Во всем этом было что-то неясное и даже таинственное. Неужели юноша стал жертвой заблуждения, заставившего его предпринять столь опасное путешествие? Конечно же нет. Наверняка сержант Марсьяль и его мнимый племянник располагали о полковнике де Керморе сведениями, противоречащими версии Жермена Патерна. Короче, вся эта загадочность и таинственность лишь подстегивали любопытство Жака Эллока и увеличивали его интерес к Жану де Кермору.

За беседой время шло незаметно, и в одиннадцать часов, оставив в объятиях Морфея[96] свирепого поборника Гуавьяре, господин Мигель и господин Фелипе пришли сменить молодых людей на посту.

— Вы не заметили ничего подозрительного? — спросил господин Мигель, стоя на корме «Марипаре».

— Абсолютно ничего, господин Мигель, — ответил Жак Эллок. — Все тихо и на реке, и на берегах.

— Будем надеяться, — добавил Жермен Патерн, — что ваша вахта будет такой же благополучной.

— Тогда спокойной ночи, господа, — ответил господин Фелипе, протянув через борт руку молодым людям.

По всей вероятности, господин Мигель и его коллеги посвятили часы вынужденного бодрствования обсуждению совсем иных вопросов, и наверняка господин Фелипе воспользовался отсутствием господина Баринаса, чтобы в очередной раз в пух и прах разнести его гипотезу, а господин Мигель слушал его со своей обычной доброжелательностью.

Вахта прошла благополучно, и в два часа ночи географы удалились под навес своей пироги, уступив место сержанту Марсьялю.

Сержант устроился на корме, поставил рядом карабин и погрузился в размышления. Душа его была охвачена тревогой — конечно же не за себя! — а за мальчика, спавшего под навесом пироги. Он мысленно снова переживал перипетии[97] путешествия, предпринятого по настоянию Жана, отъезд из Франции, переход через Атлантику, прибытие в Сьюдад-Боливар, плавание по Ориноко... Куда они направляются? Как далеко уведут их эти поиски? Какие сведения получат они в Сан-Фернандо? В какой забытой Богом деревушке решил полковник де Кермор окончить свою жизнь, такую счастливую вначале и столь трагически сломанную ужаснейшей из катастроф? И какие опасности грозят его единственному ребенку, решившемуся отыскать отца?

И потом, все шло не так, как того хотелось бы сержанту Марсьялю... Он предпочел бы путешествовать безо всяких попутчиков... И вот пожалуйста, «Марипаре» плывет рядом с «Гальинетой». Ее пассажиры вступили в контакты с его племянником, и разве может быть иначе при совместном плавании? А теперь еще эта злосчастная встреча с двумя французами... Как противиться общению с соотечественниками, как отказываться от услуг, которые те оказывают ему и Жану, заинтересованные и тронутые историей юноши. А в довершение всего эти молодые люди были бретонцы, из той самой Бретани... Право же, случай бывает порой удивительно нескромен и сует нос в дела, которые его совершенно не касаются!

В этот момент с востока донесся легкий ритмичный шум. Погруженный в свои мысли сержант Марсьяль не обратил внимания на этот едва слышный звук и не заметил четырех маленьких лодок, плывших по течению вдоль правого берега Меты. Бесшумно опуская весла в воду, они приближались к пирогам.

Куриары с двумя десятками кива на борту были уже в двухстах метрах от пирог, им оставалось лишь напасть на спящих пассажиров и перерезать всех до одного... И все потому, что, погруженный в свои мысли, сержант Марсьяль ничего не видел и не слышал!

Внезапно, когда всего лишь шестьдесят футов отделяли куриары от пирог, прогремел выстрел.

Тотчас же с одной из индейских лодок послышались крики.

Стрелял Жак Эллок, а следом за ним выстрелил из карабина Жермен Патерн.

Было пять часов утра и едва начинало светать, когда до слуха только что проснувшихся молодых людей донесся плеск весел. Пробравшись на корму своей пироги, они увидели, что нападение неизбежно, и выстрелили по куриарам.

Выстрелы разбудили и пассажиров и матросов. Географы выскочили с ружьями в руках из-под навеса «Марипаре». Жан появился рядом с сержантом, который тоже выстрелил в направлении куриар.

— Господи! Как я мог их не заметить! — в отчаянии повторял он.

Индейцы нанесли ответный удар, и штук двадцать стрел просвистело над пирогами. Несколько стрел вонзилось в крышу навеса, никого, однако, не задев.

Господин Мигель и его спутники выстрелили во второй раз, и их пули, достигнув цели, вызвали панику среди индейцев.

— Уйдите под навес, Жан, уйдите под навес! — крикнул Жак Эллок, желая уберечь юношу от опасности.

В этот момент индейцы выпустили новую порцию стрел, и одна из них ранила сержанта в плечо.

— Так мне и надо! Так мне и надо! — воскликнул тот. — Солдат... на посту... я получил по заслугам!

Третий залп карабинов и револьверов ударил по отступающим куриарам.

Не сумев захватить пассажиров врасплох, индейцы обратились в бегство, унося убитых и раненых.

Глава XI

СТОЯНКА В ДЕРЕВНЕ АТУРЕС

В тот же день, первого сентября, в шесть часов утра пироги со счастливо избежавшими гибели пассажирами и матросами покинули эти опасные места, где многие путешественники становились жертвами свирепых индейских племен.

«Конгресс принял решение об уничтожении этого проклятого племени, — подумал господин Мигель, — и давно бы пора приняться за дело».

— Я получил по заслугам! — снова воскликнул сержант Марсьяль, выдергивая вонзившуюся ему в плечо стрелу.

Сознание того, что, погрузившись в прошлое, он забыл об обязанностях часового, было для него мучительнее, чем боль, причиняемая раной. Но сколь бы серьезным ни был его проступок, он не должен был караться смертью, и все надеялись, что рана сержанта не смертельна.

Как только куриары кива исчезли из виду, Жан склонился к лежавшему под навесом сержанту, чтобы оказать ему первую помощь. Но от родственных чувств и сострадания мало толку, надо иметь хоть какие-нибудь познания в медицине, а у юноши их не было.

К счастью, Жермен Патерн, в качестве натуралиста-ботаника, обучался медицине, и на «Мориче» была аптечка.

Итак, Жермен Патерн занялся раной сержанта, а Жак Эллок поспешил прийти ему на помощь. Осмотрев рану, Жермен убедился, что стрела вошла в плечо на три сантиметра, но задела только мягкие ткани, не повредив ни мускулов, ни нервов. А следовательно, можно было не опасаться осложнений, если, конечно, стрела не была отравлена.

Индейцы Ориноко нередко пропитывают свои стрелы жидкостью, называемой кураре[98]. Ее получают из экстракта чилибухи, растения из семейства логаниевых, с добавлением нескольких капель змеиного яда. Это черное, блестящее, как солодка, вещество хорошо известно местным жителям. Гумбольдт рассказывает, что в прежние времена индейцы смачивали кураре ноготь указательного пальца, и простого рукопожатия было достаточно, чтобы отправить врага на тот свет.

