Семенов Юлиан Семенович
Пресс-центр
Юлиан Семенов
Пресс-центр
Анатомия политического преступления
1
15.09.83 (12 часов 05 минут)
Дикторы то и дело сообщали о приземлении и вылетах; здесь, в новом Шереметьевском аэропорту, подумал Степанов, хорошие дикторы, девочки говорят без акцента; наши вообще великолепно чувствуют языки, если только не закомплексованы; как их отцы замирали, фотографируясь для досок Почета, так и в разговоре с иностранцами дети костенеют, хотя порой знают об их странах больше, чем сами иностранцы.
- Еще кофе, - попросил он буфетчицу. - И бутерброд с сыром...
- А ваш обязательный фужер шампанского на дорогу? женщина работала здесь давно, а Степанов летал часто.
- Врачи сахар в крови нашли. Пить можно только водку.
- Хотите?
- Черт его знает.
- Значит, не хотите.
- Хотеть-то хочу, - улыбнулся он, - да вот надо ли? Когда он уезжал из своей мастерской, дочь сказала: \"Па, это плохо, когда сахар, сиди там на диете и не пей\". \"Обязательно, - ответил он, - обещаю тебе, Бэмби\", - хотя знал, что пить придется и никакой диеты выдержать не удастся, никакого режима, сплошная сухомятка.
Дочь решила выйти замуж; Степанов просил ее подождать; она возражала: \"Игорь не может работать, па, он перестал писать, пойми, у нас скорее союз единомышленников, и потом, ты знаешь, я ведь, как мама, пока сама не пойму, что не права, не смогу никому поверить, даже тебе\". - \"Но это плохо, Бэмби, поэтому, наверное, у меня и не сложилось с мамой, что она верила только себе, своему настроению, своему чувству\". - \"Не надо об этом, па\". - \"Хорошо, ты права, прости... Я ведь встречался с твоим Игорем, мы с ним обедали в Доме кино... Не знаю, мне показалось, что тебе будет с ним очень трудно и все это окажется ненадолго у вас\". - \"Почему?\" - \"Потому, что он эгоцентрик и пессимист... Для него обычная человеческая радость есть проявление низменного настроения ума... Знаешь, по-моему, \"я\" - это худший из продуктов воображения... Парень слишком много думает о себе, так нельзя\". - \"Что ты предлагаешь?\" спросила дочь, и Степанов понял, что она все равно не послушается его, но тем не менее ответил: \"Я предлагаю испытать друг друга\".
Ему нравились выражения \"бой френд\" и \"герл френд\"; он впервые столкнулся с этим лет пятнадцать назад в Нью-Йорке в доме своего коллеги; тот познакомил его с сыном и девушкой: \"Это герл френд Роберта, ее зовут Лайза\". Степанову было неловко спрашивать, что это за термин \"герл френд\", хотя дословный перевод ясен: девушка-друг. Потом только он узнал, что в американских семьях родители перестали корить детей за связь, не освященную церковным таинством бракосочетания; пусть узнают друг друга, пусть поживут вместе, сняв себе комнату; дорого, но что поделаешь, можно подкалымить, наняться грузчиком или мойщицей посуды, зато нарабатывается опыт, а это великая штука - опыт, никаких иллюзий, розовых мечтаний при луне и безответственных словес о будущем счастье... Подошли друг другу, прожили год, два, три, ну, что ж, заглянули в церковь, чистая формальность, да здравствует опыт, они ведь проверили себя, напутствие пастора - некая игра в торжественность, пускай...
Надя, когда узнала от дочери об этом его предложении, позвонила в мастерскую: \"Это бесстыдно с твоей стороны, ты ее толкаешь в распутство, так не поступает настоящий отец!\"
Ладно, подумал он тогда, что ж делать, пусть я буду не настоящим отцом, и это переживем, не то переживали, но я был прав, как я был прав, когда забрал девочку из восьмого класса и отправил в училище живописи; человек должен делать то, что в нем живет и требует выхода; английская спецшкола для папенькиных детишек еще не счастье и даже не профессия, культурный человек может сам выучить английский. И теперь я прав, сказал он себе, нельзя жить одними эмоциями, они хороши, когда садишься за машинку или берешь кисть... Это совсем не обидно, потому что это правда, когда я сказал, что нельзя жениться, пока не кончили институт: хороша себе семья, если мама готовит обед, а папа дает деньги на платье; самостоятельность любви не может существовать вне самостоятельности быта...
А что будет, подумал он, если я сломаюсь? И не останется сил на то, чтобы писать романы, сочинять сценарии, сидеть на репетициях пьес, вылетать на события, жарить себе свекольные котлеты, править верстку, бегать за слесарем, когда потек кран, ругаться с редакторами, помогать друзьям, торчать на художественных советах, ездить на техобслуживание, выступать на пресс-конференциях, заезжать за заказом к Ирине в \"Новоарбатский\", заседать на редколлегиях и привозить кости псу? Что будет, если я не смогу дальше обходиться без помощи женщины, которая возьмет часть моего бремени на себя? Как отнесется к этому моя Бэмби? Она поймет, успокоил он себя, да и потом вряд ли найдется такая женщина - с моим-то характером, с моим норовом... Ну, а все же если, спросил он себя. Ты только представь себе это. Нет, ты не уходи от вопроса, ты ответь, ведь это ответ самому себе. Ну и что? Отвечать себе, если только честно, еще труднее, чем кому- то другому... То-то и оно, лгать не хочешь, а ответить правду боишься, потому что это будет большая беда, если дочь не поймет, а, наверное, не поймет, потому что жалеет Надю; несчастье, как и радость, делится поровну между родителями, которые живут поврозь; отец не имеет права на счастье, если его лишена мать... Ну, а если наоборот? Если мать счастлива, а отец лишен этого? Такое дети прощают? Не хитри, сказал он себе, нельзя такой вопрос обращать ко всем, ты же обращал его к себе, мы все вопросы проецируем на себя, а если ты неискренен с собой самим, чего же ты хочешь от мира? Шекспир - гениальный человек, хотя Толстой его и не любил. Никто так точно не понял ужаса остаться непонятым, как Шекспир. Ведь надо же было написать такую простую фразу, которую произнес Гамлет, обращаясь к Горацио:
Но все равно. - Горацио, я гибну;
Ты жив; поведай правду обо мне
Неутоленным.
