Пушкин Александр Сергеевич

Стихотворения 1835

Полное собрание сочинений с критикой

(ИЗ АНАКРЕОНА). (отрывок)



Узнают коней ретивых
По их выжженным таврам,
Узнают парфян кичливых:
По высоким клобукам;
Я любовников счастливых
Узнаю по их глазам:
[В них сияет пламень томный
Наслаждений знак нескромный.]



ОДА LVI. (ИЗ АНАКРЕОНА)



Поредели, побелели
Кудри, честь главы моей,
Зубы в деснах ослабели,
И потух огонь очей.
Сладкой жизни мне немного
Провожать осталось дней:
Парка счет ведет им строго,
Тартар тени ждет моей.
Не воскреснем из-под спуда,
Всяк навеки там забыт:
Вход туда для всех открыт
Нет исхода уж оттуда.



ОДА LVII.



Что же сухо в чаше дно?
Наливай мне, мальчик резвый,
Только пьяное вино
Раствори водою трезвой.
Мы не скифы, не люблю,
Други, пьянствовать бесчинно:
Нет, за чашей я пою
Иль беседую невинно.



* * *



Юношу, горько рыдая, ревнивая дева бранила;
К ней на плечо преклонен, юноша вдруг задремал.
Дева тотчас умолкла, сон его легкий лелея.
И улыбалась ему, тихие слезы лия.



* * *



Что белеется на горе зеленой?
Снег ли то, али лебеди белы?
Был бы снег - он уже[?] бы растаял,
Были б лебеди - они б улетели.
То не снег и не лебеди белы,
А шатер Аги Асан-аги.
Он лежит в нем, весь люто изранен.
Посетили его сестра и матерь,
Его люба не могла, застыдилась.
Как ему от боли стало легче,
Приказал он своей верной любе:
\"Ты [не] ищи меня в моем белом доме,
В белом доме, ни во всем моем роде\".
Как [услышала] мужнины речи,
Запечалилась бедная Кадуна.
Она слышит, на двор едут кони;
Побежала Ас[ан]-агиница,
Хочет броситься, бедная, в окошко,
За ней вопят две милые дочки:
\"Воротися, милая мать наша,
Приехал не муж Асан-ага,
А приехал брат твой Пинтор[ович][?].\"
Воротилась Асан-агиница,
И повисла она брату на шею
\"Братец милый, что за посрамленье!
Меня гонят от пятерых деток.\"



ПОЛКОВОДЕЦ.



У русского царя в чертогах есть палата:
Она не золотом, не бархатом богата;
Не в ней алмаз венца хранится за стеклом:
Но сверху до низу, во всю длину, кругом,
Своею кистию свободной и широкой
Ее разрисовал художник быстроокой.
Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадон,
Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жен,
Ни плясок, ни охот, - а всё плащи, да шпаги,
Да лица, полные воинственной отваги.
Толпою тесною художник поместил
Сюда начальников народных наших сил,
Покрытых славою чудесного похода
И вечной памятью двенадцатого года.
Нередко медленно меж ими я брожу
И на знакомые их образы гляжу,
И, мнится, слышу их воинственные клики.
Из них уж многих нет; другие, коих лики
Еще так молоды на ярком полотне,
Уже состарелись и никнут в тишине
Главою лавровой...


Но в сей толпе суровой
Один меня влечет всех больше. С думой новой
Всегда остановлюсь пред ним - и не свожу
С него моих очей. Чем долее гляжу,
Тем более томим я грустию тяжелой.


Он писан во весь рост. Чело, как череп голый,
Высоко лоснится, и, мнится, залегла
Там грусть великая. Кругом - густая мгла;
За ним - военный стан. Спокойный и угрюмый,
Он, кажется, глядит с презрительною думой.
Свою ли точно мысль художник обнажил,
Когда он таковым его изобразил,
Или невольное то было вдохновенье,
Но Доу дал ему такое выраженье.


О вождь несчастливый!... Суров был жребий твой:
Всё в жертву ты принес земле тебе чужой.
Непроницаемый для взгляда черни дикой,
В молчаньи шел один ты с мыслию великой,
И в имени твоем звук чуждый не взлюбя,
Своими криками преследуя тебя,
Народ, таинственно спасаемый тобою,
Ругался над твоей священной сединою.
И тот, чей острый ум тебя и постигал,
В угоду им тебя лукаво порицал...
И долго, укреплен могущим убежденьем,
Ты был неколебим пред общим заблужденьем;
И на полу-пути был должен наконец
Безмолвно уступить и лавровый венец,
И власть, и замысел, обдуманный глубоко,
И в полковых рядах сокрыться одиноко.
Там, устарелый вождь! как ратник молодой,
Свинца веселый свист заслышавший впервой,
Бросался ты в огонь, ища желанной смерти,
Вотще! - [1]
..........................................
..........................................