Если стрела, ранившая сержанта, была пропитана кураре, то действие яда не заставит себя ждать. Раненый потеряет голос, у него будут парализованы руки, ноги, лицевые и грудные мышцы, но он до последнего мгновения сохранит ясность сознания. Против кураре нет противоядия. Однако если симптомы отравления не появятся в течение нескольких часов, то можно уже будет не волноваться.

После перевязки сержанту не оставалось ничего другого, как поблагодарить Жермена Патерна, хотя он и был в ярости оттого, что отношения между пассажирами обеих пирог становятся все более тесными. Затем он впал в глубокое забытье, встревожившее его спутников.

— Как вы полагаете, сударь, его рана очень опасна? — обратился юноша к Жермену Патерну.

— Я пока не могу сказать ничего определенного, — ответил Жермен Патерн. — Вообще-то рана пустяковая... она затянется сама собой... если стрела не была отравлена... Подождем немного, скоро все станет ясно.

— Мой дорогой Жан, я уверен, что все будет хорошо, — добавил Жак. — Сержант Марсьяль поправится, и очень скоро. Мне кажется, что, если бы речь шла о кураре, рана выглядела бы иначе.

— Я тоже так думаю, Жак, — согласился Жермен Патерн. — При следующей перевязке все прояснится, и ваш дядя... я хочу сказать, сержант Марсьяль...

— Господи, сохрани мне его, — прошептал юноша, и в глазах у него блеснули слезы.

— Да, мой дорогой Жан, — повторил Жак Эллок. — Господь сохранит его. Ваши и наши заботы вылечат старого солдата, не волнуйтесь, все будет хорошо.

И он крепко сжал руку Жана де Кермора. К счастью, сержант Марсьяль спал.

Пироги, подгоняемые сильным северо-восточным ветром, шли рядом. Господин Мигель и его друзья тоже надеялись, что рана сержанта не опасна.

Кива действительно часто пропитывают кураре наконечники своих стрел и копий. Однако делается это далеко не всегда. Приготовить яд могут только «специалисты», если, конечно, можно употребить это слово применительно к дикарям. А таких искусников не так-то много, на каждом шагу они не встречаются. Значит, были все основания надеяться на счастливый исход.

Кроме того, если, вопреки всем ожиданиям, сержанту все-таки понадобится отдых в более комфортабельных условиях, чем на борту «Гальинеты», можно будет сделать остановку в деревне Атурес, шестьюдесятью километрами выше устья Меты. Тем более что пассажирам все равно придется провести там не меньше недели, пока лодки будут преодолевать пороги, весьма многочисленные в этой части Ориноко. Ветер был благоприятным, и можно было надеяться добраться до Атурес к середине следующего дня.

Жак Эллок и Жермен Патерн несколько раз навещали раненого. Сон его был крепким и спокойным, дыхание — ровным. Около часа пополудни сержант Марсьяль проснулся и, увидев сидящего около его постели Жана, ласково ему улыбнулся. Однако, заметив рядом с ним обоих французов, он невольно поморщился.

— Что, очень больно? — спросил Жермен.

— Мне, больно? — оскорбленным тоном переспросил сержант. — Ни чуточки! Это же пустяковая царапина... Я ведь солдат, а не какая-нибудь изнеженная бабенка! Завтра все будет в порядке, а если вам угодно, то я хоть сейчас посажу вас к себе на плечи. Впрочем, я сейчас встану...

— Нет уж, пожалуйста, лежите, сержант, — ответил Жак Эллок, — это распоряжение врача.

— Дядюшка, я тебя очень прошу, слушай, что тебе говорят... ты потом сам будешь им благодарен...

— Ладно... ладно! — проворчал сержант, словно большой пес, раздраженный тявканьем шавок.

Жермен Патерн сменил повязку и убедился, что рана не воспалилась. Будь стрела отравленной, яд бы давно начал свое действие, и раненый был бы уже наполовину парализован.

— Ну что ж, сержант, все идет хорошо, — сказал Жермен Патерн.

— А через несколько дней вы вообще забудете о своей ране, — добавил Жак Эллок.

Когда молодые люди вернулись на борт своей пироги, которая шла рядом с «Гальинетой», сержант сердито сказал:

— Только этого и не хватало! Теперь они целый день будут торчать здесь, эти два француза...

— Придется потерпеть, дядюшка, — ответил Жан, — не надо было позволять себя ранить.

— Да, черт побери, не надо было! Сам виноват! Сопливый новобранец... недотепа... разучился нести вахту!

Уже начинали сгущаться сумерки, когда пироги пристали к острову Вивораль, где они собирались провести ночь. Издалека доносился гул порогов Атурес.

Поскольку можно было опасаться нового нападения кива, были приняты все возможные меры предосторожности. Вальдес приказал своим матросам по очереди нести вахту. То же самое сделали Мартос и Парчаль. Карабины и револьверы были приведены в боевую готовность.

Ночь прошла спокойно, и сержант Марсьяль спал как убитый. Во время утренней перевязки Жермен Патерн с удовлетворением увидел, что рана начинает заживать. Еще несколько дней, и она совсем затянется. К счастью, стрела не была отравленной.

Погода стояла ясная, по-прежнему дул свежий попутный ветер. Вдали виднелись сжимавшие русло реки горы, где грохотали пороги Атурес. В этом месте остров Вивораль разделяет реку на два рукава, образуя опасные пороги. При низком уровне воды обнажаются подводные скалы, и приходится разгружать пироги и переносить багаж по берегу.

На этот раз наши путешественники избежали столь тяжелой и утомительной работы. Продвигаясь вдоль берега при помощи бечевы, они смогли обогнуть остров, сэкономив тем самым несколько часов. А едва первые лучи солнца позолотили холмы Катаньяго на правом берегу, они снова двинулись в путь.

Лодки без особого труда шли вдоль холмистого берега и к полудню достигли деревушки с красивым названием Пуэрто-Реаль, состоявшей из горстки разбросанных тут и там хижин. Отсюда до расположенной в пяти километрах деревни Атурес багаж переносят по берегу. Индейцы гуахибо охотно предлагают свои услуги, так как для них это единственный способ заработать несколько пиастров. Договорившись о цене, они водружают багаж на спину и отправляются в путь. Пассажиры следуют за ними, предоставив матросам перетаскивать лодки через пороги.

На протяжении десяти километров река мчится бурным потоком в узком коридоре между отвесно спускающимися к воде горами. Русло реки, образующее, по словам Гумбольдта, нечто вроде «лестницы», местами перегорожено горными, карнизами, превращающими пороги в настоящие водопады. Разница в уровне воды в верхнем и нижнем течении достигает девяти метров. Вот через эти естественные шлюзы и постоянно перемещающиеся отмели и нужно перетаскивать лодки. Работа, требующая больших усилий и времени, особенно при неблагоприятных погодных условиях.





Само собой разумеется, что прежде всего нужно разгрузить лодки, потому что нет почти никаких шансов преодолеть пороги, не утопив багаж. Удивительно, что их вообще удается преодолеть, и если бы не исключительная ловкость индейцев, направляющих пироги среди этих стремительных водоворотов, они наверняка были бы разбиты в щепки и поглощены пучиной.

