ЖИЗНЬ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ

Выпуск 2 (268)

М. Рафили

АХУНДОВ

Под общей редакцией Дж. Джафарова

«Молодая гвардия»

МОСКВА 1959

МИКАИЛ ГАСАН-ОГЛЫ РАФИЛИ

В то время, когда редакция серии «Жизнь замечательных людей» готовила к изданию эту книгу, в расцвете сил скончался ее автор, азербайджанский литературовед Микаил Гасан-оглы Рафили. М. Рафили умер 53 лет от роду. Более тридцати лет своей жизни он отдал литературному творчеству. Диапазон его интересов был обширен и разнообразен. Поэт по своей натуре, пламенный и неутомимый Рафили еще юношей вступил на литературное поприще и очень скоро привлек внимание общественности своими новаторскими стихами на жгучие темы современности и статьями по различным вопросам истории и теории русской, западноевропейской литературы, а также современной советской литературы и искусства.

Большая эрудиция, огромное трудолюбие, мастерство исследователя и публициста позволяли Рафили заниматься разносторонней творческой деятельностью. Велики заслуги его в изучении культурных и литературных связей Азербайджана с Россией и Западной Европой. Как ученый и как переводчик, он много сделал для пропаганды классической русской и зарубежной литературы в Азербайджане. Широко известны книги и статьи М. Рафили о Пушкине, Гоголе, Чехове, Горьком, Лермонтове, Шекспире, Беранже, Бальзаке, Гюго, Франсе, а также его художественные переводы.

При всей разносторонности творческих интересов Рафили больше всего занимали вопросы истории азербайджанской литературы. Более двадцати лет он посвятил исследованию наименее изученных разделов древней и средневековой литературы Азербайджана. Анализируя литературные явления с позиций марксистско-ленинского учения, Рафили высказал оригинальные идеи и суждения по важнейшим проблемам истории развития азербайджанской литературы, особенно древнего периода, создал яркие труды о творчестве Хагани и Низами, Насими и Хатаи.

Интересные работы посвятил он лучшим представителям просветительского движения XIX века в Азербайджане: Бакиханову, Мирзе Шафи, Куткашинекому.

Большим достоинством Рафили-ученого является его стремление рассматривать историю литературы Азербайджана в тесной связи с историческими судьбами азербайджанского народа и с общим развитием мировой литературы.

Предметом особого интереса Рафили-ученого и Рафили-художника становится великий просветитель и демократ XIX века Мирза Фатали Ахундов, его жизнь и творчество. Две большие монографии-1938 и 1957 годы — и киносценарий «Сабухи» — наиболее крупные работы, которые Рафили посвятил писателю, общественному деятелю и философу, вошедшему в историю народа как его верный и пламенный сын.

Предлагаемая вниманию читателя книга — одна из последних книг М. Рафили. В основу ее легли прежние труды автора об Ахундове, в особенности обстоятельная монография 1957 года. Однако характер книги стал несколько иным, так как М. Рафили учел особые требования серии «Жизнь замечательных людей» и создал произведение, рисующее образ замечательного борца за свободу и счастье азербайджанского и других народов мусульманского Востока. Перед читателями проходит жизнь Ахундова, вырисовывается его характер, сильный и неуемный, мы получаем представление о думах и чувствах, волновавших великого азербайджанца, о том большом круге общественных интересов, которые занимали его с юношеских лет до последних дней жизни. Книга знакомит с поэтическими и драматургическими произведениями писателя, рассказывает о той борьбе, которую он вел за новый алфавит, освещает важнейшие этапы жизни и творчества Ахундова, показывает, как развивались его политические, социальные, философские, этические и литературно-критические взгляды.

Написана биография со знанием материала и говорит о большой любви М. Рафили к Ахундову, человеку и деятелю, она проникнута верой в его могучий и многогранный талант.

Дж. Джафаров



I

XVIII век был на исходе. Вихрем мчалось время. Азербайджан охватили междоусобные войны. Как голодные волки, набрасывались владетельные ханы друг на друга, задыхаясь в смертельных объятиях. Осаждались города, рушились троны, коварство и жестокость феодалов не знали границ. Брат шел на брата, город на город, хан на хана. Смуты и раздоры волновали весь Закавказский край.

Ужасающе тяжелым было бремя феодальных войн, которые охватили всю страну, грозя гибелью народу. Экономика была расшатана, крестьяне разорялись, голод стучал в ворота землевладельца. Возмущенные жестокими военными поборами, вооружившись дубинами, вилами, ножами, крестьяне подымались против феодалов. Но эти стихийно возникавшие вспышки не могли превратиться в огромное пламя и перекинуться на территорию всей страны, не могли свергнуть власть феодальной иерархии. Беспощадно усмиряли азербайджанские феодалы крестьян. Вереницы виселиц возвышались на площадях.

Вечные несправедливости озлобили народ. Однако когда на Азербайджан грозным потоком хлынули сарбазы [1], он встал на защиту своей родины.

Характер народа лучше всего познается в дни тяжелых испытаний, когда над ним сгущаются темные тучи надвигающихся исторических событий, готовых смыть его с лица земли, поработить и заглушить его свободолюбивые стремления. В такие минуты народ-исполин расправляет свои плечи, одевается в броню, опоясывается мечом.

В июле 1795 года многочисленные войска повелителя Ирана Ага-Мухаммед-хана осадили горную крепость Шушу, столицу одного из крупнейших ханств Азербайджана — Карабаха. Ага-Мухаммед-хан потребовал у азербайджанских ханов и грузинского царя Ираклия II немедленно покориться ему. Грузия и Азербайджан мужественно встали на защиту своей свободы и независимости. Ираклий II, правитель Карабаха Ибрагим-хан, эриванский правитель Мамед-хан и правитель Талыша Мир-Мустафа-хан заключили союз, дали торжественный обет не подчиняться Ага-Мухаммед-хану, изгнать его из пределов Закавказья.

Народ Карабаха начал борьбу против иранских захватчиков. Засевшие в горах азербайджанские отряды наносили серьезные удары войскам Ага-Мухаммед-хана, разрушали связи, уничтожали транспорт, постоянно тревожили тыл иранских войск. Грузия послала на помощь Карабаху войско под предводительством царевича Александра. Шуша ощетинилась. Ибрагим-хан, сообщает автор исторической хроники «Карабах-намэ» [2]], набрав множество всадников и пеших воинов, сделав большие запасы провианта, «заготовив наводящие страх гранаты и установив драконоподобные пушки», приготовился к бою.

Вокруг Шуши пестрели шатры Ага-Мухаммед-хана. Тридцать три дня безуспешно осаждал Шушу разъяренный повелитель Ирана. Но взять эту горную крепость, обороняемую храбрыми карабахцами, ему так и не удалось.

Тогда Ага-Мухаммед-хан двинулся на Тифлис. Пользуясь густым туманом, опустившимся на окружающие горы, сарбазы вошли в город. Население было вырезано, тысячи женщин и детей уведены в плен, старинные церкви и дворцы разграблены. На паперти одной из церквей погиб Саят-Нова [3]. Город был предан огню.

Русское правительство решило дать отпор претензиям иранского хана на Закавказье. Во главе значительного войска на Кавказ был отправлен В.А. Зубов. Приход русских, угроза с тыла — со стороны защитников Шуши — вынудили иранскую армию покинуть Закавказье.

Лишь через два года, после смерти Екатерины Второй, воспользовавшись тем, что были отозваны войска Зубова, Ага-Мухаммед-хан предпринял новый поход против непокорных азербайджанцев. Неурожай, голод, лишения, последствия длительной осады, отдаленность русских войск, которые могли бы оказать помощь в борьбе с иранскими захватчиками, тяжелое состояние Грузии, которая также не могла послать подкрепление своему союзнику, оказались роковыми для Карабаха. Шуша пала. Но взятие Шуши оказалось гибельным для самого Ага-Мухаммед-хана. Вскоре против него азербайджанцы составили заговор, и он был убит. Оставшись без предводителя, иранское войско пришло в смятение и разбежалось.

В эти трудные для Азербайджана дни был зверски убит великий визирь [4] Карабаха, выдающийся народный поэт Молла Панах Вагиф [5], видевший спасение родного края в сближении с могучей северной державой, в братской дружбе с русским народом.

Раздробленный на мелкие феодальные владения, измученный, вынесший унижение и неволю, азербайджанский народ был лишен в этот бурный век своих прежних политических и культурных центров. Но насилия иранских шахов не могли задержать дальнейшего развития Азербайджана. Лучшие люди страны выносили суровый приговор позорному и жестокому веку, осуждали лихолетия, войны, гнет народа.

Не думай о нашем страдании, всему наступит конец.

В груди удержи рыдания, слезам наступит конец.

Придет пора увядания, цветам наступит конец.

В душе не храни ожидания — душе наступит конец.

Мне чашу подай, виночерпий, всему наступит конец.

Нас сгложут могильные черви — всему наступит конец[6].



Так пел Видади [7], поэт конца XVIII века.

Страна была в мрачном и душном, казалось, безвыходном тупике. Невозможно было сохранить свободу народа от турецких и иранских захватчиков и угнетателей. Надо было найти выход. И лучшие сыны Азербайджана указали путь к России.

Это было знамением эпохи, крупнейшим историческим поворотом, решительным сдвигом в жизни азербайджанского народа. На данном историческом этапе это было единственным выходом из феодального тупика, самым прогрессивным решением судьбы страны. Присоединение к России обещало мир, безопасность от внешних врагов, освобождение от тягостных внутренних усобиц. И Азербайджан, решив свою историческую судьбу, смело шагнул к России.

Осенью 1802 года начались переговоры между некоторыми ханствами Северного Азербайджана и Россией, закончившиеся подписанием договора, в котором говорилось, что подписавшие его принимаются «в подданство и покровительство… России… по собственным их просьбам…»

Присоединение к России Северного Азербайджана не встретило сопротивления со стороны местного населения. Противодействие пытались оказать Иран и Турция, боявшиеся усиления России на Востоке. В 1804 году началась Первая русско-иранская война, закончившаяся поражением Ирана, который был вынужден признать присоединение к России северных ханств. Значительная часть Азербайджана осталась в пределах иранского государства. Единый по языку, истории, культуре и территории азербайджанский народ в силу сложившихся политических обстоятельств был разделен на две части.

2

С раннего утра до позднего вечера, в летний зной и зимнюю стужу крестьянам селения Хамне, что находится между Тавризом и Хойем, приходилось гнуть спину на полях, подымать допотопным хышом [8] богатую и щедрую целину. Работали и женщины и дети. Это были очень трудолюбивые люди. Но работали они не на себя. Земля была ханской, весь урожай шел в амбары хана, и лишь жалкие остатки хырмана [9]доставались этим беднякам.