По-английски это звучит суше, а потому точнее: \"Ту телл май стори\"; действительно, конец всего-это молчание, беспамятство, тишина... Горацио сказал мертвому Гамлету (дай тебе бог написать что-либо, хоть в малости подобное):
Почил высокий дух. - Спи, милый принц.
Но именно с той поры, после того, как в мире объявился Гамлет, \"спокойных ночей\" человечество лишилось, оно озадачено вопросом, по сей день безответным: \"Быть или не быть?\"
Степанов попросил женщину:
- Все-таки, пожалуйста, дайте мне рюмку водки.
- Есть бутылка \"Киевской юбилейной\", очень хороша, не попробуете?
- По-моему, они теперь все одинаковые... Только и разницы - с винтом или без винта.
- Нет, когда новый сорт запускают в серию, он всегда хорош, это уж потом начинают химичить, а пока \"Киевская\" прекрасна, это как \"расскажите Хабибулину\"...
- Какому Хабибулину?
- Присказка у меня такая - и с мужем удобно, и с подругами... Когда они мне гусей гонят, я им: \"Расскажите Хабибулину\", - и весь разговор...
Степанов улыбнулся.
- А что, действительно удобно...
Очень удобно, подумал он, термин-это экономия времени... Будь проклято мое ощущение времени, оно передалось Бэмби, она торопится выразить себя и поэтому постоянно торопится, а я начинаю на нее обижаться, когда она приезжает ко мне ненадолго, и чувствую ежеминутно, что ей не терпится вернуться к себе и стать к мольберту... А вообще-то мир более просчитан на общее, нежели на частное... Если я могу скрыть обиду, то Игорь не сможет, он не готов к тому, чтобы принять эту трудную индивидуальность... Он пока еще свою индивидуальность не выделил из общего, не изводит себя ожиданием той минуты, когда станет к своему мольберту, он так нетороплив и спокоен, он так долго, подробно и нудно рассуждает... Воистину зануда - это тот человек, который на вопрос \"как поживаешь\" дает развернутое объяснение... Она пообещала мне отказать ему, и я не смею ей не верить... Но ведь ее может занести, подумал Степанов, так уже случалось, и это были крутые времена для меня, я не знал, как поступить, и только мать и ее старые подруги влияли на Бэмби, женщина поддается женщине или же любимому, а я отец, я собственность, данность, свое...
- Внимание, внимание, начинается посадка на самолет, следующий рейсом в Париж. Атансьон, атансьон...
- Посчитайте, пожалуйста, убытки, - сказал Степанов, про мою душу...
- Одна минуточка... Три девяносто... Спасибо... Когда вернетесь?
- Думаю, управлюсь за месяц.
- Счастливо вам, товарищ Степанов.
- Спасибо.
- А чего сейчас пишете?
Степанов перегнулся через стойку бара и тихо шепнул:
- Мне кажется, муру... Исписался...
2
15.09.83 (12 часов 05 минут)
Как и всегда, в Пресс-центре на Плас де Насьон в Шёнёф было шумно, многоязычно, суетливо и весело; царила атмосфера доверительности: люди, придерживавшиеся самых различных взглядов, представлявшие как правые, так и левые газеты, подсаживались друг к другу без предубежденности, обменивались - конечно же, взвешенно - информацией; спорили, но не для того, чтобы отстаивать лишь свою правоту, а прежде всего, желая послушать мнение коллеги, его доводы; пили кофе; кое-кто (это было видно по степени измятости лица) подправлялся пивом; в холлах, кафе и барах разговаривали, шутили, ссорились, подтрунивали друг над другом японцы и русские, французы и американцы, поляки и никарагуанцы, чехи и китайцы, сенегальцы и венгры; в маленьких комнатах, арендованных крупнейшими информационными агентствами и газетами, радио и телевизионными компаниями и журналами, трещали телетайпы, скрежещуще выбрасывая информацию; стрекотали пишущие машинки; к этой ритмике дела быстро привыкаешь и вскорости перестаешь ощущать всю ее непреходящую сладость; только уехав отсюда, начинаешь понимать, что именно здесь прошли прекрасные часы, дни или годы твоей жизни.
Сегодня, как и всегда, журналисты, аккредитованные в Пресс-центре, начинали свой день с просмотра газет и журналов, пришедших ночью; наиболее важную информацию вырезали острыми, словно хирургическими, ножницами, остальные страницы бросали в корзины; из миллионов слов, выданных компьютерной стремительностью телетайпов, ушлые газетчики отметили сердитое интервью шведского премьера Пальме, сообщение ЮПИ об авиационной катастрофе на Бермудах, краткое заявление о будущем республики Гаривас, сделанное лидером нового правительства полковником Санчесом, свергнувшим олигархическую диктатуру, и, наконец, сообщение о закончившемся в Милане совещании, где встретились представители крупнейших концернов мира, занятых осуществлением своих проектов в развивающихся странах; фотослужба \"Франс пресс\" распространила снимки, на которых были запечатлены в дружеском рукопожатии магнаты Барри Дигон, Леопольдо Грацио, Дэйв Ролл и Фриц Труссен; приводились выдержки из их заявлений. \"Мы хорошо и дружно поработали, это была необходимая встреча, - сказал репортерам \"Вашингтон пост\" Дэйв Ролл; \"Наши откровенные беседы еще раз подтвердили всему миру единство американо-европейской концепции экономического развития\", подчеркнул в беседе с корреспондентом \"Ди Вельт\" Леопольдо Грацио; \"Когда я обсуждал наши проблемы с моими молодыми друзьями Грацио, Роллом и Труссеном, - заявил корреспонденту Ассошиэйтед пресс Барри Дигон, - мне пришла в голову довольно любопытная мысль: \"А не пора ли тебе на свалку, старая калоша? Родилось поколение новых бизнесменов, и надо сказать себе откровенно: они умнее тебя, мобильнее и точнее\". Словом, я улетаю в Нью- Йорк с ощущением сладкой грусти, как это бывает у людей моего возраста накануне принятия кардинального решения\".
3
Цепь (схема)
Работа банков и корпораций, втянутых в систему многонациональных компаний, сориентированных на военный бизнес, строится - с теми или иными коррективами - следующим образом.
Руководитель концерна - особенно если концерн сделался империей - занимается вопросами глобальными, намечая (вместе с ближайшими помощниками) совмещение интересов предприятия с геополитической тенденцией государства.
Когда в мире возникает кризисная ситуация, руководитель обозначает линию, предлагая несколько вероятии для компромисса.
