Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

— Любо!

— Любо-то любо! Да не совсем...

Обстановка в Черкасске изменилась, что Булавин давно почувствовал. И это его настораживало. Снова принял меры предосторожности. И не напрасно.

Однажды, в первый день июня, Булавин решил попариться в бане. Поздеев предложил пойти к нему на хутор. По дороге атамана пытались схватить заговорщики — Василий Фролов, Климент Кабан, Степан Ананьин, Семен Ребрин, Алексей Каршин и другие, всего до 30 человек. Булавин и его друзья были начеку, заговорщики разбежались. Но они продолжали делать все, что могли. Одни бежали в Азов, другие плели интриги за спиной Булавина.

Василий Фролов, один из участников тайного совещания заговорщиков у Ильи Зерщикова, начал, и не без успеха, осуществлять их предательский план. Азовский губернатор не скрывал своего удовлетворения, послал по договоренности с ним своих людей к Черкасску:

— И те, государь, посланные мои, согласясь с ним, Васильем, с товарыщи, конские табуны от Черкаского отогнали к Азову. И они, Василей Фролов с товарыщи, приехали в Азов.

Случилось это в ночь с первого на второе июня.

Зерщиков доносит в Азов, что Булавин, ввиду такой сложной и угрожающей обстановки, хочет бежать на Кубань, а Черкасск выжечь. Но сбор и наступление карателей властно диктуют необходимость организации отпора на западе и востоке, наступления на Азов, этот нарыв на донском подбрюшье. Булавин планирует вернуть в Черкасск войска Драного и Некрасова с Донца и Волги, чтобы вместе идти на Азов. Но и там, как и в верховьях Дона, на его левых притоках, каратели начинают давить на повстанцев. Драный сам просит Булавина о помощи:

— Идут на меня полки Долгорукого. И стоять против тех полков мочи моей нет. Пришли, Кондратий Афанасьевич, мне людей на помочь.

Булавин призывает на помощь для похода на Азов Кубанскую орду. Толстой узнал от черкасских казаков Тимофея Гаврилова и других (они жили в Азове, ездили к Черкасску «для проведыванья про замыслы вора Булавина»:

— Вор Булавин в верховые казачьи городки посылает письма непрестанно, чтоб изо всех городков казаки съезжались в Черкаской.

— Как те казаки? — Толстой смотрел на Гаврилова. — Послушались?

— По тем письмам из верховых городков казаки в Черкаской едут з десятку по шести человек.

— Для чего их созывает Булавин?

— Намерение у него итить к Азову войною. Для того он, вор, приказал приезжим кубанским татарам, которые поехали от него на Кубань с письмами, чтоб пригнали к нему с Кубани в Черкаской 2000 лошадей.

— Пригнали кубанцы? Сколько?

— Пригнали для продажи с 500 лошадей.

— О запорожцах что слышно?

— К нему, вору, пришли в Черкаской запорожских казаков 60 человек.

— Что еще узнали?

— Июня в 13-й день у того вора в Черкаском был круг. И в том кругу говорил он своему воровскому собранию, чтоб они были готовы на приступ к Азову июня к 14-му числу.

— И как решили?

— В том кругу воровского его собрания казаки говорили ему, чтоб под Азов не ходить, а дождатца б сверху казаков для того, что в Черкаском их малолюдно; а отпустил бы их сено косить.

— Что ж Булавин?

— Он сено косить их отпустил.

Другие осведомители сообщают Толстому:

— А знатно Булавин с единомышленники своими и Рыковских станиц с казаками хочет бежать на Кубань вскоре. А Рыковских станиц казаки лошади и телеги готовят.

Долгорукий со слов губернатора извещает царя:

— Вор Булавин хочет Азов и Троицкой добывать; чтоб мне поспешить с полками к Азову. И приказывал Толстой посланному своему капитану. (И. Семенову. — В. Б.) сказать мне словесно, чтоб хотя один полк прислать, то казаки, конечно, ево, Булавина, руками выдадут.

Уверенность черкасских старшин-изменников и воевод, которых они информировали, имела некоторые основания, хотя и отличалась преувеличениями. Они явно торопили события, до того не терпелось им расправиться с Булавиным и повстанцами. А они, со своей стороны, готовились к решительным боям, сознавая, может быть, что упустили время, не сделали все, что нужно. Но и то, что восставшие успели совершить, в тех условиях нельзя не признать выдающимся. Силы и возможности повстанцев, с одной стороны, и их врагов — с другой, были несравнимы, и нужно удивляться смелости и решимости булавинцев, бросивших вызов мощной абсолютистской монархии Петра, нарождающейся Российской империи, всему российскому шляхетству.

Первая половина июля — время решительных сражений повстанцев с карателями, время героическое и трагическое. Начал Драный со своим многочисленным и разношерстным воинством. В конце июня он подошел к Тору. Осадили городок, били по нему из пушек. Обе стороны несли потери — осаждающие потеряли до полутора сотен человек. Ушаков, подошедший сюда с полком для соединения с Шидловским, писал царю:

— Всемилостивейший государь! Доношу Вашему величеству: писал я с Ызюму, что пойду в Тоганрог июня 30 числа. И доведовся по взятью от воровских языков, что вор Буловин отправил на тех шляхах, которыми мне итти в Тоганрог, единомышленника своего вора Сеньку Драного, и того ради принужден я ожидать близ Ызюма при полках козацьких брегодира Шидловского Кропотова с полками, а паче по письмам господина маеора Долгорукова. Июня ж 31-го числа он, вор Драной, с воровским своим собранием пришел Изюмского полку под местечко Тор и под Мояк. И под тем городком Тором читали прелесные свои письма, просили его, Шидловского, и казну, чтоб отдали без бою. И того городка люди сели в осаде. А они, воры, их доставали с пушками, и под тем городком их многих побили.

Вместе с Драным под Тор пришел и Беспалый. С ними было пять тысяч донских и полторы тысячи запорожских казаков. Под Тором они стали обозом, а к Маяцкому Драный «распустил загоны» — отряды. В прелестных письмах повстанцы, по сообщению Шидловского Меншикову, говорили:

— Стали мы за правду и идем к Москве, уведомляючись, — где государь; и для ускромления бояр. И многие свои воровские бредни о Вашей светлости бредили. И чтоб меня им и казну отдали без бою.

Под Тором соединились полки Ушакова и Шидловского. Увидев это, Драный отвел свое войско к Донцу, версты за четыре от прежнего лагеря. Расположил свои силы близ реки и леса, у урочища Кривая Лука, «в самом крепком месте... устроя обоз, стал со всем своим воровским собранием».

Противники провели беспокойную ночь. На следующий день, первый день июля, к Ушакову и Шидловскому подошли полки Кропотова, и вечером каратели, объединившие свои регулярные части, пошли в бой против иррегулярных сил казаков и других, кто вступил к ним в войско. Бой начался за три часа до темноты и длился «до второго часу ночи».

— И по общему совету, — читал Меншиков доношение Шидловского, — покинули мы обозы свои под Тором и пошли на них, воров, с кавалериею, и с пехотою, и с казацкими, с Харьковским, с Охтырским, с Полтавским, полками к тому урочищу. И сего ж июля 2-го числа, как зближились мы к тому урочищу, увидели они, воры, ис того своего воровского обозу вышли против нас с конницею и с пехотою и с пушками, от того обозу 2 версты, и учинили с нами жестокий бой, которого было 3 часа дни и 2 часа нощи.

Сражение носило ожесточенный характер. В конце концов повстанцев «збили и до обозу их кололи и рубили». Погибло до полуторы тысячи восставших, в том числе пал в том бою и Драный. Остальные отступили через лес и Донец на левую его сторону, многие погибли при переправе, в болотах. Весь обоз достался карателям. Они взяли одну пушку, сотен с пять мелкого ружья, два знамени, «праперов 4». Каратели о своих потерях умалчивают. Сообщают только о ранении в ногу полковника Гулица, полтавского полковника — в руку, ранении еще нескольких офицеров инфантерии и кавалерии.