О люди! Жалкий род, достойный слез и смеха!
Жрецы минутного, поклонники успеха!
Как часто мимо вас проходит человек,
Над кем ругается слепой и буйный век,
Но чей высокий лик в грядущем поколенье
Поэта приведет в восторг и в умиленье!



ТУЧА.



Последняя туча рассеянной бури!
Одна ты несешься по ясной лазури.
Одна ты наводишь унылую тень,
Одна ты печалишь ликующий день.


Ты небо недавно кругом облегала,
И молния грозно тебя обвивала;
И ты издавала таинственный гром
И алчную землю поила дождем.


Довольно, сокройся! Пора миновалась,
Земля освежилась, и буря промчалась,
И ветер, лаская листочки древес,
Тебя с успокоенных гонит небес.



ИЗ А. ШЕНЬЕ.



Покров, упитанный язвительною кровью,
Кентавра мстящий дар, ревнивою любовью
Алкиду передан. Алкид его приял,
В божественной крови яд быстрый побежал.
Се - ярый мученик, в ночи скитаясь, воет;
Стопами тяжкими вершину Эты роет;
Гнет, ломит древеса; исторженные пни
Высоко громоздит; его рукой они
В костер навалены; он их зажег; он всходит;
Недвижим на костре он в небо взор возводит;
Под мышцей палица; в ногах немейский лев
Разостлан. Дунул ветр; поднялся свист и рев;
Треща горит костер; и вскоре пламя, воя,
Уносит к небесам бессмертный дух героя.



* * *



I.
На Испанию родную
Призвал мавра Юлиан.
Граф за личную обиду
Мстить решился королю.


Дочь его Родрик похитил,
Обесчестил древний род;
Вот за что отчизну предал
Раздраженный Юлиан.


Мавры хлынули потоком
На испанские брега.
Царство готфов миновалось,
И с престола пал Родрик.


Готфы пали не бесславно:
Храбро билися они,
Долго мавры сомневались,
Одолеет кто кого.


Восемь дней сраженье длилось;
Спор решен был наконец:
Был на поле битвы пойман
Конь любимый короля;


Шлем и меч его тяжелый.
Были найдены в пыли.
Короля почли убитым,
И никто не пожалел.


Но Родрик в живых остался,
Бился он все восемь дней
Он сперва хотел победы,
Там уж смерти лишь алкал.


И кругом свистали стрелы,
Не касаяся его,
Мимо дротики летали,
Шлема меч не рассекал.


Напоследок, утомившись,
Соскочил с коня Родрик,
Меч с запекшеюся кровью
От ладони отклеил,


Бросил об земь шлем пернатый
И блестящую броню.
И спасенный мраком ночи
С поля битвы он ушел.


II.
От полей кровавой битвы
Удаляется Родрик;
Короля опередила
Весть о гибели его.


Стариков и бедных женщин
На распутьях видит он;
Все толпой бегут от мавров
К укрепленным городам.


Все, рыдая, молят бога
О спасеньи христиан,
Все Родрика проклинают;
И проклятья слышит он.


И с поникшею главою
Мимо их пройти спешит,
И не смеет даже молвить:
Помолитесь за него.


Наконец на берег моря
В третий день приходит он.
Видит темную пещеру
На пустынном берегу.


В той пещере он находит
Крест и заступ - а в углу
Труп отшельника и яму,
Им изрытую давно.


Тленье трупу не коснулось,
Он лежит окостенев,
Ожидая погребенья
И молитвы христиан.


Труп отшельника с молитвой
[Схоронил] король,
И в пещере поселился
Над могилою его.


Он питаться стал плодами
И водою ключевой;
И себе могилу вырыл,
Как предшественник его.


Короля в уединеньи
Стал лукавый искушать,
И виденьями ночными
Краткий сон его мутить.


Он проснется с содроганьем,
Полон страха и стыда;
Упоение соблазна
Сокрушает дух его.


Хочет он молиться богу
И не может. Бес ему
Шепчет в уши звуки битвы
Или страстные слова.


Он в унынии проводит
Дни и ночи недвижим,
Устремив глаза на море,
Поминая старину.


III.
Но отшельник, чьи останки
Он усердно схоронил,
За него перед всевышним
Заступился в небесах.


В сновиденьи благодатном
Он явился королю,
Белой ризою одеян
И сияньем окружен.