В случае, если мирный исход невозможен, начинает работать цепь.
Как это выглядит?
Заместитель руководителя - как правило, ведающий вопросами исследования конъюнктуры - поручает особо доверенному сотруднику, связанному с научными учреждениями и университетами, запросить несколько моделей выхода из неназванной кризисной ситуации, где не обозначены ни конкуренты, ни режимы, стоящие в оппозиции устремлениям их владельцев, ни партии, выступающие с критикой их каждодневной практики. Модели поручают разрабатывать тем университетам, где на ключевых постах сидят люди, заинтересованные в победе концерна, поскольку они являются либо держателями его акций, либо в концерне работают их близкие, либо, наконец, они получают ежемесячную дотацию и незримую поддержку в личном бизнесе.
Модель - безымянная, сугубо теоретическая - никого не ставит в трудное положение; слова \"устранить\", \"скомпрометировать\", \"подвести к грани экономического краха\", \"содействовать интервенции\" прилагаются не к конкретным именам президентов, премьеров, государственных секретарей или министров обороны, нет, модель - она и есть модель, абстракция, фантазируй себе на здоровье, никаких оглядок, ведь речь идет не о конкретных людях, но о схеме, сочинение на вольную тему, как интересно!
...После того как несколько моделей получены, исследованы, просчитаны на компьютерах и доверенный сотрудник остановился на одной, с его точки зрения, оптимальной, он передает свои рекомендации в незаметный тихий сектор \"учета информации\".
Некий сотрудник этого сектора имеет постоянный конспиративный контакт с фирмой, которая была создана на деньги, вложенные как концерном, так и синдикатом, то есть мафией.
Именно на стыке этого контакта фантазия профессоров из университетов и научно- исследовательских институтов на тему \"устранить\" обретает плоть и кровь, ибо помощник президента этой фирмы имеет, в свою очередь, такого человека, который держит на связи тех, кто дает команду террористам.
В случае, если операция прошла успешно и желаемое достигнуто, но случилась утечка информации или же задуманное по каким-то причинам проваливается, то и президент, и руководитель концерна, и (с определенной натяжкой) директор ЦРУ смело смотрят в глаза телекамер, направленных на них в сенатских комиссиях: они ничего ни о чем не знали. Если выкладывают факты, то они отвечают, что не надо путать самодеятельность безответственных сотрудников \"нижних этажей\" управления, которые самовольно, без консультаций предприняли авантюрные шаги, не имеющие ничего общего с принципами, на которых строится практика администрации, наблюдательного совета, министерства обороны, правления банка или же руководства Центрального разведывательного управления.
Цепь сработана так, что руководитель гарантирован от соприкосновения со всем тем грязным, что может хоть в какой-то мере запятнать его престиж; задания были расфасованы по \"этажам\"; полная обособленность; конспирации здесь обучены не наспех, а всерьез.
...Когда к власти в Гаривасе пришел прогрессивный режим Санчеса, когда корпорации США засекли нарастающую активность в Гаривасе европейской финансово- строительной группы Леопольдо Грацио, когда был просчитан возможный убыток - в случае, если реально оформится блок Санчес-Грацио, - именно в тот день и час цепь была приведена в действие.
Но не одна.
Их много, и взаимопересечение этих цепей кроваво и беспощадно.
4
15. 09. 83 (21 час 05 минут)
\"Какое счастье, - подумал полковник Санчес, любуясь Мари Кровс, - что революция прежде всего ломает устоявшиеся формы обращения друг к другу; нет ничего прекраснее слова \"гражданин\" и обращения к товарищу на \"ты\"; доверие, как и любовь, возможно только между равными, а равны лишь те, которые верят друг другу\".
- Вы счастливы? - спросила Мари. - Прости, я все время ощущаю свою малость в этом премьерском кабинете... До сих пор не могу привыкнуть, что лидера страны здесь называют на \"ты\"...
Санчес улыбнулся; его улыбка была детской, открытой и такой доброй, что у Мари защемило сердце...
\"Господи, как же я его люблю, - подумала она, - я никого и никогда не любила так, как его... Да, умом я понимаю его правоту, да, он верно говорит, что ему не простят, если я стану жить здесь, в Гаривасе - лидер национальной революции привез немку, - у него много врагов, это сразу же обыграют, а здесь круто поступают с теми, в кого перестают верить... Он сказал, что ему нужно два года, потом он уйдет, когда сделает то, что обязан сделать... А что может случиться за эти два года? Мы рабы не только обстоятельств, но и самих себя, своих желаний, своей мечты, своей плоти, наконец... Хотим быть идеальными, но ведь это невозможно...\"
- Ты спрашиваешь, счастлив ли я? - Санчес достал испанскую черную крепчайшую сигарету \"дукадо\", закурил, посмотрел на плоскую коробочку диктофона, что лежал на низком столике между Мари и его помощником по связям с прессой Гутиересом, и задумчиво ответил: - Да, пожалуй, я вправе ответить - счастлив.
- Из чего складывается ва... твое ощущение счастья?
- Из того, что я могу осуществить свои мечты на деле.
- Вам... Тебе трудно это?
- Да.
- Отчего?
- Мы пришли к власти в стране, где царствовали диктатура, коррупция, леность и произвол. Это наложило печать на весь строй психологии мышления нации, изменить его - это задача задач тех, кто взял на себя ответственность за будущее. Как изменить? Принуждением к работе? Не выйдет. Энтузиазмом? Да, возможно, на первых порах. Но решительный перелом может произойти только в том случае, если будет выработана точная экономическая модель, базирующаяся на принципе равенства, справедливой оплаты затраченного труда и, наконец, творчества... Ты читала книгу Мигеля Анхеля Астуриаса \"Сеньор президент\"?
- Не помню.
Санчес покачал головой, подумав: ты не читала, любовь моя; иначе бы ты не могла ее забыть, как же прекрасно ты засыпала с книгой, когда я оставался у тебя в Бонне, на Бетховенштрассе, в твоей маленькой комнате под крышей, чистенькой и светлой, как слово \"здравствуй\", ты засыпала, словно дитя, и ладошку подкладывала под щеку, сворачивалась кошкой и сладко чмокала во сне, а я лежал и боялся пошевелиться, хотя мне надо было успеть просмотреть за ночь добрую сотню страниц, как ни осторожно я отодвигался от тебя, ты все равно ощущала это и обнимала меня, прижималась еще теснее, и я оставался подле недвижным.
