– А может и не будут, – заявил с хорошо разыгранным гневом Вишняев. – Судя по всему, западные немцы их освободят и отправят в Израиль. Запад слаб, он не сможет долго выстоять против террористов на «Фрее». Если эта парочка доберется до Израиля живой, они раскроют свою пасть. Думаю, друзья мои, да, думаю, мы все знаем, что они там скажут.

– Чего вы просите? – спросил Рудин.

Вишняев поднялся с места, следуя его примеру поднялся и Керенский.

– Я требую, – заявил Вишняев, – внеочередного заседания Политбюро в полном составе завтра вечером в это же время – в девять часов. По вопросу чрезвычайной государственной важности. Это ведь мое право, товарищ Генеральный секретарь?

Рудин медленно кивнул гривой своих седых волос и посмотрел из-под густых бровей на Вишняева.

– Да, – проворчал он, – это ваше право.

– Тогда встретимся завтра в это же время, – рявкнул теоретик и выскочил из комнаты.

Рудин повернулся к Петрову.

– Полковник Кукушкин? – спросил он.

– Выходит, что так. В любом случае, Вишняев знает.

– Есть какая-нибудь возможность ликвидировать Мишкина с Лазаревым в Моабите?

Петров отрицательно покачал головой.

– Только не к завтрашнему дню. Нет ни единого шанса на успешную операцию под руководством нового человека за столь короткое время. Есть хоть какой-нибудь способ оказать на Запад давление, чтобы их вообще не выпускали?

– Нет, – коротко отрезал Рудин, – я задействовал на Мэтьюза все давление, какое только было в моем распоряжении. Нет больше ничего, чем бы я мог воздействовать на него. Сейчас все зависит от него и этого чертова немецкого канцлера в Бонне.

– Завтра, – грустно промолвил Рыков, – Вишняев и его людишки представят Кукушкина и потребуют, чтобы мы его выслушали. А если к тому времени Мишкин с Лазаревым окажутся в Израиле…



В 8 часов вечера по европейскому времени Эндрю Дрейк через капитана Ларсена передал с «Фреи» свой последний ультиматум. В 9.00 на следующее утро, то есть через тринадцать часов, с «Фреи» в Северное море будут сброшены еще 100 000 тонн нефти, если Мишкин с Лазаревым не будут посажены на самолет и отправлены в Тель-Авив. А в 20.00, если они не прибудут в Израиль и не будет подтверждено, что это действительно они, «Фрея» будет взорвана.

– Черт подери, это уж последняя капля! – закричал Дитрих Буш, когда ему сообщили об ультиматуме через десять минут после сеанса связи с «Фреей». – Кем он себя воображает, этот Уильям Мэтьюз? Никто не сможет заставить канцлера Германии продолжать это безумие – все кончено.

В двадцать минут девятого правительство федеральной республики объявило, что оно безоговорочно идет на освобождение Мишкина и Лазарева на следующее утро в 8 часов.

В 8 часов 30 минут вечера на военный корабль США «Моран» лично для капитана Майка Мэннинга поступило закодированное сообщение. После его расшифровки оно выглядело следующим образом:


«Подготовьтесь по приказу открыть огонь завтра в 07.00».


Он свернул листок в комок, сжав его в кулаке, и посмотрел через иллюминатор на «Фрею». Она была залита огнем, словно рождественская елка: прожектора и фонари освещали возвышавшуюся, как башня, надпалубную постройку ослепительно белым светом. Она бессильно и обреченно стояла в пяти милях от него, ожидая, кто же из двух палачей прикончит ее.



Пока Тор Ларсен разговаривал по радиотелефону с диспетчерской службой Мааса, «Конкорд» с Адамом Монро на борту пронесся над забором, огораживающим периметр аэропорта Даллеса, его закрылки и шасси были выпущены, нос задран высоко вверх – настоящая дельтообразная хищная птица, готовая вот-вот вцепиться в посадочную полосу.

Пораженные пассажиры, словно золотые рыбки в аквариуме, сгрудившиеся возле маленьких иллюминаторов, увидели только, что самолет не стал подъезжать к зданию аэропорта, а просто откатил в сторону от посадочной полосы, не заглушая двигатели. Там его уже поджидал трап и черный лимузин.

Один-единственный пассажир поднялся с переднего сиденья, прошел в дверной проем и быстро сбежал по ступенькам, в руках у него не было ни багажа, ни плаща. Спустя какие-то секунды трап был убран, дверь задраена, и поминутно извинявшийся капитан объявил, что они сразу же отправляются в Бостон.

Адам Монро забрался в лимузин, где его поджидали два плотных сопровождающих, которые мгновенно завладели его паспортом. Два агента службы охраны президента внимательно изучали его, пока автомобиль катился по аэродрому к небольшому вертолету с крутящимися лопастями, притаившемуся в тени ангара.

Агенты вели себя вежливо-официально: они выполняли соответствующий приказ. Перед тем, как взойти на борт вертолета, его тщательно обыскали, ища спрятанное оружие. Когда они наконец были удовлетворены, то провели его на борт, и «вертушка» взлетела, направляясь через Потомак в Вашингтон, чтобы приземлиться на просторной лужайке перед Белым домом. Через полчаса после приземления в аэропорту Даллеса, когда в Вашингтоне было три часа тридцать минут теплого весеннего дня, они совершили посадку всего в сотне ярдов от окон Овального кабинета.

Два агента повели Монро через лужайку к узенькому проулку между огромным серым зданием правительственной резиденции, построенным в викторианском стиле с избытком портиков и колонн, перемешанных с множеством окон разного типа и размера, от которых рябило в глазах, и значительно меньшим по размеру белым Западным крылом, представлявшим из себя приземистую коробку, частично «утонувшую» в земле.

Агенты провели Монро к небольшой дверце в цокольном этаже. Оказавшись внутри, они показали свои удостоверения и представили своего спутника полицейскому в форме, который сидел за маленьким столиком. Монро был несколько удивлен: все это было совсем непохоже на шикарный фасад парадного входа в президентскую резиденцию с Пенсильвания-авеню, столь известного туристам и любимого американцами.

Полицейский позвонил кому-то по внутреннему телефону, и несколько минут спустя из лифта выпорхнула секретарша, которая повела всех троих мимо полицейского по коридору, в конце которого они обнаружили узенькую лестницу. Поднявшись на один этаж и оказавшись на уровне земли, они прошли через дверь в холл, на полу которого был расстелен толстый ковер, там их поджидал помощник в сером костюме с блестками; он слегка приподнял брови при виде небритого и помятого англичанина.

– Вас велено сразу же пропустить, мистер Монро, – сообщил он и пошел впереди.

Оба агента секретной службы остались вместе с девушкой.

