Роберт Крейс

Правило двух минут

Посвящается памяти Терри Мэлансона-младшего (полицейский департамент Батон-Руж), погибшего 10 августа 2005 года смертью героя. Спасибо вам, мистер полицейский!
Пролог

Марченко и Парсонс шестнадцать минут кружили возле банка — сказывалось действие амфетаминов — и переругивались из-за синей краски «металлик», окончательно обмозговывая свой план. Марченко верил, что содержимое фирменного тюбика «Крилон» непременно окажется полезным в банке, придаст им яростный, безумный вид, ведь ярко-синий — это боевая раскраска; Парсонс вяло отмахивался, наслаждаясь музыкой наркотических сфер, словно отделенный от мира невидимой оболочкой.

Внезапно Марченко хлопнул ладонью по приборной доске, его широкое украинское лицо перекосилось и покраснело. Парсонс понял, что пора.

— Уделаем эту сучку! — пронзительно завопил Марченко.

Парсонс передернул затвор винтовки М-4, пока Марченко заводил угнанную «короллу» на стоянку. Парсонс предусмотрительно не прикасался пальцем к курку. Нельзя было открывать огонь до приказа Марченко, поскольку именно он командовал их маленькой операцией. Парсонса это вполне устраивало, ведь Марченко сделал их обоих миллионерами.

Они заехали на стоянку в семь минут четвертого пополудни и припарковались у входа в здание. По уже двенадцать раз отработанной схеме они нацепили черные вязаные лыжные маски, лихо стукнулись затянутыми в перчатки кулаками, словно поддерживая esprit de corps,[1] и в унисон — как и было задумано — заорали:

— Уделаем эту сучку!

Они выскочили из машины, похожие на черных медведей. Одеты они были одинаково: черные комбинезоны, ботинки, перчатки и маски; бронежилеты, увешанные тяжелой амуницией, топорщились от запасных обойм для винтовок, отчего и так грузные фигуры казались совершенно круглыми. В руках Парсонс держал большую нейлоновую сумку для денег.

В самый разгар яркого, солнечного дня Марченко и Парсонс, заметные, как две мухи в кувшине с молоком, неторопливо вошли в банк — два борца международной федерации рестлинга, небрежно вступающие на ринг.

Парсонсу никогда не приходило в голову, что полиция может явиться и схватить их. Первые пару раз он нервничал, но сегодня было их тринадцатое вооруженное ограбление. Оказалось, что брать банки — самый простой способ добычи денег: клерки сами как миленькие выкладывали наличные, а охрана давно стала мифом. Банки предпочитали больше не нанимать полицейских, поскольку им приходилось слишком много платить. Заходи и бери все, что угодно.

В дверях они столкнулись с женщиной в деловом костюме. Увидев черную экипировку коммандос и винтовки, она поспешила развернуться, но Марченко впечатал ладонь ей в лицо, сделал подсечку и швырнул женщину на пол.

— Это ограбление, вашу мать! Теперь мы хозяева в этом сраном банке! — закричал он, поднимая винтовку.

Настал черед Парсонса: вертикально задрав ствол, он выпустил две устрашающие очереди. С подвесного потолка посыпалась плитка, три ряда ламп попросту взорвались. Шрапнель рикошетящих осколков со свистом разлетелась по всему помещению. Пустые гильзы падали на пол, позвякивая, как серебряная посуда на лихой гулянке. Грохот пальбы в замкнутом пространстве был таким оглушительным, что Парсонс даже не услышал, как завизжали кассирши.

Тринадцатое ограбление банка официально началось. Пошел отсчет времени.



Стоявшая третьей в очереди Линн Фелпс, поначалу, как и все, обескураженная стрельбой, бросилась на пол. Повалив вслед за собой оказавшуюся рядом женщину, Линн засекла время. Ее электронные «Сейко» показывали девять, да, именно девять минут четвертого. Три часа девять минут. Наступал критический момент.

Безвкусно одетая и страдающая ожирением шестидесятидвухлетняя миссис Фелпс была отставным помощником шерифа из Риверсайда, штат Калифорния. Она переехала в Калвер-Сити вместе с новым мужем, вышедшим на пенсию офицером полиции Лос-Анджелеса Стивеном Эрлом Фелпсом. Клиенткой этого банка она стала всего восемь дней назад. Оружие она с собой не носила, хотя, даже будь у нее пистолет, достать его все равно бы не получилось. Линн Фелпс понимала, что ворвавшиеся в банк подонки действуют глупо — слишком много времени тратят на пустое бряцание оружием и сквернословят, вместо того чтобы приступить к своим непосредственным обязанностям, то есть к ограблению. Профессионалы моментально схватили бы управляющего и заставили бы кассирш вывалить в подставленную сумку всю полученную за день валюту. Профессионалы знают, что скорость — это жизнь. А нынешние ребята явно были любителями. Хуже того — вооруженными до зубов любителями. Профессионалы сами хотят выбраться живыми, а любители могут вас и прикончить.

Линн Фелпс снова взглянула на часы. Десять минут четвертого. Прошла целая минута, а эти недоумки все еще размахивают винтовками. Любители, что тут скажешь.



Марченко толкнул на стойку, заваленную бланками, какого-то латиноса. Мужчина был низкорослый, смуглый и темноволосый, в мешковатом комбинезоне, заляпанном пылью и белой краской. Руки тоже вымазаны чем-то белым. Парсонс подумал, что, прежде чем прийти в банк, парень, наверное, штукатурил стену. Бедный придурок и на английском-то, скорее всего, не говорил, но времени на урок иностранного языка не оставалось.

