Бернар Виоле

Жерар Депардьё

Депардьё необъятный

Зачем писать биографию человека, выпустившего автобиографию («Живой!» («Vivant!»), 2004) и давшего сотни интервью? Просто Жерар Депардьё настолько огромен, что не вмещается в узкие рамки одного-единственного произведения. Его знает и любит (или не любит) слишком много людей, для каждого из которых он особенный, воспринимаемый по-своему. При этом читатели хотят знать «правду», что, увы, заведомо невозможно. «Я не читала бред, написанный моим отцом, и не читала чушь, написанную братом. И никогда, никогда в жизни не буду этого читать», — резко заявила Жюли Депардьё в интервью журналу «Домовой».

Книга «Живой!», представляющая собой серию бесед с журналистом Лораном Неманном, была сочтена слишком «снисходительной» к ее главному герою. Чтобы показать, «как всё было на самом деле», Патрик Ригуле опубликовал в 2007 году неавторизованную биографию «Жерар Депардьё: путь людоеда», в которой рассказывает в основном о частной жизни актера, без устали копаясь в грязном белье, пересказывая слухи и сплетни и не отказывая себе в собственной трактовке некоторых фактов. Секс, наркотики, алкоголь, бизнес, драки, мифомания, эротомания, жажда наживы, грубость, несдержанность — вот основные темы, поднимаемые в книге. Карьера актера в кино и театре оттеснена на второй план, о фильмах упоминается походя, зачастую через скандальные подробности некоторых съемок: во время работы над фильмом «Луна в сточной канаве» он заставлял краснеть Настасью Кински своими сальными шуточками, а некоторые мизансцены пришлось изменить, поскольку он едва стоял на ногах с перепоя; во время съемок картины «Все утра мира» ворвался в комнату режиссера Алена Корно и перевернул там неё вверх дном; на съемках «Вателя» не знал текста… Бернар Виоле пошел другим путем: герой его книги (в оригинале она называется «Депардьё непокорный») — прежде всего актер; все личностные оценки почерпнуты из откровений самого Депардьё или близких ему людей, как правило, относящихся к нему благожелательно; сам же автор если и позволяет себе высказать некоторые предположения, то лишь в сослагательном наклонении. О личной жизни он упоминает — без этого не обойтись, — но многое оставляет за кадром.

«Трудно быть женой Депардьё, для этого нужно иметь много мужества», — сказала однажды Катрин Денёв, основываясь лишь на своих предположениях. «Я была больна Жераром, — призналась в одном из интервью Элизабет Гиньо-Депардьё, прожившая с ним двадцать лет. — Эта болезнь закончилась, но я осталась калекой на всю жизнь. У моего мужа есть странный дар — психически уродовать тех, кто его любит». Элизабет вышла из депрессии с помощью ее дочери Жюли; сын Гийом, пытаясь избавиться от застарелой боли, выплеснул ее на страницы автобиографической книги «Отдать всё»: «Его никогда не было рядом, когда я рос. А в те редкие мгновения, когда отец всё же оказывался поблизости, я всегда знал: он будет мне лгать. Мы одной крови, но он мне чужой. Дикий, непонятный, страшный монстр. Духовный урод». Депардьё не стал оправдываться: «Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что не являюсь хорошим человеком. Я подло предал свою жену, плохо обращался с детьми. К тому же я алкоголик, обжора и лжец». Но… он актер. И в этом публичном покаянии, как бы искренно оно ни звучало, есть доля рисовки, актерской игры. К тому же Депардьё привык менять амплуа и уже не может долго играть одну и ту же роль. Когда Гийом вновь оказался под судом и пресса опять начала обсуждать вину отца за поломанную жизнь сына, Жерар дал суровую отповедь в интервью журналу «Пари матч»: «Я не хочу больше быть стенкой, за которую он прячется в случае неудачи; я не хочу больше быть выгребной ямой, в которую он сливает всю грязь. Пусть научится сам выпутываться из подобных ситуаций».

Актерство присутствует во всем, чем бы он ни занимался. При этом, объявляя себя приверженцем системы Станиславского, Депардьё не следует ей досконально: не ищет в себе то, что есть в его персонаже, а ищет в персонаже то, что есть в нем самом. Впрочем, эти поиски не слишком трудны. Его ненасытность делает его необъятным — во всех смыслах этого слова.

Весной 2005 года в свет вышла книга Депардьё «Моя кухня», снабженная обширным предисловием автора. Каждый из содержащихся в ней рецептов был лично опробован составителем. Он выведывал профессиональные секреты у поваров повсюду, где бывал. «Если бы я не стал актером, то сделался бы кондитером или мясником», — признается он в интервью. И потом, кулинария — это не столько результат, сколько процесс. «Какое это наслаждение — взять в руки нежное, прохладное мясо, услышать хруст упругого овоща, месить податливое, пышное тесто». Во время съемок Депардьё кормил коллег блюдами собственного приготовления и баловал их меню настоящей французской кухни: паштет из макрели, дорада под горчичным соусом, кролик с розмарином… Впрочем, не забывал он и про себя. «Вы не представляете, сколько Жерар ест!» — восклицает режиссер Франсис Вебер, считающий, что только он может заставить Депардьё взять себя в руки и обрести форму. Если режиссер не пользуется таким авторитетом — дело плохо: на костре сжигают жирного Жака де Моле, из замка Иф после двадцатилетнего заключения вырывается упитанный Эдмон Дантес, открывать Новый Свет отправляется щекастый Христофор Колумб, а у голодающего шахтера из «Жерминаля» пузо свешивается поверх ремня. Всё это удручает поклонников Депардьё, считающих, что он из большого актера превратился в толстого.

«Мой рецепт молодости и счастья — это любовь и вино», — заявил он как-то раз. Бернар Виоле рассказывает об отношениях своего героя с актрисой, сценаристом, автором песен Элизабет Гиньо (это его единственный официальный брак), сенегальской манекенщицей Карин Силла и актрисой Кароль Буке. Его нынешняя любовь — тридцатилетняя Клементина Игу, выпускница Гарварда, писательница, занимающаяся… маркетингом в одном винодельческом хозяйстве в Тоскане. Что же касается вина, то теперь Депардьё много не пьет. Не больше двух бутылок в день (раньше их набиралось от четырех до восьми) и два-три крепких коктейля. В одном из интервью он разоткровенничался, что позволяет себе только коктейль TGV[1] — текила, джин, виагра.

О Депардьё — виноделе и рестораторе сказано много. Его дочь Жюли считает, что лучше бы он окончательно ушел в бизнес, оставив кино ей и брату Гийому. Но деловая активность актера — тоже своего рода игра, сродни детским забавам. С юности увлекаясь всякого рода гаджетами, он окружает себя техническими новинками: портативными DVD-плейерами, мобильными телефонами. На съемку фильма «Невезучие» Жерар пригласил вице-президента французского филиала фирмы «Самсунг», чтобы сосватать ему новых клиентов: он обожает быть посредником в таких сделках, выторговывая скидки для своих друзей. «У него неиссякаемая энергия бизнесмена, но менеджер он никакой» — так отозвался об актере Гвидо Барилла, глава одноименной итальянской компании. Однако Депардьё достаточно быть актером, чтобы продвигать товары: когда он снялся в рекламном ролике макаронных изделий фирмы «Барилла», акции этой компании поднялись на 12 пунктов. Впрочем, и Депардьё не остался внакладе, получив неплохой гонорар — 760 тысяч евро; съемки в рекламе кетчупа «Балтимор» принесли ему полмиллиона долларов. Учителя Депардьё в бизнесе привили ему страсть к предпринимательству, но так и не научили зарабатывать деньги; миллионы ему приносит актерская профессия. Вот почему он, наверное, никогда не уйдет из кино, сколько бы об этом ни заявлял. Впрочем, Депардьё и сам уже не делает подобных деклараций: став почетным гостем XXVIII Московского международного кинофестиваля в 2006 году, он заявил, что не собирается бросать кинематограф, просто сейчас больше занимается телевидением — под телепроекты проще «выбить деньги». У него, как всегда, планов громадье: вынужденно отказавшись от роли Тараса Бульбы (его уговаривал заняться экранизацией гоголевской повести сам украинский президент Виктор Ющенко), Депардьё задумал сняться в телеверсии «Братьев Карамазовых», рассматривает возможность — в отдаленном будущем — экранизировать и «Преступление и наказание», поскольку Достоевский — его любимый русский писатель. Еще он мечтает снять фильм о Распутине и сыграть в нем главную роль…



В среднем Депардьё получает по миллиону евро за кинокартину, телефильмы приносят от 700 тысяч до 1,3 миллиона. Но в 1998 году он из любви к искусству согласился на обычную ставку, сыграв в эпизоде в итальянском фильме «Слово “любовь” существует»; маленькая роль в «Зависти богов» Владимира Меньшова тоже не принесла ему баснословного гонорара. Не беда: при его фантастической работоспособности и вездесущности в год на его счета набегает по три-четыре миллиона евро. Разумеется, большая доля этой суммы уходит на уплату налогов. Но Депардьё нашел лазейку — он всё покупает в кредит: мотоцикл, старенький самолет «Сессна», квартиру в 350 квадратных метров в самом престижном квартале Парижа… Самолет для него — проявление статуса, а также некая форма физической свободы. Его друг, предприниматель Жерар Бургуэн, прогоревший на кубинском нефтяном предприятии, был вынужден продать свой «Фалькон»; но порой он берет напрокат реактивный самолет, и тогда Депардьё отправляется с ним вторым пилотом.

Прижимист ли он? Однажды, когда Жерар только что вышел из больницы после операции на сердце, ему позвонила жена адвоката, который некогда помог Депардьё в налоговых вопросах, и сообщила, что ее муж в тюрьме. Не спрашивая, что, как и почему, актер сразу снял со счета два миллиона евро и внес за него залог. А в конце съемок «Невезучих» он подарил своему партнеру Жану Рено одну из самых дорогих картин из своей коллекции, чем тот был очень растроган.

«В Жераре сочетаются совершенно парадоксальные, несовместимые качества: он то лучший, то худший; это, честно говоря, очень утомляет», — говорит Кароль Буке, прожившая рядом с ним семь лет. Их объединяли не только совместная жизнь и актерская работа, но и бизнес, и благотворительность. Так, в июне 2001 года Жерар и Кароль стали почетными международными представителями больниц для тяжелобольных детей в Камбодже. Депардьё побывал в этой стране, снимаясь в фильме «Город призраков», и был покорен самоотверженностью швейцарского врача Бита Рихнера: «За ним — правда, вот почему я решил ему помочь. Я обращусь с призывом к щедрости, потому что, бывая в больницах, я видел, как улыбаются спасенные дети, видел умиротворение и благодарность в глазах их родителей». А Кароль Буке к тому времени уже пятнадцать лет отстаивала интересы детей — жертв насилия через организацию «Голос ребенка», имеющую 55 отделений по всему миру.

«Про Депардьё как-то сказали: “Для Жерара земля мала, а жизнь коротка”, — продолжает Кароль. — Это правда. Он бесконечно за что-то борется, пытается занять как можно больше места в окружающем мире».

Французское кино — это Депардьё; кто с этим поспорит? Недаром его скульптурное изображение стоит в парижской мэрии — Депардьё стал одним из символов Франции. В недавно вышедший российский фильм «Что могут короли?» его пригласили именно в этом качестве. Он поистине был поцелован Богом в макушку: сколько бы он ни мелькал на экране, ему не грозит выйти в тираж. Конечно, когда-нибудь ему придется окончательно покинуть съемочную площадку. Но даже тогда он останется, потому что Депардьё не принадлежит безраздельно миру кино, он сам — целый мир.

Екатерина Колодочкина

Предисловие

«Я люблю биографии, потому что эти люди действительно жили на свете», — сказал как-то Жерар Депардьё. Ободренный этими словами, я решил взяться за перо.

Почему именно Жерар Депардьё? Этот вопрос мне задавали очень часто. Ответ прост: как может не заинтересовать жизнь актера, который несколько десятков лет безраздельно властвует во французском кинематографе; как может оставить безучастным один из немногих французов, известных во всем мире? Кстати, согласно опросам «Журналь дю ди-манш», он входит и в число пятидесяти человек, наиболее уважаемых своими соотечественниками.

Хотим мы того или нет, актер, потрясающе сыгравший в «Последнем метро», «Сирано де Бержераке» или «Когда я был певцом», не говоря о других шедеврах, которые критики и зрители возносят на вершину киноискусства, принадлежит к числу редких сверходаренных артистов XX века. Он сделал уникальную карьеру, которая практически не зависела от случая, и она порой имеет слабое отношение к официальной истории жизни, изложенной самим Депардьё в своих книгах и сотнях интервью газетам, радио и телевидению.

В самом деле, что сказать о человеке, раздираемом многочисленными страстями, в котором сосуществуют бывший хулиган из Шатору, Дантон, Обеликс, джентльмен-винодел и акционер нефтяных месторождений на Кубе? Что скрывается за этой неуемной энергией, заставляющей его носиться по планете, не расставаясь с мобильными телефонами? «Ненасытное желание быть больше», как считал его друг Даниель Тоскан дю Плантье? Он продюсировал «Лулу» Мориса Пиала — режиссера, о котором Депардьё писал, что тот «умеет обнажать нервные окончания, выхватывать лучом прожектора тщательно замаскированные слабости». Нервы самого Депардьё? Его тайные слабости?

Талантливый, нарочито театральный, чрезмерный и ненасытный, да к тому же и обладающий мощным телосложением, Депардьё с его независимым умом режет правду-матку, к чему не привыкли в мире кулис. Он может вести себя нагло, даже грубо, особенно когда поносит критиков или интеллигенцию, которой, по его словам, не принадлежит монополия на изысканный вкус…

В общем, понятно: моя цель — набросать портрет человека, абстрагировавшись от легенды, а для этого мне пришлось выйти за рамки приукрашенных воспоминаний, общепринятого мнения и публичных заявлений, которые если и не совсем лживы, все же не говорят всей правды. Проводя методичное и педантичное собственное расследование, мне пришлось распутывать клубок многоликой жизни, которая началась в конце 1940-х годов и которой было суждено продолжаться еще долгие годы.

Разумеется, я пытался обратиться за помощью к герою этой книги: изложил ему основные направления своего исследования, очертил его рамки. Безответно. То ли за неимением времени, то ли по другим причинам популярнейший актер не пожелал лично пролить свет на некоторые мои вопросы. Точно известно лишь одно: он прочел черновую рукопись, которую я из вежливости ему послал. Судя по всему, ему нечего было возразить. Но поскольку осторожность никогда не бывает лишней, звезда также позаботилась о том, чтобы отрядить одного из своих адвокатов к моему издателю. Чтобы предотвратить разоблачение «нехороших» тайн? Но каких, в таком случае? Разве Депардьё не знает, что такая публичная личность, как он, не может совершенно укрыться ни от взглядов, ни от вопросов?

В таком поведении, к которому мне волей-неволей пришлось приспособиться, нет ничего шокирующего. Я так истолковал его для себя: раз Депардьё — человек независимый, значит, и биографы его тоже должны быть такими. Известно, что актер часто заявляет во весь голос о том, что свободен в своих высказываниях. Что бы он подумал о «житии», лишенном отстраненности и критического осмысления?

Написать чью-то биографию не значит накормить читателя однообразным чередованием интимных подробностей. Надо постараться дать ему понять, с кем мы имеем дело через свидетельства и документы, не поддаваясь снисходительности, демагогии, не обращая внимания на табу. Это тот минимум условий, которые необходимо соблюдать, когда речь идет об актере из «Вальсирующих» и «Вечернего платья», чтобы докопаться до истины, а не раздуть скандал любой ценой, даже если сам предмет исследования порой ведет себя скандально.

Чтобы написать эту книгу, я перелопатил тысячи страниц документов, расспросил несколько десятков человек, которые, в том или ином качестве, сыграли определенную роль в жизни и/или невероятной карьере артиста. Большинство из них великодушно разрешили мне на них ссылаться. Некоторые предпочли остаться неназванными, в основном опасаясь за свою карьеру: это либо актеры и актрисы, которым вдруг да придется работать вместе с Депардьё, «крестным отцом» французского кинематографа, либо те, кто боится непредсказуемой реакции артиста, славящегося непростым характером. И все же все они, в большей или меньшей степени разговорившись, беседовали со мной довольно откровенно. Кое-кто указал мне, в каком направлении следует двигаться, чтобы лучше постичь феномен Депардьё: его врожденные способности к театральной игре, его дерзость в выборе фильмов, та легкость, с какой он переходит от одного рода деятельности к другому, но также его опасные связи, его острое деловое чутье, которое позволяет ему сегодня ворочать немалым состоянием.

Что касается его личной жизни, я привожу публичные высказывания разных людей и самого моего героя, ограничившись его выбором. Без этого не обойтись. Его бурное отрочество и чрезвычайно насыщенная взрослая жизнь во многом стали отправной точкой для его творчества.

Нельзя не упомянуть и о его кратких любовных увлечениях и длительных дружеских привязанностях. Среди последних на первый план выходят известные люди, даже сильные мира сего; но, кроме них, в кругу его знакомых встречаются и скользкие, порой подозрительные личности. Все они образуют мир Депардьё — чистого сердцем авантюриста, смелого и правдивого лицедея.

Не будь в его жизни театра и кино — сложилась бы она не столь удачно? Не обязательно. Депардьё пожелал выковать себе незаурядную судьбу, вылепить ее по-своему, и ему удалось это сделать замечательнейшим образом, словно он выступил в роли режиссера-постановщика собственной жизни.