Каратели, «тот их обоз разобрав и побрав ружье», вернулись в свой обоз под Тор. Потом до основания разорили и выжгли Бахмут, один из главных повстанческих центров еще со времени первого выступления Булавина. Разбили здесь повстанческий отряд, включавший, помимо прочих, и запорожских казаков.

Полки Кропотова и Гулица отправились к Таганрогу, чему так хотел воспрепятствовать Булавин, боясь усиления полков Толстого в непосредственной близости от Черкасска.

— Доношу Вашему величеству, — с удовлетворением пишет Ушаков, — хорошо б при таких случаях козацких полковников и козаков милостию своею повеселить за их верность, понеже Булавина прелесть непрестанно к ним присылается; а паче же гетманского регименту (полка, присланного Мазепой. — В. Б.).

Кропотов и Гулиц через неделю пришли в Таганрог. В ту же сторону, к Азову и Черкасску, направился и Долгорукий. Повстанцы Драного после поражения у Кривой Луки, под Тором, разошлись в разные стороны:

— После виктории нашей над вором Драным, читал Меншиков очередное донесение Шидловского, Ж многие из них, воров, оставя жилища свои пусты, побежали на низ Донца и стоят ниже Ойдару в зборе несколько сот человек. Еднак милостию божию в замыслех своих они, воры, являются слабы перед прежним, и многие из них разъехались на свои работизны.

Запорожцы ушли в свою Сечь. Булавин же хочет идти к Азову. Позднее Долгорукий узнал, что Голый и Беспалый с четырехтысячным войском повстанцев стоят на речке Боровой, в 15 верстах от Сухарева городка.

О разгроме войска Семена Драного принес весть в Черкасск его сын:

— Отца моего убили и все войско розбили.

Положение Булавина осложнилось. Он лихорадочно собирает силы. Некоторые его единомышленники уже давно внушают ему:

— Надо итти к Азову-городу. И как мы возьмем Азов, так нам крепчей будет.

Перебежчики из Азова, «человек з 20 тумов», обрати­лись к Булавину, чтобы его повстанцы «пришли в Ошв, и они Озов здадут». В городе имелись люди, сочувствующие булавинцам. Булавин еще в июне в отписке азов­скому губернатору пишет «з грозами» (слова Толстого):

— За все ваши, бояр и воевод, неправды пойдем мы Азов и Троицкий добывать. А ныне послали мы всем Войском вверх по Дону и по всем рекам во все свои ка­зачьи городки, чтоб для того съезжалось Войско все в Черкаской перед прежним со излишним, как были под Черкаский (когда войско Булавина от Пристанского городка пришло к Черкасску в конце апреля. — В. Б.); и велели збиратца до 7-ми человек з десятка. И войско уже в собрании у меня есть, а изо всех рек еще будут ко мне в Черкаской многие люди вскоре. А тебя, воевода, и азовских и троецких офицеров всех побьем до смерти.

Булавин требует выдачи изменников — Фролова и других казаков:

— Отогнали у нас от Черкаского конской табун к Азову, и ездить нам стало не да чем. А черкаские при­родные казаки многие, Василий Фролов с товарыщи, человек с 15 ушли от нас ис Черкаского и живут ныне в Азове. И им ныне мы вины их отдали (простили. — В. Б.), и чтоб Василья Фролова с товарыщи и конской табун ты, воевода, нам прислал. А если нас не послушаете и тех казаков и табун не пришлете, и за то всех вас, азовских сидельцев, побьем до смерти.

Поход на Азов, который хотел возглавить сам Булавин, не раз откладывался — из-за малолюдства, козней заговорщиков, многих спешных дел и забот. К нему подходили на помощь запорожцы, кубанцы. Он собирает хлебные запасы, лошадей. На кругах непрерывно обсу­ждается план дохода на Азов;

— ...Оный вор, — по словам Толстого в письме Петру, — в Черкаском чинит часто круги и наговаривает козаков итить к Азову и к Троецкому войною и всяко желает воровства своего умножить.

— И еще Вашему величеству, — вторит ему Долгорукий, — повторяю до ведомостям, что вор Булавин збираетца и хочет итти под Азов. И по письмам, государь, губернатора Толстого конечно мне надлежит, соединясь с Шидловским, итти к Азову, чтоб не допустить ево до великого воровства.

Спешат и каратели, которые боятся объединения сил Булавина и Драного, и повстанцы — их тоже страшит приближение к Азову царских полков. Долгорукий настойчиво требует от Шидловского отправить полки Кроиотова и Гулица, придав им 500 казаков, к Таганрогу:

— Господа ради, изволь отправить немедленно, чтоб не беспечно в Азове и в Таганрогу от оных воров.

Наконец, Булавин высылает войско к Азову. Возглав­ляют его Лукьян Хохлач и Иван Гайкин. Войсковой атаман остается в Черкасске. 5 июля конный казачий разъезд из Азова наткнулся за рекой Каланчой на 12 повстанцев, погнался за ними.

— И за ними гнали, — сообщает Степан Киреев, помощник («товарищ») азовского губернатора, своему патрону, — и они (повстанцы. — В. Б.) их навели на многолюдное воровское свое собрание. И те объезжие казаки, видя тех воров многолюдно, возвратились в Азов.

Киреев выслал конных казаков полковника Николая Васильева. Они должны были не допустить повстанцев, а их было до пяти тысяч человек, переправиться через Каланчу, один из протоков Дона в его нижнем течении. Но Васильеву не удалось их задержать — восставшие переправились и ночевали на берегу Каланчи напротив Азова и Петровского городка. Рано утром, «в первом часу дни», повстанцы, «ополчась воинским поведением», пошли на приступ к Азову и Петровскому. Подошли к До­ну и «засели в лесные припасы» у Делового двора. Здесь, у корабельной пристани, лежало много бревен, брусков, досок, теса для постройки кораблей. Рядом располагались слободы — Посадская, Пушкарская, Плотничья, Матросская и другие, разные мастерские, кузницы; жили там работные люди, крестьяне, мелкие посадские и служилые люди.

Васильев со своим полком и черкасскими казаками-перебежчиками вступили с повстанцами в бой около Делового двора. Но его конница ничего не могла сделать с пехотой повстанцев. К нему на помощь выслали четыре роты солдат. Три часа обе стороны обстреливали друг друга «непрестанно». Одновременно из Азова, с раскатов (бастионов) его крепости — Алексеевскою, Петровского и Сергиевского, с морских кораблей на повстанцев обрушила огонь артиллерия. Они несли большие потерн, но держались долго и стойко, укрываясь за «лесными припасами». В конце концов мощный огонь заставил их отступить к Каланче, повстанцев преследовали азовские солдаты и казаки. Спасаясь от преследователей, булавинцы бросались в Каланчу, многие тонули.

Под стенами города погибло более 420 повстанцев, столько же примерно утонуло, 60 человек попали в плен. Остатки разбитого повстанческого войска из-под Азова прибыли в Черкасск. Тогда же явился из-под Тора сын Драного. Известия о тяжелых поражениях, по существу разгромах, взбудоражили Черкасск. Рассказы тех, кто участвовал в сражениях, разговоры и слухи, неизбежно преувеличенные, о царских полках, мысли о неизбежных и жестоких расправах карателей не могли не внести смятения в ряды повстанцев. И этим воспользовались заговорщики. Илья Зерщиков, Степан Ананьин, один из булавинских есаулов, причем из Рыковской станицы, его телохранитель, другие старшины и казаки-изменники поняли, что для них наступает решающий час. Пользуясь общим расстройством, сумятицей и растерянностью, они переходят в наступление.

После прибытия из-под Азова разбитых Лукьяна Хохлача, Карпа Казанкина, командовавшего кавалерией восставших, и других заговорщики сразу же созвали тайное совещание. Инициаторами выступали Зерщиков, Степан Ананьин, Карп Казанкин, Василий Поздеев, Тимофей Соколов и прочие. Разговор был недолгим:

— Господа казаки! — Собранный и натянутый, как струна, Зерщиков говорил без обычных своих лисьих ужимок. — Долее ждать нельзя. Везде государевы полки гультяев бьют. Так и до нас скоро дойдут...