— А ну ложись на пол, вонючая задница! — рявкнул Марченко, одновременно ударяя парня прикладом.

У того чуть не раскололся череп, и он тяжело осел, цепляясь за стойку. Марченко ударил еще раз и повалил его на пол.

Грабитель резко развернулся.

— Всем лежать! — проорал он, выпучив глаза так, что они чуть не вылезли из прорезей маски. — Любой, кто станет нам мешать, пусть заранее попрощается со своей задницей. Иди сюда, ты, жирная корова!

У Парсонса работа была простая. Он зорко наблюдал за лежащей на полу публикой и следил за входной дверью. Зайди в банк новые клиенты, он бы под дулом винтовки заставил их опуститься на пол. Если бы появился коп, он бы в два счета уложил придурка. Это эффектно охлаждало пыл желающих погеройствовать. Он принялся потрошить кассирш, пока Марченко ходил за ключом.

Банки держат наличность в двух местах — в кассах и специальном хранилище. Ключ от хранилища, как правило, у управляющего.

Пока Марченко держал под прицелом лежащих, Парсонс одним движением расстегнул нейлоновую сумку и обернулся к кассиршам. Милая сердцу картина: четыре молодые девушки откуда-то с Ближнего Востока плюс дама постарше, сидящая за столом чуть позади, — наверное, она-то и есть управляющая банком. И последняя, вероятно заведующая ссудной кассой или помощница управляющей, расположилась за одним из двух столов в зале.

Парсонс яростно зарычал, подражая Марченко, и потряс винтовкой. Надо было до смерти запугать этих цыпочек.

— Отойти от прилавка! Назад, я сказал, черт побери! Подъем, сучки драные! Я сказал, встать!

Одна из кассирш, рыдая в голос, в отчаянии упала на колени. Парсонс перегнулся через стойку и ткнул в нее дулом.

— Вставай, дура!

За его спиной Марченко вытряхнул из-за стола администратора и заорал: «Где управляющий?!»

— У кого ключ? Кто тут, мать вашу, управляющий? Я тебе глаз на жопу натяну, ясно?

Женщина, сидевшая в отдалении, встала из-за стола, тем самым давая понять, что они ищут именно ее. Подняв руки с открытыми ладонями, она медленно двинулась вперед.

— Можете забрать деньги. Мы не будем вам мешать.

Марченко оттолкнул администратора и шагнул ей навстречу. Пока он занимался своим делом, Парсонс приказал кассиршам подойти к аппаратам и предупредил, чтобы они не пытались нащупать под стойкой кнопки сигнализации. Велел им выложить всю наличность и, пока не поздно, выбросить проклятые пакетики с краской. Держа в правой руке винтовку, а в левой — сумку, он скомандовал кассиршам складывать деньги. Женщины подчинились. У всех четырех дрожали руки. При виде их страха у Парсонса встал.

Самая большая проблема возникла с той дурой на полу. Она то ли не хотела, то ли не могла подняться. Может, ноги не слушались ее, а может, она даже не слышала приказа Парсонса. Его отчетливо потянуло перемахнуть через стойку и хорошенько задать ей, этой глупой маленькой сучке, но тут сидевшая рядом сотрудница предложила забрать деньги из ее кассы.

— Давай, — сказал Парсонс. — Подойди и отдай мне деньги.

Пока добровольная помощница складывала наличные в сумку, в банк вошел коротко стриженный седой мужчина с обветренным лицом. Парсонс заметил его только потому, что одна из кассирш слишком явно скосила глаза в сторону двери. Когда Парсонс бросил взгляд через плечо, мужчина уже развернулся, собираясь уходить.

Винтовка, словно обладая собственной волей, дернулась, и воздух прорезали три короткие очереди. Кассирши дружно взвизгнули, когда мужчина взмахнул руками и упал. Парсонс действовал не раздумывая. Он оглядел лежащих людей — убедиться, что никто не собирается вставать, — и обернулся к служащим.

— Дайте мне эти чертовы деньги!

Последняя кассирша выкладывала на стойку пачки долларов, когда из хранилища вернулся Марченко, неся на плече объемистую сумку. Крупные суммы всегда держат в хранилище.

— Мы круты? — спросил Парсонс.

— Мы богаты, — ответил Марченко, улыбнувшись под маской.

Парсонс застегнул молнию на сумке. Если пакетик с краской лопнет, деньги пропадут, но его самого защитит нейлоновая сумка. Иногда на пакетиках стоят таймеры, иногда они снабжаются взрывателями, которые срабатывают, как только ты выходишь из банка. Если пакетик разорвется, копы будут искать парня с несмываемым пятном на одежде.

Они стояли с деньгами, оглядывая банк и распростертых на полу людей.

Марченко, как всегда — фирменный знак, — помахал на прощание рукой.

— Не вставать, смотреть в пол. Если поднимете головы, последним, кого увидите в своей сраной жизни, буду я.

Они вышли из банка: сначала Марченко, следом за ним Парсонс, даже мельком не взглянувший на убитого им человека. Его охватила лихорадочная горячка — поскорее добраться до дома и пересчитать деньги. Уже в дверях Парсонс обернулся — напоследок убедиться, что все по-прежнему неподвижно лежат на полу, и, конечно, так оно и было…

…потому что грабить банки чертовски просто.

Он шагнул на залитую солнцем улицу.



