Владимир Томсинов

АРАКЧЕЕВ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Он слыл среди своих современников человеком злым и жестоким — как бы нарочно созданным для того, чтобы омрачать их существование. Не только в характере его, воззрениях и поступках, но и в самом его внешнем облике усматривали прямо-таки врожденную предрасположенность к злодейству.

«По наружности Аракчеев походил на большую обезьяну в мундире, — писал в своих мемуарах Н. А. Саблуков. — Он был высок ростом, худощав и жилист; в его складе не было ничего стройного, так как он был очень сутуловат и имел длинную тонкую шею, на которой можно было бы изучать анатомию жил, мышц и т. д. Сверх того, он как-то судорожно морщил подбородок. У него были большие мясистые уши, толстая безобразная голова, всегда наклоненная в сторону; цвет лица его был нечист, щеки впалые, нос широкий и угловатый, ноздри вздутые, рот большой, лоб нависший. Чтобы дорисовать его портрет, у него были впалые серые глаза, и все выражение его лица представляло странную смесь ума и злости». Сходным образом описывал внешний облик Аракчеева и А. К. Гриббе, служивший с 1822 года офицером в военных поселениях: «Фигура графа, которого я увидел тогда впервые, поразила меня своею непривлекательностью. Представьте себе человека среднего роста, сутулого, с темными и густыми, как щетка, волосами, низким волнистым лбом, с небольшими, страшно холодными и мутными глазами, с толстым, весьма неизящным носом формы башмака, довольно длинным подбородком и плотно сжатыми губами, на которых никто, кажется, никогда не видывал улыбки или усмешки; верхняя губа была чисто выбрита, что придавало его рту еще более неприятное выражение. Прибавьте ко всему этому еще серую, из солдатского сукна куртку, надетую сверх артиллерийского сюртука, и вы составите себе понятие о внешности этого человека, наводившего страх не только на военные поселения, но и на все служившее тогда в России».

Многие современники Аракчеева считали, что он не заслуживает обыкновенного человеческого имени, и звали его между собой именами необыкновенными — в буквальном смысле сказочными: «людоед», «змей горыныч», «змей, который живет на Литейной» или просто «змей». Князь П. М. Волконский писал, например, графу А. А. Закревскому: «Змей, говорят, сидит в своей конуре». И адресату все было понятно: Аракчеев пребывает в собственном имении. «Еще в ребячестве слышал я, как с омерзением и ужасом говорили о людоеде Аракчееве, — вспоминал Ф. Ф. Вигель. — С конца 1796 года по 1801-й был у нас свой терроризм, и Аракчеев почитался нашим русским Маратом. В кроткое царствование Александра такие люди казались невозможны; этот умел сделаться необходим и всемогущ. Сначала был он употреблен им как исправительная мера для артиллерии, потом как наказание всей армии и под конец как мщенье всему русскому народу».

Наверное, всегдашней тайной для рассудка будет тот закон, по которому люди выбирают себе, кого чтить, а кого ненавидеть, и непостижимыми останутся мотивы, по каким одного государственного деятеля общество, несмотря на множество обличающих его фактов, всячески превозносит, а другого — при всех оправдывающих его обстоятельствах — безжалостно проклинает. Есть в странности этой нечто первобытно-религиозное, идущее от язычества. Так древний человек, не способный ни объяснить, ни приручить природные стихии, персонифицировал их; выдумывал себе добрых и злых богов и приписывал им все непонятное из происходившего вокруг.

Каждый человек таит в себе желание спастись от бесследного исчезновения, оставить по себе хоть какую-то память в потомстве. Марк Аврелий смеялся над сим желанием: «Нет, что они делают! — людей, живущих в одно с ними время и вместе с ними, они хвалить не желают, а сами тщатся снискать похвалу у потомков, которых никогда они не видели и не увидят. Отсюда совсем уже близко до огорчения, что предки не слагали тебе похвальных речей». Но смеясь над этим странным желанием людей, римский император-философ тем не менее сам носил его в себе и непроизвольно выказывал в грустных размышлениях о человеческой жизни: «Как быстро все исчезает, из мира — само телесное, из вечности — память о нем!»

В графе Аракчееве желание оставить после себя память в потомстве имело свойство настоящей страсти. «Надо строить и строить, — советовал граф одному из своих друзей, — ибо строения после нашей смерти, некоторое хотя время, напоминают о нас; а без того со смертью нашею и самое имя наше пропадает». Но он боялся напрасно: уж что-что, а имя его прочно и надолго вошло в память русского общества.

В 1882 году историк Н. Г. Богословский писал в своей книге «Аракчеевщина»: «Ему не суждено было принадлежать к числу тех людей, деяния и предначертания которых переживают целые поколения. От него осталось одно прозвище «аракчеевщина», синоним словам «татарщина», «архаровщина» и другим подобным, которые так неприятно поражают наше ухо». Имя Аракчеева оказалось удобным знаком для обозначения и обличения возникающих в обществе в результате насилия со стороны властей бесчеловечных отношений и порядков. И в данном своем качестве оно пережило имена многих прославленных его современников.

Год 1917-й стал роковой гранью для исторической памяти русского общества. Сколько имен славных своими делами русских обречено было новой властью на забвение! Имя же графа Аракчеева не просто уцелело в выпавшей на долю русского общества страшной катастрофе, но заработало с небывалой прежде интенсивностью — на все политические силы одновременно: как против новых властителей, так и на них.

Первую попытку использовать имя Аракчеева для критики захвативших власть большевистских вождей предпринял меньшевик Ю. О. Мартов. В начале декабря 1917 года в письме к старому своему соратнику по борьбе с самодержавием П. В. Аксельроду Мартов писал, что органически неспособен «примириться с тем аракчеевским пониманием социализма и пугачевским пониманием классовой борьбы, которые порождаются, конечно, самим тем фактом, что европейский идеал пытаются насадить на азиатской почве». В 1921 году в документах партии социалистов-революционеров, посвященных критике политики большевиков в русской деревне, было заявлено, что «под вывеской коммунизма повторяется печальный опыт генерала Аракчеева», который в начале XIX века организовал в нескольких губерниях России так называемые военные поселения, где солдат-крестьян заставляли работать на государство».

В 1924 году поэт и художник Максимилиан Волошин в поэме «Россия» следующими строками выразил утвердившееся к тому времени представление об Аракчееве:



Минует век. И мрачная фигура
Встает над Русью: форменный мундир,
Бескровные щетинистые губы,
Мясистый нос, солдатский узкий лоб.
И взгляд неизреченного бесстыдства
Пустых очей из-под припухших век
У ног ее до самых бурых далей
Нагих равнин — казарменный фасад
И каланча: ни зверя, ни растенья…
Земля судилась и осуждена:
Все грешники записаны в солдаты.
Всяк холм понизился и стал, как плац.
А над землей солдатскою шинелью
Провис до крыш разбухший небосвод.
Таким он был написан Джорджем Доу —
Земли российской первый коммунист —
Граф Алексей Андреич Аракчеев.



Во второй половине 20-х годов олицетворением новой власти сделался Сталин. Критика обрушилась на него. И удивительно! — критикам тоже пригодилось имя Аракчеева. «Хлестаков и Аракчеев, Нерон и граф Калиостро — такова идейно-политическая и духовная физиономия Сталина», — заявлял в своем политическом трактате «Сталин и кризис пролетарской диктатуры» большевик М. Н. Рютин.

Полистав письма и документы той поры, когда утверждалась в России новая власть, вероятно, можно будет обнаружить немало и других случаев употребления имени Аракчеева для ее критики. Но противники большевистской власти появлялись и исчезали, а сама она оставалась и продолжала прежнюю свою политику. И образину «аракчеевщины», каковую ей подносили в качестве ее портрета, использовала в своих интересах: для обличения власти, ей предшествовавшей — самодержавно-монархической. Так граф Аракчеев зажил новой жизнью в прежнем образе «людоеда», который вырисован был когда-то немилосердными его современниками.

Именно в этом мрачном образе представляла Аракчеева статья в «Большой советской энциклопедии» (повторенная в «Советской исторической энциклопедии»):

«Аракчеев Алексей Андреевич (23. 9. (4. 10) 1769, Новгородск. губ. — 21. 4. (3. 5) 1834, с. Грузино Новгородск. губ.), генерал от артиллерии (1807), временщик при дворах Павла I и Александра I. Сын небогатого помещика Тверской губ. В 1783–1787 учился в Арт. и инж. шляхетском корпусе. С 1792 инспектор гатчинской артиллерии и пехоты, гатчинский губернатор, в 1796 петерб. гор. комендант. При Павле I А. руководил реакц. преобразованиями в армии (насаждение прусских воен. порядков, суровой палочной дисциплины, линейной тактики и т. д.). Вместе с тем ввел некоторые улучшения в организацию и оснащение артиллерии. Несмотря на огромное влияние А. и награды, дважды увольнялся Павлом I в отставку (1798, 1799–1801). В 1803 восстановлен Александром I в должности инспектора артиллерии. В 1808–1810 воен. мин., с 1810 пред. департамента воен. дел Гос. совета. С 1815 А. сосредоточил фактически в своих руках руководство Гос. советом, К-том министров и Собственной его имп. величества канцелярией, был единств, докладчиком царю по большинству ведомств. Проводил политику крайней реакции, полицейского деспотизма и грубой военщины, которая по имени А. получила название «аракчеевщины». Снискал всеобщую ненависть современников. Широко известна эпиграмма А. С. Пушкина на А. «Всей России притеснитель, губернаторов мучитель… Полон злобы, полон мести, без ума, без чувств, без чести…». В царствование Николая I А. занимал лишь пост гл. начальника военных поселений (с 1817), но аракчеевские методы продолжали сохранять свою силу. Лит.: История СССР с древнейших времен до наших дней. Т. 4. М., 1967, с. 168–173».

«История этого временщика любопытна и поучительна», — писал об Аракчееве Н. И. Греч. Современник графа, лично и притом довольно коротко с ним знакомый, имел в виду, безусловно, ту жизнь Аракчеева, что прошла у него если не на виду, то на слуху, — жизнь, длившуюся шестьдесят четыре с половиной года — ни много ни мало, а примерно столько, сколько и отпущено жить человеку. Вряд ли мог Николай Иванович, как, впрочем, и другие его современники, представить себе, что не менее «любопытной и поучительной» будет и посмертная жизнь Аракчеева — жизнь не его самого, а его имени. А уж сам-то граф, живя и умирая, и не догадывался, какая страшная участь ждет его после смерти, не ведал, что умрет еще раз, и смертью более ужасной, нежели первая — телесная. Умрет смертью духовной в памяти русской и похоронен будет под именем своим, которое станет нарицательным для обозначения всего самого злого и бездушного среди людей…

***

Материалы для книги о графе Аракчееве я начал целенаправленно собирать еще в 1985 году во время работы над книгой о Сперанском[1]. Граф Аракчеев сыграл немаловажную роль в судьбе этого человека, он и Сперанский являлись двумя главными государственными деятелями царствования Александра I. Они нередко противопоставлялись своими современниками друг другу, с их именами связывались две противоположные тенденции царствования императора Александра I — реформаторская и консервативная. Слова Пушкина, сказанные в 1834 году Сперанскому: «Вы и Аракчеев, вы стоите в дверях противоположных этого царствования, как гении Зла и Блага» — воспринимались как приговор, не подлежащий обжалованию. И книга об Аракчееве представлялась мне логичным, необходимым дополнением к книге о Сперанском.

Однако чем больше материалов об Аракчееве накапливалось в моих папках, тем сильнее менялось мое представление об этом человеке. Знакомство с архивными документами[2] окончательно убедило меня, что на самом деле не так жил Аракчеев, не столь прост и примитивен он был, как показывают мемуары его современников и современные энциклопедии. Не был подлинный Аракчеев ни лучше, ни хуже Аракчеева мемуарного. Был он просто-напросто другим!

К концу 1989 года книга об Аракчееве была написана. Я решил дать ей название «Временщик». Это слово было прилеплено когда-то к Аракчееву его современниками — оно стало как бы вторым именем его.

В 1992 году книга «Временщик» должна была выйти в издательстве «Юридическая литература». Но вследствие изменения статуса издательства его планы по выпуску литературы были перекроены, и в них места книге об Аракчееве не нашлось. В итоге мой «Временщик» все же появился на свет, но только в 1996 году и в другом издательстве[3].

За шесть лет, прошедших с тех пор, мною были собраны новые материалы о жизни А. А. Аракчеева. Некоторые из них помог мне получить удомельский краевед Дмитрий Леонидович Подушков. В 1999 году он сообщил мне, что у петербургского художника Константина Кирилловича Иванова хранятся документы из аракчеевского дома деревни Гарусово, расположенной в 15 км от города Удомли на берегу Удомельского озера. Летом 1972 года К. К. Иванов проводил в этом доме занятия с учениками ленинградской художественной школы. Однажды здесь был затеян ремонт. И в процессе его в мансарде на втором этаже под слоями старых обоев были обнаружены наклеенные на стены пожелтевшие от времени листы бумаги с различными записями. Константин Кириллович отделил их от стен, очистил и сложил в три большие папки. Как выяснилось впоследствии, это были письма, прошения, доношения, квитанции и другие хозяйственные документы, касающиеся Аракчеевых. Многие из них были составлены от имени и соответственно заверены подписями живших на протяжении XVIII века предков и родственников графа Алексея Андреевича Аракчеева. Имелись среди этих бумаг и его собственные письма, написанные им в юности, во время учебы в кадетском корпусе.

Иванов попытался пристроить найденные бумаги в государственные архивы, но безуспешно. Находка в аракчеевском доме не произвела на архивистов какого-либо впечатления. Бумаги остались у петербургского художника и пролежали в папках более четверти века.

Летом 2000 года Константин Кириллович показал аракчеевские бумаги мне и не только позволил, но и помог снять с них копии. Надо ли говорить, как я благодарен ему за это!

В том же году некоторые выдержки из этих бумаг были опубликованы Д. Л. Подушковым на страницах альманаха «Удомельская старина» (№ 16), в 2001 году он опубликовал их в журнале «Русская провинция» (№ 4).

