух. Больше шансов получить хорошее место. – Он наклонился над столом, словно выбалтывая государственную тайну: – Подписавшись на три года, ты, возможно, даже не попадешь во Вьетнам.

– Но я хочу во Вьетнам, – ответил юноша в грязном комбинезоне.

МС обдумал его слова.

– Хорошо. – Похоже, собрался добавить: «На вкус и цвет…» – но сказал другое: – Подними правую руку…



Тридцатью тремя годами позже бывший строитель пропустил четыре апельсина через соковыжималку, еще раз вытер мокрые волосы полотенцем, унес газеты и стакан с соком в гостиную.

Прежде всего распечатал конверт с журналом «Самолеты прошлого». Журнал этот не мог похвастаться большим тиражом, и жители маленьких городков подписывались на него прямо в редакции. Предназначался он тем, кто интересовался самолетами первой половины двадцатого столетия, в том числе и боевыми машинами Второй мировой войны. Бегун открыл раздел объявлений и замер, не донеся до рта стакана с соком. Поставил стакан на журнальный столик, вновь прочитал заинтересовавшее его объявление:


«ЭВЕНДЖЕР.[5] Нужен. Серьезное предложение. Любые деньги. Пожалуйста, позвоните».


Речь шла не о покупке «грумман эвенджера», торпедоносца времен Второй мировой. Они стояли в музеях. Кто-то посылал шифрованное сообщение. За текстом следовал номер сотового телефона. Произошло это 13 мая 2001 года.

Глава 2

Жертва

Рикки Коленсо родился не для того, чтобы двадцатилетним умереть в боснийской выгребной яме. Он родился, чтобы получить университетский диплом, до конца своих дней оставаться в Штатах, жениться, завести детей и прожить достойную жизнь, какую предлагает своим гражданам свободное демократическое общество. Но все пошло наперекосяк из-за его слишком доброго сердца.



В 1970 году молодой и блестящий математик Адриан Коленсо получил пост профессора математики в Джорджтаунском университете, расположенном рядом с Вашингтоном. Ему только-только исполнилось двадцать пять лет.

Тремя годами позже он проводил летний семинар в Торонто. Среди участников семинара была потрясающе красивая молодая женщина, Энни Эдмонд.

Профессор ей очень понравился, пусть из того, что он говорил, она понимала очень мало. И через общих знакомых она устроила встречу с ним.

Адриан Коленсо слыхом не слыхивал о ее отце, что удивило и обрадовало Энни. Ей уже приходилось иметь дело с пятью или шестью охотниками за легкими деньгами. В автомобиле, по пути в отель, она выяснила, что профессор не только блестяще знает математику, но и очень неплохо целуется.

Через неделю он улетел в Вашингтон. Мисс Эдмонд относилась к числу тех женщин, которые привыкли добиваться своего. Она оставила свою работу, нашла синекуру в посольстве Канады, арендовала квартиру неподалеку от Висконсин-авеню, куда и прибыла с десятью чемоданами. Через два месяца они поженились. Свадьба состоялась в городе Виндзор, провинция Онтарио. Медовый месяц молодые провели на Виргинских островах.

Свадебным подарком отца невесты стал большой дом с бассейном и теннисным кортом на Фоксхолл-роуд, рядом с Небраска-авеню, в одном из самых тихих, а потому и пользующихся наибольшим спросом районов Джорджтауна. Дом был окружен лесистым участком площадью в один акр. Ежемесячной суммы, которую отец выплачивал новобрачной, вполне хватало на поддержание дома и участка в надлежащем порядке, а жалованья молодожена – на все остальное. Они поселились в новом доме и зажили в любви и согласии.

Ричард Эрик Коленсо родился в апреле 1975 года и вскоре получил прозвище Рикки.

Как и миллионы американских детей, он рос окруженный любовью, в безопасности родительского дома, ничем не отличаясь от других мальчишек. Проводил время в летних лагерях, познавал тайны общения с противоположным полом, наслаждался быстрой ездой на спортивных автомобилях, волновался из-за отметок, сдавал экзамены.

Остротой ума он не мог сравниться с отцом, но был далеко не глуп. Унаследовал обаятельную улыбку отца и красоту матери. Все, кто его знал, говорили, что он хороший парень. Если кто-то просил Рикки о помощи, он делал все, что мог. Но ему не надо было ехать в Боснию.

Он закончил среднюю школу в 1994 году, и на следующую осень его приняли в Гарвардский университет. В ту зиму с экранов телевизоров не сходили сцены садизма этнических чисток, бедствия беженцев и деятельность общественных организаций в далекой стране, которая называлась Боснией, и Рикки решил, что хочет помочь этим несчастным людям.

Мать умоляла его остаться в Штатах. Говорила, что добровольцы нужны и тем организациям, которые борются с бедностью и страданиями в своей стране. Но образы сожженных деревень, голосящих сирот, полных отчаяния глаз беженцев слишком уж глубоко запали в душу юноши, так что альтернативы Боснии не было. Рикки упросил родителей отпустить его на Балканы.

Сделав несколько телефонных звонков, его отец узнал, что обращаться нужно в Управление верховного комиссара ООН по делам беженцев (УВКБ ООН), штаб-квартира которого находилась в Нью-Йорке.

К ранней весне 1995 года, после трех лет гражданской войны, бывшая Республика Босния, входившая в состав Социалистической Федеративной Республики Югославии, лежала в руинах. УВКБ принимало самое активное участие в борьбе с этой гуманитарной катастрофой. Возглавлял операцию бывший английский солдат, бородатый и энергичный Ларри Холлингуорт, которого Рикки видел по телевизору. Под его началом в Боснии работали четыреста «интернационалистов» и несколько тысяч местных жителей. Рикки поехал в Нью-Йорк, чтобы узнать, как можно записаться в добровольцы.