Итак, багаж выгрузили на берег и договорились с индейцами о его доставке в деревню Атурес. Расплачиваются с ними обыкновенно тканями, дешевыми безделушками, сигарами и водкой. Правда, от пиастров они тоже не отказываются. На этот раз индейцы, кажется, были довольны предложенной платой.

Пассажиры конечно же не могут полностью доверить свой багаж индейцам, назначив им встречу в Атурес. Гуахибо отнюдь не заслуживают такого абсолютного доверия, а потому не стоит подвергать их честность столь тяжкому испытанию. Обычно пассажиры идут впереди, а индейцы следуют за ними. Так было и на этот раз.

Пять километров, отделяющих Пуэрто-Реаль от Атурес, можно без труда преодолеть за несколько часов даже со всем весьма громоздким имуществом: посудой, одеялами, чемоданами, одеждой, оружием и боеприпасами, наблюдательными инструментами Жака Эллока, гербариями, коробками и фотоаппаратами Жермена Патерна. Трудность заключалась в ином: сможет ли сержант Марсьяль идти сам или его придется нести до деревни на носилках?

Нет, твердил старый солдат. Он — не баба, и перевязанное плечо совершенно не мешает ему переставлять ноги! Рана ему уже не причиняла боли, и, когда Жак Эллок предложил ему опираться на его руку, сержант ответил:

— Благодарю вас, сударь... Я не нуждаюсь ни в чьей помощи и буду шагать не хуже вас.

Юноша взглядом дал понять Жаку Эллоку, что лучше не раздражать сержанта даже от всей души предложенной помощью.

Маленький отряд попрощался с матросами, а Вальдес, Мартос и Парчаль пообещали, не теряя ни минуты, приняться за дело, и на их усердие можно было положиться.

В половине двенадцатого пассажиры покинули Пуэрто-Реаль. Сержант Марсьяль, заявивший о своей готовности бодро шагать наравне со всеми, мог не беспокоиться. Нашим путешественникам, благоразумно пообедавшим перед выходом, не было ни малейшей необходимости торопиться, чтобы к ужину прибыть в Атурес.

Дорога, а точнее тропинка, шла вдоль правого берега реки, где и находилась деревня Атурес. Слева вдоль тропинки поднимались обрывистые склоны холмов, цепи которых терялись где-то вдали за порогами. Проход иногда становился таким узким, что приходилось идти гуськом. Индейцы шли впереди. За ними следовали господин Мигель и его коллеги. Затем Жак Эллок, Жермен Патерн, Жан де Кермор и сержант Марсьяль.

Иногда дорога расширялась и позволяла идти по двое или по трое. Тогда Жан, Жак Эллок и сержант оказывались рядом.

Жан де Кермор и Жак Эллок по-настоящему сдружились за время путешествия, и только старый ворчун сержант мог усматривать в этом нечто предосудительное.

Увидев какое-нибудь любопытное растение, Жермен Патерн останавливался и не торопился откликнуться на зов обогнавших его спутников.

Нечего было и думать охотиться в подобных условиях, если, конечно, не удастся подняться футов на сто по узким ущельям между холмами. И это удалось, к великому удовольствию господина Мигеля и к великому огорчению подстреленной обезьяны.

— Поздравляю, господин Мигель, поздравляю, — крикнул Жак Эллок, когда один из индейцев принес убитую обезьяну.

— Принимаю ваши поздравления, господин Эллок, и обещаю вам, что шкура этого животного будет выставлена в музее естественной истории со следующей надписью: «Это животное убито господином Мигелем, членом Географического общества Сьюдад-Боливара». По-моему, это будет совершенно справедливо! — шутливо ответил господин Мигель.

— Бедное животное! — сказал Жан, глядя на распростертую на земле обезьяну.

— Бедное... но очень вкусное, — ответил Жермен Патерн.

— Совершенно справедливо, сударь, — подтвердил господин Баринас, — и вы все сможете убедиться в этом сегодня вечером, когда мы прибудем в Атурес и займемся ужином.

— А не отдает ли это антропофагией?[99] — смеясь заметил Жак Эллок.

— О месье Эллок! — воскликнул Жан. — Между человеком и обезьяной...

— Разница не так уж велика, мой дорогой Жан! Неправда ли, сержант?

— Действительно... и те и другие недурно гримасничают! — ответил сержант, и его собственная физиономия в этот момент была тому наглядным подтверждением.

Пернатая дичь водилась тут в изобилии: утки, вяхири, множество водоплавающих птиц и особенно индейки, представляющие собой не что иное, как огромных кур. Подбить какую-нибудь из этих птиц было несложно, но как потом извлечь подстреленную птицу из бурного потока?

Пороги Атурес представляют собой один из наиболее труднопроходимых участков в среднем течении Ориноко. Представьте себе оглушительный грохот водопадов, увенчанных короной водяной пыли, вырванные с корнем стволы деревьев, которые несутся с бешеной скоростью, ударяясь о выступающие из воды рифы... Бешеный напор воды подтачивает берег, грозя уничтожить вьющуюся вдоль него узкую тропинку. Совершенно непостижимо, как удается провести здесь пироги, не повредив обшивки и не пробив дно. А потому наши путешественники не будут знать покоя до тех пор, пока не увидят «Гальинету», «Марипаре» и «Мориче» в порту Атурес.

Около двух часов пополудни маленький отряд безо всяких приключений добрался до цели. Деревня Атурес была точно такой же, какой ее видел пять лет назад французский исследователь и какой она, по всей вероятности, останется, если справедливы предсказания Элизе Реклю относительно деревень, расположенных в среднем течении Ориноко. До самого Сан-Фернандо тут нет ни одного сколько-нибудь значительного населенного пункта. А дальше, в бассейне Риу-Негру[100] и Амазонки, и вовсе пустынно.

Человек тридцать индейцев, все население Атурес, размещались в семи или восьми хижинах. Кое-кто из местных жителей еще занимается животноводством, но в расположенных выше по течению льяносах рогатый скот можно увидеть лишь в период его перегона на другие пастбища.

Наши путешественники устроились в наиболее приличных на вид хижинах. Комфорта тут их не ожидало ни малейшего, и можно было лишь с грустью вспоминать об удобных циновках под навесами пирог. Но зато какое блаженство — ни одного комара! Даже Жермен Патерн не мог объяснить, почему эти места пришлись им не по вкусу. Как бы там ни было, но на сей раз сержанту Марсьялю не пришлось натягивать на ночь для своего племянника москитную сетку.

Но зато здесь водились клещи, от которых очень страдают живущие на берегу реки индейцы. Местные жители обычно ходят босиком, а проникшее под кожу насекомое вызывает сильное воспаление: извлечь же его можно, лишь сделав надрез острым концом ножа, что весьма непросто и очень болезненно.

Ужинали наши путешественники все вместе, удобно расположившись под деревьями, и, само собой разумеется, основным блюдом была убитая господином Мигелем обезьяна.