- Это замечательная книга великого гватемальца, продолжил он. - Астуриас рассказал о диктатуре Эстрады Кабреры, он писал, что диктатура - это страшный, ядовитый паук, который развращает, подкупает, запугивает все классы общества, люди становятся либо бездушными механизмами, либо фанатиками, либо отвратительными приспособленцами... Некоторые думают, что после диктатуры наступит новое время и все станет на свои места... К сожалению, это не так. Проходят годы, а дух диктатора и его системы все живет и живет. Почему? Да потому, что диктатура разъедает общество до мозга костей...
- Когда вы намерены провести выборы? Я имею в виду демократические?
- При диктатуре, которую сверг народ во главе с армией, тоже проходили \"демократические выборы\"... Я против вольного обращения со словом \"демократия\". Я начинаю отсчет демократии с количества грамотных женщин и здоровых детей в Гаривасе... Думаю, в середине следующего года пройдут выборы, хотя главные выборы состоялись совсем недавно и они были общенародными: люди вышли на улицы, они голосовали, строя баррикады и бросая гранаты в бронетранспортеры полиции...
- Как относится администрация Белого дома к практике правительства, возглавляемого тобой, полковник Санчес?
- Мы поддерживаем нормальные дипломатические отношения с Соединенными Штатами, и у меня нет оснований, достаточных, уточнил бы я, оснований для того, чтобы обвинять северного соседа во вмешательстве.
- Но в американской прессе...
Санчес перебил:
- Я не знаю, что такое \"американская пресса\"... Есть пресса Северной Америки, есть пресса франкоговорящей Канады, есть газеты, выходящие в Бразилии на португальском языке, есть наша пресса - для людей, читающих по-испански.
- Прости... Я имела в виду прессу Соединенных Штатов... Там сейчас стали появляться статьи, в которых твой режим называют прокоммунистическим...
- Я за свободу печати, - отрезал Санчес. - Это их дело... Я достаточно тщательно анализировал североамериканскую прессу накануне интервенции в Гватемалу... Если тебя интересует, как готовится интервенция, почитай эти материалы и ты поймешь, когда есть реальная опасность... Я ведь не обижу тебя, если скажу, что журналистам легче печатать тухлятину? За это, видимо, лучше платят?
- Увы, ты меня не обидел...
- Прости еще раз, но ведь это правда, не так ли?
- Это правда... Кто стоит за спиною правых экстремистов, скрывающихся в сельве на севере Гариваса?
- Я лучше скажу, из кого они рекрутируются. Убежден, что, когда мы начнем нашу экономическую реформу, когда каждый гражданин получит реальное право проявить себя в бизнесе - да, да, именно так, в бизнесе, обращенном на благо всех и соответственно от вклада каждого в это дело на свое собственное благо, - питательная среда для демагогов, рекрутирующих правоэкстремистских отщепенцев, исчезнет.
- В чем ты видишь смысл экономической реформы?
- В честной и справедливой оплате, которая бы подвигала людей на труд, на творческий труд. В честном распределении национального дохода. В привлечении иностранного капитала, достаточного для того, чтобы дать стране энергию. Ты ездила по республике и видела, что у нас практически нет механизированного труда, женщины и дети работают на солнцепеке вручную, в то время как все это же можно делать машинами...
- А чем ты займешь людей, если сможешь провести экономическую реформу, то есть от ручного труда перейдешь к машинному?
- Побережье... Наше побережье может стать таким курортно-туристским местом, равного которому мало где сыщешь...
- А после того, как вы застроите побережье?
Санчес хмыкнул.
- Что касается того времени, когда мы построим то, над чем работают сейчас архитекторы и скульпторы, это будет уже вопрос следующего десятилетия, а я прагматик, я обязан думать о ближайшем будущем; те, кто в нашем правительстве занимается проблемами перспективного планирования, думают о далеком будущем...
- Кто работает над проектами?
- Архитекторы Испании, Югославии и Болгарии.
- А отчего не Франции и Италии?
- Опыт испанцев, болгар и югославов более демократичен так мне, во всяком случае, представляется...
- Кто будет финансировать энергопрограмму?
- Европейские фирмы, заинтересованные в широких контактах с развивающимися странами.
- Но ведь американские фирмы ближе?
- Мы пока что не получили от них предложений... Одни слова... Тем не менее мы готовы рассмотреть любое деловое соображение с севера, если оно поступит.
- Кто в Европе проявляет особый интерес к сотрудничеству с Гаривасом?
- У нас есть довольно надежный партнер в лице Леопольдо Грацио. Впрочем, я бы просил тебя не упоминать это имя, я не до конца понимаю всю хитрость взаимосвязей китов мирового бизнеса, конкурентную борьбу и все такое прочее, так что, думаю, имя Грацио не стоит упоминать в твоем интервью. Санчес вопросительно посмотрел на своего помощника Гутиереса. Тот кивнул. - Во всяком случае, - добавил Санчес, - до той поры, пока я не проконсультирую это дело с ним самим... А еще лучше, если это сделаешь ты, я дам тебе прямой телефон...
- Спасибо. Я непременно ему позвоню, как только вернусь в Шёнёф.
- Я дам тебе прямой телефон его секретаря фрау Дорн, которая, если ей звонят именно по этому телефону, соединяет с Грацио, где бы он ни был: в Лондоне, Палермо или Гонконге.
- Хорошо быть миллионером.
- Честным трудно.
- А разве есть честные?
- Я считаю, да. Это люди, ставящие не на военно-промышленный комплекс, а на мирные отрасли экономики...
- Мне кажется, что коммунисты отнесутся к твоему утверждению без особой радости.
- Во-первых, я говорю то, что думаю, не оглядываясь ни на кого. Во-вторых, надо бы знать, что Ленин призывал большевиков учиться хозяйствовать у капиталистов.
- Среди членов твоего кабинета есть коммунисты?
- Насколько мне известно, нет.
- Ты говоришь: \"Мы - это национальная революция\". Нет ли в этой формулировке опасности поворота Гариваса к тоталитарной националистической диктатуре армии?
- Ни в коем случае. Национал-социалистская авантюра Гитлера была одной из ярчайших форм шовинизма. Его слепая ненависть к славянам, евреям, цыганам носила характер маниакальный. А наша национальная революция стоит на той позиции, что это верх бесстыдства, когда белые в Гаривасе считали себя людьми первого сорта, мулатов - второго, а к неграм относились так, как это было в Северной Америке во времена рабства - не очень, кстати говоря, далекие времена. Шовинизм основан на экономическом неравенстве, бескультурье, предрассудках и честолюбивых амбициях лидеров или же несостоявшихся художников и литераторов. В нашем правительстве бок о бок работают негры, белые и мулаты.