Благодаря Д. Л. Подушкову мне удалось познакомиться с результатами работы члена Русского генеалогического общества В. Б. Колокольцова. Он проживает ныне в Петербурге и в течение долгого времени буквально по крупицам собирает сведения о своих предках — дворянах Колокольцовых и о дворянских семьях, находившихся в родстве с ними. Род дворян Аракчеевых давно привлекает его внимание. Владимиру Борисовичу удалось уточнить и дополнить на основе материалов РГИА родословную А. А. Аракчеева, приведенную в «Русской родословной книге» князя А. Б. Лобанова-Ростовского (Том 1. Издание 2-е. СПб., 1895. С. 18–21, 422).

Много лет собирает материалы о жизни и деятельности графа Аракчеева Валентин Николаевич Папешин, проживающий в городе Чудово Новгородской области. По моей просьбе он прочитал книгу «Временщик» с пристрастием критика. Я благодарен ему за мудрые замечания и советы, оказавшиеся полезными при работе над новым вариантом книги об Аракчееве.

Одним из первых откликнулся на моего «Временщика» поэт Геннадий Викторович Иванов, живущий и работающий ныне в Москве. Он родом из Бежецкого района Тверской области и Аракчеева считает своим земляком (и не без основания). Своими статьями в газете «Литературная Россия» (1997. № 47. 21 ноября), в «Независимой газете» («Ех libris НГ». 1998. 21 мая) и в других периодических изданиях Геннадий Викторович способствовал тому, чтобы первая моя книга об Аракчееве стала известной как можно большему числу читателей. Он сделал публикуемые в настоящей книге фотографии села Курганы, в котором провел часть своего детства Алексей Аракчеев.

***

А. С. Пушкин сказал немало насмешливых и дурных слов о графе Аракчееве. Помимо широко известной ныне эпиграммы о нем:



Всей России притеснитель,
Губернаторов мучитель
И Совета он учитель,
А царю он — друг и брат.
Полон злобы, полон мести,
Без ума, без чувств, без чести,
Кто ж он? Преданный без лести,
Бляди грошевый солдат[4]



поэту приписывали также две маленькие эпиграммки:



1) «В столице он — капрал, в Чугуеве — Нерон:
Кинжала Зандова везде достоин он».





2) «Холоп — —!
Благодари свою судьбу:
Ты стоишь лавров Герострата
Иль смерти немца Коцебу…
………………………………………»



Следует, однако, заметить, что если подобные ругательства в адрес Аракчеева действительно выпалил Пушкин, то сделал он это в молодом еще возрасте — в пору, когда человеку вообще свойственны резкие, категоричные суждения о людях. Да и не знал он тогда Аракчеева, потому что если бы знал, то не сказал бы о нем: «Без ума, без чувств, без чести».

В 1834 году повзрослевший, посерьезневший поэт — отец семейства — по-другому будет оценивать графа Аракчеева. В беседе со Сперанским — 2 апреля — он назовет его «гением Зла». А это совсем не то же самое, что, скажем, «злой человек». Это даже и не «злой гений». К тому же Пушкин написал в своем дневнике слово «Зло» с большой буквы — следовательно, он подразумевал здесь не само по себе явление, а его символ. Представляя Аракчеева «гением Зла», Александр Сергеевич выражал тем самым лишь мысль о том, что этот человек — символ зла!

Менее месяца спустя поэт сообщал в письме к своей жене о смерти графа. «Аракчеев также умер, — замечал он и добавлял удивительную фразу: — Об этом во всей России жалею я один. Не удалось мне с ним свидеться и наговориться»[5]. Удивительным в этой фразе было не столько выражение Пушкиным своего сожаления о смерти Аракчеева — оно вполне естественно: человек умер! Удивительны слова «свидеться и наговориться». Мрачный временщик, в которого поэт метал когда-то пропитанные ядом эпиграммы, стал годы спустя чем-то ему важен и дорог. Пушкин явно понял в Аракчееве нечто такое, чего ранее не понимал…

П. А. Вяземский писал на склоне своих лет[6]: «Ясно и очевидно, что Аракчеев был не вполне тот, что мерещится нам в журнальных легендах, которые поются с такою охотою на удовольствие общественного суеверия». Но каким человеком был на самом деле Аракчеев? Можно ли нам, живущим через двести лет после него, воссоздать подлинный его образ?

Тело человека только оболочка для его духа, и, кто знает, может не постоянная, а временная, наподобие той, что имеет бабочка в пору, когда созревает для полета. Всего главнее в человеке дух. Его-то и возможно оживить спустя столетия. Особенно если человек оставляет после себя что-то — в письмах ли, записках, сочинениях или в памяти людской. Собрать это оставшееся воедино, соединить да окропить «живой водой» — и предстанет наяву душа жившего когда-то человека, пусть не во всей своей полноте, но всего лишь в очертаниях…

А «живой водой» будет в данном случае — сочувствие и понимание!

Глава первая

«ПОСЕЕШЬ ХАРАКТЕР — ПОЖНЕШЬ СУДЬБУ!»

Ранним утром июля 19-го дня 1783 года к дверям Артиллерийского и Инженерного Шляхетского кадетского корпуса в Петербурге подошли два человека — мужчина пожилых лет и мальчик-подросток, его сын. Необычайно исхудалые и усталые фигуры их никого уже не удивляли — к ним привыкли, как привыкают к колоннам и другим предметам внутреннего убранства здания. В течение шести последних месяцев изо дня в день приходили они сюда для того только, чтобы показаться на глаза директору корпуса и молча ему поклониться. Таким способом они пытались напомнить ему о себе и о поданном еще в январе прошении о зачислении мальчика в кадеты. Но робкие их движения никак не влияли на директора — каждый раз он безмолвно проходил мимо, и прошение оставалось без ответа.

В этот день, однако, с отцом и сыном что-то произошло. Изможденные их фигуры проникнуты были какой-то особенной обреченностью — такой, при которой и у самых робких, неуверенных в себе натур появляется решимость.

Они вошли в здание корпуса и встали на ступеньки директорской лестницы. Принялись ждать. Вот наконец директор вышел из своего кабинета, двинулся по лестнице, приближаясь к стоявшим в низком поклоне отцу с сыном. Безусловно, он бы и в этот раз прошел с равнодушием мимо, но вдруг мальчик, доведенный отчаянием до предела, распрямился, судорожно качнулся вперед и со слезами — нет, не в глазах, а в голосе — заговорил:

— Ваше превосходительство! Примите меня в кадеты! Мы ждать более не можем, потому что нам придется умереть с голоду. Всю жизнь буду благодарен вашему превосходительству и буду молиться за вас Богу! Батюшка мой не вытерпит и умрет здесь, а я за ним!

Выплеснув из себя эти слова-всхлипывания, мальчик облегченно заплакал, и столько было в его плаче чувства, что не выдержал, залился слезами и отец.

На сей раз директор не прошел мимо. Остановившись подле отца с сыном, он спросил, какая у них фамилия и когда они подали прошение. Получив ответ, вернулся к себе в кабинет. Через несколько минут вышел с запиской и, подавая ее мальчику, сказал:

— Ступай с этим в канцелярию: ты принят в корпус.

Пронзенный радостью подросток бросился целовать руки директора-благодетеля, но тот отстранился и быстро начал спускаться по лестнице.

Прошение, поданное в канцелярию корпуса почти за полгода до этого события, не пропало бесследно. Поступавшие в российские канцелярии бумаги если и терялись, то не где-нибудь, а, как правило, в пасти самих канцелярий. Архив корпуса сохранил для нас оригинал названного прошения. Приведем его текст полностью, дабы поближе познакомиться с героями описанного происшествия:

«Всепресветлейшая Державнейшая Великая Государыня Императрица Екатерина Алексеевна Самодержица Всероссийская Государыня Всемилостивейшая. Бьет челом недоросль из дворян Алексей Андреевич сын Аракчеев, а о чем мое прошение, тому следуют пункты:

Родитель мой Андрей Андреевич Аракчеев службу Вашему Императорскому Величеству продолжал Лейб-Гвардии в Преображенском полку, и от оной отставлен порутчиком. Я же, именованный, находясь при нем, обучался российской грамоте читать и писать; от роду мне тринадцать лет, родился в 1769-м году октября 5-го числа; в службе Вашего Императорского Величества никуда еще не записан, а желание имею, чтоб я определен был для обучения подлежащих до артиллерии, фортификации и прочим наукам в Артиллерийский и Инженерный Шляхетский Кадетский Корпус.

И дабы Высочайшим Вашего Императорского Величества указом повелено было сие мое прошение принять и меня для обучения вышеописанных наук в помянутый корпус кадетом определить, а ежели при оном корпусе порожних комплектных ваканций не имеется, то хотя и сверх комплекта, где до будущих впредь ваканций против комплектных кадет содержать себя обязуюсь своим коштом; крестьян же за показанным родителем моим состоит Тверского наместничества в Вышневолоцком уезде двадцать душ, а что я подлинно из дворян, в том из данной предкам нашим жалованной грамоты копии и какими чинами службу продолжали и родословную также к показанному отставному порутчику законный сын в службу никуда еще не записан, в том представляю присяжное свидетельство челобитной.

Всемилостивейшая Государыня! Прошу Вашего Императорского Величества о сем моем прошении решение учинить генваря… дня 1783 года. К поданию надлежит в канцелярию Артиллерийского и Инженерного Шляхетского Кадетского Корпуса. Прошение писал Архангелогородского пехотного полка первой мушкатерской роты солдат Кузма Мохов, недоросль Алексей Андреев сын Аракчеев руку приложил».

День 20 июля 1783 года наш маленький страдалец встретил в новом качестве — он стал кадетом. Его мечта исполнилась, его жизнь определилась, его будущее — в основных своих чертах — обозначилось.

Люди простого происхождения, достигшие высокого общественного положения, любят вспоминать свою юность — время, когда они жили в нужде и страданиях. Есть для них в этих воспоминаниях нечто притягательное, сладостное. Здесь и чувство гордости за себя, и сознание своей индивидуальности, своей особости в высшем обществе, состоящем сплошь из вельмож от рождения.

Граф Аракчеев вспоминал события ранних лет своей жизни с тем чувством, с каким стареющий полководец воссоздает в памяти картины первого выигранного им сражения. Социальное и материальное положение его родителей, условия, в которых он рос, начальное образование, которое получил, совсем не благоприятствовали будущей его карьере, никак не предвещали того удивительного взлета на политический олимп, который удалось ему впоследствии совершить.

Обстоятельствами ранних лет жизни Алексею Аракчееву уготована была довольно заурядная роль одного из тысяч мелких винтиков в административном механизме Российской империи, иначе говоря, ждала его должность какого-нибудь канцелярского служащего либо небольшой офицерский чин в армии, а в случае отставки — незавидная участь обыкновенного провинциального помещика.

Род Аракчеевых не был знатным. Это был род небогатых служилых людей, которые хотя и славились усердием на службе и храбростью на полях сражений, но не выходили в большие чины. Поручик или капитан — вот предел их служебной карьеры. Один из Аракчеевых в середине 30-х годов XVIII столетия пробился, правда, в генералы, но это был единственный случай.

***

Основу фамилии «Аракчеев» составляет азиатское по своему происхождению слово «арак». Владимир Даль включил его в свой «Толковый словарь живого великорусского языка», указав, что оно обозначает водку, выгнанную из сахарного тростника, патоки, риса или изюма. В странах Азии и Ближнего Востока словом «арак» до сих пор называют различные напитки, созданные на основе перегонного спирта[7]. В языке южных славян (македонцев, например) водка из винограда носит почти такое же название — rakija (ракия). По всей видимости, фамилия «Аракчеев» произошла от прозвища, которым наградили человека, имевшего какое-то отношение к водке (возможно, это был пьяница, но, может быть, и тот, кто эту самую водку производил или продавал). Такое происхождение данной фамилии делает весьма сомнительным нередко встречающееся в исторической литературе и энциклопедиях утверждение о том, что она принадлежала знатному татарскому роду. Татарскому — вполне вероятно, но скорей всего не слишком знатному.

Самое раннее упоминание фамилии «Аракчеев» в русских документах относится к третьей четверти XV века. В датируемых указанным временем двух актах Троицкого монастыря называется казначей и дьяк великого князя (Ивана III) крещеный татарин Евстафий Аракчеев. Так, в купчей троицкого старца Макария на деревню Оглоблино, у Соли Галицкой, записан в послухах (свидетелях) «Остафей Аракчеев, казначей великого князя». На оборотной стороне оригинала этого документа начертано: «Яз, Остафей, дьяк на сию грамоту послух», и после этого стоит подпись по-татарски.

А. Б. Лобанов-Ростовский в составленной им и дополненной В. В. Румелем родословной дворян Аракчеевых первым назвал Фому Аракчеева, который, по его словам, был «жалован поместьем, д. Гарусовым Новгородского уезда Бежецкой пятины в Тверской половине в 1607 г.»[8]. Он был еще жив в 1621 году.

Фома Аракчеев имел трех сыновей: Иева (Иова), Алексея и Василия.

Имя Василия Фомича упоминается на страницах одной из тетрадей Печатного приказа[9] в записях, внесенных 1 октября 1614 года. Вот эти записи: 1) «В Бежетцкую пятину — по челобитью Василья Аракчеева: дано ему поместья 70 чети. Пошлин двадцать девети алтын з деньгою для разоренья»; 2) «В Бежетцкую же пятину — по челобитью Ивана Мельнитцкого да Василья Аракчеева: дано им поместья 120 чети. Пошлин полтора рубли для бедности». Василий умер бездетным до 1639 года.

На основании записей, сделанных в 1639 году в писцовой книге Бежецкой пятины Тверской половины[10], можно сделать вывод, что Иев и Алексей получили в указанном году во владение в качестве поместья земли своего отца «в Бежецкой пятине, в Тверской половине в Никольском погосте, в Удомельской волости» и брата Василия — «в пустоши Лубенькине, на озере Удомля».

