Семенов Юлиан Семенович
Дунечка и Никита
Юлиан Семенович СЕМЕНОВ
ДУНЕЧКА И НИКИТА
- Идиоты, - сказал Никита. - Пустите, спать хочу.
Он лежал на кровати одетый. Он лег под утро, потому что всю ночь просидел над книжками по актерскому мастерству. Голову он накрыл подушкой, чтобы не слышать шума с улицы. Улица просыпалась рано. Дворник сонно переругивался с милиционером и громко шаркал метелкой по сухому тротуару. В доме напротив, на втором этаже, в третьем окне слева, мальчик в очках садился за рояль по утрам и наяривал гаммы. Никита часто разглядывал его в бинокль. У очкастого мальчика были короткие пальцы и веснушчатый нос. Никита его ненавидел.
Степанов снова тронул Никиту за плечо.
- Ну? - спросил Никита из-под подушки. - Чего?
- Вставай.
- Гады вы все. Мучаете человека.
- Мы привели Дуню, - сказал Степанов.
Никита сбросил подушку, сел на кровати и стал тереть лицо. Он тер лицо обстоятельно, разминая мышцы по системе йогов.
- Все-таки да? - спросил он.
- Что я могу поделать?
- Когда?
- Назначили на десять утра.
- Кто судья?
- Черт его знает. У тебя нет ничего выпить?
- Нет, потому что пить нехорошо, если сражаешься или когда пишешь. Так, кажется, у Папы... А я сегодня сражаюсь. Ну-ка, стань. Колоссальный прием... Протяни левую. Захватываю у кисти, понял? Рывок на себя, ногу вперед с резким выбросом - и ты в партере.
- Я, милый, на галерке.
- Слушай, у меня сегодня зачет по драке, а может, еще консультация по мастерству. Что я стану делать с Дунькой?
- Нам ее не с кем оставить.
- А как ее будут делить?
- Отстань, а?
- В холодильнике есть прекрасный квас. Хочешь? Могу выдать.
- Я хочу выпить.
- У тебя, кстати, деньги есть?
- Есть.
- Одолжи десятку.
- На.
- До, ре, ми, фа, соль, ля, си, мне спасибо, вам мерси, - сказал Никита и пошел в ту комнату, где Надя сидела с Дунечкой.
- Здорово, сестреночка, - бодро сказал Никита и поцеловал Надю. Племяшечка, привет.
- А я сегодня весь день с тобой буду, - сказала Дуня.
- Мешать станешь?
- Конечно.
- Выдеру.
- Меня драть нельзя, я нервная.
- Вы оба понимаете, что творите? - спросил Никита. - Может, отложите ваш бракоразводный про...
- Никита! - Надя показала глазами на Дуню.
- Ничего, говорите, я вас не буду слушать, - сказала Дунечка и приложила пальцы к ушам, - я вместо этого смотреть буду.
- Пожалуйста, не отпускай ее ни на шаг, - сказала Надя, - нам просто не с кем ее оставить, понимаешь? Никого нет, кроме тебя.
- Мама вернется послезавтра...
- Я не виновата, что все это назначили на сегодня.
Дунечка пошла в ту комнату, где у окна сидел Степанов. Она шла, подпрыгивая на носочках.
- Смотри, - сказала она, остановившись возле двери. - Я умею на самых кончиках, как балерина.
- Ах ты рыбонька моя, - сказала Надя и вышла на кухню.
Никита пошел следом за ней.
- Еще ж не поздно, - сказал он. - Ты ведь любишь его.
- Я его ненавижу.
- Он тебя любит.
- Он негодяй, я его видеть не могу.
- Ты без него повесишься через полгода.
- Ну и пусть.
- А как вы будете с Дунькой?
- Она будет со мной.
- Она будет без отца.
- Она будет со мной, - повторила Надя, - ясно тебе? И вообще, не суй свой нос туда, куда не надо.
- Как с Дунькой сидеть, так <Никиток>, а как говорю правду - так <не суй нос>. Ты - сумасшедшая.
- Сам очень хороший.
- Мне по долгу велено, я - артист. Артист обязан быть сумасшедшим, иначе он станет дерьмом.
Никита ушел в ванную, залез под душ и задернулся занавеской. Он плескался и повизгивал тонким голосом.
- Надька, - крикнул он, - потри спину.
Надя выключила газ, поставила медную кофейницу на стол и пошла в ванную.
- Какой долдон вымахал, - сказала Надя, - а вроде вчера я тебя грудного купала.
- Не подглядывай, - сказал Никита, - я тебя стесняюсь. Слышь, Надьк, а чего ты такая красивая перед разводом стала? Влюбилась? Или страдание делает женщину прекрасной?