- Ты позволил мне задавать любые вопросы, не правда ли? \"Я всегда позволял тебе это, любовь моя, - подумал он, - а ты чаще всего задавала мне только один: \"Ты любишь меня? Ну, скажи, любишь?\" А я отвечал, что не умею говорить про любовь, я просто умею любить, а ты шептала: \"Женщины любят ушами...\"
- Да, я готов ответить на все твои вопросы, - сказал он, добавив: - Впрочем, я оставлю за собой право просить что-то купировать в твоем материале...
- В вашем кабинете нет разногласий?
- В нашем кабинете есть разные точки зрения, но это не значит \"разногласия\".
- Позволь напомнить тебе строки Шекспира... Когда Кассий говорит Бруту:
\"...Чем Цезарь отличается от Брута?
Чем это имя громче твоего?
Их рядом напиши, - твое не хуже.
Произнеси их, - оба
Также звучны.
И вес их одинаков\".
Санчес пожал плечами.
- Тот не велик, кто взвешивает свое имя... Сравнивать кого-либо из государственных лидеров двадцатого века с Цезарем неправомочно, ибо он полностью был обуреваем мечтою осуществить на земле прижизненное обожествление... Это особая психологическая категория, присущая, как мне кажется, лишь античности... Все остальное - плохое подражание оригиналу... Впрочем, меня в Цезаре привлекает одна черта: больной лысый старик, он не боялся смерти; этот страх казался ему неестественным, противным высоте духа... Словом, Брутом в наш прагматический век быть невыгодно; в памяти поколений все равно останется Цезарь, а не его неблагодарный сын... (1)
- Брут был республиканцем, полковник Санчес... Он чтил римлянина Цезаря, но Рим был для него дороже...
\"Женщина всегда остается женщиной, особенно если любит, подумал Санчес. - Она относится к любимому только как к любимому, в ее сознании не укладывается, что мои слова сейчас обращены не к ней одной, а ко многим, и ведь как же много среди этих многих врагов... А для матери Цезарь был и вовсе хворым мальчиком, а не великим владыкой умов и регионов...\"
- Если говорить об объективной - в ту пору необходимости монархизма, о трагедии Брута, который поднял руку на личность, а она беспредельна, то я должен буду отметить, что он выступил не против своего отца императора Цезаря, но за свободу республики... Ведь не во имя тщеславия Брут поднял нож...
- Ты его оправдываешь? - спросила Мари Кровс.
- Я размышляю, а всякое размышление складывается из тезы и антитезы.
- Это термины Маркса.
- Взятые им у Гегеля, а тот в коммунистической партии не состоял, - улыбнулся Санчес.
- Что ты считаешь главным событием, побудившим тебя вступить в ряды заговорщиков?
- Я никогда не примыкал к заговорщикам... Видишь ли, мне кажется, что заговор обычно рожден посылом честолюбия, в нем нет социальной подоплеки... Несправедливость в Гаривасе была вопиющей, несколько человек подавляли миллионы... К людям относились, как к скоту... Знаешь, наверное, впервые я понял свою вину перед народом, когда отец подарил мне машину в день семнадцатилетия и я поехал на ней через сельву на ранчо моего школьного друга. Его отец был доктором с хорошей практикой, лечил детей диктатора... И мы с моим другом в щегольских костюмчиках поехали в школу, а учитель Пако сказал тогда: \"Мальчики, я вас ни в чем не виню, только запомните, тот, кто пирует во время чумы, тоже обречен\". Мы тогда посмеялись над словами Пако, но вскорости арестовали отца моего друга из-за того, что внук диктатора умер от энцефалита, и мои родители запретили мне встречаться с сыном отверженного... А я испанец, со мной можно делать все что угодно, но нельзя унижать гордость кабальеро... Словом, я ушел из дома, и приютил меня учитель Пако, а жил он в бидонвилле с тремя детьми и больной теткой... Безысходность, всеобщая задавленность, в недрах которой все ярче разгорались угольки гнева, - вот что привело меня в нашу революцию...
Гутиерес посмотрел на часы, стоявшие на большом камине.
- Полковник, в три часа назначена встреча с министрами социального обеспечения и здравоохранения...
- Я помню, - ответил Санчес. - Увы, я помню, - повторил он и поднялся. - Мари, я отвезу тебя на аэродром, и по дороге ты задашь мне те вопросы, которые не успела задать сейчас, о\'кэй?
Он пригласил Мари в гоночную \"альфа ромео\", сказал начальнику охраны, что испанцы, потомки конкистадоров, не могут отказать себе в праве лично отвезти прекрасную Дульсинею в аэропорт, посадил Мари рядом, попросил ее пристегнуться и резко взял с места.
- Слава богу, мы одни, девочка, - сказал он.
- Мы не одни, - сказала она, - за нами едет машина с твоими людьми.
- Но мы тем не менее одни... И послушай, что я сейчас скажу... Если ты сумеешь, вернувшись, опубликовать - помимо этого интервью, в котором, мне кажется, я выглядел полным дурнем - несколько статей о том, как сложна у нас ситуация и никто не в состоянии сказать, что случится завтра, если ты, лично ты, без ссылки на меня, сможешь напечатать репортаж про то, что нас хотят задушить, ты сделаешь очень доброе дело...
- Тебе так трудно, родной...
- Да уж, - ответил он, - не легко. Но я обязан молчать... Понимаешь?
- Нет.
- Поймешь...
- Мне ждать, Мигель?
- Да.
- Может, ты позволишь мне приехать сюда? У меня так тяжко на сердце там... Я аккредитуюсь при твоем управлении печати...
- Нет.
- Почему?
- Потому что я не смогу не видеть тебя и это будет рвать нам сердца, а если мы станем видеться, мне этого не простят, я же говорил. Уйти сейчас из-за тебя, точнее, из-за того, что я тебя люблю, это значит дезертировать... Помнишь рассказ русского про старого казака и его сына, который влюбился в полячку? Это сочли изменой.
- Он изменил из-за любви...
