Клиффорд Саймак
Не будет преувеличением сказать, что «Империя» самый забытый роман Клиффорда Саймака. Правда, в этом отчасти виноват сам автор, поскольку он категорически отказывался повторно опубликовать свою книгу. Так что перевод издательства «Персео Либри» — всего лишь второй выход в свет романа «Империя».
Но даже это издание состоялось исключительно благодаря настойчивости сотрудников «Персео Либри», приложивших немалые усилия, чтобы уговорить меня дать разрешение на публикацию. Крайне редко — и тем более приятно — приходится встретить издательскую компанию, столь глубоко убежденного в значительности какого-либо автора или его произведения.
Как я сказал уже выше, именно сам автор, Клиффорд Д. Саймак, долгое время отказывался переиздать роман. Причина его упорства кроется в необычной истории этой книги.
В основе «Империи» лежит рукопись, написанная Джоном У. Кэмпбеллом младшим, в то время подростком, а впоследствии легендарным редактором журнала «Эстаундинг» — первого журнала американской научной фантастики.
Хотя через пару лет произведения Кэмпбелла начали появляться в печати, история, написанная ранее, его не удовлетворяла, и он даже не пытался ее публиковать. Став в 1937 году редактором журнала «Эстаундинг сториз» (название вскоре изменилось на «Эстаундинг Саенс Фикшн»), Кэмпбелл бессменно занимал этот пост вплоть до своей смерти в 1971 году.
В качестве редактора журнала Кэмпбелл открыл восходящую звезду научной фантастики: человека чуть старше его самого, уроженца Среднего Запада Соединенных Штатов по имени Клиффорд Саймак. Когда в 1938 году Саймак представил в журнал рукопись своего первого романа, редактор пришел в восторг.
Роман назывался «Космические инженеры» и, по словам Кэмпбелла, был книгой, «исполненной силы и чувства». Кэмпбелл имел в виду, что в те времена в научной фантастике преобладали произведения, чаще всего сводившиеся к безыскусному приключенческому рассказу с примесью научных лекций. Авторы, увлеченные техническими чудесами, описывали все новые и все более эффективные способы, позволяющие быстро пересекать космические пространства и взрывать целые планеты.
Люди в таких рассказах, как правило, оставались безжизненными и безликими марионетками — они существовали лишь для того, чтобы позволить автору изобразить какое-то неведомое доселе чудо техники.
Кэмпбелл сразу понял, что Саймак своим произведением раздвигает рамки научной фантастики. Его герои обладали индивидуальностью, они были гораздо более живыми и человечными, нежели было принято по канонам жанра. Достоинства прозы Саймака заметил не один Кэмпбелл, но именно ему пришла в голову мысль использовать способности автора в полной мере. И не успели «Космические инженеры» выйти в свет, как редактор предложил написанную им когда-то рукопись Саймаку на переработку.
С годами истории о том, как Кэмпбелл дарил своим любимым авторам идеи будущих произведений, стали частью его легенды. Не исключено, что начало ей положило предложение, сделанное Саймаку.
Саймак, опасаясь задеть чувства своего издателя, согласился попробовать.
Роман «Космические инженеры» был напечатан с продолжением в трех номерах журнала, начиная с февраля 1939 года, К моменту выхода второго номера Саймак закончил переработку «Империи» и выслал ее Кэмпбеллу.
Для Саймака этот опыт оказался тяжким испытанием. Чрезвычайно гордый и независимый, писатель на дух не переносил собственническую манеру Кэмпбелла в отношениях с авторами. Клиффорд Саймак несколько лет проработал профессиональным газетным репортером и не желал писать свои романы по чьей-то указке.
Его никогда не привлекала идея соавторства: он хотел писать только то, что хотел он сам. Поэтому после переработки от истории Кэмпбелла не осталось практически ничего — Саймак создал совершенно новое произведение. Нельзя сказать, что он категорически отказывался вносить в него исправления, предложенные редактором, но что-то в самой манере, в которой эти предложения делались, отталкивало Саймака.
Так что, когда Кэмпбелл отверг новый вариант «Империи» и потребовал дополнительных изменений, Саймак отказался и от внесения поправок, и от самого проекта в целом и засунул рукопись в шкаф, где она пролежала более десяти лет.
В 1950 году Хорас Голд, основатель и редактор журнала «Гэлэкси Мэгэзин», в котором публиковалась львиная доля коротких рассказов Саймака, услышал эту историю из уст самого Кэмпбелла. Голд начал тогда издавать в журнальном формате серию романов под названием «Гэлэкси Саенс Фикшн Новелл» и загорелся желанием включить в нее «Империю».
Он уговорил Саймака дать согласие на публикацию. Саймак предлагал поместить на обложке также фамилию Кэмпбелла как своего соавтора, но Кэмпбелл воспротивился, заявив, что «Империя» давно уже стала произведением одного только Саймака. Роман был напечатан в 1951 году, и с тех пор Саймак ни разу не позволил его переиздать.
Клиффорд Саймак весьма неохотно согласился даже на первую публикацию. Все эти годы после написания романа он продолжал печататься в журнале у Кэмпбелла. Но неприязнь писателя к личности редактора и к его методам не угасала, и в 1950 году Саймак принялся активно искать себе других издателей.
А кроме того, он считал, что «Империя» сильно устарела за прошедшие одиннадцать лет — ведь эти годы включали в себя вторую мировую войну, оказавшего сильное воздействие и на писателей, и на читателей.
Саймак вынес «Империи» приговор, ибо считал ее идеологический книгой. Писатель, как и многие другие фантасты, полагал, что технический прогресс сулит человечеству немыслимые блага. Но он видел также, что, если техника попадет не в те руки, она может стать источником неисчислимых бед.
В своем идеализме Саймак провозгласил, что люди жаждут свободы — даже если она требует борьбы и жертв. Он верил, что личность способна победить зло и подтолкнуть цивилизацию в верном направлении.
Саймак был привержен идее народовластия, каким бы шатким и малоэффективным оно порою ни казалось. Он отверг «эффективное» правление — в сущности, одну из форм фашизма, — предложенное его героем Спенсером Чемберсом.
Управление государством, утверждал Саймак, должно включать в себя известную долю эмоций и алогизма. Рациональное, логичное управление не годится для человечества и не может его удовлетворить — оно слишком бесчеловечно, чтобы люди могли при нем жить.
В то же время Саймак не был категорическим противником науки и разума: его Спенсер Чемберс отнюдь не законченный негодяй. Просто писатель считал, что наука должна занимать свое место в определенных сферах человеческой деятельности, таких, например, как исследование космоса, — но именно в определенных, а не во всех.
За время, прошедшее между написанием романа и его публикацией, взгляды Саймака коренным образом переменились, в основном под влиянием второй мировой войны.