— Верно! — Казанкин от возбуждения привстал с лавки. — Сколько можно нас терять напрасно в боях? Булавин послал нас под Азов, а помощи не подал, когда нам невмочь стало.

— Казаки кричат гвалтом, — добавил Ананьин, — требуют Булавина на круг. Говорят: нас не выручил и нам изменил! Обманул нас! Убить его до смерти!

— Дело ясное. — Зерщиков остановил взглядом Ананьина. — И без круга обойдемся. Надо поймать Булавина и отвесть царю, чтобы нас помиловал.

— Верно!

— Согласны!

— Идем к куреню Булавина!

Заговорщики вышли на улицу. Их ждали многие сторонники, вооруженные, готовые к действиям. Кто-то из доброжелателей предупредил Булавина, и он с некоторыми своими сподвижниками, друзьями укрылся в своем доме.

...Дом Булавина, бывший до конца апреля резиденцией Лукьяна Максимова, стоял недалеко от войсковой канцелярии, собора.

7 июля около куреня появились заговорщики и их сторонники, числом значительно превышавшие Булавина и его защитников. Они скопом приступили к дому, где закрылись осажденные, стреляли из ружей и пушки. Начали ломать двери и окна, рубить их топорами. В схватке Булавин и его помощники, отстреливаясь, убили двух или трех заговорщиков. Но изменники довольно быстро взломали двери, и Булавин, защищавшийся до последнего в одной из комнат куреня, увидел ворвавшихся заговорщиков:

— Степан! И ты с ними?!

— А как ты думал?

— Карп! — Булавин повернулся к Казанкину. — Ах, вы, сволочи!..

— Сдавайся!

— Я тебе сдамся, гад! Получай!..

Но Степан Ананьин опередил его — пуля из его пистолета попала атаману в левый висок, и он рухнул на вол. Между тем озверевшие заговорщики бросались из комнаты в комнату, хватали и вязали булавинцев — сына и брата убитого предводителя, Лукьяна Хохлача, Ивана Гайкина и иных. Труп Булавина выволокли на майдан, и тут же на круге заговорщики объявили войсковым атаманом Зерщикова. Переворот, который он и его единомышленники начали замышлять два месяца назад, был совершен. Его глава вступил в права войскового атамана, и главной заботой его самого и таких же, как он, стало выгораживание себя в глазах властей, спасение собственных жизней.

Они сразу же выдвинули версию о самоубийстве Булавина. Им это было выгодно по всем статьям: убитый атаман многое знал об их причастности к восстанию; теперь об этом, как они думали, никто и не будет вспоминать; нужно было оправдаться перед властями и в том, что они не получили, как хотели, Булавина живым. Кроме того, все — и заговорщики, и власти — не прочь были изобразить смелого народного вожака самоубийцей, трусом, испугавшимся расправы, человеком малодушным. Самоубийц, по тогдашним понятиям, не считали достойными похорон по православному обряду — отпевания в церкви, провожания на кладбище, захоронения в могиле. Их бросали, как животину, на свалку, в общую яму или отхожее место. Тем самым на главного предводителя народного движения, на само восстание бросалась тень презрения и проклятия. Имя его предавалось анафеме. Все это — для обработки общественного мнения, воздействия на умы и души людей.

— В нынешнем 708-м году июля в 7-й день, — писал Зерщиков азовскому губернатору в день убийства Булавина, — пересоветовав мы Войском Донским на острову у себя тайно, согласясь с рыковскими и с верховыми козаками и собрався с воинским поведением, с ружьем и пришед х куреню вора и изменника проклятого Кондрашки Булавина и чтоб его, вора, с ево единомышленники поймать.

После описания осады куреня, перестрелки Зерщиков продолжает:

— И видя он, вор, свою погибель, ис пистоля убил себя сам до смерти. А советников ево проклятых всех переловили и посажали на чепи до великого государя указу и поставили крепкие караулы. А тело ево, проклятого, мы Войском Донским для уверения посылаем к вам в Азов.

Тело Булавина привезли к азовскому губернатору на следующий день после переворота, и он смог известить о том царя:

— А по осмотру у того вору голова прострелена, знатно ис пистоли, в левый висок, и от тела ево смердит. И мы, холопи твои, велели у того воровского тела отсечь голову и тое ево воровскую голову велели лекарям до твоего великого государя указу хранить. А тело его за ногу повешено у рек Коланчи и Дону, где у присланных ево воров был бой.

Так началась посмертная месть врагов Булавина, надругательство над его телом. Ложную версию о самоубийстве Булавина, пущенную в ход Зерщиковым, от Толстого восприняли московские власти, Петр, Меншиков, Долгорукий и другие. Царь получил сообщение Толстого две недели спустя после гибели Булавина и, находясь в Горках, под Могилевом, распорядился отслужить молебен и сделать салют. Хотели сделать то же и в Москве, но отказались — вдруг простой народ заволнуется, а тем паче забунтует...

По поводу смерти Булавина Хованский и Долгорукий получили противоречивые известия:

— А про Булавина многие говорят, — сообщает первый из них, — что конечно в Черкаску ево и Луньку Хохлача убили казаки. А другие говорят, что они сами себя убили.

Неделю спустя после гибели Булавина в походную канцелярию Долгорукого под Тором привели запорожского казака Трофима Ильича Верховида. В числе 60 запорожцев он приходил из Сечи в Черкасск к Булавину на помощь. Участвовал в походе на Азов. Обо всем на допросе рассказал командующему. Того заинтересовало:

— Что ты видел и слышал после бегства воров из-под Азова?

— Пришли мы от Азова в Черкаской немногие люди и стали кричать гвалтом, что по посылке его, Булавина, под Озовом, побито из них многое число и многие потонули в воде. А Булавин нас-де не выручил и нам изменил. И за то ево хотели убить до смерти.

— Что сделал тот вор Булавин?

— Булавин от них ушел и заперся в комнате.

— Так. Дальше.

— И донские казаки учели комнатные двери рубить топорами, и он, Булавин, зарезал сам себя ножом, разрезав брюхо, и внутреннее из нево выволилось. И выволокли его, Булавина, в круг, чтобы все видели.

Это известие, совсем уж неправдоподобное, Долгорукий тут же, наскоро, «сего часа и минуты», вписал в уже заготовленное письмо Петру. Верховид в обстановке суматохи бежал из Черкасска, и слух о самоубийстве Булавина в его сознании принял какой-то патологический, ужасающий оттенок.

Версию о самоубийстве распространяли петербургская газета «Ведомости», московские власти, иностранные послы в Москве. Реляцию Толстого по приказу Петра издали за границей на латинском и немецком языках.

Но уже в те дни многие говорили и писали другое. Иван Наумов, атаман Сухаревой станицы, принося повинную Долгорукому от имени своего и всех станичников, сказал о Булавине:

— А в те ж числа (после сражений под Тором и Азовом. — В. Б.) в Черкаском и Булавина самого убили и выбрали атаманом Илью Зерщикова. А Василья Поздеева Большого посылают к его величеству с повинною.

Новобогородицкий житель со слов булавинцев сообщил воеводе Шеншину:

— Донские казаки Булавина в Черкаском убили.

Бригадир Шидловский тоже говорит определенно и уверенно:

— И верно Вашей княжой светлости (Меншикову. — В. Б.) доношу, что и Буловина в Черкаском убили. Початок тому делу — Сеньки Драного погибель. Скоро от сына Драного в Черкаском весть взяли, на другой день и Буловина убили, потому что тот вор Драной у него, Буловина, в замыслех ево воровских первым человеком был.

О том же позднее, когда Долгорукий вступил в Чер­касск, говорили ему старшины из Рыковской станицы, подчеркивая свою роль в расправе над Булавиным:

— А в убивство вора, ежели бы не мы, то черкаским жителем одним етово было не сделать.

— И губернатор азовский, — добавляет к этим словам Долгорукий в письме к царю, — мне сказывал, что Рыковской станицы вора убили.

Да и Зерщиков в войсковой грамоте, разосланной вскоре после переворота «по Дону и по городкам», признает то же самое:

— Убили мы Войском, всею рекою, Кондратья Булавина.

