Теккерей Уильям Мейкпис

\'Вороново крыло\'

Уильям Мейкпис Теккерей

\"Вороново крыло\"

ГЛАВА I,

которая служит всего лишь введением и в которой рассказывается о мисс

Крамп, о ее поклонниках и о ее семействе

В одном тихом и захолустном уголке некой малолюдной деревни, называемой Лондоном, быть может, по соседству с Баркли-сквер или, во всяком случае, неподалеку от Берлингтон-Гарденс, находилось некогда питейное заведение под названием \"Сапожная Щетка\". Владелец заведения мистер Крамп в начале своего жизненного поприща исполнял обязанности чистильщика сапог в одной гостинице, пользовавшейся еще большей известностью, чем его собственное заведение, и, нимало не стыдясь своего прошлого, - что нередко свойственно людям, достигшим благосостояния, - запечатлел воспоминание об этом прошлом на гостеприимных вратах своего трактира.

Крамп женился на мисс Бадж, столь хорошо знакомой любителям балета по ту сторону Темзы под именем мисс Деланси; у них была единственная дочь Морджиана, названная так в честь знаменитой героини из \"Сорока разбойников\", роль которой мисс Бадж исполняла и в \"Cappee\" и в \"Сэдлерс-Уэлзе\", неизменно срывая бурные аплодисменты. Миссис Крамп восседала в небольшой распивочной, стены которой были в изобилии украшены портретами танцовщиц всех времен, начиная с Хилисберг, Роуз, знаменитой Паризо, усердно работавшей своими легкими волшебными ножками в 1805 году, и кончая сильфидами наших дней. Среди этого собрания был и ее собственный портрет работы де Вильде, где она была изображена в костюме Морджианы, наливающей под звуки необыкновенно медленной музыки кипящее масло в один из сорока кувшинов. Итак, она восседала в этом святилище - черноволосая, черноглазая, с красным лицом, в тюрбане, и когда бы вам ни случилось зайти в распивочную - утром, днем или вечером, - вы неизменно заставали миссис Крамп, потягивавшей из чашки чай (подбавляя в него только самую малость кое-чего более крепкого) и листающей модный журнал или читающей \"Британский театр\" \"Кэмбер-ленда. Из газет она признавала \"Санди тайме\", ибо, как и большинство представительниц ее профессии, она осуждала \"Диспатч\", находя его вульгарным и либеральным, и обожала всякие театральные сплетни, которыми изобилует первая из упомянутых газет.

Следует заметить, что Королевская \"Сапожная Щетка\" была хоть и скромным, но чрезвычайно благородным заведением; и ничего не стоило заставить мистера Крампа, когда он поглядывал на освещенную солнцем дверь своего Трактира, рассказать, как однажды ему довелось собственноручно чистить сапоги вот этой самой щеткой его королевскому высочеству принцу Уэльскому, первому джентльмену Европы. И в то время как все другие таверны в округе спешили во всеуслышание выразить свои симпатии политике либералов, \"Сапожная Щетка\" придерживалась старой консервативной линии и посещалась только лицами, разделявшими этот образ мыслей. В трактире было два зала для посетителей: один для ливрейных лакеев, хозяева которых жили неподалеку от трактира, и другой - для \"гасиод\", как говаривала миссис Крамп (да благословит ее небо!}, устроивших в трактире свой клуб.

Я забыл сказать, что, в то время как миссис Крамп потягивала свой бесконечный чай и без конца перемывала голубые чашки, можно было нередко слышать, как мисс Морджиана барабанила на небольшом фортепиано под красное дерево и напевала \"Дрожит осиновый листочек\", \"Бенни бродит по холмам и долинам\" или \"Олень и лютня\" и прочие модные песенки. И надо признаться, что пела эта очаровательная девица с большим искусством; у нее был приятный сильный голос, а если порой ей и случалось сфальшивить, то сила и чувство, вкладываемые ею в исполнение, вполне восполняли этот недостаток. При этом Морджиана не просто пела, - она вносила в свои рулады и трели виртуозность и блеск, заимствованные у миссис Хамби, миссис Уэйлет или у мадам Вестрис, которых ей довелось слышать в театре. У девушки были, как и у матери, прекрасные черные глаза и, как обычно у всех детей актеров, врожденная страсть к сцене; говоря по правде, она уже не раз выступала в театре на Кэтрин-стрит, сначала в эпизодических ролях, а позднее играла в \"Литл Цикле\" Розину и Дездемону и исполняла роль мисс фут - не припомню точно, в каком спектакле, но, кажется, это была пьеса Дэвидсона. Не менее четырех раз в неделю мисс Крамп отправлялась со своей маменькой в одно из увеселительных заведений; миссис Крамп была таинственным образом связана с самыми разнообразными представителями театрального мира, и двери \"Сэдлерс-Уэлза\", где она некогда подвизалась, \"Кобурга\" (с разрешения добрейшей миссис Давидж) и даже \"Друри-Лейна\" и \"Маркета\" распахивались в ответ на ее \"Сезам, отворись!\", как дверь разбойников - перед ее партнером Али-Бабой (Хорнбаклом) в прославленной опере, где она выступала с таким триумфом.

Излюбленным напитком мистера Крампа было пиво, чередующееся по вечерам с джином; что же до остального, то достаточно будет сказать, что сей джентльмен с честью исполнял свои обязанности и настолько прочно и плотно занимал свое председательское кресло в клубе, насколько это вообще было возможно, ибо кресло так точно соответствовало его комплекции, что в пальто он уже не мог бы в нем поместиться. Его жена и дочь относились к нему, быть может, несколько свысока, ибо он ничего не смыслил в литературе и ни разу в жизни не был в театре с тех пор, как в одном из них нашел себе невесту. В ту пору он служил лакеем у лорда Слэппера, и не кто иной, как его светлость помог ему обзавестись \"Сапожной Щеткой\"; поговаривали и еще кой о чем, но что нам с вами до этих сплетен?! Стоит ли интересоваться прошлым? Миссис Крамп была не менее добродетельна, чем ее соседки, а до того как стать миссис Крамп, она была обладательницей пятисот фунтов, которые и принесла в приданое мужу.

Тем, кто знает нравы британских торговцев, хорошо известно, что им не в меньшей степени, чем лордам, свойственно чувство стадности; что они любят пошутить и не прочь пропустить стаканчик, что после трудового дня им приятно встретиться с людьми своего круга, а так как наше общество еще не настолько развито, чтобы позволить им наслаждаться удобствами роскошных клубов, открывающих двери многим, не получающим и десятой доли их дохода, то они собираются со своими приятелями в уютной маленькой таверне, с посыпанным песком полом, где просторное виндзорское кресло и стаканчик чего-нибудь горячительного с водой доставляют им не меньше радости, чем величественные салоны - любому члену клуба.

Как уже было сказано, в \"Сапожной Щетке\" собиралось весьма почтенное и изысканное общество, основавшее там клуб \"Отбивная\", который получил свое название благодаря тому, что члены клуба, собираясь по субботам, имели обыкновение лакомиться отбивными котлетами. Завсегдатаи клуба собирались по субботам, из чего, разумеется, не следует, что они не появлялись там и во все остальные дни недели, если у них было соответственное расположение духа, и, наоборот, в летнее время многие из них по субботам отсутствовали, ибо проводили тридцать шесть свободных часов, которыми, к счастью, завершается каждая неделя, в своих прелестных загородных виллах.

Среди этих завсегдатаев были мистер Болз, знаменитый бакалейщик с Саус-Одли-стрит, человек весьма состоятельный и имеющий, как говорили, двадцать тысяч фунтов капитала; Джек Снэффл, содержатель ближайшего извозного Двора, большой охотник до пения; торговец скобяными изделиями Клинкер, - все это были женатые и вполне преуспевающие джентльмены; затем гробовщик Трэсл и прочие. Лакеи, разумеется, не имели сюда доступа, если не считать двух-трех избранных дворецких или мажордомов, допускавшихся в этот круг; ибо членам, его составлявшим, было слишком хорошо известно, как важно поддерживать хорошие отношения с этими лицами, - не однажды счет какого-нибудь милорда был оплачен или распоряжение какой-нибудь миледи исполнено только благодаря застольным беседам в \"Сапожной Щетке\" и дружественным связям между членами клуба.

Украшением этого общества были два холостяка, два самых что ни на есть избранных представителя своего класса, - мистер Булей, портной из знаменитой фирмы \"Линдси, Булей и Кo\" на Кондит-стрит, и мистер Эглантайн, прославленный парикмахер и парфюмер с Бонд-стрит, чье мыло, бритвы и патентованные, пропускающие воздух парики были известны всей Европе. Линдси, старший компаньон этой фирмы, владел прекрасным домом в Риджент-парке, выезжал в собственном кабриолете, и его участие в делах фирмы ограничивалось тем, что он дал ей свое имя. Булей же жил при лавке, сам в ней работал, и говорили, что его покрой не уступал в элегантности покрою любого другого портного в городе. Булей и Эглантайн были соперниками во многих отношениях; они соперничали в следовании моде, в остроумии и, самое главное, оба притязали на руку вышеупомянутой очаровательной молодой леди, черноглазой певуньи Морджианы Крамп. Оба они были отчаянно влюблены в нее, и каждый в отсутствие другого старался всячески унизить соперника. Булей утверждал, что настоящее имя парикмахера совсем не Эглантайн, что он только пускает пыль в глаза (но Булей не проведешь), что он целиком и полностью находится в руках евреев и что его лавка со всеми складами всецело принадлежит ростовщикам. Эглантайн, в свою очередь, заявлял, что утверждение Булей, будто он ведет свой род от кардинала, чистейшая выдумка, что хотя он и компаньон фирмы, но доля его составляет всего лишь шестнадцать процентов, что дела фирмы запутаны и она кругом в долгах. Во всех этих утверждениях, как это всегда бывает, крылась большая доля истины и не меньшая доля злостной клеветы; так или иначе, оба джентльмена занимали видное положение в своем кругу, и родители Морджианы не без одобрения относились к обоим претендентам. Мистер Крамп был на стороне портного, тогда как миссис Крамп со всем пылом стояла за галантного парфюмера.

