— Не может быть! — удивился Черненко рассказу Любимова о том, как его преследуют. — Ну и ну, вот, оказывается, до чего мы дожили.
— Неужели я вам буду неправду говорить? — говорил Любимов. — Извините, что я вас побеспокоил. Просто я больше не могу так работать.
— Перезвоните мне через несколько дней, — сказал Черненко, — а я разберусь.
Но в следующий раз Черненко, которого, видимо, накрутили, был уже не так любезен:
— Почему вы ко мне обращаетесь? У вас есть свой секретарь ЦК по пропаганде, товарищ Зимянин, он такой же секретарь ЦК, как и я. Обратитесь к товарищу Зимянину, он этим занимается.
— Вы знаете, с ним очень трудно: он не слушает, — пояснил Любимов. — Он громким голосом очень быстро читает большую нотацию, и на этом разговор заканчивается. Бесполезно…
— Я вам повторяю: позвоните товарищу Зимянину, — закончил разговор Черненко.
Дальнейшее Юрий Любимов описал в своей мемуарной книге:
«Я позвонил, и сорок минут на меня орал советский Геббельс, так его называют в наших кругах, я же называл „недоделанный Абрамов“ — говорок у них был похож, народный такой, с наскоком на собеседника, но Федор-то по сравнению с этим — Сократ, не меньше…»
— Мы вам покажем! — возбужденно говорил Михаил Васильевич. — Вы что это беспокоите членов политбюро, до какой наглости вы дошли!
То есть Черненко действительно попросил Зимянина разобраться. Вот тот и разбирался:
— Все ваше окружение антисоветское!
— Ну, раз все антисоветчики, один вы советчик, то посоветуйте хоть что-нибудь.
— Ах, вы еще это, шутить, я вам дошучусь!
Про Высоцкого:
— А этот спившийся подонок (прямо как Жданов про Зощенко), — ну подумаешь, имел какой-то талантишко, да и тот пропил, несколько песенок сочинил и возомнил.
— Он умер, — напомнил Любимов, — нехорошо так о покойном, зачем так кричать, товарищ секретарь, а при ваших чинах это даже неприлично.
— Вы у меня договоритесь!
— Ну, зачем же так? — Любимов сохранял хладнокровие. — Некрасиво таким голосом кричать на товарища по партии, мы ведь с вами в одной партии.
— Вы домахаетесь своим партийным билетом, мы у вас его отберем!
Любимов положил трубку.
Михаил Васильевич Зимянин охотно позволял себе то, что запрещал остальным. Сотрудник Девятого управления КГБ поведал, как он сопровождал Зимянина в Бразилию.
Вечером Михаил Васильевич предложил:
— Давай в кино сходим.
— Поздновато.
— Ничего.
— Хорошо, я вызову охрану.
— Не надо.
Сотрудник девятки заранее выяснил интересы Михаила Васильевича и уже знал, какие кинотеатры есть в районе отеля.
— Фильм эротический, — предупредил он.
Секретарь ЦК по идеологии засмеялся:
— Это тоже надо знать.
В конце фильма охранник, заранее выяснив, во сколько заканчивается сеанс, предупредил:
— Через пять минут фильм закончится, пойдемте.
Это чтобы никто не увидел, что главный советский идеолог из всех видов искусств выбрал порнографию. Охранник сказал, что ему фильм не понравился. Зимянин ответил со знанием дела:
— Обычный фильм из этого рода продукции.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
РАСЦВЕТ И УПАДОК РАЗРЯДКИ
Леонид Ильич опирался на военных и давал им все, что они просили. Он считал себя военной косточкой, гордился военными званиями, орденами, любил военную форму.
Генерал армии Александр Михайлович Майоров вспоминал, как в 1968 году его вызвали к генеральному секретарю. Разговор предстоял о ситуации в Чехословакии. Генерал в полевой форме, в сапогах и при ремне, вошел, отрапортовал. В кабинете помимо Леонида Ильича сидел Суслов.
Брежнев довольно сказал:
— Вот какая красивая форма у наших вооруженных сил. А то наши маршалы уговорили Никиту ввести брюки навыпуск, а на ноги полуботинки. Это при нашей грязище!
Суслов слушал молча.
— На самом деле наши полководцы в кабинетах нажили штабные груди, — Брежнев показал на живот. — Вот им и стало трудно натягивать сапоги.
Леонид Ильич был весь во власти приятных воспоминаний.
— А мне нравилась старая гимнастерка. Эх, подтянешь это место, — он похлопал себя по животу, — чувствуешь себя моложе. И думаешь, неплохо бы и до дивчин сбегать…
Генералы и маршалы оценили Леонида Ильича — особенно по контрасту с Хрущевым, который с ними нисколько не считался, наградами и званиями не баловал.
В рабочих записях Брежнева за 1968 год встречаются пометки:
«О наградах. Дать Гречко орден Ленина, Ворошилову и Буденному — героев. Епишеву — Ленина, Тимошенко, Еременко, Баграмяну и Москаленко — ордена Октябрьской революции. Всем маршалам дать по служебной „чайке“».
Сотрудник Министерства иностранных дел Александр Богомолов видел Брежнева в 1960-е годы, когда тот приехал в Группу советских войск в ГДР, чтобы выступить перед офицерами. Леонид Ильич произнес короткий тост и залпом легко выпил стакан водки. Полно было закуски, но он даже не закусил, а начал совещание. Военные, по словам Богомолова, тогда его просто боготворили. Он поражал офицеров своей удалью.
Гречко сменяет Малиновского
Министром обороны оставался маршал Родион Яковлевич Малиновский, поскольку осенью 1964 года он поддержал Брежнева. По взглядам он был, скорее, консерватором, а по характеру — флегматиком. Не увлекался выпивкой и охотой, предпочитал шахматы и рыбалку. Был немногословен, дома — вообще молчал и разыгрывал шахматные этюды.
На Западе Малиновского считали главным стратегом применения ядерного оружия.