Истинную правду знали все, вплоть до Петра. Уже в конце правления и жизни он, редактируя «Гисторию Свейской войны», повествующей о его царствовании, слова о самоубийстве Булавина вычеркнул и вместо них вписал:

— Главного вора бунтовщика в Черкаске казаки убили.

Тогда, незадолго до кончины, император предпочел сказать, что произошло на самом деле. В июльские же дни донской либерии и он, и его присные предпочитали ложь. Она была им нужна, выгодна — восстание еще продолжалось, чернь нужно было образумить. И ложными версиями, и, главное, ружьями и пушками.



ПРОДОЛЖЕНИЕ БОРЬБЫ



В сообщениях о смерти Булавина довольно часто мелькают слова: его убили «казаки», «донские казаки». Эта фраза и верна, и ошибочна. Народного предводителя, действительно, убили его же земляки-казаки из Черкасской, Рыковской и других станиц. Но отнюдь не все казаки, не «все Войско», как пытался уверить новый войсковой атаман Зерщиков, предатель, властолюбец и интриган, а заговорщики, такие же предатели и шкурники, как и их главарь, — Степан Ананьин и Карп Казанкин из Рыковской станицы, Василий Фролов и Тимофей Соколов из Черкасской и прочие. Имелись у них сторонники, и немало, — из числа тех же старшин, «природных казаков», «стариков». Но не только — на их сторону перешли и многие другие, из рядовых, низовых и верховских, маломощных: одни поддались панике после поражении повстанцев, чувству страха перед карателями; другие давно колебались, хотели отсидеться в сторонке; третьи почувствовали, что дело Булавина проигрывает, нужно, мол, о себе позаботиться. Но так думали далеко не все.

В самом Черкасске после гибели Булавина на кругах продолжалась борьба, порой весьма ожесточенная. Одни поддерживали нового атамана, другие нет. Первые соглашались послать к царю станицу (делегацию, посольство) с повинной и выдать плененных соратников Булавина. Вторые против этого возражали, и довольно резко.

Во всяком случае, арестованных булавинцев — Никиту и Ивана Булавиных, сына и брата Кондратия; Михаила Драного и других из Черкасска не сразу отослали к Толстому и Долгорукому, как они того требовали. К губернатору вместо них отправили 18 запорожских казаков. А Долгорукому Зерщиков и другие отговаривались:

— Тех воров к тебе везть через степь опасно от воровских людей, чтобы не отбили. Отдадим их тебе, когда придешь к Черкаскому.

Казаку, которого князь послал к Зерщикову, последний приказал:

— Скажи господину майору, что я сам хочу выехать к нему навстречу, когда он к Черкаскому подойдет.

Зерщиков хитрил и юлил: с одной стороны, чтобы задобрить Долгорукого, выгородить себя; с другой, боясь вызвать гнев части казаков, недовольных переворотом и тем, что за ним последовало. Василий Фролов и прочие, убежавшие в свое время в Азов от Булавина (а им Долгорукий доверял за их «верность», в отличие от Зерщикова и ему подобных), рассказывали князю:

— У них, казаков в Черкаском, намеренье такое, что тех воров (пленных булавинцев. — В. Б.) не отдавать. Был у них круг, и в кругу черкаские жители приговаривали отдать; а другие отговаривали, что не отдавать. И зело они все в великом розмышлении и в страхе. 

Некоторые казаки «со страху» бежали из Черкасска. Настроение среди них было неодинаковым. Какая-то их часть не хотела склонять голову перед царскими воеводами. Долгорукий понял это и высказал неудовольствие Василию Поздееву Большому. Тот явился к нему две недели спустя после переворота:

— Господин майор, всемилостивейший князь! Послан я от всего Войска Донского с повинною к великому государю.

— Это хорошо. За премногую милость государеву тебе и всему Войску Донскому надо его величеству служить верно и раденье свое показать.

— Мы все рады душою и телом служить и прямить великому государю.

— Хорошо ты говоришь. Только какая же это повинная? По вашим оборотам видно, что от вас, казаков, будет противность. Так?

— Что ты, господин майор, говоришь? Какая противность? Мы великому государю верность показали: тебя и азовского губернатора о воре извещали и его самого убили.

— Верно. А сейчас, как мне известили, казаки в Черкаском кричат в круге, достальных воров булавинцов выдать не хотят и тем противность показуют великому государю.

— Кричат, господин майор, да не все. Покричат и перестанут. Погоди малое время, и тех воров мы пришлем к великому государю.

— Медлить не для чего. Надобно, чтоб в Черкаском мне отдали не только тех воров и заводчиков, а всех их, воров, мне отдали, чтоб впредь не отрыгнулось.

— Так и сделаем, господин майор, как указываешь.

— Также вам раденье показать и переловить пущих заводчиков Беспалого, Голого, Драного (князь запамятовал, что Драный погиб в бою у Кривой Луки. — В. Б.), Некрасова, сына Лоскута и других таких же по всем станицам заводчиков.

— Согласны мы, господин майор.

— Также которые городки по Донцу, и по Айдару, и по Медведице, и по Хапру, и по Базулуку, кроме воровства, ничево в них нет, и надлежит его величеству верность показать. А повинная, с которой ты пришел, Я какая эта повинная? Слова одни!

— Твоя правда, господин майор. Так и будем поступать всем Войском. Только это при полках государевых зело надежно делать.

Поздеев Большой, один из заговорщиков-предателей, понимал, что ситуация на Дону не такова, чтобы немедленно всех повстанцев хватать и выдавать карателям. Новая черкасская старшина не надеялась на свои силы и способности. Уповала на царские полки, чтобы справиться с булавинцами после гибели самого Булавина.

Царские же полки продолжали неумолимо, со всех сторон наступать на Дон, Придонье, Украину, Поволжье и другие места, где продолжало бушевать восстание. Летом этого года повстанцы продолжали борьбу в Козловском, Тамбовском, Борисоглебском уездах. Появились и в других — Верхнеломовском и Нижнеломовском. Волконский, козловский воевода, пришедший еще в конце июня к Долгорукому под Валуйки, обеспокоен положением в своем уезде, из которого вынужден был уйти со своими драгунами по приказу командующего, и во всем «тамошнем крае»:

— Сего июня 29-го числа, — пишет он Меншикову, — получил я ведомость, что воровские калмыки в сем июне месяце, после нашего отъезду, подъезжая воровским наездом по подсылке Булавина, Танбовского уезду в селах, которые от Танбова в 15-ти и в 5-ти верстах, одного на заставе дворянина убили до смерти, а иных многих ранили, также многих з женами и з детьми в полон побрали, а домы их жгли и разорили, и пожитки и всякую скотину, и лошадей пограбили. И от Танбова-де за несколько верст в близости, в степи колмыков и козаков тысячи с полторы человеков, собрався, стоят.

Недели полторы спустя он снова информирует светлейшего о повстанцах из тамбовцев, в числе коих — и те, кто принадлежит князю:

— Вашему сиятельству во известие предъявляю о возмущении во единогласии к воровству злаго намерения вора Булавина ис танбовцев, служилых и волосных крестьян, такжо черкас, которые поселены на имя Вашего сиятельства (в селах и деревнях Тамбовского уезда, пожалованных Меншикову. — В. Б.). А имянно оных воров было во отложении к их воровству в разных селах и в деревнях дворов сот с 7 и больше. И от них было многое разорение и грабеж, и смертные убивствы.

В Тамбовском крае восстание, в которое включились многие сотни крестьянских и иных дворов, а жителей — и того больше, приняло довольно широкие размеры. К местным повстанцам присоединялись, усиливая тем самым их борьбу, булавинские казаки и действовавшие с ними вместе калмыки. Волконский досконально знает места жительства и действий повстанцев, жаждет предать их огню и мечу:

— И как вышеозначенное воровство донских и хоперских козаков прекратитца, и оным людем (тамбовским повстанцам. — В. Б.) за их воровство что Ваше сиятельство поволит чинить, чтобы впредь так делать иным было неповадно? Или поволит Ваша княжая милость оным людем умолчать до времени, покамест мне повелено будет ехать до Вашего сиятельства в армию? И тогда явне вашей княжой милости донесу, какова оные люди состояния и где, в которых местех их поселения.