Глава первая

Тарахтелка

«Мне посчастливилось родиться в бедной, неграмотной и почти средневековой семье», — без устали твердит Жерар Депардьё. Конечно же в нем говорит гордыня, но еще это голос детства, которое постоянно подпитывает в нем жажду реванша, стремление самоутвердиться. И потом, «с детством никогда не расстанешься; оно не отпускает тебя, ведь это самое лучшее в жизни».

Появившись на свет 27 декабря 1948 года в Шатору (департамент Эндр), Жерар, которого наделили также именами обоих дедушек, Ксавье и Марселя, стал третьим ребенком в семье, а всего их будет шестеро. Его отец Рене, блондин с голубыми глазами, родившийся в 1923 году в Моншеврие — небольшом хуторке в Нижнем Берри, где один из его предков принадлежал семейству господ Фонбейра, — работал тогда механиком. Получив профессию формовщика, молодой человек вступил в престижный цех подмастерьев «Тур де Франс». Как ни парадоксально, он отказался от аттестата мастера: Рене не умел ни читать, ни писать. Однако сапог пожарного, который он выковал собственными руками в ознаменование окончания своего долгого ученичества, — настоящий шедевр! Выбор темы не случаен. Позже, в Шатору, Рене станет членом добровольной пожарной дружины — не из-за воспоминаний юности, а, по утверждению Жерара, «из-за букв СП[2]: спасти или погибнуть» — это был его жизненный идеал.

В конце 1930-х годов, когда Рене Депардьё не было еще и семнадцати, его затянуло в водоворот событий, потрясших Европу. В Испании к власти пришел генерал Франко. Франция сразу же признала его правительство, более того, отправила к нему высокого посла — Филиппа Петена. С востока тиски сжимались. В мае 1940 года Гитлер и Муссолини подписали в столице Третьего рейха «стальной пакт». Ставки сделаны: это была Вторая мировая война…

В то время как в Эндр стекались десятки тысяч беженцев из Эльзаса и Парижа, ставших жертвами разгрома 1939 года, Рене решил укрыться в Швейцарии. Неизвестно, каким образом он оказался в лагере для иностранцев, чтобы его оставили в покое. По крайней мере ему так хотелось. Но в первые недели ему пришлось хлебнуть лиха. Помимо бесконечных нудных анкет, которые его, неграмотного, заставляли заполнять, француза шокировали некоторые правила, навязанные беженцам (за войну Швейцарская Конфедерация примет их больше двухсот тысяч, в том числе двадцать две тысячи евреев). В частности, им запрещалось вступать в интимную связь с молодыми швейцарками…

Вопрос об отношениях с прекрасным полом встал для Рене, когда он, вернувшись в Эндр в 1942 году, познакомился с Лилеттой. На самом деле ее звали Алиса Марилье, она родилась в том же году, что и он, в Сен-Люписене — большом поселке в горах Юра, в пятнадцати километрах от города Сен-Клод, где у ее деда с бабкой была фабрика по производству вересковых курительных трубок. Ее отец, летчик-инструктор, в начале оккупации получил назначение на базу ВВС в Мартинри, в десяти километрах от Шатору. Роман двух голубков длился два года, в феврале 1944-го Рене и Алиса сочетались законным браком.

Родители Жерара, скончавшиеся в середине 1980-х годов, остались в его памяти образцом невероятного взаимопонимания и сказочной любви, хотя ее не всегда удавалось выразить словами: «Они никогда не дулись друг на друга. Наоборот. Но вместо того, чтобы сказать “Я тебя люблю”, они делали детей». В Шатору их родилось семеро[3].

Чтобы было где разместить свое потомство, пара сняла второй этаж дома номер 39 по улице Маршала Жоффра, в только что отстроенном квартале Омелон. Депардьё хорошо ладили с хозяевами, Гастоном и Меметтой Гориа, с которыми ежедневно пересекались. Иначе не получалось: на две семьи был один подъезд и общий клочок газона со стороны улицы. Квартира Депардьё состояла из трех комнат, включая две спальни.

В спальне родителей появились на свет братья и сестры Жерара: Ален в сентябре 1945 года, Элен двумя годами позже, затем Катрин в 1955 году и, наконец, Эрик и Франк. О рождении второй сестры будущий актер сохранил очень четкое воспоминание, поскольку присутствовал при родах, заменив своего отца, который в тот день был не в лучшей форме. На следующий год, когда на свет появился Эрик, он снова помогал матери до самого конца, созерцая эту сцену холодным и внимательным взглядом с высоты своих восьми лет. Эти события не останутся без последствий. «Чем больше она рожала, тем дальше меня выгоняли из детства, тем больше я взрослел», — признается позже артист. Но почему он так хотел быть рядом в столь неординарной ситуации? Ответ заключен в нескольких жестоких словах: Жерар не был желанным ребенком. В этом ему призналась собственная мать. Однажды, в минуту гнева или отчаяния, она рассказала ему о поездке, не состоявшейся из-за ее беременности, и о том, как подумывала прибегнуть к вязальным спицам. Для мальчика, только-только входившего в подростковую пору, это был эмоциональный шок, на который он отреагировал по-своему: неоднократно сбегал из дома, бродил по ночам, наблюдая, прислушиваясь, запоминая фрагменты чужой жизни и при этом выстраивая в мечтах свою собственную. Его бросало от хандры к бунту.

Дома Лилетта кроила и перекраивала тощий семейный бюджет, чтобы свести концы с концами, при этом она тоже мечтала о другой жизни, сотканной из кино и экзотических путешествий. В это время Рене, которого дети и друзья прозвали «Деде», целыми днями формовал железо на заводе за нищенскую зарплату. По счастью, у него бывали свободные часы, которые он посвящал рыбалке или работе на крошечном огороде за домом. «Всем в доме занималась моя мать, — вспоминает сестра Жерара Элен. — Не думаю, чтобы отец брал на себя хоть какие-то домашние обязанности. Никогда! Деде жил в своем мире. Надо иметь в виду, что сам он никогда не жил со своим отцом. Как иногда говорила моя мать, он жил один, словно старый холостяк». Однако этот «холостяк» время от времени добровольно становился к плите. Среди его фирменных блюд был еж, которого он готовил проверенным способом. В 2005 году, уже став кинозвездой, Депардьё раскрыл секрет этого рецепта несколько ошеломленному ведущему с канала Би-би-си: «Опускаешь его в горячую воду, а потом надуваешь насосом через задний проход, как мяч. Облепляешь глиной и запекаешь в углях. Пальчики оближешь». Перед другой аудиторией актер, являющийся также автором книги собственных кулинарных рецептов, будет вспоминать (чтобы пресловутый печеный еж не встал поперек горла) о том, как хорошо «Деде» готовил рагу и умел соорудить из объедков превосходные паштеты и запеканки. Эти блюда появлялись на столе у семейства Депардьё во время традиционных воскресных обедов. В эти благословенные дни все члены семьи собирались за одним столом. Тут же были две бабушки, Дениза и Сюзанна, — немного медиумы, немного знахарки, хранительницы тайн, обогащавших фантазию юного Жерара, которому они однажды предскажут «умопомрачительную судьбу».

Но пока эти славные дни не настали — они тогда казались совершенно невероятными, — сыну Деде и Лилетты приходилось делить со старшим братом Аленом одну скромно обставленную спальню. Ванной в квартире не было. Все семейство мылось в тазу, поставив его в кухне на пол. Туалет находился в глубине дома. На стене в столовой висела картина маслом, изображающая охотничью собаку с куропаткой в зубах.



Как и большинство соседних кварталов, Омелон был большой деревней. Сплетен и пересудов никому не избежать, вспоминает Сюзанна Виоле, чья кузина тогда заправляла единственным баром (он же бакалейная лавка) в квартале. Она говорила: «Счета, которые Депардьё у нас оставляют, просто кошмар!» Но она же и утверждала, что Депардьё всегда возвращали долги, это была порядочная семья: «Хорошие люди. Настоящие беррийцы, которым, как и большинству многодетных семей, часто было нелегко сводить концы с концами». Деде запомнился Сюзанне довольно высоким седеющим мужчиной с неизменной кепкой на голове: «Он всегда ездил на велосипеде, перевязанном бечевками, который называл “Розалией”. Это надо было видеть! Мы общались по-соседски, не более того. Однажды Деде пришел к нам чинить машину. Был очень любезен и хорошо разбирался в этих делах. И все равно злые языки говорили, что он пьянчуга».

Жерар никогда не делал тайны из пристрастия своего родителя к бутылке. В середине 1980-х годов, в очень интимной книге, составленной в виде писем к дорогим ему людям, он говорит об этом нежно и трогательно: «Когда тебе дали понять, что формовщик им больше не нужен, ты не моргнув глазом покорно покатился под откос: стал подсобным рабочим и дошел до уборщика цехов — ты, возлюбленный железа, его трубадур. Ты не слишком из-за этого переживал, поскольку тебя оставили в покое. Вот что было главным в твоей жизни: покой. Иначе ты мог и немного перебрать. А то и много. Выходя из школы, я видел тебя на тротуаре напротив — луну в сточной канаве! При всех. Мне не было стыдно — скорее злило то, что чужие прознают кое-что о нас, о нашей семье, настолько ты приучил нас вести себя так, словно нас нет, словно мы невидимки…»

Семья Депардьё, без сомнения, жила на обочине общества, хотя бы по своему социальному статусу. «Мои родители вышли из крестьян, пережили появление среднего класса, получившего доступ к собственности, — объяснял мне Доминик М., сын еще одной соседки Депардьё. — Между этим средним классом и рабочим классом, к которому они принадлежали, существовал разрыв. Они были пролетариями. У среднего класса были принципы, некие ценности, непонятные Депардьё. Они же часто находились в пограничном состоянии. И поведение Жерара было с этим связано. В нем чувствовалось желание любой ценой вырваться из своего социального круга. В этом корень многих его эксцессов».

Со своей принадлежностью к пролетариату Деде давным-давно смирился. Именно по этой причине он и вступил во Французскую компартию, которая была тогда первой рабочей партией Франции. В ту самую компартию, в копилку которой Жерар, в начале своей актерской карьеры, тоже внесет свою лепту — в память об отце, который по воскресеньям преображался в дисциплинированного активиста, продавая «Юманите» на улицах Шатору, и для которого партия была воплощением идеи о дележе, о перераспределении богатств… Похоже, что впоследствии актер отрекся от классового сознания и благородных убеждений: став архизнаменитостью и миллиардером, начал афишировать свою дружбу с влиятельными, хотя и не всегда добропорядочными людьми. Иными словами, тогда он предпочел жить в этом мире, а не пытаться его изменить.



В период «коротких штанишек» отличительными чертами юного Жерара были недюжинная энергия и ярко выраженное пристрастие к фарсу. Порой это даже начинало раздражать его близких: братья, сестры и родители вскоре насмешливо прозвали его Тарахтелкой. Потому что он все время пукал, как шутливо похвалялся сам актер? Отчасти. Как мне объяснил один специалист по диалектам, в провинции так называли шумные мопеды. Можно себе представить, что из этих неприличных звуков зародилась страсть Жерара к мотоциклам и прочим тарахтящим устройствам…

Как только начинались длинные летние каникулы, Деде и Лилетта, чтобы хоть на немного вырваться из бытовых оков, вечного удела многодетных семей, взяли в привычку разбрасывать свое потомство по всей округе. Элен отправлялась к родственникам на юг Берри, а Жерара брала к себе тетка по отцу, жившая неподалеку. Они с мужем держали ферму и рано приобщили мальчика к тяжелым и утомительным крестьянским работам. Он научился косить, метать стога, резать свиней. Это были минуты радости и свободы для любознательного паренька, очарованного окружавшей его природой. С животными он порой вел себя как укротитель. Однажды от него досталось корове: от «случайного» удара палкой у нее заплыл глаз.

К счастью для живности, Жерара вскоре определили в школу. С осени 1952 года Депардьё-младший принялся просиживать штаны в районной подготовительной школе, а два года спустя присоединился к братьям и сестрам в начальных классах. «Ален был послушным, серьезным мальчиком, не таким неуемным, как Жерар. Элен была очень красивой и тоже гораздо менее шумной, чем ее младший брат», — вспоминает Доминик М. Бывший однокашник Депардьё, ставший сегодня генеральным директором крупной международной компании ВТР, сохранил разрозненные воспоминания о своем детстве в Шатору, о родном доме, скромном, но уютном, находившемся тоже на улице Маршала Жоффра, и о государственной школе, которую он посещал в середине пятидесятых годов. Ее тогда недавно построили, в ней были просторные классы. Директор, Роже Люка, сам вел несколько предметов. Под его началом работало с полдюжины учителей, в том числе «отец Дюран». Несмотря на свое прозвище, он не был монахом, зато являлся очень строгим преподавателем. «Его методом было бить по рукам линейкой — вернее, указкой, — которую он пускал в ход, когда мы делали ошибки, — вспоминает Доминик. — Такая тогда была педагогика. Более того, Дюран еще и жил в нашем районе».

По собственному признанию, Жерар не проявлял особенного рвения к учебе. Он делал, что велят, но не более того. Хотя он и не входил в число самых блестящих учеников, но и отстающим тоже не был. Однажды он даже стал первым в классе. Потом был аттестат — тогда им очень дорожили. Жерар получил его в 1962 году — «без балды»! Юному грамотею тогда шел четырнадцатый год — в этом возрасте обязательное среднее образование заканчивалось. Так что не надо верить заявлениям «звезды» о том, что он уже в двенадцать лет покинул парту. Подтасовка фактов, чтобы придать красочности образу бунтаря в коротких штанишках?

Несмотря на эти успехи, Жерар с годами создал себе репутацию отъявленного бузотера. Это был его способ бороться с учебной скукой. Разве можно было сравнить школу с захватывающими спортивными состязаниями, например, со знаменитой велогонкой «Тур де Франс», с героями которой он себя отождествлял? «Там были Бобе, Анкетиль и Пулидор. Впрочем, во мне всегда было больше от Анкетиля, чем от Пулидора. Люблю дерзость. Я не обязательно должен быть первым, но ненавижу быть вторым[4]. Пусть лучше последним. Первым или последним, как в школе».

И все-таки от школы у него остались кое-какие приятные воспоминания, связанные по большей части с уроками физкультуры. «Каждую неделю наши классы объединяли, — рассказывает Доминик М. — После нескольких забегов мы состязались в метании мяча. В этом силовом упражнении Жерар нас всегда опережал. Однажды чуть до беды не дошло: какой-то малыш очутился рядом, и мяч угодил ему в голову. Вызвали «скорую», чтобы оказать первую помощь и определить характер повреждений. Жерар сильно расстроился, потому что, понятное дело, у него это вышло не нарочно».



Жерар действительно был здоровяк: в двенадцать лет весил 70 килограммов при росте 1 метр 75 сантиметров. «В двенадцать лет он выглядел на шестнадцать. В четырнадцать — на восемнадцать», — до сих пор с восхищением вспоминает его бывший одноклассник из Шатору. Будущий артист опережал ровесников и в других видах спорта, например в плавании: он каждый четверг ходил заниматься в муниципальный бассейн соседней коммуны Деоля. И там Жерар тоже отличился, прыгая с трамплинов разной высоты. Эти его выступления говорили о редкой жизненной силе и большой жажде жизни, к которым не могли остаться равнодушными девочки из группы. Кстати, в бассейн специально ходили «кадрить»; для Жерара это было идеальное место для флирта, подцепить девчонку для него было легко и просто, что порой вызывало зависть со стороны его товарищей, чье жгучее стремление удовлетворить позывы едва развившегося тела не встречало такого же отклика. «Это был великий обольститель, но он никогда не прибегал к насилию, чтобы добиться своей цели, — подчеркивает Доминик М. — При всем том он не был и чистым романтиком. Он заявлял о себе и вел себя с девушками как мужчина». Вот каким был беспроигрышный метод, разработанный его тогдашним дружком: «После короткой прелюдии он попросту увлекал свою пассию к душевым кабинам и делал там с ней что полагается. Вот бабник! Но и это нас скорее восхищало».

По вечерам, когда чувственные влечения были уже более или менее удовлетворены, маленькая компания шаталась по улицам Омелона, играла в футбол или отправлялась воровать клубнику с огородов неподалеку. Разумеется, Жерар участвовал в таких вылазках, которые неизменно заканчивались увлекательным бегом наперегонки с хозяевами.



С возрастом сын Деде понемногу забросил своих товарищей по школе ради новых приятелей, с которыми познакомился, бродя по городу. Предоставленные по большей части самим себе, эти подростки имели разные корни: цыган Трюшо, алжирец Тити, всегда одетый в белое, Милу, который вскоре умер от цирроза, и, наконец, Джеки Мервей по прозвищу Лемми — возможно, названный так в честь Лемми Кошена, знаменитого героя пародийных триллеров Питера Чейни, которого сыграл в кино Эдди Константин. «На самом деле он больше напоминал Роберта Митчема и ходил вразвалочку, как он», — поправляет актер Мишель Пилорже, который не раз встречал Лемми на своем пути и поскорее отходил в сторону: как и Жерар, Мервей был глыбой, возле которой лучше не отираться. Это подтверждает и сам Депардьё: «Вдвоем мы были той еще парочкой. Лучше с нами не связываться. Мы нередко дрались с соперничающими ватагами на народных гуляньях. Люди чаще всего считали его хулиганом. А для меня он был бунтарь и прежде всего — верный друг».

Был ли Мервей хулиганом или бунтарем, только они с Жераром стали не разлей вода. Каждый вечер подростки до поздней ночи шатались по злачным местам Шатору. Раз или два в неделю они наведывались в темные зальчики кино, отдавая предпочтение «Аполлону». В том году все ходили смотреть фильм «Бунтарь без причины» с Джеймсом Дином. Жерар был заворожен молодым американским актером и мечтал стать похожим на него — в жизни, а не в профессии; ремесло актера в его мире тогда казалось чем-то недостижимым.

