Ричард С. Пратер

Распятая плоть [= Кинжал из плоти, Плоть как кинжал]

Глава 1

На какое-то мгновение ее тело прильнуло ко мне, послышался тихий шепот, и горячие губы обожгли мне шею. Но не нежные слова любви услышал я, а примитивную похабщину, и с горечью подумал, а знает ли эта женщина, что обычно говорят в такие минуты?!

Ее тело еще содрогалось в судорогах отхлынувшей страсти. Но я почувствовал, как дыхание ее становится ровнее; она одним движением перекатилась через меня и с усталым вздохом откинулась на подушки. Блестящие черные волосы оттеняли ослепительную белизну тела, которое сияло, словно жемчуг, на смятой простыне.

Она лежала на спине, раскинувшись в бесстыдной и обольстительной позе, не ведая ни страха, ни смущения, и следила за мной темными глазами. Мы оба молчали. Впрочем, как и всегда. Потом веки ее сомкнулись, и через минуту она уже мирно спала.

Мы познакомились всего неделю назад в баре на бульваре Уилшир, здесь же, в Лос-Анджелесе. Всего несколько коротких взглядов украдкой и пара на первый взгляд ничего не значащих слов, а потом глаза наши встретились. Одно пронзительное мгновение, когда, казалось, мы остались одни здесь, в этом насквозь прокуренном баре, обнаженные откровенностью нашего желания. Мы произнесли еще какие-то слова, а потом, не сговариваясь, вышли из бара. Я привел ее к себе. Так все и случилось — почти в то же время, что и нынче, но и сегодня я знал о ней не больше, чем неделю назад.

Ее звали Глэдис, она призналась, что ей уже тридцать и она замужем. Это было все, если, конечно, не считать смутного ощущения, что я когда-то знал или встречал эту женщину, но не мог вспомнить, где и когда. Сама же она терпеть не могла говорить ни о своей семье, ни о доме. Вообще все, что касалось ее жизни вне моего дома, оставалось для меня загадкой. Как ни странно, но было только одно, о чем она всегда была рада поговорить.

Это случилось следующим вечером, золотые солнечные лучи, дробясь и ломаясь в узких прорезях жалюзи на окнах моей спальни, выходящих на бульвар Уилшир, бросали мерцающие янтарные отблески на обнаженное тело моей случайной приятельницы. Ее нагота не возбуждала во мне ни малейшего желания, ничего, кроме скуки и легкого раздражения, которое обычно испытываешь к объекту мимолетной связи, когда близость уже позади. Может быть, так случилось и со мной. Кроме того, я давно ловил себя на мысли, что эта женщина порой мне неприятна. Конечно, заниматься с ней любовью было в общем-то недурно, но нет, я не любил ее.

Она лежала совсем тихо, только роскошные, упругие груди чуть колыхались в такт глубокому, ровному дыханию. Их тяжелые выпуклости мерно вздымались и опадали, а женственная округлость живота слегка подрагивала, когда спящая женщина делала глубокий вздох. Погруженная в глубокий безмятежный сон, Глэдис казалась сытой, только что утолившей голод хищницей. Почему-то мне вдруг представилось племя каннибалов, и я невольно поморщился, прикинув, что роль главного блюда на столе даже такой очаровательной людоедки вряд ли меня устроит.

Я уже принял душ и почти оделся, когда она приоткрыла глаза и лениво потянулась, совсем как сытая кошка.

— Марк, — промурлыкала она, — это как сладкая смерть. И так каждый раз.

— Ты уже это говорила. Лучше одевайся.

Она рассмеялась мягким, воркующим смешком:

— Для чего? Пустая трата времени! Иди ко мне!

— Поздно уже.

— Но не настолько!

Я аккуратно завязал узел галстука и подтянул его под самый воротничок. Потом проверил, как там мой верный «магнум», и, застегнув кобуру, накинул пиджак.

— В чем дело, Марк?

— Уже поздно. — Я бросил взгляд на часы. — Седьмой час. Ты никогда раньше так не задерживалась.

— Когда-то должен быть первый раз.

— Не обязательно, — буркнул я и, подойдя поближе, присел на край постели. — Послушай, Глэдис, думаю, ты догадываешься, в чем дело. Мне это не по душе. Мне все не по душе.

Она лениво подняла левую руку и медленно прочертила прямую линию между двумя пышными холмиками грудей к тому месту, где посреди белого живота угнездилась едва заметная впадинка пупка.

— В самом деле?

— Послушай, дорогая, мне противно все время скрываться, проскальзывать в собственную квартиру словно вор. Противно спать с женщиной, о которой я почти ничего не знаю, разве что только имя. Я же говорил тебе однажды, есть в этом что-то… в общем, мерзко все это, понимаешь?

— Брось, мы же не дети! — Она расхохоталась. — Ты ведь не о любви, надеюсь? Ну а постель — в постели я то, что надо!