Как только грабители переступили порог, Линн Фелпс сверилась с часами. Восемнадцать минут четвертого; девять минут прошло с того момента, как двое вырядившихся в черное придурков с большими пушками вломились в банк. Опытные грабители знают, что у них меньше двух минут, чтобы забрать деньги и смыться. Две минуты — это минимальный срок, необходимый для того, чтобы банковские служащие включили сигнализацию, звонок поступил в специальную службу охраны, а полиция моментально отреагировала на информацию об ограблении. Каждая секунда промедления увеличивала шансы на поимку преступника. По истечении двух минут профессионал удрал бы из банка независимо от того, удалось ему взять деньги или нет. Линн Фелпс понимала, что эти двое — новички, которые по глупости проторчали в банке целых девять минут. Рано или поздно их сцапают.

Линн Фелпс лежала на полу, выжидая. Перебор. Десять минут. Она закряхтела.

Линн Фелпс не знала точно, что творится на улице, но у нее появилась неплохая мысль.



Парсонс выходил из банка спиной вперед, желая удостовериться, что ограбленные люди не ринутся вслед за ними. Пятясь, он врезался в Марченко: тот остановился в нескольких футах от двери.

— Полиция! Не двигаться. Стойте смирно, — разнесся над стоянкой усиленный мегафоном голос.

Парсонс за доли секунды понял, что произошло. За стоянкой были припаркованы два неприметных седана, черно-белые полицейские машины блокировали проезд. Дальше виднелся помятый фургончик класса «эконолайн». Крепкие ребята в штатском засели за автомобилями, наставив на Марченко и Парсонса пистолеты, автоматы и винтовки. Два офицера в форме стояли по обе стороны ближайшей машины.

— Ух ты, — выдавил Парсонс.

Он не испугался и даже не слишком сильно удивился, хотя сердце бешено заколотилось в груди. Марченко, не колеблясь, поднял винтовку и начал стрелять. Парсонс воспринял это как команду к действию и тоже открыл огонь. Их модифицированные, безупречно отлаженные М-4 осыпали полицейских градом пуль. Парсонс почувствовал легкие уколы в живот, грудь и левое бедро, но почти не обратил на них внимания. Он отшвырнул пустую обойму, вставил новую и передернул затвор. Пригибаясь, он двинулся к черно-белым машинам, ошарашенный ответной пальбой. В этот момент Марченко упал. Как марионетка, у которой перерезали все нити.

Парсонс растерялся, не зная, куда бежать и что делать; оставалось только стрелять. Переступив через тело Марченко, он увидел, что один из мужчин, прятавшихся за седанами, держит винтовку, очень похожую на его собственную. Парсонс дернулся вбок, но чуть-чуть не успел. Пули пробили жилет, и он покачнулся. Мир вдруг подернулся серой пеленой, и в голове зазвучала музыка, но совсем не такая, как после амфетаминов. Его правое легкое разлетелось в клочья, аорта лопнула, но Парсонс этого не знал. Он всем весом обрушился на землю, но даже не ощутил удара. Тяжело упал на спину, но не почувствовал, как стукнулся головой о бетон. Он понял только — с ним что-то не в порядке, ужасно не в порядке, но он все еще не мог поверить, что умирает.

Неясные тени парили над ним, но он не узнавал их, да они его и не волновали. Кровь хлынула в брюшную полость, давление упало, но Парсонс думал о выручке. Его последние мысли были о деньгах, об этих новеньких зелененьких бумажках, которые они украли и припрятали. За каждым долларом крылась и мечта, и фантазия. Миллионы несбывшихся желаний, которые оказались за пределами его досягаемости и ускользали все дальше и дальше. Парсонс всегда знал, что грабить банки нехорошо, зато ему страшно нравился сам процесс. Марченко сделал их богатыми.

Парсонс увидел деньги.

Они ждали его.

Затем произошла остановка сердца, дыхание оборвалось, и только тогда мечты о деньгах развеялись в жарком мареве Лос-Анджелеса.

Две минуты давно истекли.

Парсонс и Марченко не уложились в график.

Часть 1

86 дней спустя

1

— Брось, ты далеко не старик. В наше время сорок шесть — это не возраст. Еще вдоволь поживешь для себя.

Холмен не ответил. Он пытался решить, как лучше упаковать вещи. Все его аккуратно сложенное имущество спокойно помещалось на кровати: четыре белые майки, три пары шорт от «Хейнс», четыре пары белых носков, две рубашки с коротким рукавом (бежевая и клетчатая), брюки цвета хаки плюс одежда, в которой его арестовали за ограбление банка десять лет, три месяца и четыре дня назад.

— Макс, ты меня слышишь?

— Мне нужно собрать все это добро. Как думаешь, оставить то, старое? Не представляю, как я влезу в брюки десятилетней давности.

Уолли Фигг, директор Общественного исправительного центра, отчасти напоминавшего пересыльный пункт для федеральных заключенных, приблизился к кровати, чтобы получше разглядеть брюки, о которых шла речь. Он взял их и приложил к Холмену. На узких кремовых брюках все еще сохранились следы, оставшиеся после того, как полиция скрутила Холмена на полу Первого национального банка Калифорнии десять лет и три месяца назад. Рассматривая брюки, Уолли пришел в восхищение.

— Хорошо скроены, приятель. Итальянские?

— От Армани.

Уолли кивнул — ответ произвел на него глубокое впечатление.

— На твоем месте я бы их оставил. Стыдно разбрасываться такими красивыми вещами.

— С тех пор я располнел на четыре дюйма в талии.

