Отделкой золотой блистает мой кинжал;[170]Клинок надежный, без порока;Булат его хранит таинственный закал,Наследье бранного востока.



Наезднику в горах служил он много лет.Не зная платы за услугу;Не по одной груди провел он страшный следИ не одну прорвал кольчугу.



Забавы он делил послушнее раба,Звенел в ответ речам обидным.В те дни была б ему богатая резьбаНарядом чуждым и постыдным.



Он взят за Тереком отважным казакомНа хладном трупе господина,И долго он лежал заброшенный потомВ походной лавке армянина.



Теперь родных ножон, избитых на воине,Лишен героя спутник бедный,Игрушкой золотой он блещет на стене —Увы, бесславный и безвредный!



Никто привычною, заботливой рукойЕго не чистит, не ласкает,И надписи его, молясь перед зарей,Никто с усердьем не читает…



В наш век изнеженный…



В наш век изнеженный не так ли ты, поэт,Свое утратил назначенье,На злато променяв ту власть, которой светВнимал в немом благоговенье?



Бывало, мерный звук твоих могучих словВоспламенял бойца для битвы,Он нужен был толпе, как чаша для пиров,Как фимиам в часы молитвы.



Твой стих, как божий дух, носился над толпойИ, отзыв мыслей благородных,Звучал, как колокол на башне вечевойВо дни торжеств и бед народных.



Но скучен нам простой и гордый твой язык,Нас тешат блестки и обманы;Как ветхая краса, наш ветхий мир привыкМорщины прятать под румяны…



Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк!Иль никогда, на голос мщенья,Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,Покрытый ржавчиной презренья?..



1839

Ребенка милого рожденье…



Ребенка милого рожденье[171]Приветствует мой запоздалый стих.Да будет с ним благословеньеВсех ангелов небесных и земных!Да будет он отца достоин,Как мать его, прекрасен и любим;Да будет дух его спокоенИ в правде тверд, как божий херувим.Пускай не знает он до срокаНи мук любви, ни славы жадных дум;Пускай глядит он без упрекаНа ложный блеск и ложный мира шум;Пускай не ищет он причиныЧужим страстям и радостям своим,И выйдет он из светской тиныДушою бел и сердцем невредим!



Не верь себе

Que nous font apres tout les vulgaires abois De tous ces charlatans, qui donnent de la voix, Les marchands de pathos et les faiseurs d\'emphase Et tous les baladins qui dansent sur la phrase? A. Barbier[172]
Оно — тяжелый бред души твоей больной[173]Иль пленной мысли раздраженье.В нем признака небес напрасно не ищи:То кровь кипит, то сил избыток!Скорее жизнь свою в заботах истощи,Разлей отравленный напиток!



Случится ли тебе в заветный, чудный мигОтрыть в душе давно безмолвнойЕще неведомый и девственный родник,Простых и сладких звуков полный, —Не вслушивайся в них, не предавайся им,Набрось на них покров забвенья:Стихом размеренным и словом ледянымНе передашь ты их значенья.



Закрадется ль печаль в тайник души твоей,Зайдет ли страсть с грозой и вьюгой, —Не выходи тогда на шумный пир людейС своею бешеной подругой;Не унижай себя. Стыдися торговатьТо гневом, то тоской послушной,И гной душевных ран надменно выставлятьНа диво черни простодушной.



Какое дело нам, страдал ты или нет?На что нам знать твои волненья,Надежды глупые первоначальных лет,Рассудка злые сожаленья?Взгляни: перед тобой играючи идетТолпа дорогою привычной;На лицах праздничных чуть виден след забот.Слезы не встретишь неприличной.



А между тем из них едва ли есть один,Тяжелой пыткой не измятый,До преждевременных добравшийся морщинБез преступленья иль утраты!..Поверь: для них смешон твой плач и твой укор,С своим напевом заученным,Как разрумяненный трагический актер,Махающий мечом картонным…



Три пальмы

(Восточное сказание)[174]
В песчаных степях аравийской землиТри гордые пальмы высоко росли.Родник между ними из почвы бесплодной,Журча, пробивался волною холодной,Хранимый, под сенью зеленых листов,От знойных лучей и летучих песков.



И многие годы неслышно прошли;Но странник усталый из чуждой землиПылающей грудью ко влаге студенойЕще не склонялся под кущей зеленой,И стали уж сохнуть от знойных лучейРоскошные листья и звучный ручей.