У Иева Фомича было три сына: Трифон, Панфил и Данила. Все трое упоминаются в одном из документов 1677 года, хранящемся ныне в РГИА. В нем говорится: «Дано в поместье Трифону да Панфилу да Данилу Иевлевым детям Аракчеева из порозжих земель в Бежецкой пятине в Никольском погосте в Удомельской волости в пустоши Рассамахине 12 четвертей с осминою, а всего за ними в пустоши Рассомахине 200 четвертей»[11]. Сохранились также сведения о том, что в 1683 году настоятель Иоанно-Богословского монастыря, располагавшегося на озере Удомля, старец Никон обращался в Новгородскую приказную палату с жалобой на действия трех упомянутых братьев Аракчеевых, присоединивших к своим поместьям часть примыкавших к ним монастырских земель[12].

Среди бумаг, найденных Константином Кирилловичем Ивановым в доме Аракчеевых в деревне Гарусово, я обнаружил челобитную, поданную Данилой Иевлевичем на имя «Великого Государя Царя Великого Петра Алексеевича… Великой и Малой и Белой Руси Самодержца… в ноннешнем 204-ом году». Текст челобитной начинается словами: «Бьет челом холопи ваш Данила Иевлев сын Аракчеев…» Данила упоминает в своем прошении также брата Панфила Иевлевича Аракчеева и сына Алексея Даниловича, называя его «капитан Алексей сын Аракчеев». Указанный в челобитной 204-й год — то есть 7204 год от Сотворения мира — соответствует 1696 году Христовой эры.

Данила Иевлевич имел двух сыновей — Ивана и Алексея. Иван Данилович Аракчеев упоминается в документе, датированном 14 декабря 1747 года и хранящемся ныне в РГИА, в качестве отставного каптенармуса, новгородского помещика, владельца усадища Щеберина Никольского Удомельского погоста Бежецкой пятины[13]. Имя Алексея Даниловича фигурирует в квитанции, обнаруженной мной среди бумаг из аракчеевского дома, хранящихся у К. К. Иванова. «По указу Ея императорскаго величества, — говорится в данной квитанции, — (велено?) в казначействе принять Удомельского погоста Алексея Данилова сына Аракчеева усадища Щербина з дватцати пяти душ… для благородного юношества училища…» Датирована квитанция 1779 годом. По всей видимости, Алексей Данилович Аракчеев незадолго до этого умер, не оставив после себя наследников.

У Алексея Фомича Аракчеева было два сына — Самуил и Степан. По грамоте царя Алексея Михайловича от 4 октября 1645 года им обоим были даны поместья в Бежецкой пятине. Имя Самуила Аракчеева присутствует также в вышеупомянутой жалобе старца Никона. Здесь утверждается, в частности, что «пустошь Погорилица в 165 (1657) году сыскана в даче за Самуилом Аракчеевым».

Степан Алексеевич имел по меньшей мере одного сына — Ивана. Его имя упоминается в грамоте царей Иоанна и Петра Алексеевичей, изданной 6 марта 1695 года. Согласно этой грамоте Ивану Степановичу Аракчееву жаловались вотчины в Новгородском уезде, в Бежецкой пятине, в Никольском и Петрово-Тихвинском погостах «за службу предков и отца его, и за его которые службы, ратоборство и храбрость и мужественное ополчение и крови, и смерти предки и отец его и сродники и он показал в прошедшую войну в Коруне Польской и в Княжестве Литовском». Военный историк В. Ф. Ратч полагал, что именно от Ивана Степановича «Аракчеевы ведут свой дворянский род»[14].

Родной брат Степана Алексеевича Самуил Алексеевич оставил после себя трех сыновей — Степана, Ивана и Зиновия. Согласно «Русской родословной книге» А. Б. Лобанова-Ростовского Иван и Зиновий Самуиловичи были в 1693 году вышневолоцкими помещиками. Имя Зиновия встречается в одном из документов 1709 года, хранящемся ныне в РГИА[15]. О Степане же сохранилось лишь сведение о том, что он владел поместьем в Бежецкой пятине[16]. А между тем Степан Самуилович Аракчеев приходится прадедом графу А. А. Аракчееву[17], а Самуил Алексеевич соответственно является его прапрадедом. В качестве «родного деда» отца графа Аракчеева Степан Аракчеев упоминается в одном из документов 1759 года, хранящемся ныне в частном архиве К. К. Иванова.

К прошению о приеме Алексея Аракчеева в кадеты Артиллерийского и Инженерного Шляхетского корпуса, которое цитировалось выше, была приложена «Родословная семьи Аракчеевых». Вот ее текст:

«Прадед Степан служил в армейских полках капитаном; умре.

Дед Андрей служил в армейских полках порутчиком; убит в прежнем турецком походе.

Отец Андрей служил Лейб-Гвардии в Преображенском полку; ныне находится в отставке порутчиком.

Алексей проситель».

Из этой родословной видно, что Алексей Андреевич знал о своем прадеде Степане Самуиловиче. Тем не менее в письме к писателю, издателю журнала «Русский Вестник» С. Н. Глинке от 4 мая 1808 года граф по непонятным причинам назвал своим прадедом другого Аракчеева, а именно Василия Степановича, родного сына своего настоящего прадеда[18]. «Родной мой прадед генерал-майор Аракчеев, — сообщал он, — служил в сем чине во время Минихова похода к Очакову. Кажется, что сии чины тогда были важны и более почтенны». Василий Степанович Аракчеев действительно был генерал-майором[19] и участвовал в знаменитом турецком походе генерал-фельдмаршала Б.-Х. Миниха в 1736–1737 годах. При взятии русскими войсками турецкой крепости Очаков 13 июля 1737 года он был ранен[20]. В аттестации, поданной Минихом императрице Анне Иоанновне по случаю взятия Очакова, генерал-майор Василий Аракчеев характеризовался как «храбрый и бросающийся в опасность воин», который «служит с охотою и надежен в деле». 3 марта 1740 года именным указом императрицы Анны Иоанновны Василий Степанович Аракчеев был отправлен в отставку. В 1752 году он являлся владельцем усадища Окулово[21], располагавшегося, как и деревня Гарусово, на берегу озера Удомля.

Помимо Василия у Степана Самуиловича Аракчеева был еще один сын — Андрей, а также дочь — Стефанида, умершая в девичестве. Андрей Степанович приходится дедом графу А. А. Аракчееву. В середине 30-х годов XVIII века он, будучи в чине поручика, был убит в одном из сражений Русско-турецкой войны.

Андрей Степанович был женат на дочери помещика Бежецкой пятины Иуды Михайловича Сназина — Ирине Иудичне[22]. У них было два сына, Иван и Андрей.

Иван Андреевич начал военную службу 17 октября 1738 года. 25 апреля 1755 года был произведен в подпоручики, в январе 1757 года — в поручики[23]. Служил он в Киевском пехотном полку. С 1755 года занимался межеванием земель в городе Клине[24]. После 1762 года вышел в отставку с чином капитана. В последующие годы проживал в своем доме в деревне Гарусово — в его владении находились часть сельца Гарусово и деревня Рудеево в Вышневолоцком уезде. В «Русской родословной книге» А. Б. Лобанова-Ростовского о капитане Иване Андреевиче Аракчееве говорится, что он умер бездетным до 1792 года (Том 1. С. 19). Документы, которые обнаружены мной среди бумаг из дома Аракчеевых, принадлежащих ныне К. К. Иванову, позволяют уточнить эти сведения и добавить к ним несколько любопытных фактов.

Во-первых, после своего увольнения с военной службы Иван Аракчеев работал в должности землемера. В частном архиве К. К. Иванова хранится докладная записка, в конце которой стоит дата «июня 2 дня 1772 году» и подпись — «Землемер капитан Иван Аракчеев», а также челобитная на имя «великой Государыни Императрицы Екатерины Алексеевны Самодержицы Всероссийской Государыни», начинающаяся со слов: «Бьет челом втораго класса землемер кап. Аракчеев, а о чем, тому следуют пункты…» Датирована эта челобитная июлем 1779 года. Есть в указанном архиве и фрагмент документа с текстом указа «Ея Величества Государыни Императрицы Самодержицы Всероссийской и прочая и прочая и прочая», в конце которого стоит подпись: «Землемер капитан Иван Аракчеев», а еще ниже фраза в двух строчках: «<нрзб> пашпарта втораго класса <нрзб> капитана Ивана Аракчеева».

Во-вторых, из некоторых документов видно, что Иван Аракчеев был женат. Его супруга именуется «капитаншей Марфой Александровной».

В-третьих, в июне 1781 года Иван Андреевич серьезно заболел и предположительно летом (скорее всего в августе — до 24-го числа) 1782 года умер. Среди бумаг из аракчеевского дома сохранилось объявление, написанное им 23 июня 1781 года на имя господина стряпчего Вышневолоцкого уезда поручика Петра Михайловича Затренина. В нем Иван Аракчеев сообщал о том, что накануне он «занемог головною болезнью», от которой пришел в состояние слабости. В связи с этим он просил стряпчего обратиться к вышневолоцкому дворянству с тем, чтобы его «в той болезни доставили бы к городовому лекарю». Болезнь оказалась смертельной. В документе из аракчеевского дома, датированном 24 августа 1782 года, Иван Андреевич называется уже покойным[25].

Андрей Андреевич — отец графа А. А. Аракчеева — родился около 1732 года[26]. Военную службу он проходил в лейб-гвардии Преображенском полку. После введения в действие Манифеста о вольности дворянства[27] вышел в отставку в чине поручика[28] и поселился в сельце Гарусово. Приблизительно в 1765 году Андрей Андреевич женился на дочери бежецкого помещика Андрея Ветлицкого — Елисавете. Мать графа А. А. Аракчеева Елисавета Андреевна родилась в 1750 году, то есть была почти на двадцать лет моложе своего супруга.

30 августа 1766 года у супругов Андрея и Елисаветы Аракчеевых родился сын Александр. Не прожив и дня, он умер. 30 июля 1767 года Елисавета снова родила, и опять сына — ему дали имя Степан. А 23 сентября 1769 года у четы Аракчеевых появился на свет сын Алексей, будущий граф и знаменитый государственный деятель[29]. 27 февраля 1771 года Елисавета Андреевна родила еще одного сына — его назвали Николаем.

1772 год оказался несчастливым для семьи Аракчеевых: 10 января умер сын Степан, а спустя ровно семь месяцев — 10 августа — Аракчеевы лишились и сына Николая. После этого Елисавета Андреевна родит еще семерых детей, в том числе трех сыновей, из которых двое переживут свои детские лета. Она будет доброй матерью всем своим детям и души их всех согреет своей материнской любовью, но Алексея Елисавета Андреевна будет любить по-особому — так, будто он первый и последний ее ребенок. В ее любовь к Алексею влились все те материнские чувства, которые она не успела растратить на своих умиравших один за другим сыновей.

Появление на свет в конце 1772 года пятого по счету сына прервало цепь несчастий, выпавших на долю Аракчеевых. Ребенок родился 19 ноября и был наречен так же, как отец его, — Андреем. Это имя стало в XVIII столетии родовым для семьи Аракчеевых: в трех поколениях подряд именем Андрей называли одного из сыновей. Андрей Андреевич Аракчеев станет генерал-майором и доживет до 22 августа 1814 года.

А имя Николай для Аракчеевых — словно приговор к смерти: рожденный Елисаветой Андреевной 30 ноября 1775 года сын будет назван этим именем и так же, как первый Николай, умрет ребенком 19 августа 1777 года, не дожив до двухлетнего возраста.

17 августа 1780 года у Елисаветы Андреевны родился еще один сын. Его назвали Петром[30]. Брат графа Аракчеева Петр Андреевич проживет дольше всех других его братьев. Он дослужится, как и брат Андрей, до чина генерал-майора и умрет 6 декабря 1841 года. П. А. Аракчеев будет похоронен в Симоновом монастыре у стен собора Тихвинской Божьей Матери.

Помимо семи сыновей Елисавета Андреевна родила четырех дочерей[31]: Надежду, Евдокию, Марию, Анну. Однако ни одна из них не пережила детского возраста[32].

***

Аракчеевы относились к числу мелкопоместных, небогатых дворян. К ним вполне приложима характеристика дворянства, данная в описании Вышневолоцкого уезда за 1783–1784 годы: «Дворянство в Вышневолоцком уезде многолюдно, но недостаточно (то есть небогато. — В. Т.) и мелкопоместно. Многие имеют только земли без крестьян и содержат себя отдачей в наймы земель или продажей на корню леса. Живут в деревнях без выезда. Службу продолжали прежде в войсках и других коронных должностях, но большей частию в обер-офицерских и нижних чинах»[33].

Из «Окладной книги Вышневолоцкого уезда»[34] видно, что в 1783 году Андрею Андреевичу Аракчееву принадлежал 21 крепостной крестьянин. В сельце Гарусово за ним было записано 15 душ крепостных, в деревне Рудеево — 4, в деревне Меньшие Порожки — 2. Шесть крестьянских душ было закреплено за его сыном Алексеем.

К небогатым, мелкопоместным дворянам относилась и семья его супруги Е. А. Ветлицкой. Отец Елисаветы Андреевны, по всей видимости, умер рано. Мать — Надежда Яковлевна Ветлицкая (урожденная Тишкова) — была жива еще в 1805 году[35]. Ветлицкие имели в своем владении земли и крепостных крестьян в Бежецком уезде. Два принадлежавших им имения, одно из которых находилось в селе Курганы, а другое — в деревне Заужанье, оказались позднее во владении супруга Елисаветы Андреевны[36].

О том, каким было материальное положение семьи Аракчеевых, можно судить по содержанию договора о разделе имущества умершего Ивана Андреевича Аракчеева, заключенного между его братом Андреем Аракчеевым и вдовой — Марфой Александровной. Этот документ хранится в архиве художника К. К. Иванова. Я привожу его текст полностью, сохраняя по возможности орфографию (лишь кое-где предлоги отделены для большей ясности от слов). Многоточия даны вместо букв или слов, которые невозможно прочитать вследствие повреждений или оттого, что выцвели чернила.