Когда-то Холмен жил на широкую ногу. Он угонял машины, грабил грузовики и чистил банки. Быстро пойдя в гору, он, как заправский пылесос, на завтрак втягивал в себя амфетамин, а дозаправлялся бурбоном «Мэйкерс Марк». Он был такой дерганый от наркоты и постоянного похмелья, что о еде как-то не вспоминал. Вес он набрал в тюрьме.

Уолли сложил брюки.

— Я бы их оставил, — заявил он. — Форму ты снова наберешь, а в таких штанах пощеголять всегда приятно.

Холмен бросил брюки Уолли, хотя Уолли и был коротышкой.

— Лучше пусть прошлое останется в прошлом.

Уолли снова с восхищением посмотрел на брюки, затем печально взглянул на Холмена.

— Ты же знаешь, я не могу. Нам запрещено принимать что-либо от бывших клиентов. Могу передать их кому-нибудь из ребят по твоему усмотрению. Гудвиллу, например.

— Тебе виднее.

— Так ты хочешь, чтобы я отдал их кому-то конкретному?

— Мне без разницы.

— О\'кей. Я разберусь.

Холмен снова принялся разглядывать свою одежду. Чемоданом ему служил пакет из бакалейного магазина «Альберстон». Строго говоря, Макс Холмен все еще считался заключенным, но пройдет меньше часа — и он на воле. По истечении определенного законом времени тебя не отпускают просто так на все четыре стороны; освобождение от федеральной опеки происходит постепенно. Для начала тебя на полгода определяют в колонию строгого режима, где время от времени устраивают экскурсии во внешний мир: консультации со специалистами по вопросам поведения, дополнительные консультации наркологов, если есть такая необходимость, ну и так далее. Потом тебя переводят в Общественный исправительный центр, где позволяют жить и работать в компании нормальных людей. На последнем этапе Холмен провел три месяца в ОИЦ в Венеции, штат Калифорния, в местечке на самом побережье, зажатом между Санта-Моникой и Мариной-дель-Рей; там он готовился к освобождению. Сегодня Холмену предстояло избавиться от круглосуточной федеральной опеки и перейти под так называемый надзор — после десятилетнего срока он станет свободным человеком.

— Ладно, — сказал Уолли. — Пойду соберу бумаги. Я горжусь тобой, Макс. Это великий день. Правда, я рад за тебя.

Холмен аккуратно сложил одежду в пакет. Благодаря Гейл Манелли, инспектору из Управления тюрем, он договорился насчет комнаты в местном мотеле и работы. Комната стоила шестьдесят долларов в неделю, а за работу должны были платить сто семьдесят два доллара пятьдесят центов чистыми. Великий день.

Уолли хлопнул Холмена по спине.

— Готовься. Жду в офисе. Да, знаешь, что я приготовил для тебя? Ну типа подарка на прощание?

Холмен быстро взглянул на него.

— Что?

Ловким движением Уолли вытащил из кармана визитную карточку и протянул ее Холмену. На ней красовалось изображение старинных часов. Сальвадоре Хименес. Ремонт, покупка и продажа часов в хорошем состоянии. Калвер-Сити, Калифорния.

— Двоюродный брат жены заправляет этим заведеньицем, — объяснял Уолли, пока Холмен изучал визитку. — Чинит часы. Я подумал, что раз у тебя теперь есть работа и вообще, то, может, ты захочешь починить часы своего старика? Захочешь встретиться с Салли — дай мне знать, уверен, он недорого возьмет.

Холмен положил карточку в карман. У него был дешевый «Таймекс» на эластичном ремешке, который не ходил уже двадцать лет. В свое время Холмен щеголял «Патек-Филиппом» за восемнадцать тысяч долларов. Он украл эту безделушку из машины одного типа по имени Оскар Рейес. Рейес пытался поймать его на угнанной «каррере», так что Холмен как следует попотел, прежде чем ему удалось оторваться. Но то было раньше. Теперь Холмен носил «Таймекс», хотя его стрелки намертво застыли. Раньше часы принадлежали его отцу.

— Спасибо, Уолли, огромное спасибо. Я как раз собирался их починить.

— И правильно — зачем тебе часы, которые не показывают время?

— Я тут кое-что задумал в связи с ними, так что ты мне очень помог.

— Сообщи, как решишь. Я позабочусь, чтобы работа дешево тебе обошлась.

— Конечно. Спасибо. Только дай мне собраться, ладно?

Уолли ушел, и Холмен продолжил укладывать вещи. Весь багаж — одежда, триста двадцать долларов, заработанные за десять лет, и отцовские часы. У него не было ни машины, ни водительских прав, ни друзей или родственников, которые могли бы забрать его после освобождения. Правда, Уолли собирался подвезти его до мотеля, после чего Холмену предстояло остаться один на один с общественным транспортом Лос-Анджелеса и остановившимися часами.

Холмен подошел к комоду с зеркалом, где стояла фотография сына. Снимок Ричи был первым, что он поставил у себя в комнате здесь, в ОИЦ, и будет последним, что он уберет перед отъездом. С фотокарточки глядел восьмилетний сын: смуглый, коротко стриженный парнишка с парой выпавших зубов и серьезным взглядом; шея и плечи уже окрепли, такие же мощные, как у отца. Холмен последний раз видел мальчика, когда тому исполнилось двенадцать; разбухнув от наличности, когда ему удалось продать в Сан-Диего два угнанных «корвета», он заявился на день рождения сына пьяный в стельку, но, как выяснилось, перепутал день. Мать мальчика, Донна, просто взяла тогда две тысячи долларов в качестве алиментов, которые Холмен никогда не платил, потому что ему вечно не хватало денег. Донна прислала старую фотографию Ричи на второй год его заключения — по всей видимости, это был всплеск чувства вины. Она ни разу не привозила мальчика в тюрьму навестить отца, не разрешала говорить с ним по телефону и читать отцовские письма, и без того немногословные и нечастые, полностью изъяв мальчика из жизни Холмена. Он больше не винил ее за это. Она все сделала правильно, воспитав ребенка без всякой помощи с его стороны. При этом в Ричи была какая-то частица его самого, чем Холмен чертовски гордился.