И стали три пальмы на бога роптать:«На то ль мы родились, чтоб здесь увядать?Без пользы в пустыне росли и цвели мы,Колеблемы вихрем и зноем палимы,Ничей благосклонный не радуя взор?..Не прав твой, о небо, святой приговор!»



И только замолкли — в дали голубойСтолбом уж крутился песок золотой,Звонков раздавались нестройные звуки.Пестрели коврами покрытые вьюки,И шел, колыхаясь, как в море челнок,Верблюд за верблюдом, взрывая песок.



Мотаясь, висели меж твердых горбовУзорные полы походных шатров;Их смуглые ручки порой подымали,И черные очи оттуда сверкали…И, стан худощавый к луке наклони,Араб горячил вороного коня.



И конь на дыбы подымался порой,И прыгал, как барс, пораженный стрелой:И белой одежды красивые складкиПо плечам фариса вились в беспорядке;И, с криком и свистом несясь по песку,Бросал и ловил он копье на скаку.



Вот к пальмам подходит, шумя, караванВ тени их веселый раскинулся стан.Кувшины звуча налилися водою,И, гордо кивая махровой главою,Приветствуют пальмы нежданных гостей,И щедро поит их студеный ручей.



Но только что сумрак на землю упал,По корням упругим топор застучал.,И пали без жизни питомцы столетий!Одежду их сорвали малые дети,Изрублены были тела их потом,И медленно жгли их до утра огнем.



Когда же на запад умчался туман,Урочный свой путь совершал караван;И следом печальным на почве бесплоднойВиднелся лишь пепел седой и холодный;И солнце остатки сухие дожгло,А ветром их в степи потом разнесло.



И ныне все дико и пусто кругом —Не шепчутся листья с гремучим ключом:Напрасно пророка о тени он просит —Его лишь песок раскаленный заноситДа коршун хохлатый, степной нелюдим,Добычу терзает и щиплет над ним.



Молитва



В минуту жизни трудную[175]Теснится ль в сердце грусть:Одну молитву чуднуюТвержу я наизусть.



Есть сила благодатнаяВ созвучье слов живых,И дышит непонятная,Святая прелесть в них.



С души как бремя скатится,Сомненье далеко —И верится, и плачется,И так легко, легко…



Дары Терека



Терек воет, дик и злобен,[176]Меж утесистых громад,Буре плач его подобен,Слезы брызгами летят.Но, по степи разбегаясь,Он лукавый принял видИ, приветливо ласкаясь,Морю Каспию журчит:



«Расступись, о старец море,Дай приют моей волне!Погулял я на просторе,Отдохнуть пора бы мне.Я родился у Казбека,Вскормлен грудью облаков,С чуждой властью человекаВечно спорить был готов.Я, сынам твоим в забаву,Разорил родной ДарьялИ валунов им, на славу,Стадо целое пригнал».



Но, склонясь на мягкий берег,Каспий стихнул, будто спит,И опять, ласкаясь, ТерекСтарцу на ухо журчит:



«Я привез тебе гостинец!То гостинец не простой:С поля битвы кабардинец,Кабардинец удалой.Он в кольчуге драгоценной,В налокотниках стальных:Из Корана стих священныйПисан золотом на них.Он угрюмо сдвинул брови,И усов его краяОбагрила знойной кровиБлагородная струя;Взор открытый, безответный,Полон старою враждой;По затылку чуб заветныйВьется черною космой».



Но, склонясь на мягкий берег,Каспий дремлет и молчит;И, волнуясь, буйный ТерекСтарцу снова говорит:



«Слушай, дядя: дар бесценный!Что другие все дары?Но его от всей вселеннойЯ таил до сей поры.Я примчу к тебе с волнамиТруп казачки молодой,С темно-бледными плечами,С светло-русою косой.Грустен лик ее туманный,Взор так тихо, сладко спит,А на грудь из малой раныСтруйка алая бежит.По красотке молодицеНе тоскует над рекойЛишь один во всей станицеКазачина гребенской.Оседлал он вороного,И в горах, в ночном бою,На кинжал чеченца злогоСложит голову свою».



Замолчал поток сердитый,И над ним, как снег бела,Голова с косой размытой,Колыхался, всплыла.



И старик во блеске властиВстал, могучий, как гроза,И оделись влагой страстиТемно-синие глаза.