Профессиональный журналист, обладавший историческим чутьем, Саймак прекрасно видел, какие события назревали в Европе в тридцатые годы. Не случайно он упоминает в романе и Гитлера, и Сталина. А краткое описание диктатуры, царящей в Центральной Европе будущего, показывает, что Саймак понимал, какого типа государство стремится создать и тот и другой лидер.
И все же, несмотря на глубокое понимание истории, несмотря на то что писатель знал (и продемонстрировал в своем романе), какой опасной силой может стать технический прогресс в руках у негодяев, вторая мировая война ошеломила Саймака. Потрясенный, он написал целый ряд рассказов, позднее объединенных в сборнике «Город», — рассказов, которые криком кричали о тех ужасах, какие техника позволяет людям сотворить с самими собой и своими ближними.
В этом смысле «Империя» предвосхитила «Город»: в романе также отвергался тоталитаризм и его влияние на общечеловеческие ценности. Но исторические события обнажили то, что Саймак считал своей неудачей: наивность романа и воспевание технических чудес. Книга была написана в оптимистическом ключе, а для Саймака после войны это стало неприемлемо.
Поэтому он невзлюбил «Империю» — и за то, что она напоминала ему о несложившихся отношениях с Кэмпбеллом, и за поверхностный оптимизм по поводу технического прогресса. И Саймак запретил переиздавать роман.
Как литературный агент Клиффорда Саймака, отвечающий за его литературную репутацию и за жизнь его книг, я долго и упорно думал, прежде чем дать согласие издательству «Персео Либри». Я с уважением отношусь к чувствам и желаниям своего друга. Но в то же время мне кажется, что теперь, когда Клиффа уже нет с нами, его «Империя» стала частью истории — и его собственной истории, и истории жанра научной фантастики, а потому было бы несправедливо скрывать эту книгу от поклонников и исследователей творчества Саймака.
Итак — вот она, перед вами.
Дэвид У. Уиксон Миннеаполис, Минесота август 1993
Глава 1
Спенсер Чемберс нахмурился, взглянув на космограмму, лежавшую перед ним на столе. Джон Мур Меллори. Зачинщик массовых беспорядков на юпитерианских выборах. Смутьян, потребовавший расследования деятельности «Межпланетной энергии». Человек, обвинивший Спенсера Чемберса и «Межпланетную» в ведении экономической войны против народов Солнечной системы.
Чемберс улыбнулся. Длинными холеными пальцами пригладил серо-стальные усы. Джон Мур Меллори прав, а потому опасен. Тюрьма — вот самое место для него, причем тюрьма за пределами Юпитерианской конфедерации. Может, упрятать его на один из тюремных кораблей, которые курсируют через всю Систему, до самой орбиты Плутона? Или лучше отправить на Меркурий?
Спенсер Чемберс откинулся на спинку стула, сложил кончики пальцев вместе, уставился на них и вновь нахмурился.
Меркурий — страшное место. Жизнь человеческая там гроша ломаного не стоит. Проработать на энергостанции под палящими лучами Солнца, когда радиация высасывает из тела всю энергию, можно полгода, от силы год — потом конец.
Чемберс покачал головой. Меркурий отпадает. В сущности, лично он ничего против Меллори не имеет. Чемберс ни разу не встречался с бунтовщиком, но в общем симпатизировал ему. Меллори сражается за принцип — точно так же, как и сам Чемберс.
Жаль, что придется упрятать смутьяна за решетку. Если бы этот упрямец прислушался к доводам разума, принял то, что ему предлагали, или просто исчез с глаз долой до окончания выборов на Юпитере… Ну, на худой конец, хоть обвинения бы свои поумерил. Но раз он уже пытается обнародовать сделанные ему предложения, называя их подкупом, пора принимать меры.
Принимать меры — это по части Людвига Статсмена. Статсмен блестящий работник, хотя и самое подлое существо, когда-либо ходившее на двух конечностях. Человек абсолютно беспощадный и совершенно беспринципный. Но полезный человек: таких нужно держать при себе на случай грязной работы. А без нее порой не обойтись.
Чемберс взял космограмму и прочел ее еще раз. Ее прислал с Каллисто Статсмен, активно взявшийся за дело. Меньше года прошло с тех пор, как «Межпланетная» распространила свое владычество на Юпитерианскую конфедерацию, и конфедераты все еще бунтовали, недовольные тем, что вместо их свергнутого правительства им навязали чиновников из компании Чемберса. Там нужен железный кулак, и этим кулаком должен был стать Статсмен.
Так, значит, народы спутников Юпитера требуют освободить Джона Мура Меллори. «Они совсем распоясались», — говорилось в космограмме. Сажать Меллори в тюрьму на Каллисто было ошибкой; Статсмену следовало это предусмотреть.
Надо велеть ему, чтобы убрал Меллори с Каллисто: пусть эасунет бунтовщика в тюремный корабль. И приказать капитану, чтобы обращался с узником по-человечески. Когда уляжется шумиха, поднятая конфедератами, можно будет даже выпустить Меллори. В конце концов, он никакой не преступник. Стыд и срам, что приходится держать его за решеткой, в то время как крысы-рэкетиры вроде Скорио свободно разгуливают по Нью-Йорку.
Вкрадчиво мурлыкнуло переговорное устройство. Чемберс нажал на кнопку.
— К вам доктор Крэйвен, — сказала секретарша. — Вы хотели его видеть, мистер Чемберс.
— Отлично, пусть войдет.
Чемберс еще раз нажал на кнопку, взял ручку, написал космограмму Статсмену и поставил свою подпись.
В дверях появился доктор Герберт Крэйвен. Черный костюм его был измят и испачкан, бесцветные жидкие волосы стояли торчком.
— Вы посылали за мной? — недовольно пробурчал он.
— Садитесь, доктор, — сказал Чемберс.
Крэйвен сел и воззрился на Чемберса через толстые линзы очков.
— У меня мало времени, — едко заявил он.
— Сигару? — предложил Чемберс.
— Не курю.
— Может, выпьете что-нибудь?
— Вы же знаете, что я не пью, — отрезал Крэйвен.
— Доктор, вы самый необщительный человек из всех моих знакомых. Есть что-нибудь на этом свете, что может доставить вам удовольствие?
— Работа. Мне она интересна.
— Верю. Интересна настолько, что вам даже жаль тратить время на разговоры со мной.
— Не стану отрицать. Чего вы хотите от меня на сей раз?
Чемберс наклонился и устремил на собеседника пристальный взгляд. Серые глаза финансиста глядели холодно, губы твердо сжались.
— Крэйвен, — сказал он, — я вам не доверяю. И никогда не доверял. Возможно, для вас это не новость.
— А вы никому не доверяете, — парировал Крэйвен. — Вы только и делаете, что всех подозреваете.