Любопытно отметить, что оба джентльмена нуждались во взаимных услугах: Булей - по причине преждевременно появившейся лысины, а может быть, в силу еще более рокового недостатка, нуждался в парике, тогда как Эглантайну, страдавшему чрезмерной полнотой, чтобы выглядеть мало-мальски пристойно, требовался хороший портной. Он носил коричневный сюртук, обшитый шнуром, и с помощью всевозможных ухищрений всячески пытался скрывать свою тучность; однако слова Булей, что в своем одеянии он всегда будет выглядеть деревенщиной и что только один человек во всей Англии способен сделать из него джентльмена, запали парфюмеру в самую душу, и ни о чем на свете он так не мечтал (если не считать, разумеется, руки мисс Крамп), как о сюртуке от Линдси, уверенный, что тогда уж Морджиане перед ним не устоять.

Если Эглантайну причинял множество хлопот его костюм, то он, со своей стороны, не упускал случая жестоко поиздеваться над париком Булей, ибо последний, хотя и пользовался услугами лучших парикмахеров, никак не мот раздобыть парика, который выглядел бы на нем естественно, и злосчастное прозвище мистера Паричка, которым наградил его один цирюльник, сохранилось за ним даже в клубе, так что ему приходилось то и дело краснеть, когда кто-нибудь намекал на это обстоятельство. И Эглантайн и Вулси давно бы уже с радостью покинули \"Отбивную\", но, имея определенные виды, ни один из них не решался оставить поле сражения за соперником.

Нужно отдать должное мисс Морджиане: она ни одному из них не отдавала предпочтения и, принимая в подарок флакон одеколона, или гребень от парикмахера, или же билет в оперу, приглашение в Гринвич или кусок настоящего генузского бархата на шляпку (предназначавшегося первоначально для жилета) - от другого обожателя, была одинаково мила с обоими и каждому преподнесла по локону своих прекрасных шелковистых волос. Это было все, чем она располагала, бедняжка! Я как же еще она могла отблагодарить своих обожателей, как не таким скромным и безыскусным выражением признательности? В тот день, когда соперники обнаружили, что они оба обладают локонами Морджианы, между ними разразилась бурная сцена, окончившаяся ссорой.

Таковы были хозяева и посетители нашей маленькой \"Сапожной Щетки\", с которыми (поскольку глава эта вводная и не претендует на полноту, а значит, и на последовательность) мы должны на время разлучить читателя и перенести его всего только (так что не надо пугаться) на Бонд-стрит, где его внимания ждут некоторые другие персонажи.

На Бонд-стрит, неподалеку от магазина мистера Эглантайна, расположены, как это всем хорошо известно, \"Виндзорские конторы\". Тут же находится Дидлсекское страховое общество (Западный филиал), \"Британская и Иностранная Мыловаренная Компания\", всеми уважаемая контора прославленных адвокатов Кайта и Левисона; впрочем, поскольку имена других владельцев контор не только выгравированы на дощечках, но и занесены в придворный календарь мистера Бойля, то совершенно излишне перечислять их здесь. Здесь-то, на антресолях (между просторными залами \"Мыльной компании\" в бельэтаже со статуей Британии, протягивающей пакет с мылом Европе, Азии, Африке и Америке, и Западным филиалом Дидлсекского общества в первом этаже), проживал некий джентльмен: по имени Говард Уокер. На дверях конторы этого джентльмена, на медной дощечке, чуть пониже его имени было начертано слово \"агентство\", а потому мы вправе предположить, что он действительно занимался этим таинственным делом. Выглядел Уокер чрезвычайно почтенно: у него были пышные бакенбарды, темные глаза (которые слегка косили); он всегда ходил с тростью и в бархатном жилете. Он был членом клуба, посещал оперу и во всех подробностях знал театральную закулисную жизнь; кроме того, он имел обыкновение употреблять в разговоре кое-какие французские словечки, которых он нахватался во время пребывания \"на континенте\"; в самом деле, в его жизни бывали периоды, когда ему представлялось крайне удобным обретаться в Булони, где он научился курить, играть в экарте и на бильярде, что чрезвычайно пригодилось ему впоследствии. Он был завсегдатаем лучших бильярдных залов в городе, и маркер Ханта мог дать ему вперед не более десяти очков. Кроме того, мистер Уокер был знаком с некоторыми представителями высшего света, так что его нередко можно было видеть прогуливающимся под руку с такими особами, как милорд Воксхолл, маркиз Биллингсгет или капитан Бафф, при этом он раскланивался с молодым Мозесом, щеголеватым бейлифом, с содержателем игорного дома Лодером или с Аминадабом, торгующим сигарами в Квадранте. Порой мистер Уокер отпускал усы и именовал себя капитаном Уокером - он считал себя вправе претендовать на это звание, ибо некогда числился на службе у ее величества королевы Португальской. Вряд ли следует говорить, что он не раз представал перед судом по: делу а банкротстве, Однако тем, кто недостаточно хорошо знаком: с его биографией, довольно трудно поверить, что он столько раз оказывался неплатежеспособным ж был тем самым лицом, которое в долговом списке значилось под именем Хукера Уокера то виноторговцем, то комиссионером, то продавцом нот и еще бог знает кем. Дело в том, что, хотя он и предпочитал называться Говардом, настоящее его имя было Хукер, именно так окрестил его почтенный старый родитель, бывший священником и предназначавший сына для той же деятельности. Но так как старый джентльмен умер в Йоркской тюрьме, куда был посажен за неуплату долгов, то ему не удалось привести в исполнение свое благочестивое намерение; и молодой человек был брошен на произвол судьбы (как он имел обыкновение говаривать, неизменно сопровождая свои слова градом проклятий) и начал самостоятельную жизнь в очень раннем возрасте.

Сколько лет было мистеру Говарду Уокеру в ту пору, к которой относится наше повествование или незадолго до или после описываемых событий, определить невозможно. Если ему и впрямь было, как он утверждал, двадцать восемь лет, то время его не пощадило: волосы его поредели, под глазами образовались гусиные лапки, и во всей наружности можно было заметить признаки увядания. Если же, наоборот, ему было сорок, как уверял Сэм Снэффл, тоже с малых лет хлебнувший горя, то для такого возраста Уокер выглядел еще чрезвычайно молодо. Он был подвижен и тонок, у него были стройные ноги, а в его бакенбардах не было ни одного седого волоска.

Следует, правда, заметить, что он употреблял восстановитель мистера Эглантайна (от которого бакенбарды становились черными, как сапоги) и был достаточно частым посетителем лавки этого джентльмена, покупая у него в большом количестве мыло и другие парфюмерные товары по необычайно низким ценам. Сказать по правде, никто не видел, чтобы он когда-нибудь уплатил хоть шиллинг за все эти предметы роскоши, так что, приобретая их на столь выгодных условиях, он, разумеется, имел возможность необыкновенно широко ими пользоваться. Таким образом, мистер Уокер являл собой не менее замечательный букет, чем сам мистер Эглантайн: его носовой платок благоухал вербеной, волосы - жасмином, а от сюртука всегда распространялся приятный запах сигар, благодаря чему его появление в маленькой комнате тотчас же обращало на себя внимание. Я потому так подробно остановился на мистере Уокере, что эта небольшая повесть посвящена главным образом людям, а не каким-либо выдающимся событиям, а мистер Уокер - один из главных ее dramatis personae {Действующих лиц (лат.).}.

Итак, познакомившись с мистером Уокером, мы направимся вместе с ним в заведение мистера Эглантайна, который тоже ждет своей очереди быть представленным читателю.

На огромную, увенчанную королевским гербом витрину мистера Эглантайна пошел, наверное, добрый акр стекла, и нетрудно вообразить, какое зрелище являет она по вечерам, когда зажигают газ и все шары с шампунями начинают светиться, а вспышки пламени перебегают по бесчисленным флаконам духов, то внезапно озаряя коробку с бритвами, то на мгновенье освещая хрустальную вазу с сотнями патентованных зубных щеток. Вам, разумеется, не придет в голову искать в этой витрине отвратительные восковые фигуры, называемые в простонародье болванами, с глупыми, застывшими на лицах улыбками. Мистер Эглантайн выше этих жалких ухищрений, и я полагаю, он скорее дал бы отрубить собственную голову и выставить ее без туловища в качестве некоего украшения в витрине своей лавки, чем водрузить там манекен. На одном из стекол красивыми золотыми буквами выведено: \"Эглантиния - эссенция для носовых платков\"; на другом - \"Восстановительный эликсир - незаменим для укрепления волос\".