Однако создатели ракетно-ядерной техники жаловались, что на поддержку Малиновского рассчитывать нельзя. Говорили, что он выше уровня общевойскового командира дивизии или даже армии не поднялся. Терпит ракетчиков только потому, что начальству нужна ракета.
Соратник Королева академик Борис Черток вспоминает, что борьба за создание ракет и выход в космос министра Малиновского вообще мало интересовала. Ему бы только меньше перетрясок, перестановок, чтобы спокойнее дожить свой век. Так же консервативно Родион Яковлевич относился и к другой новой технике. Вертолеты, например, он не воспринимал всерьез. Не верил, что винтокрылые машины окажутся мощным оружием.
Более молодые и амбициозные военные группировались вокруг первого заместителя министра обороны Андрея Антоновича Гречко. Можно было предположить, что Малиновский недолго будет министром. Старые заслуги не в счет. Все, кто помог Брежневу прийти к власти, быстро лишились своих постов. Малиновский это понимал и сам говорил:
— Еще годик, и уйду на пенсию.
Но до пенсии не дожил.
7 ноября 1966 года он принимал последний в своей жизни парад, хотя очень сильно болела нога. На следующий день слег и больше уже не встал. Его отправили в больницу, откуда он не вышел. Похоронили его 3 апреля 1967 года.
Новым министром Брежнев сделал маршала Андрея Антоновича Гречко. В войну они вместе служили в 18-йармии.
Андрей Антонович Гречко пользовался уважением в войсках. Он был сторонником разработки новой военной техники. С его помощью были приняты на вооружение боевые вертолеты, новые модели танков. В молодости маршал служил в кавалерии. Высокий, подтянутый, он любил строевую подготовку и требовал, чтобы в войсках занимались спортом.
В конце мая 1967 года Брежнев приехал на Северный флот. Его сопровождали Косыгин, Устинов, Гречко, Епишев, заместитель председателя Совета министров по военной технике Леонид Васильевич Смирнов.
Брежнев побывал на только что спущенной на воду подводной лодке К-137 «Ленинец», оснащенной шестнадцатью ракетами. Спустился в отсеки, поговорил с экипажем. На крейсере «Мурманск» высокие гости вышли в море. Брежневу показали пуск ракеты с атомной подводной лодки, затем разыграли целый морской бой с участием надводных и подводных кораблей.
5 июля 1967 года, выступая в Кремле на приеме по случаю очередного выпуска слушателей военных академий, Леонид Ильич сослался на увиденное:
— Во время недавней поездки на Краснознаменный Северный флот мы с товарищем Косыгиным осмотрели новейшие корабли и ракетную технику. Состояние вооружения, боевая готовность флота, выучка личного состава произвели на нас хорошее впечатление…
Леонид Ильич с возрастом все чаще вспоминал войну. Для него это были, по существу, приятные воспоминания о молодости.
— В конце семидесятых он мне вдруг говорит: думаешь, я всегда таким был? — рассказывал академик Чазов. — Показал фотографию 1945 года. Стоит красавец мужчина, от которого без ума были женщины.
Он с удовольствием занимался военными делами, встречался с генералами. Все кандидаты на высшие военные должности утверждались в ЦК. Военными кадрами занимался отдел административных органов ЦК, в аппарат отдела в основном попадали политработники, контакт со строевыми командирами у них не получался. Строевики часто жаловались, что на Старой площади с ними разговаривают высокомерно и поучающе.
Заведовал отделом административных органов Николай Иванович Савинкин. Трудовую деятельность он начал в 1932 году заместителем начальника районного отдела связи, потом заведовал отделом в райкоме комсомола. С 1935 года служил в армии. Во время войны был старшим инструктором политотдела армии, начальником политотдела бригады, заместителем начальника отдела политуправления фронта… Савинкин окончил Военно-политическую академию имени В. И. Ленина и с 1950 года работал в аппарате ЦК.
В 1968 году Брежнев утвердил его заведующим отделом административных органов. Савинкин долго просидел в кресле заведующего отделом, потому что умел ладить с людьми, избегал конфликтов.
Учетно-контрольная номенклатура отдела — заместитель командира дивизии по политической части. С кандидатом на эту должность в ЦК беседовал инструктор отдела административных органов.
Командир дивизии и выше — уже номенклатура секретариата ЦК, с ними беседовал и заместитель заведующего отделом, и завотделом. Но на заседание секретариата не приглашали, утверждали опросом.
Генерал-полковник Иван Петрович Вертелко рассказывал, как начальник Генерального штаба маршал Матвей Васильевич Захаров, будучи председателем высшей аттестационной комиссии, хотел вычеркнуть одну фамилию из списка офицеров, представленных к присвоению генеральского звания. Но маршала остановил порученец:
— Список уже завизирован в ЦК, товарищ маршал.
И красный карандаш маршала замер.
Командующий войсками военного округа — номенклатура политбюро, с ним встречались секретари ЦК, его принимал генеральный, вызывали на политбюро. Командующих округами утверждал секретарь ЦК Устинов. Поговорив с генералом, обращался к Василию Ивановичу Другову, первому заместителю заведующего отделом административных органов:
— Теперь неси бумагу Кириленко, от него к Суслову.
Когда подписи секретарей были собраны, кандидата на высокую должность вели к Брежневу. Тот обычно выходил в приемную, обнимал генерала, приглашал к себе. Обязательно задавал один и тот же вопрос:
— Что самое главное в боевой подготовке?
Генералы начинали долго и нудно отвечать.
Брежнев прерывал и объяснял:
— Самое главное — научить солдат, офицеров и генералов поражать цель с первого выстрела.
Адмиралу Николаю Амелько была предложена должность заместителя главнокомандующего Военно-морским флотом страны по противолодочным силам. Адмиралу, командовавшему Тихоокеанским флотом, не хотелось перебираться в Москву. Тогда заведующий административным отделом ЦК Николай Савинкин отвел его к Брежневу.
Леонид Ильич сразу сказал:
— У нас плохо обстоит дело с борьбой против иностранных подводных лодок. Мы решили поручить исправить это дело тебе.
— Спасибо, — ответил адмирал. — Постараюсь оправдать ваше доверие.