— Пять лет назад вы всучили мне совершенно бесполезное изобретение, — продолжал Чемберс. — Вы обвели меня вокруг пальца, но я не держу на вас зла. Больше того, я почти восхищаюсь вами. Потому-то я и заключил с вами контракт, который ни вы и ни один крючкотвор в мире не сумеет расторгнуть: в один прекрасный день вы откроете что— нибудь стоящее, и я хочу иметь это открытие. Миллион в год — немалая плата за то, чтобы держать вас в узде, но овчинка стоит выделки. Если бы я так не считал, вы давно уже попали бы в лапы Статсмена. А Статсмен умеет обращаться с такими, как вы.
— Как я понимаю, до вас дошли слухи, будто я работаю над чем-то, а вам не докладываю?
— Вот именно.
— Я доложу, когда будет о чем. И не раньше.
— Хорошо, — сказал Чемберс, — я просто хотел предупредить.
Крэйвен медленно поднялся на ноги.
— Разговоры с вами всегда так освежающи, — заметил он.
— Значит, надо нам беседовать почаще, — ответил Чемберс.
Крэйвен вышел вон и хлопнул дверью.
Чемберс поглядел ему вслед. Подозрительный тип; самый выдающийся ученый современности, но не тот человек, на которого можно положиться.
Президент «Межпланетной энергии» встал из-за стола и подошел к окну. Внизу раскинулся грохочущий ад Нью-Йорка, величайшего города в Солнечной системе, странного города, причудливая красота которого уживалась с приземленным прагматизмом, а фантастические супернебоскребы выполняли вполне утилитарную функцию, ибо это был город-порт множества планет.
Косые вечерние солнечные лучи мягко заискрились в стальной шевелюре президента. Плечи его загораживали почти все окно — плечи борца, причем борца в хорошей спортивной форме. Коротко подстриженные усики высокомерно топорщились над тонкогубым сжатым ртом.
Он смотрел на город, но не видел его. Перед мысленным взором президента проплывало видение мечты, уже становившейся явью. Мечты о тончайшей сети, накинутой на планеты Солнечной системы, на их спутники, на каждую пядь земли, обживаемую человечеством: рудники Меркурия и фермы Венеры, увеселительные комплексы Марса и величественные купола городов на спутниках Юпитера и Сатурна, а также огромные ледяные лаборатории Плутона.
Энергия — вот ключ ко всему, энергия аккумуляторов, которыми владеет и сдает в аренду «Межпланетная энергия». Монополия на энергию. На Венере и Меркурии переизбыток энергии, и ее выбрасывают на рынок, предлагая всем нуждающимся планетам и спутникам. Энергия… это она движет в космосе исполинские корабли, крутит колеса промышленности, обозревает купола в холодных мирах. Без нее невозможна жизнь на враждебных планетах.
На громадных энергостанциях Меркурия и Венеры аккумуляторы заряжают, а затем развозят во все уголки Солнечной системы. Аккумуляторы отдают в аренду, но никогда не продают. А поскольку они испокон веков принадлежат «Межпланетной энергии», то компания буквально держит в своих руках судьбу каждой планеты.
Несколько мелких компаний производят аккумуляторы на продажу, но их мало, и цена у них высокая. За этим бдительно следит «Межпланетная». Если кто вздумает поднять вой по поводу монополии, «Межпланетная» тут же предъявит этих производителей как доказательство того, что никаких ограничений на торговлю не существует. Законных обвинений, таким образом, можно не опасаться, а стоимость производства аккумуляторов сама по себе служит защитой от какой-либо серьезной конкуренции.
Будет ли космическое путешествие удачным или нет — все зависит от надежности и эффективности устройств, снабжающих корабль энергией. А практически всеми этими устройствами безраздельно владеет «Межпланетная», и только она.
Так, год за годом, «Межпланетная» все туже сжимала в тисках Солнечную систему. Меркурий фактически уже принадлежал компании. Марс и Венера — не более чем марионеточные государства. А теперь и правительство Юпитерианской конфедерации попало в лапы людей, признававших своим хозяином Спенсера Чемберса. Агенты и лоббисты «Межпланетной» наводнили все земные столицы, в том числе и столицу Центральной Европейской федерации, народы которой жили при абсолютной диктатуре. Потому что даже Центральной Европе нужны аккумуляторы.
«Экономическая диктатура, — проговорил Спенсер Чемберс. — Так назвал это Джон Мур Меллори». Что ж, почему бы и нет? Такая диктатура могла бы поставить во главе правительств лучшие деловые умы, она обеспечила бы рациональное управление Солнечной системой, избежав ошибок демократических правительств.
Демократии основаны на ложной предпосылке — на теории, что все люди способны управлять. Дураков она провозглашает мудрецами, бессильных и беспомощных — богатырями. Она наделяет одинаковыми политическими правами идиота и человека разумного, предоставляет одинаковые возможности ненормальному и трезвомыслящему гражданину, дает одинаковое право голоса слабаку и сильной личности. Эта форма правления зиждется на эмоциях, а не на разуме.
Лицо Спенсера Чемберса затвердело, от недавней мягкости не осталось и следа. Закатные солнечные блики заострили его черты, углубили впадины и складки, игрой светотени превратили в гранитную маску, венчающую массивную гранитную статую.
В динамичной, расширяющейся цивилизации нет места бредовым идеям Меллори. Убивать его нет смысла — даже бунтарь при определенных обстоятельствах может пригодиться, а настоящий хозяин ценностями не разбрасывается, — но его нужно убрать с дороги, засунуть подальше, туда, где его болтливый язык не будет сбивать с толку толпу. Чертов придурок! Посмотрим, поможет ли ему этот идиотский идеализм на борту тюремного корабля!
Глава 2
Рассел Пейдж задумчиво прищурился, разглядывая свое творение — прозрачное облако, четко очерченное и видимое. Видимое, как виден кусок стекла или пузырь с водой. Вот оно, внутри аппарата — облако, которого не может быть.
— Кажется, что-то получилось, Гарри, — тихо сказал ученый.
Гарри Уилсон затянулся сигаретой, свисавшей с уголка губы, выпустил из ноздрей двойную струю дыма. Глазки его нервно забегали из стороны в сторону.
— Ага, — сказал он. — Антиэнтропия.
— Как минимум, — отозвался Рассел Пейдж. — А может, и нечто большее.
— Оно полностью прекращает энергетический обмен. Словно время остановилось и все застыло в этом поле без изменений.
— Больше того, оно консервирует не только энергию вообще, энергию целого, но и энергию составляющих частей. Облако абсолютно прозрачно, но тем не менее преломляет свет. Оно не может поглощать свет, ибо это означало бы изменение энергетического содержания. В этом поле все горячее останется горячим, а холодное никогда не нагреется.
Пейдж задумчиво провел ладонью по недельной щетине. Вытащил из кармана трубку и кожаный кисет, машинально набил трубку и раскурил ее.
Все началось с эксперимента в силовом поле 348 — с наблюдения за тем, как будет реагировать на нагревание помещенный туда проводник. Нагревать его электричеством было нельзя, поскольку ток мог возмутить поле, искривить его и превратить во что-то другое. Поэтому Пейдж использовал бунзеновскую горелку.