Ханы владели не только землей, но и водой. У крестьян не было семян, не было рабочего скота. Натуральные повинности и многочисленные налоги превратили их в рабов. Жестокая эксплуатация народа иранскими феодалами разорила и опустошила весь Южный Азербайджан. Крестьяне уповали на аллаха, а моллы [10]требовали зекят и хумс — налоги в пользу духовенства, установленные еще в VII веке основателем ислама — Мухаммедом. Приехал чиновник в деревню — корми, прибыли отряды — корми, а хану и правителям подноси пешкеши — подарки. Открытые грабежи, безнаказанные насилия и взяточничество царили во всей стране. Все продавалось шахом: честь, убеждения, родина, народ, чины, звания, титулы. Бесправное, забитое азербайджанское крестьянство находилось в полной зависимости от иранских сатрапов.

Управителем Хамне был Мамедтаги. Его предок Ахмед-ага когда-то управлял этой деревней. Поэтому Мамедтаги и назначили на эту должность. Плеть хана сделала его жестоким, и он подчас обирал крестьян не хуже страшных ханских стражников. Когда старики аксакалы [11]знавшие Мамедтаги с детских лет, осмеливались упрекать его в излишней жестокости и усердии перед ханом, он с укором смотрел на них и неизменно отвечал: «Я только слуга хана. Если я не буду кричать на вас, ханский стражник пристрелит меня. Разве я разбогател с тех пор, как стал вашим управителем? Вот мой дом… Что в нем хорошего? Рано постаревшая жена и полуголодные дети…» Аксакалы с грустью умолкли. Они-то хорошо знали, что Мамедтаги беззащитен так же, как и они. Ему жилось, быть может, немногим лучше батрака. В других селениях управители быстро богатели, а этот ничего не брал для себя и остался таким же, каким был год назад, когда по приказу хана вынужден был стать господином своих сородичей. Мамедтаги усердствовал, делал все, что мог, но хан был недоволен им: мало присылал он зерна своему хозяину. Недолго Мамедтаги управлял деревней. В Хамне пропали буйволы. Мамедтаги в краже обвинил трех сарбазов и не остановился перед тем, чтобы строго их наказать. Глава сарбазов пожаловался наибусалтане [12]принцу Аббас-Мирзе [13]Разгневанный наместник Азербайджана распорядился немедленно снять Мамедтаги с должности.

Страшная угроза нависла над домом Мамедтаги. Пришли сарбазы, конфисковали его имущество. На должность управителя был назначен житель соседней деревни, прослывший по всей округе конокрадом и безжалостным человеком. В тот же вечер Мамедтаги решил свою дальнейшую судьбу. Оставаться в Хамне уже невозможно — новый управитель не даст ему покоя. Недолго думая, он решил отправиться за Аракс, туда, где правят русские генералы.

Из управителя деревни Мамедтаги превратился в простого чарчи — мелкого торговца. На старом осле он разъезжал по деревням, продавал самые разнообразные товары; в его двухсторонней плетеной корзине, переброшенной через спину усталого осла, можно было найти не только абрикосы, но и нитки, иголки, дешевые безделушки и даже франкский [14]ситец, который он тайно перевез через Араке. Торгуя понемногу, долго не задерживаясь на одном месте, Мамедтаги упорно пробирался на север.

В то время на Россию надвинулись грозные события. Русский народ героически отражал нашествие Наполеона.

Глухие вести о войне доходили и до маленького города Нуха, расположенного у подошвы Главного хребта Кавказских гор. Мамедтаги прибыл в этот город. Нуха была прекрасна. Окруженная рисовыми полями, фруктовыми садами и тутовыми рощами, она соединялась почтовым трактом с Тифлисом, административным центром тогдашнего Закавказья. Природа, живописное расположение города, здоровый климат привлекали внимание приезжих.

Мамедтаги решил остаться в Нухе Дела его постепенно улучшались. Он приобретал новые знакомства, привыкал к новой жизни. Здесь он познакомился с духовным лицом — ахундом Алескером, довольно влиятельным человеком среди нухинцев. Вскоре Мамедтаги решил обзавестись новой семьей и женился на племяннице ахунда — Нане-ханум. От этого брака 30 июня 1812 года родился мальчик Фатали — будущий великий азербайджанский просветитель.

Мамедтаги пользовался в Нухе покровительством Джафаркули-хана, правителя шекинской провинций. После смерти хана южноазербайджанская колония покинула Закавказье и вернулась на родину. Вместе со всеми из Нухи уехали Мамедтаги и Нане-ханум.

Возвращение в Хамне было нерадостным. Особенно тяжелой стала жизнь молодой Нане: она поселилась в Хамне на правах второй жены.

Годы шли, а дела Мамедтаги все никак не могли наладиться. Но это не мешало ему заботиться о судьбе своего сына Фатали. Он решил определить восьмилетнего мальчика в духовную школу — моллахане. Здесь впервые Фатали познакомился с арабским алфавитом. В то время в азербайджанских духовных школах не было специальных учебников, и дети обычно начинали учиться грамоте по сурам — главам корана — священного писания мусульман. Только после этого ученики принимались за изучение классических произведений на фарсидском языке, в частности «Гюлистана» Саади [15]

В моллахане Ахундов провел всего один год. Духовная школа с ее схоластическим подходом к преподаванию, сводившемуся к защите религиозных догматов, не могла привить любознательному мальчику любовь к знаниям. Он возненавидел ее и был согласен на любую работу, лишь бы избавиться от необходимости учиться. И он бросил школу.

Безрадостной была и жизнь Нане-ханум. Частые ссоры со старшей женой Мамедтаги, изнурительная домашняя работа, тяжесть которой ей приходилось нести, как младшей жене, бесправное положение в семье привели к тому, что Нане-ханум решила развестись с мужем и уехать на родину.

Шариат [[16] не считался с желанием женщины. Уходя от законного мужа, Нане теряла права на сына. Освященная религией власть законного супруга была неприкосновенной. Несмотря на свой мягкий характер, Мамедтаги отказывался дать свободу измученной молодой женщине. Только после неоднократных просьб Нане добилась согласия мужа, но при одном условии: она должна оставить ему сына. Проститься навеки с любимым и единственным сыном было слишком тяжело для Нане-ханум. Надо представить себе страдальческую и трагическую жизнь бедной женщины, чтобы понять решение уехать из Хамне без ребенка.

Приближался день, когда Нане должна была с караваном навсегда покинуть семью Мамедтаги. Не желая волновать сына тяжелой сценой расставания, она решила уехать, не повидавшись с ним.

Было раннее, чудесное южное утро. Нане в слезах прощалась с домом, где оставляла маленького Фатали. Это было равносильно осуждению на казнь.

— Отдай мне сына! — в последний раз обратилась Нане к мужу, подводящему верблюда.

Мамедтаги был огорчен отъездом Нане, ему было жаль ее, но он сказал:

— Я не отдам его. По шариату сын принадлежит мне. Кто утешит мою старость, кто подаст палку слепому старику?

Подавленная страшным горем, со слезами подходила Нане к верблюду. Тот медленно опускался на задние ноги. Все еще не теряя надежды, Нане умоляюще взглянула на мужа. Мамедтаги потупил взор: он не осмеливался смотреть в глаза несчастной женщине.

А в это время Фатали мирно спал в своей постели. Сестра мальчика, дочь Мамедтаги и его старшей жены, с удивлением наблюдала за происходящим. Вдруг, словно решившись на что-то, она вбежала в дом и с ожесточением стала будить Фатали.

— Брат мой! Брат мой! Вставай! Вставай скорее!

Мальчик проснулся. Спокойно улыбалось его лицо. Он ничего не знал о грозящей беде.

— Вставай, брат мой, вставай! — твердила девушка. — Твоя мама уезжает. Ты больше никогда не увидишь ее.

Фатали встрепенулся. Встал босой, в одной сорочке, с плачем бросился во двор. Мать уже сидела на верблюде. Верблюд величаво поднимался.

— Мама! — в страхе и отчаянии крикнул мальчик.

Он подбежал к лохматому животному, поднял свои маленькие ручонки, но мать была недосягаема.

Нане потянулась к нему, но трудно ей было достать сына.

Все такой же печальный и нерешительный стоял Мамедтаги.

— Отдай мне сына! Жизнь на родине превратится для меня в ад. Пожалей сироту. Отдай мне сына. Всю жизнь я буду молить аллаха о твоем благополучии.

Мамедтаги колеблется, он не знает, как решить эту трудную задачу. На седых ресницах слезы. Но он должен принять решение.

— Хорошо, Нане-ханум, — говорит он медленно, раздумывая над каждым своим словом. — Пусть будет по-твоему. Возьми сына. Береги его.

И он поднял над головой мальчика, все еще плачущего и не верящего в свое счастье. Нане подхватила его, страстно прижала к груди, закрыла голову Фатали чадрой, словно боялась, что его опять отнимут у нее.

Мерно качаясь, двинулся в путь за караваном последний верблюд, уносящий счастливую мать и сына. Навьюченные животные шли, звеня своими маленькими колокольчиками. Над полями занималась утренняя заря. Вслед каравану печально смотрели Мамедтаги и маленькая девушка, сыгравшая такую большую роль в судьбе великого человека. Последний раз видел Фатали родного отца. Потеряв отца, он приобрел мать. И будущее.



3



Нане-ханум с сыном приехала в Карадаг к ахунду Алескеру. Вскоре они, едва Алескер закончил свои дела, переселились в Еленкут (Южный Азербайджан). Фатали вновь решили отдать в моллахане, но ничего путного из этого не вышло. Неприязнь мальчика к занятиям была настолько сильна, что всякий раз, когда его приводили в школу, он убегал. Фатали не хотел учиться. Возможно, его пугал арабский алфавит, казавшийся ему непроходимыми джунглями. Почти каждая буква алфавита имела два-три-четыре рисунка. Надо было помнить, что буква «с» только тогда превратится в «ш», когда над ней поставишь три точки, и что букву «в» можно читать и как «у», и как «и», и как «6», и как «о». Сколько Фатали ни учился, прочитать правильно незнакомые слова не мог.