— Не уверен, Глэдис. Я вообще не уверен, что ты мне нравишься, понимаешь?

Похоже, ее это ничуть не задело. Приподнявшись на локте, она рассмеялась мне прямо в лицо.

— А это и ни к чему! — Ее темные глаза бесстыдно шарили по моему телу, затем они снова остановились на лице. — Сама не знаю, что я в тебе нашла?! — заявила она. — Шесть футов сама не знаю чего. Черные волосы, слегка вьются, карие глаза, довольно приличный нос. Если повернешься в профиль, то со своим квадратным подбородком будешь смахивать на актера Гэри Гранта. Знаешь, Марк, на первый взгляд ты вроде бы и впрямь хорош собой, но вот если приглядеться… Нет, тебя и симпатичным-то трудно назвать. — Положив руку мне на колено, она скорчила презрительную гримаску и процедила:

— Что я в тебе нашла? Досадливо сморщившись, я пробурчал:

— А то ты сама не знаешь?! А теперь живо, детка, вставай и не забудь надеть штанишки!

Глэдис приподнялась, но, вместо того чтобы встать на ноги, скользнула ко мне на колени.

— Глэдис, я не шучу. Тебе пора выметаться.

— Думаю, было бы неплохо повторить…

— Послушай, ответь-ка мне на один вопрос. У тебя, насколько я знаю, есть муж, а может быть, и куча детей в придачу. Или твоему мужу совсем нет до тебя дела? Неужели ты никогда не бываешь сама себе противна?

— Боже милостивый, Марк! Можешь хотя бы сейчас не напоминать мне об этом козле? И не начинай снова! В конце концов, это просто смешно! Даже не верится, что ты — частный детектив, да еще и холостяк к тому же! Прекрати, наконец, это детство. А свою проклятую викторианскую мораль засунь себе в одно место, понял? Ну а уж если тебе так тоскливо, могу предложить сходить в воскресенье в церковь. — Она помедлила и с медленной чарующей улыбкой обвила руками мою шею. — Кончай с разговорами, Марк, мне не терпится!

— Успокойся, Бога ради! — Я разжал ее руки и слегка оттолкнул от себя.

Она помолчала, о чем-то раздумывая, и мягко предложила:

— Может, завтра?..

— Не знаю. Откуда мне знать, черт возьми?! Даже частному детективу приходится иной раз вкалывать, чтобы заработать себе на хлеб. Надеюсь, тебе это приходило в голову?

— Завтра вечером. — Шепот прозвучал на редкость маняще. — Я смогу улизнуть.

— Точнее говоря, смыться из дому! Она прильнула ко мне и потерлась большой упругой грудью о мою руку:

— Завтра вечером, да, Марк? Почувствовав тепло ее тела, я заколебался.

— У нас будет вся ночь, Марк, — прошептала она.

И я нехотя сказал «да». Впрочем, по-моему, она в этом ничуть и не сомневалась.

Когда она ушла, я принес из кухни бутылку бакарди, плеснул добрую порцию в высокий бокал и добавил содовой. Уютно устроившись в гостиной, я принялся размышлять о Глэдис.

Антон Павлович Чехов

Она была довольно-таки привлекательна той пряной и чувственной красотой, которая вообще присуща брюнеткам. Но честно говоря, в наших отношениях недоставало того, что обычно именуют искренностью и доверительностью. Мы слишком много скрывали друг от друга. Если бы не это, моя викторианская совесть, по выражению Глэдис, грызла бы меня гораздо реже. К тому же таинственность, окутывающая наши отношения, была, скажем так, несколько односторонней. Я не делал особой тайны из своей профессии, и Глэдис было известно обо мне довольно много. Она знала мое имя — Марк Логан, возраст — двадцать девять лет, профессия — частный детектив, бывший «Джи-ай»,[1] начинал как сержант полиции, но уже давно посвятил себя частному сыску. Она отлично знала, что я обожаю жареную свинину и цыплят по-виргински, ром с содовой, алые женские губки бантиком и румбу. А я не знал даже ее фамилии. Если бы меня спросили, что она любит или ненавидит, я бы спятил, честное слово! Только одно — уж тут-то я не сомневался — было ей по душе. Прах меня побери, в чем, в чем, а в этом она собаку съела!



День за городом

Я вылил в горло все, что еще оставалось в моем бокале, и послал все к черту. В конце концов, завтра будет новый день, и у меня назначена встреча в моем крохотном офисе на Спринг-стрит, что в нижнем Лос-Анджелесе. Похоже, мой старый приятель Джей Уэзер попал в беду.

В чем там дело, я пока еще не знал. Но так бывало и раньше, так что мне не привыкать.

Сценка

Девятый час утра.