И король, объятый страхом,
Ниц повергся перед ним,
И вещал ему угодник:
\"Встань - и миру вновь явись.


Ты венец утратил царской,
Но господь руке твоей
Даст победу над врагами,
А душе твоей покой\".


Пробудясь, господню волю
Сердцем он уразумел,
И, с пустынею расставшись,
В путь отправился король.



* * *



Менко Вуич грамоту пишет
Своему побратиму:
\"Берегися, Черный Георгий,
Над тобой подымается туча,
Ярый враг извести тебя хочет,
Недруг хитрый, Милош Обренович
Он в Хотин подослал потаенно
Янка младшего с Павл.[ом]
-
Осердился Георгий П.[етрович],
Засверкали черные очи,
Нахмурились черные брови



[HA ДОНДУКОВА-КОРСАКОВА.)



В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь;
Почему ж он заседает?
Потому что [----] есть.



* * *



Кто из богов мне возвратил
Того, с кем первые походы
И браней ужас я делил,
Когда за призраком свободы
Нас Брут отчаянный водил?
С кем я тревоги боевые
В шатре за чашей забывал
И кудри, плющем увитые,
Сирийским мирром умащал?


Ты помнишь час ужасный битвы,
Когда я, трепетный квирит,
Бежал, нечестно брося щит,
Творя обеты и молитвы?
Как я боялся! как бежал!
Но Эрмий сам незапной тучей
Меня покрыл и вдаль умчал
И спас от смерти неминучей.


А ты, любимец первый мой,
Ты снова в битвах очутился...
И ныне в Рим ты возвратился
В мой домик темный и простой.
Садись под сень моих пенатов.
Давайте чаши. Не жалей
Ни вин моих, ни ароматов.
Венки готовы. Мальчик! лей.
Теперь не кстати воздержанье:
Как дикий скиф хочу я пить.
Я с другом праздную свиданье,
Я рад рассудок утопить.



СТРАННИК.



I.
Однажды странствуя среди долины дикой,
Незапно был объят я скорбию великой
И тяжким бременем подавлен и согбен,
Как тот, кто на суде в убийстве уличен.
Потупя голову, в тоске ломая руки,
Я в воплях изливал души пронзенной муки
И горько повторял, метаясь как больной:
\"Что делать буду я? Что станется со мной?\"


II.
И так я сетуя в свой дом пришел обратно.
Уныние мое всем было непонятно.
При детях и жене сначала я был тих
И мысли мрачные хотел таить от них;
Но скорбь час от часу меня стесняла боле;
И сердце наконец раскрыл я по неволе.


\"О горе, горе нам! Вы, дети, ты жена!
Сказал я, - ведайте; моя душа полна
Тоской и ужасом, мучительное бремя
Тягчит меня. Идет! уж близко, близко время:
Наш город пламени и ветрам обречен;
Он в угли и золу вдруг будет обращен
И мы погибнем все, коль не успеем вскоре;
Обресть убежище; а где? о горе, горе!\"


III.
Мои домашние в смущение пришли
И здравый ум во мне расстроенным почли.
Но думали, что ночь и сна покой целебный
Охолодят во мне болезни жар враждебный.
Я лег, но во всю ночь всё плакал и вздыхал
И ни на миг очей тяжелых не смыкал.
Поутру я один сидел, оставя ложе.
Они пришли ко мне; на их вопрос, я то же,
Что прежде, говорил. Тут ближние мои,
Не доверяя мне, за должное почли
Прибегнуть к строгости. Они с ожесточеньем
Меня на правый путь и бранью и презреньем
Старались обратить. Но я, не внемля им,
Всё плакал и вздыхал, унынием тесним.
И наконец они от крика утомились
И от меня, махнув рукою, отступились
Как от безумного, чья речь и дикий плач
Докучны, и кому суровый нужен врач.


IV.
Пошел я вновь бродить - уныньем изнывая
И взоры вкруг себя со страхом обращая,
Как узник, из тюрьмы замысливший побег,
Иль путник, до дождя спешащий на ночлег.
Духовный труженик - влача свою веригу,
Я встретил юношу, читающего книгу.
Он тихо поднял взор - и вопросил меня,
О чем, бродя один, так горько плачу я?
И я в ответ ему: \"Познай мой жребий злобный:
Я осужден на смерть и позван в суд загробный
И вот о чем крушусь; к суду я не готов,
И смерть меня страшит.\"


- \"Коль жребий твой таков,