— Ну, старайся, — Брежнев пожал ему руку.
Когда адмирал уже был в дверях, генеральный секретарь его остановил:
— А мне доложили, что ты отказывался от этой должности.
— Товарищ верховный главнокомандующий, — ответил адмирал, — я знаю, где можно отказываться, а где не положено.
— Вот это правильно, — довольно сказал Брежнев.
19 декабря 1966 года Леониду Ильичу исполнялось шестьдесят лет. Собрали с членов политбюро, кандидатов и секретарей ЦК деньги, чтобы сделать подарок. Приняли решение присвоить ему вторично звание Героя Социалистического Труда. Но Брежнев сказал Подгорному, что хотел бы стать Героем Советского Союза. Тот заметил, что война закончилась двадцать лет назад, но Леонид Ильич стоял на своем.
Подгорный пересказывал эти разговоры Петру Ефимовичу Шелесту. Тот заметил, что фронтовикам это не понравится:
— Я завизировал документ на звание Героя Социалистического Труда. Менять свое решение не стану.
Подгорный буркнул:
— Я-то с тобой согласен, но Брежнев берет меня просто на измор. Больше я такого напора выдержать не могу, да и не хочу портить с ним отношения.
Леонид Ильич получил свою звезду.
— Вы не задумывались, почему он хотел быть Героем Советского Союза, а не Социалистического Труда? — спросил меня академик Чазов. — Когда у него начались трудности со здоровьем, он вспоминал только войну. Стал сентиментальным. Фильм «Офицеры» смотрел со слезами на глазах. Захотел, чтобы ему подарили саблю, а не что-то иное.
Брежнев настойчиво повторял военным:
— Раз я верховный главнокомандующий, то и звание должно быть соответствующим. Не годится, чтобы генерал-лейтенант командовал вооруженными силами.
Хрущев, кстати говоря, как вернулся с войны генерал-лейтенантом, так им и остался. Блюдолизы предлагали первому секретарю прибавить зведочек на погонах. Хрущев благоразумно отказался:
— Я с вами и так управлюсь.
После войны Никита Сергеевич всего один раз появился в форме — по случаю годовщины победы. А Леонид Ильич чем дальше, тем больше жаждал повышения и наград. В знак благодарности за свое назначение Гречко предложил присвоить Леониду Ильичу звание генерала армии, минуя звание генерал-полковник. Леонид Ильич был доволен. Однажды в Завидове вышел к ужину в генеральской форме с новенькими погонами. Победоносно смотрел на свое окружение: вот я какой!
Балагур и весельчак Гречко дружил с Брежневым. Андрей Антонович был единственным человеком, который на пленумах ЦК называл Брежнева на «ты».
Выступая, отметил, что у китайцев не так уж много ядерных ракет.
— А у нас, — и, помолчав, обратился к президиуму: — Как ты думаешь, Леонид, сказать, сколько у нас?
Брежнев остановил его:
— Не надо, не пугай!
Остров Даманский
Смена первых лиц в советском руководстве осенью 1964 года не привела к снижению напряженности в отношениях с Китаем, хотя Брежнев пытался использовать смещение Хрущева для сглаживания противоречий и нормализации отношений с Пекином (см. «Исторический архив», № 5/2006). Через несколько дней после ухода Хрущева советский посол в Пекине Степан Васильевич Червоненко (бывший секретарь ЦК компартии Украины) получил шифровку из Москвы:
«Посетите т. Чжоу Эньлая и сообщите ему от имени ЦК КПСС и Советского правительства, что в Москве будут рады принять партийно-правительственную делегацию КНР на празднование 47-йгодовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Скажите, что в Москве согласны с тем, что поездка китайской делегации может послужить установлению контактов, обмену мнениями. Мы разделяем мнение ЦК КПК о том, что следует „делать шаг за шагом для улучшения советско-китайских отношений“…
Исполнение телеграфьте».
Член постоянного комитета политбюро ЦК КПК Чжоу Эньлай возглавлял правительство Китая и фактически был в стране вторым человеком после Мао Цзэдуна. Сразу после снятия Хрущева Китае провел испытание первой ядерной бомбы, в Пекине чувствовали себя увереннее, чем когда бы то ни было.
Китайская делегация приехала в Москву на праздники, но переговоры, продолжавшиеся четыре дня, оказались безуспешными. 14 ноября 1964 года Брежнев рассказал об этом на пленуме ЦК:
— Ссылаясь на то, что генеральная линия КПСС остается неизменной, китайские товарищи отказались принять предложение о прекращении открытой полемики. Более того, они сказали, что если КПСС будет осуществлять курс XX съезда, следовать своей программе, то они не видят возможности для прекращения борьбы.
Кандидат в члены политбюро и секретарь ЦК коммунистической партии Китая Кан Шэн упрекнул Косыгина в том, что глава советского правительства на приеме в Кремле 7 ноября подошел к американскому послу и беседовал с ним.
— Я покраснел, когда товарищ Косыгин подошел к американскому послу с дружественным жестом, — заявил Кан Шэн. — Перед лицом империалистов он показал, что Советское правительство имеет в этом вопросе две позиции.
Кан Шэн, заметим, в Пекине курировал спецслужбы и вошел в историю как «китайский Берия». После смерти его исключили из партии и объявили контрреволюционером…
Твердолобый догматизм, который демонстрировали китайские руководители, претил даже советским аппаратчикам. Брежнев говорил участникам пленума ЦК:
— Кан Шэну было резонно сказано, что это всего лишь обычная дипломатическая практика, которой придерживается любой глава правительства, в том числе и сам товарищ Чжоу Эньлай. Этот эпизод наглядно показывает, как много нам предстоит поработать, чтобы добиться взаимопонимания с китайскими товарищами.
Советская делегация предложила провести встречу на высшем уровне. Чжоу Эньлай ответил, что еще предстоит создать подходящую атмосферу для такой встречи:
— Если вы когда-либо сочтете, что условия для такой встречи уже созрели, вы могли бы предложить какие-либо конкретные варианты — что и как обсуждать.