Холмен положил фотографию в пакет и накрыл оставшейся одеждой, чтобы не помялась. Потом огляделся. Комната мало отличалась от того, какой она была часом раньше, прежде чем он начал собираться.

— Ну что ж, теперь порядок, — сказал он.

Он внутренне подгонял себя, но никак не мог уйти. Он присел на край кровати. Это был великий день, но груз его давил на Холмена. Он собирался обосноваться в новой комнате, отметиться у инспектора и попытаться найти Донну. Последнее письмо она прислала два года назад. Хотя она и до того не баловала его длинными посланиями, но все пять писем, что он написал ей в ответ, вернулись обратно: адресат выбыл. Холмену не раз приходило в голову, что она вышла замуж и законный супруг, возможно, не хочет, чтобы ее осужденный дружок вмешивался в их жизнь. За это Холмен тоже не винил ее. Они никогда не состояли в браке, но у них был ребенок, а это что-то значило, хоть Донна и ненавидела Холмена. Ему хотелось извиниться, заставить ее понять, что он изменился. Если у нее новая жизнь, он пожелал бы подруге всего хорошего и начал обустраивать свою. Восемь-девять лет назад, когда он думал об этом дне, ему представлялось, как он выбегает из проклятых дверей, но теперь он всего лишь сидел на краешке кровати, не в силах пошевелиться до тех пор, пока не вернулся Уолли.

— Макс?

Уолли застыл в дверях, словно боялся войти. Лицо его было бледным, он нервно облизывал пересохшие губы.

— Что случилось? — спросил Холмен. — У тебя что, сердечный приступ, Уолли?

Уолли закрыл дверь. Он смотрел на маленький блокнот так, будто не имел права прочесть то, что там написано. Его ощутимо трясло.

— Что, Уолли?

— У тебя есть сын, Ричи?

— Да, верно.

— Какое у него полное имя?

— Ричард Дейл Холмен.

Холмен встал. Ему не понравилось, что Уолли так нервничает.

— Ты знаешь, что у меня сын. Ты видел его фотографию.

— Детскую.

— Теперь ему должно быть двадцать три. Да, двадцать три. А зачем тебе мой сын?

— Послушай, Макс, он же офицер полиции? Здесь, в Лос-Анджелесе?

— Да.

Уолли подошел и кончиками пальцев дотронулся до руки Холмена — прикосновение было легче воздуха.

— Плохо дело, Макс. У меня скверные новости, и я хочу, чтобы ты подготовился.

Уолли пытался перехватить взгляд Холмена, словно ожидал какого-то знака. Холмен кивнул.

— Да, Уолли. Что такое?

— Этой ночью его убили. Мне жаль, дружище. Мне правда очень, очень жаль.

Холмен слышал слова Уолли. Он по глазам понял, как больно приятелю, почувствовал заботу в его прикосновении, но и Уолли, и комната, и весь мир оставили Холмена позади: так одна машина отрывается от другой на пустынной прямой автостраде. Холмен жмет на тормоза, Уолли — на газ. Холмен практически видел, как мир стремительно уносится вперед.

Он попытался побороть страшное опустошение.

— Как это случилось?

— Не знаю, Макс. Пока я ходил за твоими бумагами, позвонили из Управления. Почти ничего не сказали. Они даже не были уверены, что ты его отец и что ты до сих пор здесь.

Холмен снова опустился на кровать, и на этот раз Уолли присел рядом. Холмен хотел взглянуть на сына после разговора с Донной. В последний раз он видел Ричи за два месяца до ареста. Мальчик сказал тогда, чтобы он шел от него подальше, а потом бежал за машиной, на которой уезжал Холмен. Весь в слезах, вытаращив глаза, он пронзительно кричал, что Холмен придурок, кричал: «Катись вон, ты, неудачник!» Холмену до сих пор снилась эта сцена. И вот теперь они сидели на краешке кровати, и Холмена не покидало ощущение пустоты, словно все, к чему он стремился последние десять лет, застряло на мертвой точке, как сбившийся с курса корабль.

— Если хочешь плакать, поплачь, — сказал Уолли.

Холмен не хотел плакать. Он хотел узнать, кто это сделал.


Дорогой Макс.
Пишу, потому что хочу, чтобы ты знал — Ричард хоть в чем-то поступил по-своему, наперекор твоей дурной крови. Он стал полицейским. В прошлое воскресенье он закончил полицейскую академию, и их выпуск поздравляли на стадионе «Додж» — было на что посмотреть. Майор произнес речь, и вертолеты летали так низко! Теперь Ричард офицер полиции. Он сильный и добрый и не похож на тебя. Я по-настоящему горжусь им. Он выглядел таким красивым и мужественным. Думаю, он доказал, что в старой поговорке «яблочко от яблоньки недалеко падает» нет ни капли правды.
Донна.


Это было последнее письмо, которое Холмен получил в Ломпоке. Он вспомнил ту часть, где Донна писала насчет «яблочка» и «яблоньки», мол, в этом нет ни капли правды. Читая ее слова, он не испытывал ни замешательства, ни стыда — только облегчение. Он подумал тогда: «Слава богу, слава богу».