Бежать, бежать без оглядки из моллахане! Лучше стать грузчиком, батраком, аробщиком, чем запоминать эти палочки, завитки и точки. Он упорно отказывался учиться. Ни уговоры магери, ни слова ахунда Алескера — ничто не могло повлиять на Фатали. Алескер решил сам заниматься с мальчиком. Он горячо полюбил его и отдавал ему все свободные часы, внушал уважение к книге. Начитанный и образованный ахунд, прекрасно знающий арабский и фарсидский языки, классическую поэзию Востока, терпеливо переносил все капризы мальчика, добиваясь своей цели. Наконец лед тронулся, и Фатали начал более внимательно относиться к своим занятиям, проявлял интерес к книгам, послушно следовал советам своего приемного отца. Они вместе стали читать коран, а затем перешли к стихам Саади, Хафиза [17], Физули [18]. Перед мальчиком открывался мир поэзии, полной глубокой житейской мудрости, страстного преклонения перед красотой и разумом человека, мир ярких и красочных метафор, чеканного и звучного ритма.

В 1825 году ахунд Алескер вместе с семьей покинул Южный Азербайджан и поселился в Гяндже.

Гянджа — один из старейших городов Азербайджана. В XII веке, во времена Низами, Гянджа была крупным культурным, политическим и экономическим центром. Город был расположен по обеим сторонам реки Гянджи-чая. Когда-то здесь проживало несколько сот тысяч жителей, но за последние века город постепенно стал терять свое прежнее значение и пришел в упадок. В декабре 1803 года Гянджу окружили войска князя Цицианова. Последнему владетелю города Джеват-хану, проводившему проиранскую политику, было предложено сдаться, но надменный феодал отверг предложение. Город был взят штурмом, и Джеват-хан со своим сыном погиб на стенах укрепления.

Еще свежи были воспоминания об этих событиях. В городе жило не более двадцати тысяч жителей. У центральной площади возвышались высокие минареты старинной мечети, построенной во времена Шах-Аббаса [19] . Высоко к небу тянулись гордые тенистые чинары, широким кольцом окружившие мечеть. Во дворе большой бассейн, по узким канавам, проведенным вокруг кирпичного здания мечети, бесшумно течет вода. Над массивными, широкими стенами, подобно гигантскому зонту, подымается великолепный купол, а над ним — бронзовый полумесяц. Просторный вход в — мечеть украшен многоцветными изразцами и керамикой, над которыми много и терпеливо трудились талантливые гянджинские мастера. А рядом с мусульманским храмом, дополняя ансамбль архитектурных сооружений, высоко-высоко стоят тонкие минареты. Три раза в день, в любую погоду, рабски исполняя традиционный обряд богослужения, по крутым и узеньким ступенькам минарета поднимается старый муэдзин [20], чтобы призвать мусульман к свершению обязательных молитв.

Три раза в день сюда стекаются сотни гянджинских жителей. Почтительно сгибаются они над прозрачной струей, совершают омовение рук и лица, приводят в порядок свой туалет, а затем медленными шагами, шепча арабские стихи из корана, направляются к порталу и, сняв башмаки, входят в мечеть.

Фатали каждый день приходил сюда и с любопытством наблюдал за богослужением.

Он был очень живым и шаловливым мальчиком. Не было конца его проказам. Впоследствии он много рассказывал о своих детских развлечениях.

Однажды Фатали играл на улице. В соседнем доме делали уксус из виноградных ягод и во дворе поставили несколько кувшинов, наполненных соком. Фатали увлекся игрой и не обращал внимания на эти кувшины. Отец, уходя из дому, решил сделать ему небольшое внушение: «Фатали, — сказал он, — ты очень беспокойный, будь осторожен, не кидай камни, ты можешь разбить кувшины соседей».

Алескер ушел, а мальчик задумался: «Неужели я могу разбить эти кувшины? Хватит ли сил? Дай-ка попробую». И он стал бросать камни. Бросил раз — не попал, бросил другой — не попал. Тогда начал швырять большие камни и до того увлекся, что разбил все кувшины. Когда Алескер вернулся домой, обломки кувшинов лежали на земле, а уксус весь разлился. Ахунд рассердился, но делать было нечего.

Были и другие «развлечения». Однажды мать послала Фатали за водой. Мальчик взял медный кувшин. Дойдя до оврага, он должен был спуститься к роднику. Но вдруг его осенила мысль: «Если я пойду вниз с пустым кувшином, надо мною будут смеяться. Не лучше ли скатить его вниз, а самому спуститься по тропинке без тяжести». Что задумал, то и сделал. Кувшин покатился по камням и весь помялся.

Фатали испугался. Вернуться с помятым кувшином домой он не хотел. Решил бежать в Нуху, но по дороге его встретил знакомый аробщик и заставил вернуться домой. Только к полуночи они подъехали к дому. Мать была в тревоге, провела беспокойный вечер, везде искала сына, но нигде его не нашла. Увидев пропавшего, она только заплакала, но наказывать Фатали не стала.

Шалил мальчик много, и унять его было почти невозможно. Но учиться он стал гораздо лучше. Быстро готовил уроки и даже нередко помогал своим товарищам.

В Гяндже Фатали продолжал свое духовное образование. В городе его знали как приемного сына ахунда Алескера. Его прозвали ахунд-оглы — сын ахунда. Отсюда и произошла впоследствии фамилия Фатали — Ахундов.

Время было очень тревожное. На Азербайджан надвигались новые грозные события. Наследник иранского престола Аббас-Мирза, подстрекаемый английскими агентами, упорно добивался пересмотра Гюлистанского договора [21]. Он мечтал о победоносном завоевании Кавказа. Англичане подливали масло в огонь.

Благодаря России азербайджанский народ не только спас свою страну от хищнических устремлений феодалов Ирана и Турции, но и получил возможность развивать свои духовные силы, нашел путь к культуре и прогрессу. Однако природа русского царизма оставалась неизменной, и колониальный гнет тяжело ложился на плечи измученного народа. Даже в официальных документах нередко указывалось на жестокости и насилия колониальных властей. «Рассматривая управление мусульманскими провинциями, — читаем в одном из этих донесений в Петербург, — воображение содрогается от неистовства управляющих и страдания народа. Здесь уже совершенно попрано человечество, забыто всякое правосудие, закон служит только орудием к притеснению, а корысть и буйное самовластие руководствовали действиями окружных начальников, комендантов, приставов и прочих начальствующих лиц…»

В начале 1826 года в Иране стало известно о восстании декабристов. Иностранные агенты распускали слухи, что в России междоусобная война и что настал самый благоприятный момент для нападения на Азербайджан. Летом 1826 года иранские войска вторглись в пределы Закавказья и захватили ряд городов, в том числе и Гянджу.

Старинный город был опустошен. Напуганные зверствами иранцев гянджиниы укрылись в домах и подземельях. Среди виноградных садов на окраине города нашла убежище и семья ахунда Алескера.

Подросток ничего не понимал в происходящих вокруг событиях. Если прислушаться к лихорадочным проповедям духовенства, подкупленного иранцами, Аббас-Мирза нес с собой освобождение Гянджи от русских, но вместе с иранцами в город вступили насилие, разорение, голод и страх. Сам Фатали был вынужден оставить свои школьные занятия и теперь, лежа среди виноградных кустов, перелистывал страницы «Шахнамэ» Фирдоуси [22], с которой не хотел разлучаться и в эти тревожные дни.

Вскоре военный успех стал изменять иранцам. 3 сентября у реки Шамхор, недалеко от Гянджи, произошло кровопролитное сражение между русскими и иранцами. Десятитысячный корпус Амир-хана не выдержал огня спустившихся с Дзегамских гор русских солдат. Шамхорское сражение было проиграно. Иранцы бежали. В Гянджу вновь вступили русские войска. 10 сентября с нижегородским драгунским полком в Гянджу прибыл генерал Паскевич. Вместе с ним пришла азербайджанская конная милиция, принимавшая участие в разгроме иранских войск на реке Шамхор. Весь город вышел навстречу русским.

Но Гяндже предстояло выдержать большое испытание. Враг делал отчаянные попытки дать реванш за поражение под Шамхором. Иранская конница часто приближалась к городу и тревожила окрестные посты. 13 сентября 1826 года под Гянджой произошло генеральное сражение. Иранские батальоны были опрокинуты русскими войсками. Аббас-Мирза позорно бежал. Так закончилась Вторая русско-иранская война. Древний город был полностью разорен и разграблен. Потерял все свое имущество и ахунд Алескер.

Оставаться в Гяндже без средств, без имущества не имело смысла, и ахунд вместе с семьей перебирается снова в Нуху.

Здесь окончательно было решено, что Фатали, завершив учебу, станет моллой. Под руководством ахунда он продолжал свое образование. Усердно занимался изучением классических восточных языков, брал уроки логики, правоведения, метафизики и т. п. Несмотря на многие препятствия, Фатали добился больших успехов в изучении наук. Все пророчествовали ему блестящую будущность — подобно своему приемному отцу, он должен был стать моллой, а затем и ахундом. Фатали, по-видимому, искренне верил, что будет духовным лицом.

Каждый правоверный человек мечтает хоть раз в жизни посетить святые места, поклониться мощам пророка и имамов. И в жизни ахунда Алескера наступил тот момент, когда он решил осуществить свою давнишнюю мечту поехать в Мекку.

Это было в 1832 году. Не желая прерывать учебу Фатали, ахунд Алескер перед своим отъездом отправил его в Гянджу и оставил у известного моллы Гусейна, который должен был обучать юношу правоведению. Здесь, в Гяндже, и встретился Фатали с поэтом Мирзой Шафи, оказавшим значительное влияние на юношу, изменившим дальнейшую его жизнь.

Бывают встречи, которые могут обдать человека холодом черной скорби. Но есть встречи, которые согревают его, приносят благо, радость, счастье. Мирза Шафи озарил Ахундова мягким солнечным светом, которому никогда не суждено было угаснуть.

4

Мирза Шафи живет и в прошлом и в настоящем. Имя его бессмертно. В свое время песни Мирзы Шафи проникли во все европейские страны. Однако его читали только по переводам немецкого поэта и путешественника Фридриха Боденштедта. Европа по-настоящему никогда не знала его, полагала, что он плод фантазии переводчика. Между тем Мирза Шафи не может бесследно исчезнуть из памяти людей. Он занимает видное место в истории культуры своего народа. Его литературное наследие вызвало огромный интерес в мировой науке. Ему посвящены труды многих азербайджанских, русских, немецких, французских, английских литературоведов.

Мирза Шафи Вазех (Вазех — поэтический псевдоним) был родом из Гянджи. Он был младшим сыном гянджинского зодчего Кербалай Садыха и учился в гянджинском духовном училище — медресе, изучая здесь схоластические науки, богословие, арабский, фарсидский языки и готовясь стать моллой. Но судьба его сложилась иначе. Духовное звание не прельщало Мирзу Шафи. Он стал одним из первых просветителей азербайджанского народа.