Для Брежнева это были первые важные переговоры международного характера. Он беседовал с китайцами искренне, хотел договориться. Но после окончания переговоров был настроен пессимистически:
— Вполне возможно, что китайские товарищи смотрели на эти контакты как на своего рода разведку боем, с помощью которой они попытались прощупать нашу стойкость в защите принципиальной линии КПСС… Мы и впредь будем со всей решительностью отстаивать принципиальные позиции нашей партии. Мы не можем встать на путь обострения международной напряженности и вооруженных авантюр. Мы не откажемся от линии на повышение благосостояния трудящихся и развитие социалистической демократии. Как бы ни дороги были нам согласие и дружба с КПК, такую цену за них платить нельзя…
Тем не менее первое время Брежнев не терял надежды на какое-то сближение. Он отозвал из Пекина советского посла Червоненко, который занимал жесткую позицию в отношении китайского руководства (личных претензий к Червоненко не было, Степана Васильевича перевели в Париж). Но в Пекине довольно быстро возобновили критику советского руководства, обвиняя его в перерождении и отказе от социалистических идеалов. Чжоу Эньлай доложил Мао Цзэдуну, что Брежнев производит впечатление слабого руководителя. Министр иностранных дел Китая Чэнь И в мае 1966 года сказал иностранным журналистам, что царская Россия оккупировала немалую часть китайской территории, а советские руководители не желают вести переговоры на эту тему.
В Китае утверждали, что ждут нападения со стороны Советского Союза, по всей стране строились бомбоубежища. В Москве, видя, что Китай готовится к войне, думали, как одолеть врага. Китай стали воспринимать как врага номер один. Начались стычки на границе. И только бои на Даманском с применением реактивной артиллерии заставили обе стороны остановиться.
Китайская армия, состоявшая из неграмотных солдат, вооруженных винтовками, не представляла опасности для Советского Союза. Стычки на границе, которые устраивали китайцы, были средством внутриполитической борьбы. Переброска дополнительных войск на Дальний Восток и связанное с этим военное и транспортное строительство было безумной растратой денег.
Косыгин требовал от Брежнева как можно скорее помириться с Китаем, предлагал поехать в Пекин. Брежнев ответил недовольно:
— Если считаешь это до зарезу нужным, поезжай сам.
В феврале 1965 года Косыгин отправился в Северный Вьетнам, чтобы сообщить вьетнамцам, что они получат массированную военную помощь для боевых действий против Южного Вьетнама и противостояния американцам. На обратном пути из Ханоя Алексей Николаевич встретился с Мао Цзэдуном, безуспешно пытался уговорить китайского лидера снизить накал полемики между двумя странами и даже пригласил его в Москву. На что Мао ответил:
— Я стар, даже не всегда принимаю участие в заседаниях политбюро и, видимо, скоро умру…
Конфликт в районе острова Даманский начался 2 марта 1969 года расстрелом китайцами девяти советских пограничников и захватом острова, а закончился 15 марта освобождением Даманского от солдат Народно-освободительной армии Китая.
Для Москвы инцидент был неожиданным: он мог перерасти в военное столкновение. Андропов предлагал локализовать конфликт силами пограничников, не допуская участия в боевых действиях армии, вспоминал его бывший помощник Владимир Крючков.
Были сторонники другой точки зрения — использовать инцидент как повод для мощного удара по китайцам. Командующий воздушно-десантными войсками генерал армии Василий Филиппович Маргелов, вспоминал Карен Брутенц, в беседе с группой работников ЦК, приглашенных на показательные учения, сетовал, что ему не разрешают «заняться» Китаем. Он внушал цековцам, что хорошо было бы сбросить его «ребят-десантников» на Пекин, они там разберутся…
Но было ясно, что любой успех в боевых действиях с Китаем будет носить временный характер. А что делать потом? Вести войну до бесконечности со страной, где миллиардное население? Пустить в ход ядерное оружие?
Брежнев был против эскалации напряженности. Обошлись без войны с Китаем, и конфликт постепенно угас. Косыгину досталась почти невыполнимая миссия — договариваться в 1969 году с китайцами после боев на острове Даманском. В конце марта он позвонил в советское посольство в Пекине. Трубку снял дипломат Алексей Иванович Елизаветин. Несколько расстроенный Косыгин сказал:
— Я имею поручение политбюро переговорить лично с товарищами Мао Цзэдуном или Чжоу Эньлаем. Мы пытались связаться с ними по аппарату ВЧ-связи, но на телефонной станции в Пекине сидит какой-то хам, отвечает грубо и отказывается соединять меня с ними. Чем может помочь посольство?
Елизаветин объяснил, что теперь связаться с китайскими руководителями без предварительной договоренности с МИДом едва ли возможно. Посольство официально попросило министерство устроить разговор между главами правительств. Китайский чиновник высокомерно ответил:
— Никакого разговора по телефону быть не может. Если у советской стороны есть что сказать китайскому руководству, то это следует сделать по дипломатическим каналам.
Это был невежливый отказ, о чем Елизаветин доложил Косыгину по телефону в сдержанных выражениях, исходя из того, что переговоры по линии ВЧ-связи китайцы, естественно, прослушивают.
Первая удобная возможность поговорить с китайцами возникла во время похорон вьетнамского лидера Хо Ши Мина. В Ханой прилетели и Косыгин, и Чжоу Эньлай. Советские дипломаты предложили китайцам организовать встречу, вспоминает посол Валерий Цыбуков, бывший сотрудник секретарита Громыко.
Китайцы долго не реагировали. Косыгин, не дождавшись ответа, полетел в Союз. Когда он уже сделал промежуточную посадку в Ташкенте, Пекин сообщил, что Чжоу готов встретиться.
В политбюро считали, что Косыгину не к лицу поворачивать назад. Но хитроумный Громыко нашел выход. Косыгин из Ташкента все-таки полетит в Пекин, но в официальном сообщении будет сказано, что он сделал остановку в китайской столице по пути на родину. Беседа в пекинском аэропорту позволила снизить уровень напряженности между двумя странами.
