Михаил Юрьевич Лермонтов

Каллы[1]

Черкесская повесть

\'Т is the clime of the East; \'t is the land of the Sun — Can he smile on such deeds as his children have done? Oh! wild as the accents of lovers\' farewell Are the hearts which they bear, and the tales which they tell. The Bride of Abydos. Byron.[2]
I

«Теперь настал урочный час,И тайну я тебе открою.Мои советы – божий глас;Клянись им следовать душою.Узнай: ты чудом сохраненОт рук убийц окровавленных,Чтоб неба оправдать законИ отомстить за побежденных;И не тебе принадлежатТвои часы, твои мгновенья;Ты на земле орудье мщенья,Палач, – а жертва Акбулат!Отец твой, мать твоя и брат,От рук злодея погибая,Молили небо об одном:Чтоб хоть одна рука роднаяЗа них разведалась с врагом!Старайся быть суров и мрачен,Забудь о жалости пустой;На грозный подвиг ты назначенЗаконом, клятвой и судьбой.За все минувшие злодействаИз обреченного семействаТы никого не пощади;Ударил час их истребленья!Возьми ж мои благословенья,Кинжал булатный – и поди!»Так говорил мулла жестокий,И кабардинец черноокийБезмолвно, чистя свой кинжал,Уроку мщения внимал.Он молод сердцем и годами,Но, чуждый страха, он готовОбычай дедов и отцовИсполнить свято над врагами;Он поклялся – своей рукойИх погубить во тьме ночной.

II

Уж день погас. Угрюмо бродитАджи вкруг сакли... и давноВ горах всё тихо и темно;Луна как желтое пятноИз тучки в тучку переходит,И ветер свищет и гудёт.Как призрак, юноша идетТеперь к заветному порогу;Кинжал из кожаных ноженУж вынимает понемногу...И вдруг дыханье слышит он!Аджи недолго рассуждает;Врагу заснувшему он в грудьКинжал без промаха вонзаетИ в ней спешит перевернуть.Кому убийцей быть судьбинаВелит – тот будь им до конца;Один погиб; но с кровью сынаСмешать он должен кровь отца.Пред ним старик: власы седые!Черты открытого лицаСпокойны, и усы большиеУста закрыли бахромой!И для молитвы сжаты руки!Зачем ты взор потупил свой,Аджи? ты мщенья слышишь звуки!Ты слышишь!.. то отец родной!И с ложа вниз, окровавленный,Свалился медленно старик,И стал ужасен бледный лик,Лобзаньем смерти искаженный;Взглянул убийца молодой...И жертвы ищет он другой!Обшарил стены он, чуть дышит,Но не встре<чает> ничего —И только сердца своегоБиенье трепетное слышит.Ужели все погибли? нет!Ведь дочь была у Акбулата!И ждет ее в семнадцать летСудьба отца и участь брата...И вот луны дрожащий светПроникнул в саклю, озаряяДва трупа на полу сыромИ ложе, где роскошным сномСпала девица молодая.

III

Мила, как сонный херувим,Перед убийцею своимОна, раскинувшись небрежно,Лежала; только сон мятежный,Волнуя девственную грудь,Мешал свободно ей вздохнуть.Однажды, полные томленья,Открылись черные глаза,И, тайный признак упоенья,Блистала ярко в них слеза;Но испугавшись мрака ночи,Мгновенно вновь закрылись очи...Увы! их радость и любовьИ слезы не откроют вновь!И он смотрел. И в думах тонетЕго душа. Проходит час.Чей это стон? Кто так простонет,И не последний в жизни раз?Кто, услыхав такие звуки,До гроба может их забыть?О, как не трудно различитьОт крика смерти – голос муки!