В Тамбовский и Козловский уезды «для охранения тамошнего края» власти прислали полки Болтина (из-под Казани) и Гулица (с Донца). Они обеспечивали «успокоение» местных жителей. По пути сюда усмиряли другие места, охваченные восстанием.

Продолжались действия повстанцев по Волге, где они захватывали торговые суда и, по сути дела, овладели волжским путем. К булавинцам переходили многие работные люди с судов. Они участвовали еще в июне в осаде и взятии Царицына.

В начале июля повстанцы штурмовали цитадель, в которой отсиживался воевода Афанасий Турченин. До этого они в тяжелом бою у Сарпинского острова задержали солдатский полк Бернера, посланный из Астрахани на помощь Турченину. Сражение длилось с третьего часа пополудни до ночи, повстанцы потеряли до 800 человек, но заставили Бернера отступить к Черному Яру. Бернер, которого ранили в бою, потерял около полсотни солдат убитыми, более 140 солдат и офицеров были ранены. После этого повстанцы бросились на очередной штурм крепости — «наметав дров и всякого смоляного лесу и берест, зажгли и с великою силой приступили и тем огнем осадной городок взяли». Воеводу, подьячего и еще нескольких солдат казнили. В городе, теперь полностью перешедшем под контроль восставших, они установили порядки казачьего самоуправления.

К сожалению, среди местных повстанцев не было единства. После событий в Черкасске, окончившихся переворотом и убийством Булавина, в Царицыне собирается круг. Проходит он бурно, в криках и спорах. Его участники, а все они — не только собственно казаки с Дона, но и другие (работные люди, местные горожане и пр.) — стали называться казаками, не пришли к одному мнению по вопросу, поставленному Некрасовым и Павловым, их атаманами: что делать дальше? Первого из них поддерживали казаки, второго — всякая голытьба.

— Господа казаки! — серьезный и твердый голос Некрасова отчетливо звучал на царицынской площади, — Из Черкаского пришли худые вести: Зерщиков и иные старшины пишут, что по приговору всей реки Дону убили Кондратия Афанасьевича Булавина; а за какие вины, не сказывают. Войсковым атаманом избрали Зерщикова. А знатно, что зделано сие без нашего общего совету, изменно. И надобно то вызнать доподлинно, для чего, взяв в Царицыне артилерию, итти со всем на Дон, в Черкаское.

— Погоди, Игнат! — Павлов отодвинул его в сторону и вышел вперед. — Не спеши! Господа казаки! Того, что предлагает Некрасов, делать нам ненадобно.

— Правильно! Любо!

— Нет, неправильно! Надобно мстить кровь Булавина!

— Убили его напрасно!

— Убили, и теперь его не вернешь!

Круг разбушевался — поднялся общий гвалт, со всех сторон виделись поднятые кулаки, сверкающие глаза; некоторые уже схватились за грудки, другие их разнимали. Павлов подождал немного, потом крикнул: 

— Верно говорите казаки: Булавина теперь не вернешь! А власть в Черкаском у Зерщикова и иных старшин. За ними, кабыть, идут казаки многие, и низовые, и из верховых городков. Зачем нам на рожон лезть? Выждать надобно. 

— Верно! 

— На Дон итти ненадобно! 

— Не пойдем! 

— Вы не пойдете, мы пойдем! 

— Любо! Пойдем! Пущай Игнат гутарить! 

— Нет, Иван пусть говорит! 

Павлов видел, чувствовал, что местная голытьба на его стороне, и это его подбодрило: 

— Не пойдем! И артилерию не дадим! Самим надобна — пойдем плавною на море мимо Астрахани для добычи! 

— Зачем? Ты что говоришь, Иван?! — Некрасов, обычно сдержанный и степенный, кипел гневом. — Какая добыча, когда наши братья-атаманы побиты без вины?! А бояре на Дон идут. Вот о чем мыслить надобно! Идем на Дон! 

— Пойдем! 

— Любо! 

— Не пойдем! 

— На море давно не ходили! 

— Пойдем зипуна добывать!

Крики и споры разгорелись с новой силой. Начались стычки между группами повстанцев, сторонников Павлова и Некрасова. Они переросли в драку. В ход пошли кулаки, и многих некрасовцев на том круге «били и пограбили». Кончилось тем, что Некрасов со своими ушел из Царицына. Пришел на Дон в городок Голубые. С ним было 400 повстанцев. 

На следующий день после злосчастного круга, разъединившего силы повстанцев, к Царицыну подошел новый полк из Астрахани. Его командир Левингстон привел тысячу солдат регулярной армии, и они пошли на штурм. Повстанцы Павлова, а у него тоже было до тысячи человек, сопротивлялись бесстрашно, но устоять не могли — побежали из города на лодках вниз по Волге. За ними послали погоню, и они, потопив лодки, ушли пешком на Дон, к Паншину. По пути к Павлову приходили новые люди, и он привел в Паншин городок три тысячи повстанцев. Сюда к нему на совет приезжает Некрасов. Вскоре они объединились в Голубых. Многих повстанцев, плененных в Царицыне, вешали в городе по дороге на Дон. 

— Июля в 29-й день, — сообщает Зерщиков царю, — ведомо нам, холопем твоим, Войску, учинилось, что вор и изменник Игнашка Некрасов с реки Волги, с Царицына города на Дон в свой Голубинской городок с своими единомышленники перешел, и к своему воровству проклятый людей прельщает и к себе собирает. И по той ведомости мы, холопи твои, Войском судовою и коною (пехоту на судах и конницу берегом. — В. Б.) из Черкаского для искоренения послали и по всем рекам в городки свои войсковыя письма наскоро писали, чтоб изо всех городков так же б с нами, Войском, судовою и коною для искоренения заедино поступали. 

С этой отпиской атаман-предатель послал к царю «легкую станицу» во главе с Василием Поздеевым. В нее включили Степана Ананьина, убийцу Булавина, и еще более тридцати казаков из черкасских и других станиц. 

Тем временем с севера по Волге подходила карательная армия Хованского. Власти расправились с участниками башкирского восстания, предотвратили их возможное объединение с булавинцами, в чем помог калмыцкий хан Аюка — богатые царские подарки подвигли его на посылку 20-тысячной калмыцкой конницы на Волгу и в Башкирию.

 Главные события разворачивались на Дону. Долгорукий с войском прибыл на реку Миус, недалеко от Таганрога, Азова и Черкасска.

— Губернатор (Толстой. — В.Б..), — пишет князь Петру 22 июля, — сего дня хотел ко мне быть, и я ево дожидаюся на Миюсе, а полки пехотные отпустил наперед. И увижусь с ним, губернатором, и с общево совету положим и так будем, прося у бога милости, поступать, как лутчи.

Князь планирует свои действия по Дону, распределяет полки, ставит перед ними задачи:

— Губернатору буду говорить, чтоб обще со мною с полками своими к Черкаскому приступил. Писал я к маеору Глебову и к Дедюту, чтоб оне приступили к Донецкому. А фон Делдина з драгунским полком, Давыдова с салдацкими полками оставил на Тору и на Маяках. Гульцу и с ним козловцев, всего с ним з 2000 человек с лишком, ис Тонбова велел приступить к Пристанскому. Для того, государь, тем вышеписанным полком велел в назначенные места приступить.

Далее командующий излагает свои замыслы по части расправ над повстанцами:

— Коли милостиею божиею и Вашим государским счастием в Черкаском утвержу, завотчиков всех возьму, — и, утвердя в Черкаском, сам пойду по Дону по городкам вверх, завотчиков и бунтовщиков буду брать и чинить за их воровство по указу. А в городках всех буду обнадеживать Вашею государевою милостию, чтоб они жили по-прежнему.

