ПЕГАС

I



Взмахнул Пегас могучей гривой,
метнулся ветра веселей, —
и вот беседую игриво
с тобой, мой друг, — буржуй пугливый,
Кавказский пленник наших дней!



II



Узнай же, роза Кисловодска,
что все мы шлем тебе привет,
что нет покамест счетоводства,
что потолстел товаровед,
что сто рублей за мой автограф
любой извозчик уж дает,
что наш коммерческий географ —
сплошной еврейский анекдот,
что Розов ежиком острижен
(чтоб Керенскому подражать),
что глубоко Шустов обижен
и хочет старого опять,
что мне по-прежнему не спится
и тот же дух во тьме стоит,
что в мае я лежал в больнице
(был у меня аппендицит…)



III



Да, кстати — иль, верней, некстати, —
Тарасов — ветреный толстяк
с лицом наивного дитяти, —
порозовев, как некий рак,
мне рассказал твои победы
и, очи опуская вниз,
дрожащим голосом поведал
что получил ты первый приз…



IV



Твоих фарфоровых сервизов
я вижу блеск, я слышу свист,
и все ж тебе кидаю вызов,
непобедимый теннисист!
You’ll lose the match, my little fellow,
не отрицай, — you’ll lose the match[1]
Ты к сетке подбежишь несмело,
мелькнет неуловимый мяч,
как мимолетное виденье,
как гений чистой красоты…
Изобразят недоуменье
твои прекрасные черты.
Как золотой бокал Моэта
я сэт мгновенно осушу,
и ты склонишься пред поэтом.
………………………………
А впрочем, — ерунду пишу;
не в этом дело.



V



     Всё печально,
алеет кровь на мостовых.
Людишки серые нахально
из норок выползли своих.
Они кричат на перекрестках,
и страшен их блудливый бред.
Чернеет на ладонях жестких
неизгладимый рабства след…





Они хотят уничтоженья —
страстей, мечтаний, красоты…
“Свобода” — вот их объясненье…
А что свободнее мечты?!





Распространяться я не буду…



VI



Мой друг, да здравствует расцвет
поэзии! Свершилось чудо.
Великий к нам сошел поэт…
Он мир клеймит стихом суровым,
он дев лобзает — весь в слезах…



25 октября 1917

Петроград

“Как долго спит, о струнный Струве…”



Как долго спит, о струнный Струве,
твой поэтический Везувий!





Когда мы спорим с Куммингом,
то в комнате безумен гам.





Когда громит нас Яковлев,
тогда дрожит, заплакав, лев.





Большой роман принес Лукаш.
А ну, любезнейший, покажь!





В стихах я на борьбу зову
и отдаю Арбузову.





Но знаешь ты, Татаринов,
что каждый стих и стар и нов.





На голове земли я — Сирин, —
как ухо, в небо оттопырен.



1925

Берлин

“Это я, Владимир Сирии…”



Это я, Владимир Сирин,
В шляпе, в шелковом кашне.
Жизнь прекрасна, мир обширен,
Отчего ж так грустно мне?



1925

Берлин

“Такого нет мошенника второго…”



— Такого нет мошенника второго
Во всей семье журнальных шулеров!
— Кого ты так? — Иванова, Петрова,
Не все ль равно? — Позволь, а кто ж Петров?



1931

Берлин

КАЗАК



Я ел мясо лося, млея…
Рвал Эол алоэ, лавр…
Ты ему: “Ого! Умеет
рвать!” Он им: “Я — минотавр!”[2]



Февраль 1939

Париж

“The complicated variation…”



The complicated variation
Of Lepidoptera affords
a fascinating occupation
for proletarians and lords.[3]



Сентябрь 1942