В Нью-Йорке его встретили по-доброму, но без особого энтузиазма. Желающих поехать в Боснию было хоть отбавляй, каждый день приезжали по нескольку десятков американцев. Но УВКБ входило в структуру ООН, и прием на работу означал шесть месяцев бюрократических процедур, заполнение множества бланков и анкет, а итогом мог стать отказ, поскольку осенью Рикки собирался вернуться в Гарвард.

Опечаленный молодой человек спускался вниз в кабине лифта, когда секретарь управления, женщина средних лет, – как раз начался перерыв на ленч – улыбнулась ему и дала дельный совет:

– Если вы действительно хотите помочь беженцам Боснии, вам лучше обратиться в нашу региональную штаб-квартиру в Загребе. Они тоже набирают людей. И там, конечно, меньше формальностей.

Хорватия также входила в развалившуюся СФРЮ, но уже обеспечила свою независимость, превратилась в самостоятельное государство, и многие организации, занимающиеся поставками гуманитарной помощи в Боснию, базировались в ее столице, Загребе. В том числе и УВКБ ООН.

Рикки позвонил родителям, заручился их неохотным согласием и улетел рейсом Нью-Йорк – Вена – Загреб. Но столкнулся с тем же заполнением бесконечных анкет. Да и не требовались УВКБ люди, которые могли проработать лишь несколько месяцев. Хлопот с ними хватало. А пользы они практически не приносили.

– Вам надо обратиться в одну из НГО, – посоветовал региональный инспектор, пытаясь хоть чем-то помочь ему. – Их представители встречаются в соседнем кафе.

УВКБ, конечно, входит в структуру ООН, но является далеко не единственной организацией, занимающейся проблемой беженцев. Оказание помощи пострадавшим в региональных конфликтах – целая индустрия, а для многих и профессия. Помимо ООН и правительств отдельных стран, доставкой и распределением гуманитарной помощи занимаются многие негосударственные организации. В частности, в Боснии работали более трехсот НГО.

На слуху у широкой общественности названия лишь нескольких: «Спасите детей» (Великобритания), «Накормите детей» (США), «Забота о жизни», «Жертвам войны», «Врачи без границ». Все они, конечно же, работали в Боснии, но составляли лишь крохотную толику в списке маленьких и не очень, практически никому не известных НГО, примчавшихся на помощь жертвам боснийской гражданской войны, потрясенных ужасами, которые бесконечно транслировало западное телевидение. В конце этого списка даже значились отдельные грузовики, каждый из которых гнали через всю Европу двое крепких парней, насмотревшихся телепередач в местном баре. Перевалочной базой перед последним броском в Боснию был Загреб или Сплит, город-порт на Адриатическом море.

Рикки нашел указанное кафе, заказал чашку кофе и рюмку сливовицы – последнюю, чтобы отогреться от пронизывающего мартовского ветра, – и начал оглядываться в поисках человека, который мог бы ему помочь. Два часа спустя в кафе вошел крупный бородатый мужчина в джинсах и «аляске» и заказал кофе и коньяк. По выговору Рикки понял, что перед ним уроженец Северной или Южной Каролины. Он подошел, представился. И ему повезло.

Джон Слэк занимался доставкой и распределением гуманитарной помощи, поступающей от маленького американского благотворительного фонда «Хлеба и рыбы», который являлся боковым ответвлением Дороги спасения, которую прокладывал в нашем грешном мире преподобный Билли Джонс, телевизионный евангелист и спаситель душ (за приличное вознаграждение) из города Чарлстона,[6] штат Южная Каролина. По лицу Слэка чувствовалось, что ему уже приходилось иметь дело с такими, как Рикки.

– Ты умеешь водить грузовик?

– Да. – Рикки ни разу не сидел за рулем грузовика, но исходил из того, что большой внедорожник – практически маленький грузовик.

– Карту читаешь?

– Конечно.

– Хочешь большое жалованье?

– Нет. Дедушка выплачивает мне ежемесячное пособие.

Глаза Джона Слэка блеснули.

– То есть ты ничего не хочешь? Только помочь?

– Совершенно верно.

– Ладно, я тебя беру. Организация у меня маленькая. Я покупаю продукты, одежду, одеяла прямо здесь, в Европе, обычно в Австрии. На грузовике привожу в Загреб, заправляюсь и еду в Боснию. Наша база расположена в Травнике. Там скопились тысячи беженцев.

– Мне это подходит, – ответил Рикки. – Я сам оплачу свои расходы.

Слэк допил коньяк.

– Поехали.

Они залезли в кабину десятитонного немецкого грузовика «Ханомаг», и еще до границы Рикки уже сидел за рулем. Сменяя друг друга, они добрались до Травника за десять часов. Около полуночи прибыли на базу фонда «Хлеба и рыбы», расположенную на окраине города. Слэк бросил Рикки несколько одеял:

– Эту ночь будешь спать в кабине. А утром найдем тебе жилье.

Слэк не кривил душой, говоря, что «Хлеба и рыбы» – маленькая организация. Кроме «Ханомага», у них был еще один грузовик, которым управлял немногословный швед (на следующий день он уехал на север за очередным грузом гуманитарной помощи), участок на территории, огороженной проволочным забором, охраняющим от мелких воришек, крохотный офис, будка, в которой раньше работал сапожник, и сарай, именуемый складом, где хранились доставленные, но еще не распределенные продукты. В штате, кроме Слэка и шведа, состояли трое боснийцев. Автомобильный парк дополняли две новенькие черные «Тойоты Лендкрузер». Их использовали для доставки мелких партий гуманитарной помощи. Утром Слэк познакомил Рикки с сотрудниками НГО и коллегами, арендующими участки на той же территории, а уже к полудню Рикки снял комнату у боснийской вдовы. Чтобы добираться до базы и обратно, купил велосипед, расплатившись долларами из денежного пояса, который носил под курткой. Джон Слэк обратил внимание на пояс.