Отдавая предпочтение американскому кино, он не пренебрегал и французскими фильмами. Ему нравились ранние комедии Жана Пуаре и Мишеля Серро, приключенческие ленты с Жаном Маре. Любовь к кино не вводила его в большие расходы: каждый раз он умудрялся просочиться в зал со служебного входа. К той же уловке он прибегнул, когда впервые попал в театр — смотрел «Дон Жуана» в исполнении Жерара Дезарта и актеров Буржского театра, разместившегося в здании первого во Франции Дома культуры. В тот день наш безбилетник тоже прошел с черного хода, ощупью. Вдруг вспыхнул свет, и Жерар обнаружил, что находится на сцене. Он быстро спрыгнул оттуда и как ни в чем не бывало уселся в партере.

Подобные «культурные» приключения стали для омелонского хулигана источником вдохновения. Не имея возможности воспроизвести ключевые сцены из «Бунтаря без причины», Жерар целыми месяцами упражнялся в мелком воровстве и так набил руку, что получил известность и признание как «король фарцы» у своих американских приятелей.



Американцы? Они маячили на горизонте Жерара с ранних лет. Весной 1951 года, в разгар холодной войны, они развернули в Шатору крупную военную базу под эгидой НАТО. В городе тогда работал авиастроительный завод фирмы «Дассо», в Мартинри была взлетно-посадочная полоса. Создание военной базы в столице департамента (городке с 20 тысячами жителей) не осталось без последствий: для обслуживания гарнизона (семь тысяч солдат) были наняты почти столько же гражданских из французов. Просто подарок для местных работяг, которых привлекли к строительству военного городка, казарм и частных домов!

Хотя прибытие янки нарушило провинциальный покой, другие, более яркие последствия этого события не были лишены обаяния. Юные жители Шатору открыли для себя попкорн, жвачку, гамбургеры, арахисовое масло, джинсы, тенниски, рок-н-ролл и роликовые коньки. Для Жерара это стало настоящим откровением: «Джи Ай[5] пахли иначе, чем мы, их свобода отличалась от нашей. Все у них было другим, даже стрелка на брюках. Там были девятнадцати- и двадцатилетние парни, от которых приятно пахло хлорофиллом (Америка — это хлорофилл), они ели сэндвичи с яйцом. До того мы ни разу не видали, чтобы в сэндвич клали омлет, нам это казалось чудесным — просто здорово!»

Отпрыск Деде и Лилетты чувствовал себя как рыба в воде среди новых «завоевателей». Он сошелся с ними довольно тесно, потому что мог кое-как объясняться по-английски, выучив несколько слов у своих американских приятелей-подростков, которые, с позволения родителей, тайно проводили его на базу — не для того чтобы дурачиться, а на роллердром. «Я прятался в багажнике машины, и американцы говорили мне: “Жерар, get down[6]”. Проехав через пост охраны, я разгибался и шел кататься на роликах».

Но этих развлечений хватило ненадолго. Вечно старавшийся раздобыть денег пацан вскоре понял, какую выгоду сможет извлечь из вопиющего достатка и роскоши, которые его окружали, выгоду в виде звонкой монеты, получаемой путем мелкой спекуляции — рубашками, сигаретами, алкоголем и т. д. Продукты он доставал, подделывая американские продовольственные талоны, и перепродавал за двойную или тройную цену. Дело оказалось доходным: приносило полторы тысячи франков каждую неделю, по тем временам — целое состояние, ведь месячная зарплата Деде составляла 1200 франков… Кто были его клиенты? Хозяева ночных клубов или постояльцы отеля «Фазан», одного из лучших заведений в городе. «Днем я играл с детьми, а по вечерам был в клубах с их родителями. Продавал им магнитофоны, ружья, “браунинги” с воздушным охлаждением. Люди с ума сходили».

Деловые встречи начинающий бизнесмен назначал также в баре «У Джимми», расположенном прямо напротив городской тюрьмы. Его хозяин, несмотря на свое прозвище Joe from Maine[7], был родом из Канады и, естественно, говорил по-французски. Местечко было популярное. Джо даже сетовал на это, когда, перебрав горячительного, его посетители затевали потасовки. Для Жерара это был праздник, он тоже работал кулаками: «Я был там и не думал убегать, когда начинались драки. Я охлаждал их огнетушителем. Все лупили друг друга. Золотые были времена! Я дубасил Джи Ай под музыку Пресли…»

Оправившись после силовых контактов, Жерар возвращался к серьезным вещам: своим махинациям. Когда спрос превышал предложение, ему не оставалось ничего другого, кроме как обратиться за помощью к членам своей компании. Каждый знал, что ему делать, и все шло без сучка без задоринки — по меньшей мере до тех пор, пока одного из них не задержал полицейский патруль. В багажнике его машины сыщики обнаружили десятки сигаретных блоков и несколько ящиков с бутылками виски. Жерара тоже задержали, ему пришлось объясняться в прокуратуре. Ему это было не впервой: «Мне уже приходилось иметь дело с правосудием и полицией из-за драк. Но теперь уже встряла таможня!» Таможенники были раздосадованы, поскольку обыск в доме Депардьё ничего не дал. Для Жерара это был просто подарок, он все отрицал, однако выпутаться ему не удалось: «Они упекли меня за решетку на три недели за угон машин и вооруженные налеты!..»

Во время отсидки неугомонный юнец общался не только с преступниками. Его случаем заинтересовался штатный психолог следственного изолятора. Во время одной из бесед он удивил Жерара неожиданным предложением: «Тебе бы надо стать скульптором». «Я посмотрел на него, думая, что он издевается, и ответил, что надо уметь рисовать, лепить, на что он возразил: “Этому учат”. Я-то думал, что все дается от природы, что научиться ничему нельзя, что мне придется стать формовщиком, как отец! Но он был прав… В тот день он, возможно, спас меня, вытащив из преступной среды».



Осознав, чем рискует, Жерар стал учиться на печатника. Каждую ночь в типографии печатали газету для американцев «Sabre and Blade»[8]. Он отработал там два месяца, а потом продолжил обучение у другого хозяина. «Я работал как вол. Мог поднимать огромные бобины — силенок хватало. Сперва тебя учат ремеслу, а потом эксплуатируют. Я выполнял работу одного рабочего. Когда я увидел, что они хотят уволить его, а меня взять на его место, я ушел, понятное дело».

Отдушиной для парня стали вылазки в отдаленные уголки Франции. Сначала он уехал на берег Бискайского залива, в Аркашон, где его приняла одна семья из Шатору. Затем его занесло на Лазурный Берег, где удалось устроиться работать на частном пляже Ла Бокка в Канне, в двух шагах от набережной Круазетт и Дворца фестивалей — тогда он еще и представить себе не мог, что в один прекрасный день поднимется по ступеням знаменитой лестницы. Правда, в те времена он мечтал вовсе не о кино с фестивальной мишурой: «Я хотел стать коммивояжером. Ездить по стране, разговаривать с людьми. Я восхищался коммивояжерами. Они приходили к моей матери, и она, оробев, покупала у них узлы с какими-то вещами, которые приходили в совершенную негодность еще до того, как она выплачивала их полную стоимость… Но их любили, они были “путешественниками”…»

От этих странствий у Жерара остались воспоминания о встречах и полезном опыте, смешанные с бесценным ощущением свободы, сопровождавшейся усталостью: «Иногда мне было жалко себя, когда я путешествовал автостопом и стоял на дороге совсем один. Скоро вечер, ночь, сумерки; тебя бросает в жар, в тоску; говоришь себе: “Вот черт, уже стемнело, и дождь начинается”. Всплакну тогда чуток. Приятно было на какое-то время почувствовать себя Золушкой». Золушкой — или Мартином Иденом из романа американца Джека Лондона, чьи приключения привили ему умение выкручиваться и внушили закон: выживает сильнейший. Во время второго пребывания на Лазурном Берегу ему пришлось постоять за себя, когда он работал в кафе «У Лулу», которое посещали клиенты со странностями.

Ради денег он порой вступал в связь с женщинами, искавшими приключений. По крайней мере так он рассказывал Доминику М., бывшему товарищу по школе. «В последний раз, когда я его видел, он вернулся из Канна, где отработал сезон на пляже. Он похвалялся, что трахал “старушек”. Как жиголо. Он много об этом говорил». Жерару тогда было шестнадцать. Одинокий мальчик — как смог бы он устоять перед очарованием курортных романов? А женщин он перевидал уже немало. Его чувственным воспитанием занимались в основном две проститутки, Мишель и Ирен, о которых он до сих пор вспоминает с волнением. «Это были девушки, получившие хорошее буржуазное воспитание в монастыре; сначала они сбегали из дома, а потом очутились на панели, но высшего разряда: работали в машине марки “Лянча Флорида”». По его же признанию, ему не исполнилось еще и шестнадцати, когда подружки согласились приютить его у себя, окружив лаской и знаками внимания. Любезные хозяйки чаще всего принимали своего юного протеже в привокзальном отеле «Берри» или в своей уютной квартирке в Бель-Иле, у озера. Талантливые покровительницы оставили по себе память в виде двух татуировок на левой руке: первая представляла собой путеводную звезду, а вторая — сердце с подписью «Любовь и Ненависть». Позже Джеки Мервей добавит к ним свою наколку в виде змеи, обвивающей кинжал, что означало: «Неутолимая месть».

Жерар, в восторге от этих одновременно мужественных и нежных символов, отблагодарил своих щедрых покровительниц оказанием кое-каких мелких услуг, например, вел их хозяйство или завлекал клиентов. Когда кто-то из них распускал руки, а то и применял силу, они звали на помощь своего юного «кота». Тот врывался с угрожающим видом и с лопатой для угля в руках — обычно этого хватало, чтобы успокоить самых буйных.

Жерар часто околачивался в привокзальном квартале Шатору. Ему нравились его сомнительная атмосфера, его подозрительные обитатели. В то утро он возвращался с «вахты» и уже был недалеко от дома, как вдруг повстречал своего друга Мишеля Пилорже. Красивый синий костюм, белая рубашка, галстук бантом — Мишель был «мальчик из хорошей семьи», его отец работал врачом. Ребята познакомились годом раньше при не совсем обычных обстоятельствах. «Однажды вечером я ждал подружку возле лицея, и вдруг вижу этого парня в боксерских перчатках, — рассказывал мне Пилорже. — Он возвращался из спортзала, где тренировался в первом среднем весе. Я смотрел на него. Он резко спросил, чего я на него уставился. Мне стало не по себе. Он очень высокий, внушительного телосложения. На следующий день мы встретились у кафе в центре города и подружились. Он был мордоворотом, но чем-то к себе притягивал».

Мишель не замедлил представить нового друга своим родителям, не совсем типичным буржуа. Его отец Даниель Пилорже, выходец из небогатой среды, был самоучкой и пробился во врачи собственным упорством. У него была гражданская позиция: уже несколько лет помимо занятия профессиональной деятельностью он боролся за независимость Алжира и посвящал много времени и сил обездоленным детям. Он усыновил несколько детей, родившихся в нищете; добрые обыватели из Шатору быстро прозвали его «красным доктором». Ничего удивительного, что присутствие Жерара среди знакомых его сына было приятно добросердечному врачу. «Жерар очаровал моего отца, который видел в нем силу, способную вырваться из своей среды, — говорил мне Мишель. — А тот однажды заявил с вызовом, но по-дружески моему отцу, который тогда владел фермой в сотню гектаров: “Доктор, когда-нибудь я куплю ваши земли!”»

Встреча на вокзале Шатору была короткой. Мишель, который был тремя годами старше, сообщил Жеже, как он ласково его называл, что уезжает в Париж, где уже несколько месяцев посещает курсы театрального искусства. До сих пор Жерар даже не подозревал об увлечении своего друга театром. «А где ты живешь в Париже?» — спросил он, вдруг заинтересовавшись. Пилорже объяснил. Потом добавил: «Приезжай, когда хочешь». Эта идея пришлась по душе завзятому бродяге, но здравый смысл взял верх: «У тебя деньжат не найдется?» Мишель щедро отвалил ему половину своих сбережений (пять франков) и повторил: «Приезжай, а там посмотришь. Если не заладится, вернешься в Шатору».

Был конец осени 1964 года. Уверенный в том, что ему пора отчаливать из родного города, Тарахтелка взял еще несколько недель на размышление, а потом тоже вскочил в поезд, увезший его в столицу. Он сделал свой выбор — выбор свободного молодого человека, не знающего, что ждет его впереди, но жаждущего взять у жизни реванш. Это было начало незаурядного пути.

Глава вторая

Ватага Коше

Новый город, новая жизнь. Жерар сначала думал, что в Париже он и сам проживет. Но после нескольких недель мучений, без гроша в кармане, он в конце концов воспользовался приглашением своего друга Пилорже и явился к нему на улицу Гласьер. Квартира семьи Пилорже, расположенная напротив доминиканского монастыря, в котором сегодня размещается отделение ЮНЕСКО, была не роскошной, но достаточно просторной, чтобы принять еще одного постояльца. Там Жерар застал самого Мишеля, его брата Робера, студента-медика, и одного из их приемных братьев Жака. «Квартира была трехкомнатная, — вспоминает Пилорже, который сейчас снимается в одной из главных ролей в знаменитом детективном сериале “Наварро”[9]. — Робер и Жак занимали по комнатушке, а мы с Жераром жили в гостиной, спали на раскладушках. У нас все было просто. Поначалу Жерар постоянно ночевал у нас, но со временем стал находить и другие пристанища. Он был удивительный человек. Подружился с кучей народу. То там переночует, то здесь. Чаще всего у девушек. Он нередко заглядывал и к своему брату Алену, приехавшему в Париж учиться на архитектора, чтобы перехватить у него немного денег. Я жил на деньги, которые присылали мне родители. Лопали макароны, зашибали нехило. Дешевое вино и пиво». Короче, то была ненапряжная жизнь среди приятелей, сфера интересов которых совершенно не пересекалась с той, что до сих пор была известна Жерару: «Они много читали, рассказывали друг другу о прочитанном, беседовали по-настоящему. Они писали стихи, рассказы…»

При посредничестве все того же Пилорже Жерар вскоре узнал о существовании курсов Шарля Дюллена — школы, из которой вышло немало актеров и актрис, познавших успех. До 1963 года ею руководил Жан Вилар; теперь же школу, объединившуюся с Народным национальным театром, возглавил Жорж Вильсон, известный актер. Вокруг него сплотилось множество столь же прославленных преподавателей: Жорж Рикье, Жан-Луи Трентиньян, Жан-Пьер Даррас и Люсьен Арно. Последний и принимал экзамен у юного Депардьё в небольшой классной комнате под лестницей дворца Шайо на площади Трокадеро. В тот день кандидат в актеры чувствовал себя не в своей тарелке. Удивленный скованностью ученика, Арно потребовал, чтобы тот, прежде чем подавать заявление, что-нибудь прочитал. Выбор Жерара пал на одну басню Лафонтена. Вернувшись на улицу Гласьер, он добросовестно принялся ее учить, уверяет Пилорже. Но на следующий день его выступление попросту сорвалось. Жерар оказался неспособен выговорить текст. Арно дал ему еще один шанс в виде импровизации на тему смеха. Жерар расстарался. Пилорже, присутствовавший при этом, рассказывает: «Он поднялся на сцену, оглядел всех присутствующих, словно смотрел кино, и вдруг стал смеяться. Его смех оказался настолько заразительным, что все захохотали». Однако Жерар не пожелал развить этот относительный успех, поскольку не был убежден, что эта дорога для него. К тому же его вскоре призвали в армию.

Говоря начистоту, бывший «жиган» из департамента Эндр вовсе не горел желанием отправиться на полтора года служить вместе со своими ровесниками-призывниками (тогда служба по призыву была обязательной). Конечно, его положение в обществе было настолько неопределенным, что в данном случае казарму можно было бы считать временным пристанищем, с гарантированными крышей над головой и куском хлеба. Но ему намекнули, что военные заведения и принятые там порядки не способствуют раскрытию личности того, кто в них пребывает. Уклониться? Да, но как? Об отсрочке и речи быть не могло: она существовала только для студентов и учащихся консерватории. Отказаться от службы по религиозным причинам? Уж больно это сложное дело. Еще более рискованным было дезертирство. А почему бы не «откосить» по медицинской линии? — надоумили его приятели с улицы Гласьер; они же объяснили, как заполучить нужную справку от врача. Кто окажет такую любезность? Мишель Пилорже вспомнил про одного психиатра, друга семьи. Когда к нему обратились, он, ни слова ни говоря, согласился выписать драгоценную справку, засвидетельствовав, что молодой Депардьё страдает «патологически повышенной эмоциональностью».

Но радоваться было рано. Почтенное военное ведомство знало уклонистов и симулянтов как облупленных и даже предусматривало их обследование в больнице. Жерару надлежало немедленно явиться в госпиталь при казарме имени Морица Саксонского в Блуа. Призывник не мог отказаться от приглашения под страхом насильственного привода, то есть в сопровождении двух жандармов. И вот наш герой вынужден был явиться один, в указанный день и час, в заведение самого сурового вида. Один? Вообще-то не совсем, как рассказала мне Мишель Подрозник, одна из его тогдашних подружек: Жерар приехал на воображаемом мотоцикле, изображая его тарахтенье. «Ему нужно было во что бы то ни стало сойти за психа. Для великого лицедея, которым он вскоре стал, это было легко. Так что он изображал придурка, не слезающего со своего мотоцикла, издавая губами соответствующие звуки. Он “проехал” по коридору, ворвался в санчасть и кабинет главного врача, постоянно рыча: дрын-дын-дын-дын… Его обследовали целую неделю и в конце концов выдали освобождение по худшей из категорий». Для талантливого симулянта это был успех, однако он еще понятия не имел, какими последствиями грозит его новый статус. Отныне ему был закрыт доступ, например, ко всем руководящим постам, в частности, на государственной службе. Конечно, мы знаем, что Жерар не имел к этому тяги. Зато его приписное свидетельство на долгие годы лишило его возможности сесть за руль. Все автошколы отказывались его принимать, а уж тем более выдавать права. Возможно, именно этим объясняется его пламенная страсть к… мотоциклам.