— Не правда ли, великолепное жаркое? — воскликнул господин Фелипе.

— Изумительное, — подтвердил господин Мигель, — оно бы украсило любой европейский стол!

— Совершенно с вами согласен, — сказал Жак Эллок, — надо было бы послать обезьянье мясо в дюжину парижских ресторанов.

— Мясо этих животных ничуть не уступает телятине, говядине или баранине, — заметил Жермен Патерн, — ведь они питаются растениями с таким дивным запахом.

— Есть только одна трудность, — заметил господин Баринас, — к ним очень непросто подойти на близкое расстояние.

— Это-то нам известно, — сказал господин Мигель, — мне ведь в первый раз удалось подстрелить обезьяну.

— За которым последует второй, господин Мигель, — сказал Жак Эллок. — Раз уж мы вынуждены провести в этой деревне несколько дней, давайте поохотимся на обезьян. Вы ведь пойдете с нами, мой дорогой Жан?

— Думаю, что я не заслуживаю такой чести, — ответил юноша, — да и дядюшка мне наверняка не позволит, по крайней мере, без него...

— Конечно, не позволю! — заявил сержант Марсьяль, очень довольный тем, что племянник предоставил ему возможность отказаться от предложения соотечественника.

— А почему? — удивился Жак Эллок. — В этой охоте нет ничего опасного.

— Всегда опасно углубляться в лес, где водятся, я полагаю, не только обезьяны, — ответил сержант.

— Действительно, здесь встречаются медведи... Иногда, — подтвердил господин Фелипе.

— Очень добродушные медведи-муравьеды. Они питаются рыбой и медом и никогда не нападают на человека[101], — возразил Жермен Патерн.

— А пумы, ягуары, оцелоты, они что, тоже медом питаются? — поинтересовался сержант, ни за что не желавший сдавать своих позиций.

— Эти хищники встречаются довольно редко и практически не появляются вблизи деревень, — ответил господин Мигель, — тогда как обезьяны с удовольствием резвятся рядом с человеческим жильем.

— Между прочим, есть очень простой способ, хорошо известный жителям прибрежных деревень, ловить обезьян, не бегая за ними по лесам и даже не выходя из своей хижины, — сказал господин Баринас.

— Какой же? — поинтересовался Жан.

— На опушке леса ставят несколько бутылочных тыкв, наполовину закапывают их в землю и проделывают в них отверстие, куда обезьяна может просунуть лапу, но, сжав ее в кулак, не может вытащить ее обратно. Внутрь кладется какое-нибудь лакомство. Обезьяна чует приманку, просовывает лапу, хватает добычу... А так как, с одной стороны, она не хочет отказаться от лакомства, а с другой — не может вытащить сжатую в кулак лапу, то вот она и попалась.

— Как, — воскликнул сержант Марсьяль, — ей не приходит в голову бросить добычу?

— Нет, не приходит, — ответил господин Баринас.

— А еще говорят, что обезьяны умные и хитрые животные...

— И даже очень, но чревоугодие берет верх над умом, — сказал господин Фелипе.

— Никудышные звери!

— Безусловно, обезьяны, которые ловятся на такую наживку, заслуживают подобного определения, а потому вышеуказанный способ с успехом применяется в лесах Ориноко.

Однако следовало подумать о том, чем заняться в ожидании прибытия пирог. Жан де Кермор сказал, что шесть лет назад его соотечественник провел в этой деревне одиннадцать дней — понадобилось именно столько времени, чтобы провести лодки через пороги Атурес. Но на этот раз можно было надеяться, что пирогам понадобится меньше времени, так как уровень воды в Ориноко был еще довольно высок.

Ни Жан, ни сержант ни разу не сопровождали трех венесуэльцев и двух французов в их прогулках по окрестностям деревни. Диких зверей охотники не встречали, по крайней мере таких, которые были бы склонны напасть на них. Только Жаку Эллоку удалось ранить тапира, но тот поспешил удалиться, не дожидаясь второго выстрела, который наверняка был бы для него смертельным.

Зато не было недостатка в пекари, оленях, морских свинках. То, что не съедалось, охотники сушили и коптили, чтобы иметь достаточный запас мяса до конца путешествия.

Три географа, Жак Эллок и Жермен Патерн, все увеличивая радиус своих прогулок, добрались до знаменитых пещер Пунта-Серро, затем до острова Кукуритале, где были обнаружены следы пребывания несчастного доктора Крево, и, наконец, до холма Лос-Муэртос, где пещеры служат кладбищем индейцам пиароа. Господин Мигель и его спутники спустились на двенадцать километров к юго-востоку, чтобы посмотреть на холм Пинтадо. Холм этот представлял собой порфировую[102] глыбу высотой в двести пятьдесят метров, которую индейцы украсили гигантскими надписями и изображениями сколопендры[103], человека, птицы и змеи длиной более трехсот футов.

Конечно, Жермен Патерн был бы не прочь обнаружить у подножия «Разрисованной (было бы точнее сказать «Гравированной») Горы» какое-нибудь редкое растение. Но поиски его, увы, оказались безуспешными.

Надо сказать, что прогулки эти были весьма утомительны. Стояла сильная жара, которую не могли смягчить даже то и дело налетавшие грозы.

Два раза в день путешественники собирались за общей трапезой и обменивались впечатлениями прошедшего дня. Жан с удовольствием слушал охотничьи рассказы Жака Эллока, старавшегося отвлечь юношу от грустных размышлений о будущем. Мысленно он молил Бога о том, чтобы Жан получил в Сан-Фернандо точные сведения о полковнике де Керморе, которые избавили бы его от необходимости продолжать опасное путешествие. А Жан по вечерам читал вслух отрывки из своего путеводителя, касающиеся деревни Атурес и ее окрестностей. Господин Мигель и его коллеги были поражены той скрупулезной точностью, с какой французский исследователь описывал Ориноко, нравы различных индейских племен и жителей льяносов, географические особенности тех территорий, где ему удалось побывать.

Если Жану де Кермору придется продолжать плавание к истокам Ориноко, то сведения, собранные его соотечественником, будут ему очень полезны.

Девятого сентября, около полудня, внезапно послышались крики Жермена Патерна, который собирал растения на берегу реки. Никаких экскурсий в тот день не намечалось, и наши путешественники в ожидании обеда собрались в главной хижине деревни. Жак Эллок тотчас выбежал из хижины, остальные последовали за ним, решив, что Жермен Патерн нуждается в их помощи. Вдруг на него напал какой-нибудь хищник или в окрестностях Атурес появилась шайка кива?

Но Жермен Патерн возвращался один, его ящик болтался у него за спиной, он размахивал руками.

— Что случилось? — крикнул Жак Эллок.

— Наши пироги, друзья мои!

— Наши пироги? — переспросил господин Мигель.

— Уже? — воскликнул господин Фелипе.

— Не больше чем в пятистах метрах.

Все помчались к реке и на повороте увидели свои пироги, которые матросы тащили бечевой вдоль берега.

Вскоре крики услышали и капитаны, которые, стоя на корме, направляли лодки.