– Уж извини, что спрашиваю, но сколько у тебя там денег? – спросил он.

– Я привез тысячу долларов, – доверчиво ответил Рикки. – На случай непредвиденных обстоятельств.

– Черт. Смотри не выставляй их напоказ, а не то создашь эти самые обстоятельства. На такие деньги человек может прожить здесь до конца своих дней.

Рикки пообещал, что не будет демонстрировать своего богатства. В тот же день выяснил, что почтовые услуги в Боснии не оказывались. Оно и понятно, раз не было государства Босния, не существовало и боснийской почтовой службы, а прежняя, югославская, давно канула в Лету. Джон Слэк сказал ему, что любой водитель, направляющийся в Хорватию или Австрию, отправит для него и письмо, и открытку. Рикки быстренько написал несколько слов на открытке (в аэропорту Вены он купил целую пачку), и швед увез ее с собой. Миссис Коленсо получила открытку неделю спустя.



Не так уж и давно Травник был процветающим торговым городом, в котором жили сербы, хорваты и боснийские мусульмане. Их присутствие определялось храмами, католическим собором, куда ходили покинувшие теперь город хорваты, православной церковью, где молились богу покинувшие город сербы, и десятком мечетей для мусульман, составлявших большинство. Они называли себя боснийцами.

С началом гражданской войны мирное существование трех общин, которое продолжалось многие десятилетия, рухнуло. Погромы, прокатывающиеся по стране, не оставили камня на камне от былого доверия.

Сербы ушли на север, за Власичский хребет, – на другой берег реки Ласва, в город Баня-Луку.[7]

Хорватам тоже пришлось покинуть Травник, и они перебрались в расположенный в десяти милях город Витец.

Так на карте появились три города с однородным этническим составом. И каждый наводняли беженцы.

В мировых средствах массовой информации сербов представляли зачинщиками и организаторами всех погромов, хотя журналисты видели изолированные сербские деревни и городки, где население вырезали подчистую. Такое отношение к сербам обуславливалось одной простой причиной: при развале Югославии армия контролировалась сербами, и они захватили девяносто процентов тяжелого вооружения, получив ощутимое преимущество над своими противниками.

Хорваты также не испытывали никаких угрызений совести, вырезая нехорватские поселения на своей территории, а безответственное преждевременное признание немецким канцлером Колем их республики позволило хорватам покупать оружие на мировых рынках.

Боснийцы по большей части оказались безоружными и по совету европейских политиков не спешили вооружаться. В результате и понесли самые большие жертвы. Поздней весной 1995 года американцы, которым надоело стоять в стороне, наблюдая за непрекращающейся резней, крепко ударили по Сербии и усадили все противоборствующие стороны за стол переговоров в Дейтоне, штат Огайо. Дейтонские соглашения вступили в силу в ноябре того же года. Но Рикки Коленсо до этого не дожил.

К тому времени, когда Рикки попал в Травник, город неоднократно подвергался артиллерийским обстрелам с сербских позиций. Большинство домов защищали досками, прислоненными под углом к стенам. При разрыве снаряда осколки превращали доски в щепу, но дома оставались нетронутыми. Стекол в окнах практически не осталось, их повсеместно заменила полиэтиленовая пленка. Ярко раскрашенная главная мечеть каким-то чудом избежала прямого попадания. В двух самых больших зданиях города, гимназии и знаменитой музыкальной школе, поселили беженцев.

Не имея доступа к окружающей город сельской местности, не имея возможности собрать урожай, беженцы – их количество в три раза превышало первоначальное население города – могли выжить только благодаря гуманитарной помощи. Поэтому в Травник пришли представители фонда «Хлеба и рыбы» вместе с десятком других небольших НГО.

Каждый «Лендкрузер» мог доставить пятьсот фунтов продуктов, одеял, предметов первой необходимости жителям окрестных деревень и хуторов, которые нуждались в этом ничуть не меньше, а может, и больше, чем Травник. Рикки с радостью соглашался загружать во внедорожник мешки и ящики с гуманитарной помощью и развозить их по горным дорогам на юге.

Через четыре месяца после того, как он сидел перед телевизором в Джорджтауне и смотрел на трагедию многих сотен тысяч людей, он чувствовал себя счастливым человеком. Потому что делал то, ради чего ехал в Боснию. Его трогала благодарность сгорбленных непосильной работой крестьян и их смуглокожих, с огромными глазами детей, когда он сгружал мешки с пшеницей, кукурузой, сухим молоком и суповыми концентратами на площади горной деревеньки, жители которой уже неделю ничего не ели.

Он не говорил ни на сербскохорватском, самом распространенном в Югославии языке, ни на боснийском наречии. Он не разбирался в местной географии, не знал, куда можно ехать со спокойной душой, а где может грозить смертельная опасность.

Джон Слэк дал ему в напарники одного из работающих в фонде боснийцев, молодого человека, достаточно хорошо говорившего на английском. Его звали Фадиль Сулейман, и он выполнял роль гида, переводчика, штурмана.

Весь апрель и первую половину мая Рикки раз в неделю отправлял родителям письмо или открытку, которые, в зависимости от того, куда следовал водитель за очередным грузом гуманитарной помощи, прибывали в Джорджтаун со значительной задержкой, с хорватской или австрийской маркой.

И вот, когда вторая майская неделя подходила к концу, Рикки получил под свое начало всю травниковскую базу. На грузовике Ларса, немногословного шведа, сломался двигатель, и он застрял на горной дороге в Хорватии, к северу от границы, но не доезжая Загреба. Джон Слэк взял «Лендкрузер» и поехал туда, чтобы помочь ему и отбуксировать грузовик в ремонтную мастерскую.