Но многие советские генералы китайцам не верили и были настроены воинственно. В середине декабря 1970 года на политбюро обсуждали отношения с Китаем. Выступил министр Гречко:
— Антисоветская ненависть охватила Китай. Он собирается взять реванш и отобрать у нас полтора миллиона километров нашей территории. Китай проводит широкие военные мероприятия, строит подземные заводы, аэродромы, изготовляет и закупает новое оружие. Мы располагаем данными, что Китай к 1971 году изготовит сорок пять — пятьдесят ядерных бомб. Мы не можем ко всему этому относиться равнодушно. Надо, конечно, добиваться заключения договора с Китаем, но самим быть ко всему готовыми…
Враждебность между Москвой и Пекином привела к тому, что наладились американо-китайские отношения. Это, в свою очередь, заставило советских руководителей активизировать контакты с американцами.
Внешняя политика по-настоящему заинтересовала Брежнева.
Он первое время несколько опасался международных дел, чувствовал себя не очень уверенно. Брежнев в качестве генерального секретаря компартии вел переговоры с коммунистами всего мира. Но с главами западных государств, президентами или премьерами, по протоколу встречались либо глава правительства Косыгин, либо председатель президиума Верховного Совета Подгорный.
Посол в Соединенных Штатах Анатолий Федорович Добрынин вспоминал, как, приезжая в Москву, он обязательно рассказывал Брежневу о ситуации в Америке. Заканчивая беседу, как положено, просил «указаний на будущее». Леонид Ильич добродушно отвечал:
— Какие тебе еще указания? Ты лучше меня знаешь, как вести дела с американцами. Главное, чтобы был мир.
Косыгин поначалу претендовал на ведущую роль во внешней политике. Он охотно ездил за границу и принимал иностранных гостей. При этом отношения между Громыко и Косыгиным не сложились.
Громыко не любил Косыгина
В январе 1966 года в Ташкенте Косыгин почти две недели пытался сблизить позиции президента Пакистана Айюб Хана и премьер-министра Индии Лал Бахадур Шастри. Две страны бесконечно воевали между собой. Советский Союз хотел играть роль посредника.
Косыгина, разумеется, сопровождал Громыко. Надо было ехать на переговоры, рассказывал Виктор Суходрев, вдруг Громыко вспомнил, что оставил в комнате папку — наверное, в первый и последний раз в жизни. Министр просил Косыгина минуту подождать и побежал за папкой. Но Алексей Николаевич преспокойно сел в машину и уехал. Появился Громыко и обнаружил, что его никто не ждет. Он не знал, что делать… В результате ему пришлось ехать на «Волге» вместе с переводчиками. Косыгин посмотрел на появившегося Громыко с нескрываемым ехидством:
— Ну что? Папку забыл? Все секреты, небось, разгласил… Громыко не смел отвечать тем же, пока не стал членом политбюро, но сделал все, чтобы отодвинуть главу правительства от внешней политики. Знал, что Брежневу не нравится внешнеполитическая активность Косыгина.
Карен Брутенц находился в Волынском-1 и присутствовал при телефонном разговоре Брежнева с Зимяниным. Леонид Ильич недовольно выговаривал главному редактору «Правды»:
— Зачем сообщение о ташкентской встрече дали на первой полосе?
А ведь Косыгин выполнял важнейшую миссию — мирил Индию с Пакистаном. И ему удалось добиться успеха, была подписана Ташкентская декларация, но, к несчастью, в эту же ночь индийский премьер-министр умер.
Косыгину же в июне 1967 года поручили встретиться с американским президентом Линдоном Джонсоном — после шестидневной войны на Ближнем Востоке, когда Израиль разгромил арабские армии.
В мире решили, что надо иметь дело именно с Косыгиным, он в Москве старший. К нему на прием просились послы, ему адресовали свои послания руководители других государств, его воспринимали как наследника Хрущева на посту главы правительства.
Когда умер президент Египта Гамаль Абд аль-Насер, на похороны в Каир прилетел Косыгин. Он сказал сопровождавшему его Борису Леонидовичу Колоколову, будущему заместителю министра иностранных дел России, руководившему тогда протокольным отделом МИДа:
— Надо сегодня же посетить вдову.
Египетские дипломаты обещали это устроить:
— Встреча состоится завтра утром ориентировочно в одиннадцать часов.
На следующее утро Косыгин попросил переводчика прочитать ему заголовки египетских газет. Выяснилось, что накануне руководители Алжира Хуари Бумедьен и Судана Джафар Мухаммед Нимейри уже побывали на вилле покойного Насера.
— А почему мы не посетили вчера семью Насера? — спросил Косыгин Колоколова.
Один из наших дипломатов подсказал: «В газете написано, что они посетили семью как братья».
Колоколов повторил.
— А мы кто? — возмутился Косыгин. — Мы разве не братья арабам? Вы понимаете важность всего происходящего?
Воцарилась тишина.
— Вы понимаете политическую несостоятельность вашей акции? — продолжал Косыгин.
После этих слов все присутствующие предпочли ретироваться. Остались только начальник Генерального штаба маршал Матвей Васильевич Захаров и помощник Косыгина Борис Терентьевич Бацанов.
— Я вам не могу доверять такое большое дело, — жестко заключил Косыгин. — Вам не следует заниматься больше протоколом.
Борис Колоколов помчался к египтянам. Оказалось, что Косыгин напрасно гневался. Президентов Алжира и Судана принял сын покойного Насера. Его вдова накануне ни с кем не могла разговаривать. Утром она пришла в себя и, как обещала, встретилась с Косыгиным. Алексей Николаевич не счел нужным выразить сожаление по поводу неоправданной вспышки гнева…
Министр иностранных дел Громыко, не раздумывая, сделал ставку на Брежнева и не прогадал. Но утвердить себя в новом руководстве было не просто. Когда Андрей Андреевич готовился к выступлению на первом при Брежневе XXIII съезде партии, то помощникам министра пришлось написать семнадцать вариантов речи. Он никак не мог сообразить, о чем правильнее и выгоднее всего говорить.
