Теккерей Уильям Мейкпис

Сочинения Фильдинга

Уильям Мейкпис Теккерей

Сочинения Фильдинга

Перед нами прекрасно изданный том, отпечатанный чистым, четким шрифтом и содержащий все творения одного из величайших сатириков, писавших на английском языке. И хотя многое в этой книге не отличается деликатностью новейшего романа новейшей модной писательницы, и хотя мы не рискнули бы рекомендовать эту книгу юношам и молодым девицам, все же мы очень рады появлению в свет общедоступного издания произведений этого великого писателя. Правда, кое-что в этих страницах, полных здорового юмора, может покоробить читателя, но, в отличие от слезливо-сентиментальных романов, они не могут причинить ему вред, ибо в большинстве своем проникнуты гуманностью, житейской мудростью и щедрой любовью к людям.

Том открывается превосходным жизнеописанием Фильдинга, принадлежащим перу Томаса Роско, который воздает должное заслугам великого сатирика и защищает его от нападок его соперников, виршеплетов и знатных господ. Нельзя отрицать, что Фильдинг был большим грешником и имел пристрастие к плохому обществу. Мы имеем серьезные основания полагать, что он повинен даже в более тяжких преступлениях, чем те, которые ему вменяет Уолпол, обвинивший его в том, что он сидел за одним столом с тремя ирландцами и слепым нищим, вместе с которыми он угощался холодной бараниной и копченой грудинкой из одной тарелки. Именно то, что писатель якшался с такой низменной компанией, и привело в негодование критика. Если бы Фильдинг ел ту же баранину на чистой скатерти и в аристократическом обществе, то нам не твердили бы так часто о его пороках.

Не холодная баранина, а эта злосчастная грязная скатерть и эта ужасная компания - вот что так шокировало высший свет.

Нынешнего читателя едва ли надобно предостерегать, что, решившись провести часок-другой в обществе Фильдинга, он рискует оказаться на все это время в не слишком аристократической компании. Поэтому те, кто страдает чрезмерной брезгливостью и утонченным вкусом, пусть лучше держатся от него подальше. Зато те, кто готов простить некоторую долю грубости, чтобы побывать в обществе, где царит честность, мужественность и доброта, едва ли найдут более подходящее чтение, и вряд ли кто-либо из английских писателей может соперяичать с Фильдингом в проницательности и неподдельном остроумии.

По словам биографа, Фильдинг был крепким, ладно скроенным мужчиной, ростом несколько выше шести футов. Он был исключительно остроумным собеседником, и один знатный англичанин, лично знакомый с Попом, Свифтом и другими членами знаменитого кружка острословов, утверждал, что Гарри Фильдинг превзошел их всех. Он любил охоту и быструю езду и в недолгие дни своего процветания держал лошадей и свору собак и разъезжал в карете; подобному расточительству он приписывает в \"Эмилии\" многие несчастья бедняги Бута. Девятнадцати лет от роду, не имея никаких средств, он переехал в Лондон и зажил в свое полное удовольствие, добывая на пропитание собственным умом. Коротая время то - за стаканом вина с лордами и светскими щеголями, то в обществе актеров и актрис из труппы Гаррика, а то и с другими, еще менее почтенными обитателями Ковент-Гардена, молодой Фильдинг получил весьма разностороннее воспитание, чем и объясняются многие недостатки и его самого, и его произведений.

Вместе с Хогартом они дали нам любопытную картину нравов своей эпохи. Письма Уолпола, при всей их холодной изысканности, ничуть не более нравственны, чем грубые картины Хогарта и Фильдинга. Идеальный герой лорда Честерфильда отменно вежлив, но зато лишен честности Тома Джонса или бедняги Уилла Бута с его \"плечами носильщика портшеза и икрами посыльного\". Поджарый Уолпол на тонких ножках, слабый желудком, вечно укрепляющий свой организм крепким чаем и хлебным пудингом и способный опьянеть от рюмочки бургундского, конечно, не может предаваться распутству с энергией дюжего грешника шести футов ростом, всегда готового распить полдюжины бутылок каких угодно напитков в какой угодно компании. Но и у сэра Хореса есть тоже свои изящные грешки, которым он предается в своей изящной компании, и он способен хихикать вместе со своими графинями над гривуазными анекдотами и возмущаться вслух последними новостями, рассказанными Джорджем Селвином, и быть не менее испорченным, чем Гарри Фильдинг, бражничающий в таверне бог весть в каком обществе.