До сих пор, прикрыв глаза, он видел перед собой тонкую серебристую проволочку, накаляющуюся докрасна в голубом пламени горелки. Темно-красная вначале, проволока становилась все светлее и ярче, пока наконец не засияла ослепительным блеском. И непрерывное жужжание трансформатора, наращивавшего силовое поле. Жужжание трансформатора, приглушенное гудение горелки и слепящий жар раскаленной проволоки.
Что-то случилось потом… что-то непостижимое, сверхъестественное. Будто в силу вступил какой-то неведомый закон, пробудив к жизни колоссальную энергию. Ее ладони — невидимые, но ощутимые — сомкнулись вокруг проволоки и пламени. И сразу же гудение горелки изменило свой тон; из щели у основания запахло газом. Нечто перекрыло отверстие латунной трубки. Некая сила, нечто…
Пламя стало прозрачным облаком. Голубой огонь и раскаленная докрасна проволока в неуловимую долю секунды обратились в преломляющее свет, но прозрачное облако, которое висело там, внутри аппарата.
Проволока утратила красный оттенок, а пламя голубой. Проволока сияла. Она не была серебристой, не была белой. У нее не осталось ни намека на цвет, и только слабое мерцание указывало на то, что проволока по-прежнему там. Бесцветное отражение. А это значит — абсолютное отражение. Самые совершенные рефлекторы отражают чуть больше 98 процентов падающего света, два же поглощенных процента окрашивают их в цвет меди, золота или хрома. Но проволока в этом силовом поле, которое мгновение назад было пламенем, отражала весь свет.
Пейдж обрезал проволоку ножницами, и она, ничуть не изменившись, осталась висеть в воздухе без всякой поддержки, внутри мерцания, не виданного до сих пор ни одним человеком.
— Туда невозможно внести энергию, — покусывая кончик трубки, сам себе сказал Пейдж. — И невозможно взять оттуда энергию. Проволока и сейчас такая же горячая, какой была в момент изменения. Но она не способна излучать свой жар. Она вообще не может излучать никакой энергии.
Ну да! Проволока тоже отражает весь свет, иначе она поглощала бы энергию и нарушала бы равновесие, установившееся на этом клочке пространства. Ведь здесь сохраняется не только энергия как таковая, но и каждый ее вид.
Но почему? Этот вопрос не давал Пейджу покоя, Почему? Чтобы продолжать исследования, он должен найти ответ.
Может, поменять поле на силовое поле 349? Не исключено, что секрет кроется где-то между этими двумя полями, где-то на почти несуществующей границе, что разделяет их.
Пейдж встал и вытряхнул из трубки пепел.
— Гарри, есть работенка, — сказал он.
Из ноздрей Уилсона выплыли струи дыма.
— Ага.
Пейдж еле подавил внезапное желание заорать и двинуть лаборанту в зубы. Этот вечный дым из ноздрей, эта вечная слюнявая сигарета, эти бегающие глазки и траур под ногтями действовали Пейджу на нервы.
Но Уилсон был гением механики. Несмотря на грязные ногти, руки у него были умные. Они умели настраивать микроскопические камеры и трехграммовые электроскопы или весы, способные измерить силу электронного удара. Как лаборанту ему не было равных. Если бы только он не отвечал на все вопросы своим несносным «ага»!
Пейдж остановился перед маленьким закутком, огороженным тяжелым стеклянным экраном. Там хранились ртутные выпрямители. Сине-зеленое свечение, исходившее от них, разлилось по лицу и плечам Пейджа зловещей мертвенной окраской. Стекло защищало ученого от чудовищного ультрафиолетового излучения, полыхавшего над лужей мерцающего жидкого металла, от этой безжалостной эманации, способной испепелить на человеке кожу буквально за пару секунд.
Ученый сощурился, но не отвел глаз. Зрелище завораживало Пейджа. Вот оно, воплощение энергии — невероятно интенсивный сгусток ослепительного пара, тонкая пленка сине-зеленого пламени, круговые колебания сверкающей лужи, яркие всполохи ионизации.
Энергия… дыхание современного человечества, сердцебиение прогресса.
В соседней комнате были аккумуляторы. Чтобы не арендовать их у «Межпланетной», Пейдж купил аккумуляторы у мелкого производителя, выпускавшего по десять-пятнадцать тысяч штук в год, — слишком мало, чтобы встревожить «Межпланетную».
Купить их Пейджу помог Грегори Маннинг. Благодаря Грегу многое стало возможным в этой маленькой лаборатории, спрятанной в самом сердце Сьерра-Невады, вдали от населенных пунктов.
Деду Грега, Джексону Маннингу, впервые удалось преодолеть гравитацию. Наследство, оставленное им внуку, приближалось к пяти миллиардам. Но это еще не все. От своего знаменитого предка Маннинг унаследовал острый, проницательный ум ученого. А от деда по материнской линии, Энтони Баррета, — деловой нюх и хватку. Однако в отличие от деда Грег не ушел с головой в бизнес. Старик Баррет заправлял на Уоллстрит в течение жизни целого поколения и стал легендой среди финансистов благодаря своему деловому чутью и поразительному умению манипулировать людьми и деньгами. Но его внук, Грегори Маннинг, приобрел мирового известность совсем в другом качестве. Ибо, унаследовав с одной стороны научные способности, а с другой — финансовые, от каких-то отдаленных и неведомых предков он получил в дар тягу к путешествиям, которая бросала его в самые укромные уголки Солнечной системы.
Именно Грегори Маннинг финансировал и возглавил спасательную экспедицию, вызволившую первых исследователей из мрачной ледяной пустыни Плутона, когда их корабль потерпел крушение. А потом победил в юпитерианском дерби, пулей просвистев на своей ракете вокруг огромной планеты и установив рекорд Солнечной системы. И не кто иной, как Грегори Маннинг, нырнул в венерианские болота и живьем вытащил оттуда загадочную ящерицу, о которой ходило столько слухов. И он же доставил на Меркурий сыворотку, когда жизнь десятка тысяч людей зависела исключительно от скорости двигателей, мчавших блистающий корабль по направлению к Солнцу.
Рассел Пейдж знал его еще с колледжа. Они вместе ставили опыты в лаборатории, проводили бесконечные часы в дебатах о научных теориях. Оба любили одну и ту же девушку, оба потеряли ее, вместе скорбели об утрате… и утопили горе в трехдневной пьянке, вошедшей в историю университетского городка.
После выпуска Грегори Маннинг отправился навстречу мировой славе — исколесил все планеты, за исключением Юпитера и Сатурна, посетил каждый обитаемый спутник, взбирался на лунные кратеры, погружался в венерианские болота, пересекал марсианские пустыни, гонимый неуемной жаждой все повидать и испытать на собственном опыте. А Рассел Пейдж окунулся в безвестность и похоронил себя в научных исследованиях, шаг за шагом приближаясь к цели своих трудов
— открытию нового источника энергии… дешевой энергии, способной предотвратить угрозу диктатуры «Межпланетной».