Монро провели по коридору мимо небольшого бюста Авраама Линкольна. Мимо них в полном молчании проследовали два сотрудника аппарата президента. Сопровождавший его помощник повернул налево и подошел к еще одному полицейскому в форме, сидевшему за столом возле белой, утопленной в стену двери. Полицейский вновь внимательно изучил паспорт Монро, после чего явно неодобрительно оглядел его внешность, наконец он протянул руку под стол и нажал на кнопку. Прозвенел звонок, и помощник толкнул дверь. Когда она отворилась, он отступил в сторону и жестом предложил Монро войти. Монро сделал два шага вперед и оказался в Овальном кабинете, сзади послышался щелчок закрываемой двери.

Четверо мужчин, находившихся в комнате, по всей видимости, ожидали его; во всяком случае, все четверо смотрели в его сторону. Он сразу же узнал президента Уильяма Мэтьюза, но это был президент, которого никогда не доводитесь видеть избирателям: усталый, изможденный, выглядевший на десять лет старше, чем улыбающийся, уверенный в себе, энергичный, хоть и в летах, человек, которого изображали на рекламных плакатах.

Роберт Бенсон поднялся с места и приблизился к нему.

– Я – Боб Бенсон, – сказал он.

Он подвел Монро к столу. Уильям Мэтьюз приподнялся и пожал ему руку. Монро представили Дэвиду Лоуренсу и Станиславу Поклевскому, которых он сразу же узнал по газетным фотографиям.

– Значит, – начал президент Мэтьюз, с любопытством смотря на английского разведчика, сидевшего напротив, – вы и есть тот человек, который ведет «Соловья».

– Вел «Соловья», господин президент, – поправил Монро. – Не далее, как двенадцать часов назад, полагаю, этот агент попался в руки КГБ.

– Простите, – сказал Мэтьюз. – Вы знаете о том проклятом ультиматуме, который выдвинул мне Максим Рудин по этому делу с танкером? Я должен был знать, почему он так поступил.

– Теперь мы знаем, – сказал Поклевский, – но это немногое меняет, разве только мы убедились, что Рудина загнали в угол, как и нас здесь. Объяснение – совершенно фантастическое: подумать только, Юрия Иваненко убили на киевской улочке два дилетанта. Однако мы по-прежнему на крючке…

– Нам не нужно объяснять господину Монро важность Дублинского договора или вероятность войны, если к власти придет Ефрем Вишняев, – обратился к собравшимся Дэвид Лоуренс. – Вы читали те доклады с заседаний Политбюро, которые передавал вам «Соловей», господин Монро?

– Да, господин госсекретарь, – ответил Монро. – Я читал их в оригинале на русском сразу же после того, как мне их передавали. Я знаю, что поставлено на карту с обеих сторон.

– Тогда как же, черт подери, нам выбраться из этого? – спросил президент Мэтьюз. – Ваш премьер-министр попросила, чтобы я принял вас, так как у вас есть некое предложение, которое она была не готова обсуждать по телефону. Ведь вы здесь для этого, так?

– Так, господин президент.

В этот момент зазвенел телефон, Бенсон слушал в течение нескольких секунд, затем положил телефонную трубку на место.

– Мы приближаемся к финалу, – сообщил он. – Этот парень на «Фрее», Свобода, только что объявил о том, что завтра утром в девять часов по европейскому времени, то есть в четыре утра по-нашему, он спустит в море сто тысяч тонн нефти. Осталось немногим больше двенадцати часов.

– Итак, в чем же заключается ваше предложение, мистер Монро? – спросил президент Мэтьюз.

– Господин президент, есть два основных варианта действий. Либо Мишкин и Лазарев выпускаются на свободу и им дают возможность улететь в Израиль, в этом случае по прибытии они начинают говорить и уничтожают Максима Рудина и Дублинский договор, либо они остаются, где и были, в этом случае «Фрея» или сама уничтожает себя, или ее придется уничтожить вместе со всем экипажем на борту.

Он не стал упоминать об английских подозрениях в отношении настоящей задачи «Морана», однако Поклевский бросил острый взгляд на безмятежно раскинувшегося Бенсона.

– Нам это известно, мистер Монро, – сказал президент.

– Но Максим Рудин боится и обеспокоен вовсе не географическим положением Мишкина и Лазарева. Его заботит только, смогут они или нет обратиться к миру с сообщением о том, что они сотворили в Киеве пять месяцев назад.

Уильям Мэтьюз устало вздохнул.

– Мы думали об этом, – сказал он. – Мы попросили премьер-министра Голена принять Мишкина и Лазарева и держать их где-нибудь взаперти, пока «Фрея» не будет освобождена, после чего возвратить вновь в Моабит или даже засадить где-нибудь в полнейшей изоляции на десять лет в израильскую тюрьму, но он отказался. Сказал, что если публично дает обещание, которого требовали террористы, то не станет от него отказываться. Нет, он на это не пошел. Простите, ваша поездка была напрасна, мистер Монро.

– Я придумал вовсе не это, – ответил Монро. – Пока я летел, я записал свое предложение в виде меморандума на бумаге для заметок, которую нашел в самолете.

Он вытащил из внутреннего кармана пачку листков и положил ее на столе перед президентом.

Президент Соединенных Штатов читал меморандум со все возраставшим ужасом, который ясно отражался у него на лице.

– Это ужасно, – сказал он, когда закончил. – У меня здесь нет никакого выбора – точнее, какой бы вариант я ни выбрал, погибнут люди.

Адам Монро посмотрел на него без малейшей симпатии. Он уже давно убедился, что политики, в принципе, не имеют серьезных возражений против человеческих жертв при условии, что достоянием общественности не станет их личное соучастие в этом.

– Это уже случалось раньше, господин президент, – прямо заявил он, – и без сомнения будет иметь место и в будущем. В «фирме» мы называем это «дьявольской альтернативой».

Не говоря ни слова, президент передал меморандум Роберту Бенсону, который быстро проглядел его.

– Весьма изобретательно, – сказал он. – И вполне может сработать. Это можно будет провернуть в нужное время?

– У нас есть необходимое оборудование, – ответил Монро. – Время поджимает, но его вполне достаточно. Я должен возвратиться в Берлин к семи утра по берлинскому времени, то есть до истечения десяти часов с этого момента.

– Но даже если мы дадим согласие, пойдет ли на это Максим Рудин? – спросил президент. – Без его согласия на это Дублинский договор все равно будет обречен.

– Есть только один способ – спросить его самого, – предложил Поклевский, который закончил чтение меморандума и передал его Лоуренсу.

Госсекретарь отшвырнул листки в сторону так, словно они могли запачкать ему пальцы.

– Я нахожу это чрезвычайно жестоким и омерзительным, – сказал он. – Правительство Соединенных Штатов не должно давать санкцию на подобное.