В наши дни свет не терпит сатиры во вкусе Хогарта и Фильдинга, и безусловно эта нетерпимость в значительной степени оправдана, ибо даже притворная добродетель и притворное целомудрие небесполезны, поскольку узда, налагаемая на себя лицемером, в иных случаях послужит ему на благо. Но всякий, кому случалось в ночное время проходить по Риджент-стрит, или побывать за кулисами Оперы, или в любом театре заглянуть в эту обитель блаженства - ложи бельэтажа, - конечно, мог убедиться в том, что \"Карьера мота\" и \"Карьера проститутки\" еще далеки от своего завершения и что юные франты в спенсерах и макинтошах и соблазнительные сирены в нарядах по последней парижской моде подвизаются в тех же ролях, что и щеголи в завитых париках и треуголках и щеголихи в парче и фижмах сто лет тому назад. Те же пороки существуют и ныне, только теперь о них не принято говорить. То, что делалось раньше, делается и теперь, только мы не называем эти вещи своими именами. Вот чем объясняется, по нашему разумению, безнравственность Фильдинга. Что до Хогарта, то он уже стал классиком, и мы позволяем ему, как и Шекспиру, такие вольности речи, каких не простили бы никому другому.

Очень хорошо, что публика требует скромности, хотя бы и притворной; что писатели вынуждены укрощать свое чувство юмора; и что, как им порой ни хочется высмеять безнравственное в человеческом характере и в обществе, громогласное возмущение таким нарушением приличий заставляет их молчать. Однако беспристрастный наблюдатель, черпающий лишь малую толику познания человеческой природы из книг, а большую его часть из собственного жизненного опыта, отлично понимает, что персонажи Фильдинга и Хогарта это те же герои Диккенса и Крукшенка, только нарисованные с гораздо большей силой и искусством, причем новые сатирики даже не смеют заикнуться о том, о чем их старшие собратья говорили во весь голос.

Так не будем обвинять Фильдинга в безнравственности, а лучше признаем, что его век был более откровенен, чем наш, и переложим вину (если она существует) с писателя на его эпоху. Но, с другой стороны, в сочинениях Фильдинга есть немало страниц, посвященных изображению добродетели, страниц столь мудрых и правдивых, что всякий может извлечь из них полезный урок. Фильдинг дает правдивую картину жизни, и когда он рисует добро, оно сияет особенным блеском по контрасту с пороком, изображенным им столь же правдиво. Он старается по мере своих сил и возможностей рассказать вам всю правду о человеческой природе, и добро и зло в характерах его героев одинаково жизненны. Том Джонс грешит, и его прегрешения описаны с поразительной точностью, но затем приходит раскаянье, прямое следствие его падения, и эта картина, конечно, трогательна и поучительна. Бут вступает на скользкий путь (между нами говоря, я не верю, чтобы и в наше время нашлось бы много таких, кто без греха), но как чудесно его прозрение! Должны ли заявляющие о своем намерении писать портрет с натуры стремиться к точности изображения? Это настолько коварный вопрос, что мы предпочитаем воздержаться от высказывания своего мнения. Может быть, следует брать пример с того художника, который, рисуя Ганнибала, изобразил его так, чтобы не видно было слепого глаза. Фильдинг брал свою натуру в лоб. Так пусть же читатель, сообразно своим вкусам, выбирает себе или художника, который сделает с него портрет, или того, кто ограничится полупортретом.