Пейдж отвернулся от закутка с выпрямителями.
— Возможно, скоро у меня будет что показать Грегу, — сказал он сам себе. — Может быть, после стольких лет…
Грегори Маннинг примчался через сорок минут после звонка Пейджа в Чикаго. Ученый, поджидавший Грега на крошечной лужайке, что опоясывала дом, соединенный с лабораторией, увидел лишь мгновенный промельк самолета, который с пронзительным воем пронесся к небольшому взлетному полю и совершил идеальную посадку.
Торопясь навстречу Грегу, вылезавшему из самолета, Рассел отметил про себя, что его друг ничуть не изменился, хотя они уже год как не виделись. Что раздражало в Маннинге, так это его вечная молодость.
Грег был в бриджах, сапогах и старом твидовом пальто; вокруг шеи развевался ярко-голубой шарф. Он приветственно махнул рукой и устремился вперед по тропинке; до Расса донесся скрип гравия под его сапогами.
Лицо Грега было сурово, как обычно. Чистое, гладкое лицо, тяжелое, с непреклонным взглядом.
Его пожатие чуть не раздавило руку Расса, но тон был довольно резким:
— Ты говорил очень возбужденно, Расс.
— У меня есть на то причина. Кажется, наконец я что-то нашел.
— Атомную энергию? — спросил Маннинг. В голосе его не было ни намека на волнение, только чуть затвердели морщинки у глаз, а на щеках еле заметно обозначились желваки.
Расс помотал головой.
— Не атомную. Если это энергия, то скорее материальная — секрет энергии материи.
Они остановились перед двумя креслами на лужайке.
— Давай присядем, — предложил Расс. — Рассказать тебе об этом я могу и здесь, а покажу немного позже. Мне не часто приходится бывать на воздухе.
— Приятное местечко, — заметил Грев. — Соснами пахнет.
Лаборатория прилепилась на вершине скалы в 7000 футах над уровнем моря. Впереди скала круто обрывалась вниз, открывая вид на долину с серебрящимся в лучах полуденного солнца ручьем. Сзади по склонам карабкались сосны, вдали мерцали белоснежные шпили гор.
Расс выудил из кармана кожаного пиджака табак и трубку, щелкнул зажигалкой.
— Вот как это было, — начал он и, удобно развалившись в кресле, рассказал о первом эксперименте.
Маннинг внимательно слушал.
— А теперь самое интересное, — продолжал Расс. — У меня и до того были смутные надежды, но на верный след, пожалуй, я напал именно тогда. Я взял металлический прут — ну, знаешь, обычный присадочный пруток — и ткнул им в сгустившееся силовое поле, если его можно так назвать… хотя это название ничего не отражает. Прут вошел. С трудом, правда, но вошел. И хотя поле выглядело совершенно прозрачным, прута не было видно, даже когда я просунул его так глубоко, что он уже должен был вылезти с обратной стороны. Такое впечатление, будто он даже не входил в шар. Будто я просто сложил прут, причем его плотность возрастала вместе с моими усилиями, словно я вталкивал прут внутрь его же самого. Хотя это, конечно, невозможно.
Расс умолк и пыхнул трубкой, не отрывая глаз от снежных вершин в пурпурной дали. Маннинг ждал.
— В конце концов прут вышел наружу, — снова заговорил Расс. — Заметь: вышел, хотя, если верить своим глазам, я мог бы поклясться, что он не входил в сферу. Но вышел он под прямым углом по отношению к тому месту, куда я его совал.
— Погоди секундочку! — сказал Маннинг. — Тут что-то не так. Ты повторял опыт?
— Я повторял его раз десять, и результат все время был один и тот же. Но слушай дальше, Когда я вытащил прут из шара — это было несложно, — он стал на пару дюймов короче. Я сам себе не поверил. Поверить в это было еще труднее, чем в то, что прут отклонился на девяносто градусов. Я замерил все пруты, убедился, что ошибка исключена, и тщательно записал данные. Каждый прут укорачивался примерно на два дюйма после того, как вылезал из шара. И все они меняли внутри сферы направление и выходили совсем не там, где должны были.
— У тебя есть какое-нибудь объяснение? — холодный голос Маннинга зазвенел от волнения.
— Скорее теории, чем объяснения. Видишь ли, прут, засунутый в шар, становится невидим, будто его там и нет. А может, его там и вправду нет. Сферу невозможно ничем потревожить, иначе в ней изменилось бы соотношение потенциальной и кинетической энергии. Похоже, это основное предназначение сферы — оставаться неизменной. Если бы прут коснулся проволоки внутри поля, он бы на нее надавил, прогнул, то есть воздействовал бы на нее силой и уменьшил бы величину потенциальной энергии. Поэтому прут должен был как-то пройти, не задевая проволоки. Мне кажется, он вошел в какую-то высшую плоскость существования и обогнул проводник. При этом прут вынужден был сделать столько поворотов — четырехмерных поворотов, что утратил часть своей длины. А может, у него просто увеличилась плотность, я не знаю. Возможно, этого никто никогда не узнает.
— Почему ты не рассказал мне раньше? — требовательно спросил Маннинг. — Я прилетел бы и помог. Помощник из меня не ахти какой, но все же я мог бы пригодиться.
— У тебя все еще впереди. Мы только начинаем. Я хотел убедиться, что нашел нечто стоящее, прежде чем дергать тебя. Я проводил с той первой сферой и другие опыты. Например, выяснил, что металл, всунутый в сферу, проводит электрический ток: это доказывает, что металл вовсе не находится внутри сферы. Через нее можно пропихнуть стекло целым и невредимым. Не гибкое стекло, а обычные хрупкие стеклянные палочки. Они не ломаются, но тоже укорачиваются. Можно затолкать в поле и трубку с водой, правда, с большими усилиями. Что все это значит — ума не приложу.
— Ты сказал, что проводил опыты с первой сферой. У тебя есть и другие?
Расс встал.
— Пошли, Грег, — сказал он и ухмыльнулся. — Чтобы это оценить, надо увидеть своими глазами.
Аппарат выглядел более громоздким и тяжелым, чем тот, в котором Расс получил первую сферу энергии. Пять энергоизлучателей, подключенные к аккумуляторной батарее, были нацелены в пространство между четырьмя большими медными блоками.
Расс включил рубильник, и вспыхнули лучи энергии. Вначале довольно тусклые, они становились все более интенсивными, почти слепящими. Глухое ворчание энергоустановки сменилось непрерывным воем.
Лучи изменили окраску — сделались голубоватыми, приобретя типичный цвет ионизированного воздуха. Это были просто лучи энергии, сходящиеся в общем центре, но вели они себя как-то странно: вместо того чтобы идти дальше в пространство, они обрывались в точке пересечения. Доходили до центра и останавливались. Над ними поднималось ослепительное сияние, которое стало медленно вращаться, когда где-то тихонько зажужжал мотор, еле слышный сквозь бешеный рев, заполнивший лабораторию.