Навстречу солнцу ползет темная свинцовая громада. На ней то там, то сям красными зигзагами мелькает молния. Слышны далекие раскаты грома. Теплый ветер гуляет по траве, гнет деревья и поднимает пыль. Сейчас брызнет майский дождь и начнется настоящая гроза.

Глава 2



Джей не отрывал глаз от циферблата наручных часов, словно ожидал, что с минуты на минуту произойдет что-то важное. До полудня оставалась всего одна минута.

По селу бегает шестилетняя нищенка Фекла и ищет сапожника Терентия. Беловолосая, босоногая девочка бледна. Глаза ее расширены, губы дрожат.

Он бросил на меня взгляд растерянных светло-голубых глаз. Неужто парень чего-то боится, с удивлением подумал я. Это действовало мне на нервы. Я знал Джея Уэзера не первый год, но в таком состоянии еще никогда не видел его. Худое от природы лицо, казалось, вытянулось еще больше и даже как-то заострилось. Он не мог устоять на месте, его большие руки нервно сжимались и разжимались. Затем машинально он принялся ковырять пальцем обтянутый кожей верх письменного стола. Я знал, что ему где-то около пятидесяти, но сейчас можно было дать лет на десять больше.



— Джей, — по-свойски ворчливо начал я, — похоже, ты сейчас лопнешь? Послушай, дружище, давай-ка выкладывай, что тебя гложет.

— Дяденька, где Терентий? — спрашивает она каждого встречного. Никто не отвечает. Все заняты приближающейся грозой и прячутся в избы. Наконец встречается ей пономарь Силантий Силыч, друг и приятель Терентия. Он идет и шатается от ветра.



Он опять уставился на циферблат своих часов — Сейчас, минутку, Марк. Одну минуточку, — забормотал он. — Даже полминутки…

— Дяденька, где Терентий?

Мне показалось, что голос его звучит напряженно.



— На огородах, — отвечает Силантий.

Я молчал. Он позвонил мне за полчаса до назначенного времени, чтобы удостовериться, что я не забыл о встрече, о которой мы договорились еще вчера, и предупредил, что придет без десяти двенадцать. Когда он появился у меня в офисе, лицо у него было довольно встревоженное и говорил он о чем угодно, кроме того, Что действительно его беспокоило, — и вот теперь совсем разнервничался.



Нищенка бежит за избы на огороды и находит там Терентия. Сапожник Терентий, высокий старик с рябым худощавым лицом и с очень длинными ногами, босой и одетый в порванную женину кофту, стоит около грядок и пьяными, посоловелыми глазками глядит на темную тучу. На своих длинных, точно журавлиных, ногах он покачивается от ветра, как скворечня.

В конце концов он с трудом оторвался от часов и бросил взгляд на свое левое плечо.



— Дядя Терентий! — обращается к нему беловолосая нищенка. — Дяденька, родненький!

— Проклятье, — тихо сказал он, — проклятье, проклятье…



— В чем дело?

Терентий нагибается к Фекле, и его пьяное суровое лицо покрывается улыбкой, какая бывает на лицах людей, когда они видят перед собой что-нибудь маленькое, глупенькое, смешное, но горячо любимое.

— Марк, — воскликнул он, — ты видишь это, Марк? Меня бросило в дрожь, и по коже забегали мурашки. Я абсолютно не понимал, чего он от меня хочет.



— А-аа… раба божия Фекла! — говорит он, нежно сюсюкая. — Откуда бог принес?

— Что я должен увидеть? — спросил я. У него перехватило дыхание. Через силу он приоткрыл губы, и я услышал вздох, больше похожий на Хриплый стон:



— Дяденька Терентий, — всхлипывает Фекла, дергая сапожника за полу. — С братцем Данилкой беда приключилась! Пойдем!

— Разве ты не видишь? Неужели ты вообще ничего не видишь?!



— Какая такая беда? У-ух, какой гром! Свят, свят, свят… Какая беда?

Мне и раньше доводилось встречать немало людей, подверженных истерике, и будь я проклят, если потерплю, чтобы здоровенный мужик бился в припадке в моем офисе! Но я пока сдерживался. Джей сидел прямо передо мной, я видел его совершенно отчетливо, да и не только его, но даже его отражение в полированной крышке секретера, который я лично протер тряпочкой перед его приходом. Вся крохотная комнатушка была перед моими глазами: кожаные кресла, полки с папками, диван — вот вся обстановка, ничего такого, чего бы я не видел уже тысячу раз.



— Успокойся, Джей, — как можно радушней произнес я. — Не бери в голову. Подумаешь, мало ли что бывает… А кстати, что я должен был увидеть?

— В графской роще Данилка засунул в дупло руку и вытащить теперь не может. Поди, дяденька, вынь ему руку, сделай милость!



— Попугая.

— Как же это он руку засунул? Зачем?



— Что-о?!!

— Хотел достать мне из дупла кукушечье яйцо.