Как это случилось? Когда Мирза Шафи учился в медресе, отец его внезапно скончался. Потеряв отца, не имея средств к существованию, он вынужден был бросить учебу. Жизнь его складывалась весьма незавидно. Но встреча с неким Гаджи Абдуллой спасла его от голодной смерти и направила жизнь по новому руслу.

Гаджи Абдулла был образованным человеком. Духовенство преследовало его за смелые «еретические» идеи, за критическое отношение к религии.

Мирза Шафи внимательно прислушивался к его выступлениям против религиозных предрассудков и суеверий. В споре с моллами и ахундами симпатии Мирзы Шафи всецело были на стороне Гаджи Абдуллы. Вскоре они стали близкими друзьями. Гаджи Абдулла покровительствовал ему, оказывал материальную помощь, поддерживал его стремление к просвещению и науке.

Благодаря содействию своего друга Мирзе Шафи удалось поступить на службу к дочери гянджинского хана Пусте-ханум управителем дома и двумя маленькими деревнями. Но вскоре началась русско-иранская война, и ханум эмигрировала в Иран. Лишившись работы, Мирза Шафи вновь очутился в безвыходном положении.

В то время в Азербайджане книги распространялись в рукописном виде. Обладая прекрасным почерком, Мирза Шафи занимался переписыванием рукописных книг. Ежедневно его можно было видеть в одной из келий гянджинской Шах-Аббасской мечети тщательно выписывающим заостренным каламом [23] изящные буквы арабского алфавита. Помогал ему и Гаджи Абдулла. Но жить на эти скромные заработки было очень трудно, и Мирза Шафи часто брал в долг у своих знакомых. Вскоре Гаджи Абдулла умер. Несколько сот монет, которые он завещал Мирзе Шафи, тот отдал в счет своего долга. Положение его продолжало ухудшаться. Заказы на переписывание рукописей поступали редко, нищета стучала в двери. Мирза Шафи занялся частным преподаванием арабского и фарсидского языков. Но, думая о завтрашнем дне, он всегда испытывал привычную тревогу. Жизнь среди отсталых, религиозных до фанатизма людей была чревата многими трудностями и опасностями.

К тому времени стихи Мирзы Шафи были широко известны в родной Гяндже. Много талантливых поэтических строк посвятил он красивой дочери Ибрагим-хана Гянджинского, в которую имел несчастье влюбиться! Красота, любовь, вино, наслаждения заняли большое место в ранней поэзии Мирзы Шафи. Это не нравилось моллам, которые обрушились на поэта с ругательствами. Еще большее ожесточение и бешенство вызывали сатирические стихи Мирзы Шафи, которые он направлял против своих идейных врагов. Его любовь к Зулейхе встретила резкий отпор со стороны богатых родителей девушки. Поэт решился на безумный шаг. Он похитил свою возлюбленную, бежал вместе с ней, но наступившая буря заставила их укрыться в деревне, и вскоре они были обнаружены преследователями и возвращены в Гянджу.

Насмешки, неудачи, гонения не сломили волю беспокойного Мирзы Шафи. Впереди его ждала более ожесточенная, непримиримая борьба с фанатиками, объявившими его вероотступником — кяфиром. Терпя материальные лишения, Мирза Шафи продолжал жить в Гяндже. Судьба свела его с юным Фатали.

На Востоке всегда придавали огромное значение красивому почерку. Каждый грамотный человек, тем более юноша, готовящийся к духовному званию, должен был пройти курс каллиграфии. И вот Фатали стал посещать келью Мирзы Шафи и брать у него уроки чистописания.

Молча приглядывался Мирза Шафи к новому ученику, старательно выводящему на бумаге тонкие арабские буквы. Писал он с упоением, видимо наслаждаясь своим успехом, проникновением в тайну восточного письма.

Иногда он обращал внимательные взоры на учителя, ожидая его одобрения. Поднимал голову и Мирза Шафи, терпеливо давал ему указания, чертил в тетради букву, заставлял его по многу раз упражняться, овладевать искусством, которым так славился в городе он сам. Но Фатали никогда не ограничивался уроками каллиграфии, он всегда о чем-нибудь спрашивал своего учителя, интересовался поэзией, забрасывал его неожиданными вопросами. Любознательность юноши, его природный талант и трезвый ум сразу привлекли внимание поэта. Он стал уделять ему гораздо больше внимания, чем остальным ученикам. Вскоре Мирза Шафи окончательно поверил в яркую будущность своего ученика, в его незаурядные способности. Фатали обладал блестящей памятью и каждый раз, когда учитель читал ему стихи, повторял вслед за ним поэтические строки, быстро улавливая смысл. Подчас они забывали даже о каллиграфии, беседы превращались в поэтический поединок, стихи великих поэтов Востока приводили их в восхищение, и, часто засиживаясь до вечерней молитвы, они упивались красотой содержания, ритмикой, метафорами, музыкальностью певучего и сладостного бейта или рубай. Но Фатали никогда не осмеливался входить в полемику со своим учителем, а внимательно прислушивался к его словам. И учитель горячо полюбил его, заботливо воспитывал в нем чувство красоты, вкуса, меры, дарил ему щедро свои знания, знакомил с историей Востока, приобщал к культуре слова, к поэтическому мастерству. Фатали казался ему чудо-ребенком, обладающим многими редкими дарами. «Он был зрелым и возмужалым с детства, какими другие бывают только в зрелом возрасте, — писал Мирза Шафи в одном из своих позднейших стихотворений. — Никогда он не допускал глупой выходки, всегда был мудр и серьезен. И так как его дух рано получил свободу, то от него ожидали великое».

В детстве Ахундов был свидетелем многих трагических событий, которые необычайно рано ввели его в гущу азербайджанской жизни, неразрывно связали с народом, вызвали в нем пытливость и настороженность. Еще в юные годы он поражал окружающих ясностью ума, наблюдательностью, критическим отношением к среде, в которой жил, поразительной любознательностью, упорством, настойчивостью. Эти качества юноши быстро привлекли к себе внимание Мирзы Шафи. Его роль в развитии юного Фатали неоценима. Школа Мирзы Шафи была для Ахундова школой жизни, приобщавшей его к литературному творчеству. Вскоре сказались ее результаты. Здесь дадим слово самому Фатали, следующим образом описывающему свои встречи с гянджинским мудрецом:

«В одной из келий гянджинской мечети жил некий Мирза Шафи, происходивший из того же края. Этот человек, помимо хорошей осведомленности в области различных наук, обладал прекрасным почерком „насталик“. Это был тот самый Мирза Шафи, о жизни и талантливости фарсидских стихов которого много писалось в Германии. По распоряжению своего приемного отца я каждый день отправлялся к этому человеку и учился писать почерком „насталик“. Таким образом, постепенно между мною и этим уважаемым человеком создались дружеские отношения. Однажды этот уважаемый человек спросил меня: „Мирза Фатали, какую ты цель преследуешь изучением наук?“

Я ему ответил, что хочу стать моллой.

Тогда он сказал мне: „Неужели и ты хочешь стать лицемером и шарлатаном?“

Я был крайне изумлен и спросил его, что он хочет этим сказать.

Увидев мою растерянность, Мирза Шафи ответил: „Мирза Фатали, не трать попусту свою жизнь среди этой черни. Найди себе другое занятие“.

Когда я спросил о причине его ненависти к духовенству, он начал рассказывать мне о вещах, которые до того времени были для меня покрыты мраком. До возвращения моего приемного отца из паломничества Мирза Шафи внушал мне просвещенные идеи и снял с моих глаз покрывало неведения. После этого я возненавидел духовенство и изменил свои мысли».

Встреча с Мирзой Шафи — переломный момент в жизни Мирзы Фатали Ахундова. В результате бесед с ним Ахундов убедился в бесцельности своего стремления стать моллой и по его совету принял твердое решение изучить русский язык. Путь к свету и правде, путь к русской культуре был указан Ахундову в бедной и холодной келье преследуемого духовенством и реакционерами поэта Мирзы Шафи.

Еще с детского возраста приглядывался Ахундов к жизни народа. Конечно, он многого не понимал, все казалось ему загадочным, странным, но тяжелые впечатления детских и юношеских лет оставили глубокий след в сознании будущего просветителя.

Он помнил печальные годы, проведенные в Хамне. Помнил слезы и горе матерей, видел тяжелый труд и черную нужду крестьян, плеть и розги молл, в могущество которых безгранично верил народ, лишенный свободы, культуры. И ему казалось, что мир испокон веков такой и ничего в нем не изменится: так было, так будет.

Вокруг него твердили о том, что все живут только благодаря милости аллаха, что судьба и благополучие зависят от всемогущества господина неба и земли. Аллах невидим и непознаваем, но божественный дух десятков тысяч веков уже правит миром. Мир создан аллахом, и настанет час, когда все мертвые предстанут перед его всевидящим оком и он спросит каждого о совершенных им делах на земле. И каждый получит свое: грешник отправится в ад, где властвует сатана, а благочестивые люди, которых молитвы сохранили от позорных и постыдных деяний и которые верно служили всемилостивому и всемилосердному аллаху, пойдут в рай и будут наслаждаться с райскими гуриями.

Коран, который читал Ахундов, твердил о том, что аллах любит терпеливых людей, что только в терпении и молитвах человек может найти успокоение от мирских невзгод. Три раза в день на высокий минарет, возвышающийся над мечетью, поднимался муэдзин, и над широколиственными чинарами проносилась молитва мусульман: «Аллаху акбар! Аллаху акбар!» [24] Сколько раз слышал он это земное прославление божества, это единственное, как казалось, человеческое утешение: «Нет бога, кроме аллаха, и Мухаммед пророк его». А тысячи слушателей повторяли за ним громко и с непоколебимой верой: «Свидетельствуем! Что аллах делает, то случится, чего он не желает, то не случится!»

Все верили этим словам корана, верил им и юный Фатали. Он с уважением относился к моллам, хранителям божественной правды. Он сам хотел стать моллой, ибо считал, что молла делает самое благородное, самое полезное для человечества дело. «Коран является предостережением для вселенной, для тех из вас, которые ищут пути правого», — читал он в суре 81-й. А он искал правду, и правда, как думалось ему, была только в коране. «Коран как бы свет для людей, он направление — доказательство божественного милосердия к ним».

И он верил в могущество молитв, в необходимость терпеливо переносить все невзгоды жизни, верил в бесов и в шайтанов, в потусторонний мир, и сам не раз в благоговении молился аллаху, со страстной верой поднимал свои маленькие руки к небу, прикладывал свои холодные губы к пятачкам из священной земли, под глухим сводом мечети шептал арабские стихи корана. Но жизнь, которую ему приходилось наблюдать, заставляла его порой сомневаться в правоте корана.