Свет стал вращаться быстрее — и образовал силовую сферу. Лучи опали вниз и заметно померкли. Сфера росла, заполняя пространство между медными блоками. Коснулась одного из них и легонько срикошетила к другому. Еще немного разбухла — и вдруг, заглушив весь прежний шум, по ушам полоснул пронзительный жуткий визг: таким чудовищным было трение между силовым полем и металлом при соприкосновении сферы с медным блоком.
Казалось, содрогнулась вся лаборатория; лучи дернулись и погасли, визг прекратился, рев умолк. Автоматически сработало реле, и над комнатой нависла тяжелая тишина.
Сфера исчезла! Только слабая рефракция осталась на ее месте. И тонкая полоска меди, отражающая абсолютно весь свет… бесцветная полоска, но Маннинг знал, что это медь, потому что она была продолжением больших медных блоков.
Мысли его смешались, сумбурно заметались по кругу. Внутри этой сферы находилась вся энергия, которую почти целую минуту испускали пять гигантских излучателей, включенных на полную мощность. Сжатая энергия! Энергия, способная взорвать эти горы до основания, если выпустить ее всю разом. Энергия, пойманная в ловушку и сдерживаемая каким-то особым свойством пограничного состояния между силовыми полями 348 и 349.
Расс прошел через комнату к маленькому вездеходу на резиновых гусеницах, который передвигался с помощью автономных аккумуляторных батарей. Ученый ловко отманеврировал вездеходик к противоположной стене, выбрал металлический стержень диаметром четыре дюйма и длиной пять футов и, удерживая его магнитным подъемником, закрепил в захватах рукоподобного манипулятора в передней части машины. А затем развернул вездеход к силовому полю.
Железная рука с размахом опустилась вниз, втыкая в сферу стальной стержень. Восемь дюймов его пропали в силовом поле, и тут манипулятор задрожал, издал громкий треск и остановился. Комната наполнилась вонью от сгоревшей изоляции, электромотор тарахтел, резиновые гусеницы верещали, машина стонала от перенапряжения, но стержень не продвинулся больше ни на дюйм.
Расс выключил машину и отступил назад.
— Теперь ты имеешь представление, — торжественно проговорил он.
— Фокус в том, — отозвался Грев, — как это поле ликвидировать.
Расс молча включил рубильник. С внезапным яростным воем лучи накинулись на сферу… но на сей раз она не материализовалась. И вновь лаборатория содрогнулась, будто через нее прошла волна, искривляющая пространство и время.
Так же неожиданно, как появилась, волна исчезла. Но вслед за ней бесшумно пронеслось нечто гигантское, невообразимо мощное… и явственно ощутимое. Как будто беззвучный безвоздушный порыв ветра промчался в ночной тиши мимо них и сквозь них, сквозь всю лабораторию и замер вдали. Но когда исчезла сфера и унесся прочь порыв энергии, пропавшая часть стального стержня так и не появилась. Манипулятор застыл в гротескной позе над пустым пространством, сжимая в тисках стержень, восемь дюймов которого, вошедшие в сферу, пропали без следа. Срез был таким ровным, что конец стержня превратился в идеальное вогнутое зеркало.
— Где он? — спросил Маннинг. — В этом высшем измерении?
Расс покачал головой.
— Ты почувствовал ощущение порыва? Не исключено, что это энергия материи унеслась в какое-то другое пространство. Возможно, мы нашли ключ к энергии материи!
Грегори Маннинг уставился на стержень.
— Я остаюсь с тобой, Расс. Хочу разобраться, что к чему.
— Я в этом не сомневался, — сказал Расс.
В глазах у Маннинга вспыхнули победные искры.
— А когда мы закончим, мы сокрушим «Межпланетную». Освободим от ее мертвой хватки Солнечную систему. — Он умолк, взглянул на Пейджа и прошептал: — Господи, Расс, ты понимаешь, что у нас в руках?
— Думаю, да, Грег, — серьезно сказал ученый. — Генераторы энергии материи. Энергии настолько дешевой, что ее хоть даром раздавай — на всех хватит и перехватит!
Глава 3
Расс склонился над клавиатурой в рулевой рубке «Кометы» и уставился на клавиши. Формула введена. Осталось лишь нажать на кнопку — и станет ясно, причем ясно безоговорочно, удалось ли им проникнуть в самое сердце энергии материи и действительно ли у них в руках ключ к энергии, способной насытить всю Солнечную систему.
Ученый оторвал взгляд от клавиатуры и посмотрел в иллюминатор. В чернильной тьме космоса слабо светилась голубоватая нить — тоненькая линия, отходившая от корабля и пропадавшая во мраке.
За сто тысяч миль отсюда второй конец нити соприкасается с поверхностью стального шара… крошечной капли в необозримом океане пространства.
Расс задумчиво глядел на тонкий голубой луч. Немало энергии ушло на то, чтобы создать его, чтобы сохранить его прямым, тугим и ровным на протяжении всех ста тысяч миль. Но такая дистанция была необходима, а энергии у них хватало. Ее утробное урчание, исходившее из недр корабля, почти заглушало визгливое пение двигателей.
Ученый слышал, как нетерпеливо переминается с ноги на ногу у него за спиной Гарри Уилсон, чувствовал едкий запах его сигареты.
— Не тяни, Расс, жми на кнопку, — холодно проговорил Маннинг. — Рано или поздно мы должны это узнать.
Палец Расса замер над кнопкой. Если все сработает, как задумано, сейчас он в одно мгновение освободит энергию, заключенного в шаре — маленьком стальном шарике весом не больше унции. По тугому голубому лучу скользнет разрушительный импульс…
Палец надавил на кнопку.
Космос перед ними полыхнул огнем. На мгновение все пространство объяла свирепая вспышка пламени, жадно лизнувшего холодными синими языками отдаленные планеты. Вспышка такая яркая, что ее увидели даже на спутниках Юпитера, за триста миллионов миль отсюда. Эта вспышка, озарившая ночную сторону земного шара, заставит астрономов броситься к телескопам, а метранпажей ночных газет — к кассам со шрифтами, чтобы набрать заголовки величиной во всю полосу.
Расс медленно повернулся к другу.
— Она у нас в руках, Грег. Никаких сомнений! Мы проверили формулы на практике и теперь знаем, на что она способна.
— Не совсем, — возразил Грег. — Мы знаем, что можем заставить ее работать, но у меня такое чувство, будто мы только начинаем постигать возможности этой энергии.
Расс, утонув в кресле, скользнул невидящим взглядом по рубке. Используя специальные токоприемники, можно генерировать переменный ток какой угодно частоты. И энергию материи они смогут высвобождать в любых количествах и на любой длине волны, в диапазоне от самых длинных радиоволн до самых жестких космических излучений. Для измерения количества электроэнергии сгодятся обычные вольтметры и амперметры. Но энергия материи — дело другое. Проникнув в глубь вещества, она просто расплавит любой прибор, которым ее попытаются измерить.