Фадиль Сулейман попросил Рикки оказать ему услугу.

Как и тысячам других нынешних жителей Травника, Фадилю пришлось бежать из родных мест от накатывающего прилива войны. Он объяснил, что его семейная ферма находилась в одной из горных долин Власичского хребта. Ему хотелось знать, сохранилась ли ферма. Сожгли ее или пощадили? Стоит ли дом, в котором он вырос? Когда началась война, отец зарыл семейные ценности под одним из сараев. Уцелели они? Короче, впервые за три года он хотел вновь побывать в родовом гнезде.

Рикки с радостью отпустил бы его, но вопрос ставился иначе. Весенние дожди размыли горные дороги, и проехать там мог только внедорожник. То есть Фадиль хотел взять «Лендкрузер».

Рикки призадумался. Он хотел помочь, он бы заплатил за бензин. Но безопасно ли в горах? Раньше там стояли сербы, обстреливая Травник из артиллерии.

Фадиль напомнил, что сербы уже год как оставили свои позиции. Так что южные склоны хребта, где находилась семейная ферма, теперь совершенно безопасны. Рикки поколебался, но, тронутый мольбами Фадиля, понимая, как это ужасно – потерять родной дом, согласился. С одним условием: он тоже поедет.

Они выехали ранним утром, под теплым весенним солнцем. Миновали город, по шоссе проехали десять миль к Доньи-Вакуфу и свернули направо.

Дорога уверенно поднималась в гору, вскоре твердое покрытие оборвалось, и они уже ехали по проселку среди ярко-зеленых по весне берез, ясеней и дубов. Рикки подумал, что здешние места очень похожи на Шенандоа,[8] куда однажды летом он ходил в поход. Их начало заносить на поворотах, и он признал, что без привода на все четыре колеса тут не проехать.

Дубы сменились хвойными деревьями, и на высоте пять тысяч метров они въехали в горную долину, не видимую снизу, прямо-таки тайное убежище. В глубине долины нашли фермерский дом, вернее, оставшуюся от него печь с трубой. Несколько покосившихся сараев, не тронутых огнем, стояли за загонами для скота. Рикки повернулся к Фадилю:

– Я очень сожалею.

Они вылезли из машины у пожарища. Рикки ждал, пока Фадиль походит по мокрой золе и пеплу, в которые превратился отчий дом. Последовал за ним, когда он направился к сараям, мимо загонов для скота и выгребной ямы, переполненной после весенних дождей, к сараям, под одним из которых отец Фадиля спрятал от мародеров семейные ценности. Вот тогда они и услышали шорох и шепот. Мужчины нашли их под мокрым брезентовым полотнищем. Шестерых детей, маленьких, перепуганных, возрастом от четырех до шести лет. Четырех маленьких мальчиков и двух девочек, старшая из которых взяла на себя роль матери. Увидев двух мужчин, они замерли от страха. Фадиль ласково заговорил с ними. И какое-то время спустя старшая девочка ему ответила.

– Они из Горики, маленькой деревни в четырех милях отсюда. Горика в переводе «маленький холм». Я раньше там бывал, – пояснил Фадиль.

– Что случилось?

Фадиль заговорил на местном наречии. Девочка ответила и разрыдалась.

– Пришли мужчины. Сербы, в военной форме.

– Когда?

– Прошлой ночью.

– И что произошло?

Фадиль вздохнул:

– Это очень маленькая деревня. Четыре семьи, двадцать взрослых, может, двенадцать детей. Убили всех. Когда началась стрельба, родители закричали детям: «Бегите! Бегите!» Им удалось скрыться под покровом темноты.

– Они сироты? Все?

– Все.

– Господи, что за страна. Мы должны отвезти их в Травник.

Они вывели детей из сарая на яркий солнечный свет. Пели птицы. Долина поражала красотой.

У деревьев увидели мужчин. Двенадцать, в камуфляже. Приехали они на советских джипах «ГАЗ». В руках держали автоматы.



Три недели спустя, в очередной раз не обнаружив в почтовом ящике ни открытки, ни письма, миссис Энни Коленсо позвонила в город Виндзор, провинция Онтарио. Трубку сняли после второго гудка. Она узнала голос личного секретаря отца.

– Привет, Джин. Это Энни. Отец на месте?

– Конечно, миссис Коленсо. Сейчас я вас соединю.

Глава 3

Магнат

В казарме летного состава «А» жили десять молодых пилотов, в соседней, «Б» – восемь. Снаружи на зеленой травке аэродромного поля стояли два или три «Харрикейна»[9] с характерным «горбом» – выступом за кабиной пилота. Не новые, с латками на месте боевых ран, полученных во время боев над Францией в предыдущие полмесяца.

Настроение тех, кто находился в палатках, никоим образом не соответствовало ярким солнечным лучам, заливавшим 25 июня 1940 года аэродром «Колтишелл» в Норфолке, Англия. Летчики 242-й эскадрильи Королевского воздушного флота, больше известной как Канадская эскадрилья, пребывали в наимрачнейшем настроении, и не без причины.

242-я участвовала в боях буквально с того момента, как на Западном фронте прогремели первые выстрелы. Вместе с терпящими поражение за поражением в битве за Францию наземными силами отступала от восточной границы страны к проливу Ла-Манш. По мере того, как бронированная машина Гитлера катилась и катилась вперед, сметая французов, летчики, которые пытались сдержать наступление немцев, обнаруживали, что их аэродромы эвакуировались, пока они находились на задании. Им приходилось самим заботиться о пропитании, крыше над головой, запасных частях, топливе. Любой, кому доводилось отступать, знает, что для описания ситуации лучше всего подходит слово «хаос».

Вернувшись в Англию, они приняли участие во второй битве, над дюнами Дюнкерка. Под ними английская армия пыталась спасти что могла, прежде всего живую силу. Люди переправлялись через Ла-Манш на всем, что могло держаться на воде.