— Это вы, Вальдес? — спросил сержант Марсьяль.

— Ну конечно, а мои товарищи идут сзади.

— Все благополучно? — спросил господин Мигель.

— Все благополучно, — ответил Вальдес, — только нелегко нам пришлось.

— Да... за семь дней... Нечасто удается одолеть пороги Атурес за неделю.

Парчаль был прав, но эти банива — замечательные навигаторы. Их мастерство и усердие заслуживали наивысших похвал. А несколько лишних пиастров сделали эти похвалы еще более приятными.

Глава XII

НЕКОТОРЫЕ НАБЛЮДЕНИЯ ЖЕРМЕНА ПАТЕРНА

На следующий день с первыми лучами солнца пироги снова отправились в путь. Багаж был погружен накануне вечером; лодки преодолели пороги без малейших повреждений, а потому можно было без задержек продолжить путешествие.

Пассажиров огорчило лишь то, что ветер начал заметно слабеть, и его было явно недостаточно, чтобы позволить пирогам продвигаться против течения. Его в лучшем случае хватило бы, чтобы удерживать их на месте. Но так как ветер дул по-прежнему с севера, паруса были все же подняты, а матросы приготовились работать шестами и бечевой.

Пироги старались держаться на одной линии, и, к великому неудовольствию сержанта Марсьяля, «Мориче» шла рядом с «Гальинетой», что давало пассажирам возможность беседовать, и они, естественно, ею пользовались.

До обеда лодки прошли только пять километров. Поскольку пирогам приходилось все время лавировать между многочисленными островками и рифами, то в конце концов решено было отказаться от парусов и энергично взяться за шесты. В районе холма Лос-Муэртос русло Ориноко очистилось, и, идя вдоль правого берега, где течение слабее, можно было снова поставить паруса.

На противоположном берегу виднелся холм Пинтадо, где побывали господин Мигель и его спутники. Его причудливый силуэт возвышался над бескрайними равнинами, где нередко появляются индейцы гуахибо.

По мере того как солнце клонилось к горизонту, ветер, переменившись на северо-восточный, начал слабеть и к пяти часам вечера окончательно стих.

Лодки приближались к порогам Гарсита. По совету Вальдеса путешественники решили остановиться здесь на ночь. За весь день было пройдено только пятнадцать километров, а потому, едва начало светать, пироги снова двинулись в путь и благополучно преодолели препятствие. Впрочем, пороги Гарсита остаются судоходными в любое время года, а сейчас вода в Ориноко стояла высоко, и плоскодонки передвигались легко и свободно. Уровень воды понизится лишь с началом сухого сезона, а пока что на путешественников то и дело обрушивались проливные дожди. В этот день яростный ливень тоже заставил пассажиров укрыться под навесом. Зато ветер начал заметно свежеть, и это не могло не радовать.

Вечером пироги встали на якорь в закрытой от ветра бухточке между берегом и островом Рабо-Пеладо. С шести до семи часов охотники бродили по опушке острова, заросшего почти непроходимым кустарником. Им удалось подстрелить полдюжины чаек. А на обратном пути Жак Эллок убил молодого каймана, индейцы называют их «бабас» и считают очень вкусными.

Путешественники, правда, отказались от этого блюда, санкочо, как его называют местные жители, но матросы ели с большим аппетитом. Только Жермен Патерн решился его отведать, считая, что натуралисту не пристало быть привередливым и что нужно жертвовать собой ради науки.

— Ну как? — спросил его Жак Эллок.

— Как тебе сказать, — ответил Жермен Патерн, — первый кусок кажется не очень вкусным, но второй...

— Второй?

— Омерзителен!

Приговор санкочо был вынесен и не подлежал обжалованию.

На следующий день пироги снова двинулись на юго-запад — в этом направлении идет русло Ориноко вплоть до порогов Гуахибос. По-прежнему шел дождь, порывами налетал северо-восточный ветер, и паруса то безвольно висели вдоль мачт, то надувались, как оболочка аэростата[104].

Вечером лодки пристали к острову Гуайабо. Было пройдено только двенадцать километров, так как ветер был слишком слаб, чтобы гнать пироги против течения.

На следующий день после утомительного перехода путешественники достигли порогов Гуахибос и, обогнув длинный остров, встали на якорь в устье Карестии. На ужин удалось подстрелить парочку птиц, называемых здесь «гокко»[105]. Ночь прошла спокойно.

Ориноко тут широким потоком омывает множество больших и маленьких островов. А дальше ее течение перегораживает своего рода плотина, откуда вода срывается грохочущим водопадом.

Путешественники вдоволь налюбовались дикой красотой этих мест, так как им понадобилось несколько часов, чтобы преодолеть пороги, хотя, к счастью, не пришлось переносить багаж по суше.

Идя вдоль левого берега, к трем часам пополудни они достигли деревни Карестии, где все-таки пришлось разгружать лодки, чтобы облегчить им проход через пороги Майпурес. Все происходило так же, как в Пуэрто-Реаль. Индейцы взвалили грузы на спину и двинулись вместе с путешественниками в Майпурес. От Карестии до Майпурес всего шесть километров, вдоль берега вьется удобная тропинка, а потому к пяти часам они уже были у цели. Пироги же прибудут в Майпурес не раньше чем через три-четыре дня.

Пороги Майпурес, хотя и менее длинные (всего шесть километров), представляют собой более серьезное препятствие, чем пороги Атурес, из-за двенадцатиметровой разницы в уровне воды в начале и в конце пути. Однако можно было не сомневаться, что матросы приложат все свое умение, чтобы выиграть время. Ведь шестьдесят километров, разделяющие пороги Майпурес и Атурес, они преодолели всего за пять дней.

Деревня, расположенная у подножия могучих гранитных утесов, была названа по имени древнего индейского племени майпуре, от которого в то время оставалось только несколько семей, а смешанные браки к тому же существенно изменили изначальный тип. Вот в этой деревушке, мало чем отличавшейся от Атурес, и обосновались на несколько дней наши путешественники в ожидании прибытия пирог.

Это была последняя остановка такого рода, поскольку до самого Сан-Фернандо порогов больше не будет, а следовательно, не будет и необходимости выгружать пассажиров и багаж, а лодки тащить бечевой вдоль берега. Так что сержанту Марсьялю, как бы ни спешил он прибыть в Сан-Фернандо, оставалось только смириться с ситуацией и терпеливо ждать прибытия пирог.

Возможности совершать экскурсии в Майпурес не было. Единственными развлечениями здесь были охота и сбор растений. Жан вместе с не покидавшим его ни на минуту дядюшкой с удовольствием сопровождал Жермена Патерна в его научных прогулках, в то время как охотники добывали пропитание. Что было весьма кстати, так как имеющихся запасов могло не хватить, если в пути произойдет какая-нибудь задержка и не будет возможности пополнить их до окончания путешествия. А ведь от Майпурес до Сан-Фернандо, с учетом изгибов и поворотов Ориноко, не менее ста тридцати — ста сорока километров.

Пироги прибыли в деревню восемнадцатого во второй половине дня.