Мы перечитали многие произведения Фильдинга в прекрасно изданном мистером Роско томе. Вероятно, он не мог не включить в него и пьес, но читатель вряд ли получит большое удовольствие от знакомства с ними и вряд ли пожелает перечитывать их. Они даже не блещут остроумием, хотя и очень сценичны. Фаркуэр в возрасте Фильдинга тоже насыщал свои комедии живостью и остротами. Фильдинг пишет небрежной, размашистой кистью, и его пьесы решительно безнравственны. Его герои - дикари, а героини - мы даже не смеем сказать, кто такие его героини, не нарушая существующих в нынешний век приличий. Хогарт нарисовал жизненный путь одной из них - верней, одной из тех, которая по профессии была тем, чем эти дамы являются по природе. Юный Гарри Фильдинг шести футов ростом и двадцати лет от роду, всегда готовый пустить в ход кулаки или распить бутылочку или решиться на любое удальство, был повесой и вертопрахом весьма распущенного нрава и по всей видимости не думал ни о чем, кроме привольной и беззаботной жизни. Многие его ошибки и грехи объясняются его цветущим здоровьем и избытком жизненных сил. Но он был добрым малым, и трудно найти равного ему по простоте и искренности душевной, и пусть в зените своего дарования и в период наиболее щедрого проявления своей общительности он якшался с многими особами обоего пола, к которым другие на его месте повернулись бы спиной (впрочем, эта общительность была его добродетелью, но в наш век мы бы не рискнули выразить свои симпатии бедняжке Долл Тершит или почтенной миссис Куикли), и пусть он одно время вел бурную и грешную жизнь и водился со многими особами легкого поведения, но сердце его оставалось чистым, и когда хорошая женщина встретилась на его пути, он сумел оценить ее по заслугам. Он женился на ней, и хотя сэр Вальтер Скотт несколько пренебрежительно отозвался о романе, в котором Фильдинг вывел свою первую жену, образ Эмилии так прекрасен и ее характер нарисован с такой глубиной, что подобного ей, по скромному мнению автора, мы не найдем ни у одного писателя, не исключая и Шекспира. Просто удивительно, как мог старина Ричардсон, высмеянный нашим безрассудным сатириком, быть до такой степени ослепленным досадой и завистью к своему сопернику, чтобы не заметить высоких достоинств этого превосходного романа.

Эмилия уже была в могиле, когда Фильдинг нарисовал ее пленительный портрет, и легко понять, как она должна была любить и ценить этого великодушного, кроткого и любящего человека, несмотря на все его ошибки, сумасбродства и прегрешения. У нее было небольшое собственное состояние, а он как раз в то время получил скромное наследство от матери. Он уехал с женой в деревню и, как следовало ожидать от бережливого и рассудительного Гарри Фильдинга, прожившего столько лет припеваючи без гроша за душой, вообразил, что пять или шесть тысяч фунтов это неисчерпаемое богатство. Он завел лошадей, карету и свору гончих и широко раскрыл двери своего дома для лучшего общества округи. Когда он растратил свой небольшой капитал и увидел, что ему не остается иного выбора, как работать, он вернулся в Лондон, принялся с ожесточением изучать право и снова взялся за перо. Он жил, ни на минуту не теряя бодрости духа, и любил свою бедную Эмилию так же нежно, как прежде. Можно пожалеть, что он жил не по средствам, что он не родился лордом или, по меньшей мере, бережливым биржевым маклером, но тогда мы бы не имели \"Джозефа Эндрюса\", и, уж конечно, после того как он разорился, Эмилия продолжала его любить так же преданно, как если бы он был богаче самого Ротшильда.