«1782 года августа «24» дня. Мы (нижеподписавшиеся?) порутчик Андрей Андреев сын Аракчеев; да невестка, моя род[ная] [капи]танша Марфа Александровна доч[ь][37]…шем имени после покойнаго маего брата а ее мужа Ивана Андреева сына Аракчеева положили о нижеследующем; из недвижимаго имения ис крестьян достался мне Марфе крестьянин Никифор Андреев з женою Марфою Петровой; а движимае имение ис пасуды, серебряной медной палавяннак и платья мужененае, так же ис тыя образа все мне капитанши; а из скота ей и из хлеба четвертая; а из сена в полях и [пус]тошах получить мне седмуе часть; а з …что следует мне капитанши после мужа [моег]о получить одна третью часть то догаварила[сь] я одать ему, деверю моему, ценой за пятдесят рублей на что мне о крепостныя дел дать ему купчею; а как до дома и до всяковая строения мне капитанши дела нет в доме. Что есть деревянненное столы и стулья и всякая деревянная посуда, ему, деверю моему, а имеющиеся на покойном муже моем всякие долги как денежные, хлебные и скотные платить мне капитанши Аракчеевой; а ему, деверю моему, до того дела нет. И сему дагаворному писму порутчик Андрей Аракчеев руку приложил».

Из содержания приведенного документа видно, что материальное благосостояние дворян Аракчеевых было весьма скудным — такие бытовые условия вполне мог иметь любой зажиточный крестьянин.

В летние месяцы семья Андрея и Елисаветы Аракчеевых проживала, как правило, в сельце Гарусово, которое находилось на берегу Удомельского озера. Но к зиме перебиралась в село Курган[38], располагавшееся в сорока верстах от городка под названием Бежецк. Дом Аракчеевых в Гарусово использовался и сохранялся в более или менее приличном состоянии до середины 80-х годов XX века. В настоящее время он наполовину разрушен. В Кургане же аракчеевский дом стоял до 80-х годов XIX века. Затем был из-за ветхости снесен. В настоящее время на его месте располагается пустырь, а невдалеке от него единственное сохранившееся аракчеевское строение — большой амбар на каменных столбах.

По сведениям священника H. H. Постникова, семья Андрея и Елисаветы Аракчеевых имела небольшой дом (в три окна по фасаду) с садом и со вспомогательными строениями также в самом Бежецке[39].

Местом рождения Алексея Андреевича Аракчеева в исторической литературе называется или сельцо Гарусово, или село Курганы. На Гарусово уверенно указывает историк С. Н. Шубинский в своем очерке «Молодость графа Аракчеева»[40], на Курганы — бежецкие краеведы Н. Н. и И. Н. Постниковы[41]. Кто же из них прав и где же на самом деле родился граф Аракчеев?

Как ни странно, точного ответа на этот вопрос дать невозможно, потому что никаких документов о рождении Алексея не сохранилось. Его мать Елисавета Андреевна 23 сентября 1769 года — в день, когда он родился, — вполне могла находиться и в Гарусово, и в Курганах. А поскольку семья Аракчеевых проживала попеременно в обоих этих селениях, а зимою нередко обитала в своем бежецком доме, то и детство Алексея проходило и в Гарусово, и в Курганах, и в Бежецке.

И все же, на мой взгляд, наиболее вероятным местом рождения графа Аракчеева следует признать сельцо Гарусово[42]. И вот почему.

Ныне Гарусово у озера Удомля, Курганы и Бежецк относятся к Тверской области. В стародавние же времена эти селения являлись новгородскими[43]. В эпоху Древней Руси земли, на которой они располагались, входили в состав Новгородской республики и принадлежали новгородским боярам и церкви. «Устав князя Ярослава о мостех», созданный в Новгородской республике приблизительно в середине XIII века, упоминает в статье 3 в списке сотен, на которые делилась новгородская территория, Бежецкую («Бежичкаа») сотню («ста»).

В XV веке указанные земли входили в состав Тверской половины Бежецкой пятины. «Пятина» — это административно-территориальная единица, в которую включались под названием «половин» старые сотни. Бежецкая пятина образовалась из прежней Бежецкой сотни, которая стала именоваться Тверской половиной, и сотни, называвшейся ранее Помостьем, а в указанное время принявшей наименование Белозерской половины. Центром Бежецкой пятины стала крепость Городецк в Бежецком Верхе, или в сокращенном наименовании — просто Бежецкий Верх.

В 1478 году новгородские земли были присоединены к Московскому княжеству. Однако деление их на пятины-половины — погосты сохранилось. Оно существовало и в XVII веке, о чем свидетельствуют цитированные выше документы о пожаловании земельных наделов предкам графа Аракчеева.

По Именному указу Петра I «Об учреждении губерний и о росписании к ним городов» от 18 декабря 1708 года в России вводилось новое административно-территориальное деление — на губернии. На основании этого указа земли бывшей Бежецкой пятины вошли в состав Ингерманландской губернии, переименованной в 1710 году в Санкт-Петербургскую.

По Именному указу Петра I от 22 (26) января 1719 года губернии разделялись на провинции. Территория, на которой располагалось сельцо Гарусово, вошла в состав Новгородской провинции, а территория села Курган и Бежецкого Верха — в Тверскую провинцию Санкт-Петербургской губернии. 29 апреля 1727 года из этой губернии была выделена Новгородская губерния. В нее вошли помимо Псковской, Великолуцкой и Белозерской также Новгородская и Тверская провинции.

Именным указом Екатерины II от 11 октября 1764 года город Бежецкий Верх (Городецк в Бежецком Верхе) был отнесен к Углицкой провинции Московской губернии. В 1766 году Городецк в Бежецком Верхе был переименован в Бежецк.

В 1772 году селение Вышний Волочек получило статус города, и соответственно возник Вышневолоцкий уезд. В него и вошло сельцо Гарусово. Но при этом оно одновременно продолжало относиться к Никольскому Удомельскому погосту. Среди бумаг из дома Аракчеевых, хранящихся у К. К. Иванова, есть список крестьян сельца Гарусово. Он начинается со слов: «Вышневолоцкаго уезда Някольскаго Удомельскаго погоста дворовые люди». В этом списке присутствуют, кстати сказать, Никифор Андреев и его жена Марфа Петрова, упоминающиеся в приведенном выше договоре вдовы капитана Ивана Аракчеева Марфы Александровны и его брата — поручика Андрея Аракчеева.

«Учреждения для управления губерний Всероссийской империи», принятые императрицей Екатериной II 7 ноября 1775 года, положили начало новой реформе местного управления. В соответствии с этим законом утверждалось Тверское наместничество (с 1796 года — губерния). В него включались в числе девяти уездов Вышневолоцкий уезд из прежней Новгородской губернии и Бежецкий из Московской губернии. Таким образом, в 1775 году сельцо Гарусово, село Курганы и город Бежецк стали тверскими.

Однако в 1769 году — в год рождения Алексея Аракчеева — сельцо Гарусово было новгородским, то есть располагалось на территории тогдашней Новгородской губернии, а село Курган и город Бежецк — московскими, так как находились в составе Углицкой провинции тогдашней Московской губернии. Известно, что граф Аракчеев называл себя не иначе как «новгородским» дворянином. И если он имел в виду не только подаренное ему императором Павлом I имение Грузино, располагавшееся в Новгородской губернии, но и сам факт своего рождения в Новгородской губернии, то тогда местом его появления на свет могло быть только сельцо Гарусово на берегу Удомельского озера.

***

О детстве и отрочестве графа Аракчеева сохранилось крайне мало сведений.

Алексей Андреевич не оставил после себя мемуаров, хотя и любил вспоминать о прошлом и даже вел кое-какие записи о наиболее примечательных в своей жизни событиях. Писателю Ф. В. Булгарину в конце августа 1824 года во время посещения графа Аракчеева в его имении в Грузино довелось услышать довольно подробный рассказ графа о том, как он учился грамоте и поступал потом в кадеты. Впоследствии Фаддей Венедиктович передал основное содержание этого рассказа в одной из своих журнальных статей.

Подобный случай, когда Алексей Андреевич, принимая у себя гостей, потчевал их не только обильными яствами, но и занимательными историями из раннего периода своей жизни, был не единственным. Пребывая в зените своего могущества, граф любил при случае напомнить окружавшим его вельможам о том, что он из простых и бедных дворян и всеми успехами своими по службе обязан не происхождению и родителям своим, но исключительно собственному трудолюбию.

К сожалению, бóльшая часть рассказов графа Аракчеева о своем детстве не была записана и не дошла до нас. Кое-какие сведения о жизни Алексея Аракчеева в родительском доме удалось собрать историкам В. Ф. Ратчу и Н. К. Отто. Они успели поговорить с людьми, знавшими семью Аракчеевых в 70–80-е годы XVIII века, и старики сообщили ряд любопытных подробностей о маленьком Алексее и его родителях. Кроме того, историки встречались с людьми, которым граф Аракчеев рассказывал о своем детстве. В. Ф. Ратч изложил воспоминания старожилов и переданные ему рассказы Алексея Андреевича в своей книге «Сведения о графе Алексее Андреевиче Аракчееве»[44], а Н. К. Отто опубликовал их в серии статей под названием «Черты из жизни графа Аракчеева»[45].

Из всех этих рассказов и воспоминаний вырисовывается следующая картина.

Отец Алексея — отставной поручик Андрей Андреевич — был человеком весьма ленивым. Такими были в то время многие отставные военные, осевшие после увольнения из армии в своих деревнях и не нашедшие там приложения своим силам. Вместо того чтобы заниматься своим, пусть небольшим, но все же обеспечивавшим определенный достаток хозяйством, Аракчеев часто и подолгу сидел у окна, наблюдая за всем, что происходило во дворе его дома.

При этом помещик он был добрый: крестьянам своим не докучал излишними капризами, а по мере возможностей старался даже облегчить их участь. С камердинером же, по совместительству винокуром, Василием, Андрей Андреевич крепко подружился и преждевременную его смерть переживал очень тяжело. Всю дорогу на кладбище проплакал навзрыд, как ребенок, да и после похорон долго не мог успокоиться. Был у Василия сын Степан, который после смерти отца остался один-одинешенек. Андрей Андреевич взял Степана к себе в семью и внимательно следил за тем, чтобы тот не был обделен в чем-либо. Сирота рос вместе с его старшим сыном Алексеем. Обоих мальчиков частенько мыли, по распоряжению Андрея Андреевича, в одном корыте.

Способность всей душой привязываться к кому-либо Андрей Андреевич сполна передал Алексею. Однако в целом характером своим сын пошел скорее в мать, чем в отца.

Если быт семьи Аракчеевых в целом не отличался от быта других небогатых русских дворянских семей, то царившая в ней духовная атмосфера была особой. И эта ее особость создавалась главным образом женой Андрея Андреевича Елисаветой Андреевной.

Будучи женщиной на редкость деятельной, она одна несла на себе нелегкий груз забот о хозяйстве. Кроме того, ей приходилось быть в своем доме и кухаркой, и прачкой, а нередко заменять у мужа прислугу. В зрелом возрасте Алексей Аракчеев не раз вспоминал о виденном им в детстве, и часто всплывала перед ним картина, как отец его время от времени посылал мать в погреб, и та, не медля и не прекословя, бежала и приносила то, чего муж ее вдруг возжелал.

Благодаря Елисавете Андреевне дом и хозяйство Аракчеевых славились в округе своей необыкновенной чистотой и порядком. Все домочадцы: и дети, и прислуга и, естественно, сама хозяйка — были одеты хотя и скромно, но при том чрезвычайно опрятно. В высшей степени трудолюбивая и бережливая, Елисавета и от других требовала такого же трудолюбия и бережливости, учила «жить прилично» (любимое ее выражение, передавшееся впоследствии старшему сыну).

Соседи в шутку называли Елисавету Андреевну «голландкой». Однако исключительная строгость во всем, что касалось быта, какой-то даже педантизм не превращались у нее в жестокость и душевную черствость. Елисавета Андреевна была способна проявлять доброту и сострадание. А присущая ей бережливость не переходила грани, за которой начинается скупость.

Гостей хозяйка неизменно принимала с полным радушием. И угощала их всем, чем только могла. Ежегодно в день Андрея Первозванного — 30 ноября — Аракчеевы устраивали у себя пир, на который съезжались все соседские помещики с семьями. По воспоминаниям очевидцев, аракчеевские пиры оказывались такими, какие способны были устраивать разве что помещики, владевшие более чем полусотней душ крестьян, а ни в коем случае не двумя десятками, имевшимися в распоряжении Андрея Андреевича.

Из троих своих сыновей Елисавета Андреевна всегда выделяла Алексея, но любила его не слепой материнской любовью, заставляющей оберегать свое чадо от всяческих жизненных тягот. Мать старалась подготовить сына к будущей жизни, в которой его, выходца из бедных дворян, ожидало, как она понимала, множество разных препятствий и невзгод.

Алексей рано стал привлекаться матерью к работе по хозяйству, приучаться к чистоте и порядку. Сама набожная до крайности, Елисавета Андреевна и сыновей своих стремилась воспитать в строгом религиозном духе. Она постоянно брала их с собою в церковь, которую посещала аккуратно, не пропуская ни обедни, ни вечерни. Учила молитвам, внушала уважение к нормам христианской этики.

И уроки матери не проходили для Алексея бесследно. В нем рано появились и трудолюбие, и привычка к порядку, и редкая в его возрасте бережливость в одежде и обуви. Мальчик был не по годам серьезным и не проявлял свойственной детям склонности к шалостям и озорству.

Когда Алексей подрос, Андрей Андреевич задумался о его будущем.

Сыновей Андрея и Петра он решил пустить по военной стезе, Алексея же ему захотелось определить на гражданскую службу. Став взрослым и выйдя в большие чины по военной службе, Алексей Аракчеев будет часто вспоминать о ждавшей его канцелярской жизни. «Да, братец, — скажет он в разговоре с Фаддеем Булгариным, — я по себе знаю, как судьба располагает человеком и как малейшее обстоятельство может иметь влияние на всю жизнь. Отец мой, бедный дворянин, не прочил меня в военную службу. У нас был родственник в Москве, к которому меня хотели выслать, потому что он обещал записать меня в какую-то канцелярию. Из меня хотели сделать подьячего, то есть доставить мне средства к снискиванию пропитания пером и крючками. Не имея понятия ни о какой службе, я даже не думал прекословить отцу».