И уж можно не сомневаться, что в своем деле мистер Эглантайн был истинным виртуозом. Он продавал кусок мыла, за который в другом месте не дали бы и шиллинга, за семь шиллингов, а его зубные щетки расходились с молниеносной быстротой по полгинеи за штуку. Если он предлагал дамам румяна или пудру, он умел придать этим простым вещам столько таинственной привлекательности, что совершенно невозможно было устоять перед соблазном, и дамы были убеждены, что нигде в другом месте не найти такой косметики. Он давал своим товарам какие-то невероятные, неслыханные названия и получал за них столь же неслыханные цены. Он действительно умел делать прически, как немногие это умеют в наше время, и говорят, что, когда в моде были локоны, он умудрялся за один вечер зарабатывать по двадцать фунтов, делая такое же количество причесок первым красавицам Англии. Появление бандо, по его словам, сократило его годовой доход на две тысячи фунтов, и ничто не вызывает в нем такого презрения и такой ненависти, как прическа, называемая \"мадонной\". \"Я не торговец, - любил повторять он, - а артист, дайте мне только хорошие волосы, и я сделаю вам любую прическу, и к тому же совершенно бесплатно!\" Он уверял, что только благодаря прическе, которую он делал мадемуазель Зонтаг, в нее влюбился ее будущий супруг граф; у него хранится брошка с локоном ее волос, и, по его словам, эта была самая прекрасная голова, которую ему когда-либо приходилось видеть, разумеется, если не считать головы Морджианы Крамп.

Но каким же образом, обладая такими талантами и пользуясь всеобщим признанием, мистер Эглантайн не нажил состояния, как это сделали другие, куда менее одаренные от природы куаферы? Если уж говорить правду, объяснялось это тем, что мистер Эглантайн любил пожить в свое удовольствие и находился в лапах ростовщиков-евреев. Вот уже двадцать лет, как он вел свое дело: он занял тысячу фунтов, чтобы приобрести лавку и склад, и, по его подсчетам, заплатил более двадцати тысяч фунтов процентов под занятую первую тысячу, которая до сих пор оставалась невыплаченной, как и в первый день, когда он сделался владельцем лавки. Он мог бы показать вам, сколько десятков тысяч бутылок шампанского получил он от бескорыстных ростовщиков, с которыми он имел дело. А его \"салон\" был сплошь увешан картинами, приобретенными им в таких же сделках. Если он продавал свои товары по неслыханным ценам, то и ему они обходились почти во столько же. В его лавке не было ни одной вещи, которую он приобрел бы, минуя посредничество поставщиков-израильтян; и в самой лавке, в передней комнате, сидел представитель его кредиторов, некий мистер Мосроз. Он вел кассу и следил за тем, чтобы его хозяевам отчислялась определенная сумма, согласно договору, заключенному между ними и мистером Эглантайном.

Мистер Эглантайн ненавидел его, разумеется, всем сердцем и относился к нему примерно так же, как Дамокл к нависшему над ним мечу. \"Это он-то мастер? Да это просто переодетый бейлиф, - возмущался мистер Эглантайн. Какой он Мосроз, его зовут Амос, и прежде чем попасть сюда, он торговал апельсинами\". Мистер Мосроз питал, со своей стороны, глубочайшее презрение к мистеру Эглантайну и мечтал о том дне, когда он сам станет владельцем лавки, а Эглантайна сделает своим подмастерьем, и тогда уж настанет его черед помыкать им и отпускать по его адресу шуточки.

Итак, мы видели, что в большой лавке парфюмера был свой злой гений, или, как говорится в пословице, своя червоточина, и хотя со стороны можно было подумать, что дела Эглантайна процветают, на самом деле положение его было довольно шатким.

Об отношениях между мистером Эглантайном и мистером Уокером можно судить из диалога, который произошел между обоими джентльменами однажды летом в пять часов пополудни, когда мистер Уокер, покинув свою контору, заглянул в лавку парфюмера.

- Дома ли мистер Эглантайн? - спросил мистер Уокер приказчика Мосроза, сидевшего в передней комнате.

- А я почем знаю, сами посмотрите (что означало \"чтоб тебе провалиться!\")! - Мистер Мосроз ненавидел также и Уокера.

- Не вздумайте грубить мне, а то я сверну вам шею, мистер Амос, пригрозил мистер Уокер.

- Это мы еще посмотрим, мистер Хукер Уокер, - отвечал приказчик, нимало не устрашившись; капитан бросил на него несколько испепеляющих взглядов и прошел в заднюю комнату, или \"салон\".

- Добрый день, красавчик Тайни, - ну что, много работы?

- В городе ни души, я за целый день ни разу не притронулся к щипцам, уныло ответствовал мистер Эглантайн.

- Ну так приготовьте их скорее и займитесь моими бакенбардами. Я собираюсь обедать в \"Ридженте\" с Биллингсгетом и еще кое с кем, так что уж, пожалуйста, постарайтесь.

- Никак не могу, капитан, я с минуты на минуту ожидаю дам.

- Ах, вот как. Как это, в самом деле, я осмелился беспокоить столь важную особу. Прощайте. Надеюсь услышать о вас через неделю.

Эта угроза означала, что через семь дней мистеру Эглантайну будет вручен к оплате вексель.

- Да куда же вы так спешите, капитан! Садитесь, пожалуйста, я вас мигом завью. А кстати, разве нельзя его переписать?

- Совершенно невозможно. И так уже три раза переписывали.

- Я уж постараюсь для вас, будьте уверены, вы останетесь довольны, право, я...

- Сколько же вы предлагаете?

- Десять фунтов, а?

- Что?! Предлагать моему патрону десять фунтов? Да вы спятили, Эглантайн! Подкрутите-ка еще немного левую бакенбарду.

- Но ведь я имел в виду только комиссионные!

- Ну ладно, посмотрим. Особа, с которой я сейчас имею дело, весьма влиятельная, так что, я думаю, можно будет договориться об отсрочке. А что касается меня, то сам я не имею к этому ни малейшего отношения, клянусь честью, я всего только дружеский посредник между ним и вами.

- Я это знаю, дорогой сэр.

Последние две фразы были сплошным лицемерием, парфюмеру было очень хорошо известно, что Уокер прикарманит эти десять фунтов. Но он был слишком беспечен, чтобы беспокоиться из-за десяти лишних фунтов, и слишком робок, чтобы ссориться с таким могущественным другом. Он уже трижды платил за отсрочку векселя, и все эти комиссионные, как ему было известно, шли в карман его друга мистера Уокера.

Теперь читателю, надеюсь, понятно, что означало слово \"агентство\", начертанное на двери мистера Уокера. Он занимался посредничеством между заимодавцами и должниками, и в процессе передачи денег небольшие суммы неизбежно прилипали к его рукам. Он был также агентом по продаже вин; благодаря своим связям с сильными мира сего, он мог помочь получить какое-нибудь выгодное местечко; он распоряжался судьбой по меньшей мере полудюжины актеров и актрис, и в жизни последних, по всеобщему утверждению, он принимал особенно горячее участие. Мы перечислили далеко не все способы, которыми сей джентльмен умудрялся добывать средства к существованию, но так как при всем этом он любил жить на широкую ногу, играть и предаваться всевозможным наслаждениям, то порой, когда его расходы превышали доходы, он объявлял себя неплатежеспособным и таким способом отделывался от уплаты по векселям. Он так же свободно и беззаботно чувствовал себя во Флитской тюрьме, как и на Пэл-Мэл. \"Я живу очень просто, - говаривал этот философ, если у меня есть деньги, я их трачу, если у меня их нет, я занимаю, а если мои кредиторы пристают ко мне с ножом к горлу, я объявляю себя банкротом и остаюсь неуязвимым\". Какая счастливая гибкость характера! Я убежден, что, невзирая на все невзгоды и шаткость положения, во всей Англии не нашлось бы человека, чей сон был бы столь же безмятежен и совесть так же спокойна, как у капитана Говарда Уокера.

Предоставив свои бакенбарды мистеру Эглантайну, Уокер вспомнил о дамах, упомянутых парикмахером, и, обозвав его тихоней и счастливчиком, поинтересовался, хороши ли его дамы.

Эглантайн решил, что ему, пожалуй, не мешает похвастать перед человеком, с которым он связан денежными обязательствами, и намекнуть ему на свои блестящие виды на будущее и, следовательно, на платежеспособность.

- Не правда ли, капитан, через ваше посредничество я получил сто восемнадцать фунтов, которые вы были так добры раздобыть для меня. Ведь, если не ошибаюсь, у меня есть два векселя как раз на эту сумму.

- Ну, конечно, старина, а что?

- А то, что я ставлю пять фунтов против одного, что через три месяца эти векселя будут погашены.

- Идет, я согласен, пусть будет пять фунтов против одного.

Такой неожиданный оборот дела озадачил парфюмера, но до оплаты по векселям у пего оставалось еще целых три месяца, и он с готовностью повторил: \"Идет!\"

- Ну, а что вы скажете, если ваши счета будут оплачены? - продолжал он.

- Не мои, а Пайка, - поправил его Уокер.