После того как последний томми эвакуировался с этого берега смерти, а защитники периметра практически полностью попали в немецкий плен на долгие пять лет, канадцы едва держались на ногах. Они понесли ужасные потери: девять пилотов погибли, трое получили ранения, троих сбили над территорией, занятой противником, и взяли в плен.

Три недели спустя они по-прежнему базировались в «Колтишелле», без запасных частей и инструментов, оставшихся во Франции. Командир эскадрильи «Папа» Гобиэль тяжело болел уже несколько недель и, похоже, отлетал свое. Правда, англичане пообещали прислать нового командира, и его приезд ожидался со дня на день.

Маленький спортивный автомобиль с откинутым верхом проехал между ангарами и остановился у бревенчатых домиков-казарм. Из автомобиля с трудом вылез мужчина. Никто его не встречал. Как-то странно переставляя ноги, мужчина направился к казарме «А». Через несколько минут вышел оттуда и двинулся к казарме «Б». Канадские пилоты наблюдали за ним в окна, недоумевая, чем вызвана такая странная походка. Дверь открылась, мужчина вошел в казарму. Со знаками отличия командира эскадрильи на плечах. Никто не встал.

– Кто здесь старший? – сердито спросил мужчина.

В трех футах от стула, на котором сидел Стив Эдмонд, сквозь сизый от табачного дыма воздух разглядывавший незнакомца, поднялся коренастый канадец французского происхождения.

– Наверное, я. – К тому дню Стэн Тернер уже сбил два немецких самолета, но со временем ему предстояло довести счет до четырнадцати и удостоиться множества медалей и орденов.

Английский офицер со злыми синими глазами развернулся на каблуках и, все так же широко расставляя ноги, зашагал к ближайшему «Харрикейну».

– Я не верю своим глазам, – прошептал Джонни Латта Стиву Эдмонду. – Эти мерзавцы прислали нам командира без чертовых ног.

И он не ошибся. Незнакомец шагал на протезах. Он забрался в кабину «Харрикейна», завел двигатель «Роллс-Ройс Мерлин», развернулся по ветру и взлетел. Полчаса вычерчивал в небе фигуры высшего пилотажа, как имеющиеся в учебнике, так и еще не попавшие в него.

Получалось у него классно по двум причинам. Во-первых, потому, что он был асом высшего пилотажа до того, как потерял обе ноги (это случилось задолго до начала войны), а во-вторых, в силу отсутствия ног. Когда пилот истребителя резко поворачивает самолет или выводит его из глубокого пике – оба маневра жизненно необходимы в воздушном бою, – он подвергается сильнейшим перегрузкам. Кровь отливает от верхней половины тела, и возможна кратковременная потеря сознания. Поскольку у англичанина ног не было, кровь оставалась в верхней половине тела, питала мозг, и пилоты эскадрильи видели, что их новый командир закладывает виражи, которые им не под силу. Наконец он приземлился и направился к молчаливым канадцам.

– Меня зовут Дуглас Бейдер, – представился он, – и эта эскадрилья станет лучшей во всем чертовом воздушном флоте.

Слово свое он сдержал. Битву за Францию они проиграли, битву за дюны Дюнкерка тоже, но надвигалось новое большое сражение: Гитлер получил заверения Геринга, командующего Военно-воздушными силами Германии, что его асы обеспечат господство в небе и таким образом создадут все предпосылки для успешного вторжения в Англию. И битва за Англию не заставила себя долго ждать. По ее завершении выяснилось, что у канадцев из 242-й эскадрильи, которых всегда вел в бой их безногий командир, лучшее соотношение сбитых и потерянных самолетов.

К концу осени командование немецкой авиации осознало, что намеченные планы невыполнимы, и оттянуло свои соединения в глубь Франции. Гитлер выразил свое недовольство Герингу и переключился на Восток, на Россию.

В трех битвах, за Францию, Дюнкерк и Англию, растянувшихся на шесть месяцев 1940 года, канадцы сбили восемьдесят восемь самолетов противника, причем шестьдесят семь в битве за Англию. Но и сами потеряли семнадцать летчиков УВБ (убитых в бою), всех, кроме троих, канадцев французского происхождения.



Пятьдесят пять лет спустя Стив Эдмонд поднялся из-за стола в кабинете и вновь подошел, как частенько случалось за долгие годы, к фотографии на стене. Она запечатлела не всех, с кем он летал; некоторые погибли раньше, другие прибыли в эскадрилью позже. Но с фотографии на него смотрели семнадцать канадцев, которые оказались в Даксфорде одним жарким, безоблачным августовским днем, в разгар битвы.

В живых не осталось практически никого. Большинство погибло на войне. Этим мальчикам от девятнадцати до двадцати двух лет, только стоявшим на пороге жизни, увидеть ее так и не удалось.

Он присмотрелся к фотографии. Бензи, летавший в его звене, погиб над устьем Темзы 7 сентября, через две недели после того, как их сфотографировали. Соландерса, парня с Ньюфаундленда, убили на следующий день.

Джонни Латта и Уилли Макнайт, стоявшие бок о бок, вместе и погибли в январе 1941 года над Бискайским заливом.

– Ты был лучшим из нас, Уилли, – пробормотал старик.

Макнайт первым сбил немецкий самолет, за семнадцать дней довел свой личный счет до девяти, а погиб через десять месяцев после первого вылета, в двадцать один год, одержав до этого двадцать одну воздушную победу.

Стив Эдмонд выжил, чтобы стать старым и очень богатым, крупнейшим горнодобывающим магнатом провинции Онтарио. Но все эти годы держал фотографию на стене – и когда жил в лачуге, и когда заработал первый миллион, и когда (особенно тогда) журнал «Форбс» провозгласил его миллиардером.