В темные, полные тайн и призраков ночи он, уходил к берегу Гянджи-чая, прислушивался к мерному шуму воды, задумывался над загадками жизни, хотел заглушить в себе ропот и мучительные сомнения, убить червя еретических мыслей, твердо стать на путь правды и истины, которые он видел только в божестве и в его священном писании — коране. И на сердце становилось так же спокойно, как на поверхности горного озера Гёй-Гёль [25].

Но вдруг человек, которого он уважал и любил, в благочестие которого верил, открылся перед ним в другом свете, и с уст его полились смелые и страшные речи. Фатали не устрашился этих речей — сомнения давно уже вкрались в его душу, — но он был удивлен, потрясен этой неожиданностью. Значит, не только он, но и его учитель усомнился в правде божественности, в праведности молл — служителей аллаха.

Это не могло не потрясти Фатали. Он жадно прислушивался к еретическим речам своего учителя, боясь пропустить хоть слово, сердце его начинало тревожно биться: теперь вместе с правдой приходил и страх, ибо все, чему он верил до сих пор, было поколеблено, рушилось, превращалось в мираж. Ему казалось, что он всю жизнь шел впотьмах, но вдруг перед ним явился учитель и осветил дорогу лучиной. И Фатали стало страшно потому, что при свете он увидел, что стоит перед зияющей пропастью. Еще один шаг — и он погиб бы: как метеор пронеслась бы по миру его жизнь и погасла бы в пучине. А он думал о народе, о будущем.

Мирза Фатали чувствовал, как пробуждается от тяжелого сна, как медленно открываются его глаза и он начинает видеть свет, который был закрыт от него непроницаемым черным и тяжелым занавесом религии.

Первый раз в жизни Ахундов принял самостоятельное решение: моллой он не станет. Учитель его прав. Он будет учиться русскому языку. Он пойдет твердым шагом вперед, он найдет смысл и цель жизни.

Так началось великое пробуждение.

5

Ахунд Алескер вернулся из Мекки. Теперь его величали почетным именем Гаджи — совершивший паломничество в Мекку. Фатали попрощался с любимым учителем и вместе с приемным отцом вновь поселился в родной Нухе.

Гаджи Алескер ничего не знал о совершившемся переломе в сознании своего молодого воспитанника. Он все еще надеялся, что Фатали станет моллой и сделает блестящую духовную карьеру. Он стал вновь заниматься с ним, заставлял читать старинные книги, насыщенные ортодоксальным религиозным содержанием. Но каково было изумление Гаджи Алескера, когда он встретил со стороны Фатали сопротивление. Юноша религией не интересовался, ему хотелось изучать русский язык. Мысль о необходимости изучения русского языка и приобщения к новым условиям уже начинала проникать в сознание передовых людей азербайджанского общества. Несмотря на свои глубокие религиозные убеждения, Гаджи Алескер также склонялся к необходимости осваивать все новое, что несла с собой наступившая эпоха. Скрепя сердце он согласился с решением приемного сына отказаться от духовного звания. В 1833 году в Нухе открылось казенное училище, куда Мирза Фатали вскоре был зачислен учеником первого класса.

В классе вместе с ним обучались дети восьми-девяти лет, но это не смущало любознательного юношу. Внимательно всматривался он в русские буквы, стараясь запомнить их. Это ему удавалось без труда: каждый звук имел определенное обозначение, каждая буква имела один рисунок. К концу года он уже умел немного читать и писать. Разговаривать по-русски он еще не научился, но знал много простых слов и предложений.

Наступил сентябрь 1834 года. Продолжать учебу в Нухе оказалось невозможным: Фатали было больше двадцати лет, и учиться дальше с мальчиками ему не разрешили. Оставалась одна надежда — поездка в Тифлис.

К тому времени юноша обладал довольно солидными филологическими знаниями. Кроме родного, азербайджанского языка, он прекрасно владел турецким, фарсидским и арабским, свободно читал, писал и говорил на этих широко распространенных языках восточного мира. К началу тридцатых годов относятся и его первые поэтические опыты. Следуя — сложившимся традициям, Фатали писал свои стихи на фарсидском языке. Почти все стихи этого периода погибли, осталось лишь одно чрезвычайно важное для раскрытия настроений и дум начинающего поэта.

О чем же писал Фатали в безропотной тишине азербайджанской патриархальной действительности? На сердце было тревожно. Глубокая печаль и неясное предчувствие приближающихся больших событий охватили юношу. Мир казался ему мрачным, полным горя, слез, лжи и коварства. Кому он верил — изменили, кого любил — не ответили взаимностью. Все оказалось безнадежно потерянным. Он искал утешения и ласки — его встретили неверностью и равнодушием. Казалось бы, рухнули последние надежды. Разочарованный во всем, он глядел на мир печально, тоска и одиночество внушали ему страх и ужас перед будущим. Опаленные, словно летним зноем, тягучие мысли душили его, глубоко в память врезались страшные и правдивые слова Мирзы Шафи.

Но Фатали сдаваться не хотел. Он не мог так легко расстаться с жизнью. Лезвием сверкающего кинжала он должен пронзить мрачную ночь, своими собственными руками должен проложить себе путь к солнцу, скрытому за этим мраком. Однако сердце и душу не покидали сомнения: его мозг был сдавлен огромными лапищами суеверий, религиозных предрассудков, от которых нельзя было освободиться полностью и сразу. Внутренний голос призывал его стряхнуть грустные размышления, забыть страх, смело ринуться вперед, пройти лежащее перед ним темное пространство. В Тифлис! Скорее в Тифлис! Там, только там он найдет себе верных друзей. Там — почет, уважение, успех, жизнь. Там он встретит ученого со светлым разумом, несравненного, мудрого человека. Это друг обездоленных и беспомощных, он могуч и добр, ему знакомы все тайны природы, и каждое слово его сверкает как драгоценный камень. В познаниях своих он не уступит прославленному Руми [26], а в философии он выше Ибн Сины [27]. Весь Тифлис восхищен его красотой и умом, а стихами его мог бы восторгаться сам великий Хагани [28]. Он, Фатали, должен найти того, кто властен над миром знаний и наук, кто разумом своим высок и прекрасен, чья верность и дружба беспримерны на земле!

Стихотворение, содержание которого мы передали, носит панегирический характер, в нем много преувеличений и восхвалений. Главное — не в этом. Панегирические выражения поэта нас не удивляют, ибо они подчас встречались в восточной поэзии, на традициях которой воспитывался с детских лет будущий писатель. Смысл стихотворения — в укрепляющейся надежде поэта, что в Тифлисе он найдет разрешение мучивших его вопросов и загадок. Всем существом стремился Ахундов в Тифлис, где жил мудрый учитель. Он верил, что благодаря его помощи и поддержке освободится от долгого блуждания среди привычных мыслей и чувств, приведших его к разочарованию и унынию.

Кто же тот, о котором так страстно говорил Ахундов, которого он так упорно хотел видеть? Трудно сказать. Возможно, это был Бакиханов — выдающийся азербайджанский писатель и ученый. Во всяком случае, о «сыграл немалую роль в формировании мировоззрения Ахундова после его приезда в Тифлис.

Преодолевая религиозные предрассудки и ограниченность своего времени, отталкиваясь от схоластической науки феодального мира, Бакиханов учился у лучших представителей русской культуры, использовал в родной стране научные достижения ученых России. Именно благодаря знанию русского языка, освоению русской культуры, благодаря своей прозорливости Бакихановым были заложены основы целого ряда отраслей азербайджанской современной науки. С именем Бакиханова связано зарождение новой астрономической, географической, философской, педагогической, филологической наук в Азербайджане. Личная дружба связывала его с русскими писателями: А.С. Грибоедовым и А.С. Пушкиным. Его жизнь, литературная и научная деятельность прошли в атмосфере идейного общения с ссыльными русскими декабристами, с грузинскими революционными деятелями.

Бакиханов жил и работал на рубеже двух культур — древней, феодальной, связанной с многовековым развитием стран Ближнего Востока, и новой, прогрессивной, демократической. Он был идейным предшественником великого азербайджанского просветителя Мирзы Фатали Ахундова.

Условия времени и интересы страны заставили Бакиханова стать универсальным ученым — географом, историком, астрономом, философом, быть первым переводчиком русских поэтов, сатириком, прозаиком, журналистом.

Оглядываясь на героическое прошлое азербайджанского народа, Бакиханов верно определил пути его дальнейшего развития, указав на передовую Россию, в дружбе и союзе с которой страна могла идти по пути прогресса.

Вместе с тем Бакиханов — фигура, глубоко противоречивая в истории развития общественной мысли Азербайджана XIX века. Воспитанный в молодости на традициях старой схоластической школы, Бакиханов благодаря самообразованию стал одним из передовых людей своего времени, ученым, общественным деятелем нового типа, но вместе с тем до конца жизни не сумел полностью вырвать из своего сознания корни феодальной идеологии. Любовь к родному народу, большое чувство национальной гордости сочетались у него с сословными предрассудками, с защитой интересов господствующего класса феодалов. Следя с глубокой симпатией за развитием народного движения, направленного против диких колониальных и помещичьих порядков, смело отказываясь от участия в подавлении народного восстания, он ревниво защищал права дворянского сословия. Свою жизнь Бакиханов кончил вдали от родины, в Аравийской пустыне, терзаемый внутренними противоречиями.

Но, несмотря на все эти противоречия, сомнения, колебания и ошибки, значение его в развитии новой культуры, науки и литературы Азербайджана трудно переоценить.

Родился Аббаскули Бакиханов 10 июня 1794 года в селении Амираджан, недалеко от Баку, в семье одного из последних владетелей Бакинского ханства.

Двадцатипятилетним молодым человеком Аббаскули Бакиханов впервые прибыл в Тифлис. 30 декабря 1829 года он был назначен на должность переводчика в канцелярии главноуправляющего Грузией. Это было началом его блестящей служебной и военной деятельности.

Пытливый, любознательный, энергичный Бакиханов изучает историю, литературу, географию, интересуется самыми разнообразными научными вопросами. Вместе с тем в эти годы он с особенным рвением стремился к военной карьере, мечтал о славе на поле брани. Умевший с детских лет владеть оружием, храбрый по природе Бакиханов не мог удовлетвориться переводческой работой. Он рвался к активной деятельности, искал место в рядах русской армии.