- Страдание. Нагнись ниже.
- Больно дерешь!
- Не кричи. У тебя спина грязная.
- Спина - не душа, прожить и с такой можно. Слушай, а вот для вас имеет значение, какая у мужчины фигура?
- Конечно.
- У меня ноги тонкие.
- Дурашка, - сказала Надя, - это красиво.
Она села на край ванны и заплакала. Плакала она по-детски: у нее катилось по щекам много слез и сразу же краснел нос.
- Идиоты, - сказал Никита, - вы идиоты. Выйди, я буду вытираться.
Степанов сидел возле окна, а Дунечка танцевала посреди комнаты. Она любила танцевать.
Степанов смотрел на дочь и вспоминал, как семь лет назад в такой же летний день Дунечку привезли из родильного дома.
Есть разница в том, как относятся к новорожденному мать и отец. Надя подолгу просиживала возле Дунечки - сморщенной, коричневолицей, пищащей хриплым голосишком, - и смотрела на нее с умилением, и находила сходство: <Уши у нее твои, и брови твои, и подбородок твой>. А Степанов смотрел на этот пищащий комочек с осторожным любопытством, не видел никакого сходства, но соглашался с Надей и недоуменно хмыкал: <Моя дочь...>
Люди - те же позвоночные, только высшая их форма. Волчица облизывает детеныша, подолгу глядит на него, положив длинную морду на толстые лапы, а волк гуляет себе по лесу, мимо слепых волчат проходит равнодушно - не придавить бы, - и только. Волк начинает брать детеныша с собой, когда тот делается постарше и когда мать уже не смотрит на него с такой нежностью, а порой даже прикусит за загривок, если что не так. У зверей младенчество принадлежит матери, зрелость - отцу. У людей - так же.
- Папочка, - спросила Дуня, - а у вас когда начнется баракоразводный?
- Что?
- Так Никита сказал.
- Не болтай, мать, ерунды...
- Ну какая ж я тебе мать, - рассудительно сказала Дунечка, - я твоя дочка.
- Дуньк, скажи <рыба>, - попросил Степанов, закрыв глаза.
- Рыба.
- Раньше ты говорила - лыба. Ну-ка, иди, я тебя поцелую.
- Вы меня всегда целуете, когда ссоритесь.
- Смотри, какой пух тополиный летает.
- А зачем он летает?
- Весна...
- Пусть бы зимой летал, тогда падать не больно.
Вошел Никита:
- Она уже ушла.
- Пока, Дунечка, Никиту слушаться безо всяких.
- А со всякими?
Никита и Степанов посмотрели друг на друга. Степанов поднялся, потянулся, захрустев пальцами, и пошел в суд - разводиться.
- Дунька, порубать хочешь?
- Знаешь, как папа говорит? Он говорит: <рубансон-гоглидзе> и <кирневич-валуа>.
- А что такое <кирневич-валуа>?
- Очень просто. Это когда в рюмку наливают водку.
- Ясно. Яичню <рубансон-гоглидзе>?
- Не хочется.
- Мало ли что не хочется... Надо. Человек есть то, что он ест. Поняла?
- Нет.
- Что нет?
- Как же он может быть тем, что ест? Ведь человек не еда.
- Ты у меня Гегель.
- Ну какой же я Гегель, Никит? - снова рассудительно ответила Дунечка. - Я девочка.
- Ладно, девочка. Сиди, я пойду глазунью жарить.
Дунечка осталась в комнате одна. Улыбка сошла с ее лица, и оно вдруг сделалось взрослым и скорбным. Она подошла к окну и стала разглядывать улицу, по которой с ревом проносились расплющенные машины, торопились люди - большеголовые и с коротенькими ножками. А когда к остановке подъехал рычащий автобус и пустил струю дыма, Дунечка сделала шаг от окна - так он был грозен, этот красный автобус, если глядеть сверху.
Дунечка еще немного поглядела в окно, потом ей это наскучило, и она решила порисовать. Она взяла красный карандаш и нарисовала на оборотной стороне синей тетрадки танцующую женщину с сумочкой в левой руке. Глаза танцовщицам Дунечка рисовала длинные и раскосые, волосы - распущенные, падающие на лоб. Она умела рисовать танцующих женщин: она чувствовала движение и, когда рисовала, делала ногами те самые движения, которые в рисунке повторяли танцовщицы с худыми длинными руками, с сумочками и в шляпках на распущенных волосах.