Насчет «обнадеживанья» и житья «по-прежнему» майор перехватил через край — инструкция Петра предусматривала оставить так, «как было», то есть по-прежнему, не разорять городки по нижнему Дону — от Черкасского до Донецкого, населенные преимущественно «природными», значными, старожилыми казаками. Других городков — по среднему и верхнему Донцу и его притокам, по левым притокам среднего и верхнего Дона — это не касалось, и сам Долгорукий прекрасно о том помнит:

— И, пришед на устье Медведицы, разделю тут на три части (свои силы. — В. Б.), — по Медведицы, по Хапру, до Базулуку — и буду чинить над людьми и над городками против первого Вашего государева указу, каков ко мне прислан Вашею государевою рукою в Невль.

Долгорукий вспоминает здесь тот весенний указ, в котором Петр повелел ему те городки «жечь без остатку, а людей рубить, а завотчиков на колесы и колья... ибо сия сарынь, кроме жесточи, не может унята быть». Эту «жесточь» и собирается пустить в ход Долгорукий против городков и их повстанцев, исключая тех немногих, кто показал верность царю-батюшке:

— А ете, государь, городки по вышеписанным речкам всеконечные воры и всякому злу начальники. И сами казаки, которые Вашему величеству в верности, мне сказывали, что всеконечные ето воры; только два городка по Медведице и по Хапру воровству не причасны; и как вор (Булавин. — В. Б.) шел, и они ево не пустили и отсиделись, и во всю ево бытность к нему, вору, не пристали. И я, государь, будучи там, усмотря, ежели надлежит там им быть, и я их обнадежу Вашею государевою милостью и велю жить по-прежнему. А буде же не надлежит им тут жить для приходцов сверху (беглых, повстанцев из верховых городков. — В. Б.), и я, сказав им Вашу государеву милость, велю им перейти на Дон в донские городки. 

Далее майор переходит к мятежному Донцу: 

— И как, государь, приду я к Донецкому, и Глебова и Дедюта с собою возьму для вышеписанных городков по рекам (Медведице, Хопру и Бузулуку. — В. Б.), а другую, государь, половину пошлю от Черкаского вверх по Донцу. И, исшедчи Донец по Айдару, и х тому придут в случение (соединение. — В. Б.) с Маяк и с Тору фон Делдин и Давыдов. 

Донцы со страхом ждали прихода Долгорукого, но не все склонны к покорению: 

— Писали, государь, ко мне из Троицкого капитаны морские Матвей Симантов и другие, что казаки в великом розмышлении и в злом намерении.

 Закончив письмо царю, Долгорукий приказывает срочно отправить его с курьером. Но входит посланец от Зерщикова с письмом, и князь снова диктует писарю:

— По написании сего письма. Атаман Зерщиков прислал ко мне отписку: пишет и просит меня слезно, чтобы мне по всем городкам послать с указами, чтобы они были надежны и безбоязненны и чтобы не разбежались.

Уверяет царя, что он и до этого старался не озлобить и излишне не перепугать донских казаков:

— И я, государь, и до тое отписки (Зерщикова. — В. Б.) по всем городкам послал указы, чтобы они вины свои заслужили и воров и завотчиков переловили и ко мне приводили. И оне против тех указов стали быть надежны. И я, государь, со всеми с ними обхожусь ласково; и которые казаки от меня посыланы были в Черкаской, которые Вашему величеству в верности, так же и я их задолжил деньгами и другим приказывал с ними, чтобы они всячески наговаривали и обнадеживали. И они, приехав, сказывали мне, что зело в великом сумнении были и злом намерении. А ныне по посылке моей и по письму стали быть лутче.

Вспоминает он и царский намек на его особое, мстительное отношение к донцам:

— Зело, государь, были (казаки. — В. Б.) опасны, чтоб я не мстил смерти брата своего. И я, государь, писал к ним с клятвою и казакам говорил, что от меня того не будет. И оне, государь, зело тому ради и верят.

Князь, собираясь жечь и вешать, в то же время успокаивает казаков, чтобы отбить их от «злого намерения», то есть от дальнейшего сопротивления, дает обещания и клятвы, ведет речь о выдаче только заводчиков-предводителей, наиболее активных деятелей, участников восстания. Все это — чистой воды притворство, камуфляж. Слова его рассчитаны на обман основной массы казаков и привлечение на свою сторону «верных», «природных» казаков, особливо тех, кто еще при Булавине изменял ему и сносился с карателями, воеводами, предавал восставших, наносил им удары в спину, сначала исподтишка, а потом и в открытую. Одного из таких предателей и его помощников он, не жалея слов, расхваливает царю:

— Доношу Вашему величеству: Василей Фролов так Вашему величеству служит, что лутче тово быть невозможно. Истинно, государь, удивительно, что из естово народу такой правдивой и верной человек. Также и все, которые при нем, зело изрядные люди и работают Вашему величеству, как лутче быть невозможно. Василья Фролова вор Булавин разорил совсем дом ево, также и других. И они (Фролов и иные. — В. Б.) то ни во что вменяют. Губернатор Толстой ко мне писал, чтобы мне их милостью Вашего величества наградить за их службу и родение. И мне, государь, дать им нечего для того, что денег со мною с Москвы ничево не отпущено. И о том, государь, как изволишь.

Предателей, конечно, ждала царская награда. Как и карателей, начавших свой кровавый поход по районам действий повстанцев. Долгорукий день спустя пришел на речку Тузлову, верстах в 50 от Троицкого и Черкасска. Остановился обозом в урочище, и сюда приехал к нему в тот же день Толстой, как он писал Меншикову, «для общаго согласия». Речь шла о положении в Черкасске, возможном сопротивлении казаков и совместных действиях против них:

— И естьли в Черкаском и в иных станицах донские казаки явятца противники, и при помощи божии будем над ними чинить промысл с общаго согласия и оное воровство искоренять.

В том же письме, посланном «из обозу с реки Тузловой», Толстой с удовлетворением сообщает светлейшему о прибытии в Троицкий полков Кропотова, Ушакова и Гулица. Не может скрыть удивления по поводу быстрого и легкого разгрома булавинцев под Азовом:

— Воистинно, милостивой государь, удивлению достойно, какими малыми людьми такое великое воровское собрание побито, на котором бою и бывшие афицеры, присланные в Азов, Кольцов-Масальской с товарыщи, зело стояли мужественно и многих воров взяли в полон.

Удивление губернатора странно — нетрудно ведь понять, что регулярные войска своей боеспособностью намного превосходили иррегулярные воинские отряды казаков, калмыков и прочих, не говоря уже о многочисленных, но плохо организованных и вооруженных толпах повстанцев из крестьян, работных людей и прочего люда, совсем непривычного к военному делу. Войска восставших иногда одерживали победы над врагом — помогали многократное численное превосходство, неожиданность нападения, беззаветная, несмотря на огромные потери, храбрость. Но коренные недостатки в организации, вооружении повстанческих сил в конечном счете приводили к их поражениям.

Долгорукий с Тузловой двинулся к реке Аксай, правому донскому рукаву, и здесь к нему явились Зерщиков, его есаулы и вся старшина. Со знаменами подъехали они к полкам, которые командующий «поставил во фрунт». Сошли с лошадей, «далеко не доезжая» до князя, подошли к нему, положили на землю знамена и сами распластались перед ним. Долгорукий приказал:

— Встаньте!

— Господин майор! — Зерщиков переглянулся с другими, тоже поднявшимися, старшинами. — Просим милости у великого государя и твоего заступления.

— Великие вины имеете вы перед его величеством. Его милостию и терпением в прошлом и нынешнем году ваши городки разорены не были. И вы, донские казаки, все то поставили ни во что и великому государю всякие противности показали. И за то достойны вы наказания.

— Всемилостивешний князь! Свои вины мы приносим к твоим стопам и просим за нас заступить перед его величеством. Тебе небезызвестно, что мы, природные казаки, в прошлом году тех воров, которые были с Булавиным, многих побили и показнили. А как тот вор с Сечи пришел в Пристанской городок и пошел вниз по Дону, мы противились ему, на речке Лисковатке был у нас с ним бой.

— И на том бою вор Булавин, — вставил Долгорукий, — вас побил, и вы от него бежали в Черкаской. А многие ваши братья к нему, вору, пристали.