Зато теперь стало ясно, какую силищу им удалось выпустить на волю. Разорвав за долю секунды энергетические связи в крохотном кусочке стали, они освободили энергию, вспыхнувшую на миг ярче самого Солнца.
— Слушай, Грег, — сказал Расс, — а ведь не часто можно назвать какое-то событие началом новой эры. Но сейчас мы действительно стоим на пороге новой эры — эры неограниченной энергии. Меня это даже пугает.
Вплоть до последнего столетия основными источниками энергии для человечества служили уголь, нефть и кислород, но, поскольку запасы ископаемых истощались, людям пришлось искать другие ресурсы. И они вспомнили о своей давней мечте получать энергию непосредственно от Солнца. В 2048 году Паттерсон усовершенствовал фотоэлементы. А затем аккумуляторы Александерсона сделали возможной передачу жизнетворной энергии в самые отдаленные уголки Системы. И тогда на Марсе, Венере и даже на Земле, хотя и в меньшей степени, выросли как грибы огромные энергостанции, а «Межпланетная» под мудрым руководством Спенсера Чемберса захватила контроль над рынком.
Использование фотоэлементов и аккумуляторов подстегнуло развитие межпланетной торговли и колонизацию планет. Раньше, когда люди еще не умели аккумулировать солнечную энергию, космические корабли летали на ракетном топливе и колониям, не имевшим доступных источников энергии, приходилось вести жестокую борьбу за выживание.
Во внешних мирах было достаточно и угля, и нефти, недоставало лишь последнего компонента — кислорода. Уголь на Марсе, например, приходилось сжигать под искусственным давлением, как в допотопных карбюраторах. Процесс, прямо скажем, малоэффективный: угля сжигают тонны, а энергии — кот наплакал.
И даже фотоэлементы, когда их пытались заряжать на дальних планетах, не давали желаемого результата: расстояние от Солнца до Земли оказалось предельным для эффективности солнечной энергии.
Расс запустил руку в карман потрепанного кожаного пиджака, выудил трубку с кисетом и задумчиво набил табак.
— Три месяца, — сказал он. — Три месяца дьявольски напряженной работы.
— Ага, — вздохнул Уилсон. — Потрудились будь здоров.
Лицо у Гарри было изможденным, глаза покраснели от усталости. Он выпустил дым из ноздрей и спросил:
— Как насчет небольших каникул на Земле?
— Можешь отдохнуть, если хочешь, — улыбнулся Расс. — Но мы с Грегом будем продолжать.
— Да, нельзя терять ни минуты, — подтвердил Маннинг. — Если Спенсер Чемберс пронюхает о нашем открытии, он ни перед чем не остановится, лишь бы нам помешать.
Уилсон выплюнул сигарету.
— Почему бы вам не запатентовать открытие? Патент — надежная защита.
Расс грустно усмехнулся.
— Бесполезно, — сказал Грег. — Чемберс собьет нас с ног за милю до финишной ленточки. С таким же успехом можно отдать открытие прямо ему в руки.
— Вы, ребята, можете вкалывать до потери пульса, — заявил Уилсон,
— а я беру отпуск. Три месяца болтаться в космосе — это слишком долго.
— Мне так не показалось, — холодно отрезал Грег.
Да, подумал Расс, три месяца промчались как одно мгновение. Работали они как проклятые, спали и ели урывками, но Расс этого не замечал. А трудиться в космосе пришлось потому, что они не решились провести испытание на Земле, откровенно напуганные мощью вызванной к жизни энергии.
Расс взглянул на Маннинга.
Три прошедших месяца не оставили на нем никакого отпечатка, ни намека на усталость или перенапряжение. Теперь Расс понимал, как его другу удалось совершить свои знаменитые подвиги. Это ж стальной человек, для него не существует преград!
— Дел у нас невпроворот, — сказал Маннинг.
Расс откинулся в кресле, пыхнул трубкой.
Да, сделать предстояло немало. Например, решить проблему передачи энергии. Чтобы передать на расстояние энергию такой мощи, какую они способны произвести, потребуются медные или серебряные стержни толщиной с человеческую ляжку, и даже в этом случае напряжение будет настолько сильным, что сможет пробить двухфутовый воздушный зазор.
Ясно, что их нынешний маломощный аппарат не годится. Сколько изоляции ни наматывай, при таком количестве энергии сама атмосфера станет проводником. А если попытаться передать энергию просто механическим вращением оси, то какая же потребуется ось, чтобы сделать процесс безопасным и управляемым?
— Ох, черт, — сказал вдруг Расс, — Пора возвращаться на Землю.
Гарри Уилсон наблюдал за парочкой, которая вылезла из аэротакси, поднялась по широким ступеням и скрылась за волшебным порталом Марсианского клуба. Гарри представил себе клубную обстановку, предупредительную обслугу, экзотическую атмосферу ресторана, превосходные прохладительные напитки — в баре изумительные коктейли, смешанные из сока плодов, собранных в джунглях Венеры и искусственно орошаемых садах Марса.
Уилсон втянул в себя сигаретный дым и побрел по воздушной магистрали. Вверху, внизу и по сторонам расплескался во всем своем гордом великолепии блистательный Нью-Йорк. В ушах не смолкала песнь городского прибоя.
Над головой на две тысячи футов к небу вздымались остроконечные стальные шпили, сияющие в лучах полуденного солнца, — архитектура, отмеченная печатью чужих миров.
Уилсон обернулся и вновь поглядел на Марсианский клуб. Нужно иметь тугой кошелек, чтобы войти в эту дверь, посмаковать коктейли, скользящие вдоль стойки бара, поглазеть на картинки на полу, послушать игру оркестра.
Гарри постоял, собираясь с мыслями, потом выплюнул сигарету, развернулся и решительно зашагал к автоматическому лифту.
Спустившись на третий уровень, он зашел в ресторан «Мехо», уселся за столик и заказал роботу-официанту обед, нажав на клавиши меню, отделанные слоновой костью.
Он лениво жевал, яростно втягивал в себя дым и думал. Взглянул на часы — уже почти два. Подошел к кассе, сунул в щель металлический чек; касса, щелкнув, выдала ему взамен пропускной жетон на выход.
— Благодарю вас, приходите еще, — пропел робот-кассир.
— Не за что, — буркнул Уилсон.
Выйдя из ресторана, он живо устремился вперед и, прошагав десять кварталов, подошел к зданию, объединявшему под одной крышей четыре квадратных корпуса. Над массивными воротами в бериллиевую сталь была вмонтирована карта Солнечной системы, своего рода космические часы, которые показывали движение планет по орбитам вокруг Солнца. Карту венчала блестящая золотая надпись: «Межпланетная компания».