– А что, лучше сидеть и смотреть, как тридцать ни в чем не виноватых моряков сгорят на «Фрее» живьем? – спросил Монро.

Вновь зазвенел телефон; когда Бенсон закончил разговор, он повернулся к президенту.

– По-моему, у нас не осталось иного выбора, как попытаться добиться согласия Максима Рудина, – сказал он. – Канцлер Буш только что объявил о том, что в восемь часов по европейскому времени Мишкин и Лазарев будут освобождены.

– Тогда мы должны попытаться, – решился Мэтьюз. – Но я не возьму на себя единоличную ответственность: Максим Рудин должен дать свое согласие на осуществление этого плана. Его необходимо предупредить, и я лично позвоню ему.

– Господин президент, – сказал Монро, – Максим Рудин не стал использовать «горячую линию» для того, чтобы сообщить вам свой ультиматум. По-видимому, он не уверен в надежности кое-кого из своего кремлевского персонала. Во время фракционной борьбы даже мелкая рыбешка может перебежать на другую сторону и сообщить противной стороне секретную информацию. Думаю, это сообщение надо будет довести до него лично, иначе он будет чувствовать себя вынужденным отказаться от него.

– Но ведь вы не успеете слетать за одну ночь в Москву и обернуться до рассвета в Берлин? – возразил Поклевский.

– Есть один способ, – заметил Бенсон. – На авиабазе Эндрюс стоит «блэкберд», который сможет преодолеть это расстояние в нужное время.

Президент Мэтьюз принял решение.

– Боб, отвези мистера Монро на авиабазу Эндрюс лично. Предупреди экипаж «блэкберда» подготовиться к взлету через час. Я лично свяжусь с Максимом Рудиным и попрошу его дать разрешение на пролет нашего самолета сквозь советское воздушное пространство, а также принять Адама Монро в качестве моего личного посланника. Что-нибудь еще, мистер Монро?

Монро вытащил из кармана листок бумаги.

– Я хотел бы, чтобы «компания» довела срочно это сообщение до сведения сэра Найджела Ирвина, чтобы он мог позаботиться о подготовке всего необходимого в Лондоне и Берлине, – попросил он.

– Будет сделано, – заверил президент. – Отправляйтесь, мистер Монро. Удачи вам.

Глава 18

С 21.00 до 06.00

Когда вертолет оторвался от лужайки перед Белым домом, агенты секретной службы остались на земле. Пораженный пилот увидел, что таинственного англичанина в помятой одежде сопровождает сам директор ЦРУ. Когда они поднялись над Вашингтоном, справа от них в последних лучах заходящего солнца блестела река Потомак. Пилот взял курс на юго-восток в направлении авиабазы Эндрюс.

В Овальном кабинете Станислав Поклевский от имени президента Мэтьюза разговаривал по телефону с начальником этой базы. Попытавшийся было протестовать офицер быстро замолк. В конце концов советник по вопросам национальной безопасности протянул трубку Уильяму Мэтьюзу.

– Да, генерал, говорит Уильям Мэтьюз, и это именно я приказываю. Проинформируйте полковника О\'Салливана, что он должен немедленно подготовить план полета по полярному маршруту по прямой линии от Вашингтона до Москвы. Разрешение на безопасный заход в советское воздушное пространство будет передано ему по радио еще до того, как он успеет пересечь Гренландию.

Президент перешел к другому телефону – аппарату красного цвета, по которому он пытался связаться напрямую с Максимом Рудиным в Москве.



На авиабазе Эндрюс ее начальник лично встретил вертолет, когда тот коснулся земли. Если бы в нем не сидел Роберт Бенсон, которого он знал в лицо, генерал ВВС вряд ли признал бы неизвестного ему англичанина в качестве достойного пассажира для самого быстрого в мире разведывательного самолета, не говоря уже о приказе дать разрешение этому самолету на взлет в сторону Москвы. Даже через десять лет, после того как этот самолет поступил на вооружение, он по-прежнему был включен в секретные списки, – настолько совершенными были все его компоненты и системы.

– Отлично, господин директор, – сказал он в конце концов, – однако должен вам заметить, что в лице полковника О\'Салливана мы имеем дело с весьма разгневанным аризонцем.

И он был прав. Адама Монро увели в раздевалку летчиков, где ему помогли облачиться в защищающий от перегрузок костюм, специальные башмаки и кислородный шлем. Роберт Бенсон нашел в навигационном зале полковника Джорджа Т. О\'Салливана, который с сигарой в уголке рта корпел над картами Арктики и Восточной Балтии. Директор ЦРУ мог быть выше по должности, но он не собирался вести себя из-за этого хоть на йоту вежливее.

– Вы что, серьезно предлагаете мне лететь на этой птичке через Гренландию и Скандинавию прямо в сердце к русским? – драчливо начал он.

– Нет, полковник – увещевающе ответил Бенсон, – это приказывает вам президент Соединенных Штатов.

– Без моего штурмана-оператора систем самолета? С каким-то чертовым англикашкой, который будет сидеть у меня за спиной?

– Так получилось, что «чертов англикашка» везет с собой личное послание от президента Мэтьюза к президенту СССР Рудину, которое должно быть доведено до его сведения сегодня вечером и которое нельзя доставить никаким другим способом.

Полковник ВВС на мгновение взглянул на него.

– Ладно, – сдался он, – должно быть, действительно что-то чертовски важное.

В без двадцати минут шесть Адама Монро провели в ангар, где стоял самолет, облепленный со всех сторон техниками, которые готовили его к полету.

Ему приходилось слышать о «Локхиде Эс-Эр-71», получившем обозначение «блэкберд»[16] из-за своего цвета, он видел и его фотографии, но никогда не видел его вблизи. Увиденное действительно впечатляло: вперед, словно пуля, выдавалась носовая часть, вдали в самом конце фюзеляжа вбок отходили тонюсенькие крылья дельтаобразной формы, служившие одновременно и хвостовыми рулями.

Почти на концах крыльев располагались подвесные обтекаемые контейнеры, вмещавшие турбовентиляторные двигатели «Пратт и Уитни Джей-Ти-П-Ди», оснащенные системой дожигания топлива и способные развивать тягу в 32 000 фунтов. Два ножевидных руля поворота возвышались поверх каждого двигателя. И корпус и двигатели напоминали скорее шприцы для внутрикожного вливания, соединенные лишь крыльями.

Маленькие белые звезды в белых кругах указывали на принадлежность самолета; в остальном от носа до хвоста СР-71 был совершенно черным.

Техники помогли Монро взобраться на узкое заднее сиденье. Он почувствовал, как все глубже и глубже утопает в нем, пока стенки кабины не оказались выше его ушей. После того, как опустят крышку, она почти полностью сольется с фюзеляжем, что должно было уменьшить трение. Если бы он захотел выглянуть из кабины, то смог бы смотреть только вверх, на звезды.