Он взыграл, веселья полный, —И в объятия своиНабегающие волныПринял с ропотом любви.



Памяти А. И. О<доевско>го

1

Я знал его: мы странствовали с ним[177]В горах востока, и тоску изгнаньяДелили дружно; но к полям роднымВернулся я, и время испытаньяПромчалося законной чередой;А он не дождался минуты сладкой:Под бедною походною палаткойБолезнь его сразила, и с собойВ могилу он унес летучий ройЕще незрелых, темных вдохновений,Обманутых надежд и горьких сожалений!

2

Он был рожден для них, для тех надежд,Поэзии и счастья… Но, безумный —Из детских рано вырвался одеждИ сердце бросил в море жизни шумной,И свет не пощадил — и бог не спас!Но до конца среди волнений трудных,В толпе людской и средь пустынь безлюдныхВ нем тихий пламень чувства не угас:Он сохранил и блеск лазурных глаз,И звонкий детский смех, и речь живую,И веру гордую в людей, и жизнь иную.

3

Но он погиб далеко от друзей…Мир сердцу твоему, мой милый Саша!Покрытое землей чужих полей,Пусть тихо спит оно, как дружба нашаВ немом кладбище памяти моей!Ты умер, как и многие, без шума,Но с твердостью. Таинственная думаЕще блуждала на челе твоем,Когда глаза закрылись вечным сном;И то, что ты сказал перед кончиной,Из слушавших тебя не понял ни единый…

4

И было ль то привет стране родной,Названье ли оставленного друга,Или тоска по жизни молодой,Иль просто крик последнего недуга,Кто скажет нам?.. Твоих последних словГлубокое и горькое значеньеПотеряно. Дела твои, и мненья,И думы — все исчезло без следов,Как легкий пар вечерних облаков:Едва блеснут, их ветер вновь уносит —Куда они? зачем? откуда? — кто их спросит…

5

И после их на небе нет следа,Как от любви ребенка безнадежной,Как от мечты, которой никогдаОн не вверял заботам дружбы нежной…Что за нужда?.. Пускай забудет светСтоль чуждое ему существованье:Зачем тебе венцы его вниманьяИ терния пустых его клевет?Ты не служил ему. Ты с юных летКоварные его отвергнул цепи:Любил ты моря шум, молчанье синей степи —

6

И мрачных гор зубчатые хребты…И вкруг твоей могилы неизвестнойВсе, чем при жизни радовался ты,Судьба соединила так чудесно:Немая степь синеет, и венцомСеребряным Кавказ ее объемлет;Над морем он, нахмурясь, тихо дремлет,Как великан склонившись над щитом,Рассказам волн кочующих внимая,А море Черное шумит не умолкая.



На буйном пиршестве задумчив он сидел…



На буйном пиршестве задумчив он сидел[178]Один, покинутый безумными друзьями,И в даль грядущую, закрытую пред нами,Духовный взор его смотрел.И помню я, исполнены печалиСредь звона чаш, и криков, и речей,И песен праздничных, и хохота гостейЕго слова пророчески звучали.Он говорил: «Ликуйте, о друзья!Что вам судьбы дряхлеющего мира?..Над вашей головой колеблется секира,Но что ж!.. из вас один ее увижу я».



1840

1-е января



Как часто, пестрою толпою окружен,[179]Когда передо мной, как будто бы сквозь сон,При шуме музыки и пляски,При диком шепоте затверженных речей,Мелькают образы бездушные людей,Приличьем стянутые маски,



Когда касаются холодных рук моихС небрежной смелостью красавиц городскихДавно бестрепетные руки, —Наружно погружась в их блеск и суету,Ласкаю я в душе старинную мечту,Погибших лет святые звуки.



И если как-нибудь на миг удастся мнеЗабыться, — памятью к недавней старинеЛечу я вольной, вольной птицей;И вижу я себя ребенком, и кругомРодные все места: высокий барский домИ сад с разрушенной теплицей;



Зеленой сетью трав подернут спящий пруд,А за прудом село дымится — и встаютВдали туманы над полями.В аллею темную вхожу я; сквозь кустыГлядит вечерний луч, и желтые листыШумят под робкими шагами.



И странная тоска теснит уж грудь мою:Я думаю об ней, я плачу и люблю,Люблю мечты моей созданьеС глазами полными лазурного огня,С улыбкой розовой, как молодого дняЗа рощей первое сиянье.