— Попугая, Марк. Разве ты его не видишь? — Лицо его перекосилось от ужаса. Казалось, он вот-вот потеряет сознание. — Не обманывай меня, Марк.



— Послушай, старина Джей, — как можно мягче произнес я, — мы ведь с тобой знаем друг друга не первый год. Не валяй дурака и не морочь мне голову. Что за ерунда с этим попугаем?

— Не успел еще день начаться, а у вас уже горе… — крутит головой Терентий, медленно сплевывая. — Ну, что ж мне таперя с тобой делать? Надо идтить… Надо, волк вас заешь, баловников! Пойдем, сирота!



— Так вот же он, у меня на плече. Большой зеленый попугай, и, видишь, сидит у меня на плече!

Терентий идет с огорода и, высоко поднимая свои длинные ноги, начинает шагать вдоль по улице. Он идет быстро, не глядя по сторонам и не останавливаясь, точно его пихают сзади или пугают погоней. За ним едва поспевает нищенка Фекла.



Может быть, при других обстоятельствах это было бы даже забавно. О таких вещах приятно вспоминать много лет спустя, чтобы вволю посмеяться с друзьями. Но теперь мне было вовсе не до смеха. Нет ничего забавного в том, когда смотришь на человека, которого знаешь многие годы, которого привык любить и уважать, а он у тебя на глазах сходит с ума.

Путники выходят из деревни и по пыльной дороге направляются к синеющей вдали графской роще. К ней версты две будет. А тучи уже заволокли солнце, и скоро на небе не останется ни одного голубого местечка. Темнеет.



Всего неделю или две тому назад я разговаривал с Джеем здесь, в Лос-Анджелесе. Хозяин магазина мужской одежды, он тогда был не более сумасшедшим, нежели я сам. Тут что-то не так. Одно я знал совершенно точно: Джей не валяет дурака и не морочит мне голову. Он и в самом деле напуган до смерти.

— Свят, свят, свят, — шепчет Фекла, спеша за Терентием.

Титаническим усилием я прогнал со спины добрую сотню мурашек и осторожно наклонился к нему:



— Ты уверен, что я должен его видеть?

Первые брызги, крупные и тяжелые, черными точками ложатся на пыльную дорогу. Большая капля падает на щеку Феклы и ползет слезой к подбородку.

— Наверное, нет, Марк. — Он беспомощно вздохнул, широкие плечи заходили ходуном. — Думаю, что нет. Должно быть, я спятил.



— Не глупи! — рявкнул я. — Давай рассказывай все по порядку!

— Дождь начался! — бормочет сапожник, взбудораживая пыль своими босыми костистыми ногами. — Это слава богу, брат Фекла. Дождиком трава и деревья питаются, как мы хлебом. А в рассуждении грома ты не бойся, сиротка. За что тебя этакую махонькую убивать?



— Ладно, идет. — Он с трудом прикурил сигарету — так тряслись его руки, глубоко, со свистом затянулся, потом опять машинально бросил взгляд на левое плечо и быстро отвернулся. Выпустив клуб синеватого дыма, он еще немного помолчал и наконец решился:

Ветер, когда пошел дождь, утихает. Шумит только дождь, стуча, как мелкая дробь, по молодой ржи и сухой дороге.

— Ты, наверное, считаешь, что я спятил. Но это не так. А может, и в самом деле… Но, Марк, попугай точно там… — Он украдкой покосился налево, и глаза его испуганно расширились. — Я-то его вижу. Да и не только вижу, я его чувствую. Ты-то видишь?



Я медленно покачал головой:

— Измокнем мы с тобой, Феклушка! — бормочет Терентий. — Сухого места не останется… Хо-хо, брат! За шею потекло! Но ты не бойся, дура… Трава высохнет, земля высохнет, и мы с тобой высохнем. Солнце одно для всех.



— Нет. Но не обращай внимания, старина. Я не понимаю…

Над головами путников сверкает молния сажени в две длины. Раздается раскатистый удар, и Фекле кажется, что что-то большое, тяжелое и словно круглое катится по небу и прорывает небо над самой ее головой!



— Я тоже не понимаю, черт подери! — взорвался он. — Если я еще не спятил окончательно, так это долго не протянется! Каждый полдень, будь я проклят, минута в минуту!

— Свят, свят, свят… — крестится Терентий. — Не бойся, сиротка! Не по злобе гремит.



— И так постоянно?

Ноги сапожника и Феклы покрываются кусками тяжелой мокрой глины. Идти тяжело, скользко, но Терентий шагает все быстрей и быстрей… Маленькая слабосильная нищая задыхается и чуть не падает.

— Нет. Только в полдень. И не больше часа. Я проверял, все точно. Ровно в полдень, минута в минуту… — Голос его упал до шепота, и он снова лихорадочно затянулся.