Вообще гражданская служба в России вплоть до начала XIX века не считалась среди дворян привлекательной. Дворянские дети шли обыкновенно в армию, а российские канцелярии, неудержимо разраставшиеся в числе и размерах, пополнялись более лицами недворянского происхождения — часто выходцами из духовенства, выпускниками духовных семинарий[46]. Главной причиной, по которой Андрей Андреевич решился нарушить традицию и отдать своего старшего сына в гражданскую службу, была, по всей видимости, его относительная бедность.

Двадцать с лишним душ крепостных крестьян, которых Андрей Андреевич имел в своем владении, обеспечивали при надлежащей бережливости вполне сносное существование его семье, но чтобы вывести в офицеры троих сыновей, этого было маловато. К тому же хозяйство Аракчеевых, как и других мелкопоместных дворян, являлось всецело натуральным, а для сыновей, пошедших в офицеры, надобны были деньги, и немалые. Служивший в свои молодые годы в лейб-гвардии Преображенском полку в Петербурге, Андрей Андреевич хорошо знал это. Вот почему он был серьезно настроен отдать одного из своих сыновей на службу в канцелярию. Почему его выбор пал на старшего из них, можно только гадать.

Дабы научить Алексея чтению, письму и элементарным правилам арифметики, Андрей Андреевич нанял за натуральную плату рожью и овсом местного священнослужителя.

Ближайшая от Гарусово (на расстоянии не более двух километров) церковь находилась в селе Тихомандрицы. Это был храм Пресвятой Богородицы. Его настоятелем в конце 70-х — начале 80-х годов XVIII века являлся Павел Максимович Соколов — родной дед Дмитрия Ивановича Менделеева. В 1783 году у него родился сын Иван, отец великого русского ученого. Фамилию Менделеев первым стал носить именно Иван Павлович. Это была фамилия одной из семей удомельских дворян[47]. Иван взял ее себе во время обучения в Тверской духовной семинарии. В 1804–1807 годах он учился в Главном Педагогическом институте в Петербурге, а потом всю жизнь преподавал и директорствовал в гимназиях. Скорее всего именно Иван Менделеев рассказал некоему И. К. Т. историю о том, как его отец — Павел Максимович Соколов — учил русской грамматике и арифметике юного Алексея Аракчеева и как однажды во времена, когда его ученик стал графом и влиятельным сановником, посоветовал своему сыну обратиться к нему за помощью. И якобы Иван Павлович действительно обращался к графу Аракчееву с какой-то просьбой, но получил отказ и «компенсацию» в 2 рубля серебром. Впоследствии этот И. К. Т. опубликовал в одном из номеров журнала «Природа и люди» биографический очерк о Д. И. Менделееве, в котором и поведал данную историю[48].

Сам граф Аракчеев говорил Фаддею Булгарину о том, что до поступления в кадеты он знал только «русскую грамоту и четыре правила арифметики». «Единственными моими учителями, — добавлял он, — были отец мой и дьячек». О дьячке, обучавшем его грамоте и арифметике, Алексей Андреевич неоднократно сообщал и своим подчиненным по службе, так что слова эти превратились у него со временем в своеобразную поговорку. Если действительно Алексея Аракчеева учил грамоте и арифметике родной дед Д. И. Менделеева П. М. Соколов, то граф (сознательно или по незнанию) принижал сан первого своего учителя. Но вполне может быть, что Павел Максимович в то время, когда учил Алексея, не был еще настоятелем храма и даже не принял еще священнического сана, то есть был диаконом. А возможно, и вовсе не Соколов учил мальчика грамоте с арифметикой, а кто-то другой. Любопытно, что по «Словарю живого великорусского языка» Владимира Даля «дьячек» — в тверском говоре — это и есть «учитель грамоты».

Как бы то ни было, Алексей, отданный своим отцом в обучение азам грамоты и арифметике, стал учиться с охотой. Особенно понравилась ему арифметика. Занятия ею стали любимым его развлечением. За короткое время мальчик овладел навыками сложения, вычитания, умножения и деления в такой степени, что как будто даже превзошел в них своего учителя. Однако главное для канцеляриста качество — умение красиво писать — не давалось Алексею. Отец, внимательно следивший за учебой сына, весьма огорчался этим. «Какой он будет канцелярский чиновник, когда пишет, точно бредут мухи!» — восклицал Андрей Андреевич в припадке отчаяния.

У дьячка почерк был неважный, пришлось отцу самому взяться за обучение сына каллиграфии. Просмотрев имевшиеся в доме служебные бумаги, он выбрал из них те, что были написаны красивым почерком, и стал заставлять Алексея их переписывать. И кое-какие успехи появились — мальчик выучился-таки писать вполне разборчиво. Письма кадета Алексея Аракчеева своим родителям, написанные его рукою, отличаются достаточно красивыми и четкими буквами[49]. Но нелюбовь к чистописанию все же сказалась на его почерке. Занимая впоследствии важные должности в государственном управлении, Аракчеев редко писал бумаги собственноручно, чаще прибегал к помощи писаря. В результате с годами почерк его делался все хуже и хуже. Так что лучшим образцом его каллиграфического искусства осталась строчка, написанная им в тринадцатилетнем возрасте — в заключении приводившегося выше документа — «недоросль Алексей Андреев сын Аракчеев руку приложил».

Вероятно, Андрею Андреевичу удалось бы сделать из своего старшего сына канцеляриста, и тот, надо полагать, с достаточным усердием исполнял бы свои обязанности, и жизнь его прошла бы столь же незаметно-неприметно для современников, как проходит жизнь тысяч мелких государственных служащих, но судьбе угодно было распорядиться по-иному.

Существует старая, забытая пословица: «Посеешь поступок — пожнешь характер, посеешь характер — пожнешь судьбу». Судьба Алексея Аракчеева оказалась заложенной именно в его характере.

К своим одиннадцати годам Алексей имел вполне сложившийся характер и недетскую самостоятельность в суждениях и поступках. Все это хорошо выявил один случай, произошедший приблизительно в 1780 году.

Одним из соседей Аракчеевых был отставной прапорщик помещик Гаврило Иванович Корсаков — владелец находившегося неподалеку от Гарусово села Остров[50]. Однажды к нему приехали на побывку в отпуск сыновья Никифор и Андрей, учившиеся в Артиллерийском и Инженерном шляхетском кадетском корпусе. Гаврило Иванович на радостях устроил торжественный обед, на который позвал и Аракчеевых. Андрей Андреевич, отправляясь в гости, взял с собою старшего сына.

Встреча с братьями-кадетами потрясла Алексея Аракчеева. Много лет спустя он вспоминал о ней: «Лишь только я увидел Корсаковых, в красных мундирах с черными лацканами и обшлагами — сердце мое разгорелось. Я не отходил ни на минуту от кадет, наблюдал каждый их шаг, каждое движение, не проронил ни одного слова, когда они рассказывали об ученье, о лагерях, о пальбе из пушек»[51].

По возвращении домой Алексей никак не мог успокоиться. Днями напролет грезил он о кадетах, а ночами они ему снились. От волнения его трясло, как в лихорадке. Зная о намерениях отца определить его писарем в канцелярию, мальчик какое-то время скрывал свое состояние, но в конце концов не выдержал. С рыданием бросился он отцу в ноги и, давясь слезами, объявил ему, что умрет с горя, если его, как братьев Корсаковых, не отдадут в кадеты. Андрей Андреевич, выслушав сына, поднял его и посадил возле себя. Сначала он успокоил мальчика, а затем стал отговаривать его от сей затеи. «Я не прочь, — сказал отец Алексею, — да как попасть в Петербург, как определить тебя? У меня нет ни денег, ни покровителей!» Но подобные доводы совсем не действовали на возбужденную мальчишескую душу. «Позвольте мне пойти пешком, — возразил сын отцу, — я дойду как-нибудь, брошусь в ноги государыне, и она, верно, сжалится надо мною. Вы мне столько рассказывали о ее благости!» Андрей Андреевич был глубоко тронут этими словами. «Нет, если уж идти пешком, так идти вместе, да и терпеть вместе», — сказал он Алексею и, заплакав, прижал его к себе.

Было решено, что отец поедет вместе с сыном в Петербург и постарается как-нибудь определить его в кадеты. Тотчас сообщили об этом матери. Елисавета Андреевна оказалась лукавее своего мужа. Она сразу же выразила свое согласие на определение старшего сына в кадетский корпус. «С Богом, — сказала она ему, — коли на то Божия воля, ступай в кадеты». Но затем добавила, что ныне отправляться в Петербург Алексею еще рановато, пусть подрастет маленько. Мать надеялась, видимо, что время постепенно ослабит в сыне стремление в кадеты, и тогда можно будет устроить его судьбу так, как было уже задумано. Когда, незадолго перед этим случаем, шла речь о том, не пора ли отправить Алексея в Москву для определения на учебу в канцелярию, она вполне соглашалась отпустить его из дому, следовательно, возраст сына казался ей достаточным для начала самостоятельной жизни. Андрей Андреевич не стал уговаривать жену и согласился, что с Петербургом надо подождать.

Шло время, но желание поступить в кадеты не становилось в Алексее слабее. Мальчик крепко держался за свою мечту и терпеливо ждал, когда же наступит пора для ее исполнения.

Эта счастливая для Алексея пора наступила лишь спустя два года с момента встречи его с братьями Корсаковыми. Андрей Андреевич и Елисавета Андреевна решили, что ждать более нельзя — надо определять старшего сына на учебу в тот кадетский корпус, в который он неудержимо рвался.

Денег Аракчеевы не имели. Но после продажи на базаре двух коров да излишков зерна им удалось собрать необходимую для поездки в Петербург денежную сумму.

Последние дни перед отъездом Алексея из дома Елисавета Андреевна ходила сама не своя и вся в слезах. К самому отъезду пригласила священника[52] отслужить молебен. Помолились. Присели в молчании, как полагается по обычаю. Начали прощаться. Момент расставания с матерью Алексей запомнил на всю свою жизнь. Через четыре с лишним десятилетия он будет рассказывать своим гостям о том, как покидал родительский дом, отправляясь в столицу поступать в кадеты: «Я был в восторге, и тогда только призадумался, когда пришлось прощаться с доброю моею матерью. Рыдая, благословила она меня образом, который ношу до сих пор и который никогда не сходил с груди моей, и дала мне одно увещание: молиться и надеяться на Бога. Всю жизнь мою следовал я ее совету!»

***

Приехали в Петербург Аракчеевы (отец, сын и слуга их) 18 января 1783 года. Остановились на постоялом дворе, сняв за небольшую плату угол за перегородкой. На следующий день Андрей Андреевич нашел писца, который написал прошение. Зашли с сыном в церковь. Помолились. Собрались с духом. И отправились в кадетский корпус. Разыскали там канцелярию. Сообщили писарю, зачем пришли. Тот приветливо встрепенулся. Сказал, что может рекомендовать писца, который составит прошение. Услышав, что прошение уже написано, заметно погрустнел и строгим, холодным тоном заявил отцу с сыном, что сегодня уже поздно, надо прийти завтра, и пораньше.

Десять дней подряд приходил Андрей Андреевич с сыном в злополучную канцелярию, дабы подать прошение о зачислении Алексея в корпус, и каждый раз зловредный писарь под различными предлогами бумагу не принимал.

Лишь 28 января он соизволил ее принять. Теперь отцу с сыном оставалось только дождаться решения. Это ожидание затянулось на полгода.

Для Аракчеевых оно оказалось особенно мучительным из-за безденежья. Пребывая в столице, отец с сыном старались во всем придерживаться строгой экономии, даже ели всего один раз в день, и довольно скромно. Тем не менее взятых с собой денег им не хватило. С наступлением весны они стали продавать по частям свою зимнюю одежду. Но и деньги, вырученные за нее, вскоре закончились. Андрей Андреевич засобирался в обратную дорогу, сочтя, что не судьба сыну его поступить в кадеты. Много слез пролил Алексей, прежде чем умолил отца остаться в Петербурге еще на некоторое время. Но как было обойтись без денег?

Зная, что по субботам в Александро-Невской лавре митрополит Гавриил раздает милостыню, Андрей Андреевич решил воспользоваться этим случаем и попросить его о помощи. Дождавшись ближайшей субботы, наши страдальцы отправились в лавру. Там смиренно стали среди множества нищих, огляделись вокруг. Незадолго до выхода митрополита к толпе Андрей Андреевич подошел к дверям храма и попросил доложить его высокопреосвященству, что с ним желает поговорить дворянин. Владыка согласился принять Аракчеевых. Выслушав рассказ о том, в какое бедственное положение попали отец с сыном, он отправил их к казначею, и тот выдал рубль серебром.

«Вышед на улицу, — вспоминал потом граф Аракчеев, — отец мой поднес этот рубль к глазам, сжал его и горько заплакал. Я также плакал, смотря на отца. Одним рублем мы прожили втроем, то есть с служителем нашим, целых девять дней!»

И вот наступило утро 19 июля. Накануне у Аракчеевых кончились последние деньги, и Андрей Андреевич решил, что ничего не остается им с сыном, как возвращаться в свою деревню. В то утро они шли в корпус в последний раз. О том, что произошло с ними там, мы уже знаем. Добавим только, что счастье улыбнулось в тот день Аракчеевым дважды. Помимо того, что решился вопрос о зачислении Алексея в кадеты, разрешилась и другая важная проблема: Андрею Андреевичу удалось раздобыть денег на обратную дорогу. Совершенно случайно он встретил одного своего родственника, приехавшего из Москвы с тугим кошельком, и взял у него в долг необходимую на поездку домой сумму.

Лишения, которые выпало Алексею претерпеть в Петербурге при поступлении в кадетский корпус, глубоко тронули его душу. Став влиятельным сановником, он всегда будет стараться как можно быстрее давать ответ на поданные ему прошения… И никогда не перестанет помогать детям бедных дворян, желающим поступить в кадеты.