Дунечка полюбовалась танцовщицей, немного потанцевала сама, а потом, вздохнув, принялась убирать Никитину кушетку. Движения ее были точны и повторяли движения матери, когда та по утрам убирала кровати.
Дети точно повторяют движения. Но кто сказал, что они так же точно и цепко не повторяют те слова, которые слышат? Кто сказал, что они не понимают смысл этих слов - тех злых, обидных и горьких слов, без которых вряд ли обходится какая семья?
<Ты еще маленькая>, <ты этого не понимаешь>. Какая глупость! Плохая память - бич людей. Родители забывают самих себя - семилетних. Вспомните себя в семь лет те, которым сейчас тридцать! Вспомните! Ведь вы все понимали в семь лет - особо остро, может быть, даже точней, чем понимаете сейчас, потому что тогда ваше сознание не было загромождено тем, что ханжи называют <богатым опытом>. Доброта человека должна проверяться его отношением к детям.
- Дунька, иди сюда! - крикнул из кухни Никита. - Яичня готова.
- Где у тебя веник?
- Веник после, сначала калории.
- А что это - калории?
- Единицы тепла.
- Какие единицы? - спросила Дунечка. - Длинные палочки?
- Разные бывают.
- Они вроде микробов?
- Двоюродные братья.
- Баба говорит, что у микробов есть руки и ноги.
- А как про мозг? Баба на этот счет данных не имеет?
- Дурачок ты даже совсем, - сказала Дунечка таким голосом, каким Надя говорила Степанову, когда радовалась чему-нибудь. - Глупенький совсем даже.
- Ах ты моя душечка! - засмеялся Никита.
- А знаешь, как мама говорила, когда они ссорились?
- Знаю...
- Я тебе сделала сюрприз на букву <у>, Никит...
- Какой?
- Уб...
- Ну, давай, давай... - сказал Никита, глядя в газету.
- Я так не буду. Ты не со мной говоришь.
- Дуня, запомни раз и навсегда: газета - это самое массовое оружие.
- Как сабля?
- Почти.
- Убра...
- Не понимаю.
- Убрала кровать, дурачок!
- Ты давай без фамильярности. Я не дурачок, а твой дядька.
- Ты не говори <дядька>, ты <дядя> говори.
- Почему?
- <Дядьки> в магазинах ходят, и <тетки> тоже.
- Ешь яичню.
- Не хочется.
- А зря.
- Я когда маленькая была, говорила <хочечя>, а не <хочется>.
- А сейчас ты большая?
- Конечно. Осенью в школу пойду.
- Хочется в школу?
- Что ты... Кому хочется учиться?
- Евдокия, ты - враг прогресса, - сказал Никита. - Пошли в институт, я драться должен.
Надя сидела в темном углу, на скамейке, отполированной до зеркального блеска тысячами людей. В судах много темных углов и отполированных скамеек. Степанов гулял в садике, где толпились люди, вызванные на судебные заседания. Люди говорили негромко, но очень оживленно, и все, как один, курили <гвоздики>.
Один из заседателей задерживался на полчаса, и поэтому начало судебного разбирательства перенесли на одиннадцать. Возле Нади села женщина с грудным ребенком.
Надя смотрела на спящего мальчика в синей вязаной шапочке и вспоминала, как они тогда жили в деревне. Это было шесть лет назад, когда Дунечке исполнилось полгода. Она часто болела, по ночам просыпалась и кричала - надрывно, на одной ноте. Степанов приезжал поздно, часов до трех сидел за работой на дощатой веранде, дымил, как паровоз, одну сигарету за другой и рисовал на полях синей полотняной бумаги одинаковых бородатых мужчин с капитанскими английскими трубками во рту. Засыпал он поздно, и Надя, чтобы не будить его, ходила с Дунечкой, прижав ее к себе, до тех пор, пока девочка не успокаивалась. Надя укладывала ее в кроватку, а сама садилась к раскрытому окну и смотрела, как желтая луна процарапывалась сквозь заросли кустарников. В одном и том же месте, точно в одно время начинал заходиться соловей. Он был неистов и нежен. Черные сосны разрезали голубое ночное небо, подсвеченное серебряным светом луны. Иногда, если налетал ветер, было слышно, как под горой шумела река на песчаных перекатах. Во всем этом - в Дуне, которая посапывала в своей плетеной кроватке, в том, как что-то бормотал во сне Степанов, в ночи, которая жила тихой, таинственной жизнью, - во всем этом было счастье, и Надя тихонько смеялась и чувствовала, как у нее от этого счастья холодеет кожа и делается шершавой, как бывает, если замерзнешь зимой.
- У вас муж? - спросила Надю женщина, сидевшая с ребенком.