Но вот наконец входят они в графскую рощу. Омытые деревья, потревоженные налетевшим порывом ветра, сыплют на них целый поток брызгов. Терентий спотыкается о пни и начинает идти тише.

— И как долго это продолжается?



— Где же тут Данилка? — спрашивает он. — Веди к нему!

— С понедельника. И так каждый день. Сегодня был четверг. Значит, вот уже третий день эта штука, что бы это ни было, сводит с ума беднягу Джея.



— Ты кому-нибудь еще об этом говорил? Он безнадежно покачал головой:

Фекла ведет его в чащу и, пройдя с четверть версты, указывает ему на брата Данилку. Ее брат, маленький восьмилетний мальчик с рыжей, как охра, головой и бледным, болезненным лицом, стоит, прислонившись к дереву, и, склонив голову набок, косится на небо. Одна рука его придерживает поношенную шапчонку, другая спрятана в дупле старой липы. Мальчик всматривается в гремящее небо и, по-видимому, не замечает своей беды. Заслышав шаги и увидев сапожника, он болезненно улыбается и говорит:

— Впервые это случилось в понедельник, помню, я был в магазине. Проклятье, это произошло дьявольски неожиданно! Я помчался домой. И вот ровно через час все пропало. Он исчез. — Джей снова замотал головой. Лицо его напоминало безжизненную маску. — Понимаешь, проклятущая птица просто растворилась в воздухе!



— Страсть какой гром, Терентий! Отродясь такого грома не было…

Если в я знал, что ему сказать! Многие годы мы были с ним друзьями. Не то чтобы закадычными, но довольно-таки близкими. Виделись мы не часто, но он мне нравился, и я был уверен, что он испытывает ко мне нечто похожее.



— А рука твоя где?

Мы еще какое-то время поболтали о том о сем, и я почувствовал, как он начал успокаиваться. Да и с чего бы ему страдать галлюцинациями посреди дня: никаких потрясений он не переживал, никаких угрожающих моментов припомнить не мог, да и вообще — с чего к нему привязалась всякая дрянь!



— В дупле… Вынь, сделай милость, Терентий!

Я поднялся из-за стола и, подойдя к огромному окну за моей спиной, уставился на лежащую внизу Спринг-стрит. Толпы людей, с озабоченностью муравьев спешащих проглотить свой обед, сновали взад-вперед, гудели машины, медленно ползущие вниз по улице, словно большие жуки. Яркое солнце безмятежно заливало теплым светом весь этот людской муравейник. Я едва не разразился нервным смехом — там, внизу, такая мирная картина, где никто и не подозревает, что прямо над их головой мы с Джеем вполне серьезно обсуждаем проблему попугая-невидимки. Это просто нереально. Да и день для этого выдался совсем неподходящий: воздух прозрачен и чист, не правдоподобно ярко светит солнце. Даже смог, который обычно окутывает улицы Лос-Анджелеса удушливой серой пеленой, теперь поднялся куда-то в небеса и был почти неразличим.



Я обернулся. Джей скорчился в кресле, все еще тараща глаза на левое плечо. Он чуть слышно прошептал:

Край дупла надломился и ущемил руку Данилы: дальше просунуть можно, а двинуть назад никак нельзя. Терентий надламывает отломок, и рука мальчика, красная и помятая, освобождается.



— Веришь ли, я ведь на самом деле вижу его. Вижу так же ясно, как тебя. Он тут, говорю тебе, я его чувствую! — Голова его безвольно свесилась набок. — Я просто не понимаю, где сон, а где явь! Марк, как ты думаешь, я и вправду спятил?

— Страсть как гремит! — повторяет мальчик, почесывая руку. — А отчего это гремит, Терентий?



— Нет, Джей, с тобой все в порядке. Выброси это из головы.

— Туча на тучу надвигается… — говорит сапожник.

Конечно, все могло случиться, но я не был настолько глуп, чтобы вот так ему и брякнуть. Я снова уселся поудобнее за стол и вытянул ноги, а он следил за мной взглядом затравленного кролика.



Путники выходят из рощи и идут по опушке к чернеющей дороге. Гром мало-помалу утихает, и раскаты его слышатся уже издалека, со стороны деревни.

Через какое-то время он торопливо сунул руку в карман пиджака, вытащил узкий длинный конверт и бросил передо мной на стол. Я взглянул на фамилии, напечатанные в верхнем левом углу: «Коуэн и Фиск, адвокаты». Джей вытащил из конверта какие-то документы и сунул их мне под нос.



— Тут, Терентий, намедни утки пролетели… — говорит Данилка, все еще почесывая руку. — Должно, в Гнилых Займищах на болотах сядут. Фекла, хочешь, я тебе соловьиное гнездо покажу?

— Взгляни-ка на это, — буркнул он. — Вот из-за этого-то я и пришел. Собственно говоря, это еще одна причина, почему ты мне понадобился. Я пришел поговорить, потому что верю, Марк, — ты мне друг. Главное не то, что ты частный детектив. Главное, что я могу тебе доверять!