Глава вторая

В КАДЕТСКОМ КОРПУСЕ

Ко времени, когда Алексей Аракчеев прибыл в Петербург поступать в кадеты, история Артиллерийского и Инженерного Шляхетского корпуса насчитывала уже более восьми десятилетий. Бедный и безвестный дворянчик поступал в благородное и знаменитое учебное заведение.

История его начинается во времена Петра I, а точнее — 10 января 1701 года. В этот день Петр I издал указ о создании при Пушкарском приказе специальной школы для обучения артиллерийскому и инженерному делу. К такому шагу царя-реформатора подвигло поражение русских войск в битве с армией шведского короля Карла XII под Нарвой 19 ноября 1700 года. Тогда шведами была захвачена почти вся русская артиллерия, в плен попал и главный ее начальник, генерал-фельдцейхмейстер — имеретинский царевич Александр Арчилович[53]. 10 января 1701 года Петр I предписал выстроить на территории московского Пушечного Двора[54] «деревянные школы, и в тех школах учить пушкарских и иных посторонних чинов людей и детей их словесной и письменной грамоте и цифири и иной инженерной наукам, и будучи им в тех школах, учица вышеписаным наукам с прилежанием, а выучась, без указу с Москвы не съехать, также в иной чин, кроме артиллерии, не отлучатца…».

По указу Петра I от 19 июля 1702 года обучение инженерному делу было отделено от обучения артиллерийской науке, то есть Пушкарской школе надлежало отныне выпускать артиллеристов, не обученных инженерному делу, и инженеров, не знавших артиллерии.

В течение последующих десяти лет в Пушкарской школе обучалось ежегодно в среднем по 80 учеников, из них 20–25 специализировалось в инженерном деле.

17 марта 1719 года Петр I распорядился создать инженерную школу в Санкт-Петербурге.

13 марта 1721 года в новой столице России была учреждена и артиллерийская школа. Принятый Петром I в этот день указ гласил: «Чтобы находящиеся в службе артиллеристы могли честь выше стяжать и скорее сделаться достойными повышения, выбрать из артиллерии учеников и обучать их при Санкт-Петербургском лабораторном доме всему касающемуся до артиллерии, а также арифметике, геометрии и тригонометрии»[55]. Артиллерийская школа призвана была совершенствовать подготовку артиллеристов, состоявших на службе. В ней единовременно обучалось около 30 человек.

В 1723 году московские и санкт-петербургские учебные классы, готовившие инженеров, были объединены в одно учебное заведение под названием Санкт-Петербургская Инженерная школа.

После смерти Петра I действовавшая в Москве с 1701 года Артиллерийская (бывшая Пушкарская) школа была закрыта. Санкт-Петербургская же Инженерная школа в 1728 году была превращена в одно из отделений Санкт-Петербургской Артиллерийской школы. В течение последовавших сорока лет Инженерная школа неоднократно отделялась от Артиллерийской и опять в нее входила.

К середине XVIII столетия стало очевидно, что русская артиллерия, возведенная когда-то Петром I на передовой уровень, утратила прежнее свое преимущество перед артиллерией европейских держав, и, следовательно, назрела необходимость в ее преобразовании. Эту задачу призван был выполнить назначенный императрицей Елизаветой 31 мая 1756 года на должность генерал-фельдцейхмейстера граф П. И. Шувалов.

Решив, что начинать обновление артиллерии надо с артиллеристов, Петр Иванович принялся менять систему их подготовки. В первую очередь новый генерал-фельдцейхмейстер предложил императрице слить воедино Артиллерийскую и Инженерную школы, действовавшие в Санкт-Петербурге. 12 мая 1758 года Ее Величество подписала указ о создании Соединенной Артиллерийской и Инженерной дворянской школы. Начальником нового учебного заведения был утвержден инженер-капитан М. И. Мордвинов.

Будущим артиллеристам опять стали преподавать фортификацию, то есть понятия об укреплениях, которые они должны посредством артиллерийских орудий разрушать, а инженеров начали учить артиллерийскому делу, то есть тому, как разрушаются крепости. Кроме специальных наук ученики Соединенной Артиллерийской и Инженерной школы должны были изучать немецкий и французский языки, историю, географию, арифметику, простую геометрию, алгебру, механику, гидравлику, эрометрию, гражданскую архитектуру, математическую географию, химию, основы экспериментальной физики, натуральную историю, военную экзерцицию и, наконец, танцы.

В новом учебном заведении была создана богатая библиотека. Для печатания учебных пособий была устроена своя типография. Чтобы воспитанники школы находились в курсе современных событий, для них выписывались российские и иностранные газеты. И было взято за правило регулярно читать их вслух во время трапезы в столовой.

П. И. Шувалов постарался укомплектовать преподавательский состав лучшими знатоками своего дела. Он самолично беседовал с каждым претендентом на должность преподавателя школы, посещал занятия, которые тот проводил. Например, для преподавания математики и механики граф Шувалов пригласил ученика М. В. Ломоносова, питомца университета при Академии наук подпоручика Я. П. Козельского[56].

Преподаватели специальных дисциплин отбирались графом П. И. Шуваловым из наиболее способных выпускников самой школы. В целом специальная подготовка будущих артиллеристов и инженеров в результате произведенных преобразований только выиграла. Приобретавшиеся учениками теоретические сведения в артиллерии и фортификации закреплялись на практике полевыми занятиями, для которых обыкновенно отводилось два летних месяца.

Первоначально в Соединенной Артиллерийской и Инженерной школе обучалось до 135 дворянских детей. Одним из них был юный Михаил Голенищев-Кутузов. Приказом генерал-фельдцейхмейстера П. И. Шувалова 10 декабря 1759 года артиллерии каптенармус Михаил Голенищев-Кутузов был выпущен из школы в инженерный корпус кондуктором первого класса[57]. В течение полутора лет будущий полководец оставался при школе в качестве преподавателя-репетитора. В 1761 году уже в чине инженерного прапорщика он был направлен в Астраханский полк полковника А. В. Суворова.

Граф П. И. Шувалов явно имел замысел превратить Артиллерийскую и Инженерную школу в учебное заведение элитарного типа. Так, он запретил направлять заболевших воспитанников в «Артиллерийский солдатский госпиталь», «чтобы они от общества с солдатами не могли принимать привычек, не свойственных благородным людям», и устроил лазарет непосредственно при школе. При наказаниях нерадивых учеников старались соблюдать меру. П. И. Шувалов завел даже специальный журнал, куда записывались их проступки с наказаниями, и раз в неделю просматривал его, контролируя объективность преподавателей при назначении наказаний.

Благодаря П. И. Шувалову выпускникам школы начали присваивать не унтер-офицерский, а офицерский чин, и они сразу, без выслуги в солдатах, стали назначаться на командирские должности. Первый такой выпуск был сделан в 1760 году.

В 1758 году граф П. И. Шувалов представил императрице Елизавете план под названием «О учреждении корпуса для артиллерии и инженерства». Одним из его авторов был М. В. Ломоносов. За несколько лет до этого великий наш ученый разработал проект учреждения Московского университета, который был успешно претворен в жизнь при содействии двоюродного брата П. И. Шувалова Ивана Ивановича Шувалова. Новый план предполагал создание более совершенного по сравнению со всеми, каковые бывали в России прежде, военного учебного заведения для подготовки офицеров-артиллеристов и инженеров. По замыслу П. И. Шувалова и М. В. Ломоносова будущие офицеры должны были за время обучения в корпусе получить основательное (по существу, университетское) общее образование, а также глубокие теоретические знания и практические навыки в области артиллерийского и инженерного дела. В рамках кадетского корпуса планировалось организовать общие классы с 5-летним сроком обучения и специальный офицерский класс с 2-летним учебным курсом.

Наряду с планом «О учреждении корпуса для артиллерии и инженерства» П. И. Шувалов подготовил к концу 1761 года другой, более обширный план реорганизации системы военного образования в Российской империи. В соответствии с ним предполагалось объединить лучшие российские военно-учебные заведения в один большой кадетский корпус, в котором должно было обучаться различным военным специальностям единовременно 920 дворянских детей. В составе этого учебного заведения — своего рода военного университета — должны были найти свое место существовавший с 1732 года Сухопутный шляхетский кадетский корпус[58], учрежденный в 1752 году Морской шляхетский кадетский корпус и запланированный к созданию на базе Соединенной Артиллерийской и Инженерной дворянской школы Артиллерийский и Инженерный шляхетский кадетский корпус.

Смерть императрицы Елизаветы 25 декабря 1761 года не изменила положения П. И. Шувалова при царском дворе. Вступивший на российский престол Петр III уважительно относился к графу, и можно уверенно предполагать, что Петру Ивановичу удалось бы сделать много полезных для Российского государства дел. Но судьба оказалась слишком злой по отношению к этому деятельному и талантливому человеку.

В двадцатых числах декабря 1761 года он занемог тяжелой болезнью и 4 января 1762 года умер. За несколько дней до этого, 28 декабря, Петр III присвоил графу звание генерал-фельдмаршала и затем несколько раз посетил его. Император явно хотел видеть П. И. Шувалова в числе ближайших своих соратников.

Новый император поддержал подготовленные графом-реформатором, но не осуществленные в царствование императрицы Елизаветы преобразовательные проекты[59]. Именным указом Петра III от 24 апреля 1762 года был утвержден и проект П. И. Шувалова о создании шляхетского кадетского корпуса, объединяющего в своем составе Сухопутный, Морской, Артиллерийский и Инженерный корпуса. Примечательно, что командовать этим военным «университетом» император назначил двоюродного брата покойного — И. И. Шувалова.

Дальнейшего своего развития история данного учебного заведения не получила, ибо два месяца спустя Петр III был низвергнут с престола своей сумасбродной супругой Екатериной. Этот государственный переворот и последовавшее за ним убийство законного российского императора были совершены исключительно в интересах Екатерины и приближенной к ней группы офицеров. Однако заговорщица, как и положено в таких случаях, постаралась представить свое злодеяние в качестве меры, спасшей Отечество от погибели. Но представляя политику своего мужа губительной для России, Екатерина не могла оставить в действии все его указы.

В числе первых отмененных новоявленной императрицей законодательных актов несчастного Петра III оказался его указ от 24 апреля. Согласно «имянному Ея Императорскаго Величества на поднесенном от Сената докладе, августа 8 дня 1762 года, высочайшему Указу» было повелено: «Сухопутному и Морскому кадетским корпусам быть на основании учиненных прежних штатов, как они состояли при жизни блаженныя и вечной славы достойныя памяти, государыни Императрицы Елисавет Петровны, декабря до 25 числа 1761 года, а что касается до Артиллерийскаго, то оному кадетским корпусом не именоваться, а быть школе». Своим Указом от 8 августа 1762 года Екатерина II восстанавливала прежнюю Соединенную Артиллерийскую и Инженерную школу. Понимая, однако, что интересы русской армии требуют совершенствования данного учебного заведения, она дала в приведенном Указе поручение тогдашнему генерал-фельдцейхмейстеру А. Н. Вильбоа представить Сенату мнение о том, «на каком основании и в коликом числе оной школе быть».

А. Н. Вильбоа не задержался с выполнением поручения императрицы. В своей реляции, одобренной императрицей и переданной 21 августа 1762 года в Сенат, он высказал мнение о неспособности Артиллерийской школы из-за неимения «потребнаго числа учителей и от весьма ограниченнаго своего учреждения снабдевать артиллерию и инженерной корпус такими офицерами, сколько звания их служба требует». Сухопутный же и Морской кадетские корпуса «из артиллерии и фортификации, — отмечал генерал-фельдцейхмейстер, — показывают не более, как что до знания полеваго офицера следует, а некоторых таких наук, которыя артиллеристу и инженеру принадлежат, вовсе не обучают». A. H. Вильбоа предлагал учредить для подготовки офицеров-артиллеристов и инженеров специальное дворянское училище, наименовав его «Артиллерийским и инженерным шляхетным корпусом». При этом он выражал убеждение, что «сие училище всем своим учреждением соединено быть должно с артиллериею и инженерным корпусом» для того, чтобы учащиеся могли наряду с теоретическими науками усваивать практику и получать наставления от таких офицеров, которые служат при этих корпусах и сведущи не только в теории, но и в практических делах.

25 октября 1762 года императрица Екатерина II утвердила представленный ей доклад Сената «О учреждении Артиллерийскаго шляхетнаго кадетскаго корпуса».

Так возникло учебное заведение, в которое в 1783 году поступил Алексей Аракчеев.

***

В основу плана учреждения Артиллерийского и Инженерного шляхетского корпуса был положен проект, разработанный П. И. Шуваловым с помощью М. В. Ломоносова. Согласно этому плану кадетом мог стать только российский дворянин[60] или подданный российской императрицы из дворян Лифляндии и Эстляндии. К учебе в корпусе могли быть допущены и те из иностранных дворян, кто даст обязательство вечно состоять в российском подданстве. Общее число кадетов с унтер-офицерами и капралами ограничивалось цифрой в сто сорок шесть человек.

Программа преподавания предусматривала обучение немецкому и французскому языкам, истории и географии, механике и гидравлике, гражданской архитектуре, химии, арифметике, алгебре и геометрии, фейерверочному искусству и рисованию, танцам, фехтованию, ружейным приемам и, наконец, специальным наукам — артиллерии и фортификации.

План содержал не только перечень наук и искусств, которые надлежало изучить кадетам, но и давал определение пользы, следующей из этого. «Знание чужестранных языков, — подчеркивалось, например, в плане, — для артиллериста инженера есть необходимо, ибо на русском языке книг как источников, откуда науки почерпаются, а фортификации и артиллерии кроме некоторых неисправных переводов нет; и так, не зная чужестранных языков, множество способов отнимется артиллеристу и инженеру получить надлежащее совершенство в знании».

Особое внимание в плане учреждения Артиллерийского и Инженерного шляхетского корпуса уделялось учителям. Здесь указывалось, в частности, что на должности учителей в кадетский корпус следует определять «таких людей, которые знание свое данными им от прежних мест аттестатами доказать могут, или чиня им прежде экзамины». При этом с самого начала деятельности корпуса было заведено правило, по которому его директор, получая на зарплату преподавателям определенную сумму, мог по своему усмотрению устанавливать количество учителей и размер получаемого каждым из них вознаграждения. Через 12 лет службы в корпусе преподавателю полагалась льготная пенсия.