Он держал фотографию на стене потому, что она напоминала ему о хрупкости того, что мы зовем жизнью. Часто, оглядываясь назад, он удивлялся, а как ему удалось выжить. Сбитый первый раз, он находился в госпитале, когда 242-ю эскадрилью в декабре 1941 года отправили на Дальний Восток. А когда поправился, получил назначение в центр подготовки пилотов.

Пылая от негодования, забросал начальство рапортами, требуя перевода в боевую часть, и его желание исполнилось аккурат к высадке в Нормандию. Теперь он сидел за штурвалом «Тайфуна», нового, очень быстрого, обладающего мощным вооружением штурмовика-бомбардировщика, который стал грозой танков.

Второй раз его сбили около Ремагена, где американцы с боем переправлялись через Рейн. Он находился в числе десятка английских «Тайфунов», обеспечивающих прикрытие с воздуха. Прямое попадание в двигатель оставило ему лишь несколько секунд на то, чтобы чуть набрать высоту, открыть фонарь и выпрыгнуть из кабины обреченного самолета, который взорвался в воздухе.

Но прыгнул он с низкой высоты, приземление было жестким, и он сломал обе ноги. Лежа в снегу, сквозь пелену боли увидел бегущие к нему фигуры в круглых касках, вспомнил, что немцы особо ненавидели пилотов «Тайфунов», а в последнем бою он взрывал танки эсэсовской дивизии, известной тем, что пленных они не брали.

Одна из фигур остановилась, глядя на него сверху вниз. «Вы только посмотрите, кто тут лежит», – услышал он и облегченно выдохнул. Потому что ни у кого из эсэсовцев не могло быть столь явного миссисипского выговора.

Американцы переправили его через Рейн, предварительно накачав морфием, а из полевого госпиталя самолетом его доставили в Англию. Когда кости ног должным образом срослись, руководство госпиталя решило, что он занимает койку, необходимую поступающим с фронта раненым, и его отправили в санаторий для выздоравливающих на южном побережье, где он заново учился ходить до возвращения в Канаду.

Ему понравился Дилбюри-манор, старинное поместье времен Тюдоров, с ухоженными зелеными лужайками и симпатичными медсестрами. В ту весну ему исполнилось двадцать пять лет, и он носил звание командира авиакрыла.[10]

В каждой комнате жили по два офицера, но прошла неделя, прежде чем у него появился сосед. Примерно того же возраста, что и он, американец, но без формы. Его левую руку и плечо раздробило автоматной очередью в Северной Италии. Сие означало, что служил он в спецподразделении, которое действовало за линией фронта.

– Привет, – поздоровался с ним сосед. – Я – Питер Лукас. Играешь в шахматы?

Стив Эдмонд родился и вырос в горняцком городке в Онтарио и в 1938 году добровольцем пошел в канадские ВВС, чтобы не влачить жалкое существование безработного: спрос на канадский никель резко упал. Это потом его потребление резко возросло, потому что сталь, из которой изготовлялась военная техника, в том числе и многие детали авиационных моторов, содержала немалый процент никеля. Лукас происходил из аристократии Новой Англии и со дня рождения ни в чем не знал недостатка.

Двое молодых людей сидели на лужайке за шахматным столиком, когда по радио объявили, что фельдмаршал фон Рундштедт[11] от лица гитлеровской Германии подписал акт безоговорочной капитуляции. Случилось это 8 мая 1945 года.

Война в Европе закончилась. Американец и канадец сидели и вспоминали друзей, которые уже не могли вернуться домой, и каждый потом говорил, что в тот день он последний раз плакал на людях.

Через неделю они расстались и вернулись в свои страны. Но дружбу, зародившуюся в санатории для выздоравливающих на южном побережье Англии, они сохранили на всю жизнь.

Стив Эдмонд вернулся в другую Канаду, но и сам стал другим человеком, удостоенным наград героем войны. Его встретила не депрессивная, а процветающая экономика. В армию он ушел из Садбери. Туда же и приехал после демобилизации. Его отец и дед были шахтерами. Около Садбери медь и никель канадцы добывали с 1885 года. И Эдмонды проработали на тамошних шахтах едва ли не все эти годы. Стив Эдмонд обнаружил, что от ВВС ему причитается немалая сумма, и использовал ее на оплату учебы в колледже, первым из всей семьи. Конечно же, его специализацией стала добыча полезных ископаемых, но к ней он добавил и металлургию. В 1948 году получил диплом с отличием, и его сразу пригласили на работу в ИНКО, «Интернешнл никель компани», основного работодателя в Садбери. Основанная в 1902 году, ИНКО помогла Канаде стать основным поставщиком никеля на мировой рынок, и в первую очередь компания разрабатывала гигантские месторождения никеля в провинции Онтарио. Эдмонд получил должность горного мастера.

Он мог бы долго трудиться на этой должности, получая вполне приличное жалованье, живя в пригороде Садбери, но его беспокойный ум постоянно твердил ему, что есть и лучшая жизнь.

В колледже он узнал, что основная руда, из которой добывался никель, пентландит, или железо-никелевый колчедан, содержала в себе и много других полезных элементов: платину, палладий, иридий, рутений, радий, теллур, селен, кобальт, серебро и золото. Эдмонд начал изучать редкоземельные металлы, сферу их возможного применения, их рынок. Кроме него, никто ими не занимался. Прежде всего потому, что их содержание в руде было ничтожным, а добыча – экономически невыгодной. В результате они оставались в отвалах. Очень немногие вообще знали о существовании редкоземельных металлов.

Практически все крупные состояния создаются на основе блестящей идеи и решимости автора претворить ее в жизнь. Помогают также трудолюбие и удача. Для Стива Эдмонда блестящая идея состояла в том, что после работы он шел в лабораторию, тогда как другие горные мастера помогали утилизировать урожай ячменя, воздавая должное виски. В результате он открыл процесс, известный теперь как «кислотное выщелачивание под давлением».