Так царства дивного всесильный господин —Я долгие часы просиживал один,И память их жива понынеПод бурей тягостных сомнений и страстей,Как свежий островок безвредно средь морейЦветет на влажной их пустыне.



Когда ж, опомнившись, обман я узнаюИ шум толпы людской спугнет мечту мою,На праздник незванную гостью,О, как мне хочется смутить веселость ихИ дерзко бросить им в глаза железный стих,Облитый горечью и злостью!..



И скучно и грустно



И скучно и грустно, и некому руку подать[180]В минуту душевной невзгоды…Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..А годы проходят — все лучшие годы!



Любить… но кого же?.. на время — не стоит труда,А вечно любить невозможно.В себя ли заглянешь? — там прошлого нет и следа:И радость, и муки, и все там ничтожно…



Что страсти? — ведь рано иль поздно их сладкий недугИсчезнет при слове рассудка;И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, —Такая пустая и глупая шутка…



Казачья колыбельная песня



Спи, младенец мой прекрасный,[181]Баюшки-баю.Тихо смотрит месяц ясныйВ колыбель твою.Стану сказывать я сказки,Песенку спою;Ты ж дремли, закрывши глазки,Баюшки-баю.



По камням струится Терек,Плещет мутный вал;Злой чечен ползет на берег,Точит свой кинжал;Но отец твой старый воин,Закален в бою:Спи, малютка, будь спокоен,Баюшки-баю.



Сам узнаешь, будет время,Бранное житье;Смело вденешь ногу в стремяИ возьмешь ружье.Я седельце боевоеШелком разошью…Спи, дитя мое родное,Баюшки-баю.



Богатырь ты будешь с видуИ казак душой.Провожать тебя я выйду —Ты махнешь рукой…Сколько горьких слез украдкойЯ в ту ночь пролью!..Спи, мой ангел, тихо, сладко,Баюшки-баю.



Стану я тоской томиться,Безутешно ждать;Стану целый день молиться,По ночам гадать;Стану думать, что скучаешьТы в чужом краю…Спи ж, пока забот не знаешь,Баюшки-баю.



Дам тебе я на дорогуОбразок святой:Ты его, моляся богу,Ставь перед собой;Да готовясь в бой опасный,Помни мать свою…Спи, младенец мой прекрасный,Баюшки-баю.



<М. А. Щербатовой>



На светские цепи,[182]На блеск утомительный балаЦветущие степиУкраины она променяла,



Но юга родногоНа ней сохранилась приметаСреди ледяного,Среди беспощадного света.



Как ночи Украины,В мерцании звезд незакатных,Исполнены тайныСлова ее уст ароматных,



Прозрачны и сини,Как небо тех стран, ее глазки;Как ветер пустыни,И нежат и жгут ее ласки.



И зреющей сливыРумянец на щечках пушистыхИ солнца отливыИграют в кудрях золотистых.



И следуя строгоПечальной отчизны примеру,В надежду на богаХранит она детскую веру;



Как племя родное,У чуждых опоры не проситИ в гордом покоеНасмешку и зло переносит;



От дерзкого взораВ ней страсти не вспыхнут пожаром,Полюбит не скоро,Зато не разлюбит уж даром.



Есть речи…



Есть речи — значенье[183]Темно иль ничтожно,Но им без волненьяВнимать невозможно.



Как полны их звукиБезумством желанья!В них слезы разлуки,В них трепет свиданья.



Не встретит ответаСредь шума мирскогоИз пламя и светаРожденное слово;



Но в храме, средь бояИ где я ни буду,Услышав, его яУзнаю повсюду.



Не кончив молитвы,На звук тот отвечу,И брошусь из битвыЕму я навстречу.



Соседка



Не дождаться мне, видно, свободы,[184]А тюремные дни будто годы;И окно высоко над землей,И у двери стоит часовой!



Умереть бы уж мне в этой клетке,Кабы не было милой соседки!..Мы проснулись сегодня с зарей,Я кивнул ей слегка головой.



Разлучив, нас сдружила неволя,Познакомила общая доля,Породнило желанье одноДа с двойною решеткой окно;



У окна лишь поутру я сяду,Волю дам ненасытному взгляду…Вот напротив окошечко: стук!Занавеска подымется вдруг.