При формировании преподавательского штата следовали принципу: достойный преподаватель должен получать достойное жалованье. Но с другой стороны, при этом считалось, что при малом денежном вознаграждении преподавателей нельзя будет заполучить на эти должности достойных людей. Эту истину выражал следующий совет директору корпуса: «Не должно всякого принимать, кто первый себя представит и предложит труды свои за весьма малую цену: корыстолюбивые души, которые, будучи угнетаемы или бедностью, или уверены о своем незнании, продают свои труды за такую цену, которую иногда и слуга, хотя мало порядочный, принять отречется; тогда можно будет иметь учителей, по всей строгости достойных сего названия, людей, отличных дарованиями, непорочных нравов, которые за приличное их трудам жалованье с успехом употребят способности своего разума к воспитанию тех, которые вверяются их попечению».

Основу преподавательского состава корпуса составили при начале его деятельности преподаватели, работавшие в Соединенной Артиллерийской и Инженерной школе. Среди них были 46-летний майор артиллерии Иван Харламов, 35-летний капитан артиллерии Иван Карамазов, 30-летний капитан Иван Вельяшев-Волынцев, 37-летний подпоручик Яков Козельский и др. Со временем они стали авторами лучших в России учебников по различным отраслям военного дела. Так, И. А. Вельяшев-Волынцев составил курс «Артиллерийские предложения для обучения благородного юношества Артиллерийского и Инженерного Кадетского корпуса». Он был издан в Санкт-Петербурге в 1767 и 1777 годах и более четырех десятилетий после этого являлся единственным в России учебным руководством для артиллеристов. Я. П. Козельским были написаны два учебника: «Арифметические предложения для употребления артиллерийским кадетам» и «Механические предложения» для них же. Они вышли в свет в 1764 году и были переизданы затем в 1787 году. И. Г. Карамазов получил известность в качестве автора учебного руководства по фортификации. По этим учебникам будет изучать военное дело кадет Алексей Аракчеев.

Для проверки знаний, получаемых кадетами в процессе обучения, план учреждения Артиллерийского и Инженерного шляхетского корпуса предусматривал проведение экзаменов: «Надлежит прилежно смотреть, чтоб в науках не происходила какая слабость и чрез то бы высочайшей Ея Императорскаго Величества интерес напрасно не тратился, но паче бы учащееся юношество от времени до времени желаемые успехи в науках получали; чего ради должно быть ежегодно при корпусе экзамину на таком основании, чтоб каждой кадет в науках штаб-офицерами, которые от генерал-фельдцейгмейстера будут к тому назначены, в присутствии артиллерийскаго и инженернаго генералитета был эксаминован, и оные экзамины за подписанием членов представлять к генерал-фельдцейгмейстеру; по чему он тех, которые в науках отменными себя окажут, в ундер-офицеры при корпусе или к выпуску в офицеры назначивает, а тех, которые к наукам были нерачительны или слабое имеют понятие, чтоб не издерживать на них содержание напрасно кошта, определяет в артиллерию и инженерной корпус в ундер-офицеры или рядовые по разсмотрению».

В 1775 году при Артиллерийском и Инженерном шляхетском корпусе была учреждена так называемая «Греческая гимназия». Она предназначалась для обучения военному делу проживавших в России детей иностранцев — выходцев из православных стран. Это были в основном греки, отсюда и название гимназии (с 1792 года она стала именоваться «Корпусом чужестранных единоверцев»). В конце 1796 года указанная гимназия была закрыта вступившим на престол Павлом I.

Фактическое открытие учрежденного 25 октября 1762 года Артиллерийского и Инженерного шляхетского корпуса произошло только в 1763 году после того, как был сформирован преподавательский состав. Первым его директором стал инженер-подполковник М. И. Мордвинов, возглавлявший прежде Соединенную Артиллерийскую и Инженерную школу.

В своих распоряжениях по корпусу он требовал от преподавателей прибегать к наказаниям учеников только в крайних случаях. Каждый преподаватель должен был, по словам директора, «внушать кадетам правила амбиции и вселять в них охоту к занятиям науками».

Намерения Мордвинова были хорошие, однако в силу то ли собственной бесхарактерности, то ли простой лени он мало заботился о том, чтобы его распоряжения выполнялись. По воспоминаниям учившихся в Артиллерийском и Инженерном шляхетском корпусе, там «секли за все и про все — секли и часто, и больно, а за тычками никто не гонялся». Алексей Аракчеев признавался впоследствии, что преподаватели корпуса воспитывали кадетов «в страхе Божием и в страхе розог». Розги, как замечал В. Ф. Ратч, «чрезвычайно упрощали весь процесс воспитания и заботы воспитателей, к тому же вели прямо к цели. Розги неряху превращали в опрятного, угомоняли резвого, прививали лентяю жажду к учению, без требования ни разумного надзора, ни трудов к развитию в юношестве других понятий и даже без требований особых качеств и от самих воспитателей».

Практика телесных наказаний воспитанников столь прочно укоренилась в корпусе, что с нею долгое время был вынужден мириться и преемник М. И. Мордвинова на посту директора генерал П. И. Мелиссино, человек, в отличие от Мордвинова, блестяще образованный, просвещенный. Только через десять с лишним лет после своего вступления на директорский пост — 3 мая 1793 года — Мелиссино осмелился запретить телесные наказания. Алексея Аракчеева к тому времени в корпусе уже не было.

Директор Артиллерийского и Инженерного шляхетского кадетского корпуса генерал М. И. Мордвинов умер 5 октября 1782 года. Затрудняясь в выборе его преемника, императрица Екатерина II обратилась к князю Потемкину с просьбой помочь ей подобрать в директора корпуса такого человека, который бы хорошо знал артиллерийскую службу, имел опыт управления артиллерией в бою и мог бы преобразовать систему обучения будущих артиллерийских офицеров так, чтобы она соответствовала новой практике. Григорий Потемкин рекомендовал императрице генерала П. И. Мелиссино. Побеседовав с ним, Екатерина II убедилась в том, что это именно тот человек, который ей нужен. Однако официальное назначение Мелиссино на должность директора корпуса состоялось не сразу. Некоторое время Петру Ивановичу пришлось побыть временно исполняющим обязанности директора. Только 22 февраля 1783 года состоялось высочайшее утверждение его на указанный пост.

Здесь и таилась одна из причин, по которой затянулось решение о зачислении Алексея Аракчеева в кадеты. Аракчеевы прибыли в Петербург в январе 1783 года, то есть тогда, когда прежний директор умер, а новый еще не был официально утвержден в должности.

***

В судьбе кадета Аракчеева директор корпуса П. И. Мелиссино сыграл немалую роль, а посему расскажем о нем подробнее.

Петр Иванович Мелиссино происходил из известного греческого рода, история которого прослеживается по сохранившимся документам с конца VII века. В начале XVIII столетия представитель одной из многочисленных семей рода Мелиссино, жившей на острове Кефаллиния (Кефаллонья) — самом большом из островов Ионического моря, переселился в Россию. Его звали Иоанн, и был он по профессии лекарем. В 1712 году Иоанн Афанасьевич Мелиссино женился на дочери одного из приближенных Петра I. В течение многих лет он успешно практиковал при царском дворе и к концу правления императрицы Анны Иоанновны стал ее личным врачом, а с 1741 года — личным лекарем императрицы Елизаветы Петровны. Умер Иоанн Афанасьевич в 1758 году.

В 1718 году у лекаря И. А. Мелиссино родился сын Иван. В 1739 году Иван Иванович Мелиссино окончил Корпус кадетов шляхетских. Но карьеру ему удалось сделать на гражданском поприще. В 1757 году он был назначен императрицей Елизаветой директором Московского университета. В 1763–1768 годах исполнял должность обер-прокурора Святейшего синода. В 1771 году И. И. Мелиссино станет тайным советником, а в 1783 году — членом Российской академии наук. С 1771 года и до самой своей смерти, которая последует в 1795 году, он будет куратором Московского университета.

Петр Иванович Мелиссино был младшим братом Ивана Ивановича Мелиссино. Он родился в 1726 (по другим данным в 1724) году. В 1740 году его определили учиться в Корпус кадетов шляхетских. В 1750 году, завершив курс обучения в корпусе, Петр Мелиссино получил чин подпоручика и назначение на довольно необычную службу. Молодой офицер был оставлен при корпусе для организации разнообразных увеселений — устройства фейерверков, иллюминаций, постановки спектаклей. Красивый наружностью, деятельный характером, веселый и остроумный, Петр Мелиссино прекрасно справлялся с этими несвойственными военному человеку обязанностями. Созданная им при Сухопутном кадетском корпусе театральная труппа ставила спектакли, которые с удовольствием посещали самые знатные особы. В их числе были и тогдашняя императрица Елизавета Петровна, и великая княгиня Екатерина Алексеевна — будущая Екатерина II.

Что же касается организации фейерверков, то здесь Ме-лиссино достиг непревзойденного во всей России мастерства. В 1759 году он покинул Сухопутный корпус и перешел на службу в артиллерию. Не занимаясь ничем, кроме устройства фейерверков, Петр Иванович тем не менее сумел сделать себе карьеру. Начав службу в артиллерии в чине капитана, мастер фейерверков через пять лет был уже полковником.

Петр Иванович был женат на Марии Дмитриевне Кацаревой и от этого брака в 1759 году (по другим данным — в 1761-м) у него родился сын Алексей. Его жизнь, как и судьба его отца, оказалась связанной с армией[61].

В 1769 году началась война России с Турцией, и полковник П. И. Мелиссино отправился в район боевых действий в составе корпуса князя Голицына. Участвуя в сражениях при Хотине, Ларге, Кагуле, Силистрии, он показал себя храбрым и умелым командиром, за что был удостоен наград и произведен в генерал-майоры.

Командование артиллерией в условиях войны позволило Мелиссино приобрести необходимый практический опыт. Умный, образованный и храбрый генерал выдвинулся на первое место среди русских артиллеристов. Кроме того, во время турецкой войны Петр Мелиссино сумел сойтись с фаворитом императрицы Екатерины II Григорием Потемкиным. Это обстоятельство, как мы уже знаем, сыграло важную роль в его дальнейшей судьбе.

***

Назначение П. И. Мелиссино на пост директора Артиллерийского Инженерного корпуса ознаменовало собой начало нового этапа в его истории. Петр Иванович энергично взялся за преобразование данного учебного заведения.

Прежде всего он добился расширения приема в кадеты. Если в 1783 году, когда Алексей Аракчеев поступал в корпус, здесь обучались 105 юношей, то в следующем 1784 году число кадетов достигло уже 393 человек. Преобразования коснулись и программы обучения. П. И. Мелиссино добавил к дисциплинам, преподававшимся ранее, тактику и верховую езду. Вместе с тем по инициативе нового директора корпуса был увеличен объем преподавания ряда старых предметов. Интенсивнее стали изучаться иностранные языки: на них было даже переведено преподавание некоторых специальных дисциплин в выпускных классах.

П. И. Мелиссино ввел изменения и в организацию обучения. Кадетов распределили по трем возрастам, а курс обучения был разделен на классы. Для первого и второго возраста было выделено по два класса, для третьего — три.

В первом и втором возрасте кадеты должны были обучаться русскому, немецкому и французскому языкам, арифметике и геометрии, основам истории и географии. Кроме того, им преподавали катехизис, рисование, фехтование и танцы.

В первом классе третьего возраста воспитанникам продолжали преподавать русский язык, совершенствуя их умение «на письме изображать свои мысли». Они должны были, как и прежде, посещать занятия рисованием, фехтованием и танцами, обучаться верховой езде. Им надлежало изучать Закон Божий, совершенствовать свои познания в области геометрии и тригонометрии, истории и географии, как российской, так и иностранной. Вместе с тем на этой ступени обучения кадетам начинали преподавать предметы, непосредственно связанные с их будущей специальностью, — механику и гидравлику, гражданскую архитектуру и фортификацию, а также артиллерию.

Во втором классе третьего возраста кадетов учили писать хорошим стилем, продолжали обучать рисованию, фехтованию, верховой езде и танцам. Им преподавали алгебру, новую историю и статистику — главным образом ту, которая относилась к России. Продолжалось изучение механики, гидравлики, фортификации, артиллерии.

В третьем — выпускном — классе третьего возраста кадетов обучали составлению различных служебных документов, ведению штабной переписки. Они изучали физику и натуральную историю, получали более глубокие знания по гражданской архитектуре и фортификации, артиллерии и тактике.

Культивировавшаяся в Артиллерийском и Инженерном шляхетском корпусе система воспитания была направлена на привитие будущим офицерам чувства чести и достоинства. Этой цели служила детально разработанная при директоре П. И. Мелиссино система поощрений успешно учившихся и отличавшихся достойным поведением кадетов. Кадеты, показавшие отличные знания на экзаменах, награждались в присутствии всего личного состава корпуса серебряными медалями с надписью «За прилежность и благонравие» или ценными подарками. Эти награды учитывались затем при распределении выпускников на должности в войска. Кадеты, получавшие награды за успехи в учебе и доброе поведение, приобретали одновременно и весомые привилегии — они могли, например, приходить в кабинеты руководителей корпуса без специального вызова, имели право обращаться со своими просьбами или вопросами непосредственно к директору корпуса, им дозволялось уходить в увольнение без разрешения командиров. Назначения на существовавшие в корпусе должности унтер-офицеров могли получить только такие прилежные и потому привилегированные кадеты. Воспитанники корпуса, не заслужившие своей учебой и поведением таких привилегий, обязаны были приветствовать отмеченных наградами за прилежность в учебе и достойное поведение кадетов по правилам приветствия проходящих мимо офицеров, то есть снимать перед ними свои головные уборы, вытягиваясь при этом в струнку.