Биографы Фильдинга сходятся на том, что при благоприятных обстоятельствах он мог бы добиться успеха на судебном поприще. Но люди высокоодаренные, подобно Фильдингу, всегда наталкиваются на неблагоприятные обстоятельства, и хотя он приобрел солидные знания в области юриспруденции -и обладал острым умом, глубоким знанием человеческой души и, как говорят, ораторским талантом, что могло бы сослужить ему большую службу, все же надобно признать, что без усидчивого и упорядоченного образа жизни все эти качества не могли ему обеспечить успеха в судебной карьере, и Фильдинг так и не стал ни лорд-канцлером, ни даже судьей. Рассказывают, что, придя домой после вечерних возлияний, он обвязывал голову мокрыми салфетками и садился штудировать пандекты как самый заправский и совершенно трезвый студент. Это вполне вероятно, но ведь есть более надежные способы сохранять ясность ума, которыми автор \"Тома Джойса\", по-видимому, пренебрегал. К этому времени он уже подорвал свое здоровье и приобрел дурные привычки, избавиться от которых у него не хватало силы духа, и расплатой за его грехи столичного прожигателя жизни и распутство сельского джентльмена была подагра и многие другие недуги.

Когда жизненные невзгоды стали упорно одолевать его, он вступил с ними в мужественную борьбу. Не выпуская из рук пера, он посылал статьи в журналы и газеты, писал брошюры, делал переводы, печатал рецензии, словом, брался за любые литературные поделки, лишь бы прокормить семью. Этот беспорядочный труд литературного поденщика, вынуждающий писателя размениваться по мелочам и расходовать свои силы на пустяки, только для того, чтобы оплатить счет неумолимого мясника, загубил не один талант со времен Фильдинга, и счастье для него и для всего мира, что еще в ту пору, когда его способности были в полном расцвете, ему удалось получить должность, которая избавила его от заботы о хлебе насущном, позволила ему собрать все - силы своего выдающегося ума и создать величайшую сатиру и два самых монументальных романа из всех, когда-либо написанных на английском языке.

Следует отметить как важное свидетельство врожденной честности художника совершенство формы этих его произведений, тщательную разработку ситуаций, точность и мужественное благородство его языка. Когда Фильдинг писал ради куска хлеба, его стиль, характеры и сюжеты носили печать небрежности и спешки. Да и как могло быть иначе? На улице его поджидал судебный исполнитель мистер Снап с предписанием об аресте, а дома жена и дети сидели без куска хлеба. Пусть еще много прорех в его статье или пьесе, их нужно сбыть с рук и как можно скорей. Поистине он поступал бы бесчестно, если б задерживал рукописи, когда его семья была лишена самого необходимого. Но как только он вырвался из когтей унизительной нужды, его стиль совершенно преобразился: из неряшливого и бесшабашного литературного поденщика он превратился в одного из самых тщательных и взыскательных художников в истории нашей литературы.

Доктор Биттн дал высокую оценку \"Тому Джонсу\". Если оставить в стороне; вопрос о нравственности и рассматривать роман как произведение искусства, нельзя отрицать, что это изумительное создание человеческого гения. В нем нет ни одного, пусть самого незначительного, эпизода, который не способствовал бы развитию действия, не вытекал бы из предыдущего и не составлял бы неотъемлемой части единого целого. Таково замечательное \"провидение\" художника (да простится нам это слово), качество, которого не найдешь ни в каком ином литературном произведении. Можно выбросить добрую половину из \"Дов-Кихота\", можно дополнить, изменить, перекроить любой из романов Вальтера Скотта, и они от этого ничуть не пострадают. Родерик Рандам и ему, надобные герои проходят через целый ряд злоключений, по окончании которых приглашают музыкантов и играют свадьбу.

Но в \"Истории Тома Джонса\" все события неразрывно связаны друг с другом, от первой до последней страницы, и просто диву даешься, с каким искусством автор построил заранее весь костяк романа в своем мозгу, чтобы потом перенести его на бумагу.