Человек, который должен был бы по идее занимать это место, смог бы разобраться в множестве экранов радаров, в системах электронного противодействия и управления фотокамерами, поскольку СР-71 был вообще-то самолетом-шпионом, предназначенным для полетов на высоте, которая недоступна для большинства истребителей-перехватчиков и зенитных ракет, и фотографирования того, что он видел внизу.

Чьи-то руки подсоединили шланги, отходившие от его костюма, к системам самолета: радио, кислорода, уменьшения перегрузок. Он увидел, как впереди него в свое сиденье привычно погрузился полковник О\'Салливан, который сам начал подсоединять системы жизнеобеспечения. Когда он подсоединил радио, в ушах Монро загремел голос аризонца:

– Вы – шотландец, мистер Монро?

– Шотландец, да, – произнес Монро в свой шлем.

– А я – ирландец, – прозвучал в его ушах голос. – Вы католик?

– Что?

– Католик, боже мой?!

Монро поразмыслил секунду, вообще-то говоря, он был далек от религии.

– Нет, – ответил он, – я принадлежу к шотландской епархии англиканской церкви.

Спереди раздался звук явного неудовольствия.

– Боже, двадцать лет прослужить в ВВС США и стать шофером у шотландского протестанта!

Над ними закрыли фонарь из трехслойного прозрачного материала, способного выдерживать страшное давление воздуха на той огромной высоте полета, которая была выбрана для них. Шипение указало на то, что кабина стала полностью герметизированной. Вытягиваемый тягачом, который двигался где-то впереди носового шасси, СР-71 появился из ангара, заливаемый вечерним светом.

После запуска двигателей они производили внутри лишь легкий свист, в то время как снаружи технический персонал ощутил их силу даже в наушниках, когда в ангарах ревом ответило эхо.

Полковник О\'Салливан получил немедленное разрешение на взлет еще тогда, когда занимался проверкой перед полетом своих бесчисленных приборов. В начале главной взлетно-посадочной полосы «блэкберд» замер на мгновение, пока полковник выравнивал его, затем Монро услышал его голос:

– Какому бы богу вы ни молились, начинайте прямо сейчас и держитесь покрепче.

Монро глубже вжался в заднее сиденье. В это мгновение прямо ему в спину ударило так, словно на него наскочил пассажирский поезд, – это было всего лишь отформованное сиденье, к которому он был пристегнут. Он не видел никаких пробегавших мимо домов, по которым можно было бы определить скорость, – только бледно-голубое небо над головой. Когда реактивный самолет достиг скорости в 150 узлов, его нос оторвался от бетона, через какую-то долю секунды это же случилось с основным шасси, после чего О\'Салливан убрал его внутрь самолета.

Освободившись от этой обузы, СР-71 стал клониться назад, пока след выхлопа не был направлен точно вниз на Мэриленд, взбираясь все выше и выше. Он взбирался почти вертикально вверх, пробивая себе дорогу на небеса почти как ракета, чем, в принципе, он и являлся. Монро лежал на спине, задрав ноги к небу, чувствуя только все возраставшую нагрузку на позвоночник по мере того, как «блэкберд» взлетал к небесам, постепенно становившимся темно-голубыми, фиолетовыми и наконец совершенно черными.

На переднем сиденье полковник О\'Салливан сам выполнял обязанности штурмана, а точнее – следовал инструкциям, которые высвечивались перед ним на цифровом дисплее бортовым компьютером. Он сообщал ему высоту, скорость, темп подъема, курс, температуру снаружи и внутри самолета, температуру двигателей и выхлопной системы, расход кислорода и момент приближения к скорости звука.

Где-то далеко внизу мимо, словно игрушечные города, проскочили Филадельфия и Нью-Йорк; над северной частью штата Нью-Йорк они преодолели звуковой барьер, по-прежнему поднимаясь вверх и ускоряя движение. На высоте 80 000 футов – на пять миль выше высоты подъема «Конкорда» полковник О\'Салливан отключил «форсаж» и выровнял самолет.

Хотя солнце еще не садилось, небо было совершенно черным, так как на таких высотах слишком мало молекул воздуха, от которых могли бы отражаться солнечные лучи. Тем не менее этих молекул вполне достаточно, чтобы вызвать трение о поверхность такого самолета, как «блэкберд». Еще до того, как под ними проскочили штат Мэн и канадская граница, они вышли на крейсерскую скорость, которая в три раза превышала скорость звука. Прямо перед расширившимися от изумления глазами Монро черный корпус СР-71, сделанный из чистейшего титана, раскалился до вишневого цвета.

Внутри кабины система охлаждения поддерживала приемлемую для пассажиров температуру.

– Могу я говорить? – спросил Монро.

– Конечно, – послышался лаконичный ответ пилота.

– Где мы находимся?

– Над заливом Святого Лаврентия, – сказал О\'Салливан, – двигаемся в направлении Ньюфаундленда.

– Сколько миль осталось до Москвы?

– От авиабазы Эндрюс – четыре тысячи восемьсот пятьдесят шесть миль.

– Сколько времени займет полет?

– Три часа пятьдесят минут.

Монро сделал быстрый подсчет: они взлетели в 6 часов вечера по вашингтонскому времени или в 11 часов вечера по европейскому. В Москве же – воскресенье, 3 апреля и 1 час ночи, приземлятся они примерно в 5 часов утра по московскому времени. Если Рудин согласится с его планом и «блэкберд» доставит его в Берлин, они смогут выиграть целых два часа, поскольку будут лететь против движения Земли. Они вполне могли успеть в Берлин к рассвету.

Они были в полете немного менее часа, когда далеко внизу проскочил последний кусочек канадской суши – мыс Гаррисона, а они летели высоко над суровой Северной Атлантикой, приближаясь к южной оконечности Гренландии – мысу Фэруэлл.



– Президент Рудин, будьте добры, выслушайте меня, – попросил Уильям Мэтьюз.

Он говорил в небольшой микрофон, установленный на его столе, это так называемая «горячая линия», которая на самом деле совсем не похожа на телефонную. Из усилителя, подсоединенного к одной стороне микрофона, собравшиеся в Белом доме могли слышать бормотание синхронного переводчика, который доводил по-русски содержание слов президента Максиму Рудину в Москве.

– Максим Андреевич, по-моему, мы слишком долго были с вами в этом бизнесе, успели постареть за это время и слишком долго и упорно боролись за то, чтобы добиться мира для наших народов, чтобы теперь на заключительной стадии нас смогла обвести вокруг пальца и пустила все прахом какая-то банда убийц на танкере в Северном море.

На несколько секунд последовало молчание, затем послышался грубый голос Рудина, говорившего по-русски. Сидевший возле президента молодой помощник из государственного департамента негромко затараторил перевод.