— Так и было, господин майор. — Зерщиков опустил голову. — А потом, когда вор пришел к Черкаскому острову, мы сели в осаду и ему противились. А другие казаки, из Рыковских станиц, такие же воры, как и булавинцы, склонились к вору и нас выдали. И тот вор, пришед в Черкаской, многих из нас побил и домы наши разорил. И, видя от него такой страх и убивства, мы молчали. И в том вины свои приносим великому государю. А потом мы, собрався всем Войском, того вора и изменника в дому его осадили и его убили, а тело прислали в Азов; многих товарыщев ево поимали, и они сидят за крепким караулом.

— Которые из вас, — Долгорукий постукивал пальцами по эфесу шпаги, — верно служили великому государю, и от него будет вам похваление и милость великая. А вам тех воров, которые поиманы, также и других воров и бунтовщиков, которых вы знаете, всех поимать и привести ко мне без замедления.

— Всемилостивейший князь, все сделаем по твоему указу.

Старшины уехали в Черкасск. На следующий день, 27 июля, Долгорукий подошел к Черкасску и стал обозом. Зерщиков и вся старшина снова явились к нему и привели закованных в кандалы 20 пленных повстанцев, взятых в курене Булавина; в их числе — его сына Никиту и брата Ивана, Михаила Драного. Еще день спустя черкасские старшины и «природные» казаки вместе с представителями других станиц, «кои по Дону и с Усть-Медведицы и с Усть-Хопра», пришли в обоз командующего. Присутствовали священники, и к ним по очереди подходили атаман и другие, прикладывались ко кресту и евангелию:

— Великою клятвою, — Зерщиков говорил от имени всех пришедших казаков, — и со многими слезами клянемся мы всем Войском Донским в верности быть великому государю и служить ему безотступно и безо всякого сумления.

— А с теми, — спросил Долгорукий, — кто не явится к крестному целованию, как быть?

— Тех, кто по городкам не явится целовать крест и святое евангелие и великому государю окажется в противности, всех приговорим побить до смерти. Правильно, — Зерщиков оглядел своих подчиненных, — я говорю, господа казаки?

— Правильно, господин атаман!

— Верно!

— То наш общий приговор!

— На том и порешим. — Долгорукий одобрительно улыбнулся, После вашего крестного целования спросить я вас хочу: когда вы мне отдадите тех воров из Рыковских станиц, которые больше других в воровстве винны?

— Рыковской станицы, — смутился Зерщиков, — начало в их воровстве. Но, всемилостивейпшй князь, в убивстве вора Булавина, если бы не рыковцы, то одним черкаским жителям етого бы не сделать.

— Знаю, про то и азовский губернатор мне говорил. А вот воры, которых вы ко мне привели, сказали, да и по другим ведомостям известно, что как Булавин к Черкаскому острову пришел, и прежде всех склонились к нему рыковцы.

Старшины молчали, понурив головы. Долгорукий с едва скрытой насмешкой смотрел, как они прячут от него глаза. Продолжал:

— И первым, говорят, поехал к Булавину Василей Поздеев Большой и договорился с ним, что атамана Лукьяна и старшин отдать. А потом ты, — князь повернулся к Зерщикову, — тех старшин, посадя в лодку, отвез к нему, вору Булавину. Было такое дело?

— Было, — совсем сник Илья Григорьевич, — бес попутал за грехи мои. Да и сам, господин майор, посуди: и надо мной, и над другими старшинами тогды смерть ходила. Что нам оставалось делать?

— Хорошо, что сам признаешь,— жестко подчеркнул Долгорукий. — Не только рыковские, но и вы, черкаские, все сплошь в том воровстве равны. Правильно я думаю?

— Правильно, — эхом отозвался войсковой атаман, — разве иное что тут скажешь?

— Все мы, — вступил Тимофей Соколов, етому делу виновны.

— Ежели то дело розыскивать, — признал и Зерщиков, — то все кругом виновны.

Долгорукий молча слушал, не возражал, давая понять, что всех их считает причастными к восстанию. Об этом он не раз говорил в своем окружении, писал царю. Таких, как Фролов или, как он потом узнал, Соколов, князь среди казаков видел мало. Но пока осторожно и ловко вел свою линию: сперва умирить Черкасск, овладеть положением, потом — казнить и жечь. Припирая к стенке, обличая черкасских старшин во главе с новым войсковым атаманом, он не считает возможным подвергать их сейчас же репрессиям. Делится мыслями о том с царем:

— А что, государь, Ваше величество, изволил ко мне писать, чтобы выбрать атамана человека доброго, и ручатца по них невозможно. Самому о том Вашему величеству известно и без нынешней причины, какова они (донские казаки. — В. Б.) состояния. А с нынешней причины (имеется в виду Булавинское восстание. — В. Б.) и все ровны, одново человека не сыщешь, на ково б можно было надеетца.

Действовать в Черкасске он собирается осмотрительно, без спешки:

— И я, государь, сколько мог выразуметь, — и больше того не здумал, что надлежит по здешнему состоянию, у твердя в Черкаском сколько возможно, оставить в нем полк салдацкой. И скажу им (старшинам.— В. Б.), что оставляю для охранения их, чтобы по отступлении моем от Черкаского бунту какова и возмущения не было; и им при полку надежнее. А жестоко, государь, поступить мне с ними было невозможно для того, что все сплошь ровны в воровстве, разве было за их воровство всех сплошь рубить. И тово мне делать без указу Вашего величества невозможно.

Долгорукого переполняла ненависть ко всем донским казакам. Жгучие чувства классовой и личной мести перехлестывали в нем через край, застилали глаза, и, ослепленный ими, он готов был, будь на то царское соизволение, рубить и вешать всех подряд, не разбирая ни голытьбу, ни старшин, по крайней мере — большую их часть. Однако он сдерживал себя, помнил наказ Петра: тех, кто непричастен к восстанию, и даже тех, кто причастен, но принес повинную, щадить, с ними «ласково поступать». Пока он так и делает, в том числе и прежде всего со старшинами. Но потом дойдет очередь и до некоторых из них...

— Конечно, государь, — переходит князь к очередным заботам, — мне отсель (от Черкасска. — В. Б.) надобно итти скоро, чтоб не допустить до большево воровства Некрасова. А Некрасов писал Булавину, что будто он Царицын взял. И то письмо послал я до Вашего величества.

Помимо Некрасова, обосновавшегося в Голубом городке на Дону, помнит князь и о Донце:

Также, государь, по Донцу, в Старом Айдаре воры Голой, Беспалой, в собрании при них с 1000-чью человек голудьбы. И, управясь под Черкаским против выше-писанного, надлежит мне отправить по Донцу против Голово и Беспалово, Также, идучи по Донцу, чинить против росписи (росписи Петра, в которой указаны места, где каратели должны разорять станицы. — В. Б.) над казачьими городками.

Командующий продумал все до мелочей, до деталей, предусмотрел все районы восстания. По распоряжению царя писал к Аюке-хану, чтоб он посылал своих калмыков разорять казачьи городки. Под Черкасском к Долгорукому подошел с полками Толстой из Азова; по пути умирил Лютинский городок, из которого атаман и казаки пришли к нему с повинной. Губернатор присутствовал при крестоцеловании Зерщикова и прочих.

Пока происходили описанные события под Черкасском, у города Ровенки, что в верховьях Айдара, полковник Те-вяшов и подполковник Рыкман с драгунами и солдатами, всего с 500 человек, разбили полутысячный отряд повстанцев. Возглавлял его атаман Ефим Ларионов. Погибли сам атаман, его писарь и еще 420 человек, почти весь отряд, большинство которого составляли бурлаки (350 человек). Остальные попали в плен или разбежались. Из карателей убили поручика Воронежского полка Бориса

Врангеля, пять солдат и ранила около двадцати человек, Соотношение в потерях почти 1:20 в пользу карателей, и оно, в большей или меньшей пропорции, характерно для большинства сражений повстанцев с врагом. Такова была трагичная логика и статистика борьбы неорганизованных повстанцев с организованными карателями. Разбитые под Ровенками булавинцы, как и другие, шли в сбор к Старо-Айдарскому городку, у устья реки Айдар, при впадении ее в Донец, чтобы потом идти к Черкасску против старшин-изменников.