Он писал ей, но письма возвращались. Он отправил в департамент полиции Лос-Анджелеса короткую поздравительную открытку на имя сына, но ответа так и не получил. Он не знал, дошло письмо до Ричи или нет. Он не хотел оказывать на парня никакого давления и второй раз писать не стал.

2

— И что мне теперь делать?

— Что ты имеешь в виду?

— Я не знаю, как мне дальше себя вести. Мне надо с кем-то повидаться? Что-то предпринять?

Прежде чем ему исполнилось семнадцать, Холмен отмотал в общей сложности девять месяцев как несовершеннолетний. Первый «взрослый» срок ему дали в восемнадцать — шесть месяцев за крупную автомобильную кражу. Далее последовали шестнадцать месяцев заключения за кражу со взломом, затем — по совокупности статей — три года за ограбление. Всего Холмен провел треть своей взрослой жизни в разных исправительных заведениях нескольких штатов. Он привык делать то, что ему говорят. Похоже, Уолли догадался о причинах его неуверенности.

— Поступай, как собирался, я так скажу. Он был полицейским. Господи, ты никогда не говорил, что он был полицейским. Это круто!

— Так что же теперь будет?

— Не знаю. Думаю, этим займется полиция.

Холмен попытался представить, что делают в таких случаях люди ответственные, но подобным опытом он не обладал. Мать умерла, когда он был еще маленьким, а отец скончался, пока Холмен мотал первый срок. К их похоронам он не имел никакого отношения.

— Они уверены, что это тот самый Ричи Холмен?

— Ты хочешь встретиться со следователем? Мы могли бы пригласить сюда кого-нибудь.

— Мне не нужен следователь, Уолли. Я хочу знать, что случилось. Ты сказал, мальчика убили. Мне нужны подробности. Ты не можешь просто заявить человеку, что у него погиб сын, и выставить его за дверь. Господи боже!

Уолли легонько похлопал Холмена по плечу, стараясь успокоить его, но Холмен не чувствовал себя расстроенным. Он просто не знал, что еще сделать или сказать, а главное, кому сказать, кроме Уолли.

— Господи, Донна, наверное, убита горем, — выдавил он. — Я лучше поговорю с ней.

— Ладно. Могу я чем-нибудь помочь?

— Не знаю. Полиции должно быть известно, как ее найти. Если они известили меня, то уж ее известили точно.

— Посмотрим, удастся ли мне что-нибудь выяснить. Я обещал Гейл вернуться, когда повидаюсь с тобой. Ей тоже звонили из полиции.

Гейл Манелли была деловой молодой женщиной без чувства юмора, но Холмену она нравилась.

— О\'кей, Уолли, — согласился Холмен. — Конечно.

Уолли переговорил с Гейл, и та сказала, что Холмен может получить дополнительную информацию у командира Ричи в девонширском участке в Чэтсуорте. Через двадцать минут Уолли вез Холмена по шоссе 405 на север от Венеции, в долину Сан-Фернандо. Поездка заняла почти полчаса. Они припарковались возле чистенького, без всяких украшений здания, больше похожего на современную пригородную библиотеку, чем на полицейский участок. Холмен провел в ОИЦ двенадцать недель и ни разу не покидал Венецию. Там был чудесный воздух, поскольку городок стоял у самой воды. Такую жизнь на коротком поводке пересыльные зэки называют «курортом». Самих их называют «временными жильцами». В этой системе для всего найдется имя.

Уолли выбрался из машины и словно окунулся в огромную тарелку с супом.

— Господи, жарища прямо адская.

Холмен ничего не сказал. Он любил жару и сейчас наслаждался теплом, разливающимся по коже.

Они зарегистрировались в приемной и попросили позвать капитана Леви. Гейл сказала, что он был начальником Ричи. Полиция Лос-Анджелеса арестовывала Холмена раз двенадцать, но никогда прежде он не сидел в Девонширском участке. Однако стандартное для всех государственных учреждений освещение и строгий официальный стиль вызывали у него ощущение, будто он уже бывал здесь и наверняка окажется снова. Полицейские участки, суды и пенитенциарные учреждения являлись составной частью жизни Холмена с четырнадцати лет. Все в них казалось ему знакомым и привычным. Следователи не уставали твердить, что преуспевающие преступники вроде Холмена с трудом поддаются перевоспитанию, потому что преступление и наказание входят у них в привычку и они перестают бояться тюрьмы. Холмен понимал, что это правда. Здесь, в окружении людей с пистолетами и значками, он чувствовал себя абсолютно спокойно. Он был разочарован. Он думал, что испугается или, по крайней мере, ощутит недоброе предчувствие, но с таким же успехом он мог стоять в супермаркете «Ральфс».

Появился офицер в форме, примерно ровесник Холмена, и полицейский, сидевший за столом в приемной, знаком подозвал их. Судя по коротко стриженным волосам с проседью и звездочкам на погонах, перед ним был Леви. Офицер посмотрел на Уолли.

— Мистер Холмен? — спросил он.

— Нет, я Уолтер Фигг, сопровождаю человека из ОИЦ.

— Это я Холмен.

— Чип Леви. Я был командиром Ричарда. Пойдемте, я постараюсь рассказать, что смогу.

Леви оказался невысоким, крепким мужчиной, похожим на стареющего гимнаста. Он пожал Холмену руку, и тот заметил, что на рукаве у Леви траурная повязка. Такие же повязки были и у двух офицеров за столом, и у третьего, который прикалывал к доске объявление: «Летний спортивный лагерь!!! Записывайте ваших ребят!!!»