Андрей Громыко всегда был душой и телом предан тому, кто в данный момент стоял у власти. Министр внешней торговли Николай Семенович Патоличев, который в середине 1950-х работал в МИДе, однажды сказал главному мидовскому германисту Валентину Михайловичу Фалину:
— Знай, Валентин, в правительстве не любят и не уважают твоего Громыко… Салтыкова бы Щедрина на него…
Зато Брежнев оценил преданность Громыко. Они быстро перешли на «ты», и Леонид Ильич к министру иностранных дел очень прислушивался.
Косыгин отдавать иностранные дела не хотел, возмущался, если внешнеполитические вопросы обсуждали без него. Брежнев раздражался. Рассказывал своему окружению, как Косыгин поехал в Англию, позвонил оттуда:
— Ты знаешь, Леня, меня принимает сама королева, в старинном замке, который был заколочен много десятилетий, а теперь ради меня его открыли…
Брежнев покачал головой:
— Я ему говорю: «Алексей, приедешь — расскажешь». И положил трубку. Вот политик!
Громыко твердо встал на сторону Брежнева. Он доказывал, что все важные переговоры должен вести не глава правительства, а генеральный секретарь ЦК КПСС. Что касается протокола, то об этом можно договориться. После XXIV съезда партии в 1971 году советские послы стали объяснять в странах пребывания, что все послания в Москву следует адресовать не Косыгину, а Брежневу.
В октябре 1973 года, в тот день, когда началась война на Ближнем Востоке, Брежнев собрал у себя в кабинете Громыко, Александрова-Агентова и посла в Японии Олега Трояновского. Обсуждался грядущий визит в Москву премьер-министра Японии Какуэя Танаки. И в этот момент сообщили, что президент Египта Анвар Садат начал военные действия против Израиля.
Разговор переключился на ближневосточные проблемы. Примерно через час Брежневу позвонил Косыгин. Он выражал недовольство тем, что война на Ближнем Востоке обсуждается «неизвестно с кем, а не с членами политбюро».
Брежнев спокойно ответил, что как раз собирался собрать политбюро и предложил Косыгину приехать через полчаса. Потом посетовал:
— Надо иметь канаты, а не нервы, чтобы спокойно воспринимать все это. — И обернувшись к Трояновскому, который некоторое время был помощником Косыгина, сказал: — Ты ведь у него работал. Знаешь, что это такое.
Анатолий Черняев, оказавшись в кабинете Брежнева, слышал разговор генсека с Косыгиным. Леонид Ильич разговаривал по телефону громкой связи, не снимая трубку.
Косыгин звонил по поводу предстоящего визита американского президента Никсона в Москву:
— Посмотри, как Никсон обнаглел. Бомбит и бомбит Вьетнам. Сволочь. Слушай, Лень, а может быть, нам его визит отложить?
— Ну что ты?
— А что! Бомба будет что надо!
— Бомба-то бомба, да кого она больше заденет.
— Да, пожалуй. Но надо ему написать, что ли.
— Да, кажется, у меня лежит какое-то письмо от Никсона. Я еще на него не ответил. Вот и воспользуюсь.
Брежнев тут же связался с Громыко.
— Ты знаешь, Косыгин предложил визит Никсона отложить. Бомба, говорит, будет.
— Да он что? — Громыко остолбенел, даже не сразу нашелся, что ответить.
А потом произнес целый монолог по поводу того, что «у этого Косыгина двадцать мнений на каждый день».
— Ну, ладно, ладно, — сказал Брежнев. — Обговорим все на политбюро.
Позиция Громыко как специалиста по внешнеполитическим вопросам была для Брежнева важнее мнения главы правительства. Впрочем, пока Леонид Ильич был здоров, он действовал вполне самостоятельно. Иногда и вовсе обходился без министра иностранных дел.
Эгон Бар, один из ближайших сотрудников канцлера ФРГ Вилли Брандта, писал, что, когда в 1971 году Брежнев пригласил Брандта в Крым, «это было сделано сравнительно элегантно, чтобы исключить участие Громыко в переговорах… Министру это не могло быть приятно. Впрочем, ему наверняка приходилось переносить удары и посильнее».
Вилли Брандт писал, что Брежнев не был ни реформатором, ни революционером, скорее это был консервативно настроенный управляющий огромной державой.
«Несмотря на грузность своего тела, — вспоминал канцлер Брандт, — он производил впечатление изящного, живого, энергичного в движениях, жизнерадостного человека.
Его мимика и жесты выдавали южанина, в особенности, если он чувствовал себя раскованным во время беседы».
Брежнев казался даже непоседливым человеком. Он с удовольствием рассказывал анекдоты. Его интересовали руководители других стран. Спрашивал у Брандта:
— Вы ведь знакомы с Никсоном. Он действительно хочет мира?
По словам Брандта, в репертуаре Брежнева имелись «маленькие, дешевые трюки», заботливо подготовленные спецслужбами. Под конец первой беседы с канцлером ФРГ в Кремле он вдруг сказал:
— Надеюсь, вам известно, что в руководстве вашей партии у вас есть не только друзья?
Продемонстрировав с помощью разведки свою осведомленность во внутрипартийных делах западногерманских социал-демократов, Брежнев решил оказать канцлеру услугу, указав в его окружении надежного человека. Леонид Ильич с трудом прочитал написанную на бумажке фамилию одного из западногерманских политиков, на которого, по его мнению, Брандт мог положиться. Но старания Брежнева пропали втуне: канцлер не доверял спецслужбам, ни своим, ни чужим.
Громыко не любил, когда послы обращались к Брежневу, минуя министра, даже запрещал им это делать. Впрочем, могущественный Андрей Андреевич не всегда был властен над послами в крупных странах, позволявшими себе своевольничать. Некоторых послов назначали без участия Громыко.
Сергей Георгиевич Лапин, который со временем возглавит ТАСС, а затем Гостелерадио, рассказывал, как в 1965 году его вызвали на заседание президиума ЦК. Речь зашла о том, что нужно найти посла в Китай — это был момент, когда отношения с Пекином стремительно ухудшались. Брежнев долго перечислял качества, нужные послу, а потом вдруг сказал:
— Мы полагаем, что такими качествами обладает товарищ Лапин.