На меня посмотрела плутовка!Опустилась на ручку головка,А с плеча, будто сдул ветерок,Полосатый скатился платок,



Но бледна ее грудь молодая,И сидит она долго вздыхая,Видно, буйную думу тая,Все тоскует по воле, как я.



Не грусти, дорогая соседка…Захоти лишь — отворится клетка,И, как божий птички, вдвоемМы в широкое поле порхнем.



У отца ты ключи мне украдешь,Сторожей за пирушку усадишь,А уж с тем, что поставлен к дверям,Постараюсь я справиться сам.



Избери только ночь потемнее,Да отцу дай вина похмельнее,Да повесь, чтобы ведать я мог,На окно полосатый платок.



Пленный рыцарь



Молча сижу под окошком темницы;[185]Синее небо отсюда мне видно:В небе играют все вольные птицы;Глядя на них, мне и больно и стыдно.



Нет на устах моих грешной молитвы,Нету ни песни во славу любезной:Помню я только старинные битвы,Меч мой тяжелый да панцирь железный.



В каменный панцирь я ныне закован,Каменный шлем мою голову давит,Щит мой от стрел и меча заколдован,Конь мой бежит, и никто им не правит.



Быстрое время — мой конь неизменный,Шлема забрало — решетка бойницы,Каменный панцирь — высокие стены,Щит мой — чугунные двери темницы.



Мчись же быстрее, летучее время!Душно под новой бронею мне стало!Смерть, как приедем, подержит мне стремя;Слезу и сдерну с лица я забрало.



Журналист, читатель и писатель

Les poetes ressemblent aux ours, qui se nourrissent en sucant leur patte. Inedit.[186]
Комната писателя; опущенные шторы. Он сидит в больших[187] креслах перед камином. Читатель, с сигарой, стоит спиной к камину. Журналист входит.



Журналист

Я очень рад, что вы больны:В заботах жизни, в шуме светаТеряет скоро ум поэтаСвои божественные сны.Среди различных впечатленийНа мелочь душу разменяв,Он гибнет жертвой общих мнений.Когда ему в пылу забавОбдумать зрелое творенье?..Зато какая благодать,Коль небо вздумает послатьЕму изгнанье, заточеньеИль даже долгую болезнь:Тотчас в его уединеньеРаздастся сладостная песнь!Порой влюбляется он страстноВ свою нарядную печаль…Ну, что вы пишете? нельзя льУзнать?

Писатель

Да ничего…

Журналист

Напрасно!

Писатель

О чем писать? Восток и югДавно описаны, воспеты;Толпу ругали все поэты,Хвалили все семейный круг;Все в небеса неслись душою,Взывали, с тайною мольбою,К N. N., неведомой красе, —И страшно надоели все.

Читатель

И я скажу — нужна отвага,Чтобы открыть… хоть ваш журнал(Он мне уж руки обломал):Во-первых, серая бумага,Она, быть может, и чиста,Да как-то страшно без перчаток…Читаешь — сотни опечаток!Стихи — такая пустота;Слова без смысла, чувства нету,Натянут каждый оборот;Притом — сказать ли по секрету?И в рифмах часто недочет.Возьмешь ли прозу? — перевод.А если вам и попадутсяРассказы на родимый лад —То, верно, над Москвой смеютсяИли чиновников бранят.С кого они портреты пишут?Где разговоры эти слышут?А если и случалось им,Так мы их слышать не хотим…Когда же на Руси бесплодной,Расставшись с ложной мишурой,Мысль обретет язык простойИ страсти голос благородный?

Журналист

Я точно то же говорю.Как вы, открыто негодуя,На музу русскую смотрю я.Прочтите критику мою.

Читатель

Читал я. Мелкие нападкиНа шрифт, виньетки, опечатки,Намеки тонкие на то,Чего не ведает никто.Хотя б забавно было свету!..В чернилах ваших, господа,И желчи едкой даже нету —А просто грязная вода.

Журналист

И с этим надо согласиться.Но верьте мне, душевно радЯ был бы вовсе не браниться —Да как же быть?.. меня бранят!Войдите в наше положенье!Читает нас и низший круг:Нагая резкость выраженьяНе всякий оскорбляет слух;Приличье, вкус — все так условно;А деньги все ведь платят ровно!Поверьте мне: судьбою нестьДаны нам тяжкие вериги.Скажите, каково прочестьВесь этот вздор, все эти книги, —И все зачем? — чтоб вам сказать,Что их не надобно читать!..