А теперь несколько слов о нашей любимой \"Эмилии\", которую мы перечитали от доски до доски в прекрасном издании мистера Роско. \"Что касается капитана Бута, сударыня, - писал старина Ричардсон одной из своих почитательниц, - то он уже отжил свой век. Короче говоря, роман устарел так, как если бы он был написан сорок лет тому назад\". Но в действительности человеческая природа нисколько не изменилась со времен Ричардсона, и если и теперь есть такие же распутники и распутницы, какие были сто лет назад, то есть и теперь завистливые критики, какие были и в те времена. Как охотно они предсказывают падение человека и как неохотно мирятся с его возвышением! Стоит писателю создать выдающееся произведение, как они начинают его поносить, и если он достигнет высот в своей области, то все его бывшие товарищи ополчатся на него. Они не простят ему успеха. А разве не разумней было бы, если б наши джентльмены пера, следуя примеру французских литераторов, возымели esprit de corps {Чувство солидарности (франц.).}, заявили, что их профессия не менее почетна, чем любая другая, и, проникнувшись сознанием своей мощи, вместо того чтобы охаивать каждого из своих собратьев, добившихся славы, всеми силами помогали бы ему. Положение писателей скоро изменилось бы, если бы благородная идея такого объединения была претворена в жизнь. Однако мы очень отклонились от нашего предмета, и хотя Ричардсон питал острую неприязнь к Фильдингу, это еще не дает нам оснований повторять избитую истину о том, что литераторы завистливы.

Итак, несмотря на пророчества Ричардсона, роман, якобы появившийся на свет мертворожденным, жив сто лет спустя и, как я полагаю, будет жить до тех пор, пока существует английский язык. Сам Фильдинг дал ключ к пониманию своего произведения, вложив в уста доктора Гаррисона следующие слова: \"По природе человек не бывает порочен; ему свойственны доброжелательность, милосердие и сострадание, стремление к почету и поощрению и отвращение к позору и бесчестью. Дурное воспитание, дурные обычаи, дурные привычки развращают человеческую природу и толкают человека на стезю порока\". Роман Фильдинга - это иллюстрация приведенных положений. Нрав и привычки у бедняги Бута действительно дурные, но кто может отрицать наличие благожелательности и сострадания к людям в душе этого простого и доброго человека? Даже его пороки, если можно так выразиться, мужественные пороки. Ни в одном из героев Фильдинга нет ничего болезненного и слезливого, нет истерических воплей самобичевания, столь характерных для псевдовысоконравственных романов сентиментального направления. Нет и попыток найти ложные оправдания своим героям, как это делает, пусть безсознательно, Шеридан, в защиту блестящих негодяев - персонажей своих комедий. В честных и открытых книгах Фильдинга порок никогда не выдается за добродетель. Писатель не боится называть вещи своими именами, и порок у него неизменно бывает наказан. Но полюбуйтесь, к чему приводит такая честность! Какая-нибудь не в меру стыдливая дама с ужасом отбросит в сторону Фильдинга, но без зазрения совести вцепится в \"Джека Шеппарда\" Эйнсворта. Хотя герой Эйнсворта негодяй и это прекрасно известно автору, у него не хватает смелости изобразить его негодяем, и он старается держать его негодяйство в тени, чтобы не оскорблять чувство приличия своих читателей. Поэтому его произведение получилось нелепым, искусственным и несравненно более безнравственным, чем все, что написано Фильдингом. \"Джек Шеппард\" книга безнравственная именно потому, что действительность в ней приукрашена. Спартанцы показывали своим детям пьяных рабов, лишь убедившись в том, что эти рабы действительно пьяны. Притворное опьянение, не выходящее за рамки приличий, но вызывающее смех, скорей способно подтолкнуть молодого человека к пьянству, чем отпугнуть его, и некоторые недавно появившиеся романы могут возыметь такое же действие.