По своему географическому положению левый берег, вдоль которого шли пироги, принадлежит не Венесуэле, а Колумбии. Однако бечевник[106] долгое время оставался нейтральной полосой[107].

Вальдес и его товарищи не мешкали в пути и одолели пороги за пять дней, а девятнадцатого утром, загрузив багаж, снова отправились в путь.

Под проливным дождем маленькой флотилии снова пришлось лавировать среди бесчисленных островков и рифов. Западный ветер не облегчал продвижения вперед. Да и от северного ветра тоже было мало проку, настолько часто приходилось менять направление.

За устьем Сипапо были маленькие пороги (их называют Сихуауми), которые матросы сумели преодолеть за несколько часов, не разгружая лодок. Из-за всех этих помех за день удалось продвинуться только до устья Вичады, где и решено было остановиться на ночь.

Оба берега реки в этом месте представляют разительный контраст. На востоке — череда возвышенностей, песчаных отмелей, невысоких холмов, переходящих в горы, чьи далекие вершины золотились в последних лучах заходящего солнца; на западе — бескрайние равнины, орошаемые темными водами Вичады, берущей свои истоки в колумбийских льяносах и мощным потоком вливающейся в Ориноко.

Жак Эллок ожидал, что господин Фелипе и господин Баринас начнут спор относительно Вичады, которая с не меньшими основаниями чем Атабапо или Гуавьяре могла претендовать на роль истока Ориноко. Однако этого не произошло. Противники были уже в двух шагах от места впадения своих любимых рек и откладывали решающий диспут до прибытия на место.

На следующий день было пройдено двадцать километров. Рифы кончились, и плыть стало значительно легче. В течение нескольких часов пирогам даже удалось идти под парусом, что значительно облегчало работу матросов, и вскоре они достигли деревни Матавени на левом берегу реки того же имени.

Там стояла дюжина хижин, принадлежащих гуахибо, живущим преимущественно на левом берегу Ориноко. Если бы у путешественников было время подняться вверх по Вичаде, они бы увидели несколько деревень, где живут эти добрые, умные и трудолюбивые индейцы, продающие маниоку торговцам из Сан-Фернандо.

Если бы Жак Эллок и Жермен Патерн были одни, они, возможно, сделали бы остановку в устье этого притока, как несколькими неделями раньше в Ла-Урбане. И хотя их экспедиция в Сьерра-Матапей чуть было не окончилась трагически, Жермен Патерн, едва «Мориче» причалила к берегу рядом с «Гальинетой», счел необходимым высказать свое мнение в следующих выражениях.

— Мой дорогой Жак, — сказал он, — если я не ошибаюсь, министр народного образования послал нас в научную экспедицию по Ориноко...

— К чему ты клонишь? — спросил Жак, несколько удивленный таким началом.

— А вот к чему, Жак... Разве цель нашей экспедиции — только Ориноко?

— Ориноко и ее притоки.

— Ну так вот, если называть вещи своими именами, то, мне кажется, мы несколько пренебрегаем притоками этой великолепной реки с тех пор, как покинули Ла-Урбану...

— Ты так думаешь?

— Суди сам, мой друг. Разве мы прошли вверх по течению Апуре, Парарумы и Паргуасы?

— Вроде бы нет.

— Разве наша пирога шла между берегов Меты, одного из важнейших притоков великой венесуэльской реки?

— Нет, мы миновали устье Меты, не заходя в него.

— А Рио-Сипопо?

— Мы игнорировали Рио-Сипопо.

— А Рио-Вичада?

— Мы пренебрегли нашими обязанностями по отношению к Рио-Вичада.

— Это ты так шутишь, Жак?

— Так, мой милый Жермен, ибо, в конце концов, то, что не было сделано на пути туда, вполне может быть сделано на обратном пути. Они никуда не денутся, твои притоки, не высохнут, даже в сухой сезон, и мы их обнаружим на их обычном месте, когда будем плыть вниз по великолепной реке...

— Жак, Жак... когда мы удостоимся чести быть принятыми министром народного образования...

— Ну так вот, натуралист ты несчастный, мы ему скажем: если бы мы были одни, господин министр, мы бы обследовали эти реки, поднимаясь по Ориноко. Но так как мы были в компании, хорошей компании, мы сочли благоразумным идти вместе до Сан-Фернандо.

— Где мы задержимся на некоторое время, я полагаю? — спросил Жермен Патерн.

— Для того чтобы решить вопрос об Атабапо и Гуавьяре, хотя мне кажется, что он давно решен в пользу точки зрения господина Мигеля, — ответил Жак Эллок. — Во всяком случае, это прекрасная возможность изучить оба притока в обществе господина Фелипе и господина Баринаса. Можешь быть уверен, что наша работа от этого только выиграет, и министр народного образования публично выразит нам свою благодарность!

Жан де Кермор с борта «Гальинеты» слышал разговор двух друзей, что отнюдь не было нескромностью с его стороны, да в этом разговоре и не было ничего секретного.

Совершенно очевидно, что, несмотря на противодействие сержанта Марсьяля, Жак Эллок пользовался любой возможностью выказать юноше свою симпатию. Жан, конечно, не мог этого не заметить, и естественно было ожидать, что со свойственной его возрасту пылкостью он откликнется на интерес, сочувствие и эту неизменную готовность прийти ему на помощь. Однако ничего подобного! Хотя Жан был тронут вниманием и заботой своего соотечественника, он держал себя с ним очень сдержанно, но не потому, что боялся воркотни сержанта, а в силу врожденной скромности и даже застенчивости. Когда же настанет время расстаться, когда Жан покинет Сан-Фернандо, чтобы продолжить свои поиски, а Жак Эллок отправится в обратный путь, вне всякого сомнения, Жан будет очень огорчен... Возможно, даже у него мелькнет мысль, что, будь Жак Эллок рядом с ним, у него было бы больше шансов достичь цели... И он наверняка был взволнован, услышав, как Жак говорит своему товарищу:

— И еще, Жермен, этот юноша, с которым случай свел нас в пути и который меня очень интересует... Разве он не внушает тебе глубокой симпатии?

— Конечно, Жак!

— Но ты знаешь, Жермен, чем больше я думаю о путешествии, которое он предпринял по зову сыновнего сердца, тем больше я опасаюсь, что вскоре он столкнется с совершенно непреодолимыми для него трудностями и опасностями. Получив в Сан-Фернандо новые сведения, он может отправиться дальше вверх по Ориноко... или даже по Риу-Негру... Да! Если он скажет себе: «Мой отец там», — ничто его не остановит. Достаточно взглянуть на него, достаточно его услышать, чтобы понять: чувство долга в нем граничит с героизмом!.. Ведь так, Жермен?

— Я разделяю твое мнение о Жане де Керморе, Жак, и у тебя есть все основания опасаться...

— И кто поможет ему, кто защитит? — продолжал Жак Эллок. — Старый солдат, который, конечно, отдаст за него жизнь... Но разве такой спутник ему нужен? И, откровенно говоря, Жермен, я бы предпочел, чтобы он ничего не узнал о своем отце в Сан-Фернандо...