Читатель

Зато какое наслажденье,Как отдыхает ум и грудь,Коль попадется как-нибудьЖивое, свежее творенье!Вот, например, приятель мой:Владеет он изрядным слогом,И чувств и мыслей полнотойОн одарен всевышним богом.

Журналист

Все это так, да вот беда:Не пишут эти господа.

Писатель

О чем писать?.. Бывает время,Когда забот спадает бремя,Дни вдохновенного труда,Когда и ум и сердце полны,И рифмы дружные, как волны,Журча, одна во след другойНесутся вольной чередой.Восходит чудное светилоВ душе проснувшейся едва;На мысли, дышащие силой,Как жемчуг нижутся слова…Тогда с отвагою свободнойПоэт на будущность глядит,И мир мечтою благороднойПред ним очищен и обмыт.Но эти странные твореньяЧитает дома он один,И ими после без зазреньяОн затопляет свой камин.Ужель ребяческие чувства,Воздушный, безотчетный бредДостойны строгого искусства?Их осмеет, забудет свет…



Бывают тягостные ночи:Без сна, горят и плачут очи,На сердце — жадная тоска;Дрожа, холодная рукаПодушку жаркую объемлет;Невольный страх власы подъемлет;Болезненный, безумный крикИз груди рвется — и языкЛепечет громко без сознаньяДавно забытые названья;Давно забытые чертыВ сиянье прежней красотыРисует память своевольно:В очах любовь, в устах обманИ веришь снова им невольно,И как-то весело и больноТревожить язвы старых ран…Тогда пишу. Диктует совесть,Пером сердитый водит ум:То соблазнительная повестьСокрытых дел и тайных дум;Картины хладные разврата,Преданья глупых юных дней,Давно без пользы и возвратаПогибших в омуте страстей,Средь битв незримых, но упорных,Среди обманщиц и невежд,Среди сомнений ложно-черныхИ ложно-радужных надежд.Судья безвестный и случайный,Не дорожа чужою тайной,Приличьем скрашенный порокЯ смело предаю позору;Неумолим я и жесток…Но, право, этих горьких строкНеприготовленному взоруЯ не решуся показать…Скажите ж мне, о чем писать?..



К чему толпы неблагодарнойМне злость и ненависть навлечь,Чтоб бранью назвали коварнойМою пророческую речь?Чтоб тайный яд страницы знойнойСмутил ребенка сон покойныйИ сердце слабое увлекВ свой необузданный поток?О нет! преступною мечтоюНе ослепляя мысль мою,Такой тяжелою ценоюЯ вашей славы не куплю…



<М. П. Соломирской>



Над бездной адскою блуждая,[188]Душа преступная поройЧитает на воротах раяУзоры надписи святой.



И часто тайную отрадуНаходит муке неземной,За непреклонную оградуСтремясь завистливой мечтой.



Так, разбирая в заточеньеДосель мне чуждые черты,Я был свободен на мгновеньеМогучей волею мечты.



Залогом вольности желанной,Лучом надежды в море бедМне стал тогда ваш безымянный,Но вечно памятный привет.



Воздушный корабль

(Из Зейдлица)[189]
По синим волнам океана,Лишь звезды блеснут в небесах,Корабль одинокий несется,Несется на всех парусах.



Не гнутся высокие мачты,На них флюгера не шумят,И молча в открытые люкиЧугунные пушки глядят.



Не слышно на нем капитана,Не видно матросов на нем;Но скалы, и тайные мели,И бури ему нипочем.



Есть остров на том океане —Пустынный и мрачный гранит;На острове том есть могила,А в ней император зарыт.



Зарыт он без почестей бранныхВрагами в сыпучий песок,Лежит на нем камень тяжелый,Чтоб встать он из гроба не мог.



И в час его грустной кончины,В полночь, как свершается год,К высокому берегу тихоВоздушный корабль пристает.



Из гроба тогда император,Очнувшись, является вдруг;На нем треугольная шляпаИ серый походный сюртук.



Скрестивши могучие руки,Главу опустивши на грудь,Идет и к рулю он садитсяИ быстро пускается в путь.



Несется он к Франции милой,Где славу оставил и трон,Оставил наследника-сынаИ старую гвардию он.



И только что землю роднуюЗавидит во мраке ночном,Опять его сердце трепещетИ очи пылают огнем.