— Не трогай, потревожишь… — говорит Терентий, выжимая из своей шапки воду. — Соловей птица певчая, безгрешная… Ему голос такой в горле даден, чтоб бога хвалить и человека увеселять. Грешно его тревожить.

— Ну, ясное дело, Джей. Для тебя — все, что хочешь, — пробормотал я, украдкой покосившись на него.



Он уже выглядел получше, во всяком случае, вид у него был не такой затравленный, как полчаса назад, хотя и видно было, что он все еще нервничает. Вытащив один из документов, я развернул его и углубился в чтение. Сначала мне показалось, что я занялся не своим делом.

— А воробья?



— Воробья можно, злая птица, ехидная. Мысли у него в голове, словно у жулика. не любит, чтоб человеку было хорошо. Когда Христа распинали, он жидам гвозди носил и кричал: «Жив! жив!»

«Я, нижеподписавшийся, свидетельствую, что передаю и продаю свою долю собственности и свою долю будущей прибыли… в нижеследующем…»



На небе показывается светло-голубое пятно.

Я поднял на него глаза:



— Погляди-кось! — говорит Терентий. — Муравейник разрыло! Затопило шельмов этаких!

— Какого черта? Что все это значит, Джей?! Это какая-то купчая… Ничего не понимаю.



Путники нагибаются над муравейником. Ливень размыл жилище муравьев: насекомые встревоженно снуют по грязи и хлопочут около своих утонувших сожителей.

— Ты прав. Это действительно купчая — на все, что мне принадлежит.



— Ништо вам, не околеете! — ухмыляется сапожник. — Как только солнышко пригреет, и придете в чувство… Это вам, дуракам, наука. В другой раз не будете селиться на низком месте…

Это и в самом деле была купчая, составленная абсолютно правильно, на магазин мужской одежды на Девятой улице. Он принадлежал Джею. Господи, это было еще хуже, чем я думал!



Идут дальше.

— Не понимаю, — ошеломленно пробурчал я. — Что случилось?!



Он набрал полную грудь воздуха и выпалил, словно бросившись с обрыва в ледяную воду:

— А вот и пчелы! — вскрикивает Данилка, указывая на ветку молодого дуба.



— У меня проблемы, Марк. И довольно серьезные, если, конечно, все это не плод моего больного воображения. — Его губы скривились в печальной усмешке. — Знаешь, теперь я уже и сам порой не уверен, не кажется ли это мне… Короче, вот уже некоторое время перед закрытием магазина появляется парочка незнакомых мне парней и начинают уговаривать продать им мое дело.

На этой ветке, тесно прижавшись друг к другу, сидят измокшие и озябшие пчелы. Их так много, что из-за них не видно ни коры, ни листьев. Многие сидят друг на друге.

— А ты продавать не собираешься? Я правильно понял?



Мне показалось, что он заколебался, прежде чем ответить.

— Это пчелиный рой, — учит Терентий. — Он летал и искал себе жилья, а как дождь-то брызнул на него, он и присел. Ежели рой летит, то нужно только водой на него брызгнуть, чтоб он сел. Таперя, скажем, ежели захочешь их забрать, то опусти ветку с ними в мешок, потряси, они все и попадают.



— Знаешь, смешнее всего, что собирался. Короче, подумывал об этом. Но то-то и оно, что они предлагают мне всего двадцать пять тысяч!

Маленькая Фекла вдруг морщится и сильно чешет себе шею. Брат глядит на ее шею и видит на ней большой волдырь.



— Двадцать пять?! Боже милостивый, старина, да твой магазин стоит впятеро больше!

— Ге-ге! — смеется сапожник. — Знаешь ты, брат Фекла, откеда у тебя эта напасть? В роще где-нибудь на дереве сидят шпанские мухи. Вода текла с них и капнула тебе на шею — оттого и волдырь.



— Четверть миллиона, согласно последней оценке экспертов. Ты ведь помнишь, магазин довольно велик. Беда в том… что я сам хотел бы продать его. Я едва удержался, чтобы не согласиться, едва увидел их в дверях. Боже мой, я так запутался! Что-то мне подсказывает, что я должен продать. Боюсь, я так и сделаю.

Солнце показывается из-за облаков и заливает лес, поле и наших путников греющим светом. Темная, грозная туча ушла уже далеко и унесла с собою грозу. Воздух становится тепел и пахуч. Пахнет черемухой, медовой кашкой и ландышами.

— Ты чего-то опасаешься? А это что за документы? И почему, скажи на ми…



— Я собираюсь продать все тебе, Марк.