Кадетов, которые не желали утруждать себя изучением преподававшихся в корпусе наук или показывали на экзаменах свою неспособность их усвоить, директор П. И. Мелиссино не желал держать в корпусе. Он считал их исключение из состава учащихся полезным для учебного процесса. Сам он писал об этом следующее: «Чтобы избавить корпус от тягостного принуждения держать несколько лет таких питомцев, которые не в состоянии с честью достигнуть до желаемого конца, то в его воле тупых и к учению неспособных отсылать обратно, а тех, которые по худому своему поведению не подают никакой надежды к исправлению, в наказание выключать из корпуса унтер-офицерами и рядовыми, а их места занимать другими питомцами; и так при конце течения второго возраста прилежно должно наблюдать, чтоб таковых, которые все попечения учителей сделали бесполезными, в третий возраст не вводить. Один подобный сему пример сделает гораздо больше действия, нежели тысяча исправлений, и послужит доказательством, что корпус не с тем учрежден, чтоб леность и незнание покровительствовать, и что милосердная монархиня не желает изливать своих щедрот на тех, которые показали себя оных недостойными».

К преподавателям корпуса генерал П. И. Мелиссино предъявлял не менее строгие требования. Он полагал, что на преподавательские должности в корпусе необходимо подбирать таких людей, которые помимо глубоких знаний в области преподаваемых ими наук обладают и соответствующими внешностью и поведением, то есть не имеют физических дефектов, неприличных манер и других подобных недостатков, способных вызывать смех у воспитанников. Если кадеты будут смеяться над преподавателем, считал Мелиссино, у них не возникнет уважения к преподаваемой им науке.

***

Среди екатерининских вельмож и знатных гостей Петербурга правилом хорошего тона почиталось посетить Артиллерийский и Инженерный корпус хотя бы однажды. В марте 1792 года наведался сюда знаменитый Державин. Впечатления от посещения кадетов он вынес самые отрадные, о чем можно судить по нижеследующему письму поэта-вельможи к директору корпуса П. И. Мелиссино: «Поистине я почти не видал никогда толь приятного позорища (зрелища. — В. Т.) для сердца и разума, и особенно любя отечество, Вы ему приуготовляете достойнейших сынов для споспешествования к его благоденствию и для его защиты. Я, кажется, видел и Спарту, и Афины. У меня и теперь в голове порядок везде предуготовленный, исполнение везде с пристойностью и расторопностью; хотя и недостойный ценитель дел похвалы достойных, и не мое это дело, однако от чистого сердца справедливость непременным образом должна везде наружу изливаться. Я ничего не могу другого говорить, как превозносить вас, сотрудников ваших и самое толь любимое вами управляемое юношество, на которое и благоволение монаршее, и ваше попечение не тщетно простираются. Это такой рассадник, на который не даром падают семена». Безусловно, приведенный отзыв Державина о кадетском корпусе написан более восторженным сердцем, нежели реалистичным разумом, но некоторые его метафорические оценки господствовавших здесь порядков вполне оправданны.

Если «Афинами» в духовной атмосфере Артиллерийского и Инженерного корпуса разве что слегка веяло, то уж «Спартой», можно сказать, вовсю сквозило! Молодые люди, поступившие в корпус на учебу, действительно получали здесь воспитание почти в спартанском духе.

Многочисленные занятия и бесконечные физические упражнения, зубрежка текстов и отработка навыков владения оружием, разучивание строевых приемов и назидательные беседы наставников — все это практически не оставляло кадетам свободного времени. Добавим к этому строгость бытовых порядков, за малейшее отклонение от которых следовали наказания, грубое обращение педагогов с обучаемыми, всеобъемлющий надзор за поведением воспитанников, жестокости, совершаемые самими кадетами в отношениях друг с другом, и станет ясно, что жизнь подростков в кадетском корпусе была для каждого из них нелегким испытанием.

Особенно тяжело приходилось детям бедных провинциальных дворян, не имевшим в столице ни покровителей, ни родственников и не получавшим из дому ни денег, ни посылок с продуктами. В корпусе существовал обычай регулярных подношений преподавателям и угощений своих товарищей присылаемыми из дому деликатесами и сладостями. Нетрудно себе представить, как должны были относиться кадеты и преподаватели к зачисленному в корпус мальчику-подростку, с одной стороны, совершенно беззащитному, а с другой — не имевшему никакой возможности соблюсти обычай подношений-угощений.

Пребывание Алексея Аракчеева в кадетском корпусе стало школой прежде всего для его характера, причем школой жестокой, немилосердной. Ему очень пригодились здесь воспитание, полученное в родительском доме, привитые матерью трудолюбие и приверженность к порядку, но не в меньшей степени — и дарованные ему природой умственные способности, впервые явно проявившиеся именно во время его учебы.

Десятилетия спустя граф Аракчеев будет рассказывать о том, как тяжко приходилось ему в кадетском корпусе, как ненавидим был он своими товарищами за мрачный и уединенный характер, как издевались они над ним — буквально дня не проходило, чтобы его не били и чтобы не орошал он слезами бедной своей подушки. Многое в рассказах этих подтверждается либо документами, либо воспоминаниями других людей.

Генерал И. Т. Радожицкий оставил после себя записки, где запечатлел разговор с неким генералом Д., воспитывавшимся в Артиллерийском и Инженерном корпусе в одно время с Алексеем Аракчеевым и даже проживавшим с ним в одной каморке. Этот Д. сообщил Радожицкому, что кадеты не любили Аракчеева и часто дрались с ним и били его.

С самой встречи с братьями-кадетами Корсаковыми Алексей мечтал надеть такой же красный мундир, какой носили они. И вот когда он наконец дождался исполнения своей мечты, ротный каптенармус не дал ему заветного мундира. А поскольку задобрить зловредного кадета-начальника бедному деревенскому дворянчику было нечем, он целых полгода проходил в предельно изношенном мундире, едва закрывавшем ему локти и колени, в то время как однокашники щеголяли в новеньких мундирах. Естественно, что при этом они вовсю потешались над «замухрышкой» Аракчеевым.

Не знали, не догадывались беспечные издеватели и насмешники, что из мучеников выходят жестокие мучители, что нет горчей обид, чем те, что испытаны в отрочестве, что нет мести злее и неугасимее, нежели месть за обиды отрочества.

Брат матери Н. И. Греча — Александр Яковлевич Фрей-гольд (1767 года рождения) — учился с Алексеем Аракчеевым в одном кадетском корпусе, но в более старшем классе. Николай Иванович впоследствии отмечал в своих записках, что Александр был в корпусе «большим шалуном и особенно преследовал кадета Аракчеева, который надоедал всем и каждому». По его словам, исполнителем приговоров кадетского суда над Алексеем был Костенецкий Василий Григорьевич, известный своею физическою силою и разными впоследствии причудами». Пройдет менее двух десятилетий — и офицеру-артиллеристу Костенецкому придется служить под началом генерала Аракчеева.

Добрые отношения с товарищами у Алексея Аракчеева так и не сложились до самого окончания учебы в кадетском корпусе. (Как же будут жалеть они спустя всего несколько лет, что не сумели разглядеть в мрачном, одиноком, открытом для насмешек бедном дворянчике будущего могущественного сановника, фаворита императоров!) Но преподаватели и офицеры-воспитатели сумели оценить его. С первых дней пребывания в корпусе Алексей выделялся среди кадетов своей исполнительностью и усердием в учебе. «Он отличался от всех строгим поведением и прилежанием к наукам», — вспоминал про Аракчеева через много лет один из бывших его сотоварищей.

Особенно легко давались Алексею математика и артиллерийское дело. Но и в других предметах были у него очевидные успехи. За сравнительно короткое время подросток, всю свою предыдущую жизнь проживший в деревне, научился свободно говорить и читать на французском языке. Правда, произношение все же выдавало его деревенское прошлое. Позднее он научится сносно владеть и немецким языком.

Успехи кадета Аракчеева в усвоении преподававшихся в корпусе наук были столь впечатляющи, что он досрочно — уже через семь месяцев после начала учебы — был переведен в более высокий класс. 9 февраля 1784 года его произвели в капралы. 21 апреля того же года он получил звание фурьера, а через пять месяцев, 27 сентября, стал сержантом. В августе 1786 года за успехи в учебе Алексей Аракчеев был награжден серебряной, позолоченной медалью, которая носилась в петлице на позолоченной цепочке.

Не имея возможности задобрить офицеров-воспитателей подарками, Алексей сумел завоевать их благорасположение усердием в учебе, безропотным послушанием и редкой исполнительностью. Дело дошло до того, что кадету Аракчееву стали поручать следить за порядком в корпусе, контролировать то, как другие кадеты вытверживают уроки, и даже проводить дополнительные занятия с нерадивыми учениками. Офицеры-воспитатели проживали тогда вместе с кадетами и, конечно, строго отвечали перед начальством за плохую учебу своих воспитанников, за разные их проделки, в особенности за порчу ими стен, мебели, одежды. Строгий надзиратель и настойчивый репетитор из среды самих кадетов был для офицеров в этих условиях сущей находкой. Оттого и не скупились они на похвалы ему и при каждом случае старались как-то его поощрить.

А товарищей Алексея эти сыпавшиеся на него со стороны преподавателей похвалы и поощрения только раздражали и злили. Но еще более досаждал кадетам Аракчеев своей требовательностью на занятиях, которые проводил с ними. «Избалованные нерадением своих наставников, не привыкшие к серьезным занятиям кадеты ненавидели этого человека, который первый потребовал от них добросовестного труда и оказывался немилосердным к лени и праздности», — рассказывал о пребывании Аракчеева в кадетском корпусе В. А. Сухово-Кобылин, отец знаменитого русского писателя А. В. Сухово-Кобылина. Василий Александрович начинал свою службу в гвардейском артиллерийском батальоне, а в 1803 году был переведен в полевую артиллерию. Он был лет на десять моложе Аракчеева и не учился с ним в кадетском корпусе, но знал и его самого, и многих его сотоварищей по учебе.

Справедливости ради надо сказать, что и сам кадет Аракчеев, оказавшись у офицеров в фаворе, стал пользоваться этим своим положением для отмщения обид. И, как нередко это бывает, в мести своей причинял зло чаще не прямым своим обидчикам, а всем, кому мог. Упоминавшийся уже нами однокашник Аракчеева генерал Д. свой рассказ о том, как били кадеты будущего генерала, закончил замечанием, что тот «со всеми обходился неприязненно, и когда его сделали старшим, то он сам, в свою очередь, стал бить всех». Другой современник Аракчеева, также близко знавший его по кадетскому корпусу, отзывался о нем еще резче: «Аракчеев был сержантом в корпусе и отличался как своими успехами в науках, так в особенности своею ретивостью ко всем военным порядкам. Действительно, он замечателен своими способностями, познаниями и усердием; но он нестерпимого зверства, которое он уже выказывал над кадетами».

Однажды дело дошло до того, что на Аракчеева было совершено настоящее покушение. В классную комнату, в которой Алексей проводил занятия с нерадивыми учениками, необходимо было подниматься по узкой лестнице. Этим обстоятельством и решили воспользоваться те, кому он слишком досаждал своей требовательностью. Подняли на огороженную решеткой площадку перед входом в класс тяжелый камень, и как только внизу на лестнице показался Аракчеев, сбросили камень ему на голову. Алексея ждала неминуемая гибель, но в то мгновение, когда камень только отделился от площадки, он сделал шаг назад, чтобы поднять платок, который нечаянно уронил на пол, вынимая из кармана. Удар камня пришелся на ступеньку впереди него.

Чем более враждебными становились взаимоотношения Алексея Аракчеева со своими товарищами-кадетами, тем теснее сближался он с преподавателями и начальством. П. И. Мелиссино на какое-то время, вероятно, забыл того странного мальчика, который в первую половину 1783 года каждое утро на протяжении целых шести месяцев топтался вместе со своим отцом на его директорской лестнице. Во всяком случае, в первое время пребывания Алексея в корпусе он не проявлял к нему никакого интереса. Лишь года два спустя, встретив его на прогулке в корпусном саду в мундире унтер-офицера, Петр Иванович взглянул на него с любопытством и, не сдержав удивления, выдохнул: «Как скоро!»

С этого момента директор корпуса уже не упускал Алексея из виду. Благорасположение его к способному кадету крепло. Об отношениях, которые сложились между ними, свидетельствует письмо Мелиссино к Аракчееву от 4 апреля 1787 года. «Искреннейшее и чистейшее удовольствие, без сомнения, ощущает нежный отец, видя процветающих детей своих, — обращался Петр Иванович к Алексею. — Так как я питаю к вам чувства отца, то я вне себя от восхищения, любезный друг мой, что могу оказать оныя на деле. Последний экзамен и отношения офицеров ваших оправдывают те надежды, кои я имел о вас. Я видел, что вы всегда были заняты тою целию, которой вы должны достичь, и что употребили всевозможные старания, дабы к оной приблизиться. Заметил также, что, чувствуя всю важность того благородного звания, призывающего вас на поле славы, вы так проникли в чувства чести и покорности, коих оно требует от вас, что познакомились с науками, ему необходимыми… В знак моего одобрения и той выгодной мысли, которую я имею о вас, я открою вам, любезный друг мой, открою вещь неоцененную, потеря коей невозвратна. Она состоит в употреблении вашего времени. С сегодняшнего дня вы властны посещать классы или заниматься у себя, — вы сами себе составите план наук и будете одной совести вашей отдавать в оном отчет. Вы чувствуете всю важность сего отличия и сей свободы, кою я вам доставлю: для многих других сие бы послужило смертельным ядом, которое бы отняло всю деятельность; для вас же сие послужит новым поощрением и доброе мое мнение о вас скоро совершенно оправдается. Итак, продолжайте, любезный друг мой, продолжайте идти по стезям наук и чести, обдумайте все то, что некогда отечество может потребовать от вас, и все, что ожидают от вас наставники и начальники ваши».

Летом 1787 года завершался четвертый и последний год пребывания Алексея Аракчеева в Артиллерийском и Инженерном корпусе. Он должен был решить для себя вопрос о том, по какой военной стезе идти ему далее — по артиллерийской или инженерной. Где-то зимой или весной указанного года Алексей обратился к своему отцу со следующим письмом[62]:

«Дражайшей Родитель и Милостивый Государь батюшка Андрей Андреевич.