И тут же решение было принято.
С дипломатами, которых привечал генеральный секретарь, Громыко приходилось не просто.
Посол в ФРГ Валентин Фалин описал в воспоминаниях необычную сцену в кабинете Брежнева. Присутствовали Громыко и референт генерального секретаря Евгений Самотейкин.
Фалин обратился к Брежневу:
— Не знаю, дошла ли до вас, Леонид Ильич, моя телеграмма по итогам беседы с канцлером на прошедшей неделе. Брандт приглашал меня к себе, чтобы, по сути, заявить протест…
— Какая телеграмма? От какого числа? — Брежнев повернулся к Громыко. — Андрей, почему мне не доложили?
Громыко, метнув в сторону Фалина сердитый взгляд, произнес:
— Леонид, я тебе излагал ее содержание по телефону. Не обращая внимания на министра, Фалин пересказал свой разговор с канцлером ФРГ Вилли Брандтом, который — не без оснований — упрекал советскую дипломатию в неискренности.
Громыко перебил своего посла:
— По-вашему, только западные немцы говорят правду…
Фалин обратился к генеральному секретарю:
— Леонид Ильич, разрешите мне закончить доклад, затем я буду готов ответить на вопросы, которые есть у Андрея Андреевича.
Это был прямой вызов, к такому Громыко не привык. Министр, по словам самого Фалина, потемнел лицом, сложил лежавшие перед ним бумаги, подошел к генеральному секретарю:
— Леонид, ты знаешь, у меня встреча. Я позже тебе позвоню.
После этого разговора референт генсека Самотейкин по-дружески сказал Фалину:
— На Леонида Ильича произвело впечатление, что ты не дрогнул перед Громыко. Вместе с тем он обеспокоен, во что этот инцидент тебе обойдется.
Но министр не стал мстить послу за унижение. Он умел переступать через свои чувства. Более того, когда однажды Брежнев был недоволен действиями Фалина и чуть было не отстранил его от работы, Громыко принял гнев на себя, хотя вполне мог бы и подлить масла в огонь.
12 августа 1970 года канцлер Федеративной Республики Германии Вилли Брандт подписал с Косыгиным Московский договор. ФРГ и Советский Союз признали нерушимость послевоенных границ и договорились решать спорные вопросы только мирным путем.
Послевоенная Европа жила в страхе перед советскими танками. Московский договор, подписанный Брандтом, успокоил западных европейцев.
На советских людей договор с немцами произвел поначалу пугающее впечатление. Брежнев позвонил Фалину и шутя сказал:
— Ты что натворил? Звонят секретари обкомов. На Смоленщине, в Белоруссии и Предуралье население расхватывает соль, мыло и спички: «С немцами договор подписали. Значит — скоро война».
Многие партийные чиновники были против сближения с западными немцами, хотя боялись высказывать это публично. Первый секретарь ЦК компартии Украины Петр Шелест записал в дневнике: «В „Литературной газете“ появился снимок: Брежнев, Брандт и его супруга стоят под руку, улыбаются. Кому это нужно, неужели мы такие „друзья и приятели“, чтобы это так рекламировать в нашей печати?»
Откровенный разговор с американским президентом
В отличие от многих своих соратников Брежнев серьезно отнесся к возможности наладить отношения с ведущими державами и тем самым укрепить мир, хотя некоторые его приближенные утверждали впоследствии, что «все брежневские мирные инициативы — пауза для восстановления военного паритета».
Его первая настоящая поездка на Запад в роли руководителя страны состоялась в 1971 году. Это была Франция. Он серьезно готовился, отверг составленные в Министерстве иностранных дел трафаретные тексты речей, требовал от помощников, которых собрал на госдаче в Завидове, подобрать человеческие слова:
— Вот мы на фронте мечтали о том дне, когда смолкнет канонада, можно будет поехать в Париж, подняться на Эйфелеву башню, возвестить оттуда так, чтобы было слышно везде и повсюду, — все это кончилось, кончилось навсегда!.. Надо вот как-то ярко написать про это. И не просто написать и сказать, а сделать…
20 апреля 1972 года в Москву с секретным визитом прилетел советник американского президента по национальной безопасности Генри Киссинджер.
Он играл совершенно необычную роль в администрации президента Ричарда Никсона. Киссинджер и Никсон бесцеремонно, а иногда и просто оскорбительно отстраняли от принятия решений государственный департамент и госсекретаря Уильяма Роджерса.
Инструкции дипломатам за рубежом по основным политическим проблемам разрабатывал и отправлял аппарат советника президента. Если государственный секретарь Роджерс одобрял какую-то телеграмму до того, как о ней докладывали президенту, не исключалось, что его указание будет отменено.
Все щекотливые переговоры президент поручал своему советнику, считая, что этот человек, который все еще говорил с сильным немецким акцентом (Киссинджер родился в Германии, его привезли в Америку ребенком), не может составить ему конкуренции. Но вопреки ожиданиям Никсона Генри Киссинджер стал весьма популярной фигурой.
В аэропорту его встречали первый заместитель министра иностранных дел Василий Кузнецов и генерал Сергей Антонов, начальник Девятого управления КГБ. Американцев отвезли в комплекс резиденций для иностранных делегаций на Ленинских горах.
Киссинджер, который только что побывал в Пекине, отметил, что московская архитектура ему знакома: в китайской столице он жил в таком же особняке. Различие состояло в том, что в Китае гостевые дома находятся в большом парке со множеством озер и из одного дома виден другой, хотя проходы между ними охраняются часовыми. На Ленинских горах каждая резиденция окружена высокой стеной, ворота всегда закрыты.