— Я просто хочу узнать, как это произошло. И потом еще, наверное, насчет приготовлений…

— Идите за мной, пожалуйста. Там мы сможем спокойно поговорить.

Уолли остался в приемной. Холмен прошел сквозь рамку металлоискателя и последовал за Леви через холл в комнату для допросов. Еще один полицейский в форме с сержантскими нашивками уже ждал их внутри. Когда они вошли, он встал.

— Это Дейл Кларк, — представил его Леви. — Дейл, это отец Ричарда.

Кларк крепко пожал Холмену руку и задержал ее в своей, так что Холмену стало несколько неудобно. В отличие от Леви, Кларк, похоже, отнесся к нему подозрительно.

— Я был старшим в смене Ричарда. Таких, как он, еще поискать. Лучший работник.

Холмен пробормотал слова благодарности, но что говорить дальше, он не представлял. Ему пришло в голову, что эти люди работали с его сыном, ценили его, тогда как он ничего не знал о своем мальчике. Он почувствовал себя неуверенно, и ему захотелось, чтобы рядом оказался Уолли.

Леви предложил ему присесть за небольшой столик. Все полицейские, когда-либо допрашивавшие Холмена, обычно соблюдали дистанцию — так, будто слова Холмена не имели никакого значения. Холмен уже давно понял, что коп всегда кажется отстраненным, когда соображает, как вести игру, чтобы докопаться до правды. Леви выглядел именно так.

— Принести вам кофе? — спросил он.

— Нет, не надо.

— Может, воды или лимонада?

— Нет-нет, спасибо.

Леви сел напротив него и поставил локти на стол. Кларк устроился слева. Леви наклонился вперед, положив вытянутые руки на столешницу. Кларк откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди.

— Хорошо, — сказал Леви. — Прежде чем мы приступим, я хотел бы видеть ваши документы.

Холмен сразу понял, что перед ним ищейки. Управление тюрем сообщило, что он приедет, а они все равно спрашивают у него документы.

— Разве мисс Манелли не разговаривала с вами?

— Простая формальность. Когда случается что-либо подобное, к нам иногда подходят на улице и просят рассказать, как все было. Обычно пытаются выудить что-нибудь насчет страховки.

Холмен почувствовал, как краснеет.

— Я ничего не пытаюсь выудить.

— Простая формальность, — повторил Леви. — Пожалуйста.

Холмен показал им документ об освобождении и официально заверенное удостоверение личности. Понимая, что у многих «жильцов» нет паспорта, официальные власти предоставляют им нечто вроде водительских прав. Леви бросил взгляд на карточку и вернул ее.

— Отлично, все в порядке. Простите, что пришлось обратиться к услугам Управления, но мы о вас ничего не знали.

— Что вы имеете в виду?

— Ваше имя не фигурировало в личном деле покойного. В графе «отец» Ричард написал «неизвестен».

Холмен покраснел еще сильнее, но не отвернулся от пристального взгляда Кларка. Сержант начинал все больше злить его. Такие парни всегда норовят ударить ниже пояса.

— Если вы не знали о моем существовании, как же вы меня нашли?

— Помогла жена Ричарда.

Холмен принял информацию к сведению. Значит, Ричард был женат. Они с Донной ничего ему не сообщали. Леви и Кларк, видимо, поняли ход его мыслей, потому что Леви откашлялся.

— Сколько лет вы пробыли в заключении? — поинтересовался он.

— Десять. С сегодняшнего дня я выпущен под надзор.

— За что вас посадили? — спросил Кларк.

— Ограбления банков.

— Хм, выходит, вы давно не виделись с сыном?

Холмен мысленно выругался, потому что все-таки не смог выдержать взгляд сержанта.

— Я надеялся разыскать его после освобождения.

Кларк задумчиво кивнул.

— Вы могли бы позвонить ему из Исправительного центра, не так ли? Вам же, ребята, теперь дают полную свободу.

— Глупо звонить из тюрьмы. Вдруг Ричи взбрело бы в голову встретиться? Мне пришлось бы выпрашивать разрешение. Я хотел, чтобы мальчик увидел меня свободным.

Леви, кажется, смутился, поэтому Холмен перешел в наступление.

— Не могли бы вы сказать, как поживает мать Ричи? Хочу знать наверняка, что у нее все в порядке.

Леви быстро взглянул на Кларка: пришел его черед отвечать.

— Мы известили жену Ричарда, — неохотно проговорил Кларк. — Это наш первейший долг, поскольку она его супруга, понимаете? Может, она позвонила его матери или кому-то еще. Это ее дело. Именно миссис Холмен, жена Ричарда, рассказала нам про вас. Она не знала точно, где вас содержат, поэтому мы связались с Управлением.

— Мы расскажем все, что нам известно, — перебил его Леви. — А известно не много. Дело в Паркер-центре ведет отдел по борьбе с убийствами и грабежами. На данный момент мы знаем только, что Ричард оказался в числе четырех офицеров, убитых сегодня утром. Предположительно была организована засада, но точно ничего сказать нельзя.

— Вероятность того, что это правда, процентов пятьдесят, — сказал Кларк. — Убийство произошло в районе двух часов, может, чуть раньше.

— Два офицера находились при исполнении, — продолжал Леви так, словно ничего не имел против вмешательства Кларка. — А двое, в том числе Ричард, — нет. Они встретились…

— Значит, — прервал его Холмен, — они были убиты не в перестрелке?