Избавившись, таким образом, от выполнения своей священной обязанности, Жерар продолжал вести богемную жизнь, которая часто приводила его в такие места, где смешивались представители всех слоев общества. Ему нравилось возникающее при этом ощущение бодрости и волнения, нравилось слушать истории из жизни; его словно что-то толкало навстречу людям. Это была его манера создавать себя, развиваться — завязывая связи, встречаясь со множеством людей во время ночных блужданий или хватаясь за всякую случайную работу, чтобы как-то перебиться. Работа торговым агентом оставила о себе кое-какие трогательные воспоминания: «Я продавал мыло, которое делали слепые, и линзы для телевизоров в окрестностях Блуа. Нужно было продавать, но в то же время я был неубедителен. Я пытался сказать себе: помогать слепым — дело хорошее, ведь это может принести им денег. Вот только денег не поступало, и чаще всего на меня спускали собак. Но однажды я нарвался на больных на всю голову, на отчаявшихся; они хотели меня усыновить. Это была парочка пенсионеров, они показали мне свои дипломы: он был врачом во Французском легионе. Его жена жила с ним, в небольшом домике в пригороде Мо. Они не желали меня отпускать, просили: “Вернись к нам. Возвращайся, Жерар”. Я говорил: “Нет, мне нужно торговать, потому что у меня мало денег”. Помню, тогда номер стоил шесть франков. Я ушел. Как захватывающе было смотреть на чужую жизнь. Моим учебником были другие люди».



По правде сказать, до сих пор круг его чтения ограничивался романами-комиксами, до которых его мать была большая охотница: «Меня это очень волновало: застывшая картинка, небольшой текст в кружочке, взгляды. Я обожал любовные истории. Очень был сентиментален!» Но вскоре перед ним открылись иные миры, начиная с мира фантастического реализма (Лавкрафт, Эдгар По) и кончая французскими журналами типа «Планеты», основанной на волне успеха книги Луи Повеля и Жака Бержье «Утро магов»[10]. Эти книги распаляли его воображение и возбуждали любопытство. Именно тогда он взялся читать «Песнь земли» Жана Жионо[11], посмотрев ее экранизацию, сделанную Марселем Камю, в которой снялись Харди Крюгер, Шарль Ванель и начинающая актриса по имени Катрин Денёв. Потом настала очередь «Рассказа русского паломника» — безымянного произведения, повествующего о любви к жизни; оно попало Жерару в руки, когда тот начал регулярно посещать парижскую соборную мечеть — просто потому, что ему нравилось слушать чтение Корана: «Это красиво».

Здание мечети находилось на улице Жеффруа-Сент-Илэра, в Пятом округе, неподалеку от Ботанического сада. Он любовался колоннадой перистиля, делавшей молитвенный дом похожим на Альгамбру, стал завсегдатаем знаменитых турецких бань, где звучала мелодия «Чай вдвоем»[12], насвистываемая Бурвилем и Луи де Фюнесом в «Большой прогулке», которую Жерар Ури снял в том же самом 1965 году. «Жеже любил это место и часто отправлялся туда один или со мной, — вспоминает Мишель Пилорже. — Однажды на выходе нас поджидал приятель, английский актер Вернон Добчефф. Он не удержался, чтобы не выдать нам со своим британским акцентом: “Ну как, поимели друг дружку?” Он пошутил, поскольку ни у Жерара, ни у меня даже в мыслях ничего такого не было… Мы были очень стыдливы, со всеми предрассудками мальчиков того времени. На самом деле атмосфера турецких бань погружала нас в мечты. Особенно Жерара, который был по-своему поэтом, мистиком, что обнаружилось много позже, когда он стал выступать с чтениями Блаженного Августина».

В нем была любовь к священному, но не только, продолжал Пилорже, открыв мне еще одну неизвестную грань «Жеже». По вечерам, вернувшись в квартирку на улице Гласьер, они предавались другой страсти — спиритизму и столовращению. Послушайте этот поразительный рассказ: «Это увлечение передалось нам от Боба и Роланда — артистов мюзик-холла, которые долгое время выступали в “Лидо”. Вместе с ними мы впервые услышали об Аллане Кардеке[13], очень известном спирите XIX века. Желая узнать о нем побольше, они показали нам его надгробие в форме дольмена на кладбище Пер-Лашез. Потом предложили устроить сеанс, и мы так и сделали у меня дома». Для сношений с потусторонним миром Пилорже выбрал круглый туалетный столик, стоявший в квартире, и не ошибся. «Нам часто удавалось вступить в контакт. Это было потрясающе. Как только Жерар садился за стол, все получалось. Он был настоящим медиумом. В нем было нечто, не относящееся только к силе и уму, находившееся за гранью. Это и есть спиритизм. По крайней мере так было до последнего сеанса, во время которого мы задали ритуальный вопрос: кто здесь? Отвечать выпало Жерару. Я этого вовек не забуду. Он стал называть по буквам: Д-Ь-Я-В… Потом вдруг остановился и резко пнул ногой стол. Он ужаснулся посланию, которое получил. Хотя он всегда был убежден, что души мертвых живут и после погребения, никаких разговоров с самим Дьяволом для него быть не могло. С того дня мы больше не устраивали сеансов».

Депардьё никогда не упоминал в печати об этих необычных сеансах общения со сверхъестественными силами. Боялся показаться смешным? Опасался подвергнуться, из-за своей особенной чувствительности, действию метафизических вихрей? Как бы то ни было, интересно сопоставить эти опыты с тем, что актеру придется пережить во время некоторых съемок. Один такой случай был связан с ролью аббата Дониссана, героя романа Жоржа Бернаноса[14] «Под солнцем Сатаны», которого он — блестяще! — сыграл под руководством Мориса Пиала в одноименном фильме. Все помнят ключевую сцену, в которой аббат (Депардьё) встречается с барышником (Сатаной) в исполнении Жан-Кристофа Буве. Не менее странные вещи происходили пятнадцатью годами раньше, в 1971 году, во время съемок фильма «Встреча с радостной смертью». Этот фильм, поставленный сыном Луиса Бюнюэля Хуаном, рассказывает о злоключениях семьи, ставшей жертвой таинственных «барабашек». В сценарии, написанном Бюнюэлем и Пьер-Жаном Ментинье, есть всё: мрачный скрип, летающая мебель, падающие камни, ледяные сквозняки. Дьявольские проявления? Режиссер и Депардьё (исполнитель главной роли) сами столкнулись со странными явлениями в доме в Сен-Реми-ле-Шеврез, служившем местом съемок. «Однажды мы снимали в глубине парка и увидели одинокого человека, который играл на скрипке под деревьями, — вспоминает Хуан Бюнюэль. — В другой раз, когда я разъяснял сцену, в которой герой обжигается, окунув руку в кипящий суп, Жерар побледнел как полотно. Он рассказал мне, как одна из его деревенских теток однажды вечером окунула руку в котелок, помешивая варившийся там суп. Когда она вытащила руку, та была страшно ошпарена. И вот теперь это написано в сценарии!»



Был ли это полтергейст? Речи о нем не шло той осенью 1965 года, когда чертенок Депардьё опять решил заняться театром. Некоторые друзья уговаривали его снова поступать на театральные курсы. Жерар согласился. «Сначала инстинктивно, чисто по наитию», — утверждал он позже. Друзья? Их было трое, и все трое носили имя Мишель: Арройо, Муйрон и, разумеется, Пилорже. Арройо тоже был родом из Берри и только что поступил на курс Жан-Лорана Коше, бывшего штатного актера «Комеди Франсез» — прославленного «дома Мольера». Частная школа Коше, разместившаяся в здании театра Эдуарда VII, быстро стала пользоваться популярностью среди потенциальных актеров, поскольку была одной из самых доступных в столице. 60 учеников платили всего по 420 франков в месяц за право работать под руководством Коше 16 часов в неделю. Среди них — сын Деде и Лилетты; он еще не знал, что здесь его ждет встреча, которая определит весь его жизненный путь.

Коше встретил парня из Шатору с любопытством, но без настороженности, несмотря на его своеобразный вид: длинные волосы, валенки и бесформенные брюки. «Он был невероятно худой, отчего казался высоким, — рассказывал мне Коше, с трудом скрывая волнение при воспоминании о юношеском очаровании своего гостя, о той дикой красоте, которая должна была расцвести пышным цветом. — Просто античная статуя. Ему нравилось производить впечатление на собеседника, даже бахвалиться, но это все наносное. Он обладал огромной чуткостью, огромной деликатностью. Это был редчайший человек, редкой проницательности. Его жадность к учебе меня поражала».

В школе Коше Жерар быстро нашел новых друзей. Его однокашников звали Анн-Мари Кантен, Эвелина Пажес, Пьер Андрие и Элизабет Гиньо (его будущая жена). Миниатюрная светловолосая женщина, четырьмя годами его старше[15], тоже была заинтригована непохожестью этого юноши на других: «Он был совершенно уникален. В нем была некая грубая подлинность, без всякой гнили». Со своей стороны, Жерар не остался безучастен к очарованию Элизабет — «козявки в сорок два кило, которая знает, чего хочет». Однако ему пришлось выждать некоторое время, прежде чем открыться в своей страсти этой «козявке». Элизабет тогда жила вместе с одним ирландским художником, Сэмом Уолшем, другом Фрэнсиса Бэкона — автора портретов нескольких знаменитостей того времени, в том числе писателей Симоны де Бовуар и Сэмюэла Беккета. Параллельно с занятиями в театральной школе молодая женщина серьезно работала над диссертацией по психологии.

Только через три долгих года между молодыми людьми понемногу завязался серьезный роман. Пилорже, с которым Депардьё делился своими переживаниями, вспоминает: «В один весенний день она остановила свой выбор на Жераре. Незаметно для чужих глаз. В тот день мы все вместе работали в театре. Позже он поехал на Ибицу, где Элизабет проводила каникулы, и можно сказать, что он тогда ее в буквальном смысле похитил. Между ними существовало некое сильное притяжение, и в то же время они дополняли друг друга. Она приносила ему ясность, в которой он нуждался. Именно она дала главный толчок его карьере». Депардьё первый признал, какую важную роль сыграла тогда Элизабет в определении его призвания: «Когда она познакомилась со мной, я мало что знал. Это она меня всему научила — манерам, воспитанности… По сути, она позволила мне выразить все, что я носил в себе, не зная того… Без любви и терпения Элизабет не было бы Депардьё-актера…»

Однако предстояло еще немало потрудиться, чтобы довести до совершенства дарования, которые ему суждено было в себе открыть. Этот великан, затянутый в джинсы и тенниски, по-прежнему «мычал» текст, отмечает Коше, которому приходилось постепенно ставить ему голос, обучать интонированию реплик, жестикуляции. Чтобы приобщить своего подопечного к ремеслу и дать ему возможность попрактиковаться, наставник предложил Жерару роль Нерона в «Калигуле» Альбера Камю. Ученик оказался в замешательстве: он ничего не знал об этом историческом персонаже и его кровавых причудах. «Это был римский император и псих», — объяснили ему вкратце. «Ладно, это я понимаю. Но почему он говорил то-то и то-то?» Жерару потребовалась одна бессонная ночь, чтобы выучить наизусть свою роль, а потом было представление, которое чуть было снова не закончилось катастрофой: один неловкий жест — и он сломал стул, на который должен был сесть его партнер, друг и помощник Пилорже.

Оправившись от потрясения, ученик продолжил упорно трудиться и выступать перед товарищами, несмотря на идущий изнутри страх перед сценой, не дававший ему четко выговаривать слова. Мешали и явные пробелы в образовании. Например, когда Коше попросил его выучить монолог Пирра, Жерар, никогда не слыхавший о знаменитом мифологическом герое из «Андромахи» Расина, на мгновение подумал, что тот оговорился, однако не посмел возразить и записал на бумажке, как расслышал, имя, названное учителем. Когда он, наконец, прочел о приключениях царя Эпира — первого грека, бросившего вызов Риму, ему это не слишком помогло: «Я ничего не понимал в этих стихах! За словами мне мерещились образы. В слове “отпрыск” мне представлялись брызги, а “Илион” я понимал, как «или он». Я выучивал текст, потому что у меня была хорошая память, но я совершенно не понимал, что говорю».

Хотя молодой Депардьё не всегда улавливал смысл монологов, которые его заставляли учить, его ум пробудился, его жажда знаний была неподдельной, не говоря уж о его зверской работоспособности. Каждый из его учителей, сменявших друг друга, неустанно будет ему повторять: талант ни на что не годен, если над ним не работать. И привитое деревцо прижилось, превзойдя все ожидания садовников. Ибо самоучка, стремившийся к абсолюту и плененный красотой, быстро учился. Учился он, конечно, по тщательно подобранным книгам, но еще и благодаря своей особенной манере наблюдать, чувствовать и запоминать. Он впитывал образы и звуки, как губка, о которой говорил Фрэнсис Скотт Фицджеральд. «К Жан-Лорану Коше он попал совершенно неотесанным, — вспоминает Франс Рош, знаменитая тележурналистка. — Он ничего не знал. Выучил классику, не зная авторов. Но у него была незаурядная способность приспосабливаться. Обычно лишь женщины настолько обучаемы. Я никогда не встречала другого такого мужчины, как он».

Обладал ли Депардьё уже тогда удивительной способностью не только вживаться в образы своих персонажей, но и позволять «роли войти в него», как многие годы спустя отметит журналист Франсуа Шале? Близкий друг будущей звезды это допускает, отмечая, что Жерар находился в постоянном внутреннем поиске: «Жерар испытывал потребность быть любимым, стремление к признанию, оставшееся с детства; а когда ты актер, то, естественно, становишься объектом желания». Именно благодаря этому стремлению и неутомимому труду наконец-то произошел «щелчок».

Когда? После роли Пердикана в пьесе Альфреда де Мюссе «Любовью не шутят». «Я попросил его проработать одну сцену, но он выучил всю пьесу целиком!» — вспоминает Коше, который до сих пор не может прийти в себя. «“Будьте в полдень у маленького фонтана…” Мне показалось это так красиво, так свежо… И вот тут-то меня и прорвало. Унесло ввысь», — подтверждает, со своей стороны, Депардьё, который наконец-то убедился, что театр, чужими словами, понемногу возвращает ему дар речи, которого ему так не хватало в отрочестве[16]. Более того, он так объясняет глубинные причины, по которым решил стать актером: «Когда ты актер, ты можешь быть кем угодно. Вот это да! А я-то чуть не стал никем…»



Быть кем угодно? Робкому и застенчивому ученику было до этого еще далеко, когда его заставляли изучать классику французского театрального репертуара. Чтобы справиться с ролью дона Сезара де Базана в «Рюи Блазе», ему снова пришлось расшифровывать текст Виктора Гюго, только по-своему, то есть играя ситуацию, а не слова, словно выпрыгивая из своей шкуры: «Я выплескивал это из себя, словно изгонял дьявола. Выплескивал, самоочищался и в то же время наполнял себя. Персонажи горели во мне, точно в топке».

Однако мощность этой топки следовало держать под контролем, решил для себя Коше, считавший, что в обучении театральному искусству нельзя достичь полного успеха без хорошей физической формы. Как и другие его ученики, Жерар прошел обследование у Альфреда Томатиса, известного отоларинголога и психоакустика. Среди его пациентов были знаменитости Мария Каллас, Роми Шнайдер, художник Ганс Гартунг и многие никому не известные люди, к которым тогда принадлежал Депардьё. Сначала Жерар держался настороже, но понемногу начал высовываться из своей раковины под взглядом внимательного и великодушного педагога. «Он был крайне робок, замкнут, — напишет потом о нем врач. — Он хотел играть в театре, это было у него в крови, но он сомневался в себе. Он уже тогда был великаном с потрясающей мускулатурой, но его сковывал голос, который отказывался звучать. Он не мог выдавить из себя ни звука. Более того: чем больше старался, тем хуже получалось. Просто беда».

Ему измерили остроту слуха и поставили диагноз: порог восприятия звука гораздо выше обычного, особенно для высоких нот. После долгих месяцев, благодаря лечению Томатиса — «звуковому массажу» музыкой, в частности произведениями Моцарта, — его пациент заново научился говорить и исправил свои речевые недостатки. Депардьё вспоминает об этом, как о втором рождении: «Мне удавалось выдавить из себя какие-то нечленораздельные звуки, но я был неспособен закончить фразу. Томатис проверил мой слух. Я слушал звуки на высоте от 0 до 15 000 герц, тогда как для французского языка она составляет от 1000 до 2000 герц. Это нарушало мое восприятие. Он заставил меня прослушать всего Моцарта, сняв басы. Я начал говорить сам с собой и разговаривать с другими. Раньше я был летящим снарядом. Теперь я заново родился».