- Ну пусть Пайка! Так вот я расплачусь с Минори, разделаюсь со всеми долгами, вытолкаю Мосроза, и я, и все мое заведение вздохнем свободно, как локон, который сняли со щипцов, - что вы на это скажете, а?

- Это просто невероятно, разве что скончалась королева Анна и оставила вам состояние, или еще неведомо откуда вам привалило счастье.

- Ну, это будет почище наследства королевы Анны или еще кого-нибудь. Что бы вы сказали, если бы увидели вот на этом самом месте, где сейчас сидит Мосроз (чтоб ему провалиться!), головку с самыми прекрасными волосами во всей Европе, а? Это такая женщина, я вам скажу, пальчики оближешь! И я скоро буду иметь честь величать ее миссис Эглантайн и получу за ней в приданое пять тысяч фунтов стерлингов.

- Ну, Тайни, вам и в самом деле привалило счастье. Надеюсь, вы выпишете тогда мне парочку векселей, ведь не забудете же вы старого друга?

- Ну нет, этого я не сделаю. Но за моим столом всегда найдется для вас местечко; и я надеюсь частенько видеть вас у нашего камелька.

- А что скажет француженка-модистка? Она, чего доброго, повесится с отчаянья.

- Тсс. Ни слова о ней. Довольно с меня всех этих развлечений; поверьте, что Эглантайн уже не прежний легкомысленный, молодой весельчак; я хочу остепениться, хочу обзавестись семьей. Мне нужна подруга жизни, которая разделяла бы мои заботы. Мне нужен покой. Я чувствую, что старею.

- Ха-ха-ха! Вы, вы...

- Да, да, я мечтаю о семейном очаге, и он у меня будет.

- И вы перестанете ходить в свой клуб?

- В \"Отбивную\"? Ну, конечно, женатому человеку не пристало посещать такие места, мне-то уж во всяком случае, а съесть отбивную я могу и дома. Но прошу вас, капитан, никому об этом ни слова; леди, о которой я говорил...

- Уж не ее ли вы ждете? Ах вы, негодный!

- Ну да, это она и ее мать. А теперь вам пора уходить.

Но мистер Уокер твердо решил, что никуда не уйдет, пока не увидит этих прекрасных дам.

После того, как операция над бакенбардами мистера Уокера была завершена, он в самом лучшем расположении? духа подошел к зеркалу и стал приводить себя в порядок; вытянув шею, он полюбовался огромной булавкой, воткнутой в галстук, и принялся самодовольно разглядывать свою левую, особенно любимую им бакенбарду. Эглантайн с непринужденным, но довольно грустным видом расположился на диване; одной рукой он вертел щипцы, которыми только что расправлялся с Уокером, а другой теребил кольцо: он думал. Думал о Морджиане, и о векселе, срок которого истекал шестнадцатого числа, и еще он думал о светло-голубом бархатном халате, расшитом золотом, в котором он бывал так неотразим, - мысли его не сходили с маленькой орбиты его привязанностей, опасений и тщеславных надежд.

\"Черт побери, - думал между тем мистер Уокер. - Я красив, такие бакенбарды, как у меня, не всякий день встретишь. А если кто и заметит, что я подкрашиваю бороду, так я...\"

В эту самую минуту дверь распахнулась, и полная дама с локоном, ниспадающим на лоб, в желтой шали, в зеленой бархатной шляпе с перьями, в полусапожках и в коричневом, расписанном тюльпанами и прочими экзотическими растениями платье, - одним словом, миссис Крамп и ее дочь влетели в комнату.

- Вот и мы, мистер Эглантайн, - игриво воскликнула миссис Крамп, весело и дружелюбно приветствуя его. - Ах, боже мой, у вас тут, кажется, посторонний джентльмен!

- Прошу вас не стесняться моим присутствием, - ответствовал вышеупомянутый джентльмен с присущей ему обворожительностью. - Я друг Эглантайна, не правда ли, Эгг? Мы ведь одного поля ягоды?

- Не знаю, как насчет поля, но то, что вы фрукт - это верно, проговорил, вставая с дивана, парфюмер.

- Вы, значит, куафер? - спросила миссис Крамп. - Знаете, мистер Эглантайн, в людях, занимающихся вашим делом, есть что-то особенное, я бы сказала изысканное.

- Вы мне льстите, сударыня, - с невозмутимым видом ответил на комплимент мистер Уокер. - Вы позволите мне продемонстрировать мое искусство на вас или на вашей прелестной дочери? Мне, конечно, далеко до Эглантайна, но, уверяю вас, я совсем не так уж плохо справляюсь с этим делом.

- Бросьте, капитан, - прервал его парфюмер, не слишком-то обрадованный встречей между Уокером и предметом своих воздыханий. - Никакой он не парикмахер, миссис Крамп, это капитан Уокер, которого я имею честь называть своим другом. Это первый щеголь в городе из самого что ни на есть высшего общества, - добавил он вполголоса, чтобы слышала только миссис Крамп.

Обыгрывая ошибку, только что совершенную миссис Крамп, Уокер немедленно сунул щипцы в огонь и повернулся к дамам с такой чарующей улыбкой, что обе они, узнав теперь его истинное положение в обществе, вспыхнули, усмехнулись и остались, казалось, чрезвычайно довольны его шуткой. Маменька посмотрела на Джину, Джина - на маменьку, после чего маменька легонько подтолкнула дочку в то место, которое граничило с ее изящной талией, и обе они залились смехом, каким умеют смеяться только дамы и каким, смеем надеяться, они будут способны смеяться до скончания века. Разве нужен для смеха повод? Давайте смеяться всегда, когда нам этого хочется, так же как мы засыпаем, когда нам хочется спать. Миссис Крамп и ее дочь смеялись от всей души, не сводя больших сияющих глаз с мистера Уокера.

- Я ни за что не уйду, - говорил он, подходя к дамам с раскаленными щипцами в руке и вытирая их оберточной бумагой с ловкостью заправского мастера своего дела (надо вам сказать, что Уокер каждое утро со всей тщательностью и с большим искусством сам подвивал свои огромные бакенбарды), - я ни за что не уйду, дорогой мой Эглантайн. Раз миледи приняла меня за парикмахера, я имею полное право оставаться здесь.

- Ах нет, как можно! - вскричала миссис Крамп, покраснев неожиданно как пион.

- Но ведь я надену свой пеньюар, мама, - возразила мисс, взглянув было на джентльмена, но вдруг потупилась и тоже залилась краской.

- Но, Джина, говорю же тебе, ему нельзя тут оставаться: уж не думаешь ли ты, что я стану снимать при нем свою...

- Ах, вот оно что, мама имеет в виду свою накладку! - подсказала мисс Крамп, подпрыгивая и заливаясь неудержимым хохотом, и в ответ на ее смех почтенная хозяйка \"Сапожной Щетки\", любившая шутку, даже когда она отпускалась по ее собственному адресу, тоже рассмеялась и заявила, что никто еще, кроме мистера Крампа и мистера Эглантайна, не видел ее без упомянутого украшения.

- Ну так уходите же, насмешник, - обратилась мисс Крамп к Уокеру, - я хочу поспеть к увертюре, а сейчас уже шесть часов, и мы непременно опоздаем.

Но это \"уходите\" было сказано таким тоном, что проницательный мистер Уокер понял его как \"останьтесь\".

- И не подумаю, Эгги, я не уйду отсюда, пока вы не кончите завивать этих дам; разве вы сами не говорили, что во всей Европе не найти таких волос, как у мисс Крамп? Неужели же вы думаете, что я соглашусь уйти, не увидев это чудо? Да ни за что на свете!

- Ах вы, противный, гадкий, несносный насмешник! - воскликнула мисс Крамп. Но с этими словами она сняла шляпу и повесила ее на один из подсвечников, стоявших перед зеркалом мистера Эглантайна (это была черная бархатная шляпка с отделкой из дешевых кружев и украшенная настурциями, вьюнками и желтофиолей).

- Подайте мне, пожалуйста, мой пеньюар, мистер Арчибальд, - обратилась она к Эглантайну, и Эглантайн, готовый на все, когда она называла его по имени, немедленно извлек требуемое одеяние и окутал им нежные плечи дамы, которая тем временем сняла со лба диадему из накладного золота, вынула два медных гребня с поддельными рубинами и третий, тот, что придерживал пучок на затылке, затем посмотрела своими огромными глазами на незнакомца, тряхнула головой, и роскошная волна переливающихся, великолепных, вьющихся, черных, как агат, волос хлынула водопадом вниз, - зрелище, должен сказать, которое доставило бы наслаждение самому мистеру Роуленду. Волосы рассыпались по ее плечам, по спине, по спинке кресла, на котором она сидела, и из-под этого каскада волос лукаво блестели глаза, а розовое личико сияло торжествующей улыбкой, говорившей: ну видели вы где-нибудь подобное небесное создание?

- Черт побери, я никогда не видел ничего более прекрасного! - вскричал мистер Уокер с нескрываемым восхищением.

- В самом деле, - проговорила миссис Крамп, принимая комплимент на свой счет. - Когда я в тысяча восемьсот двадцатом году играла в \"Уэлзе\" и у меня родилось это прелестное дитя, мои волосы были точно такие же. Меня прозвали из-за них \"Вороново крыло\", и теперь я частенько говорю Морджиане, что она появилась на свет для того, чтобы похитить волосы у матери. Случалось ли вам бывать в \"Уэлзе\" в тысяча восемьсот двадцатом году, сэр? Может, вы запомнили мисс Деланси. Я же и есть та самая мисс Деланси! Может, помните;

Тара-рим, тара-рим,

Звезды светят несмело.