Уже в 1820 году в отряде под командованием генерала Мадатова он участвует в Хогренском сражении, в перестрелках с фанатично настроенными отрядами горских племен. За мужество, проявленное в битве с отрядом Казыкумского хана, закончившейся полным его поражением, Бакиханов был произведен в первый офицерский чин прапорщика. Вскоре он близко познакомился с русскими писателями, общение с которыми расширяло его кругозор, помогало приобщаться к русской литературе. В конце 1821 года чиновником особых поручений при Ермолове был назначен В.К. Кюхельбекер, лицейский товарищ Пушкина. Кюхельбекер жил в Тифлисе вплоть до мая 1822 года, где с ним и подружился Бакиханов. Ко времени приезда в этот город Кюхельбекера сюда прибыл из Тавриза А.С. Грибоедов, ставший секретарем по дипломатической части в канцелярии Ермолова. Много внимания он уделял улучшению транзитной торговли России с восточными странами, привлечению русских купцов к расширению этих связей, немало усилий прилагал для поднятия экономической жизни Закавказского края. Пребывание в Тифлисе не прошло и для него без пользы. Он внимательно наблюдал жизнь закавказских народов, интересовался их историей, архитектурой, бытом. Изучал турецкий язык, занимался арабским, а главное — продолжал работу над комедией „Горе от ума“. Жил он на Экзаршеской площади (ныне площадь Ираклия II), откуда открывался вид на Кавказские горы. Он вел спокойную жизнь, много путешествовал но Грузии, встречался с друзьями.

Среди сослуживцев его внимание привлек Баки-ханов, блиставший своей храбростью, талантом, знанием восточных языков.

После декабрьского восстания 1825 года Грибоедов, находящийся в близких отношениях со многими передовыми людьми России, был арестован и выслан с Кавказа. Трагическая судьба друзей-декабристов оставила неизгладимый след в сознании писателя-патриота.

3 сентября 1826 года он вновь вернулся в Тифлис. Ему была поручена вся дипломатическая переписка с Турцией и Ираном. Получив возможность проявлять личную инициативу, он весь отдался служебной деятельности, энергично защищал интересы русского государства, стал одним из выдающихся дипломатов. Одновременно он продолжал расширять свои знания о Закавказском крае. Интересы его были обширны. Грибоедов деятельно поощрял развитие виноградарства и шелководства в стране, содействовал открытию коммерческого банка, Публичной библиотеки в Тифлисе, новых уездных училищ, хлопотал об издании газеты на языках народов Закавказья. 4 июля 1828 года вышел первый номер „Тифлисских ведомостей“.

Именно в эти годы и укрепились тесные, дружеские связи Грибоедова с Аббаскули Бакихановым. Бакиханов был его ближайшим помощником в ведении переписки с Турцией и Ираном. Он знакомил его с историей Азербайджана, с древними сказаниями, рассказывал о Низами [29]. Русский писатель увлекался памятниками Азербайджана, бродил по развалинам Барды [30]. К этому времени Бакиханов был известен как большой знаток истории родного края, и обращение Грибоедова к его авторитету было вполне естественным. В своих „Путевых заметках“ Грибоедов упоминает о своем азербайджанском друге, называет его „нашим Аббас-Кули“.

В Тифлисе Бакиханов очень близко сошелся и с А.А. Бестужевым-Марлинским и А.С. Пушкиным, с которым познакомился в 1829 году в Арзруме.

Тифлис времен Бакиханова, несомненно, был одним из самых интересных культурных центров. Здесь проживало не мало русских образованных людей: журналистов, писателей, ученых. На Кавказ после восстания декабристов было сослано много русских революционеров.

В двадцатые-тридцатые годы XIX века из среды азербайджанских беков выделилась группа передовых людей (например, Куткашинский и Уцмиев Хасан-хан), которые начали сознавать мировое значение культуры русского народа и, нередко критически относясь к колониальной политике царизма, искренне и сознательно воспринимали все то новое, что несла в Закавказье передовая русская литература и наука.

Большое влияние на выдающийся труд Бакиханова „Гюлистан-Ирем“, посвященный историческим судьбам Азербайджана, оказала „История Государства Российского“ Карамзина. В этой книге, не потерявшей и поныне своего научного значения, Бакиханов нарисовал красочную и живую картину развития Азербайджана с древних времен до начала XIX века. Книга была создана на основе глубокого изучения рукописных и литературных источников.

„Гюлистан-Ирем“ — первая историческая работа об Азербайджане, отвечающая требованиям европейской науки. Бакиханов не только хронологически последовательно излагает основные политические события, происшедшие в Азербайджане, но и ставит в своем труде ряд важнейших вопросов о происхождении народа, о названии племен, некогда населявших его родину, о географических границах древнего Ширвана и т. д.

Бакиханов верил, что народ при благоприятных условиях мог бы создать величайшие произведения искусства и науки. „Если бы политическое спокойствие и надлежащее воспитание позволили развиваться природным способностям жителей Кавказа, то они достигли бы высокой степени просвещения. Несмотря на беспрерывные войны и опустошения, причиняемые этому краю беспрестанными столкновениями северных племен с южными, здесь явились люди, которые своей ученостью и способностями далеко распространили свою славу“.

Вся книга — подтверждение этих гордых слов. Бакиханов понимал, что „дух времени и образование каждого народа отражаются всегда в литературе и других памятниках“. Это побудило его создать произведение, рассказывающее о выдающихся ученых и поэтах своей родины, живущих в разные века.

Не менее ценен и его филологический труд „Канун-Кудси“ (Кудси — поэтический псевдоним Бакиханова), являющийся грамматикой фарсидского языка. Кроме этого, Бакихановым были написаны и другие научные работы: „Открытие чудес“ (об открытии Колумбом Америки), „Улучшение нравов“, „Книга нравоучений“, „Мера очей“ (логика на арабском языке), „Тайны небес“ (астрономия), „Всеобщая география“ и другие.

Разносторонность Бакиханова не исчерпывается его широкой научной деятельностью. Одновременно он был крупнейшим поэтом своего времени, зачинателем азербайджанской художественной прозы. Его перу принадлежит рассказ „Китаби-Аскерийе“, диван [31] стихов, который, к сожалению, полностью не сохранился.

Бакиханов вел большую общественную деятельность. Он активно выступал в русской периодической печати Тифлиса, был тесно связан с грузинскими общественными деятелями, принимал участие в разработке положений об азербайджанских сословиях.

Видимо, Аббаскули Бакиханов и был тем ярким, манящим огоньком, к которому так страстно стремился Мирза Фатали Ахундов. Понять Ахундова без Бакиханова невозможно. Жизнь и деятельность будущего просветителя была органически связана с азербайджанским другом Грибоедова и Пушкина.

Одной тропой шли они, Бакиханов и Ахундов. Живыми, земными интересами была объединена их судьба. И старший из них помогал младшему карабкаться в гору, к сияющим вершинам человеческого знания.

6

Всадники внезапно натянули удила своих коней и стали у высокого берега Куры, с глухим ревом катящей мутные воды. Вблизи, совсем под ногами, в долине, окруженной скалистыми горами, широким и красивым амфитеатром лежал Тифлис.

Утопая в солнечных лучах, высоко над горами в безмолвии стояла седая Мтацминда [32] — несокрушимая свидетельница многострадальной жизни грузинского народа.

Тифлис… Сколько поэтических легенд связано с этим чудесным солнечным городом, разукрашенным изумрудом зеленой листвы, высокими, тянущимися к небу кипарисами! Рассказывают, что 1500 лет назад царь Вахтанг Горгасале, однажды охотясь в лесу, меткой стрелой ранил дикого оленя. Истекая кровью, олень бросился от охотника. И вдруг перед ним показался горячий источник. Сломя голову, задыхаясь от быстрого бега, обессиленный от раны, он еле добежал до источника и упал замертво. Но это был только миг. Неожиданно олень, словно обивший от каких-то целебных сил, поднялся на ноги, высоко вскинул свою красивую голову, встряхнулся и кинулся прочь: он исчез в густых зарослях.

Верить или не верить этому сказанию, но говорят, что царь в этот удивительный день убил еще фазана. Смертельно раненный фазан упал в горячие воды источника, около которого только что чудом ожил быстроногий олень. Слуги принесли ему пронзенного стрелой фазана. Он сварился. Изумленный Вахтанг велел исследовать горячий источник. Источник оказался целебным. Вскоре здесь был заложен город, названный Тбилиси — \"теплым\".

Много бурь и гроз пронеслось над этим городом-красавцем. Но он остался жить, ибо Грузия не могла жить без своей столицы. И теперь, много веков спустя, над ним сияло солнце, и он красовался перед взорами всадников во всем величии и несокрушимости.

Их было двое. Они были одеты в черные шерстяные чухи [33] с золочеными галунами и длинными, развевающимися рукавами, разрезанными позади от плеча до кисти рук. Под чухой был надет шелковый архалук [34], из-под которого виднелась красная канаусовая сорочка со светлыми шнурками.

Всадник постарше, с широкой бородой, подпоясанный черным азербайджанским кушаком, несколько напоминал человека духовного сана, благородного и серьезного. Он был одет проще своего спутника, смуглого юноши, жадно и с удивлением всматривающегося в контуры города. Юноша восхищался. Он впервые в жизни видел большой и красивый город. Ему казалось, что здесь начнется его новая жизнь, здесь он найдет ответы на те многочисленные вопросы, над которыми, жаждущий знаний, стремящийся проникнуть в тайны природы и жизни, он тщетно бился всю свою юность. Когда-то он думал стать моллой, но счастливая, незабываемая встреча с ученым-поэтом из Гянджи резко изменила его жизнь, вызвав в нем стремление к иному, неизвестному миру. Он хотел, о нет, он должен был изучить язык русских, неведомый, какой-то странный, но в то же время почему-то близкий, зовущий и обещающий.

В дни золотого листопада, в октябре 1834 года, впервые в жизни Ахундов вступил в этот древний город.

Многоводная Кура, пересекая Тифлис, раскинувшийся у подошвы горы, делит его на две части. На правом берегу реки расположен старый город. Узкие, годные только для пешеходов, кривые улицы, низкие дома с плоскими кровлями, многочисленными крошечными лавчонками своими яркими и пестрыми красками манили взор путешественников. У Куры находился загроможденный арбами, верблюдами, быками многолюдный базар, куда ежедневно привозили разнообразные товары из России и Армении.

В лавках шла бойкая торговля: купцы громко восхваляли свои товары, оглашая базар криками, сзывали покупателей, предлагая фрукты, ситец, изюм, орехи. Перед чувячными мастерскими, расположенными недалеко от базара, висела всевозможная азиатская обувь. Лудильщики, портные, серебряных дел мастера, башмачники сидели в своих тесных лавках. В крытых базарах торговали коврами, различными тканями. Муши — носильщики с огромными ношами — грузно пересекали узкие улицы, проталкивались среди покупателей, прохожих и гуляк. Тулухчу [35] развозили на мулах огромные бурдюки, наполненные свежей куринской водой. Жизнь базаров и улиц переливалась в караван-сараи, на плоских крышах раздавались звуки зурны, муэдзины звали к молитве.