Параллельно Жерар научился владеть своим мощным телом и правильно дышать благодаря упражнениям и советам, которые ему давали наперебой актрисы Одетта Лор и Мари Марке, некогда входившая в труппу «Комеди Франсез», где она блистала в «Орленке», сменив в этой роли Сару Бернар[17]. На курсах Коше она вела занятия по поэзии. Обладая вулканическим темпераментом, «Манюша» (так ее звали самые близкие друзья) никогда не изменяла твердым педагогическим принципам. «Она вызывала к себе — днем или ночью — моих учеников и тиранила их, — вспоминает руководитель театра Эдуарда VII. — Только один из них сумел произвести на нее впечатление — крестьянин с берегов Дуная, столкнувшийся с капитолийской волчицей, наивный великан, обезоруживший семидесятилетнюю людоедку, которая распознала в этом великолепном хулигане повадки Прометея, — это был Жерар Депардьё».

К этим сравнениям Коше мог бы добавить Сирано де Бержерака, поскольку Мари Марке три года была большой любовью Эдмона Ростана, автора знаменитой пьесы, которую в 1990 году экранизирует Жан-Поль Рапно, отдав заглавную роль Депардьё. Актер сыграл ее великолепно и получил премию Сезар, которую тотчас отдал (возможно, в память о своей бывшей преподавательнице) в музей Ростана, открытый в доме писателя в Камбо, в департаменте Пиренеи Атлантические.



Но вернемся в Париж, где занятия на курсах Коше сменились заслуженными — или почти заслуженными — каникулами. В начале лета 1967 года Жерар с приятелями решили отправиться автостопом в Экс-ан-Прованс. Направление было определено не случайно. На выбор повлиял учитель, ставивший в этом городе «Свадьбу Фигаро» на фестивале музыкальных театров. Для будущих артистов это было откровение: их покорило знаменитое сопрано Терезы Стич-Рэндалл.

Несколько дней спустя, предоставленный сам себе, Жерар оставил друзей и один поехал дальше, на Лазурный Берег. Чтобы раздобыть немного денег, он решил вновь поработать на пляже, как в предыдущие годы. По счастливому совпадению, Коше решил отдохнуть после года напряженной работы именно в этих краях; ему это удалось — по крайней мере до прибытия нежданного гостя. Но послушаем веселый и добрый рассказ об этом неожиданном явлении:

«Мы с друзьями сняли виллу в Кань-сюр-Мер. Не знаю, как об этом прознал Жерар, но он появился у ворот во время послеобеденного отдыха. Открываю дверь — передо мной стоит он в узких красных плавках и с рубашкой под мышкой. Вошел, уселся, как у себя дома. Сделай так другой, его сочли бы нахалом, но он вел себя совершенно естественно. Он был рад оказаться здесь, а мы — рады его принять. Он решил поселиться у нас на несколько дней. Он часто опустошал холодильник, в котором было достаточно бутылок, чтобы ему стало хорошо. <…>

Забавная подробность: мы не рассчитывали на то, что будут еще гости. Жерару пришлось жить в моей комнате, и мы много разговаривали с ним, часто далеко за полночь. Доходило до того, что мои друзья — семейная пара, занимавшая вторую комнату, — начинали стучать в стенку, требуя, чтобы мы не шумели. Жерару все было интересно. Я рассказывал ему обо всем. Ничто не ускользало от его внимания: он открывал для себя целые миры».

Коше до сих пор хранит в памяти образ своего протеже, столь непохожего на других учеников, целыми днями сидевшего на одиноком утесе между небом и морем: «С пляжа можно было разглядеть колоссальную статую Родена с всклокоченными волосами и накачанными мускулами, читавшую Мариво[18], четко выделяясь на фоне солнечного неба. Это многое говорит о его личности и его ранимости. Потом, вечером, в комнате, я выслушивал горячие комментарии этого взбалмошного Тритона: “Понимаешь, учитель…”»



Вернувшись в Париж, под любовным руководством своего Пигмалиона Жерар получил первую официальную роль в театре. Вообще-то это была второстепенная роль в «Будю, спасенном из воды» Рене Фошуа; заглавную роль в спектакле исполнял Анри Тизо, уже прославившийся своими подражаниями генералу де Голлю. В этой пьесе, поставленной Коше в театре Капуцинок, говорилось о приключениях бродяги, который от отчаяния хотел утопиться, а потом его приютил добрый книготорговец. Среди персонажей был еще студент, его-то и играл молодой Депардьё, который тогда еще не знал, что через три десятка лет воплотит на большом экране образ самого Будю в компании с Жераром Жюньо. Мишель Симон, ставивший эту пьесу в 1925 году, сыграл главную роль в знаменитом одноименном фильме Жана Ренуара. По прихоти судьбы Депардьё повстречался с Симоном за несколько месяцев до его кончины в 1975 году. У актера сохранились противоречивые воспоминания от общения с этим кумиром французского кино: «Вечером нас с Далио отправили за Пьером Брассером в театр Сен-Жорж, где он играл в спектакле “Чао”. А оттуда, действительно, мы отправились в “Казино де Пари”, чтобы захватить Мишеля Симона, который каждый вечер смотрел из первого ряда представление кордебалета. Вот только вместо того, чтобы чинно вернуться домой, мы обходили бары на площади Пигаль. Чаще всего мне приходилось отвозить его домой, потому что бедняга уже не стоял на ногах. Но Мишель Симон меня недолюбливал. Он посмотрел “Не так уж плохо” — фильм Клода Горетта, в котором я играл с Марлен Жобер. Он говорил: “Какое ж дерьмо этот фильм”…»



Кстати, в том же 1965 году Жерара пригласили сниматься в кино, но успеха это ему не принесло. Студент театральных курсов познакомился через свою родственницу с Роже Ленаром, бывшим кинокритиком и выдающимся эссеистом, успевшим снять всего два художественных фильма — «Последние каникулы» (1948) с Одиль Версуа и «Полночное свидание» тринадцатью годами позже. Да, не забыть еще съемки в «Замужней женщине» Жан-Люка Годара, где он сыграл самого себя, — тогда этот фильм как раз вышел на экраны. Для своего третьего фильма (аллегории, основанной на истории жизни Сократа) Ленар искал молодого человека со внешностью битника — это слово придумал Джек Керуак для обозначения «разбитого поколения», не приемлющего реальности и находящегося в духовном поиске. Отсюда название, предложенное Ленаром: «Битник и Мажор»[19]. Это короткометражный фильм, раскадровку которого режиссер, ныне ушедший из жизни, позднее привел в одном интервью: «Я выхожу из подъезда дома № 16 по улице Турнон и вижу на террасе кафе бородача в куртке и сапогах (Жерар Депардьё) — Битника и кудрявого блондина в приталенном пиджаке — Мажора… Затем я пересекаю улицу и вхожу в лавку торговца гравюрами. Там я встречаю Жака Доньоль-Валь-кроза, самого что ни на есть настоящего социолога. Мы вместе перелистываем, обмениваясь замечаниями, две серии эстампов, посвященные двум противоположным типам, из-за которых на протяжении веков французская молодежь подразделяется на денди и богему… На террасе кафе мой Мажор теперь уже в элегантной тунике Алкивиада, отца всех снобов. Рядом — Сократ — Депардьё в обтрепанной накидке, родоначальник всех видов богемы».

После двух дней съемок на парижских улицах фильм — продолжительностью не больше двадцати минут — по невыясненным причинам так и не был выпущен. Единственная награда для Жерара — гонорар в 500 франков за каждый съемочный день. И тут не обошлось без ложки дегтя: из-за его нечеткой дикции Ленар пригласил на озвучание другого актера…

Осенью того же года, после краткой поездки на Лазурный Берег, Жерар вернулся в Париж и во второй раз попробовал свои силы на съемочной площадке: Элизабет познакомила его с Аньес Варда. Варда, автор нескольких документальных и смелых полнометражных фильмов, в том числе «Клео с 5 до 7» (1961) о блужданиях по Парижу певицы, только что узнавшей, что у нее рак, и «Счастья», получившего «Серебряного медведя» на Берлинском кинофестивале, искала молодого актера, способного сыграть битника (опять!) в истории любви под рабочим названием «Рождество Кэрол». Покоренная дикарскими глазами и достаточно затрапезным видом приятеля Элизабет, режиссер пришла к выводу, что он превосходно сыграет Игоря. «Она называла меня Игорем; она хотела, чтобы я звался Игорем… Игорь так Игорь! Итак, я был Игорем, этаким неизвестным науке зверем. С длинными волосами, да к тому же и в меховых сапогах!» — с юмором рассказывает Депардьё. Проклятие или невезение? Как и в первый раз, фильм останется незаконченным за неимением средств.

Молодой актер не держал зла на Аньес Варда, жену Жака Деми (режиссера «Шербурских зонтиков»), и даже порой оказывал ей небольшие услуги. «Время от времени она давала мне денег. Я тогда приходил к ней, пилил дрова. Присматривал за ее дочкой Розали. Подавал тарелки гостям. Вот так я и познакомился с Рене. Она сказала мне: “Вот посмотришь, сегодня придет один человек, весь седой”». В тот день Варда в очередной раз попросила его посидеть с Розали, которой было восемь лет. Вечер был уже в разгаре, когда Жерар открыл дверь гостю с гривой седых волос. Тот представился: Ален Рене. Естественно, Жерар, играя роль хозяина, отвел его на кухню и дал ему тарелку: «Она сказала, что если вы захотите поесть…» Их первое знакомство на этом и закончилось. В самом деле, Депардьё был не в курсе, что перед ним режиссер с двадцатилетним стажем, на счету которого уже несколько выдающихся произведений. Заявив о себе в 1955 году документальным фильмом «Ночь и туман» о нацистских концлагерях, человек с седой гривой снял также потрясающие фильмы «Хиросима, любовь моя» (1959) и «В прошлом году в Мариенбаде» (1961), перевернувшие классическую концепцию киноповествования.

А Францию вскоре потянуло на перевороты. Май 1968 года. Улицы, возможно, не забрали власть, но выражали свой протест. «Балаган», — отрубил генерал де Голль в начале этих событий, которые парализуют всю Францию на много недель. Несколько тысяч полицейских, «спецназовцев» и жандармов заполонили Латинский квартал, чтобы разгонять любые скопления студентов. Те устраивали импровизированные митинги на каждом углу и бросались булыжниками мостовой. Летали гранаты со слезоточивым газом. Протесты общественности не вписывались в рамки представлений о жизни сорванца из Шатору, который рассудительно решил не участвовать в волнениях, потрясавших столицу, и даже высказался о них довольно резко: «Мне это было неинтересно. Это даже не было революцией. Это было событием для буржуа — людей, с которыми я не имел ничего общего. Для образованных людей, которые умели читать, писать и говорить».

Сказано искренне. Однако студенческие беспорядки быстро переросли в протесты рабочих, порожденные социальной неустроенностью и возмущением несправедливым распределением плодов хваленого процветания. Но непонимание или смущение сына Деде можно объяснить иначе, как подсказал мне Мишель Пилорже. Бескомпромиссный Жан-Лоран Коше поставил своим ученикам ультиматум: «Если я узнаю, что кто-то из вас был на баррикадах, то выгоню его с курсов!» И поделом, шутливо продолжал Пилорже: «Коше сохранил для нас Третью республику[20]. А потом, у него были свои герои — Бразиллак[21] и ему подобные, и еще ностальгия по эпохе, с которой он так и не распрощался».

Депардьё намек понял и продирался сквозь ряды студентов и полицейских, не обращая внимания ни на тех, ни на других. По крайней мере до тех пор, пока его не зацепило локомотивом Истории. Ему не надоедает рассказывать об этом подвиге: «Однажды я подвернулся под облаву в баре. Полицейские попытались меня арестовать; я вырывался, размахивал кулаками направо и налево и в общей свалке наступил на фуражку полицейского, упавшую на пол. Меня судили за самое серьезное преступление за все майские события шестьдесят восьмого года — уничтожение фуражки! Я чудом избежал тюрьмы, но меня приговорили… к штрафу в 300 франков!»

У Жерара была и другая причина проклинать тот беспокойный период: он совпал с трагической гибелью Джеки Мервея. Узнав о несчастье, бывший хулиган немедленно выехал в Шатору, чтобы присутствовать на похоронах единственного верного друга своей бурной юности. Там ему рассказали о печальном конце Лемми: машина, которую он угнал, после бешеной езды рухнула в Эндр, водитель погиб. В голове Жерара теснились воспоминания. Настал момент, когда покойного предали земле, и тут его захлестнули эмоции. Во время традиционной надгробной речи сын Деде не смог сдержать слез. Пилорже, стоявший рядом с ним, вспоминает об этой волнующей и трогательной сцене: «Жерар плакал, плакал. Потом обернулся ко мне и сказал: “Я видел его, видел!” Я спросил: “Кого?” Он ответил: “Джеки!” “Но ты видел его гроб! — Нет, он был сверху! Он смотрел на меня и плакал! Он не хотел уходить!” Он ничего не выдумывал. Это все его мистицизм. Помните, у святого Августина: когда он начинает читать священные тексты, является Бог…» Депардьё — мистик? Возможно, но разве мог он вести себя иначе? Глубоко потрясенный, Жерар, вероятно, понял тогда, что этот скорбный день стал для него завершением целой эпохи и началом другой.



Новая эпоха открылась для актера в 1969 году съемками в двух телефильмах — «Угрозы» Жана Денеля и «Навсикая» Аньес Варда, которой решительно не везло: из-за критики в адрес военного режима, находившегося тогда у власти в Греции, ее фильм будет запрещен руководством государственного канала ОРТФ по цензурным соображениям. Едва успев утешить режиссера, Депардьё отправился на съемки нового сериала «Встреча в Баденберге», который ставил Жан-Мишель Мерис. Этот фильм не навлек на себя гнева цензуры, впрочем, и телезрители к этой истории на розовой водичке остались равнодушны. Жерар играл там главную мужскую роль — Эдди Бельмона, справившись с ней весьма прилично. Вместе с ним снимались другие дебютанты: Шарль Мулен, Мартина Редон (жена режиссера Ива Буассе), Даниель Эмильфорк, Рюфюс и Ромен Бутей.

Подружившись с Жераром, Бутей, молодой бунтарь-интеллектуал, предложил ему вступить в труппу «Кафе де ла Гар» («Привокзальное кафе»), которая только что составилась на Монпарнасе. Жерар согласился: он всегда жаждал новых встреч и впечатлений. Там, в помещении бывшего вентиляторного завода на улице Одессы, он познакомился с приятелями Бутея — Катрин Сота, Анри Гибе, Патриком Мореном (он же Деваэр). Со временем новенький узнал, что Патрик с раннего детства дышал воздухом кулис и что он — парень веселой и изобретательной Сильветты Эрри, она же Миу-Миу. Такое прозвище девушке дал Колюш (он тоже входил в труппу), потому что не понимал ничего из того, что она говорит… Покоренный атмосферой беззаботности, насмешливости и свободы, царившей в «Кафе де ла Гар», Жерар несколько месяцев играл во втором составе в спектакле «Болты в моем йогурте», зрительский успех которого удивил и критиков, и самих весельчаков-актеров. Кафе-театр тогда был на подъеме, ставя пьесы в духе конца шестидесятых, то есть в насмешливо-анархистском стиле журнала «Шарли-Эбдо». Каждый зритель должен был принять участие в игре, придуманной труппой: повернуть колесо, и оно укажет, какую цену уплатить за билет…

Несмотря на добродушную атмосферу, царившую в театре, Депардьё было несколько не по себе в компании новых друзей, зачастую происходивших из иной социальной среды, чем его собственная. Он так это объясняет: «Я был несколько далек от всего этого, потому что совсем не обладал их умонастроением, духом парижской молодежи. Я же все-таки был хулиганом из провинции». С другой стороны, его отношения с некоторыми членами труппы были натянутыми. Между ним, Деваэром и Миу-Миу царило полное взаимопонимание, однако он как будто сторонился Колюша, который, на его взгляд, заимствовал чересчур много находок у своих товарищей, «не понимая, что зрители аплодируют труппе, а не тому или иному актеру».

Как бы то ни было, Жерар, получавший мало, как все актеры-дебютанты, продолжал гоняться за гонорарами, сниматься в маленьких ролях и навещать агентов. Узнав о предстоящих съемках фильма «Жеребец» Жан-Пьера Мокки, он решил предложить свои услуги импресарио Бурвиля, игравшего в фильме главную роль. Явившись в его контору на Елисейских Полях, он почти не удивился, повстречав там самого Бурвиля в обществе режиссера Рафаэля Дельпара. Последний вспоминает: «Депардьё пришел, держа за руку какого-то мальчика, и извинился за это. Мне кажется, это был сын одной из его подружек. После быстрого обмена вопросами и ответами, в ходе которого импресарио дал ему понять, что он не подходит для данной роли, он ушел, учтиво откланявшись. Тогда Бурвиль повернулся ко мне и сказал: “Я уверен, что этот парень преуспеет в кино”. Судя по всему, на него подействовало обаяние, которое уже тогда было у Депардьё».