Над обрывом речным

Вдруг гитара запела.

Сладкий звук за кустом

Над водою глубокой

Мне поведал о том,

Что Селим недалеко.

Помните из \"Багдадских колоколов\"? Фатиму играла Деланси, а Селима Бенломонд (его настоящее имя было Баньон, на этом и кончилась его карьера, бедняги). Так вот я пела под аккомпанемент тамбурина, а после каждого куплета танцевала:

Тара-рим, тара-рим,

Нежный голос поет,

Нежный звон колокольный

С минаретов плывет.

- Ой! - вдруг вскрикнула в эту минуту, словно от нестерпимой боли, мисс Крамп (не знаю, ущипнул ли ее парикмахер, или дернул, или, быть может, вырвал один из волосков на ее прелестной головке). - Ой, мистер Эглантайн, вы меня убьете!

Ее маменька, увлекшаяся в это время ролью и державшая конец боа на манер тамбурина, и мистер Уокер, с восторгом следивший за ее игрой и почти забывший в это мгновенье чары дочери, - оба тут же повернулись к Морджиане и принялись выражать ей свое сочувствие.

- Убить вас, Морджиана, мне убить вас?! - с упреком сказал Эглантайн.

- Все прошло, мне уже лучше, - с улыбкой заявила юная леди, - право, мистер Арчибальд, не беспокойтесь.

И если уж говорить правду, то на всей ярмарке невест ж даже среди самых что ни на есть великосветских хозяек самых что ни на есть великосветских лакеев, посещавших \"Сапожную Щетку\", не нашлось бы большей кокетки, чем мисс Морджиана. Она считала себя самым обворожительным, созданьем на свете. Стоило ей встретиться с незнакомым мужчиной, как она тут же начинала пробовать на нем силу своих чар; ее красота, ее манеры - вся ее внешность отличались яркостью и притягательностью, которые, естественно, пользуются самым большим успехом в нашем мире, ибо люди охотнее и больше всего восхищаются тем, что само бросается в глаза; и потопу нередко оказывается, что в женском цветнике наибольшее восхищение вызывает такой цветок, как тюльпан, а какая-нибудь скромная фиалка или маргаритка остаются никем не замеченными. Таким именно тюльпаном и была Морджиана, и ее неизменно окружала целая толпа любителей тюльпанов.

Итак, простонав сначала \"ой-ой-ой!\", а затем успокоив всех, сказав, что ей лучше, Морджиана привлекла к себе всеобщее внимание. Последние ее слова чрезвычайно воодушевили мистера Эглантайна, и, взглянув на мистера Уоркера, он спросил:

- Не говорил ли я вам, капитан, что это чудо природы? Вы только посмотрите на эти волосы, они черные и блестящие, как атлас. Они весят не менее пятнадцати фунтов, и я не позволю какому-нибудь растяпе-подмастерью вроде Мосроза, да и вообще никому не позволю притронуться к этим волосам, хотя бы и за пятьсот гиней. Ах, мисс Морджиана, помните, что вас всегда будет причесывать Эглантайн, помните это!

И с этими словами сей достойный джентльмен начал осторожно: смазывать \"Эглантинией\" божественные локоны, которые он боготворил со всей страстью, на какую только способен мужчина и художник.

Что до Морджианы, я надеюсь, никто из читателей не осудит бедную девочку за то, что она выставляла напоказ свои волосы. Ее локоны были ее гордостью. В одном любительском театре она даже исполняла такие роли, в которых можно было покрасоваться с распущенными волосами; однако это отнюдь не мешало ей оставаться скромной и стыдливой девушкой, в чем невозможно усомниться, ибо, когда мистер Уокер, пока мистер Эглантайн занимался разглагольствованиями, подошел к ней и нежно дотронулся до ее локонов, она вскрикнула и вздрогнула всем телом. А мистер Эглантайн с необыкновенной важностью произнес:

- Капитан, можно любоваться полосами мисс Крамп, но прикасаться к ним нельзя.

- Вы правы, Эглантайн. Ни в коем случаев - вмешалась мать. - А теперь моя очередь, и, я надеюсь, джентльмен будет настолько любезен, что оставит нас.

- Да неужто?! - вскричал мистер Уокер; было уже половина седьмого, а так как он собирался обедать в \"Риджент-клубе\", да к тому же ему совсем не хотелось вызывать ревность Эглантайна, которого явно раздражало его присутствие, - то, как только прическа мисс Крамп была завершена, он взял шляпу и, поклонившись ей и ее матери, удалился.

- Смею вас уверить, - говорил Эглантайн, кивнув в его сторону, - это настоящий великосветский франт, из самого что ни на есть высшего общества, можете мне поверить. Он на короткой ноге с маркизом Биллингсгетом, с лордом Воксхоллом и всем этим кругом.

- Он очень приятный, - произнесла миссис Крамп.

- Подумаешь! А по-моему, ничего особенного, - сказала Морджиана.

А капитан Уокер шагал тем временем к своему клубу, раздумывая о прелестях Морджианы: \"Что за волосы, что за глаза у этой девушки, прямо как бильярдные шары, и к тому же еще пять тысяч фунтов. Да, повезло этому Эглантайну. Но откуда у нее взялись такие деньги, этого не может быть\".

Едва лишь манипуляции, производимые над накладкой миссис Крамп, были окончены (все это время Морджиана с чрезвычайным удовольствием разглядывала последние французские моды в \"Курье де Дам\" и думала о том, как она перекрасит розовую атласную нижнюю юбку и сделает из нее мантилью, в точности такую же, как в журнале), едва лишь, повторяю, с накладкой миссис Крамп было покончено, как обе леди распростились с мистером Эглантайном и поспешили в находившуюся по соседству \"Сапожную Щетку\", где их уже ожидала прелестная зеленая карета (нанятая в соседнем извозчичьем дворе), и в то время как они входили в трактир, джентльмен, восседавший на козлах, почтительно дотронулся до шляпы и приветствовал их взмахом кнута.

- Мистер Булей ожидает вас, - доложил этот джентльмен-кучер из конюшен мистера Снэффла, - он уже раз сто выбегал на улицу посмотреть, не идете ли вы.

И в самом деле, дома их дожидался портной мистер Булей, нанявший карету, чтобы везти дам в театр.

Право же, со стороны Морджианы нехорошо было отправляться в театр с одним поклонником после того, как она только что сделала прическу у другого, но что поделать, таковы уж хорошенькие женщины! Если у какой-нибудь из них двенадцать обожателей, она должна перепробовать свою власть над всеми двенадцатью; подобно франтихе, обладательнице многочисленных туалетов, любящей разнообразие и появляющейся каждый день в новом платье, юная ветреная красавица меняет своих возлюбленных, то поощряя сегодня черные бакенбарды, то улыбаясь завтра русым, то воображая, что ей больше всех нравится веселый улыбающийся краснобай, то вдруг по прихоти своей капризной фантазии предпочитая грустного сентиментального меланхолика. Не будем слишком нетерпимы к проявлениям непостоянства и причудам красоты; поверьте, что те особы женского пола, которые осуждают своих сестер за легкомыслие и осыпают их упреками за то, что они благоволят то к одному, то к другому ухажеру, вели бы себя точно так же, будь у них хоть малейший шанс на успех, а постоянство их можно уподобить постоянству, которое я проявляю в данный момент к моему пальто только потому, что у меня нет другого.

- Джина, дорогая, ты видела Булей? - обратилась мать к молодой леди.Он в буфете с твоим отцом. На нем военный мундир с гербовыми пуговицами, можно и впрямь подумать, что он настоящий офицер.

Это было в стиле мистера Булей - он всячески стремился походить на военных, которым ему, по роду его ремесла, приходилось шить столько великолепных красных и синих мундиров (в которых щеголяет наша армия). А что до гербовых пуговиц, то не он ли изготовил целый набор мундиров для его величества покойного короля Георга IV? Рассказывая об этом, он неизменно присовокуплял: \"У нас, сэр, хранятся мерки с принца Блюхера и принца Шварценберга, да и не только с них, я кроил для самого Веллингтона\". При его рвении, я полагаю, Булей не преминул бы отправиться на остров Святой Елены, чтобы сшить мундир Наполеону. На нем был иссиня-черный парик и бакенбарды той же масти. Он выражался всегда кратко и решительно, а отправляясь на костюмированные балы и маскарады, наряжался фельдмаршалом.

- Сегодня он просто бесподобен, - продолжала миссис Крамп.

- Да, - согласилась Джина, - но у него такой безобразный парик, а волоски его накрашенных бакенбард вечно пристают к белым перчаткам.

- Ни у кого теперь нет своих волос, милочка, - со вздохом заметила миссис Крамп, - у одного только Эглантайна роскошные волосы.

- Как у всех парикмахеров, - пренебрежительно возразила Морджиана. Противно, что у них у всех такие жирные короткие пальцы.