– Тогда Уильям, друг мой, вам придется уничтожить этот танкер: выбить у них из рук орудие шантажа, так как я не могу сделать ничего иного, кроме того, что уже сделал.

Боб Бенсон быстро метнул на президента предостерегающий взгляд: не было никакой нужды информировать Рудина о том, что Западу известна правда об Иваненко.

– Мне это известно, – произнес в микрофон Мэтьюз. – Но я не могу уничтожить танкер. Если я это сделаю, одновременно я уничтожу и себя. Есть кое-какой другой способ. От всей души прошу вас принять у себя человека, который летит сейчас в направлении Москвы. Он везет предложение, которое может оказаться выходом из данного положения для нас обоих.

– Кто этот американец? – спросил Рудин.

– Он не американец, а англичанин, – ответил президент Мэтьюз. – Его зовут Адам Монро.

С другой стороны линии на несколько мгновений последовало молчание, наконец вновь загремел грубый голос из России.

– Дайте моим сотрудникам подробную информацию о его полетном плане – высоте, скорости, курсе. Я дам команду, чтобы этот самолет пропустили, и приму его лично, когда он приземлится. Спокойной ночи, Уильям.

– Он желает вам спокойной ночи, господин президент, – перевел его последние слова помощник.

– Он, должно быть, шутит, – сказал президент. – Сообщите его людям план полета «блэкберда» и проинформируйте «блэкберд», что он может двигаться по указанному курсу.



На борту «Фреи» часы пробили полночь: и пленники, и их пленители вступили в третью и заключительную ночь. Прежде чем наступит следующая полночь, Мишкин с Лазаревым окажутся в Израиле, либо «Фрея» со всеми, кто находится на борту, будет уничтожена.

Несмотря на свою угрозу выбрать какую-то другую каюту, Дрейк в полной уверенности, что ночной атаки морских пехотинцев не будет, остался там, где и был.

Тор Ларсен мрачно следил за ним, сидя за столом напротив. Оба были измотаны до предела. Ларсен, борясь с усталостью, клонившей его голову на сложенные руки, продолжал свою партию «соло», не давая заснуть и Свободе, постоянно поддразнивая украинца и заставляя его отвечать.

Как он успел обнаружить, самым надежным способом спровоцировать Свободу использовать его немногие оставшиеся резервы нервной энергии, был перевод беседы на русских.

– Я не верю в ваше народное восстание, господин Свобода, – сказал он. – Я не верю, что русские вообще когда-нибудь восстанут против своих кремлевских властителей. Они могут быть жестокими, плохими и неэффективными руководителями, но им достаточно погрозить призраком чужестранца и они могут полностью положиться на безграничный русский патриотизм.

На мгновение могло показаться, что норвежец зашел слишком далеко в своей игре: Свобода побелел от гнева и схватился за рукоятку своего пистолета.

– Будь проклят их патриотизм, – заорал он, вскакивая на ноги. – Я сыт по горло, слыша как западные писатели и либералы повторяют избитую песню о так называемом великолепном русском патриотизме. Что же это за патриотизм такой, который может подпитываться только подавлением любви других народов к своей родине? А как же мой патриотизм, Ларсен? Как насчет любви украинцев к их порабощенной родине? Как насчет грузин, армян, литовцев, эстонцев, латышей? Им что, патриотизм запрещен? Должен быть принесен в жертву во имя бесконечной и тошнотворной любви к России? Я ненавижу их проклятый патриотизм, который на самом деле – всего лишь шовинизм, и всегда был со времен царей Петра и Ивана. Он может существовать только за счет завоевания и порабощения других, проживающих рядом, народов.

Он нависал над Ларсеном, обойдя стол наполовину, размахивая своим пистолетом, запыхавшись от истошного крика. Он взял себя в руки и возвратился на место. Направив дуло пистолета, словно указующий палец, в сторону Тора Ларсена, он сказал:

– В один прекрасный момент, которого, возможно, не так уж и долго ждать, Российская империя начнет трещать по швам. В один прекрасный день румыны вспомнят о своем патриотизме, поляки и чехи – о своем. За ними последуют немцы и венгры. Затем – прибалты и украинцы, грузины и армяне. Русская империя затрещит и развалится, также как развалились римская и британская империи, потому что в конце концов невежество мандаринов станет непереносимым. Не пройдет и суток, как я сам забью в мортиру ядро – причем ги-га-а-антским шомполом. А если вы или кто-нибудь еще встанете у меня на пути, вы умрете. И вам лучше осознать это.

Он положил пистолет на стол и заговорил более спокойным тоном.

– В любом случае, Буш согласился на мои требования и на этот раз уже не пойдет на попятную. На этот раз Мишкин и Лазарев уж точно доберутся до Израиля.

Тор Ларсен наблюдал за молодым человеком с клиническим любопытством: игра была рискованной, тот едва не воспользовался пистолетом, но едва и не потерял над собой контроль, – еще чуть-чуть и он бы подошел к нему на нужное расстояние. Нужна еще одна попытка в самое тяжелое, предрассветное время…



Срочные закодированные сообщения сновали всю ночь между Вашингтоном и Омахой, а оттуда – в множество радиолокационных станций, составлявших глаза и уши альянса западных союзников, окруживших Советский Союз электронным кольцом. Невидимые глаза следили за «блэкбердом», двигавшимся на восток от Исландии в сторону Скандинавии по своему маршруту к Москве; его изображение, словно падающая звезда, стремительно проскакивало по экранам. Получившие предварительно уведомление, наблюдатели возле экранов радаров не стали поднимать тревоги.

На другой стороне «железного занавеса» сообщения, посланные из Москвы, предупредили советских наблюдателей о приближавшемся самолете. Подразумевалось, что ни один истребитель не будет поднят на его перехват: воздушный коридор от Ботнического залива до Москвы был расчищен, и «блэкберд» продолжил полет по проложенному маршруту.

Но на одной базе противовоздушной обороны, по-видимому, не слышали предупреждения; или, услышав, не обратили внимания, а может быть, и получили секретный приказ от какого-то высокопоставленного лица в министерстве обороны, противопоставившего себя Кремлю.

В самом сердце Арктики к востоку от Киркенеса с заснеженной взлетной полосы оторвались два МИГа-25 и стали взбираться на перехват в стратосферу. Это были самолеты модификации «25Е» – более современные, лучше оснащенные и обладавшие большей мощностью, чем более ранние модели 70-х годов – «25-А».

Эти самолеты были способны лететь со скоростью в 2,8 раза больше скорости звука, взбираясь на максимальную высоту в 80 000 футов. Но шесть ракет класса «воздух-воздух», висевшие у них под крыльями, увеличивали эту высоту еще на 20 000 футов. Они взбирались вверх на пределе мощности, используя «форсаж» и покрывая в минуту больше 10 000 футов.