Возвращение в исходную точку. После «Будю» Жерар возвратился в исходную точку — начал репетировать новую пьесу в постановке своего учителя Коше — «Одна компания» американца Мэтта Кроули. По сюжету, на дне рождения Гарольда встречаются друзья-«голубые», и все идет очень хорошо до появления Алана — гетеросексуала, который превращает вечер из жизнерадостного общения в человеческую драму. «Там говорилось о гомосексуализме, но без вульгарности, — уверял меня Коше. — Это было одновременно мучительно и волнующе. Мы долго думали, прежде чем поставить пьесу в Париже, поскольку не знали, готова ли к этому публика, да и критика, которая часто бывает излишне целомудренна. Когда один продюсер дал нам, наконец, “зеленую улицу”, я сразу подумал о Жераре. Его персонаж не говорил. Он был “Подарком”, преподнесенным герою пьесы. Собрались друзья, вдруг звонок в дверь, я открываю, входит Подарок, говорит “Хеппи бёсдей”, хватает меня в охапку и целует взасос. Потом становилось понятно почему…»

Выдержав пятьдесят представлений в театре Эдуарда VII, эта пьеса стала большим успехом для Депардьё, хотя продюсер был против его участия. Коше мне рассказывал, как ему приходилось сражаться за своего протеже, наделяя его всеми добродетелями: «Продюсер мне доверял. Он видел первых актеров, которых я прослушал, и был доволен. Он спросил: “А Подарок? Надо, чтобы он был красив”. “У меня есть такой, — заверил я его. — Я приберег его для вас!” Однажды я представил ему Жерара. Он позеленел. Дождался, пока Жерар выйдет из комнаты, и закричал: “Это невозможно, это же чудовище! Подарок хотели бы получить все, но только не его!.. Мне он не нужен!” Я не смешался и отвечал в том же духе: “Послушайте, нечего огород городить. Подбирать актеров — мое дело. Или он, или я! Я не шучу. Либо он будет Подарком, либо я отказываюсь ставить пьесу! Он сказал, что я хватил через край, но потом присмирел после спектакля и хороших отзывов”…» Коше порадовался своей тогдашней неуступчивости: «Невероятно, правда? Этот человек станет мировой звездой, а какой-то продюсер от него отказывался, потому что находил его чудовищем! Я-то был убежден, что у него огромный талант. У него была такая манера смотреть, слушать, посмеиваться… Это был одновременно зверь и великий актер».

Молодой лицедей чувствовал себя на подмостках в родной стихии. По его словам, причина тому была проста: это единственное место, где он «вибрирует» и множится. «Мне хорошо в театре, потому что меня там трое: я сам, мой персонаж и зеркало. Достаточно мне одеться, выйти на сцену, и я уже не спеша разглядываю публику, расхаживаю, и это начинает завораживать».

После этого успеха последовали другие, а затем — участие в телевизионных проектах. Дверь на телевидение Жерару отворила Мишель Подрозник, спутница жизни Жан-Доминика де Ларошфуко, который писал сценарии исторических фильмов. Многие годы эта пара тесно сотрудничала с Роберто Росселлини, одним из величайших режиссеров итальянского кино в стиле неореализма. После нескольких шедевров — «Германия, год нулевой», «Стромболи», «Рим, открытый город», «Пайза» — режиссер обратился к телевидению и начал снимать культурно-образовательные передачи, в частности, «Захват власти Людовиком XIV», предназначенную для ОРТФ. В 1966 году, когда снимался этот фильм, Мишель Подрозник, работавшая помощником режиссера, познакомилась с молодой актрисой Элизабет Гиньо, будущей мадам Депардьё (Элизабет играла в фильме Марию Манчини, первую любовь Людовика XIV). Та не замедлила представить ей Жерара, и Мишель была тотчас покорена его чуткостью, юмором и незаурядной энергией. «Он хотел играть что угодно, лишь бы играть. Необычайная жажда жизни и неистощимая веселость! На сцене он потрясал меня сочетанием красоты, силы, изящества и женственности», — рассказывала мне Подрозник, которая теперь входит в руководство независимого производственного объединения «Тел франс».

Она вспоминает и о задушевных моментах в обществе Жерара и Элизабет, о вечеринках, на которых собиралась одна и та же компания: Пьер Ардити, Макс Виаль, Морис Дешан, Жан Негрони и Мишель Пилорже. А то еще Жерар являлся один на улицу Клер, где жили Подрозник с мужем. Он мог без конца слушать, когда Жан-Доминик де Ларошфуко, потомок древнего знатного рода (среди его предков был автор знаменитых «Максим» Франсуа де Ларошфуко), начинал рассказывать о некоторых эпизодах из истории Франции. «Он хотел все узнать, все попробовать», — продолжает Мишель Подрозник, которую порой тоже удивляло необычное поведение ее друга. Однажды она застала его, когда он, удерживая равновесие, шел по узкой стене, рискуя сломать себе шею, «как мальчишка». В другой раз, когда Жан-Доминика не было дома, «после хорошо “вспрыснутого” ужина он поднялся и подошел к фотографии деда Жан-Доминика. Потом вдруг схватил вантуз, залепил им лицо предка и крикнул: “К черту аристократию!” Мальчишеская выходка, ведь он обожал моего мужа, который много помогал ему с самого начала карьеры».

В самом деле, эта пара профессионалов замолвила за него словечко, и Депардьё дублировал несколько иностранных телефильмов, в том числе «Деяния апостолов» Росселлини. А потом, также благодаря их покровительству, он получил несколько настоящих ролей в телеспектаклях — например, Эдека в пьесе «Танго» польского сатирика Славомира Мрожека в постановке Жана Керсброна или фотографа во «Встрече в Баденберге» Жан-Мишеля Мериса. В «Киборге, или Вертикальном путешествии» он тоже играл фотографа. Съемки производились на видеокамеру в павильоне, под руководством Жака Пьера, не отличавшегося покладистым характером. Жерар быстро это заметил, когда вспыльчивый режиссер начал к нему, мягко говоря, придираться. «Жак Пьер часто вел себя с актерами истерически, — рассказывает Подрозник. — После записи первой сцены он отвел меня в сторонку и сказал: “Что за дурака ты мне привела?” Конечно, он говорил о Жераре, который, не вынеся оскорблений, дал волю рукам. Надо сказать, что Пьер действительно довел его до белого каления, а Жерар был не тот человек, который все стерпит».

В узком мирке государственного телевидения новости распространяются быстро. Вскоре после этих скандальных съемок Жан де Ларошфуко и Мишель Подрозник попытались предложить своего протеже на роль Мандрена по сценарию Альбера Видали. Но режиссер Филипп Фурастье, некогда ассистировавший Жан-Люку Годару, и слышать о нем не хотел, отдав предпочтение другому актеру, умевшему «прогибаться». Много позже он пожалеет о своем решении, сказав Подрозник: «Вот черт! А ведь я мог открыть звезду…»

О кино речь еще практически не заходила, когда Жерар и несколько его друзей-актеров решили поехать в Канн на знаменитый фестиваль. Просто пройтись по набережной Круазетт, подышать фестивальной атмосферой — а вдруг тебя заметит какой-нибудь продюсер или знаменитый режиссер. Неизвестно, каким образом их занесло в передвижную студию радио «Europe-1» в тот самый момент, когда Франсуа Шале вел ежедневную передачу. Кинокритика, взявшего интервью у всех звезд, какие только имелись в кинематографе, покоробило вторжение компании молодых людей, бывших крепко навеселе. Многие годы спустя его воспоминания об этом происшествии можно расценить и как похвалу в адрес молодого Депардьё: «Рукава его пиджака, помятого после бессонной ночи, вздувались от огромных бицепсов. Пока я говорил в микрофон, его приятели пересмеивались, считая себя остроумными. Меня это раздражало, я задал им вопрос: “Что вы сделали с тех пор, как приехали на фестиваль?” Снова смешки, похохатывание. Я продолжал: “А знаете ли вы, что здесь есть необыкновенные люди, и однажды вы пожалеете, что не встретились с ними, тогда как у вас была для этого неповторимая возможность?” Только Депардьё как будто обратил внимание на мои слова. Во всяком случае, он больше никогда не упускал случая познакомиться с людьми, которые являются честью и изюминкой нашей эпохи».



Несмотря на жадность к работе, которая навсегда останется одной из его главных черт, Жерар не забывал и про личную жизнь. Его роман с Элизабет перешел в официальную форму: влюбленные поженились в апреле 1970 года. Торжественная церемония состоялась в Бург-ла-Рен под Парижем, где жила семья новобрачной. Пилорже охотно согласился стать свидетелем со стороны Жерара. На свадьбу приехал только Деде; Лилетт, оробев перед непривычным для нее миром, предпочла остаться в Шатору. Встреча двух противоположных миров? В социальном плане — именно так оно и было, ведь родители Элизабет принадлежали к настоящим буржуа, однако они обладали умным сердцем, как говорит Депардьё. «Прямо скажем, я не вполне соответствовал образу идеального зятя, которого месье и мадам Гиньо мечтали видеть рядом со своей дочерью. Тем не менее, когда я попросил ее руки, ее отец сказал при всех: “У Жерара есть нечто поважнее образования: у него большое сердце”».

На первое время молодожены поселились в квартире Элизабет, в доме 63 по улице Лепик, на Монмартре. Квартира была обставлена скромненько, но со вкусом. Там было множество безделушек и семейных сувениров. Элизабет любила принимать друзей по-простому, за чашкой чая. Жерар же вскоре установил дома первый автоответчик. Актер Юг Кестер вспоминает о том, как его друг восторгался своим новым приобретением: «“Представляешь, только купил его — а там уже полно записей!” Счастлив он был неимоверно!» Можно себе представить, как он радовался, когда пятнадцать лет спустя появились первые мобильные телефоны — он стал ими пользоваться одним из первых. Его друзья говорили мне, что иногда он увлеченно разговаривает, прижав к каждому уху по мобильнику. Безграничная любовь к модным игрушкам? Или он упивается возможностью общаться в любой момент и в любом месте?

Но до этого было еще далеко, когда Элизабет сообщила супругу (по массивному бакелитовому телефону с диском) о скором наступлении счастливого события. Ее только что положили в клинику, где вскоре появился на свет Гийом, их первенец. В тот апрельский день 1971 года Жерар должен был играть в Доме культуры Амьена в «Оресте» — переложении пьесы Еврипида, сделанном Клодом Руа. Сразу после спектакля, охваченный бешеной радостью, Пилад — Депардьё помчался в Париж, к своей дорогой «белокурой головке». Молодой отец был на седьмом небе от счастья, но ему сообщили тревожную новость: у малыша неправильное телосложение, и объяснили, что костные выступы подмышек — результат воздействия синтетического гормона «Дистильбен», который семейный врач выписал будущей маме. Случай Гийома — не единичный; по словам специалистов, этот гормон, продажа которого была окончательно запрещена в 1977 году, изуродовал десятки тысяч детей.

После рождения сына будущее Жерара, кажется, прояснилось; он испытал странное чувство, будто преодолел важный этап в своей личной и профессиональной жизни. А ведь еще не было достигнуто заметных результатов. «В то время мне было на это плевать. У меня было полно работы. Я носился на своем мопеде с телевидения в театр, из театра на киностудию. Приезжал домой, на улицу Лепик, в три часа ночи, а в семь утра снова уходил, начиная все с чистого листа».

Единственная передышка — выходные, проводимые в Море-сюр-Луэне, куда Депардьё приезжали в своем синем «фольксвагене». Там, в загородном доме из крупного камня, принадлежавшем родителям Элизабет, супружеская чета годами встречалась с лучшими друзьями — актерами Пилорже и Кестером и их женами, Рене и Сильви, а также веселой компанией из «Кафе де ла Гар»: Деваэром, Миу-Миу, Сота и Бутеем. Бутей брал на себя готовку, даже если была не его очередь. Легко себе представить, какая теплая атмосфера безудержного веселья царила тогда в живописном местечке, расположенном на лесистом берегу реки, которое в свое время было источником вдохновения для художника Сислея. Атмосферу отдохновения не разрушал даже треск моторов. «Все приезжали в Море на мотоциклах, — вспоминает Юг Кестер. — Однажды Деваэр явился на новенькой “Ямахе-650”. Это была мечта Жерара, он-то ездил на простом мотороллере. Но Элизабет и слышать об этом не хотела: на ее взгляд, это была слишком мощная машина, иными словами, слишком опасная».



Но Жерару не понадобился мотоцикл, когда начались съемки фильма «Немного солнца в холодной воде» по книге Франсуазы Саган. Актер навязал себя режиссеру Жаку Дерею с тем нахальством, которое до сих пор ему свойственно: «Дело происходит в Лиможе? Вот и чудесно! Это рядом с Шатору, просто замечательно! Я прекрасно знаю Саган!» Тогда это еще не было правдой, но вскоре станет, когда Маргерит Дюрас познакомит его с писательницей; та со временем сделается одной из его немногих подруг.

Тогда же Жерар в очередной раз отправился за кулисы театра «Мадлен», где он играл в «Галапагосах» — пьесе Жана Шатне, драматурга и телепродюсера. Главная роль была у Бернара Блие — важной птицы, перепады его настроения в процессе репетиций порой производили сильное впечатление на его молодых партнеров. Среди них была еще никому не известная Натали Бай, которая, несмотря на свою застенчивость хорошо воспитанной девочки, не могла смириться с ворчливостью «премьера». Зато его скверный характер не мог выбить из колеи Жерара, как-то по-особенному предупредительного к знаменитому актеру, сыгравшему в «Дядюшках-гангстерах». Возможно, пьеса пострадала из-за напряженной атмосферы, царившей за кулисами. Так говорили, когда ее сняли с репертуара, потому что на нее никто не ходил. Для актеров это был тяжелый удар, и только Депардьё критика пощадила. «Очень смешно играет молодой актер с невероятно потешным лицом — Жерар Депардьё, самородок, ставший для меня настоящим открытием», — писал Жан-Жак Готье, грозный критик из «Фигаро»; ему вторил коллега из католической газеты «Круа»: «Актеры делают все, что могут, вот только могут они мало. Только Жерар Депардьё превращает своего бравого полицейского, втянутого в интеллектуальные дискуссии, в эпический персонаж, забавный и достоверный».

Блие как будто не выказал обиды на похвалы дебютанту, когда встретился с Депардьё на съемочной площадке «Убийцы» — фильма о психопате, сбежавшем из сумасшедшего дома. Повлиял ли Блие на выбор режиссера Дени де ла Пательера, уже снявшего «Сильных мира сего»? Депардьё думал именно так, пока ему не дали понять, что его имя подсказал не Блие, а Жан Габен. В то время Габену ни в чем не могли отказать. Кстати, Депардьё инстинктивно почувствовал соперничество между двумя мэтрами…

Блие и Депардьё стали решительно неразлучны: вслед за «Убийцей» Жерара вновь позвали на съемки фильма, в котором одну из главных ролей играл Бернар, — «Вечерний крик баклана над джонками»… Режиссером и автором сценария выступил Мишель Одьяр; в фильме рассказывалось о приключениях преступников, которые используют Альфреда Мюллане, невезучего игрока на бегах, живущего за счет своей жалостливой супруги, чтобы перевозить в Турцию бриллианты в гробу…

На съемочной площадке Жерар познакомился с другими исполнителями главных ролей в этой уморительной комедии: Мишелем Серро, Полем Мерисом, Марион Гейм, Морисом Биро, а главное — с Жаном Карме, который станет его закадычным другом: «Мы с ним составляли единое целое. Мы были слеплены из одного теста, одинаково любили землю и вино, имели ту же склонность к мечтательности и бродяжничеству, одинаково воспринимали людей. Мы с ним практически изобрели принцип ужина с дураком. Едва заприметив такого на улице, в какую-нибудь пьяную ночь, мы вцеплялись в него и не выпускали. Приглашали поужинать, часто в привокзальный буфет за углом, и там он выдавал нам такое… Жанно поначалу был просто другом, с которым можно поржать. Он был из Турени, я — из Берри, но мы с ним говорили на одном диалекте…»

В фильме Депардьё занят в эпизоде — в роли Анри, длинноволосого телохранителя с немного хулиганскими наклонностями. То ли проблема была в его темпераменте, то ли в недостатке воображения у режиссеров, но, как бы то ни было, в последующие два года актеру предлагали только небольшие роли маргиналов и преступников разного пошиба. Так было в «Сентиментальной жизни Жоржа-убийцы» Даниеля Берже, где Жерар снимался со своим приятелем Роменом Бутеем. В следующем году Пьер Черниа снова предложил ему сыграть хулигана в «Пожизненной ренте» — истории о приключениях симпатичного холостяка, который упорно не желает умирать, к большой досаде буржуазной семьи, положившей глаз на его имение в Сен-Тропе. У Депардьё была роль второго плана в окружении звездных имен — Мишель Серро, Жан Пуаре, Жан-Пьер Дарра и Жан Ришар.

Основав цирк, носящий его имя, Жан Ришар познал славу в середине шестидесятых, снявшись в телесериале о комиссаре Мегрэ по романам Сименона. Молодой Депардьё мелькнет там в эпизоде в серии «Мегрэ сердится», сыграв художника, подозреваемого в убийстве.



Опять перемена декораций и костюмов: Жерар вернулся в свою «семью» из «Кафе де ла Гар», к великой досаде ее нового члена — молодого неизвестного певца девятнадцати лет от роду, Рено Сешана. Рено, выходец из мелкобуржуазной протестантской парижской семьи (его отец преподавал немецкий язык и писал популярные детективы), младший сын из шестерых детей, уже два года как забросил учебу, пытаясь стать артистом. Он был анархо-синдикалистом, и события мая 1968 года вдохновили его на первую песню, с явно провокационным названием: «Сдохни, сволочь!» Этот опыт не получил развития в боязливой и зажатой Франции времен президентства Жоржа Помпиду. Но Рено не сдавался, тем более что тогда он считал ремесло актера своим призванием. Он поступил на театральные курсы Тани Балашовой, где преподавали Жан-Пьер Дарра и Морис Гаррель. Чтобы платить за обучение, он хватался за самую разную работу: несколько месяцев проработал механиком на станции техобслуживания мотоциклов, потом в книжном магазине в Латинском квартале, откуда порой срывался и уезжал на другой конец Франции. Случайно он очутился в «Кафе де ла Гар» — вернее, почти случайно: услышав его пение на улице, Патрик Деваэр и Катрин Сота предложили ему поговорить с Роменом Бутеем, который тогда искал актера на подмену в один спектакль. Первый опыт в кафе-театре воодушевил певца, но тут вернулся блудный артист… Тридцать лет спустя Рено, ставший звездой французской эстрады, с юмором рассказывал мне о том, как его «попросили»:

«В 1971 году я несколько месяцев играл в одном спектакле в труппе “Кафе де ла Гар”, заменяя малоизвестного, но симпатичного актера по прозвищу Жеже, которым овладела охота к перемене мест. Когда он во второй раз вышел из труппы, то я, хотя и не претендовал на то, чтобы стать его “официальной” заменой, спросил, отдадут ли мне снова его роль, он ответил: “Нет, извини, Бутей и Колюш наняли своего приятеля, его зовут Депардьё…” Несколько недель спустя я впервые в жизни увидел его на сцене; фамилия у него была роскошная[22], физиономия поразительная, но я подумал: “Черт побери, как же он переигрывает! Да, не скоро этот парень станет звездой!” А через два года (или чуть больше?) они с Деваэром прогремели в “Вальсирующих”».