Ей-богу, с прелестной Морджианой творилось что-то неладное. Уж не предпочла ли она какого-нибудь претендента всем остальным? Быть может, юный Глобер, игравший в любительских спектаклях Ромео, оказался моложе и прекраснее других? Или, встретившись с таким истым джентльменом, как мистер Уокер, она острее почувствовала недостаток утонченности в своих прежних обожателях? Так или иначе, но в течение целого вечера она была необычайно холодна, несмотря на все знаки внимания со стороны мистера Булей, то и дело посматривала на дверь ложи, словно поджидая кого-то, и скушала всего лишь несколько устриц из бочонка, любезно присланного портным к ужину в \"Сапожную Щетку\".

- В чем дело? - спросил мистер Булей своего союзника Крампа, после того как дамы удалились и они остались вдвоем. - Она рта не раскрыла за целый вечер. Она ни разу не посмеялась над фарсом и ни разу не заплакала, когда давали трагедию, а вы знаете, как легко она смеется и плачет. Она выпила всего только полстакана негуса, а пива - не более четверти стакана.

- Да, - спокойно подтвердил мистер Крамп. - Не иначе как брадобрей приворожил ее: он ее причесывал перед театром.

- Я его пристрелю, чтоб ему пусто было! Чтобы этот глупый жирный женоподобный боров женился на мисс Морджиане! Никогда! Я застрелю его. В следующую же субботу я вызову его на дуэль. Уж я наступлю на его любимую мозоль, я оттаскаю его за нос.

- Только чтобы никаких ссор в \"Отбивной\", - твердо возразил мистер Крамп. - Пока я сижу в этом кресле, я не допущу здесь никаких ссор!

- Надеюсь, во всяком случае, вы останетесь моим другом?

- Разумеется, и вы это прекрасно знаете. Вы куда солиднее, и вы мне больше по душе, чем Эглантайн. Я больше доверяю вам, сэр, вы мужественнее, чем Эглантайн, хоть вы и портной, и я от всей души желаю, чтобы Морджиана досталась вам. Миссис Крами, как мне известно, думает на этот счет иначе. Но вот что я вам скажу: женщины любят поступать по-своему, и в этом отношении Морджиана не уступает своей матери, последнее слово, можете быть уверены, будет за ней.

После этого разговора мистер Вулси отправился домой все с той же непоколебимой решимостью расправиться с Эглантайном. А мистер Крамп преспокойно отошел ко сну и запустил носом свою обычную трель. Эглантайн же несколько минут терзался отчаянной ревностью, ибо он успел побывать в клубе и узнать, что Морджиана ездила в театр с его соперником. А мисс Морджиана видела во сне (сказать ли?) кого-то, чрезвычайно походившего на капитана Говарда Уокера. \"Супруга капитана такого-то, - думала она. - До чего же мне нравятся настоящие джентльмены!\"

Сам же мистер Уокер примерно в это самое время брел, пошатываясь, из \"Риджент-клуба\".

- Что за волосы! Что за брови! Что за глаза! Как б-бильярдные шары, черт возьми! - бормотал он, заикаясь.

ГЛАВА II,

в которой мистер Уокер делает три попытки разузнать, где живет

Морджиана

На следующий день после обеда в \"Риджент-клубе\" мистер Уокер направился в лавку своего друга парфюмера, где в передней комнате восседал, по своему обыкновению, молодой человек по имени Мосроз.

По той или иной причине капитан находился в чрезвычайно хорошем расположении духа и, совершенно забыв о диалоге, происшедшем накануне между ним и помощником мистера Эглантайна, необыкновенно любезно обратился к последнему.

- Доброе утро, мистер Мосроз, - проговорил капитан Уокер, - вы свежи, как роза, ей-богу, Мосроз.

- А вы желты, как гинея, - мрачно отвечал Мосроз, уверенный, что капитан над ним издевается.

- Вы знаете, сэр, - продолжал, нисколько не обидевшись, капитан, - я, кажется, хватил вчера лишнего.

- Ну так вы всегда были свиньей, - проговорил мистер Мосроз.

- Благодарю вас, сэр, от такого слышу, - ответил капитан.

- Ах, так я свинья, ну таки сверну я вам за это шею, - продолжал пререкаться молодой человек, в полной мере владея искусством, столь распространенным среди его собратьев.

- Да разве я сказал что-нибудь обидное для вас, мой дорогой, - удивился Уокер, - не вы ли сами...

- Так вы хотите сказать, что я лгу? - рассвирепел Мосроз, всей душой ненавидевший Уокера и нисколько не старавшийся скрывать свои чувства.

Говоря по правде, он давно уже искал случая затеять ссору с Уокером и выжить его, если это окажется возможным, из лавки Эглантайна.

- Так, значит, вы хотите сказать, что я лгу, мистер Хукер Уокер?

- Попридержите-ка язык, Амос, черт бы вас побрал, - вскипел капитан, для которого имя Хукер было все равно что нож в сердце; но в эту минуту в лавку вошел посетитель, на лице мистера Амоса свирепое выражение сменилось слащавой улыбкой, а мистер Уокер прошел в залу.

Увидев мистера Эгяавтайна, Уокер и сам тотчас же расплылся в широчайшей улыбке, уселся на диван, протянул руку парфюмеру и принялся болтать с ним самым дружелюбным образом.

- Ну и обед, Тайни, скажу я вам! А что за знатные особы присутствовали на этом обеде! Биллингсгет, Воксхолл, Синкбарз, Бафф из голубых драгун и еще с полдюжины таких же молодцов. А как вы думаете, во сколько обошелся этот обед на человека? Держу пари, ни за что не отгадаете.

- По две гинеи с носа, не считая, конечно, вина? - предположил почтенный парфюмер.

- Не угадали!

- Ну, по десять гиней с носа. Меня ничто не удивит, разве я не понимаю, что когда соберетесь вы - важные особы, то денег вы не считаете. Я сам однажды в \"Звезде и Подвязке\" выложил...

- Восемнадцать пенсов?

- Как бы не так, восемнадцать пенсов, сэр! Я заплатил по тридцать пять шиллингов за брата. Можете не сомневаться, что я умею быть джентльменом не хуже других, - с чрезвычайным достоинством возразил парфюмер.

- Ну, а мы заплатили как раз по восемнадцать пенсов, и ни гроша больше, клянусь честью.

- Ну уж это глупости, вы просто шутите. Чтобы маркиз Биллингсгет обедал за восемнадцать пенсов?! Да будь я маркизом, черт побери, я бы платил по пяти фунтов за завтрак.

- Вы плохо разбираетесь в людях, мистер Эглантайн, - снисходительно улыбаясь, отвечал капитан. - Вы плохо представляете себе высший свет, дорогой мой. Настоящего джентльмена отличает простота, именно простота, вот послушайте-ка, что у нас было на обед.

- Не иначе как черепаховый суп и оленина, ни один ноб не обходится без этого.

- А вот и нет, - и черепаховый суп и оленина надоели нам до черта. Мы ели гороховый суп и тушеные потроха. Что вы на это скажете? Потом кильки и селедку, воловье сердце и баранью лопатку с картофелем, жаркое из свинины и тушеную баранину с луком и картофелем. Я сам заказывал обед, сэр, и моя изобретательность заслужила такое всеобщее одобрение, какого не удостаивались Уде и Суайе. Маркиз был вне себя от восторга, граф умял полбушеля килек, и не быть мне Говардом Уокером, если виконт не заболел, объевшись воловьим сердцем. Билли, как я его зову, восседал на председательском месте и пил за мое здоровье; и что бы вы думали предложил этот негодник?

- Что же предложили его светлость?

- Чтобы каждый из присутствующих внес по два пенса и оплатил мою долю. Ей-богу, не вру! Мне вручили деньги в оловянной кружке, которую меня тоже упросили принять в подарок. После этого мы отправились к Тому Спрингсу, от Тома в \"Финиш\", а из \"Финиша\" мы, то есть они попали в каталажку и послали за мной вызволять их как раз, когда я уже ложился спать.

- Неплохо живется этим молодым господам, - проговорил Эглантайн, - с утра и до ночи одни развлечения. И ведь никакой важности, никакого зазнайства, такие простые, открытые, мужественные молодцы.

- Хотите познакомиться с ними, Тайни? - спросил капитан.

- Если бы мне представился такой случай, уж я бы показал себя истинным джентльменом, - ответил Эглантайн.

- Ну так вы с ними непременно познакомитесь, и леди Биллингсгет будет заказывать духи вашей фирме. На следующей неделе вся наша компания обедает у рябого Боба, и вы будете моим гостем! - вскричал капитан, хлопнув восхищенного парфюмера по спине. - Ну, а теперь, мой милый, расскажите, как вы провели вечер.

- Я был в своем клубе, - отвечал, слегка покраснев, Эглантайн.

- Как, разве вы не были в театре с очаровательной черноглазой мисс? Кстати, как ее зовут?

- Не важно, как ее зовут, что вам до ее имени, капитан, - уклончиво отвечал Эглантайн отчасти из осторожности, отчасти же от смущения. С одной стороны, он не решался признаться, что это была мисс Крамп, а с другой стороны, ему не слишком хотелось, чтобы капитан ближе познакомился с его суженой.

- Боитесь за свои пять тысяч, ах вы, пройдоха! - как ни в чем не бывало продолжал капитан, тогда как на самом деле он был крайне обескуражен, ибо, сказать по правде, он только потому и утруждал себя рассказами о вышеупомянутом обеде и сулил свести Эглантайна с сиятельными лордами, что надеялся ублажить Эглантайна и выведать у него подробности о молодой леди с глазами, похожими на бильярдные шары. Из тех же соображений он попытался помириться с мистером Мосрозом, но, как мы видели, также потерпел полнейшую неудачу.