- У нас мою любовь тоже назовут изменой... Я очень верю в тебя, Мари, я верю в себя, но я знаю наших людей... Тут царит ненависть к тем, кто говорит не по- испански... Считают, что это янки... Погоди, у нас прекрасный урожай какао, мы получим много денег, сюда приедет масса инженеров и механиков из Европы... Тогда приедешь и ты... А сейчас мы будем слишком на виду, нельзя, мое рыжее счастье...
- Я не очень-то ревнива, но мне горько думать, что кто-то может быть с тобой рядом...
- Я встаю в шесть и засыпаю в час ночи... - Он улыбнулся. - Да я даже и не вижу женщин... У меня есть хорошая знакомая, но она любит моего друга и мне она как сестра, а когда мне совсем уже безнадежно без тебя, я еду к ним и там ложусь спать, а они устраиваются в разных комнатах, чтобы не дразнить меня...
- Кто бы мог подумать, что революционный премьер Гариваса ведет жизнь монаха...
- Ты не веришь мне?
- Я люблю тебя...
- Это я люблю тебя.
- Скажи еще раз.
- Я тебя люблю.
- У меня даже мурашки пробегают по коже, когда ты это говоришь... Нельзя как- нибудь оторваться от твоих телохранителей?
- В сельве нет дорог, а если мы с тобой станем любить друг друга на шоссе, соберется слишком много водителей, - он засмеялся. - А вот я верю тебе, Мари. До конца. Во всем.
- Можно мне иногда звонить тебе и задавать дурацкие вопросы о твоей энергопрограмме?
- Не называй мою мечту дурацкой.
- Дурацкими я назвала свои вопросы...
- Никогда так не говори ни про себя, ни про свои вопросы.
- Не буду. А сколько еще ехать? Ты не можешь сбавить скорость?
- Могу, только они окажутся тогда совсем рядом.
- Лучше б мне и не приезжать к тебе... Я никогда не думала раньше, что ты такой...
- Какой?
- Гранитный...
- Не обижай меня... Просто сейчас особый момент, понимаешь?
- Нет, не понимаю, ты же не объяснил мне...
- Сейчас, в эти дни решается, очень многое... Я не вправе говорить тебе всего, но ты настройся на меня, Мари, почувствуй меня. Ты думаешь, я не знаю, сколько у меня недругов, завистников, открытых врагов? Ты думаешь, я не знаю, как будут счастливы многие, если мой проект провалится? Да, ты верно чувствуешь, что Грацио - ключевая фигура этих дней, но не один он, тут и Дэйв Ролл, и Морган, и Барри Дигон, но ты забудь про это, я и так сказал тебе слишком много, не надо бы мне, нельзя посвящать женщину в мужские дела, это безжалостно...
- Мигель, а помнишь, что я сказала тебе, когда ты впервые у меня остался?
- Помню. Я помню каждую нашу минуту... Помню, как просто и прекрасно ты спросила меня...
И вдруг, как в хорошем детективном фильме, из переулка на дорогу выскочили двое парней. Лица их были бледны до синевы; они встали, нелепо раскорячившись, вскинули к животам короткоствольные \"шмайссеры\"; Санчес резко вывернул руль, успел резко и больно пригнуть голову Мари, снова крутанул руль, услышал автоматную дробь за спиной - это, высунувшись из \"шевроле\", по террористам палили охранники, нажал до упора на акселератор и понесся по середине улицы к выезду из города...
Когда Санчес вернулся во дворец, там шло экстренное заседание кабинета; о покушении докладывал начальник управления безопасности; заговор правых ультра; министр обороны майор Лопес внес предложение, чтобы отныне в машине премьера всегда ездил начальник охраны, а сопровождали премьера две машины с офицерами из соединений \"красных беретов\" - самые тренированные соединения республиканской армии; несмотря на то, что Санчес голосовал против, а начальник генерального штаба Диас воздержался, предложение Лопеса было принято большинством голосов.
5
Что такое \"цепь\"? Иллюстрация № 1
\"БНД (2), Пуллах; 24/176-Л
Строго конфиденциально
Сектор исследования информации
Гамбургская журналистка Мари Кровс (досье б-ад-52), аккредитованная при европейском Пресс-центре, дважды на протяжении последних одиннадцати месяцев выступила с материалами, заслуживающими оперативного изучения.
а) 12.02.83 она опубликовала в \"Блице\" сообщение из Женевы о том, что лидером правых экстремистов, действующих с территории Сальвадора против Никарагуа, является Хорхе Аурелио, агент ЦРУ по кличке Нортон, состоящий на связи с Джозефом.
По сообщению, полученному от наших коллег из Лэнгли, Нортон действительно состоит на связи с Джозефом, который работает в Сальвадоре \"под крышей\" советника национальных компаний, занятых производством сои, бобов какао и бананов.
Следовательно, по мнению наших американских коллег, либо существует утечка совершенно секретной информации из штаб-квартиры ЦРУ, что может принести непоправимый ущерб интересам не только США, но и всего западного сообщества, либо утечка информации постоянно происходит в Сальвадоре.
Поскольку никто из журналистов не сообщал в свои газеты об упоминавшемся выше факте, затрагивающем интересы наших американских коллег, отдел \"У-ф-14\" ЦРУ просит предпринять возможные шаги для того, чтобы установить канал, по которому упомянутая информация пришла к Мари Кровс.
б) 27.03.83 именно Мари Кровс напечатала в леворадикальной газете \"Войс\" статью под заголовком \"Без пяти двенадцать\". В этом материале М. Кровс писала, что часы \"кровавой диктатуры в Гаривасе\" сочтены, силы национального обновления не намерены терпеть далее \"тиранию, коррупцию и предательство национальных интересов\", что, \"видимо, падение нынешнего прогнившего продажного режима есть вопрос не месяцев и недель, но дней, а возможно, и часов\".
Через сорок два часа в Гаривасе власть взяли \"революционные офицеры\" во главе с полковником Санчесом.
ЦРУ просит установить наблюдение за Мари Кровс с целью выяснить возможность ее контактов с секретными службами Москвы или Гаваны.
П. Либерт\".
Заместитель директора БНД посмотрел на шефа сектора \"изучения информации\", улыбнулся и спросил:
- Ну, а если допустить возможность такого рода: Мари Кровс - просто-напросто талантливая журналистка? А талантливость предусматривает элемент предвидения. Я как-то читал информацию из Бонна, записали беседу одного из наших оппозиционеров с русским писателем Степановым; тот великолепно сказал: \"Я ощущаю грядущее ладонями; локаторность человека еще не понята, и к исследованию этого качества, присущего не какой-то элите, а всем, живущим на земле, наука даже не подошла...\"
- Тогда надо бы порекомендовать Мари Кровс, - так же добродушно ответил шеф сектора, - поменять ее имя на \"Кассандра\".