Если бы Жак Эллок мог наблюдать в этот момент за Жаном де Кермором, он увидел бы, как тот поднял голову, встал, глаза его загорелись, а потом снова поник, удрученный мыслью, что ему, быть может, суждено вернуться домой, так и не достигнув своей цели. Однако это минутное отчаяние вновь сменилось надеждой, когда он услышал слова Жака:

— Нет, нет, это было бы слишком жестоко для бедного юноши... мне все-таки хочется верить, что его поиски увенчаются успехом! Ведь полковник де Кермор побывал в Сан-Фернандо тринадцать лет назад, здесь нет никаких сомнений. Там Жан узнает, что стало с его отцом. Ах, как бы я хотел сопровождать его...

— Я тебя понимаю. Ему нужен такой спутник, как ты, а не этот старый служака... который ему такой же дядя, как я — тетя! Но что делать! У нас другой маршрут, не говоря уже о притоках, которые мы должны исследовать на обратном пути.

— А что, за Сан-Фернандо уже больше не будет притоков? — поинтересовался Жак Эллок.

— Конечно, есть, и замечательные. Например, Кунукунума, Касикьяре, Мавака. Но, таким образом, мы доберемся до истоков Ориноко...

— А почему бы и нет, Жермен? Наше исследование будет гораздо более полным, вот и все... Не думаю, чтобы это могло вызвать недовольство министра народного образования!

— Министр, министр! Что ты мне его подсовываешь под разными соусами, Жак? А если Жан отправится не по Ориноко, а по колумбийским льяносам... в бассейн Риу-Негру и Амазонки...

Жак Эллок не ответил, так как ему нечего было ответить. Ведь он прекрасно понимал, что если путешествие к истокам Ориноко в общем соответствовало бы задачам их экспедиции, то покинуть бассейн Ориноко и Венесуэлу, чтобы отправиться за юношей в Колумбию или Бразилию...

Сидя под навесом своей пироги, Жан все слышал. Он знал, какую симпатию он внушает своим спутникам. Знал также, что ни Жак Эллок, ни Жермен Патерн не верят в родственные узы, связывающие его с сержантом Марсьялем. Какие были у них для этого основания и что подумал бы его старый друг, узнай он об этом? Не спрашивая себя ни о том, что сулит ему будущее, ни о том, будут ли ему поддержкой преданность и мужество Жака Эллока, Жан благодарил Бога, позволившего ему встретить на своем пути этого смелого и великодушного соотечественника.

Глава XIII

ТАПИР — ЖИВОТНОЕ СВЯЩЕННОЕ

Когда утром двадцать первого сентября путешественники покинули уютную бухточку Матавени, до Сан-Фернандо им оставалось не больше трех с половиной дней пути. Если не возникнет никаких непредвиденных препятствий, через восемьдесят часов, даже при неблагоприятной погоде, они должны были добраться до цели своего путешествия.

Плавание шло как обычно: то под парусами, когда ветер был достаточно силен, то с помощью шестов и багров, то при помощи бечевы, когда иначе нельзя было справиться со встречным течением.

Было жарко. Тяжелые грозовые облака время от времени проливались теплым дождем, а затем жгучее солнце снова загоняло пассажиров под навес. Едва ощутимый ветер почти не давал прохлады.

В Ориноко, особенно с левого берега, вливались многочисленные безымянные речки, по всей вероятности исчезающие в сухой сезон. Но Жермен Патерн не выказывал желания исследовать их, да и географы тоже не удостаивали их своим вниманием.

Иногда мимо проплывали лодки индейцев пиароа, живущих на правом берегу. Индейцы без церемоний приближались к пирогам и предлагали свои услуги для бечевания. Их помощь с радостью принималась, а в благодарность они получали куски тканей, стеклянные побрякушки, сигары. Эти индейцы — очень умелые судоводители, и их помощь незаменима при переходе через пороги.

Наконец три пироги в сопровождении куриар добрались до расположенной на правом берегу деревушки Аугустино, которую господин Шафанжон не упоминает в своей книге по той причине, что в ту пору она еще не существовала.

Индейцы не слишком склонны к оседлому образу жизни. Они покидают поставленную на несколько дней хижину так же легко, как и лодку из древесной коры, в которой они перебирались на противоположный берег. Но, похоже, у недавно построенной деревни Аугустино имелись шансы на более долгую жизнь. Она уютно расположилась в излучине Ориноко между песчаной отмелью и покрытыми густыми зарослями холмами. А слева поднимался лес каучуковых деревьев, приносивших немалый доход сборщикам каучука.

В деревне насчитывалось около сорока круглых хижин с конической кровлей. Сойдя на берег, господин Мигель и его спутники были очень удивлены, не увидав ни женщин, ни детей: испуганные появлением посторонних, они скрылись в лесу. Навстречу им вышел индеец пиароа, лет сорока на вид, высокого роста, широкоплечий, крепкого сложения, с длинными до плеч волосами, в набедренной повязке и с веревочными браслетами под коленями и на щиколотках. Он шел по берегу в окружении десятка индейцев, выказывавших ему ясные знаки почтения.

Это был предводитель, вождь. Именно он выбрал для деревни это сухое здоровое место, где жители не страдали от обычного бедствия прибрежных районов — проклятых, невыносимых комаров. Господин Мигель, а за ним и другие пассажиры подошли к вождю, который говорил по-испански.

— Я рад приветствовать вас, тебя и твоих друзей, — сказал он, протягивая руку.

— Мы задержимся здесь ненадолго, всего на несколько часов, а завтра на рассвете уедем, — ответил господин Мигель.

— Ну а пока ты можешь отдохнуть в наших хижинах... Они в твоем распоряжении.

— Мы благодарим тебя и непременно посетим твою хижину. А ночь мы все-таки лучше проведем на борту наших пирог.

— Как хочешь.

— У тебя прекрасная деревня, — сказал господин Мигель, поднимаясь на берег.

— Да... она родилась совсем недавно и будет процветать, если найдет покровительство губернатора Сан-Фернандо. Мне кажется, президенту Венесуэлы должно быть приятно владеть еще одной деревней на берегу Ориноко.

— Мы обязательно сообщим ему по возвращении, что вождь...

— Карибаль, — сказал индеец с такой гордостью, словно это было имя основателя города или самого Симона Боливара.

— Вождь Карибаль может на нас положиться. Мы расскажем о нем и губернатору в Сан-Фернандо, и президенту Республики в Каракасе.

Таким образом, первое знакомство с жителями деревни прошло как нельзя лучше, и можно было рассчитывать на его счастливое продолжение. Господин Мигель и его спутники двинулись вслед за индейцами к расположенной на расстоянии ружейного выстрела от берега деревне. Жак Эллок и Жан де Кермор шли рядом, сержант Марсьяль следовал за ними.

— Ваш неизменный путеводитель, книга нашего соотечественника, мой дорогой Жан, — сказал Жак Эллок, — наверняка дает очень точные сведения об этих пиароа, и вы, должно быть, знаете о них больше, чем мы.