— Это зелье дают, когда из носа кровь идет, — говорит Терентий, указывая на мохнатый цветок. — Помогает…



— Мне?! Дьявольщина! Джей, что ты задумал? Да к тому же у меня и в помине нет…

Слышится свист и гром, но не тот гром, который только что унесли с собой тучи. Перед глазами Терентия, Данилы и Феклы мчится товарный поезд. Локомотив, пыхтя и дыша черным дымом, тащит за собой больше двадцати вагонов. Сила у него необыкновенная. Детям интересно бы знать, как это локомотив, не живой и без помощи лошадей, может двигаться и тащить такую тяжесть, и Терентий берется объяснять им это:

— За доллар.



Я уставился на него, как на помешанного. Впрочем, черт его разберет, может, у парня и в самом деле крыша поехала.

— Тут, ребята, вся штука в паре… Пар действует… Он, стало быть, прет под энту штуку, что около колес, а оно и тово… этого… и действует…



— Ты окажешь мне огромную услугу, если согласишься. — Он вздохнул. — И не волнуйся о том, как вести дела в магазине. С этим проблем не будет — я обо всем позабочусь. Все останется только на бумаге. — Он перевел дыхание, потом продолжал:

Путники проходят через полотно железной дороги и затем, спустившись с насыпи, идут к реке. Идут они не за делом, а куда глаза глядят, и всю дорогу разговаривают. Данила спрашивает, Терентий отвечает…



— Эти двое, что преследуют меня, они меня пугают. Боюсь, они пойдут на все, чтобы добиться своего. Я заметил, что у одного из них револьвер в кобуре.

Терентий отвечает на все вопросы, и нет в природе той тайны, которая могла бы поставить его в тупик. Он знает все. Так, он знает названия всех полевых трав, животных и камней. Он знает, какими травами лечат болезни, не затруднится узнать, сколько лошади или корове лет. Глядя на заход солнца, на луну, на птиц, он может сказать, какая завтра будет погода. Да и не один Терентий так разумен. Силантий Силыч, кабатчик, огородник, пастух, вообще вся деревня, знают столько же, сколько и он. Учились эти люди не по книгам, а в поле, в лесу, на берегу реки. Учили их сами птицы, когда пели им песни, солнце, когда, заходя, оставляло после себя багровую зарю, сами деревья и травы.



Это уже было немного больше похоже на то, чем я привык заниматься. Крутые ребята — да, это по мне. Понемногу я начинал понимать, к чему он клонит.

Данилка глядит на Терентия и с жадностью вникает в каждое его слово. Весной, когда еще не надоели тепло и однообразия зелень полей, когда все ново и дышит свежестью, кому не интересно слушать про золотистых майских жуков, про журавлей, про колосящийся хлеб и журчащие ручьи?

Джей кивнул, видя, что мне полегчало.



Оба, сапожник и сирота, идут по полю, говорят без умолку и не утомляются. Они без конца бы ходили по белу свету. Идут они и в разговорах про красоту земли не замечают, что за ними следом семенит маленькая, тщедушная нищенка. Она тяжело ступает и задыхается. Слезы повисли на ее глазах. Она рада бы оставить этих неутомимых странников, но куда и к кому может она уйти? У нее нет ни дома, ни родных. Хочешь не хочешь, а иди и слушай разговоры.

— Ты не поверишь, Марк, это так много значит для меня. Ведь я уже боялся, может, со мной и вправду что-то не так. И тут как раз всплыли эти парни со своим предложением. — Он сжал губы так, что они побелели. — На вид они крутые ребята. Я это понял прошлой ночью, когда они прижали меня к стенке. Хотели поторопить, во всяком случае, они так сказали. Думаю, и сегодня вечером они будут поджидать меня.



Я попытался кое-как переварить услышанное.

Перед полуднем все трое садятся на берегу реки. Данила вынимает из мешка кусок измокшего, превратившегося в кашицу хлеба, и путники начинают есть. Закусив хлебом, Терентий молится богу, потом растягивается на песчаном берегу и засыпает. Пока он спит, мальчик глядит на воду и думает. Много у него разных дум. Недавно он видел грозу, пчел, муравьев, поезд, теперь же перед его глазами суетятся рыбешки. Одни рыбки с вершок и больше, другие не длиннее ногтя. От одного берега к другому, подняв вверх голову, проплывает гадюка.



— Ты что, хочешь сказать, что эти сучьи дети избили тебя? Только не смей мне врать, Джей!

Только к вечеру наши странники возвращаются в деревню. Дети идут на ночлег в заброшенный сарай, где прежде ссыпался общественный хлеб, а Терентий, простившись с ними, направляется к кабаку. Прижавшись друг к другу, дети лежат на соломе и дремлют.



— Угу! Знаешь, силенок у них хватает! И ростом оба почти с тебя. Сказали, мол, лучше поторопись, пока мы не занялись тобой всерьез.