Долгорукий получил утешившее его известие о победе под Ровенками. Но одновременно узнал, что царь велел батальону Глебова и полку Дедюта идти назад в Россию. Опечалился:

— И та, государь, у меня сторона (район Донецкого городка. — В. Б.) зело стала безнадежна. И уведают воры, что полки поворотилися, весьма будут в великой утехе. И я, государь, того же часу послал к Глебову и к Дедюту, чтоб они назад не ходили. А послушают ли меня они или не послушают, того не ведаю.

К тому времени командующий вступил в Черкасск. Здесь в начале августа казнили до двухсот повстанцев. Начали с того, что привезли из Азова тело Булавина и «ростыкали по кольям» напротив майдана, где собирался казачий круг, голову, руки и ноги атамана. Здесь же повесили восемь человек, схваченных под Азовом. В рыковских и других станицах повесили у станичных изб еще несколько десятков повстанцев. То же происходило и в других местах.

Вести о сборе людей к Голому на Донце и к Некрасову на среднем Дону заставляют Долгорукого принимать экстренные меры. В письмах к царю он возражает против отзыва с Дона и Придонья не только частей Глебова и Дедюта, но и Кропотова, Жукова с полками:

— И я преж сего писал до Вашего величества, что Жукова взял с собою; и немощно ево отпустить по воровским здешним оборотам. Игнашка вор Некрасов збирает воровское войско и посылает по Дону, по Хапру, по Донцу и по другим всем рекам, велел выгонять (казаков. — В. Б.) к себе. Сам стоит около Паншина. В Есауловой станице собралось тысячи три; сказывают, бутто больши те, кои бежали с низу (с низовьев Дона. — В. Б.) изо всех станиц. И которые станицы блиско Ясауловой, сказывают, бутто он, вор, сам к ним скора будет.

Таким образом, помимо войска Некрасова и Павлова у Паншина-городка, южнее его, у Есауловского, собралось немало повстанцев, бежавших из Черкасска и других нижних донских станиц. Царский командующий стремится во что бы то ни стало воспрепятствовать объединению двух повстанческих войск. Посылает свою конницу, и она быстрым маршем доходит до Верхне-Курманьярской станицы, по пути приводит к присяге царю казаков низовых станиц. Вышел и сам князь из Черкасска, выслал вперед бригадира с конницей. Еще раньше направил партию казаков-курчан.

Принятые меры предотвратили объединение двух войск и присоединение к ним новых казаков из станиц, куда нагрянули отряды Долгорукого. Сам он подошел к Кошкиной станице, стал обозом. Потом, взяв конницу, поспешил к Есаулову городку:

— Для тово: воры сказывают и Горохов (посланный во главе отряда курских казаков. — В. Б.) писал ко мне, что сели (восставшие. — В. Б.) на острову в крепи; и чтоб мне не допустить до них Некрасова. А обозу велел итти, пехота вся при обозе, и конницы оставил больши тысячи. Я чаю: завтра к ним приду.

Писал об этом князь царю четвертого августа. Спешит он еще и потому, что сюда же, к Паншину и Есаулову, идет с войском и Голый:

— Голой пошел по Донцу плавною (войском на судах. — В. Б.) и пришел на усть Донца; а другие конницею хотели итти к Некрасову в соединения. Уведали, что я пришол, усть Донца остановился, немошно пройти для тово, что у меня Доном идет плавная. Ежели б я не поспешил, великое б бедство вор Голой по Дону учинил: все б к нему пристали. Сами мне казаки говорили: коли б Голой снизу, а Некрасов сверху пошли, за неволею бы (поневоле. — В. Б.) все пошли с ними.

То, что встречные казаки говорили такие слова командиру карателей, неудивительно — одни, из маломочных, боялись царских полков, другие, из «природных», значных, — полков Голого и Некрасова. По-прежнему в казацкой среде отсутствовало, и это естественно, единство: одни хотели покориться царским «полководцам», другие — бороться против них и домовитых, предававших интересы голытьбы.

Долгорукий, вскоре вернувшийся в Черкасск, не упускает возможности, чтобы нет подчеркнуть перед царем свои заслуги:

— Зело, государь, по милости божией случай счастливой, что воров до соединения не допустили. И мне было по етаким случаем как отпустить Жукова? Ежели б не пошли Вашева величества полки по Дону, истинно б пуще Булавина воровства родилось.

Долгорукий и Толстой сообщают царю о выезде к нему из Черкасска с повинной делегации — Василия Поздеева Большого, Степана Ананьина, Карпа Казанкина и других старшин. Подчеркивают в доношениях, что они имеют вины перед государем, но у них «трудов и раденья к Вашему величеству много».

На Дону по-прежнему неспокойно. Вынашивают опасные для властей замыслы Голый и Некрасов, не хотят приносить повинную казачьи городки, что по Дону выше Донецкого городка. Об этом пишет Колычев, воронежский воевода, князю Меншикову. По его посылке сержант Воронежского полка Петр Рогов ездил на реку Битюг, чтобы узнать что-нибудь новое о булавинцах. Он прислал к воеводе двух донских казаков — Евсея Мельникова и его сына Потапа. Потап Мельников по приказу Долгорукого ездил «вверх по Дону с увещательными письмами во все казачьи городки до Донецкого».

Потап привез в Воронеж воеводе Колычеву неутешительные вести:

— Тем увещательным письмам во всех казачьих городках казаки учинились непослушны и от воровства своего не престают, но паче в воровство свое умножаютца.

— О Некрасове что слышно?

— Говорят казаки, что Некрасов пришел из-под Царицына со всеми своими войски. И сказывали, что Царицын взяли и воеводу царицынского убили, и весь Царицын разорили без остатку.

— А из верховских городков он, Некрасов, казаков к себе призывает?

— Посылает тот Игнашка Некрасов от себя воровские свои письма по всем верхним городкам и по запольным речкам в розные станицы по Хопру, и по Донцу, и по Бузулуку, и по Медведице, чтоб изо всех станиц и городков казаки по половине ехали в Паншин и збирались к нему, вору Игнашке Некрасову, в воровское войско.

— А его, Некрасова, замыслы им, казакам, ведомы?

— О том говорят казаки: намерен он, вор Игнашка, с воровским своим войском иттить к Черкаскому против войск великого государя, которые ныне с князем Васильем Володимеровичем Долгоруким.

— О Голом и Беспалом что говорят?

— О Беспалом слышно, что в трехстах коней перелез реку Дон с Крымской стороны на Ногайскую.

— Для чего?

— О том ничего я не слышал.

— Казаки верхних донских городков ныне спокойны, к бунтовству не пристают?

— Видел я, что воровские казаки из многих розных станиц, в том числе из Донецкого городка, собравшись, пошли под украинные государевы городы и по реке Битюгу для разорения сел и деревень и отгонки лошадей и скотины.

После эйфории в связи с гибелью Булавина и Хохлача, вступлением в Черкасск обеспокоенные власти снова напрягают силы, чтобы противодействовать новому расширению восстания. Долгорукий, вышедший из Черкасска конным и судовым войском (второе возглавлял Тимофей Соколов), требует, чтобы не только низовые, черкасские, но и верховские казаки шли с ним против Некрасова. Верховские, как мы убедились, не очень-то его слушались. С ним же шел Жуков с 500 драгунами. Преображенский батальон Глебова и полк Дедюта по его настоянию пошли к Донецкому городку.

К Некрасову и Павлову, как донесли князю, уже приехали в Голубые по два человека из многих городков по Дону и Донцу, Айдару и Хопру, Медведице и Бузулуку:

— А для чего и какой у них совет, того подлинно не ведаю. Однако ж, государь, добра от них не чаеть, больши худа. Также, государь, ведомость у нас есть: которые воры ис Черкаского и ис тутошних станиц, кои блиско Черкаского, ушли к ним, ворам, больши 200 человек.