Базары на Востоке — это не только рынки. Это центр всей жизни города. Базары, бани и караван-сараи заменяли жителям восточных городов клуб и театр. По обилию своих торговых рядов, мясных и хозяйственных лавок, открытых витрин с фруктами, зеленью, овощами, по количеству совершающихся сделок Тифлис не уступал ни одному из крупных торговых центров тогдашнего Закавказья. Здесь было много базаров, которые славились своими богатствами и разнообразием товаров. Бойкий Армянский базар кипел, шумел, удивляя своими красками. Оживленно было на Сионской улице, в Темных рядах, на Шайтан-базаре.

Это была Азия во всем величии и пестроте своей жизни. Но вместе с тем Тифлис этих лет едва ли можно назвать типичным восточным городом. Россия зримо вступала в него. Медленно, но уверенно пробивала себе путь европейская архитектура, воздвигались новые дома, планировались кварталы, строилась новая, европейская часть города. Дом начальника гражданского управления, дом главноуправляющего, арсенал, интендантское управление, таможня олицетворяли новый, чиновничье-административный характер Тифлиса.

Еще в 1825 году в городе насчитывалось более 25 тысяч человек. Основное население составляли грузины, армяне, азербайджанцы. Было здесь и много русских. В городе проживали сотни семей иностранцев. В 1833 году население Тифлиса увеличилось до 40 тысяч. Новая культура, приносимая извне, соревновалась с древней грузинской культурой, нашедшей выражение в характере, в быту и нравах народа, издревле населяющего этот город, в общественной жизни страны, в его литературных памятниках.

7

Над Мтацминдой хмуро висели облака. Веяло прохладой. Шли дожди. Но полностью изгнать южное солнце было не так уж легко. Оно часто появлялось над Тифлисом, и тогда игривые и капризные тучи боязливо убегали, скрывались за холмами.

И все же осень наступила. Все чаще приходилось Фатали сидеть в караван-сарае и нетерпеливо ожидать отца. Гаджи Алескер ходил к тифлисским знакомым, обращался к местным духовным лицам, тщетно умолял их помочь ему определить Фатали на казенную службу. Бакиханов находился в Кубе, где приводил в порядок свои литературные и научные дела, заброшенные из-за длительного путешествия по России. Он побывал на Украине, в Литве, Латвии, Польше.

Фатали с нетерпением ожидал прибытия Бакиханова в Тифлис. И вот счастливый час наступил. Бакиханов вернулся.

Через несколько дней Гаджи Алескер повел своего приемного сына к Аббаскули Бакиханову.

Уведомленный о предстоящем визите, зная цель приезда нухинцев в Тифлис, Бакиханов уже был подготовлен. Он навел необходимые справки, выяснил, куда можно устроить Фатали, и спокойно ожидал их. Юношу он еще не знал, но почетное звание Гаджи Алескера и его глубокие познания в восточных науках вызывали симпатию.

Умно отвечал Фатали на все вопросы Бакиханова. Проверка знаний состоялась, и можно было рекомендовать его на службу. С замиранием сердца слушал Фатали человека, чья жизнь была для него примером. Когда он вместе с торжествующим Гаджи Алескером вышел на улицу, то ликовал от счастья, что надежды его оправдались и ученый отнесся к нему столь дружелюбно.

Всегда общительный, приветливый и отзывчивый, Бакиханов не мог равнодушно относиться к появлению в Тифлисе новых молодых способных азербайджанцев. Он был главным переводчиком, и каждый поступающий в канцелярию главноуправляющего Грузией на переводческую работу (а иной работы для азербайджанцев и не было в царских канцеляриях) неизбежно должен был встретиться с ним, получить его рекомендацию. И вот после многих хлопот и волнений при помощи Бакиханова удалось определить молодого Ахундова на службу.

\"Как хорошо обученный языкам арабскому, персидскому, турецкому и татарскому [36]назначен временно для занятий по гражданской канцелярии его превосходительства в помощь штатным переводчикам тысяча восемьсот тридцать четвертого года, ноября первого дня\", — записано в служебном формуляре Ахундова.

Временно! В помощь штатным переводчикам! Разве мог Ахундов надеяться на что-либо другое? Русский язык он знал плохо, опыта не имел, беком не был, единственное его богатство заключалось в прекрасном знании восточных языков. Но было у него и другое сокровище — страстное желание познать новый для него, еще малопонятный русский мир. Надо было хорошо изучить русский язык. Но как? Ждать многие годы, пока не овладеешь русской речью, он не мог. Он стремился как можно быстрее наверстать потерянные годы. Ахундов был безумен в своем неудержимом стремлении сделать невозможное — изучить русский язык в течение одного года. Большую часть своего времени он отдавал выполнению обязанностей помощника устного переводчика восточных языков. За это он ежемесячно получал 10 рублей жалованья. Ему приходилось разговаривать с крестьянами, беками, моллами, купцами, ломаным русским языком переводить их жалобы хладнокровным и равнодушным чиновникам канцелярии главноуправляющего. Когда кончался скудный запас русских слов, он, не задумываясь, прибегал к помощи жестикуляции. Эти выразительные жесты не раз выручали его из самых трудных положений. Подчас Ахундову приходилось прибегать к помощи чиновников армян и азербайджанцев, но их было очень мало в канцелярии, да и не каждый хотел помочь ему: они видели в нем конкурента, человека, который в будущем при своих недюжинных способностях может занять их место.

Восприимчивый, привыкший к самостоятельному мышлению, критически настроенный, молодой Ахундов страстно отдался изучению русских книг. Он читал все, что попадалось ему в руки. Науки, доселе незнакомые, чуждые, непонятные, теперь открывали перед ним новые горизонты. Приобретенные знания окрыляли Фатали, пробуждали новые интересы. Только упорный труд, только сильное желание преодолеть свою отсталость могли так быстро привести Ахундова к решению поставленной перед собой великой жизненной задачи — стать на уровне эпохи, стать европейски образованным человеком.

Ахундов учился русскому языку и в канцелярии, и на базаре, и на улице, всюду, где мог услышать русскую речь, где мог познакомиться хоть с одним новым словом. Но настоящая учеба начиналась дома, среди малознакомых книг, которые он брал из Тифлисской библиотеки. Кто-то посоветовал ему прочитать стихи Пушкина. О Пушкине много рассказывал Ахундову и Бакиханов. Пребывание Пушкина в Тифлисе в 1829 году помнили многие.

Однажды он раскрыл страницы сочинений А.С. Пушкина. Глубоко врезались в его память слова \"Талисмана\":

Там, где море вечно плещет

На пустынные скалы,

Где луна теплее блещет

В сладкий час вечерней мглы,

Где, в гаремах наслаждаясь,

Дни проводит мусульман,

Там волшебница, ласкаясь,

Мне вручила талисман.



Эти стихи не были похожи на те, которые Ахундов читал в свои юношеские годы. Была в них жизненная убедительность и верность наблюдения.

Просто, правдиво, без пышных фраз и фантастических гипербол рассказывал поэт о талисмане, подаренном волшебницей.

Ему захотелось познакомиться со всей поэзией этого удивительного человека. Со странным волнением он приступил однажды к чтению \"Бахчисарайского фонтана\".

Поэма привлекла его восточной тематикой. Эпиграфом к поэме Пушкин взял слова хорошо известного Ахундову Саади: \"Многие, так же, как и я, посещали сей фонтан: но иных уже нет, другие странствуют далече\". Так, значит, Пушкин знал тех поэтов, которыми он сам увлекался когда-то. Пушкин был знаком с произведениями Саади, знал все, что написали лучшие поэты мира.

Ахундов читал запоем. Он был похож на человека, которого в пустыне долго мучила жажда и который, наконец, добрался до прохладного источника. Он читал \"Бедную Лизу\" Карамзина, стихи Ломоносова, Державина.

Но жажда Ахундова была неутолима. Он изучал географию, историю, знакомился с прошлым России, в долгие зимние ночи засиживался над \"Историей Государства Российского\". Ахундов жадно перелистывал страницы старых номеров \"Тифлисских ведомостей\", издававшихся литератором Сенковским. Он любил посещать спектакли, устраивавшиеся приезжими артистами. Постоянного театра в Тифлисе еще не было.

Все было ново, интересно, увлекательно.

Так все больше и больше обогащал Ахундов свою память знаниями, приобщался к культуре русского народа. И мир становился для него другим, он окончательно уверовал в то, что цель жизни найдена: знакомство с достижениями русских поможет ему пробудить и среди своего народа любовь к культуре, поможет направить его по пути прогресса.

Три года понадобилось Ахундову, чтобы овладеть русским языком, вооружиться знаниями, стать образованным человеком. Теперь он мог шагать рядом с самыми просвещенными людьми Азербайджана.

8

Устав от нудной и, казалось, бесконечной канцелярской работы, Ахундов медленно возвращался домой, в свою полутемную и неуютную комнатушку. Он чувствовал себя измотанным, больным. На службе ему надо было услужливо кланяться, терпеть грубые оскорбления, улыбаться, повседневно совершая над собою насилие, угождать необразованному и бездушному начальству. Никто, даже Бакиханов, не знал, что происходит у него на душе. Иногда он брал свой калам, и звучные фарсидские стихи ложились на бумагу. Но все это не удовлетворяло. Он хотел большего.

Однажды вечером, когда Ахундов, полулежа на тахте, читал тифлисскую газету, в дверь постучали. Недовольно подняв глаза от газеты, он крикнул: \"Войдите!\" В комнату легкими шагами вошел Бакиханов. Фатали радостно был удивлен, ибо знаменитый ученый обычно приглашал его к себе, и теперь, посещая бедного чиновника, он оказывал высокую честь своему молодому другу. Ахундов сразу понял, что приход Бакиханова вызван какими-то важными причинами.

— Прошу вас, хан, заходите! Я очень рад вам.

— Нет. Я ненадолго. Идемте к Потоцкому. Я познакомлю вас с писателем Бестужевым.

Ахундов оделся, и они вышли. На квартире Потоцкого их ждал Бестужев.

Ахундов не знал его в лицо, но как только увидел незнакомого человека, стоящего у окна, то догадался, что это именно он, русский писатель. Бестужев был высокого роста, с открытым красивым лицом, на котором не отразились вынесенные им страдания. В больших темных глазах светился ясный ум, и это поразило Ахундова.

— Имею честь, мой друг, — сказал Бакиханов, — представить вам писателя Александра Бестужева…

— Как это можно, хан! — с оживлением заговорил Бестужев. — Не верьте ему, господин Ахундов! Наш друг поэт, а поэты… — он улыбнулся, — всегда любят преувеличивать. Я простой русский человек и, если хотите, ссыльный офицер, разжалованный в солдаты.