Мальчик не спит. Он смотрит в темноту, и ему кажется, что он видит все, что видел днем: тучи, яркое солнце, птиц, рыбешек, долговязого Терентия. Изобилие впечатлений, утомление и голод берут свое. Он горит, как в огне, и ворочается с боку на бок. Ему хочется высказать кому-нибудь все то, что теперь мерещится ему в потемках и волнует душу, но высказать некому. Фекла еще мала и не понять ей.

Я медленно закипал от ярости. Громилы пристали к пожилому, маленькому, пузатому человеку, удивительно мягкому и покладистому.



«Ужо завтра Терентию расскажу…» — думает мальчик.

— Хочешь, я вытащу тебя из этого? — коротко спросил я.



Засыпают дети, думая о бесприютном сапожнике. А ночью приходит к ним Терентий, крестит их и кладет им под головы хлеба. И такую любовь не видит никто. Видит ее разве одна только луна, которая плывет по небу и ласково, сквозь дырявую стреху, заглядывает в заброшенный сарай.

Он кивнул:

— Взгляни на документы — они в порядке. Как только все уладится, я выкуплю магазин обратно. Если же моя затея не сработает, позаботься, чтобы Энн не осталась внакладе. Послушай меня, Марк, ведь по моему виду не скажешь, что я смогу в одиночку управиться с этим. Дьявольщина, за эти дни я превратился в сущую развалину, у которой никто и пары штанов не купит! В любом случае запомни, с утренней почтой тебе придет чек. Так что, как бы все ни сложилось, свое ты получишь.

— Забудь об этом, Джей. На кой дьявол мне твои деньги?! А кстати, что ты имел в виду, когда сказал, что дело может не выгореть?

— Сам понимаешь. Все может случиться.

— Брось, все будет о\'кей. По-моему, я догадался, что ты задумал. Если появятся твои крутые приятели, то для них я — хозяин магазина. Понадобится, и я смогу это доказать вот этими документами. Думаю, придется потолковать по душам с мальчиками. Ну а когда все затихнет и они уберутся, ты снова заберешь свой магазин. Правильно?

— Если у тебя получится. — Он закивал.

— Конечно, у меня получится. Ты здорово все придумал, старина.

— Спасибо. Кстати, ты не поверишь, но я и в самом деле хотел продать магазин. Устал я немного. Мечтаю хоть чуть-чуть пожить без забот.

Я все еще не верил в реальность всего происходящего, но надо было играть до конца.

— И как мне поступить?

— Слушай, эти ребята вернутся сегодня, часов эдак в пять вечера. Хорошо бы тебе уже потолковать с ними… в качестве нового владельца.

— Идет. Буду ждать их здесь. А что с этими документами? Их ведь надо подписать, иначе вся эта дурацкая сделка не будет считаться законной?

— Достаточно, чтобы она просто казалась законной. — Он покачал головой. — Дело в том, что вчера у меня был интересный разговор с адвокатами. Так вот, тот, кто хочет что-то продать или купить, должен поместить в газетах кратенькое объявление — и не позднее чем за семь дней до заключения сделки. Но неделю назад я думал о продаже магазина так же, как об удавке на шее! Все решилось только вчера вечером. Я не должен никому ни единого цента, ты веришь, Марк? На самой купчей, обрати внимание, не проставлена дата. Поэтому просто поставь подпись — и будь что будет. И лучше это сделать прямо сейчас, пока ты не ушел из офиса. — Он криво улыбнулся. — Не забудь, Марк, с тебя доллар. Ну и счастливчик ты, парень, приобрел за один бакс дельце стоимостью не меньше четверти миллиона зеленых!

Я тоже постарался выдавить улыбку. Джей заметил, как я тужусь, и оглушительно расхохотался. Потом мы, как двое ненормальных, сидели и хохотали, глядя друг на друга; вдруг он опомнился, бросил косой взгляд на левое плечо, где примостился невидимый попугай, и все веселье слетело с него, как по волшебству.

— Сукин ты сын, — пробормотал он вполголоса. Не прошло и пяти минут, как сделка была заключена, бумаги подписаны и мы расслабились каждый в своем кресле. Джей вяло поинтересовался, не случалось ли мне в последнее время подстрелить кого-нибудь, я удовлетворил его любопытство и заметил, как он судорожно глотнул.

До этого я всего несколько раз заходил к Джею домой. Обычно мы договаривались встретиться в известном нам обоим баре, чтобы вместе пропустить по рюмочке-другой. Я поинтересовался, как его семья. Джей овдовел уже давно. Жена его умерла при родах, оставив ему дочь. Энн сейчас было немногим больше двадцати. Последнее время, бывая у Джея дома, я ни разу не видел ее, поэтому в моей памяти она так и осталась нескладным подростком лет десяти — одиннадцати, долговязой девчушкой, которая просто сияла от счастья, если ей удавалось во время нашей шуточной борьбы вызвать у меня на лице гримасу боли, а однажды она предательски двинула меня по голени изо всех сил — такая шутка.