— Господин Шафанжон пишет, — ответил юноша, — что эти индейцы отличаются уравновешенным характером и не слишком склонны воевать. Обычно они живут в лесной чаще, вдали от реки. Похоже, что эти решили зажить по-новому, обосновавшись на берегу Ориноко.

— Вполне возможно, мой дорогой Жан. А их вождь, он, похоже, очень неглуп, очевидно, уговорил их построить деревню в этом месте. Со стороны правительства было бы весьма разумно поддержать их. А если бы в Аугустино обосновались несколько миссионеров, то эти индейцы очень быстро попали бы в число цивилизованных «расьоналес», как их здесь называют.

— Миссионеры, месье Эллок... Да, эти мужественные и самоотверженные люди наверняка принесли бы пользу жителям деревни. Мне всегда казалось, что эти подвижники, отказывающиеся от материального благополучия и семейных радостей, готовые ради этих дикарей пожертвовать жизнью, служат самому благородному делу, и человечество может ими гордиться. А посмотрите, чего добился отец Эсперанте в миссии Санта-Хуана — вот пример, достойный подражания!

— Вы правы, — ответил Жак Эллок, неизменно удивлявшийся глубине и благородству душевных движений Жана де Кермора, столь неожиданных в таком юном существе, и добавил: — Но, мой дорогой Жан, в молодости о таких вещах обычно не думают...

— О! Я уже немолод, месье Эллок, — ответил Жан, слегка покраснев.

— Немолод? В семнадцать лет?

— Семнадцать лет без двух месяцев и девяти дней, — вмешался в разговор сержант Марсьяль, — и я совсем не хочу, чтобы ты старел.

— Прости, дядюшка, я больше не буду стареть, — ответил Жан с невольной улыбкой, а потом, обернувшись к Жаку, продолжил: — Так вот, вернемся к миссионерам. Тем, кто решит обосноваться в Аугустино, придется бороться с предрассудками этих индейцев, так как, если верить моему путеводителю, они — самые доверчивые и самые суеверные из всех индейцев, проживающих в бассейне Ориноко.

И путешественники не замедлили убедиться в справедливости этого наблюдения.

Хижина вождя пряталась в тени великолепных деревьев. Крышу из пальмовых листьев украшало нечто вроде цилиндрической короны с пучком цветов наверху. Единственная дверь вела в комнату пятнадцати футов в диаметре. Обстановка ее сводилась лишь к самому необходимому: корзины, циновки, стол, несколько довольно грубых сидений, нехитрая индейская посуда, луки, стрелы, сельскохозяйственные орудия.

Хижина была построена совсем недавно, а церемония освящения — она заключалась в изгнании злого духа — состоялась накануне. Но ведь злой дух не исчезает, как пар, не рассеивается, как туман. Постучать по стенам, смахнуть с них пыль, как это сделала бы хозяйка дома где-нибудь в Европе, было недостаточно. Злой дух — не пыль, которую можно вымести из дома, он нематериален по своей природе, а потому его должно вдохнуть в себя какое-нибудь живое существо и умчать подальше от дома. Это можно доверить только птице. Предпочтение обычно отдается тукану, который великолепно справляется с подобной задачей. А пока птица изгоняет злого духа, все семейство, в праздничных одеждах, собравшись в хижине, предается пению, танцам и возлияниям, поглощая при этом бесчисленное количество чашек кофе, щедро разбавленного агуардьенте и тафией.

Так как тукана достать не удалось, очистительная миссия была возложена на попугая. После того как птица, с писком полетав внутри хижины, вырвалась на волю и скрылась в лесу, можно было безбоязненно входить в хижину. И вождь со спокойной душой ввел гостей в свой дом, зная, что теперь злой дух не станет терзать их.

Выйдя из хижины вождя Карибаля, наши путешественники увидели жителей Аугустино, можно сказать, в полном составе. Успокоившись, женщины и дети откликнулись на зов своих отцов, братьев и мужей и вернулись в деревню. Одни бродили среди хижин под деревьями, другие направлялись к стоявшим у берега лодкам. Женщины, миниатюрные, изящные, с правильными чертами лица, показались Жермену Патерну все-таки менее эффектными, чем мужчины.

Как это обычно делают индейцы, пиароа предложили путешественникам свежие овощи, сахарный тростник, связки бананов (здесь их называют «платанос»), которые они сушат и берут с собой в дальние походы. А взамен гостеприимные хозяева получили сигары, до которых они весьма лакомы, ножи, топорики, стеклянные бусы и явно остались очень довольны результатами обмена.

Общение с местными жителями заняло не больше часа. До захода солнца еще оставалось достаточно времени, чтобы немного поохотиться в окружавших деревню лесах. Идея принадлежала Жаку Эллоку и господину Мигелю. Они же и взялись за ее реализацию, получив от своих спутников задание настрелять морских свинок, пекари, оленей, индеек, гокко, голубей, уток и прочей живности, которая так приятно разнообразила их меню.

Словом, каждый выбрал себе занятие по вкусу, кто остался в лодке, кто на берегу, кто в деревне, а Жак Эллок, господин Мигель и Жермен Патерн со своим неизменным ботаническим ящиком за спиной углубились под сень леса, окружавшего плотной стеной поля сахарного тростника и маниоки.

Охотиться они собирались в окрестностях Аугустино, а, потому, если не поддаваться охотничьему азарту, заблудиться было совершенно невозможно.

Углубляться в лес нашим охотникам не пришлось. Очень быстро господин Мигель подстрелил морскую свинку, а Жак Эллок уложил оленя. С такой добычей вполне можно было возвращаться назад. Наверное, им следовало бы взять с собой одного или двух индейцев, но ни один из них сам не предложил своих услуг, а просить они никого не стали. Отвлекать же матросов от ремонта пирог им не хотелось. Поэтому охотники решили, что вполне обойдутся без посторонней помощи.

Они находились километрах в трех от деревни, господин Мигель тащил свою морскую свинку, а Жак Эллок и Жермен Патерн — оленя. Солнце пекло, воздух в лесной чаще был неподвижен. Охотники решили сделать небольшую передышку. Но едва они растянулись под пальмой, как в густой чаще послышался громкий треск, словно какое-то большое животное продиралось сквозь заросли кустарника.

— Осторожно! — крикнул Жак Эллок. — Там какой-то зверь.

— В моем карабине есть еще два патрона, — ответил господин Мигель.

— Держитесь наготове, — сказал Жак, — а я пока перезаряжу свой.

Ему понадобилось всего несколько секунд, чтобы привести оружие в боевую готовность.

Кусты больше не шевелились, но, прислушавшись, можно было различить прерывистое дыхание и какое-то хриплое ворчание.

— Это, должно быть, крупное животное, — сказал, подходя ближе, Жермен Патерн.

— Стой там, не двигайся, — сказал ему Жак Эллок.

— Это, по всей вероятности, ягуар или пума. Но с нашими четырьмя пулями...

— Подождите... подождите! — крикнул господин Мигель. — Мне кажется, я вижу среди ветвей длинную морду!

— Ну так, кому бы ни принадлежала эта морда... — ответил Жак Эллок и разрядил свой карабин.