— Если вы спрашиваете, завязалась ли у них перестрелка с преступниками, то я не знаю. Судя по отчетам, которые я получил, дело не в этом. Встреча была неофициальной. Не знаю, насколько понятно мне удастся объяснить…

— Объясните хоть как-нибудь! Я просто хочу знать, что произошло.

— Четверо офицеров устроили небольшую передышку… вот что я имею в виду под «неофициальной встречей». Они вышли из машин с оружием, но никто из них не сообщил по рации об опасности. Мы полагаем, что стреляли из автомата. Или автоматов.

— Господи…

— Понимаете, все случилось несколько часов назад. Оперативная группа только сформирована, и детективы прямо сейчас работают над версиями событий. Мы будем держать вас в курсе расследования, но на данный момент мы почти ничего не знаем. Ведется следствие.

Холмен пошевелился, и кресло тихонько скрипнуло.

— Вы знаете, кто это сделал? У вас есть подозреваемый?

— Пока нет.

— Значит, кто-то просто подстрелил Ричи, когда тот отвлекся? Со спины? Черт, я пытаюсь представить, как это было.

— Больше мы ничего не знаем, мистер Холмен. Я понимаю, у вас масса вопросов. Поверьте, у нас тоже. Мы до сих пор не можем разобраться, что к чему.

Холмен почувствовал, что не узнал ничего нового. Чем напряженнее он думал, тем отчетливее видел перед глазами мальчика, бегущего за машиной и обзывающего отца неудачником.

— Он страдал перед смертью?

— Когда мне позвонили утром, я сразу выехал на место преступления, — произнес Леви после недолгого молчания. — Ричард был одним из моих ребят. Из Девонширского участка, понимаете? Не знаю, мистер Холмен… мне хотелось бы сказать, что нет. Вернее, хотелось бы так думать, но я не знаю.

Холмен наблюдал за Леви и был благодарен ему за честность. Он почувствовал холодок в груди.

— Я хочу узнать о похоронах. От меня что-нибудь требуется?

— Об этом позаботится наш департамент и вдова Ричи, — ответил Кларк. — Дата еще не назначена. Мы не знаем, сколько времени потребуется следователям.

— Да, конечно, я понимаю. Не могли бы вы дать мне номер телефона его жены? Я хочу с ней поговорить.

Кларк заерзал в кресле, а Леви снова сплел пальцы лежавших на столе рук.

— Я не могу дать вам ее номер, — сказал он. — Если вы оставите свои координаты, мы передадим их вдове. Быть может, она решит встретиться с вами.

— Я просто хочу поговорить с ней.

— Я не могу.

— Мы нарушим ее право на частную жизнь, — подтвердил Кларк. — Наше первоочередное обязательство — перед семьей офицера.

— Я его отец.

— Согласно личному делу — нет.

А, вот в чем проблема. Холмен не стал спорить дальше. За годы, проведенные в тюрьме, он научился терпеть и уживаться с людьми.

Холмен уткнулся взглядом в пол.

— О\'кей. Я понимаю.

— Если она захочет позвонить — позвонит. Такие дела.

— Ясно.

Холмен не помнил телефон мотеля, где должен был поселиться. Леви проводил его в приемную, и Уолли написал ему номер. Полицейский пообещал позвонить, как только выяснится что-то еще. Холмен от души поблагодарил Леви за то, что он уделил ему время.

Когда Леви уже уходил, Холмен остановил его.

— Капитан?

— Да, сэр?

— Мой сын был хорошим офицером?

Леви кивнул.

— Да, сэр. Хорошим. Прекрасный молодой человек.

Холмен смотрел вслед уходящему офицеру.

— Что они сказали? — спросил Уолли.

Холмен молча развернулся и направился к машине. Он наблюдал, как полицейские входят и выходят из здания, ожидая, пока Уолли его догонит. Потом взглянул на ярко-синее небо и близкие горы на севере. Он попробовал почувствовать себя на свободе, но казалось, что он по-прежнему в Ломпоке. Холмен решил, что это нормально. Он провел столько времени в тюрьмах, что только тюремную жизнь знал по-настоящему хорошо.

3

Новое жилище Холмена представляло собой трехэтажное здание в квартале от Вашингтонского бульвара в Калвер-Сити, втиснутое между авторемонтной мастерской и магазином «Все для дома» с железными решетками на окнах. Мотель «Пасифик гарденз» был одним из шести в списке, который Гейл Манелли предоставила Холмену для выбора. Чистый, дешевый, к тому же расположен по маршруту следования автобуса, на котором можно без пересадки добраться до работы.

Уолли остановился перед главным входом и заглушил двигатель. Они заехали в ОИЦ, чтобы Холмен подписал бумаги и забрал вещи. Теперь он официально числился освобожденным под надзор. Он вышел на волю.

— Я понимаю, дружище, начинать всегда нелегко, — сказал Уолли. — К тому же на тебя такие новости свалились. Если хочешь, можешь остаться еще на несколько дней. Переговорим обо всем. Встретишься с тем, кто ведет расследование.

Холмен открыл дверцу, но не выходил. Он понимал, что Уолли волнуется из-за него.

— Устроюсь и позвоню Гейл. Хочу еще сегодня добраться до отдела транспортных средств. Надо как можно скорее разобраться с правами.

— Это тяжелый удар, приятель. Не успел вернуться к нормальной жизни, как сразу такая трагедия. Держись! Гони прочь темные мысли. Не сдавайся.

— Никто и не думал сдаваться.

Уолли внимательно посмотрел на Холмена, ища подтверждение словам. Холмен старался выглядеть бодро, но Уолли, похоже, не поверил.