- Что? - не поняла Надя.
- Говорю - у вас муж?
- У меня развод.
- А... У меня-то муж тут. Судить будут. Пьяный стекла в магазине побил. Так он хороший у нас, а вот если выпьет - так обязательно разобьет чего-нибудь и куражится. Я ему, дураку, говорила: <Ты лучше меня шугани, и то позора будет меньше>.
- Да, - сказала Надя, - конечно.
- А теперь штраф сунут, а мы гардероб хотели. Сейчас хорошие появились... Полированные и с зеркалом, по девяносто семь. Судья-то, говорят, женщина. Это ничего, а если мужик - так тот без жалости. А мой-то - тихий, когда не пьет, ласковый.
К скамейке подошел здоровенный парень в кепке. Кепка на его проволочных курчавых волосах держалась каким-то чудом, и Наде показалось, что она вот-вот упадет.
- Пришел, ирод окаянный, - сказала женщина, - глаза б мои на тебя не смотрели, жирафа кучерявая!
- Ладно... - сказал парень, сморщив лицо, - чего паникуешь...
- Пускай тебя посадят, паразита, пускай!
- Ладно, - повторил парень, - чего шумишь... Что в тюрьме, что с тобой - один ляд.
- У вас спички нет? - спросил Степанова старик в толстых роговых очках.
- Пожалуйста.
- Благодарю вас. Вы по делу или слушать?
- Это как?
- Любопытствуете или у самого неприятности?
- А вы?
- Я, изволите ли видеть, укрепляю институт судебной гласности. Слушаю и реагирую. Судье важно видеть реакцию зала. У нас утеряна прелесть реакции зала на происходящее в судебном заседании.
- На пенсии?
- Да.
- Бывают интересные дела?
- Неинтересных дел нет. Каждое интересно, только если судья сумеет достигнуть подлеца, вывернуть его, вывернуть.
Степанов достал блокнот и записал: <Важно суметь вывернуть подлеца>.
- Не из <вечерки>, случаем?
- Нет.
- Скучны у нас судебные отчеты, как морковный пюрей.
Степанов снова вытащил книжечку и записал: <Старая сволочь, говорит не <пюре>, а <пюрей>.
- А по прежней профессии вы кто? - спросил Степанов.
- Повар.
- Повар?
- Да, изволите ли видеть. Повар, с вашего позволения. Кормил прежних, а после ублажал вегетарианцев нарпита. Так вы с неприятностями?
- Папаша, - сказал Степанов, - вам бы лучше на печке со старухой сидеть...
Повар поднял пегие, торчащие вперед брови и тоскливо ответил:
- Старуха-то померла. Вот и грущу. А молодую брать - опасно, жилплощадь высудит.
Степанову стало мучительно стыдно: и за то, что он так грубо сказал старику, и за то, что в своей книжечке написал <старая сволочь>.
<Скорее-то сволочь - я, - отметил он про себя, - и не старая. А это значительно хуже>.
В институте было полно студентов. На первом этаже метались <режиссеры> - сегодня они сдавали мастеру этюды. На втором этаже в комнате номер 13 сидел Немировский - преподаватель по классу фехтования и сценического боя. По коридору, мимо комнаты 13, ходили актеры второго курса и зубрили диамат.
- Сиди здесь, - сказал Никита Дунечке, - вот на этом стуле, и никуда не уходи.
- Нет, - ответила Дунечка, - мне страшно одной. Они вон какие волосатые.
- Это студенты. Перед экзаменами не стригутся, поняла? Сиди тут и не рыпайся.
Никита пошел к двери. Дунечка, побледнев от волнения, пошла за ним следом.
- Дуня, - сказал Никита, - я что сказал?
- Я тогда с тобой играть никогда не буду, - сказала Дунечка дрожащим голосом. Она так всех пугала дома. Если ее наказывал отец или зазря ругала мать, она начинала дышать носом, раздувала свои круглые ноздряшки и говорила: <Ну ладно, я тебе больше никогда ничего не нарисую>.
Зачем вы стареете, люди? Зачем вы делаетесь разумными, взрослыми? Зачем вы не пугаете друг друга тем, что <больше никогда ничего не нарисуете>?
Никита вошел в тринадцатую комнату и сказал:
- Здравствуйте, Аркадий Борисович.
Напротив Немировского, высокого, тонкого, чертовски элегантного и седого, стоял напарник Никиты Коля Курчаев.
- Здравствуй, друг мой. Ну, готов? - спросил он блестяще поставленным голосом. - Что будем показывать?
- С-сцену драки, - сказал Коля. Он всегда заикался перед тем, как начинал <работать> этюд.