«Блэкберд» летел над Финляндией, направляясь в сторону Ладоги и Ленинграда, когда полковник О\'Салливан хмыкнул в микрофон:

– У нас появились сопровождающие.

Монро стряхнул мечтания: хотя он и мало что понимал в технологиях, которыми был напичкан СР-71, но небольшой экран радара перед ним давал ясное представление о происходящем. Две маленькие сверкающие точки на нем быстро приближались.

– Кто они такие? – спросил он и почувствовал на мгновение, как низ живота сковала спазма страха.

«Ведь Максим Рудин дал лично разрешение. Ведь он не станет?… А что если кто-то другой?» – пронеслось у него в голове.

У сидевшего впереди полковника О\'Салливана был собственный, точно такой же экран радара. Он несколько секунд подсчитывал скорость приближавшихся самолетов.

– Двадцать пятые «миги», – сказал он. – Летят на высоте шестидесяти тысяч футов и быстро набирают высоту. Чертовы русские, так и знал, что им нельзя доверять.

– Вы поворачиваете назад к Швеции? – спросил Монро.

– Черта с два, – ответил полковник. – Президент США велел доставить тебя в Москву, англикашка, и ты поедешь в Москву.

Полковник О\'Салливан включил «форсаж» – обе свои системы – и Монро почувствовал, как его будто мул лягнул по позвоночнику. Счетчик чисел Маха начал резко идти вверх в сторону отметки, показывавшей скорость в три раза выше скорости звука, и наконец перевалил через нее. На экране радара приближение мигавших огоньков замедлилось и наконец остановилось.

Нос «блэкберда» слегка приподнялся; стремясь хоть на что-то опереться в разреженной атмосфере, самолет преодолел высоту в 80 000 футов и продолжал идти вверх.

Далеко под ними майор Петр Кузнецов, командир звена из двух перехватчиков, включил до отказа два своих реактивных двигателя марки «Туманский». Советская технология была хороша – лучшая из того, что имелось, но два его двигателя производили на 5000 фунтов меньше тяги, чем сдвоенные американские реактивные двигатели самолета, летевшего над ним. Кроме того, на нем было навешено внешнее вооружение, которое создавало дополнительное трение и служило тормозом набору скорости.

Тем не менее, оба «МИГа» перевалили через отметку в 70 000 футов и приблизились на расстояние пуска ракет. Майор Кузнецов привел в боевое положение все шесть своих ракет и рявкнул своему ведомому, чтобы тот сделал то же самое.

«Блэкберд» взобрался на высоту 90 000 футов, и экран радара перед полковником О\'Салливаном сообщил ему, что преследователи летели на высоте больше 75 000 футов и почти приблизились на расстояние пуска ракет. Если бы они догоняли его, то не справились бы с ним из-за разницы в скорости и высоте, но они летели по курсу перехвата, сокращая угол полета.

– Если бы я думал, что это – эскорт, – известил он Монро, – я бы дал этим ублюдкам подойти поближе, но я никогда не доверял русским.

Монро почувствовал, как весь буквально взмок от пота под своим специальным гермокостюмом. Он читал доклады «Соловья», полковник же нет.

– Это – не сопровождение, – сказал он. – Они получили приказ убить меня.

– Да что ты? – послышался в ушах гнусавый выговор. – Чертовы ублюдки. Президент США хочет, чтобы ты, англикашка, был в Москве живым.

Пилот «блэкберда» включил всю свою систему мер электронного противодействия. От ускоряющей свой полет черной стрелы стали отходить во все стороны кольца невидимых помех, наполняющих атмосферу на многие мили вокруг радарным эквивалентом пригоршни песка, запущенной в глаза противнику.

Небольшой экран перед майором Кузнецовым превратился в сплошную снежную рябь, как бывает в телевизоре, у которого не в порядке трубка. Цифровой дисплей, который показывал, что он сближался со своей жертвой и информировал о времени, когда можно было производить стрельбу, сообщал о том, что до этого момента осталось еще пятнадцать секунд. Медленно временной разрыв стал увеличиваться, сообщая о том, что цель затерялась где-то в верхних слоях стратосферы.

Еще через тридцать секунд оба «охотника» сделали разворот и стали снижаться в направлении своей арктической базы.



Из пяти аэропортов, окружающих Москву, один – Внуково-II – никогда не видели глаза иностранца: он зарезервирован для партийной элиты и обслуживающего ее флота реактивных самолетов, поддерживаемого в готовности военно-воздушными силами. Именно здесь в 5 часов утра по местному времени полковник О\'Салливан посадил «блэкберда» на русскую землю.

Когда охладившийся самолет замер на стоянке, его окружила группа офицеров, одетых в шинели и меховые шапки, – в начале апреля в Москве все еще очень холодно по утрам. Аризонец поднял колпак кабины на гидравлические опоры и с ужасом уставился на окружившую толпу.

– Русские, – выдохнул он. – Которые крутятся вокруг моей «птички». – Он отстегнулся и встал с сиденья. – Эй, вы, уберите-ка свои шаловливые ручонки от моей машины, эй, слышите?

Адам Монро оставил безутешного полковника сражаться с техниками русских ВВС, пытавшихся найти сделанные заподлицо колпачки, ведущие к клапанам заправки топливом; его в сопровождении двух телохранителей из кремлевской охраны подвели к ожидавшему лимузину. В машине ему позволили освободиться от скафандра и вновь облачиться в свой обычный костюм; и костюм, и брюки он скатал в рулон и всю дорогу держал их между коленями, неудивительно, что теперь они выглядели так, словно их только что постирали.

Через сорок пять минут «ЗИЛ», перед которым всю дорогу до Москвы ехал эскорт из двух мотоциклистов, проскочил в Боровицкие ворота Кремля, обогнул Большой дворец и направился к боковой двери в здании Оружейной палаты. Без двух минут шесть Адама Монро провели в личные апартаменты властителя СССР, где он увидел старика в халате, покачивавшего в руке стакан с теплым молоком. Его подвели к стулу с прямой спинкой, дверь закрылась.

– Значит, это вы – Адам Монро, – начал Максим Рудин. – Итак, в чем же заключается предложение президента Мэтьюза?

Монро присел на стул и посмотрел через стол на Максима Рудина. Ему довелось видеть его несколько раз на государственных мероприятиях, но никогда – так близко. Старик выглядел измотанным.

Переводчика в комнате не было, Рудин не говорил по-английски. Монро понял, что пока он находился в воздухе, Рудин навел о нем справки и выяснил, что он – дипломат из британского посольства, который говорит по-русски.

– Предложение, господин генеральный секретарь, – на отличном русском обратился Монро, – заключается в том, чтобы убедить захвативших супертанкер «Фрея» террористов уйти с него, не добившись того, за чем они туда прибыли.