Но пока этого еще не случилось. Тем временем к Депардьё наведался режиссер Клод Режи, искавший актера на роль молодого уголовника в пьесе «Спасенные» Эдварда Бонда, которую он хотел поставить в Малом ТЫР[23]. Имя Жерара ему подсказал Юг Кестер, гоже участвовавший в постановке.

Они с Депардьё родились в один год (1948), и сумрачный красавец Кестер в отрочестве был шалопутным малым. Как и бывший хулиган из Шатору, в середине шестидесятых он открыл для себя волшебство театра. Путевку в жизнь ему дал Ги Кайа, приверженец репертуарного театра, принявший его на бесплатные театральные курсы. Радушный и участливый, его учитель был также другом многих актеров и режиссеров с именем. Среди них был Роже Блен, уже полтора десятка лет ставивший пьесы Сэмюэла Беккета и Жана Жене. Как и Кайа, Блен увидел в юном Кестере задатки большого актера и решил взять его под свое крыло. В 1970 году новый наставник представил его Патрису Шеро, и тот взял его в постановку «Ричарда II» Шекспира. Затем на робкого и застенчивого дебютанта обратил внимание руководитель Т1ЧР Жорж Вильсон и пригласил его в партнеры Марии Казарес в пьесе Эдварда Бонда «Ранним утром». Постановка была отмечена публикой и прессой. По словам знаменитого критика Жаклин Картье из газеты «Франс суар», два театральных открытия года звались Юг Кестер и… Жерар Депардьё, сыгравший в пьесе «Одна компания». Вот так Кестер узнал имя своего «близнеца», а вскоре встретился с ним в съемочном павильоне.

В тот день молодой человек перебрасывался парой слов то с тем, то с другим, прохаживаясь по коридору, который технический персонал окрестил «коридором Стыда»: актеры томятся там в надежде получить роль. Там же была неизменная Мишель Подрозник: в соседнем павильоне только что закончилась запись последних сцен инсценировки «Приключений Задига» по Вольтеру. Депардьё в ней участвовал, а потому подошел к Подрозник и Кестеру. Тот был поражен видом человека, выросшего перед ним: «Как только я его увидел, то сразу полюбил. За его личность, его величину. После Марии Казарес, посвятившей меня в ремесло, это было новое потрясение. Он излучал мощь и обаяние. Мы сразу поладили друт с другом, угадав, что оба сумели отойти от края пропасти; мы были чистыми идеалистами». Заинтригованный Кестер мечтал увидеть Депардьё на сцене, чтобы судить о нем как об актере. Это произошло очень скоро, в театре «Кафе де ла Гар». Его новый друг появлялся на сцене почти голым, на утесе из папье-маше, его роль состояла из десяти строк. Все еще находясь под впечатлением от него, Кестер подсказал Клоду Режи этот феномен.

Режи остался благодарен за совет: он, в свою очередь, был покорен необычной личностью Депардьё и восхищался его разрушительной энергией и обезоруживающей ранимостью: «У него было сказочное чутье, он все схватывал и ловил на лету. Понятно, что он бросался в глаза. Он приносил с собой пустыри Шатору, иное представление о мужественности, морали, красоте. Он рушил наши системы взглядов». Театр Режи находился в постоянном поиске и исследовании. На протяжении месяцев после их встречи учитель внушал своему ученику свой метод игры, основанный на системе Станиславского, — входить в образ своего героя, жить его жизнью, его чувствами. Новенький охотно воспринял эту психотехническую методику и до сих пор признает, какое огромное влияние оказал наставник на его карьеру и развитие личности: «У Режи актер — режиссер, и наоборот. Это настоящее целительство и безраздельное счастье. Он обучил меня стройному звучанию, тогда как я издавал только шум».

Эти стройность и строгость, внушенные Режи, оказались нелишними, когда название пьесы появилось на афишах театра в начале января 1972 года. В Лондоне она в свое время вызвала оживленную полемику, в Париже «Спасенные» тоже были приняты неоднозначно. «Настал один из самых тягостных моментов в моей карьере критика», — бушевал Франсуа-Режи Бастид в «Нувель литтерер». В пьесе молодые бездельники (среди которых Фред в исполнении Жерара) убивают новорожденного — просто так, по глупости и невежеству. Хотя сюжет пьесы вызвал самые суровые оценки, игра Депардьё, явившего на сцене современного варвара, привлекла к себе внимание. Журнал «Экспресс» нашел ее «более чем замечательной», а газета «Монд» разглядела в его лице «опасную веселость пахана с куриными мозгами».

Многочисленные зрители разделяли эти суждения. Среди них была писательница и режиссер Маргерит Дюрас, которая искала тогда молодого актера в свой фильм «Натали Гранже». Подойдет ли ей Депардьё? Она была в этом почти убеждена, но предпочла сначала поговорить с Режи. Они хорошо знали друг друга. Дюрас уже с десяток лет ему первому отдавала читать большинство своих произведений. Поделившись с ним своими надеждами, она согласилась встретиться с любимчиком Режи на следующий же день.

Депардьё приехал к Дюрас на мотоцикле. Он мало что знал о ее славе романистки, режиссера-экспериментатора и великой жрицы интеллектуальной и художественной жизни Парижа. Какая разница? Ему всегда было интересно открывать для себя новые миры. Чем этот хуже?

Когда ему открыли дверь, то контраст между длинноволосым парнем и маленькой женщиной в водолазке был разительным. «Я сказал, что Клод Режи просил меня к ней заехать, а она попятилась через всю квартиру, прижалась спиной к стене и говорит: “Идите ко мне!” Я был слегка удивлен, однако подчинился. Медленно пошел вперед, пока не очутился в двадцати сантиметрах от нее. Навис над ней с высоты своего роста, и тут она говорит: “Стоп, хватит, вы меня напугали, это как раз то, что нужно… Я предлагала эту роль Франсуа Перье, но мне кажется, что вы лучше с ней справитесь”…» И тут Дюрас начала длинный монолог о его герое и связанной с ним сюжетной линии: пока дети в школе, а муж на работе, Изабель и ее подруга слышат по радио, что в окрестностях их дома бродит маньяк-убийца. Вскоре к ним является агент по продаже стиральных машин…

Депардьё внимательно ее выслушал и был слегка удивлен, что ему не дали ни сценария, ни записи его роли. Но всё равно! Реплики ему будут подсказывать во время съемок, и он поймет, что должен играть, полагаясь на свое чутье. Это роль-импровизация. Депардьё сыграл у Дюрас еще трех персонажей такого типа — «хрупких, слабых, очень женственных, в конечном счете», как определил их он сам в начале 1980-х в журнале «Кайе дю синема», отвечая критику Жаку Гранту, обозначившему его амплуа как «волнующе хрупкий самец с богатой фантазией». Дюрас же часто говорила писателю Алену Вирконделе: «Посмотри на этого мальчика, он далеко пойдет. Знаешь почему? Потому что он не боится доли женственности в себе».

Вирконделе часто бывал у Дюрас дома и видел там Депардьё. «У него не было ничего общего с тем колоссом, которого мы знаем сегодня, — рассказывал он мне. — Он обладал внушительной внешностью, но был при этом хрупким, ранимым и очень застенчивым. Ему с трудом удавалось выдерживать взгляд собеседника, он отводил глаза. Он был по-своему целомудрен. Такая двойственность зацепила Маргерит, ее завораживало несоответствие между зримым образом и его наполнением, которое было скорее женским».

Женственность Депардьё Вирконделе обозначает так: «Во-первых, это интерес ко всему поэтическому, литературному, относящемуся к области чувств. Когда Маргерит говорила о литературе и поэзии, он слышал всё и всё понимал. Восприимчивость, чувствительность, почти как… у насекомого! Все актеры, с которыми тогда была знакома Дюрас, обладали такой “щелочкой”. Ей как раз и нравилось в актерах именно то, что она могла отыскать в них место для собственной жизни. Грубо говоря, Депардьё “впустил” в себя Дюрас, и именно в этом заключается женское начало. Дюрас могла вложить в него все, что хотела сказать. Тем более что он постоянно был открыт, находясь в состоянии вечного изумления. В нем было изящество невинности. Этакий идиот, как у Достоевского. Или, лучше сказать, как его персонаж из “Натали Гранже”, торговый агент, которым помыкают женщины и водят его за нос».

Вирконделе встречал у Дюрас не только Депардьё: писательница окружила себя своим «двором». Однако в этих посиделках не было ничего официального, никаких приглашений в назначенный час: каждый являлся по своему хотению, сообразуясь со своими хорошими или плохими манерами. «Все являлись без предупреждения — актеры, художники, писатели. Дюрас порой жаловалась на гостей, которые пользовались ее туалетом, а она даже не знала, кто они такие. В то же время она была счастлива, что ее окружают молодые люди, ровесники ее сына; она вела себя как пчелиная матка. Она говорила, что мы ее “дети”, что мы принадлежим к новому виду, новому поколению, которое переделает мир. Она возлагала на нас почти наивные надежды. И мы говорили, говорили в атмосфере всеобщего братства. Она думала, что перемены свершатся скорее через пророчества, через поэзию, чем через политическую деятельность. При этом она никогда не теоретизировала на темы театра или литературы. Говорили много, но не судили. Такова была ее воля, как и право на безумие, которого она для себя требовала. Для нее безумие было именно отсутствием суждения. Она вся была в этой утопии, под свободой понимала некую созидательную анархию. Депардьё прекрасно вписывался в эти рамки. Он принимал участие в наших разговорах, выказывая большую любознательность. Не припомню, чтобы он рефлексировал, — скорее действовал по наитию. Дюрас нравилась в нем эта первозданность, которую она называла его “дикарством”. Она выискивала таких людей, как он, — свободных от оков политики и образования, — людей до первородного греха, обладающих привилегией невинности».

В многочисленных интервью, которые Депардьё дал на протяжении всей своей карьеры, часто заходит речь о близкой дружбе между интеллектуалкой и «дикарем» — вот только действительно ли он не хотел походить на интеллектуала? В проницательные рассуждения порой вклиниваются довольно забавные истории. Депардьё передает, например, такой разговор с писательницей, которую он любовно называл Марготон: «Ты читал мою книгу? — Нет. — Ничего страшного. Я все равно собираюсь ее переписать!» В другой раз Жерар застал Дюрас как раз за переписыванием одного из ее произведений. По крайней мере он так подумал. «Я подошел и увидел, что она прячет газету рекламных объявлений! “Не хочешь купить квартиру вместе со мной, Жерар?”» Если нужно, Депардьё уточнит, что недвижимость была одним из главных ее увлечений. Было и другое, не менее удивительное, — кулинария. Чтобы порадовать своих гостей, Дюрас любила время от времени становиться к плите. «Для нее это было важное занятие, стоявшее в одном ряду с искусством и политикой (она, например, любила вьетнамскую кухню), а также с умением принимать гостей», — рассказывает писатель Доминик Ноге, еще один завсегдатай ее кружка.

Несмотря на малый рост, Дюрас обладала неоспоримым интеллектуальным авторитетом, производившим впечатление на гостей. Говорила она твердо. Эта энергичная женщина могла быть внушительной, а то и властной. С ней редко удавалось просто посмеяться. «Конечно, она умела смеяться, но не шутила. Она была строгой и суровой», — вспоминает Вирконделе. Он совершенно не помнит Жеже любившим игривые шутки и розыгрыши, к которым позднее привыкнут его друзья. Наоборот: «Во времена “Натали Гранже” он слова поперек не говорил. Он был почтителен. Не подобострастен, а восторженно уважителен».

Иначе с Дюрас и нельзя было бы поладить. Несмотря на явную склонность к импровизации, она почти не оставляла актерам альтернативы. «Она задавала направление мне, да и всем остальным — съемочной группе, фильму, даже изображению, — рассказывал Депардьё. — Когда работаешь с Маргерит, ты целиком в ее власти. Это не руководство, это состояние души, это иная форма… как бы сказать? действия, и гораздо более резкая».

Когда «Натали Гранже» вышла на экраны осенью 1973 года, критики рассыпались в похвалах актерам — Лусии Бозе, Жанне Моро и дебютанту Депардьё, сыгравшему свою первую большую роль в кино. Тон, правда, задала сама Жанна Моро, уже бывшая одной из первых величин в тогдашнем кино: во время одной телепередачи она предсказала своему молодому партнеру большое будущее. Пресса тут же подхватила ее слова. В молодом актере увидели «взрыв сверхновой звезды».

Глава третья

Взрыв «Вальсирующих»

Экран или сцена? По правде говоря, Депардьё себе такой вопрос не задавал. Ненасытному актеру все годилось; три последующих года он чередовал работу в театре и роли в кино. Так, в 1973 году Пьер Черниа взял его ради внешних данных в «Гаспары». В этой детективной комедии он играет почтальона. А главные роли — у Филиппа Нуаре, Мишеля Серро и Мишеля Галабрю. В одном телерепортаже со съемочной площадки передана непринужденная атмосфера, царившая в группе: Мишель Серро приезжает на съемки, сидя на мотоцикле позади Депардьё. Затем был «Тяжелый день для королевы» режиссера Рене Альо; для Жерара это был случай познакомиться с другими признанными мастерами, в первую очередь Симоной Синьоре и Жаком Дебари. В фильме они изображают средних французов, живущих в районе безликих многоэтажек. В том же году ученик Коше перевоплотился в Зезе в «Деле Доминичи» Клода Бернар-Обера; его партнером был Жан Габен, заметивший его незаурядные данные и не разочаровавшийся в нем. Правда, они оба не раз участвовали в общих застольях с возлияниями. «В то время непьющий актер не был актером, — вспоминает Депардьё. — Во время съемок обедали с бургундским. Берешь рыбу, два мяса, десерт — а потом за работу. Как они — так и я».

Через несколько недель после завершения съемок «Дела Доминичи» Габен и Депардьё, ставшие неразлучными, встретились в Монпелье на съемочной площадке картины «Двое в городе» режиссера Хосе Джованни. Тот уже знал молодого актера, который снялся у него в предыдущем году в роли плохого парня в фильме «Скумон: Приносящий беду», с Жан-Полем Бельмондо и Клаудией Кардинале.

В отличие от предыдущих съемок первые же дни работы над новой картиной стали испытанием и для актеров, и для техперсонала. Между режиссером и Аленом Делоном, игравшим одну из главных ролей, начались ссоры. Делон, являвшийся также продюсером картины, неоднократно пытался навязать ему свое видение того, как надо снимать. Но Джованни, не уступавший ему в твердости характера, стоял на своем. Однако со временем наэлектризованная атмосфера несколько разрядилась, к великому облегчению всех остальных. Первое сотрудничество с Делоном запомнилось Жерару не столько бурными сценами, сколько поездкой на роскошной «мазерати», оснащенной первым автомобильным телефоном: «Это было сильное впечатление. По дороге он при мне позвонил своему дворецкому, просто чтобы сказать, что едет и скоро будет. Я был потрясен».

На площадке Делон, как и во время съемок «Мелодии из подвала», называл Габена «шефом». И на то была причина, вспоминает Депардьё: «Габена все уважали. Как только он уходил со съемочной площадки, его место занимал Делон. Но в нем все же было больше уязвимости, чем уверенности». А может быть, еще и надежда на то, что однажды его назовут «духовным сыном» Габена или даже его «наследником»? Делон не знал тогда (и это понятно), какую головокружительную карьеру сделает дебютант Депардьё, которого станут сравнивать (до тошноты) с главным героем «Набережной туманов»[24]. В этом сравнении не было ничего удивительного, поскольку сам Габен однажды сказал: «Этот смог бы сыграть все мои роли!» И тут же дал уточнение по поводу родственных связей, которые выводила пресса: «У меня на голове нет короны, никакой я не король, так что и наследника мне незачем назначать. Все это журналистская чепуха! У таких ребят, как Жан-Поль, Ален, Депардьё и пара-тройка других, есть свой большой талант, который принадлежит лично им, и они наверняка пройдут большой путь. Я им этого желаю. Они уже сыграли и смогут еще сыграть героев, подобных тем, которых сыграл я сам на определенных этапах своего пути, но этим наша преемственность и ограничивается».