В одной из комнат стоял огромный старый сейф, гостям посоветовали хранить в нем секретные бумаги. Но американцы не доверяли хозяевам. Сотрудники Киссинджера заподозрили, что внутри сейфа находится движущийся механизм, нечто вроде кухонного лифта, с помощью которого ночью документы можно спускать вниз, где хозяева могли бы с ними познакомиться… Все документы они держали в большом цинковом ящике, который днем охранял агент секретной службы. Ночью ящик ставили между кроватями в комнате, где спали двое агентов.
Американцы боялись, что их подслушивают, и пользовались так называемым беблером — запускали магнитофонную ленту, на которой записана неразборчивая речь, что-то вроде одновременной болтовни десятков людей. Когда Киссинджер хотел посоветоваться со своими сотрудниками, они включали беблер и раговаривали вполголоса. Вашингтонские контрразведчики уверили Киссинджера, что никакая техника подслушивания не позволяет распознать голоса на фоне какофонии, записанной на пленке.
Но американцы старались как можно реже прибегать к помощи беблера — от этого бормотания можно было сойти с ума. Так что в основном писали друг другу записки. Или выходили на улицу. Но и там беседовали вполголоса, потому что охранники западногерманского канцлера Вилли Брандта предупредили американцев, что подслушивающие устройства могут быть и на деревьях. Киссинджер в шутку сказал Громыко, что в парке есть одно странное дерево, ветки которого склоняются в его сторону, куда бы он ни шел…
В мае 1972 года в роли президента Соединенных Штатов Ричард Никсон впервые прилетел в Москву, и это было огромное событие для Брежнева. Впрочем, для американцев тоже. Прежде отношения между двумя странами развивались от кризиса к кризису.
В 1970 году руководитель аппарата Белого дома и будущий государственный секретарь Александр Хейг приехал к Добрынину в здание советского посольства на Шестнадцатой улице в Вашингтоне. Они уединились в кабинете посла, окна которого из соображений безопасности всегда были закрыты ставнями. Хейг угрожающим тоном изложил суть президентского поручения.
Американская разведка обнаружила, что Советский Союз строит в Сьенфуэгосе, на южном побережье Кубы, базу для атомных подводных лодок. Появление на острове советских подлодок с ядерным оружием было бы нарушением договоренностей, достигнутых Кеннеди и Хрущевым после Карибского кризиса.
Александр Хейг от имени президента Никсона предъявил ультиматум: строительство должно быть прекращено. Хейг, повысив голос, сказал:
— Либо вы сами ликвидируете базу в Сьенфуэгосе, либо мы это сделаем за вас.
Лицо Добрынина помрачнело от гнева. Ледяным тоном посол заявил, что считает этот демарш неприемлемым. Но в Москве не хотели устраивать новый ракетный кризис, поэтому все уладилось. Через некоторое время Добрынин сказал Хейгу, что Громыко поручил ему сообщить следующее:
— У нас нет базы подводных лодок на Кубе, и мы не создаем там военно-морских сооружений. Мы будем строго придерживаться договорености 1962 года.
Советские подводные лодки продолжали время от времени заходить на Кубу, но база как таковая не создавалась…
Многие члены политбюро либо совсем ничего не понимали в мировых делах, либо находились в плену каких-то фантастических мифов. Сложные чувства советские лидеры испытывали в отношении американцев — уважение и презрение, зависть и пренебрежение. В Москве всегда тяжело переживали президентские выборы в Соединенных Штатах, не зная, как наладятся отношения с новым человеком.
Протокольные вопросы обсуждали на заседании политбюро, вспоминал Черняев. Брежнев озабоченно говорил:
— Никсон в Китае ходил по Великой китайской стене с мадам. А у нас всюду мадам будет ходить одна. А вместе — только на «Лебединое озеро». Удобно ли? Не надо селить сопровождающих Никсона в гостинице. Там за ними Андропову не уследить. Надо их всех — в особняки на Ленинские горы. Заодно и контактов будет меньше. Встреча на аэродроме. Обычно у нас машут флажками и кричат «Дружба!». Сейчас это не подойдет. Но надо пятерых-шестерых ребят подготовить, чтобы что-нибудь по-английски сказали президенту, пожелали, скажем, успеха в переговорах…
Подгорный предложил показать Никсону оркестр народных инструментов Осипова и ансамбль песни и пляски Александрова.
Брежнев отмахнулся:
— Это не то, чем мы можем блеснуть.
Суслов посоветовал сводить Никсона в Алмазный фонд.
— Не то! Мы с Николаем (Подгорным) видели в Иране такой фонд, что наш на его фоне просто жалкий.
Подгорный сказал, что лучше представить Никсону дипломатический корпус не в аэропорту, а в Кремле. И эта идея не понравилась Брежневу:
— Голо будет на аэродроме. И вообще не надо походить на китайцев. Вон Чжоу Эньлай: пришел в своих широких штанах, угрюмый, и повел Никсона внутрь аэровокзала. Это не годится. Мы — культурные люди…
22 мая 1972 года Никсона встречали Подгорный и Косыгин. Брежнев, соблюдая протокол, в аэропорт не приехал.
Гостя разместили в роскошных покоях в Кремле. Но секретная служба предупредила президента, что все комнаты наверняка оборудованы аппаратурой подслушивания. Пользоваться беблером Никсон отказался — этот шум выводил его из себя. Поэтому все секретные проблемы обсуждались внутри американского лимузина, который круглосуточно охранялся.
Переговоры проходили в Екатерининском зале Кремля. Брежнев много шутил. Сказал, что если отношения будут развиваться, то американской стороне придется выделить Советскому Союзу кредиты в три-четыре миллиарда долларов сроком на двадцать лет из расчета двух процентов годовых. Косыгин тут же заметил, что в таком случае Советский Союз сможет поставлять в Соединенные Штаты настоящую русскую водку, а не ту, которую делают эмигранты. Брежнев тут же предложил, чтобы Косыгин и Киссинджер основали фирму по экспорту русской водки…
Переговоры вела вся руководящая тройка. Брежнев произнес вступительное слово, но, как отметили американцы, старательно делал вид, что нуждается в согласии коллег. Подгорный выступал невнятно. Косыгин говорил на экономические темы, в отсутствие Брежнева занимал председательское кресло.