Именно отсюда Спенсер Чемберс управлял своей энергетической империей.
Уилсон вошел в здание.
Глава 4
Наконец новый аппарат был готов. Массивные стальные блоки, соединенные решетчатыми балками, загромоздили почти всю лабораторию. Этой конструкции предстояло выдержать невообразимо мощный напор неизвестных доселе космических сил.
Рассел Пейдж, осторожно нажимая на клавиши, ввел в контрольное устройство уравнения. Потом, задумчиво посасывая трубку, принялся их проверять и перепроверять.
Гарри Уилсон, прищурив глазки, наблюдал за ним,
— И чего теперь будет? — спросил он.
— Поживем — увидим, — ответил Расс. — Мы представляем себе, что должно произойти, мы надеемся, что это произойдет, но полной уверенности у нас нет. Мы работаем в совершенно новых условиях.
Грегори Маннинг, глядя на исполинский аппарат из-за заваленного бумагами стола, тихо проговорил:
— Эта штука просто обязана стать космическим двигателем. У нее есть все данные для перемещения объектов в космосе. Неограниченная энергия при минимуме затрат топлива. Мгновенная эффективность. Абсолютная независимость от внешних условий, так как она создает свою собственную среду. — Он покачал головой. — Разгадка где-то совсем близко. Я нутром чую, что мы вот-вот к ней подберемся.
Расс подошел к столу, порылся в бумагах, выбрал несколько листочков и потряс ими в воздухе.
— Я думал, что нашел ответ, — сказал он. — Но, видно, где-то ошибся. Не включил в уравнения какой-то фактор.
— Придется тебе еще попотеть над ними, — заметил Грег.
— Но ведь все дело в силе отталкивания, — удрученно произнес Расс.
— А ее у нас, видит Бог, хватает.
— Ее даже слишком много, — сказал Уилсон, выпустив очередную струйку дыма.
— Не слишком, — поправил его Грег. — Просто она неуправляема. Ты, Уилсон, чересчур спешишь с выводами.
— Но расчеты показывают, что процесс не должен быть прогрессирующим, — сказал Расс. — Если верить уравнениям, то сила отталкивания, то есть антигравитация, должна расти в течение часа, пока не вытолкнет корабль за пределы Солнечной системы. Со сверхсветовой скоростью — мы даже не знаем, во сколько раз быстрее скорости света.
— Забудь об этом, — посоветовал Грег. — На практике все равно ничего не получится. Сила отталкивания будет расти в геометрической прогрессии — у тебя же там квадратичный ряд с одной константой. Для космического полета это не годится. Представь, что будет твориться на борту: ты стартуешь с дикой перегрузкой и только начинаешь приходить в себя, как получаешь еще один толчок, который размажет тебя по стенке. Кораблю такого не выдержать, я уже не говорю о людях.
— Может, теперь выйдет? — с надеждой проговорил Маннинг.
— Не исключено, — откликнулся Расс. — Во всяком случае мы попробуем. Формула 578.
— Фокус должен получиться, — сказал Грег. — Это же новый подход к проблеме гравитации! Формула позволяет сместить гравитационные линии, искривить их, направить в другую сторону. А стоит только изменить направление гравитации — и в нашем распоряжении окажется превосходный космический двигатель. Не хуже антигравитационного. Даже лучше, поскольку он гораздо легче и точнее поддается управлению.
Расс положил на стол стопку исписанных листков, раскурил трубку и подошел к аппарату.
— С Богом! — сказал он и протянул руку к рычагу управления. Генератор энергии материи, встроенный в аппарат, с ревом ожил и послал мощный заряд в массивные провода. Грянул гром, лаборатория вздрогнула от удара.
Уилсон, пристально наблюдавший за аппаратом, сдавленно вскрикнул. Перед глазами все поплыло, закружилось вихрем. Стены, казалось, вот-вот рухнут на голову. Все предметы, в том числе и аппарат, исказились до неузнаваемости. За пультом управления сидел жутко перекореженный Расс, а посреди этого бедлама двигалась и жестикулировала карикатура на человека странная, вывихнутая фигура Маннинга.
Уилсон попытался перебороть головокружение. Сделал шаг вперед
— но пол вздыбился ему навстречу, ударил по ступне и сбил с ног. Сигарета вывалилась изо рта, покатилась по полу.
Расс что-то кричал, но слов было не разобрать. Звуки долетали искаженными: то слишком громкие, заглушающие рев аппарата, а то вдруг еле слышные. Смысла Уилсон не уловил.
А в ушах непрерывно звучал какой-то странный, ни на что не похожий свист, будто откуда-то издалека тоненький, пронзительный, душераздирающий.
Преодолевая подступившую тошноту, Уилсон на карачках дополз до двери, распахнул ее и вывалился из лаборатории. Неверными шагами пересек лужайку и, задыхаясь, вцепился в столбик солнечных часов.
Потом оглянулся, посмотрел на здание — и обомлел. Деревья, окружавшие дом, наклонились к нему, словно согнутые шквальным порывом ветра. Каждая ветка, каждый трепещущий листочек изо всех сил тянулись к зданию — но никакого ветра не было!
И тут Уилсон заметил еще одну деталь. С какой бы стороны от дома ни росли деревья, все они клонились к лаборатории… к этой грохочущей, ревущей, стенающей машине.
А в лаборатории пустая склянка вдруг свалилась со стола и разлетелась на мелкие кусочки, серебристым звоном разбитого стекла протестуя против жуткого рева энергии, сотрясавшего стены.
Маннинг, с трудом удерживаясь на ногах, подошел к Рассу. Расс прокричал ему в самое ухо:
— Управляемая гравитация! Концентрация гравитационных линий!
Бумаги соскользнули со стола, затряслись на полу в безумной пляске. Жидкости в колбах, утратив покой, поползли вверх по стеклянным стенкам. Кресло, взбрыкнув, накренилось и как бешеное помчалось к двери.
Расс выключил аппарат. Рев тут же прекратился. Жидкости вернулись в нормальное состояние, кресло шлепнулось на бок, бумаги с тихим шелестом приземлились на пол.
Двое друзей переглянулись. Расс утер рукавом рубашки капельки пота со лба, хотел затянуться — но трубка давно потухла.
— Грег, у нас есть кое-что получше, чем антигравитация! — ликующе воскликнул он. — Можешь назвать это позитивной гравитацией, если угодно… и, главное, управляемой! Твой дед свел гравитацию к нулю. Мы его переплюнули.
— Ты создал центр притяжения. — Грег указал на аппарат. — А дальше что?
— Но это не просто центр притяжения, тут замешано четвертое измерение. Мы получили нечто вроде четырехмерной линзы, в фокусе которой сконцентрированы гравитационные линии. Из центра, находящегося в четвертом измерении, гравитация равномерно высвобождается в трехмерное пространство, — но это мы отрегулируем. Наши антиэнтропийные зеркала заставят ее действовать в нужном направлении.