Будь читатель лучше знаком с мистером Уокером, ему бы не понадобилось вышеприведенное объяснение; но так как мы находимся всего лишь в самом начале нашей истории, кто же будет в состоянии разгадать его планы, если мы не возьмем на себя труд их объяснить?

Итак, краткий и исполненный достоинства ответ почтенного торговца бергамотным маслом: \"Что вам до ее имени, капитан?\" - чрезвычайно озадачил нашего героя; и хотя он и просидел еще добрых четверть часа и был необычайно любезен, и сделал несколько весьма искусных попыток навести разговор на интересующую его тему, парфюмер, несмотря ни на что, остался непреклонным; вернее, он был попросту напуган: сей бедный, толстый, робкий, простой и добродушный джентльмен неизменно оказывался жертвой мошенников и вечно попадал впросак и запутывался в ловушках, расставляемых тем или иным негодяем. К тому же, как все робкие люди, он умел притворяться и всегда чуял преследователя, как заяц чует гончую. Он то застывал на месте, то начинал петлять, то пускался опрометью бежать, и тогда-то ему приходил конец. Безошибочный инстинкт, порождаемый страхом, подсказывал ему, что капитан, задавая вопросы, что-то против него замышляет, поэтому он был начеку, нервничал и не знал, как отвечать. И, боже мой, как же он был благодарен своей звезде, когда подъехал экипаж леди Грогмор и привез обеих мисс Грогмор, которые отправлялись к трем часам на званый завтрак и которым к этому времени надо было сделать прически!

- Я загляну к вам попозже, Тайни, - проговорил капитан, когда услышал, что Эглантайна зовут к приехавшим.

- Непременно, капитан, очень буду рад, - отвечал парфюмер и с тяжелым сердцем направился в дамский зал.

- Убирайся с дороги, дьявол! - с проклятьями накинулся капитан на огромного кучера леди Грогмор, стоявшего в пунцовых панталонах в дверях и вдыхавшего неисчислимые ароматы, несущиеся из лавки; кучер в ужасе посторонился, и учтивый агент вышел из парикмахерской, не заметив усмешки мистера Мосроза.

Уокер был в бешенстве от своей неудачи и в бешенства зашагал по Бонд-стрит.

- Так или иначе, но я узнаю, где живет эта девица, клянусь небом, я это узнаю, хотя бы мне пришлось заплатить за это пять фунтов!

- Что верно, то верно, - неожиданно произнес рядом с ним чей-то мрачный низкий голос. - Что для вас значат деньги?

Уокер обернулся: это был Том Дейл.

Кто в Лондоне не знал маленького Тома Дейла? У него были щеки как яблочки, он каждое утро завивал волосы, под мышкой у него всегда торчали две свежие газеты, он не расставался с зонтиком, носил голубой галстук, коричневый сюртук и огромные башмаки с квадратными носами, в которых он фланировал по улицам. Он был вездесущ и знал все и вся. Он ежедневно попадался всем на глаза и был в курсе всего, что кто-либо когда-либо делал, хотя никому не было известно, что делает он сам. Про него говорили, что ему сто лет и что за все эти сто лет он ни разу не пообедал за свой счет. Он был похож на восковую фигуру с прозрачными, стеклянными, лишенными всякого выражения глазами; он всегда говорил с усмешкой, ему было известно, что вы ели за обедом за день до того, как с ним повстречались, и кто что ел за обедом в течение, по крайней мере, последних ста лет. Он был посвящен во все скандалы на свете от Бонд-стрит до Бред-стрит, он был знаком со всеми писателями, со всеми актерами, со всеми сколько-нибудь \"выдающимися\" личностями в городе и знал подробности личной жизни каждого из них. Не то чтобы он на самом деле был так уж хорошо осведомлен, но если ему не хватало фактов или изменяла память, у него всегда были наготове неизменно находящие спрос выдумки. Он был самым благожелательным существом на свете и, встречая вас, никогда не упускал случая рассказать вам какую-нибудь потрясающую гадость про вашего ближнего, а расставшись с вами, спешил оказать такую же услугу вам.

- Э-э, да разве деньги для вас что-нибудь значат, мой дорогой?! проговорил Том Дейл, который только что вышел от Эберса, где он пытался стрельнуть билет в оперу. - Вы же делаете их в Сити целыми бушелями, целыми тысячами. Я видел, что вы были у Эглантайна. Прекрасное заведение, лучшее во всем Лондоне. Пять шиллингов за кусок мыла, мой дорогой. Я таким мыться не могу. Ведь он, поди, наживает по несколько тысяч в год, а?

- Ей-богу, не знаю, Том, - отвечал капитан.

- Это вы-то не знаете? И не говорите. Вам, комиссионерам, известно все. Вам известно, что он выколачивает пять тысяч фунтов в год, а мог бы выколачивать и все десять, и вы прекрасно знаете - почему.

- Откуда же мне знать!

- Чепуха, не дурачьте старого бедного Тома: евреи, Амос, - вот куда уходят пятьдесят процентов всех барышей. Почему он не может занимать деньги у порядочного христианина?

- Да, я что-то слышал об этом, - рассмеялся капитан. - Но, черт возьми, Том, откуда вы-то все знаете?

- Это вы все знаете, любезнейший. Вы знаете, какую гнусную штуку сыграла с беднягой певица, чего стоили ему все эти кашемировые шали, Сторр и Мортимер, \"Звезда и Подвязка\". Куда приятнее обедать гороховым супом и кильками. Такими блюдами не брезгают люди и познатнее его, как вам прекрасно известно.

- Гороховый суп и кильки! Вы уже и об этом знаете?!

- Кто вызволил лорда Биллингсгета из долговой тюрьмы? Ах вы, негодник! - с многозначительной демонической усмешкой сказал Том Дейл. - Кто отказался идти в \"Финиш\"? Кому поднесли кружку с соверенами? И вы это вполне заслужили, дорогой мой, вполне заслужили. Говорили, что там было всего только полпенса, но мне-то лучше знать! - И Том Дейл закашлялся.

- Постойте, Том! - вскричал Уокер: его неожиданно осенила блестящая мысль. - Вы знаете все на свете и знакомы с театральным миром, не знали ли вы когда-нибудь актрису по имени Деланси?

- Конечно, знал, - в \"Сэдлерс-Уэлзе\" в шестнадцатом году. Ее настоящая фамилия была Бадж. Ею очень увлекался лорд Слэппер, дорогой мой. Она вышла замуж за младшего лакея его светлости по имени Крамп и принесла с собой в приданое пять тысяч фунтов; они держат в Банкерс-Билдингс трактир \"Сапожная Щетка\", и у них четырнадцать человек детей. А что, одна из дочек хорошенькая? И уж не за то ли, чтоб раздобыть все эти сведения, вы грозились не пожалеть пяти фунтов, а? Ба, кого я вижу? Мой дорогой Джонс, добрый день, дражайший друг!

И, вцепившись в Джонса, Том Дейл оставил в покое мистера Уокера и принялся выкладывать всю его подноготную Джонсу: какой-де он прекрасный человек, и Джонс это, конечно, знает; и как он ловко сколачивает себе капитал, как он не раз сиживал во Флитской тюрьме, и как сейчас он разыскивает молодую леди, пленившую одного знатного маркиза (которого Джонс тоже, разумеется, очень хорошо знает).

Но можно с уверенностью сказать, что все эти подробности, которых капитан уже не мог слышать, он пропустил мимо ушей. Глаза его торжествующе сверкнули, и он весело зашагал прочь; повернув к своей конторе, расположенной против лавки Эглантайна, он с победоносной улыбкой обратился к этому заведению со следующей речью: \"Вы не пожелали открыть мне ее имя, не так ли? Но счастье оказалось на моей стороне, не будем же терять ни минуты!\"

Два дня спустя мистер Эглантайн в белых перчатках и с флаконом одеколона в кармане, предназначенным для подношения, подходил к \"Сапожной Щетке\" в Литл Банкерс-Билдингс на Баркли-сквер (ибо, надо признаться, трактир мистера Крампа находился именно здесь); у порога маленького трактира он приостановился и с бьющимся сердцем прислушался к доносившимся изнутри сладостным звукам мелодии, которую напевал хорошо знакомый ему голос.

Серебряные блики луны играли в сточной канаве глухой улочки. Даже конюх, чистивший лошадь леди Смиг-смэг, перестал свистеть и прислушался к пению. Подмастерье мистера Трэсла, сколачивавший, как всегда, гроб, приостановил свою работу. Зеленщик (на таких улочках всегда бывают зеленщики, которые ходят в белых вязаных перчатках, как нанятые на один вечер лакеи) слушал, как зачарованный; сапожник (сапожники тоже непременно живут на таких улочках), пьяный, как обычно, но с необычным для себя сознанием чужого превосходства, осмеливался подпевать, только когда дело доходило до припева, тут он| со свойственным пьяным людям усердием, принимался икать и подтягивать, а Эглантайн, прислонившись к намалеванным на дверях, чуть пониже имени Крампа, шашкам, глядел на светящееся сквозь красную штору окно распивочной, за которой смутно вырисовывался огромный и столь хорошо знакомый силуэт тюрбана миссис Крамп. То и дело силуэт руки сей достойной матроны схватывал силуэт бутылки, после чего силуэт бокала под непрекращающуюся песню возносился к тюрбану. Эглантайн вытащил желтый платок и вытер крупные капли пота, катившиеся с его лба, затем приложил к сердцу содержимое своей перчатки и вздохнул от избытка чувств. Песня начиналась словами: {Слова этой песни охраняются законом об авторском праве. Это право может быть продано, но не менее чем за два с половиной пенса.}

Туда, где лес шумит листвой,

Где тайны рощи скрыты тьмой,

Пойдем с тобой, о милый мой,

Пойдем гулять, о милый мой!