– Давайте договоримся с самого начала, господин Монро, что не может быть и речи об освобождении Мишкина и Лазарева.

– Разумеется, нет, сэр. Вообще-то, я надеялся, что мы поговорим о Юрии Иваненко.

Без всяких эмоций на лице Рудин посмотрел на него, затем медленно поднял стакан с молоком и отхлебнул немного.

– Видите ли в чем дело, сэр, один из них уже успел кое-что разболтать, – сказал Монро.

Он был вынужден в качестве дополнительной аргументации дать понять Рудину, что и он знал о том, что произошло с Иваненко, но он не собирался сообщать о том, что выяснил это от человека из кремлевской иерархии, – а вдруг Валентина все еще на свободе.

– К счастью, – продолжил он – это был один из наших людей, и этому вопросу уделили должное внимание.

– Ваших людей? – переспросил Рудин. – Ах, да! Думаю, я знаю, кто эти «ваши люди». Кто еще знает об этом?

– Генеральный директор моей организации, английский премьер-министр, президент Мэтьюз и три из его высших советников. Никто из тех, кому известно об этом, не собирается ничего сообщать публично. Нет ни малейшего желания.

Казалось, Рудин мысленно обсасывал это сообщение некоторое время.

– А можно то же самое сказать о Мишкине с Лазаревым? – спросил он.

– В этом-то и проблема, – сказал Монро. – И эта проблема родилась тогда, когда эти террористы, – кстати, это украинские эмигранты, – взошли на борт «Фреи».

– Я высказал Уильяму Мэтьюзу свое мнение о том, что единственным выходом является уничтожение «Фреи». При этом погибнет сколько-то людей, но избавит нас от более тяжелых неприятностей.

– Мы бы избавились от этих неприятностей, если бы авиалайнер, на котором сбежали два этих молодых убийцы, был вовремя сбит, – в том же духе высказался и Монро.

Рудин с любопытством взглянул на него из-под густых бровей.

– Это была ошибка, – прямо заявил он.

– Сегодня вечером тоже была ошибка, когда два двадцать пятых «МИГа» едва не сбили самолет, на котором я летел?

У старого русского аж голова дернулась при этом известии.

– Я не знал, – выдохнул он.

В первый раз за все время разговора Монро поверил ему.

– Я хочу убедить вас, сэр, что уничтожение «Фреи» ничего не даст. Точнее, это не решит проблему: три дня назад Мишкин и Лазарев были двумя обычными угонщиками и беглецами, отбывавшими положенные им пятнадцать лет тюрьмы. А теперь они уже знаменитости, хотя и подразумевается, что их освобождения добиваются ради них самих. Но мы-то знаем, что это не так.

– Если «Фрея» будет уничтожена, – продолжал Монро, – весь мир задастся вопросом: отчего это так важно было держать их в тюрьме? Пока никто не понял, что важно не их нахождение в тюрьме, а их молчание. После того, как «Фрея», ее груз и команда будут уничтожены для того, чтобы оставить их в тюрьме, у них больше не будет причин хранить молчание. И именно из-за «Фреи» весь мир сразу же им поверит, когда они расскажут о том, что они сделали. Поэтому просто оставить их в тюрьме – уже не имеет никакого смысла.

Рудин медленно кивнул.

– Вы правы, молодой человек, – сказал он. – Немцы тогда уж обеспечат им публику – они наверняка получат пресс-конференцию.

– Совершенно верно, – сказал Монро. – Так вот в чем заключается мое предложение.

Он рассказал о той же последовательности событий, которые довел ранее до сведения миссис Карпентер и президента Мэтьюза. Русский не высказал ни удивления, ни ужаса, – всего лишь интерес.

– А это сработает? – спросил он наконец.

– Обязано сработать, – ответил Монро. – Это – наш последний шанс: им надо позволить выехать в Израиль.

Рудин взглянул на стенные часы: было 6.45 утра московского времени. Через четырнадцать часов ему предстояло лицом к лицу встретиться с Вишняевым и остальными членами Политбюро. На этот раз не будет подхода издалека – на этот раз партийный теоретик сразу предложит вотум недоверия. Он медленно кивнул седой гривой и сказал:

– Давайте, господин Монро. Давайте, и пусть у вас получится. Потому что если не выйдет, то не будет ни Дублинского договора, ни «Фреи».

Он нажал на кнопку звонка – сразу же распахнулась дверь. В проеме в безукоризненной форме стоял майор из кремлевской гвардии преторианцев.

– Мне надо передать два сигнала: один – американцам, а другой своим, – сообщил Монро. – Представители из обоих посольств ждут снаружи кремлевских стен.

Рудин отдал приказания майору охраны, который кивнул и проэскортировал Монро на выход. Когда они подошли к двери, Максим Рудин неожиданно окликнул:

– Господин Монро.

Монро повернулся. Старик, как и вначале, держал обеими руками стакан молока.

– Если вам когда-нибудь потребуется работа, господин Монро, – мрачно сказал он, – приходите прямо ко мне. Здесь всегда найдется место талантливым людям.



Когда «ЗИЛ» выезжал в 7 часов утра из Боровицких ворот Кремля, первые лучи солнца едва цепляли за макушку собора Василия Блаженного. Возле обочины ждали два черных автомобиля. Монро вышел из «ЗИЛа» и по очереди приблизился к каждому. Он передал одно сообщение американскому дипломату, а второе – английскому. Еще до того, как он поднимется в воздух, его инструкции должны были передать в Лондон и Вашингтон.

Ровно в восемь часов пулевидный нос CP-71 оторвался от бетона аэропорта Внуково-II; взлетев, самолет повернул на запад, в сторону Берлина, лежавшего за тысячи миль от них. Управлявший самолетом полковник О\'Салливан был страшно раздражен: целых три часа перед его глазами мелькали механики из обслуживающего персонала советских ВВС, которые дозаправляли его драгоценную «птичку».

– Ну, куда вы теперь хотите отправиться? – спросил он по внутренней связи. – Я не могу посадить эту штучку в Темпельгофе, знаете ли. Там слишком мало места.

– Совершите посадку на английской базе в Гатове, – сказал Монро.

– Сначала – русаки, теперь – англикашки, – проворчал аризонец. – Не понимаю, почему мы не выставляем эту «птичку» на ярмарках. Кажется, теперь всякий, кому не лень, может смотреть на нее.

– Если эта миссия закончится успешно, – сообщил Монро, – миру может вообще больше не понадобиться этот «блэкберд», также как и другие.

Полковника О\'Салливана такая перспектива далеко не радовала.

– Знаете, что я собираюсь делать, если это случится? – окликнул он. – Я стану водить эти чертовы такси. Опыта мне не занимать – это уж точно.

Далеко внизу проскочил литовский Вильнюс. Обгоняя в два раза встающее солнце, они должны были прибыть в Берлин в 7 часов утра по местному времени.