Только на мгновение просветлело его лицо, а затем снова стало грустным.

Гостей любезно пригласили сесть на тахту.

— Мне было известно, что вы находитесь в Тифлисе, — тихо проговорил Ахундов. — Я знаком с вашими прекрасными произведениями. Друг моего друга всегда будет близок моему сердцу.

Прошло немного времени, и они стали неразлучными друзьями.

Осужденный указом Верховного уголовного суда по делу декабристов, Бестужев был лишен чинов и дворянского звания и сослан на двадцать лет на каторжные работы в далекий Якутск, а затем отправлен на поселение. Ни трагическая судьба, ни мертвящая скука и суровость политической ссылки не смогли сломить волю этого полного сил и энергии замечательного человека. В апреле 1829 года по личному ходатайству \"государственный преступник\" Бестужев был переведен на Кавказ в качестве рядового для участия в боевых действиях против турок. Случайная пуля могла положить конец жизни писателя. Никаких надежд на возможность повышения не было. Никакая отвага, никакая жертва не могли вернуть ему утраченный покой. Но перед ним жестоко и настойчиво стоял вопрос: не лучше ли что-то делать на Кавказе, чем медленно погибать в могильном склепе постылой якутской ссылки.

Романтическая натура Бестужева страстно рвалась к стенам Арзрума. Под тенью Эльбруса и Бештау должна была обновиться его жизнь. Кавказ очаровал его своей бессмертной красотой. Он любовался \"ненаглядной цепью опаловых гор и голыми утесами ущелья\". Кавказ казался ему \"краем поэзии и любви\".

Приезд в Тифлис был омрачен гибелью Грибоедова в Тегеране. Бестужев был один в своем неутешном горе, а Петербург находился так далеко и был недостижим…

Здесь, на Кавказе, он подружился с Бакихановым, принялся за серьезное изучение азербайджанского языка. В Тифлисе, впервые после восстания на Сенатской площади, Бестужев почувствовал себя среди близких, здесь он встречался со многими своими старыми друзьями и знакомыми-декабристами, но вскоре был лишен и этой радости; ему было предложено ехать в \"Кавказскую Сибирь\", как называли в те времена далекий Дербент, и провести там остаток своей жизни в тиши и скуке. Он чувствовал себя разбитым, морально подавленным. Тоска по родине приносила ему многочисленные страдания. Бестужев писал: \"Не знаю, в каком раю забыл бы я свое туманное отечество, даже где страдал и погиб: мне кажется, там от живого меня схоронено сердце, туда летают думы и сны мои\".

И все же Дербент оказался гостеприимным городом для несчастного скитальца. Бестужев хорошо изучил здесь азербайджанский язык, полюбил людей, музыку, народное творчество незнакомого ему народа. Здесь родились его романтические повести \"Испытание\", \"Страшное гадание\", \"Лейтенант Белозор\". Дербент вдохновил его на большие творческие замыслы, сохранил для русской литературы писателя Марлинского.

Бестужев не был чужим человеком для азербайджанского народа. Он говорил на языке местного населения, дружил и со стариками и с молодежью, радовался вместе с ними их радостям, делился своими печалями. И местные азербайджанцы искренне полюбили его. Бестужев стал для них другом, сыном, братом. Они прозвали его Искендер-беком. Когда он весною 1834 года после длительного пребывания в Дербенте покидал город, чтобы вновь отправиться в Тифлис, все городское население провожало его верхом и пешком верст за двадцать до самой реки Самур, стреляя по пути из ружей, пуская ракеты, зажигая факелы. Играли музыканты, все вокруг пели, плясали, желая доброго пути. Согласно обычаю плеснули вслед ему студеной родниковой воды.

Путь в Тифлис лежал через азербайджанские села и города. На переправе через бурную горную реку Тенгу ему повстречался знаменитый азербайджанский качах [37] Мулла-Нур, романтический образ которого он впоследствии создал в одноименной повести.

Бестужева предупредили, что встреча с Мулла-Нуром может быть опасной. Но он знал, как любим народом, и не боялся качаха. Оказалось, что оба искали этой встречи.

Мулла-Нур гордо и смело сидел на сильном коне. Эриванская папаха, закинутая небрежно назад, открывала его приятное и мужественное лицо, опушенное короткой черной бородою. Качах был среднего роста, широкоплеч и строен. Из-под чухи с откидными рукавами сверкала кольчуга с бляхами, насеченными золотом. Кроме ружья, за спиной на крюке прикреплен был коротенький мушкетон. Из петли пояса над кинжалом выглядывал пистолет, два подобных висели в сквозных кобурах седла.

— Я не знал тебя в лицо, не помню твоего имени, — сказал русскому скитальцу отважный качах. — Но я знаю твою душу и помню все, что про тебя мне рассказывали. Вчера я был в Кубе, и мне поведали, что ты скоро должен отправиться в Шемаху. Стало быть, я ждал тебя. Ты гость дорогой мой, хотя и невольный гость.

Качах предложил поэту разделить с ним скромную трапезу, в знак дружбы обменялся с ним ружьем. В дружеской беседе он рассказал ему правду о своей жизни, полной тревог, опасностей, страданий, и Бестужев с лихвой отблагодарил качаха, увековечив его имя в своей знаменитой повести.

Мулла-Нур ускакал, простившись со своим конагом [38]. Но эта встреча навсегда запечатлелась в памяти писателя. Благородное сердце и ум Бестужева, его чистая незапятнанная совесть родили романтическую быль о смелом и гонимом судьбой азербайджанце. Но эта быль была не только о Мулла-Нуре, но и о самом Бестужеве, изгнанном из родного края, погибшем вдали от родины, которую он так безмерно и горячо любил.

Судьба лихорадочно бросала писателя по полям кавказской сечи. Своими боевыми подвигами он заслужил офицерский чин. Но царь, никогда не забывавший тех, кто поднимал против него меч, был беспощаден и неумолим. Приговор был оставлен в силе.

В начале 1837 года Бестужев вновь появился в Тифлисе. Он решил продолжать здесь свои занятия азербайджанским языком и искал себе преподавателя.

Ахундов оказался самым подходящим человеком. Начиная с 8 декабря 1836 года, он, продолжая работать в канцелярии главноуправляющего, одновременно состоял учителем азербайджанского языка при Тифлисском уездном училище, где в качестве исполняющего обязанности штатного смотрителя служил и Хачатур Абовян — великий армянский просветитель и писатель.

В этот период Ахундов уже часто обращался к поэзии и сочинял стихи в стиле классических поэтов Востока. Писал он обычно по ночам. Его комната тускло освещалась светом сальных свечей домашнего изготовления. Работал он, сидя на ковре по-восточному, писал тростниковым каламом, держа бумагу для удобства на особой подставке: приходилось много писать, и рука быстро утомлялась. Бумаги он складывал в небольшой сундук, который заменял ему письменный стол.

Простота, общительность Ахундова привлекали к нему людей. Он любил посмеяться, пошутить, был очень приятным собеседником. Все это нравилось Бестужеву, и он часто приходил к нему, чтобы не только заниматься азербайджанским языком, но и дружески провести время. Бывал и Мирза Фатали у Бестужева.

Эти встречи много давали Ахундову. Они были настоящей школой жизни. Из бесед с Александром Александровичем Бестужевым он узнавал многое такое, чего никогда бы не узнал из книг. Постепенно он начал понимать, что и в России народ живет в неволе, что и там существуют беззаконие и несправедливость. Он осознал, что жизнь значительно сложнее, чем представлялось ему до сих пор.

В Тифлисе несколько лет тому назад был раскрыт заговор против русского самодержавия представителей высшей знати и некоторых членов бывшего грузинского царского дома. То, что грузинские дворяне намеревались восстать против русского царя, Ахундову было понятно: они стремились восстановить грузинское царство во главе с Багратидами. Но почему русские поднимаются против своего царя, этого он долго не мог понять. Только благодаря беседам с Бестужевым Ахундов стал видеть настоящую правду жизни. Значит, царь и русский народ не одно и то же. Любить Россию — значит любить русский народ, а не царя. Передовую русскую литературу создали не цари, а Ломоносов, Радищев, Карамзин, Крылов, Пушкин.

Царь послал Грибоедова в Тегеран и дал растерзать его фанатичной толпе! Это он получил за голову того, кто создал \"Горе от ума\", несколько бриллиантов короны иранского шаха, отправил в ссылку русских офицеров! Где же правда? Как же относиться к царю? Ахундов не мог ответить на этот вопрос. Он сам служил царю… Вот эполеты, которые он уже стал носить, они тоже царские… Что же делать? Ему казалось, что если он найдет место на казенной службе, все разрешится: он будет счастлив и поможет своему народу… Оказывается, что все не так-то просто… Надо много еще читать, надо ближе познакомиться с лучшими людьми России. Быть может, они подскажут ответ на тревожный вопрос: что делать?

Кончались грезы, начиналась сознательная жизнь, полная тревог и жестоких испытаний.



Однажды в вечернюю пору, увлекшись беседой, Бестужев и Ахундов долго бродили по улицам Тифлиса. Изредка попадались прохожие. Когда они вышли к широкой и просторной городской площади, показался силуэт горы Давида.

— Там, — сказал Бестужев, показывая в сторону горы, — похоронен Грибоедов. Его звали Александром. И меня тоже зовут Александром.

— Александр Александрович! Почему вы так часто вспоминаете о смерти? Разве вы боитесь ее?

— Нет, дорогой, не смерти боюсь я…

Они стояли рядом. Из-за облаков выглянула молодая светлая луна, своим серебристым сиянием осветила вершину Давида.

— Я не боюсь смерти! — продолжал Бестужев. — Но я знаю, что моя смерть придет здесь, в ваших горах. Одного Александра убила фанатичная толпа, меня убьет свинцовая пуля.

— Вы писатель. Вас любят, вас должны беречь.

— Вы еще молоды, Мирза Фатали, и не знаете, что нас нарочно посылают под пули…

— Кто может желать вашей смерти?

— Царь. Русский царь! Ни одного из нас он не помилует. Все ссыльные обречены на гибель.

Мимо прошла шумная компания тифлисцев.

— В Тифлисе весело… Хороша грузинская ночь. Но мне здесь душно, я ищу и никак не могу найти свою смерть.

— Вам нужно повеселиться.

— По мере сил и возможностей своих я это иногда делаю. — Потом, подумав, добавил: — Кстати, завтра у меня соберутся друзья. Приходите. Будем пить старое кахетинское. Будет и музыка. Хорошо бы послушать восточные песни.