- Я понимаю, что не объяснение в любви; нежность не по моей части.
Немировский уже тридцать лет ставил драки и фехтовальные бои во всех московских театрах.
Никита повесил на спинку стула куртку и отошел к стене, туда, где был разостлан серый продырявившийся мат. На нем дрались двадцать поколений артистов. На этом мате дрались все - заслуженные и народные, лауреаты, <звезды> и те, которые так и состарились на роли <кушать подано>.
- Давай, - шепнул Никита.
Коля кивнул и сделал шаг к Никите. В это время открылась дверь, и в комнату вошла Дунечка.
- Никита, - сказала она драматическим шепотом, - поди-ка.
- В чем дело? - спросил Немировский. Он обернулся, увидел Дунечку и спросил: - А это кто к нам пришел?
- Это племянница, - сказал Никита. - Что тебе, Дуня?
- Пи-пи хочется, - прошептала Дунечка.
- Привет! А ка-ка кет?
- Пока нет.
- Что хочет младенец? - спросил Немировский. - Что вы шепчетесь?
- Потерпи, - сказал Никита шепотом, - видишь, я занят.
- Мама мне не велит терпеть.
- Аркадий Борисович, на минуту, - сказал Никита, - возникла проблема <пи-пи>.
Они вышли из тринадцатой комнаты, и Никита повел Дунечку в уборную.
- Зачем ты сказал им про <пи-пи>? - обиженно спросила Дунечка. - Как только не стыдно. Я ведь шепотом тебе сказала...
- Поворчи мне, поворчи. Да, а в какую тебя вести? Привет! Не в дамскую же.
- А в какую же еще? Я ведь девочка.
- А я мальчик.
- Ну и что? Ты ведь со мной идешь.
- Быть тебе Гегелем, - сказал Никита.
Он подошел к мужской уборной и, открыв дверь, крикнул:
- Есть тут кто?
- Конечно, - ответили ему.
- На выход! И постой у двери, я с племянницей иду.
- С кем?
Из уборной выскочил актер с четвертого курса, Романов.
- И чья это маленькая девочка, крошечка девочка?! - засюсюкал он.
- Не ваша, - ответила Дуня и пошла в открытую дверь первой.
- Ну, - спросил Немировский Никиту, - проблема изжила себя?
- Да, извините.
- Н-начали, - заикнулся Коля Курчаев.
Никита бросился на Колю. Коля увернулся, чуть коснувшись Никиты бедром, ухватил его за кисть левой руки и перебросил через себя. Никита упал. Коля бросился на него, но Никита выставил ноги, и Коля полетел через Никиту. Мгновение они лежали неподвижно.
- Ритм, ритм! - крикнул Немировский. - Долго! Тянете!
Никита бросился на поднимавшегося Колю и обхватил его за шею.
- Стоп! - крикнул Немировский. - Драка! Пьяная драка! Снова!
Дунечка вошла в комнату незамеченной и замерла у двери.
Никита выбросил вперед правую руку; Коля поймал ее и снова швырнул Никиту через себя. Дунечка сорвалась с места и стала молотить Колю кулачками.
- Противный, противный! - закричала она.
Немировский сказал:
- Девочка, дяди шутят.
- Мы так играем, Дуня, - сказал Никита.
- Р-ребенок все испортил, - заикнулся Коля, - сейчас вышло бы хорошо, я ч-чувствовал.
- Дуня, - сказал Никита, - Аркадий Борисович влепит нам по двойке, и мы останемся без стипендии, поняла? Можешь ты посидеть одна спокойно или нет?
- Нет, - ответила Дуня, - там ко мне пристают хулиганы.
- А где родители? - спросил Немировский.
- Выясняют отношения.
- Пойдем, - сказала Дунечка и потянула Никиту за палец.
- Ладно, - сказал Немировский. - Кто там следующие, пусть войдут.
Он поставил Никите зачет и подмигнул Дунечке.
- А вы разными глазами умеете? - спросила Дуня. - Сначала одним, потом другим? Я умею.
- Ну-ка.
Дуня заморгала глазами:
- Вот так. Понимаете?
- Понимаю.
- Это меня мама научила.
- А не рано?
- Что?
- Моргать научила не рано?
- Ну что вы... - улыбнулась Дунечка, - надо всему учиться, пока маленькая. Так моя бабушка говорит.
Немировский захохотал, откинув седую красивую голову.
- У вас занятная племянница, - сказал он, - идите развлекайтесь, Никита.
- Против состава суда возражений нет? - спросила женщина в черном костюме с серебряным ромбом на лацкане.