В половине пятого на «Фрее» – Адам Монро в это время ехал на автомобиле из Кремля в аэропорт, – в капитанской каюте раздался звонок внутренней связи.

Человек по имени Свобода выслушал сообщение с мостика, затем ответил что-то по-украински. Сидя через стол от него, Тор Ларсен наблюдал сквозь прищуренные веки.

Каков бы ни был этот звонок, он явно озаботил командира террористов: он сидел, склонив голову и нахмурившись, пока не пришел для смены другой террорист, взявший на охрану норвежца.

Свобода оставил капитана под дулом автомата, который нацелил его одетый в маску подчиненный, и поднялся на мостик. Когда десять минут спустя он вернулся, то казался страшно разгневанным.

– Что случилось? – спросил Ларсен. – Что-то опять не так?

– Немецкий посол вышел на связь из Гааги, – сообщил Свобода. – Русские, кажется, отказались дать разрешение на вылет любого западногерманского самолета – как государственного, так и частного, – по воздушному коридору из Западного Берлина.

– Это логично, – заметил Ларсен. – Едва ли можно ожидать от них помощи в побеге двух человек, которые умертвили командира их авиалайнера.

Свобода отпустил своего коллегу, который закрыл за собой дверь и вернулся на мостик. Украинец вновь занял свое место.

– Англичане предложили помочь канцлеру Бушу, выделив связной реактивный самолет Королевских ВВС для того, чтобы на нем могли отправить из Берлина в Тель-Авив Мишкина и Лазарева.

– Я бы согласился, – протянул Ларсен. – В, конце концов, русские всегда смогли бы увести в сторону немецкий самолет – даже сбить бы его смогли, – а потом заявили бы, что произошел несчастный случай. Но они никогда не осмелятся открыть огонь по военному самолету Королевских ВВС, летящему по воздушному коридору. Вы на волосок от победы, так не отбрасывайте ее теперь из-за каких-то технических деталей. Принимайте предложение.

Свобода посмотрел на норвежца – с кругами усталости под глазами, медлительного от недосыпа.

– Вы правы, – признал он, – они бы действительно могли сбить немецкий самолет. И по правде говоря, я дал согласие.

– Тогда уже можно кричать от радости, – сказал Ларсен, выдавливая из себя улыбку. – Давайте праздновать.

Перед ним стояло две чашки кофе, которые он наполнил, ожидая возвращения Свободы. Он протолкнул одну из них по столу, и она остановилась на полпути; украинец протянул за ней руку – в отлично спланированной операции это была его первая ошибка…

Тор Ларсен бросился на него, выплеснув всю ярость, которая накопилась в нем за последние пятьдесят часов, вложив ее всю в порыв взбесившегося медведя.

Партизан отшатнулся, схватился за пистолет и уже был готов нажать на спусковой крючок, но в это мгновение в левый висок ему угодил, словно еловое полено, громадный кулак: он перевалился через спинку стула и спиной пролетел через всю комнату.

Если бы он был хоть чуть менее подготовлен, он тут же потерял бы сознание, – но он был очень хорошо развит физически и моложе, чем моряк. Когда он приземлился на пол, пистолет выскользнул у него из руки и откатился в сторону. Он вскочил на ноги и вступил врукопашную с норвежцем: во все стороны полетели обломки разлетевшегося вдребезги стула и осколки кофейных чашек, – не замечая ничего, вцепившись друг в друга ногами и руками, они покатились по полу.

Ларсен пытался воспользоваться своим преимуществом в весе и силе, украинец – своей быстротой и молодостью. Последнее победило: ускользнув из медвежьих объятий своего соперника, Свобода вырвался и бросился к двери. Ему это почти удалось: он уже касался кончиками пальцев рукоятки двери, когда Ларсен оттолкнулся как следует от ковра и прыгнул на него, ударив ногами по лодыжкам.

Оба тут же вскочили на ноги – в ярде друг от друга; норвежец – между Свободой и дверью. Украинец проворно двинул противника ногой в промежность – великан согнулся вдвое от боли. Но Ларсен сразу же распрямился и, преодолевая боль, бросился на человека, который собирался уничтожить его судно.

Свобода, должно быть, вспомнил, что каюта была практически полностью звукоизолирована: он сражался молча – боролся, кусался, царапался, наносил удары ногами и руками. Пара вновь стала кататься по ковру среди разгромленной мебели и разбитой посуды. Где-то под ними валялся пистолет, который был способен поставить точку в этой схватке; на поясе Свободы болтался генератор частоты, при нажатии на красную кнопку которого уж точно бы все закончилось.

Борьба завершилась примерно через две минуты: Тору Ларсену удалось освободить одну руку, он схватил ею шею вывертывавшегося украинца и стукнул его головой о ножку стола. Свобода отключился примерно на полсекунды и вдруг совершенно обмяк. Из-под волос по его лбу потекла тоненькая струйка крови.

Задыхаясь от усталости, Тор Ларсен поднялся с пола и посмотрел на лежавшего без сознания человека. Осторожно он отцепил генератор радиочастоты от пояса украинца, взял его в левую руку и подошел к иллюминатору на правом борту, который был завинчен крыльчатыми болтами. Действуя одной рукой, он стал отвинчивать их. Покончив с первым, он приступил ко второму. Еще несколько секунд – и генератор вылетел бы через открытый иллюминатор, пронесся через десять футов стальной палубы и упал бы в воды Северного моря.

Рядом с ним на полу рука молодого террориста скользнула по ковру к забытому пистолету. Ларсен отвинтил второй болт и уже открывал внутрь иллюминатор в медной рамке, когда Свобода приподнялся на предплечье, прополз, преодолевая боль, вокруг стола и выстрелил.

Звук выстрела в закрытом помещении раздался словно удар грома. Тор Ларсен откинулся назад, прислонился к стене возле открытого иллюминатора и посмотрел прежде всего на свою левую руку, а уж потом – на Свободу. Сидя на полу, украинец, не веря глазам, посмотрел на него.

Выстрел поразил норвежского капитана в ладонь левой руки – руки, которая держала генератор, вдавив осколки пластика и стекла в рану. В течение десяти секунд оба не дыша смотрели друг на друга, ожидая звуков серии грохочущих взрывов, которые будут означать конец «Фреи».

Но их не последовало: пуля в мягкой оболочке разбила детонатор на мельчайшие частицы, благодаря чему времени, чтобы сигнал достиг того пика частоты, который бы привел в действие детонаторы на бомбах, установленных под палубой, было недостаточно.

Украинец медленно поднялся на ноги, уцепившись для опоры за стол. Тор Ларсен смотрел на ровный поток крови, который пульсировал из его раздробленной руки и струйкой стекал на ковер. Затем он взглянул на тяжело дышавшего террориста.