Процесс этот включал в себя растворение редкоземельных металлов, содержащихся в отвалах, с последующим их восстановлением.

Если бы он пришел со своим открытием в ИНКО, его бы наверняка похвалили, возможно, устроили бы обед в его честь. Вместо этого он написал заявление об уходе, купил плацкартный билет до Торонто и по приезде направился в патентное бюро. Ему исполнилось тридцать, и он хотел добиться многого.

Пришлось, конечно, влезать в долги, но не очень большие, потому что он с самого начала стремился свести расходы к минимуму. На никелевых месторождениях всегда оставались громадные отвалы. До Стива Эдмонда ими никто не интересовался. Так что скупал он их за сущие гроши.

Он основал компанию «Эдмонд металс», которую на фондовой бирже Торонто именовали не иначе как «Эммис», и цена акций пошла вверх. Он не продал компанию, несмотря на щедрые предложения, не использовал рискованных схем, которые предлагали банки и финансовые советники. Поэтому цена акций не поднималась до заоблачных высот и не падала в бездонную пропасть. К сорока он стал мультимиллионером, к шестидесяти пяти, в 1985 году, миллиардером.

Он не задирал нос, всегда помнил о своем прошлом, много тратил на благотворительность, не лез в политику, поддерживая добрые отношения со всеми партиями, его знали как хорошего семьянина.

За долгие годы нашлось несколько дураков, которые, обманувшись добродушной внешностью Стива, пытались облапошить его или обокрасть. И вот тогда они с величайшим сожалением узнавали, что в Стиве Эдмонде ничуть не меньше стали, чем в двигателе любого самолета, на которых он летал во время войны.

Женился он лишь однажды, в 1949 году, накануне того, как совершил свое открытие. Он и Фэй всю жизнь любили друг друга, пока в 1994 году рассеянный склероз не свел ее в могилу. Их единственная дочь, Энни, родилась в 1950 году.

Стив Эдмонд, нежно любящий отец, сразу одобрил ее решение выйти замуж за Адриана Коленсо, профессора Джорджтаунского университета. Всей душой полюбил он и своего единственного внука, Рикки, который в двадцать лет уехал куда-то в Европу.

По большей части Стив Эдмонд был доволен жизнью и имел на это полное право, но, бывало, ему становилось не по себе. Тогда он поднимался из-за стола, пересекал кабинет, расположенный в пентхаузе, высоко над городом Виндзор, провинция Онтарио, и вглядывался в молодые лица на фотографии. Лица из далекого-далекого прошлого.

Зазвонил аппарат внутренней связи. Он вернулся к столу:

– Да, Джин.

– Миссис Коленсо звонит из Вирджинии.

– Отлично. Соединяй. – И откинулся на спинку вращающегося стула. – Привет, дорогая. Как ты?

Пока он выслушивал ответ, улыбка сползла с его лица. Он наклонился вперед.

– Что значит «пропал»?… Ты пробовала позвонить?… Босния? Нет связи… Энни, ты же знаешь, что нынешняя молодежь не любит писать… может, задержка с доставкой… да, я понимаю, он клятвенно обещал… Хорошо, я разберусь. У кого, ты говоришь, он работал?

Он взял ручку и блокнот, записал то, что она продиктовала.

– «Хлеба и рыбы». Это название? Агентство по доставке гуманитарной помощи? Продукты для беженцев. Отлично, значит, они где-то зарегистрированы. Будь уверена. Предоставь это мне, дорогая. Да, позвоню, как только что-нибудь выясню.

Он положил трубку, задумался, а потом набрал номер исполнительного директора.

– Среди всех этих молодых турок, которые у тебя работают, есть хоть один знакомый с поиском в Интернете? – спросил он.

– Конечно, – ошарашенно ответил директор. – Десятка два. А то и три.

– Мне нужна фамилия и телефонный номер главы американской благотворительной организации, которая называется «Хлеба и рыбы». Нет, только это. И как можно быстрее.

Он получил затребованную информацию через десять минут. Часом позже закончил долгий телефонный разговор с человеком, занимающим кабинет в сверкающем стеклом и металлом здании в Чарлстоне, штат Южная Каролина, штаб-квартире одного из презираемых им телевизионных евангелистов, гарантирующих грешникам спасение души за щедрые пожертвования.

Фонд «Хлеба и рыбы» собирал деньги для оказания гуманитарной помощи беженцам Боснии, раздираемой гражданской войной. Какая часть пожертвованных долларов доходила до этих несчастных, а какая шла на закупку роскошных лимузинов для преподобного, оставалось тайной за семью печатями. Но, сообщил ему голос из Чарлстона, если Рикки Коленсо работал добровольцем в этом фонде, искать его следовало в их центре распределения гуманитарной помощи в боснийском городе Травник.

– Джин, ты помнишь, как пару лет тому назад у одного человека из Торонто украли несколько картин старых мастеров? Обокрали его загородный дом. Об этом писали в газетах. А потом картины вернулись к владельцу. Кто-то в клубе говорил мне, что он воспользовался услугами одного детективного агентства. Они нашли и воров, и картины. Мне нужна его фамилия. Перезвони мне.

Этих сведений, само собой, в Интернете не было, но, кроме всемирной паутины, существовали и другие информационные сети. Джин Сирл, на протяжении многих лет личный секретарь Эдмонда, воспользовалась «секретарской». Позвонила своей подруге, секретарю начальника полиции.

– Рубенстайн? Отлично. Найди мне мистера Рубенстайна, в Торонто или где угодно.

На розыски ушло полчаса. Коллекционера нашли в Амстердаме, куда он в очередной раз поехал, чтобы полюбоваться «Ночным дозором» Рембрандта. Его вытащили из-за обеденного стола, в силу шестичасовой разницы во времени. Но он помог.