IV

Сидит мулла среди ковров,Добытых в Персии счастливой;В дыму табачных облаковКальян свой курит он лениво;Вдруг слышен быстрый шум шагов,В крови, с зловещими очами,Аджи вбегает молодой;В одной руке кинжал, в другой...Зачем он с женскими власамиПришел? и что тебе, мулла,Подарок с женского чела?«О, как верны мои удары! —Ужасным голосом сказалАджи, – смотри! узнал ли, старый?»«Ну что же?» – «Вот что!» – и кинжалВ груди бесчувственной торчал...

V

На вышине горы священной,Вечерним солнцем озаренной,Как одинокий часовойБелеет памятник простой:Какой-то столбик округленный!Чалмы подобие на нем;Шиповник стелется кругом;Оттуда синие пустыниИ гребни самых дальних гор, —Свободы вечные твердыни, —Пришельца открывает взор.Забывши мир, и им забытый,Рукою дружеской зарытый,Под этим камнем спит мулла,И вместе с ним его дела.Другого любит без боязниЕго любимая жена,И не боится тайной казниОт злобной ревности она!..

VI

И в это время слух промчался(Гласит преданье), что в горахБезвестный странник показался,Опасный в мире и боях;Как дикий зверь, людей чуждался;И женщин он ласкать не мог!< . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . >Хранил он вечное молчанье;Но не затем, чтоб подстрекнутьТолпы болтливое вниманье;И он лишь знает, почемуКаллы ужасное прозваньеВ горах осталося ему.

Примечание

Печатается по авторизованной копии – ИРЛИ, оп. 1, № 23, лл. 1—3 об. – и по копии со списка В. X. Хохрякова – ГПБ, Собр. рукописей М. Ю. Лермонтова, № 64, лл. 15 об.—20.

В авторизованной копии рукой Лермонтова написаны подзаголовки, примечание к названию поэмы и эпиграф. Авторских исправлений в тексте нет. Недостает последнего листа. Текст обрывается на стихе «И женщин он ласкать не мог!».

Следующие стихи «Хранил он вечное молчанье… В горах осталося ему.» печатаются по копии со списка В. X. Хохрякова. В списке пробел: оторван угол листа, и по этой причине из заключительной части выпали десять строк (после стиха «И женщин он ласкать не мог!»; в настоящем издании это место отмечено строкой точек). В копии воспроизведены только сохранившиеся начальные слова этих десяти строк:

Быть можетВ его чертахСледы страдаНо укрывалПод башлыОн не госпИ верно бНа том кВстречал лиЕму открыт был

Здесь же рукой Хохрякова помечено: «Оторвано».

До стиха «И женщин он ласкать не мог!» текст авторизованной копии и копии со списка Хохрякова совпадают.

Есть еще одна копия с надписью: «От Хохрякова» – ИРЛИ, оп. 2, № 45. Ее первоначальный текст совпадает с копией со списка Хохрякова в ГПБ. Текст копии подвергся позднейшей значительной правке, принадлежащей Висковатову. Перед текстом карандашная помета Висковатова: «Поправки по рукописи Верещагиной». Правка произведена карандашом. Десять оборванных строк после стиха «И женщин он ласкать не мог!» дополнены и против VI раздела еще указано: «в бумагах Верещагиной».

Трудно теперь установить, действительно ли Висковатов правил текст и восполнил недостающие строки по «рукописи Верещагиной». Известно, что иногда он допускал грубые искажения лермонтовских текстов, и потому нет достаточных оснований считать, что данная правка действительно произведена по последней редакции, которую Висковатов нашел «в бумагах Верещагиной».

Впервые опубликовано начало поэмы в Соч. под ред. Дудышкина (т. 2, 1860, стр. 292—293), полностью – в «Русск. мысли» (1882, № 2, стр. 697—700), где воспроизведен текст копии Висковатова (ИРЛИ, оп. 2, № 45) с произвольными отступлениями от нее в отдельных стихах.

Датируется предположительно 1830—1831 годами.

Каллы (от тюркского «канлы» – кровавый) – убийца, кровомститель.

Эпиграф взят из поэмы Байрона «Абидосская невеста», 1 песня, I, стихи 16—19.