Не только образ Эмилии поражает в этом романе, ее красота и наивное сознание своих чар, так тонко очерченные писателем, ее душевная чистота и кротость, привлекающие к ней сердца читателей до такой степени, что она кажется им не персонажем романа, а живой женщиной, родным и близким человеком, вроде жены или матери, о добродетелях и обаянии которой даже неудобно говорить на людях. Есть и другие персонажи, пусть и не столь привлекательные, но не менее жизненные и яркие. Какая замечательная фигура эта мисс Мэтьюс! Каким тщеславием пронизаны все поступки этой беззастенчивой и пылкой особы! Надо признать, что все краски этого портрета наложены кистью большого мастера. С неменьшим искусством обрисован характер флегматичной миссис Джеймс. \"Неужто это моя Дженни?\" - восклицает бедная Эмилия, бросившись навстречу своей бывшей приятельнице и увидев перед собой напыщенную и дышащую холодом матрону, разодетую по последней моде, в кринолине необъятной ширины. На что миссис Джеймс ответствует: \"Сударыня, мне кажется, я веду себя в соответствии с хорошим тоном\". И вслед за тем выражает удивление, что порядочные люди могут жить так высоко - на четвертом этаже. \"Что может быть восхитительней зрелища, чем четыре онера на одной руке!\" - восклицает она, впервые в жизни отбросив свою флегматичность. \"Разве что три туза в покере\". Какая тонкая ирония сквозит в этих портретах. Ведь у каждого из нас среди наших знакомых найдется и мисс Мэтьюс воплощение бурного темперамента, и миссис Джеймс - воплощение равнодушия и плоской самоуверенности. А мистер Джеймс, этот добродушный малый, темпераментный и беспринципный! А Бут, с его поразительными идеями насчет христианской религии и самоуправства, какое удивительное знание людей обнаруживает автор в обрисовке этих характеров, какой поучительный урок может извлечь каждый, кто даст себе труд поразмыслить над всем этим! Однако нынешний читатель романов менее всего склонен к такого рода размышлениям. Он предпочитает книги, которые как можно меньше заставляют думать. Более того, вполне вероятно, что, прочитав этот роман и обнаружив в нем свои портреты, мисс Мэтьюс и миссис Джеймс объявят их злостными измышлениями автора.

Но вот что особенно важно подчеркнуть: необыкновенное мастерство, с которым писатель рисует то хорошее, что есть в выведенных им далеко не положительных героях. Это щедрость Джеймса, добродушие его наивной жены, проблески добрых чувств у мисс Мэтьюс; и даже старина Бат, в халате своей сестры готовящий для нее декокт, и впрямь привлекательная фигура, и хотя мы смеемся над ним, мы не можем не любить его. К этому смеху всегда примешивается некоторая доля нежности, и сам автор любит предаваться таким смешанным чувствам и умеет вызывать их у своих читателей. Всякий раз, повествуя о каком-нибудь добром деле, честный Фильдинг загорается душой. Некоторых писателей обвиняют в том, что они теряют чувство меры, описывая злодеев. Наш же автор рисует их с философской невозмутимостью. Напротив, он склонен увлекаться, описывая положительных героев. Вам кажется, что вы видите слезы на его мужественном лице, и он не пытается скрывать, что сострадание к людям не чуждо его большому и чистому сердцу. Возможно, это недостаток, с точки зрения искусства, но недостаток очень привлекательный.

Читателя, интересующегося подробностями жизни Фильдинга, мы отсылаем к его биографии, написанной мистером Роско. Жизнь Фильдинга, больше чем какой-либо из его романов, служит воплощением идеи, которая пронизывает его \"Эмилию\". Никто не расплачивался столь дорогой ценой за свои пороки и безрассудства. Потеряв состояние, он познал всю горечь нужды и униженья; утратив здоровье, он стал жертвой физических страданий, и эта кара за его прегрешения тяготела над ним всю жизнь и свела его преждевременно в могилу. Но даже когда нужда, горе и недуг надломили его организм, его гордый и свободный дух восторжествовал над ними, а трезвый и честный ум помог ему преодолеть все невзгоды и сохранить философскую невозмутимость. Нежная привязанность к своей семье поддерживала его до конца, и, хотя всех его трудов едва хватало, чтобы прокормить себя и своих близких, после его смерти остался преданный друг, столь высоко ценивший его, что он принял на себя заботу о семье покойного и оградил ее от нужды. Это что-нибудь да значит, быть связанным узами дружбы с таким человеком, как Ральф Аллен, и Фильдинг, еще когда оба они были живы, воздвиг памятник в честь своего друга, памятник более прочный, чем любой монумент из бронзы или мрамора, выведя его в своем романе под именем сквайра Олворти. \"Есть такой день, - писал Фильдинг в одном из посвящений Аллену, - о наступлении которого ни один человек в королевстве не может подумать без содрогания, кроме вас одного, сэр, это день вашей смерти\". Трудно придумать более тонкое признание заслуг, и Фильдинг был не из тех людей, кто расточает хвалу лицемерно.