Несмотря на налет мелодрамы, фильм «Двое в городе» имел коммерческий успех: его посмотрели больше пятисот тысяч зрителей. Интерес публики объяснялся в основном темой, поднятой в картине: обличением смертной казни. Делон, похоже, и в мыслях такого не имел, работая над проектом. «Поначалу мы были далеки от этого. Был хороший сценарий Джованни с двумя главными действующими лицами — отвратительным полицейским, которого сыграл Мишель Буке, и тюремным воспитателем, принимающим меня в свою семью. А кончается все гильотиной. Крепкий сюжет с мощными персонажами, сыгранными разными и сильными актерами». Парадокс Делона? Через несколько месяцев после выхода фильма он превратился в ярого защитника смертной казни и даже заявил, что смог бы потребовать голову своего друга, если тот, не приведи бог, покусился бы на жизнь близкого для него человека. Вскоре после прихода к власти «левых» в 1981 году гражданин Делон высказался в том же духе, когда министр юстиции добился отмены смертной казни: «Я думаю, что господин Бадентер — чистой души человек, но это не значит, что он не может заблуждаться». Депардьё, которому еще предстояло сыграть каторжника Жана Вальжана из «Отверженных» Виктора Гюго, разделял это заблуждение: для него смертная казнь всегда была проявлением варварства…



Со съемки на съемку надо было мотаться по всей Франции, а между тем театры рвали Депардьё на части. Придется ли ему отказаться от сцены? В глубине души он этого не хотел. Хотя сцена требовала от него невероятных энергетических затрат, она же дарила ему огромное счастье, которого он не находил в кино. При этом актеру нужно было убедиться в правильности своего выбора и понять, чем он рискует, хватаясь и за то, и за это. Его друзья могли помочь советом, предостеречь. К их числу принадлежала его импресарио Лола Мулуджи, хотя Жерар, проявляя нетерпение новичка, не раз беззлобно ворчал на нее, когда считал, что она затягивает решение некоторых вопросов.

Чтобы приобрести уверенность и узнать о том, как сложится его карьера, он продолжал ходить по ясновидящим и гадателям, самым знаменитым из которых был Беллин. По словам Юга Кестера, Жерар свято верил в его предсказания: «В первый раз он пошел к нему, чтобы узнать, браться ли ему за “Спасенных”, потому что тогда он играл в “Галапагосах”. Ясновидящий заявил ему, что представления пьесы прервутся, и даже назвал точную дату. И действительно, так и случилось, с погрешностью в два-три дня. Жерар смог принять предложение Режи. Он часто советовался с Беллином. И каждый раз говорил мне: “Это ненадолго, я ходил к своему ясновидящему”…»

Итак, благодаря предсказателям с хрустальными шарами Депардьё вновь вышел на сцену. Сначала в «Исааке» — опере аргентинца Мануэля Пуига на библейский сюжет о жертвоприношении Авраама, которую критика приняла довольно холодно. Потом были две пьесы, поставленные Клодом Режи в театре Пьера Кардена: «Дом» Дэвида Стори в переводе с английского Маргерит Дюрас (1973) и «Исма» Натали Саррот, где действие разворачивается за столом, за которым ужинают восемь человек, любящие позлословить. Порой за этим ужином выпивали по-настоящему, как признался сам актер: «В тот вечер я был мертвецки пьян. Режи, проповедовавший опасность на сцене, оказался в полном противоречии с актером (то есть со мной), который мог оказаться опасен». Но критики как будто ничего не заметили. Наоборот: пресса почти единодушно расхвалила его игру в обеих пьесах. «Сходите на Майкла Лонсдейла, Жерара Депардьё и Жан-Лу Вольфа в постановке Клода Режи. Они просто чудесны. Великие актеры, точные и дотошные, играющие на пределе душевных сил, точно прирученные хищники», — восторгалась газета «Франс суар» после генеральной репетиции «Дома». Что касается «Исмы», то газета «Комба» подчеркивала «мощь Жерара Депардьё, несколько угрожающую неловкость, которую ему удается создать, удивительные достоинства, предвещающие в нем большого мастера».

Следующий, 1974 год тоже был посвящен театру и ознаменовался встречей, которая имела решающее значение для Депардьё, — с австрийским романистом и драматургом Петером Хандке; к Клоду Режи случайно попала рукопись его пьесы «Кавалькада на Боденском озере». Режи был восхищен глубокой политико-философской метафорой, на которой построена пьеса, и решил немедленно ее поставить. Это было рискованное предприятие: Хандке был неизвестен во Франции, к тому же считался трудным и инфернальным автором; его первая пьеса с символичным названием «Скандал с публикой» вызвала настоящий скандал во время своего представления во Франкфурте в 1966 году. «Кавалькада» хотя и не возбудила таких страстей, но была плохо принята критикой, подчеркивавшей слабые стороны пьесы, а заодно и режиссуры. Зато актеров пощадили. Газета «Монд» даже написала, что двое из них заслуживают особого упоминания — франко-британский актер Майкл Лонсдейл и Жерар Депардьё: «Лонсдейл — потому что он играет с огнем, исподволь внушает мысль о какой-то ловушке, убеждает в том, что эти бесконечные судороги “Кавалькады” — лишь минуты забвения. Депардьё — потому что он создает эффект оптического обмана, строгий и очень сильный. Такое впечатление, что перед тобой хищный зверь, дикарь, убийца. И этот хищник только что был обращен злой феей из сказок Перро в принца, у которого речь, манеры, взгляд настоящего принца — и это он. Спорить не будем, но фея не солгала: это волк, который с минуты на минуту может убить — так быстро, что никто и не увидит. Невозможно стряхнуть с себя это наваждение, и это очень красиво».

Критику вторит кубинский романист Эдуардо Мане, писавший для «Комба»: «…двадцатипятилетний актер, в совершенстве владеющий техникой движения и речи, — само по себе большая редкость».



Тем временем во Франции происходили перемены. Весной, когда Валери Жискар д’Эстен сменил Жоржа Помпиду у кормила власти, Депардьё вновь появился на съемочной площадке — в фильме «Не такой уж и плохой» Клода Горетта, считавшегося тогда одним из лидеров швейцарского кино. Они встретились несколькими месяцами раньше в Париже, где швейцарец наблюдал за озвучиванием своего фильма. Затем Горетта пришел посмотреть на Депардьё на сцене и сказал ему, что хотел бы с ним поработать. Вскоре он прислал ему сценарий фильма «Не такой уж и плохой» (первое название — «Куда идешь, Пьеро?»), в котором согласилась сниматься Марлен Жобер, выступившая также в качестве сопродюсера. Как и Депардьё, актрисе понравился сюжет: пытаясь спасти свое предприятие, резчик по дереву, глава семьи, сводит концы с концами, устраивая ограбления. Депардьё понравилось также и то, что съемки проходили в Швейцарии, куда он отправился вместе с Элизабет и обоими детьми. Горетта это было только на руку: он предложил Жерару приводить с собой Гийома, которому тогда было три года, и снял его в нескольких сценах. Для этого наскоро переписали сценарий: мальчик сыграл сына главного героя. По словам Горетта, первая роль Гийома в кино оказалась многообещающей: «Он обладал чудесной детской непосредственностью и естественностью своего отца».

Критики пели Депардьё дифирамбы. «Жерар Депардьё играет на своей тяжеловесности, своей неловкости крупного зверя (который может взвиться и прыгнуть), чтобы мы прониклись глубоким смятением этого нежного человека, разрывающегося между двумя Любовями, “не такого уж и плохого”, приходящего в ужас перед финансовым крахом и, дрожа, вступающего на путь беззакония. Мы ему верим», — писала газета «Круа».

В восторге были не только критики. Молодой режиссер Бертран Блие решил взять этого необычного актера в свой будущий фильм — «Вальсирующие»[25]. Они были знакомы уже довольно давно; Блие оценил игру Депардьё в «Галапагосах», рядом с его отцом; затем они встречались на съемках «Вечернего крика…», где Бертран был ассистентом режиссера.

Фильм собирались снимать по одноименному роману Блие, напечатанному в предыдущем году. Автор описывал там крепкую дружбу двух бунтарей, находящихся в бегах и стремящихся жить полной жизнью. Бегство без оглядки, усеянное провокациями и нападениями, но также нежными и мимолетными встречами. Неприкаянность, явно пережитая самим Блие, режиссерская карьера которого пока еще не сложилась.

Дебютировав в двадцать лет (в 1959 году) в качестве ассистента режиссера, Блие продолжал учиться своему ремеслу, сняв несколько экспериментальных короткометражек. Затем в 1967 году он выпустил свой первый полнометражный художественный фильм «Если б я был шпионом», где сыграли его отец Бернар и Бруно Кремер. Триумфа не получилось. Бертран сам взялся за перо и после нескольких бесплодных попыток предложить свои сценарии маститым режиссерам, в частности Франсису Веберу, решил снять «Вальсирующих» сам.

Хотя режиссер был убежден, что Депардьё превосходно подходит для одной из главных ролей в его фильме, продюсер Поль Клодон не разделял его чувств. Его смущала боксерская внешность актера. Блие до сих пор вспоминает резкую фразу бизнесмена: «Он сказал мне: “Даже не думайте! Увидев такого типа, женщины будут уходить из зала!”» Кроме того, Жерар регулярно возвращался с подбитым глазом с тренировок в спортзалах. Колебания Блие его раздосадовали, но Жерар не собирался быстро сдаваться. «Он являлся в контору каждый день, чтобы его непременно взяли, — с юмором продолжает Блие. — Каждый раз он одевался по-другому: то галстук нацепит, то хулиганом нарядится, чтобы убедить меня в том, что он сможет сыграть всё. Его выгоняли в дверь, он возвращался через окно. Мой продюсер был в ужасе. Жерар был повесой в лучшем, мельвилевском[26] смысле этого слова».

Его бойцовский характер принес результат: в конце концов Депардьё утвердили, и он вошел в актерскую группу, уже созданную режиссером и продюсером. Жерар почти не удивился, найдя там Патрика Деваэра и Миу-Миу, своих давних приятелей по «Кафе де ла Гар», и даже своего закадычного друга Мишеля Пилорже, приглашенного в эпизод, о котором мы еще поговорим. Съемки должны были проходить два месяца во французской глубинке, с середины августа до начала октября 1973 года.

На съемочной площадке, под бдительным оком Блие и Клодона, вся троица прекрасно спелась. Даже, может быть, чересчур. По вечерам в окрестных барах Депардьё с Деваэром как будто продолжали играть своих неуемных персонажей, пристрастившихся к бутылке. Дружба между двумя актерами, состоявшая из нежности, соревновательности и взаимного восхищения, была лишена всякого соперничества. Жерару нравились в Патрике его всегда хорошее настроение, непринужденность, изящная элегантность и легкая бесшабашность. У этой бесшабашности были свои пределы: Пилорже, игравший в фильме молодого буржуа, ездившего на мотоцикле, пока не попался на мушку парочке Депардьё — Деваэр, вспоминает о том, как досадовал Патрик после съемок одной щекотливой сцены: «В тот вечер мы снова гуляли. Там были Деваэр, Жерар Зинг — ассистент Блие, Бруно Нюйтен — главный оператор и Жерар, который непременно хотел нас угостить портвейном “Корейра”, потому что только что узнал, что его пьет Питер О’Тул! Нюйтен, в конце концов, совершенно окосел и уснул в ванной. Деваэр же был расстроен, потому что в недавно снятой сцене Депардьё имел его сзади. Патрик опасался за свой имидж. Видя его мрачную физиономию, Жерар не удержался и заорал: “Да черт возьми, Патрик, между друзьями всякое бывает!” Эта фраза быстро стала крылатой».

Дружеские отношения у него были и с Жанной Моро, подругой Дюрас, с которой Депардьё вновь встретился на съемках. В фильме Блие она потрясающе играет женщину, вышедшую из тюрьмы, которая после встречи с героями Депардьё и Деваэра кончает с собой, пустив себе пулю в живот. По признанию актера, он уже много лет испытывал восхищение своей будущей партнершей. «До того, как мы встретились, она была для меня губами, волосами, голосом. Особенно голосом. В ней есть все: от мудрости до безудержности, от нежности до безумия». Потом были ужины, на которые Моро порой приглашала начинающего актера. Жерар вспоминает, что там были все звезды французского и зарубежного кино, в том числе Орсон Уэллс, гениально сыгравший «Гражданина Кейна».



Выйдя в прокат в марте 1974 года, картина «Вальсирующие» стала событием и вызвала скандал, после чего имела огромный кассовый успех и превратилась в культовый фильм. Была ли намеренная провокация в том, чтобы показать двойственность мужского желания? На это есть намек, хотя Блие и затушевывает его, выводя на передний план сложную гамму чувств, испытываемых его героями. «Хотя нет никаких сомнений в том, что два этих парня нежно любят друг друга в буколической Франции семидесятых, их чувство выходит далеко за рамки гомосексуализма, — объясняет он. — Они любят молодую помощницу парикмахера и делятся ею безо всяких проблем — как для нее, так и для себя».

Вероятно, именно эта беззаботная переменчивость желания смутила часть публики и шокировала многочисленных критиков. В то время как католическая церковь громко возмущалась, «Фигаро» тревожился о том, что у «этих веселых и беспутных анархистов могут возникнуть последователи, особенно среди психически неуравновешенных зрителей». Любопытно, что газета «Либерасьон», считавшаяся рупором «революции» шестидесятых, тоже осудила нравственную составляющую фильма, но с феминистской точки зрения, обличив проповедь «фаллократии». Зато другие критики фильм приняли. «Поначалу нас воротит от этих похождений: кража сумок, угон машин, вооруженный шантаж и т. д. Но постепенно улыбка Жерара Депардьё, порывистость Патрика Деваэра, неизменная сговорчивость Миу-Миу покоряют тех, кого могла бы шокировать нарочитая демонстрация цинизма, грубости и безмерной пошлости», — писала газета «Франс суар». Прочие делали акцент на взрывной игре Депардьё: журнал «Пуэн» написал, что актер подобен урагану. Метеорологические сравнения этим не ограничились; «Вальсирующих» назвали «фильмом-бурей, которая сносит все на своем пути», а Депардьё представили «силой природы, громилой с перебитым носом, заполняющим собой экран, но умеющим одним взглядом, одной улыбкой выразить хрупкость персонажа Жан-Клода».

Блие с легкостью объяснил столь причудливое переплетение похвалы и хулы: «Французский кинематограф настолько прочно устроился в уютном интеллектуальном мирке парижских “левых”, что с моей стороны было верхом премудрости показать одного из героев, Патрика Деваэра, спокойно восседающим на толчке. Во французских фильмах никогда не показывают ничего подобного. Разве что вычурные эротические сцены, запоздавшие лет на пятьдесят. Никто не говорит о педерастии, о фригидности женщин, об импотенции мужчин. Действие происходит в великосветских гостиных или на горнолыжных курортах».

После успеха «Вальсирующих» Жерар и Элизабет решили уехать с улицы Лепик (в квартиру вселилась их подруга Натали Бай) и устроиться в Буживале под Парижем, на бывшей ферме. Там было гораздо просторнее, а это оказалось тем более кстати, что несколько месяцев назад, в июне 1973 года, в семействе Депардьё случилось прибавление: родилась Жюли. Между съемками Жерар восстанавливал силы за городом, в кругу семьи: «Этот дом позволяет мне перейти от высшего напряжения (когда я работаю) к безмятежности ступенчато, как водолазу, поднимающемуся с большой глубины…» Но и тут нельзя было переборщить; актер признавался, что ему хотелось «постоянно быть в опасности»: «Мне становится страшно тоскливо, когда мне предстоит отдых. Но те, кто меня окружает, к этому привыкли. Впрочем, и у Элизабет, и у Гийома те же аппетиты, что и у меня».

Тем временем Элизабет, завершившая свое психологическое образование, основала поблизости от их дома «Мастерскую Буживаля» — центр театральной подготовки. Он стал отдушиной для молодой и одаренной актрисы, решившей на время отказаться от перспективной карьеры, чтобы заняться воспитанием двоих детей. Свое решение она приняла отнюдь не случайно, а после неприятного случая, произошедшего через несколько месяцев после рождения Гийома. «Однажды вечером я вернулась домой и нашла червячка в бутылочке моего сына, — рассказывает Элизабет, — я не выдержала, решила оставить театр и посвятить себя дому».




<sup>Жерар Депардьё стал таким же символом Франции, как «Марсельеза» и Эйфелева башня





Двухлетний Жерар (слева) с сестрой Еленой и старшим братом Аленом. 1951 г.





Жерар с отцом (в центре) в Шатору. 1979 г.





Мотоциклы — давняя любовь Депардьё. 2003 г.





Актер у себя дома в Буживале с женой Элизабет и дочерью Жюли. 1978 г.





Депардьё прожил в браке с Элизабет Гиньо более двадцати лет





Жюли Депардьё унаследовала талант от родителей





Депардьё очень горд за дочь, получившую «Сезар» как лучшая молодая актриса. 2004 г.





Жерар с сыном Гийомом идут на концерт Эдди Митчелла в «Олимпию». 1979 г.





Отец с двадцатилетним Гийомом. 1991 г.





Гийом с годами стал очень похож на отца





У Депардьё с сыном в жизни были такие же сложные отношения, как у их персонажей в фильме «Чти отца своего»





Депардьё — кавалер ордена Почетного легиона. 1996 г.





От первой встречи с Фиделем Кастро у Депардьё осталось воспоминание о шутливых разговорах о вкусной еде. 1977 г.





Звездная карьера Патрисии Каас началась в 1985 году со знакомства с Депардьё, который стал продюсером ее первого сингла





Кароль Буке была для Депардьё спутницей в жизни, партнершей в кино и бизнесе. 1997 г.





Модель и актриса Карин Силла с дочерью от Депардьё Роксаной. 2006 г.





Жерар Депардьё и София Лорен — члены жюри кинофестиваля на Канарских островах. 2008 г.





На кинофестивале в Стамбуле Депардьё появился с новой подругой Клементиной Игу. 2006 г.





Депардьё всегда нравились не только красивые, но и умные женщины. Клементина Игу — выпускница Гарварда, писательница и маркетолог







Жерар, всегда любивший хорошее вино, в 1989 году стал владельцем собственного виноградника, находящегося под его неусыпным вниманием





Вскоре Депардьё предстал на страницах глянцевых изданий в образе винодела. 1990 г.</sup>