- Это уже было... В сороковых годах парижская журналистка Женевьева Табуи выпустила книгу \"Они называли ее Кассандрой\".
- Чисто французская скромность...
- Я бы уточнил: чисто женская скромность... Давайте будем стараться любить нашего юго-западного соседа, несмотря на весь его шовинизм и врожденную ветреность... Ваши предложения?
- Установить наблюдение за Кровс и дать указание нашей швейцарской резидентуре проследить все ее контакты.
- Настоящая фамилия Кровс также любопытна. Ее отец-Пике, из концерна ярого консерватора Бельсмана, - сказал заместитель директора.
Шеф сектора \"изучения\" оценил осведомленность своего руководителя, поэтому позволил себе восхититься, во-первых, но и показать свою компетентность, во- вторых:
- Ах, вот как?! Это тот Пике, который живет в Париже с массажисткой мадам Гала и пишет обзоры под фамилией Вернье?
- Именно так, и я поздравляю вас с исключительным профессионализмом памяти... Нет, я бы не торопился с началом такого рода работы по Кровс... Я бы рекомендовал начать с цепи. Попробуйте обратить эту самую всевидящую Кровс в нашу... ну, если не приятельницу, то хотя бы в... невольный источник информации...
Через пятнадцать минут из Пуллаха, что под Мюнхеном, ушли шифротелеграммы в женевскую и бернскую резидентуры БНД.
Через три часа советник по прессе созвонился с руководителем адвокатской конторы \"Розен унд Шульц\" господином Брюкнером, тот специализировался по делам, связанным с издательствами и редакциями.
Через пять часов девять минут господин Брюкнер увиделся с хозяйкой фирмы \"Розен унд Шульц\" фрау Розен.
Через семь часов фрау Розен договорилась о встрече с редактором журнала \"Фрайе трибюне\" Гербертом Доле.
Через девять часов двенадцать минут секретарь господина Доле нашла Мари Кровс по домашнему телефону и пригласила ее посетить редактора завтра, десятого сентября, в девять утра.
- Я заканчиваю срочный материал, - ответила Мари, только что вернулась из Латинской Америки... Может, вы будете любезны назначить мне время на послезавтра?
- К сожалению, дорогая фройляйн Кровс, послезавтра босс улетает на Канарские острова... А он хотел бы предложить кое-что до того, как улетит...
- Хорошо, спасибо, я приду.
Доле поднялся из-за резного, восемнадцатого века стола карельской березы, дружески протянул руку, пошел навстречу Мари, не скрывая восхищения, оглядел ее, не выпуская длинной, тонкой руки женщины из своей сухой и горячей, проводил к креслу, спросил, что будет пить его зеленоглазая гостья, достал из холодильника, вмонтированного в стеллажи, бутылку \"виши\", лед, орешки и сразу же приступил к делу.
- Когда-то я тоже писал, - сказал он. - Будь проклята моя нынешняя профессия, но ведь кто-то должен быть бюрократом... Кто-то должен кромсать ваши материалы, быть козлом отпущения в скандалах с правительственными остолопами, выбивать у хозяев побольше средств на оплату наиболее талантливых материалов, улаживать споры с бастующими наборщиками...
- Очень хочется вернуться к пишущей машинке? - спросила Мари. - Или кресло окончательно засосало?
Доле горестно усмехнулся.
- Именно поэтому у меня не кресло, я сижу на вращающемся секретарском стуле, и все меня упрекают за эклектику; век восемнадцатый и нынешний несовместимы, говорят люди.
- Все совместимо, - убежденно ответила Мари. - А дальше все будет еще более совместимо, поскольку химия подарила миру гуттаперчу и люди спроецировали это прекрасное синтетическое качество на врожденное - совесть...
Лицо Доле на мгновение замерло, а глаза по-кошачьи сузились, но так было лишь какую-то долю секунды - он владел мускулатурой, не только глазами.
- Ваше заключение - хороший повод перейти к деловой части разговора, фройляйн Кровс... Вы, полагаю, знаете про мой журнал и, думаю, не обращаете внимания на те небылицы, которые распускают обо мне...
- Обо всех говорят разное.
- Именно... Так вот, я внимательно присматривался к вашим публикациям, меня особенно заинтересовали материалы о сальвадорских дядюшках из американского секретного ведомства, которые вроде бы растят бананы, и ваше предчувствие переворота в Гаривасе... Не хотели бы поработать на меня?
- Вы согласны печатать все, что я стану писать?
- Ну, если что-либо и помешает мне это сделать, вы получите сполна, по высшему разряду, все, что хотите получить за свой материал; фикс я готов оговорить заранее.
- Заманчиво... Конечно, согласна... Но я не очень понимаю, чем вызвано столь лестное предложение, господин Доле?
- Все очень просто... Вы угадали дважды... Вы угадали в угоду левым, а я правым... Но ведь меня покупают и левые, и правые, а самое главное - болото, оно-то и дает прибыль... В конечном счете крайне левый Маркузе всю войну работал в сугубо правом Центральном разведывательном управлении... Я коммерческий редактор, и мне не важно, на ком я подниму тираж... Вы же не агитируете за то, чтобы нами стали править коммунисты? Нет. Вы угадываете? Да. Вас читают? Бесспорно. Вы имеете все шансы стать звездой? Да. Меня это устраивает... Что за срочный материал вы вчера заканчивали?
- Интервью с полковником Санчесом.
- Ого! Но ведь, сколько я знаю, он никому не дает интервью.
- Мне дал.
- Где это интервью?
- Здесь, - она кивнула на свою сумку. - Только не перепечатано.
- У меня прекрасная стенографистка фройляйн Жоссе. Продиктуйте ей, я сразу прочитаю и пущу в набор... Думаю, три тысячи франков вас устроит?
- И вы согласны оплатить стоимость авиационного билета?
- Бесспорно, но тогда я уплачу вам две тысячи франков, и это будет справедливо.
- О\'кэй... Я ставлю, правда, одно условие, господин Доле...
- Вы само очарование, я готов пойти вам навстречу во всем, но, увы, не умею подчиняться условиям... Предложение - пожалуйста...
- Я отдам интервью с Санчесом только в том случае, если вы напечатаете и мой комментарий. Я в чем-то не согласна с полковником и пищу об этом со всей определенностью...