Мужество, жизнерадостность, любовь к людям никогда не покидали Фильдинга, и до самого смертного часа он неустанно работал на своих детей. Но после его кончины лишь благодаря великодушию одного из его почитателей-иностранцев, французского консула в Лиссабоне господина де Мейронне, на его могиле было установлено приличное надгробие. Там он лежит, \"от лихорадки жизни отсыпаясь\". Нет больше ни снедающих душу забот, ни назойливых кредиторов, ни мучительных болей, ни диких ночных оргий, ни раскатов веселого смеха. Заботу о его жене и дочерях взял на себя его преданный друг. Видно, он и впрямь избавился от забот и печалей, и так хочется верить в то, что его исстрадавшаяся, но благородная душа обрела наконец очищение и покой.

КОММЕНТАРИИ

Сочинения Фильдинга (Fielding\'s Works).

Статья была помещена в газете \"Таймс\" 2 сентября 1840 года.

Гаррик Дэвид (1717-1779) - знаменитый английский актер и театральный деятель. Прославился исполнением ролей Гамлета, Ричарда III, короля Лира.

Хогарт Уильям (1697-1764) - замечательный английский художник-карикатурист и гравировщик. Создатель трех серий гравюр социально-сатирического характера: \"Карьера мота\", \"Карьера проститутки\", \"Модный брак\".

Честерфильд Филипп Дормер, граф (1694-1773) - автор известных \"Писем сыну\", опубликованных в 1774 г.

Фаркуэр Джордж (1678-1707) - английский драматург.

Долл Тершит - веселая девица в исторической хронике Шекспира \"Генрих IV\". Миссис Куикли - трактирщица в той же пьесе и в комедии \"Виндзорские проказницы\".

Ричардсон Сэмюел (1689-1761) - английский романист сентиментальной школы.

Эмилия - героиня одноименного, последнего романа Фильдинга, опубликованного в 1752 г.

Родерик Рэндом - главный герой одноименного романа английского писателя Тобиаса Смоллета (1721-1771).

Капитан Бут - муж Эмилии.

И вслед за тем выражает удивление, что порядочные люди могут жить так высоко - на четвертом этаже. - Дженни Джеймс не выражает подобного удивления в романе, навестив после долгой разлуки свою подругу детства - Эмилию. Фильдинг несправедлив к ней, называя ее \"воплощением равнодушия и плоской самоуверенности\". Ведь она старается помочь находящемуся в бедственном положении после освобождения из тюрьмы мужу Эмилии (\"Эмилия\", т. 2, кн. 5, гл. 5).

Бут, с его поразительными идеями насчет христианской религии и самоуправства. - Теккерей ошибается: на самом деле эта характеристика относится к полковнику Джеймсу, мужу Дженни Джеймс, который говорит доктору Гаррисону, что на месте Биллам Бута он вызвал бы кредитора, посадившего Бута в тюрьму, на дуэль и перерезал бы ему глотку (т. 3, кн. 9, гл. 3). Когда добряк Джеймс выходил раненного под Гибралтаром капитана Бута, последний говорит: \"Его поведение доказывает истинность моей теории о том, что действиями любого человека управляют только его страсти. Невозможно предположить, чтобы Боб Джеймс поступал из соображений религии или морали, так как он открыто насмехается над религией, и над моралью\" (т. 1, кн. 3, гл. 5).

Там он лежит, \"от лихорадки жизни отсыпаясь\" - слова Макбета об умерщвленном им короле Дункане (Шекспир, \"Макбет\", д. 3, сц. 2).