О милый мой,

О милый мой, рука с рукой!

- О милый мой! - подхватывал пьяный сапожник.

- Скотина! - выругался Эглантайн.

Там лунный свет обнимет нас,

Роса там пала в этот час,

Трава сияет, как атлас!

Пойдем гулять, о милый мой,

О-ля, ля-ля, о милый мой,

Нас скроет роща, милый мо-ой!

Ля-ля, ля-ля, о милый мой,

Пойдем с тобой.

- Пойдем гулять! - снова вступал сапожник.

- Кто здесь? - спросил, подойдя к дверям и громко стуча каблуками о мостовую, какой-то господин в сюртуке военного покроя, пуговицы которого ярко блестели при лунном свете. - А, так это вы, вы, как всегда, здесь, Эглантайн!

- Тсс, Вулси, - прошептал Эглантайн своему сопернику, портному (ибо подошедший господин был не кто иной, как Вулси); и Вулси, в свою очередь, занял пост по другую сторону двери с шашечками, после чего (из-за непомерной толщины бедняги Эглантайна) между ними мог бы протиснуться разве что лист бумаги. И все то время, что длилось пение, эти две влюбленные кариатиды стояли на страже.

Пусть лес опасности таит,

Я не боюсь, Альберт - мой щит,

Неслышно время пролетит

С тобой, с тобой, о милый мой,

О милый мой, о милый мой.

Как хорошо здесь в этот час,

Когда скрывает роща нас.

О милый, мы пойдем с тобой,

Рука с рукой, о милый мой,

О милый мо-о-ой!

Когда Морджиана страстно пропела эту бесподобную песню, прекрасные глаза Эглантайна наполнились слезами. А маленькие глазки Вулси загорелись огнем, и, сжав кулаки, он накинулся на сапожника,

- Эй, сапожник, заткнись, не то я сверну тебе шею. Разве еще какое-нибудь пение может сравниться с этим?

Но сапожник, не обращая внимания на угрозу, с неизменным усердием продолжал выводить \"ми-лый мо-о-ой\"; когда же они, вместе с Морджиаиои, закончили эту фиоритуру, в баре раздался победный звон бокалов, аплодисменты и, наконец, чей-то голос закричал \"браво!\",

- Браво!

При звуке этого голоса Эглантайн смертельно побледнел подскочил, затем рванулся вперед и, оттесняв, точнее, просто вдавив в стену портного, круто развернулся, бросился к двери и ворвался в комнату.

- А это вы, Тайни! - воскликнул тот же голос, который кричал \"браво\". Это был капитан Уокер.

На следующий день в десять часов утра некий джентльмен в военном мундире с гербовыми пуговицами решительной походкой вошел в лавку мистера Эглантайна и обратился к мистеру Мосрозу:

- Скажите своему хозяину, что я хочу его видеть.

- Он в зале, - отвечал Мосроз.

- Ну так ступайте и позовите его сюда.

Полагая, что перед ним сам лорд гофмейстер или по меньшей мере доктор Преториус, Мосроз направился в залу, где в старом залоснившемся шелковом халате сидел парфюмер; его роскошные волосы сбились на лоб, двойной подбородок опустился на мягкий воротник вылинявшей коричневой рубашки, горохового цвета ночные туфли покоились на каминной решетке, а на огне грелся шоколад, приготовленный к завтраку. Трудно было найти более ленивое созданье, чем бедняга Этлантайн; Вулси же, напротив, в семь часов утра был уже на ногах, приглаженный, причесанный, одетый с иголочки; он успевал проглядеть все свои расходные книги, раздать работу подмастерьям и плотно позавтракать ветчиной, пока Эгяантайн только еще собирался умастить голову полагающимся фунтом бршгьннтива (отчего его пальцы всегда были жирными и блестящими, словно он постоянно держал их в банке с кремом) и привести себя в порядок.

- Там вас спрашивает какой-то джентльмен, - доложил Мосроз, широко распахивая дверь из лавки в залу.

- Скажи, что я еще в постели. Я сегодня не в духе и никого не принимаю.

- Это кто-то из Виндзора, на нем королевские пуговицы, - пояснил Мосроз.

- Это я, Вулси! - крикнул из лавки портвой.

Услышав его голос, Эглантайн подскочил, бросился к двери, ведущей в его комнату, и исчез во мгновение ока, Не следует думать, однако, что он обратился в бегство, уклоняясь от встречи с мистером Вулси. Он скрылся лишь затем, чтобы надеть ремень, так как стеснялся появиться перед своим соперником без пояса,

После того как означенная деталь туалета была надета и после того как мистер Эглантайн кое-как привел себя в порядок, мистер Булей был допущен в личные апартаменты парфюмера. И мистер Мосроз, уж конечно, не пропустил бы ни одного слова из разговора двух джентльменов, если бы Вулси, открыв дверь, не наткнулся неожиданно; на него и, схватив его за шиворот, не приказал бы убираться подальше, что Мосроз и выполнил, поклявшись когда-нибудь отомстить за такое обращение.

Мистер Вулси явился обсудить чрезвычайно важный предмет.

- Мистер Эглантайн, - начал он, - нам нет нужды скрывать друг от друга, что оба мы влюблены в мисс Морджиану и что до сих пор наши шансы на успех были более или менее равны. Но этот капитан, которого вы с ней познакомили, хотя нужно быть ослом, чтобы...

- Ослом, мистер Вулси? Да будет вам известно, что я такой же осел, как и вы, сэр; я и не думал знакомить с ней капитана.

- Не важно, так или иначе, он вторгся в наши владения. Он явно неравнодушен к молодой леди, и он такой франт, что нам с вами до него далеко. Мы должны выжить его из этого дома, мы должны перехитрить его, и тогда, мистер Эглантайн, пора будет наконец решить, кто же из нас достойнее руки мисс Крамп.

\"Это он-то достойнее! - подумал Эглантайн. - Маленький лысый неказистый портняжка! Да он так же способен на чувства, как его утюг!\"

Нетрудно догадаться, что парфюмер не произнес своей мысли вслух, а выразил полнейшую готовность войти в любые дружеские соглашения, дабы устранить нового искателя, претендующего на благосклонность мисс Крамп. Итак, было решено, что оба джентльмена составят коалицию против общего врага, что они постараются, прибегнув к помощи многочисленных и вполне правдоподобных фактов, восстановить родителей мисс Крамп, а если возможно, то и ее самое, против этого волка в овечьей шкуре; а когда они благополучно избавятся от него, каждый будет волен, как и до сей поры, самостоятельно добиваться благоволения мисс Крамп.

- Я уже думал, - краснея, признался несчастный портной, то и дело при этом покашливая и покрякивая. - Я, говорю, уже подумывал об одном средстве, к которому можно было бы прибегнуть при сложившихся критических обстоятельствах, - тогда оба мы могли бы сослужить друг другу службу. Согласны ли вы заключить в некотором роде сделку, мистер Эглантайн?

- Вы имеете в виду денежную ссуду? - спросил Эглантайн, чьи мысли чаще всего были заняты именно такого рода сделками.

- Какой вздор! Льщу себя надеждой, что имя нашей фирмы котируется на рынке повыше, чем некоторые другие.

- Уж не думаете ли вы оскорблять имя Арчибальда Эглантайна, сэр? Да будет вам известно, что через три месяца...

- Чепуха, - прервал его Вулси, пытаясь овладеть собой. - Не будем ссориться, мистер Эглантайн. Не скрою - мы не питаем друг к другу особой нежности. Вам бы очень хотелось, чтобы я провалился ко всем чертям.

- Да нет же, сэр, вовсе нет!

- Не спорьте, мне лучше знать! Больше того, я бы и сам хотел спровадить вас в преисподнюю. Но как два матроса, даже если они ненавидят друг друга, во время кораблекрушения стараются помочь один другому, так и мы с вами, сэр. Давайте же выручать друг друга, как два матроса на тонущем корабле.

- Выручать, сэр? - вскричал Эглантайн, по обыкновению, уклоняясь от основного предмета разговора. - Я никого не намерен выручать и ни за кого не собираюсь ручаться! Если у вас денежные затруднения, мистер Вулси, вам, по-моему, лучше обратиться к вашему старшему компаньону. - Трусливая душонка Эглантайна преисполнилась восторгом при мысли, что его враг попал в беду и вынужден обращаться к нему за помощью.

- Вы самого Иова выведете из терпения, старый жирный дурень, бездельник! - в ярости вскричал мистер Вулси.

Эглантайн вскочил и бросился к шнурку от звонка. Учтивый маленький портной рассмеялся.