– Джин, – Стив Эдмонд нажал кнопку аппарата внутренней связи, едва положил трубку на рычаг, – позвони в аэропорт. Пусть подготовят «Грумман». Немедленно. Мне надо лететь в Лондон. Нет, тот, что в Англии. Я должен быть там на рассвете.

Произошло это 10 июня 1995 года.

Глава 4

Солдат

Кел Декстер едва успел принять присягу, как уже ехал в лагерь начальной подготовки. Далеко ехать не пришлось: Форт-Дикс находится в штате Нью-Джерси.

Весной 1968 года десятки тысяч молодых американцев вливались в армию. Девяносто пять процентов – не по своей воле, получив повестку о призыве. Сержантов это нисколько не трогало. Они решали свою задачу: за три месяца превратить толпу молодых парней в некое подобие солдат, прежде чем передать их в другие руки.

Откуда они родом, из какого социального слоя, кто у них родители, каков их образовательный уровень – не имело ровно никакого значения. Лагерь начальной подготовки, где они проходили курс молодого бойца, был самым большим уравнителем, за исключением, естественно, смерти. Последняя пришла позже. Для некоторых из них.

Декстер, по натуре бунтарь, не зря провел детство и отрочество на улице, а потому знал, где и когда можно высовываться. Кормили, опять же, лучше, чем в столовых большинства стройплощадок, и он сметал все до последней крошки.

В отличие от детей состоятельных родителей у него не возникало проблем ни со сном в общей казарме, ни с туалетными кабинками без дверей, ни с необходимостью держать личные вещи аккуратно сложенными в одном маленьком шкафчике. А самое главное, за ним никто никогда не прибирался, и он и не ждал, что в лагере будет по-другому. А вот кое-кому, привыкшему, чтобы за ним все подтирали, пришлось провести немало времени, бегая по плацу или отжимаясь под недовольным взглядом сержанта.

Надо отметить, что Декстер не видел смысла в большинстве инструкций и ритуалов, но ему хватало житейского опыта не говорить об этом вслух. И он совершенно не мог понять, почему сержанты всегда правы, а он – нет.

Плюсы от заключения трехгодичного контракта выявились очень скоро. Капралы и сержанты, которые в лагере начальной подготовки если и отличались от бога, то на самую малость, без задержки узнали об этом и перестали его гонять. Он был, в конце концов, «одним из них». А вот избалованным маменькиным сынкам доставалось по полной программе.

Две недели спустя решился вопрос о месте прохождения дальнейшей службы. Он предстал пред очами одного из практически невиданных в лагере существ: офицера. В данном случае майора.

– Есть специальные навыки? – спросил майор, должно быть, в десятитысячный раз.

– Я умею водить бульдозер, сэр.

Майор какое-то время продолжал смотреть на лежащие перед ним бланки, потом поднял голову.

– Когда ты его водил?

– В прошлом году, сэр. В промежутке между окончанием школы и подписанием армейского контракта.

– По твоим документам тебе только исполнилось восемнадцать. Получается, что ты водил бульдозер в семнадцать.

– Да, сэр.

– Это незаконно.

– Господи, сэр, очень сожалею. Не имел об этом ни малейшего понятия.

Он чувствовал, что капрал, стоящий за его спиной по стойке «смирно», изо всех сил старается подавить смех. Но зато майор определился с решением.

– Я думаю, тебе прямая дорога в инженерные войска, солдат. Есть возражения?

– Нет.

Редко кто прощался с Форт-Диксом со слезами на глазах. Лагерь начальной подготовки – не поездка в отпуск. Но зато они, во всяком случае большинство, вышли из ворот лагеря с прямой спиной, расправленными плечами, короткой стрижкой, в солдатской форме, с вещмешком и путевым листом на проезд до нового места службы. Декстера направили в Форт-Леонард-Вуд, штат Миссури, для прохождения специальной подготовки.

Солдата инженерных войск обучали водить все, что двигалось, на гусеницах или колесах, чинить двигатели, ремонтировать автомобили и много чему еще. Через три месяца Кел Декстер получил сертификат специалиста и проследовал в Форт-Нокс, штат Кентукки.

Для большинства населения планеты Форт-Нокс ассоциируется с хранилищем золотого запаса США, Меккой любого банковского грабителя, упомянутым во множестве книг и снятым в множестве фильмов.

Но Форт-Нокс еще и огромная военная база, и Бронетанковая школа сухопутных сил. На любой базе всегда что-то строят или роют, к примеру, укрытия для танков или окопы. Кел Декстер провел шесть месяцев в составе инженерного подразделения в Форт-Ноксе, прежде чем его вызвали в штаб.

Ему только что исполнилось девятнадцать, он получил звание рядового первого класса. Командир выглядел мрачным, словно собирался сообщить скорбную весть. Кел уже подумал, что-то случилось с отцом.

– Ты направляешься во Вьетнам, – сказал майор.

– Отлично, – ответил РПК.

Майор, мечтавший о том, чтобы закончить службу в этом теплом местечке, на базе в Кентукки, несколько раз моргнул.

– Что ж, тогда с этим все ясно.

Через полмесяца Кел Декстер собрал вещмешок, попрощался с друзьями, которые появились у него в инженерном подразделении, и сел в автобус, присланный за дюжиной солдат и офицеров, направляемых на новое место службы. А уже через неделю спускался по трапу «Си-5 Гэлакси» во влажную духоту военной зоны Сайгонского аэропорта.

В автобусе его определили на переднее сиденье, рядом с водителем. «Что делаешь?» – спросил капрал, кружа между ангарами.

– Вожу бульдозеры, – ответил Декстер.

– Ага, полагаю, станешь тыссом, как и все мы.

– Тыссом? – переспросил Декстер, он никогда не слышал такого слова.