- Диктуйте комментарий моей фройляйн Жоссе, я посмотрю.
Через два часа Доле пригласил к себе Мари.
- Интервью блистательно, вы побьете мадам Фалачи, верьте нюху коммерсанта от журналистики. Я ставлю материал в номер. Ваш комментарий о том, что в Гаривасе грядут тревожные события, я поставлю через номер, после того, как появятся отклики на интервью.
- Отклики появятся, я вам это обещаю. Мне хочется увидеть комментарий, не дожидаясь откликов...
- Фройляйн Кровс, - сказал Доле, и улыбка на его лице исчезла, словно ее и не было, - я сказал вам лишь то, что считал нужным сказать. Решайте. Все на ваше усмотрение...
Через сорок минут комментарий Мари Кровс вместе с интервью был ксерокопирован и отправлен фрау Розен.
Через час пятнадцать материал оказался в конторе господина Брюкнера.
Через семь часов копия документов была вручена в Мюнхене представителю ЦРУ президентом БНД.
Назавтра - по той же цепи - редактору Доле было предложено оплатить издержки за неопубликование комментария Мари Кровс о том, что \"в Гаривасе взрывоопасная ситуация\" и что \"если лидеры революции не называют имен тех, кто намерен свергнуть Санчеса, то не потому, что не могут или ни хотят этого сделать, а лишь в связи с тем, что ждут нужного времени - удобного и целесообразного для такого рода заявления\".
\"Активность групп, породненных с концерном Дигона, заключала Кровс, - не может не быть связана с надеждой на то, что в Гаривасе к власти придут новые люди, более \"покладистые\" и \"трезво\" оценивающие традиционную роль северного соседа и его государственные, а также и деловые интересы. Один из молодых майоров сказал мне в заключение беседы: \"Продержавшись пару месяцев, мы надолго сохраним власть; в противном случае нас ждет катастрофа\".
Мари Кровс обратилась в те редакции, с которыми ранее поддерживала устойчивые контакты, но ее разговоры теперь фиксировались; рычаги давления на редакторов были найдены заранее.
Ей ничего не оставалось как метаться в поисках той газеты или журнала, которые могли бы напечатать то, что она обещала Мигелю Санчесу.
6
11.10.83 (18 часов 23 минуты)
Дон Баллоне теперь день делил на три равные части; перед завтраком он час плавал в бассейне, потом, выпив кофе, изучал телексы, поступавшие из его контор в Палермо, Риме, Милане, Вене, Марселе, Никосии, Хайфе, Каире, Гонконге, Далласе и Майами, отправлял указания, диктуя их своему стенографисту в присутствии адвоката Доменико Ферручи; без консультации с Ферручи он не предпринимал ни одного шага; затем просматривал отклики мировой прессы на новинки кино, сам, не доверяя никому, подбирал досье на ведущих актеров; изучал данные, поступившие с бирж; прежде всего интересовался \"скачками\" цен на серебро - исходный материал в производстве кинопленки; после этого анализировал сообщения из Южной Америки - там его интересовала земля, он носился с проектом создания своего \"Лас-Вегаса\"; генерал Стреснер, \"пожизненный президент\" Парагвая, был на связи; старый диктатор понимал, что пополнить казну фашистского режима без привлечения иностранных туристов невозможно, необходима индустрия; впрочем, Дон Баллоне как- то заметил адвокату Ферручи, что \"Стреснер слишком одиозен, лучше бы завязать хорошие связи с Уругваем, там вроде достигнута стабильность\"; после этого он спускался на второй этаж обедать, как правило, вместе с Ферручи; порой приглашали продюсера Чезаре - из безвестного администратора, работавшего на съемках, он вырос - с подачи Дона Баллоне - в крупнейшего европейского кинобосса, имел двадцать четыре прекрасных кинотеатра в Милане, Неаполе, Риме, Париже, Токио и Нью-Йорке, финансировал талантливую молодежь, понимавшую толк в бизнесе и киноделе (главный закон мафии преемственность, ставка на тех, кого вытащил из дерьма, те не предадут); раза два в месяц приезжал личный духовник Дона Баллоне, при нем не подавали ни мяса, ни вина; его визиты падали на понедельник, именно этот день у Дона Баллоне был разгрузочным, он ел яблоки и пил соки, ничего больше.
После часового отдыха возле бассейна Дон Баллоне выходил на яхте в море; радиостанция была оборудована по последнему слову техники, связь со всем миром отлажена, шифр надежен.
Здесь он получал секретную информацию, поддерживая контакт с людьми, которые непосредственно связаны с агентурой Центрального разведывательного управления. Со \"службой анализа и исследования\" банков Кун Леба и Дэйва Ролла, то есть с подразделениями, проводившими работу, сходную с каждодневной практикой ЦРУ, но сориентированную на политиков лишь в той мере, в какой они могли помогать или мешать бизнесу, Дон Баллоне вел переписку лично, не доверяя своих тайн никому; после радиопередачи тексты немедленно сжигались, память у него была феноменальная.
На яхте он работал до семи часов, потом в море спускали канатную лестницу, он еще раз купался, как и предписал его личный врач Джузеппе Исидоро, до тяжелой усталости единственное средство против болезни века, остеохандроза; затем ему приносили средиземноморские фрукты - лучшая гарантия легкого получасового сна, а уж потом возвращался в Ниццу, смотрел с внуками фильмы, которые лично выбирал, чтобы не было кадров с обнаженными женщинами и тому подобной мерзости, играл партию в шахматы с адвокатом Ферручи, очень не любил проигрывать, Ферручи это знал, но тем не менее никогда не поддавался патрону; шел в спальню к своему любимцу, самому младшему внуку Луиджи, садился на краешек его кровати и рассказывал сказку на ночь. Чаще всего он сочинял сказки на ходу, хотя Луиджи больше всего любил историю про Чипполино, только чтобы не было страшно.
Дон Баллоне гладил мальчика по мягким шелковым волосам, и столько в его голосе было нежности, любви к малышу, что тот засыпал очень быстро, ухватив деда ручонками за большой палец...
В полночь Дон Баллоне отправлялся в свою часовенку, преклонял колени перед иконой, молился и уходил в спальню, после того, как три года назад умерла жена, он не был близок ни с одной женщиной; когда же узнал, что средний сын, Гвидо, отец Луиджи, постоянно изменяет жене, а недавно купил квартиру какой-то балерине, он лишил его права жить в своих замках.