...В храме и вокруг него толпятся ремесленники, _-смерды. Обычные, как и всюду на Руси, люди в «овчих шерьстех» — сермягах, высоко по талии перехваченных поясом с лировидной пряжкой, а на поясе в кожаных чехлах висит все, что должно быть под рукой (карманов еще не было) — и кошелек, и нож, и гребешок... Новгородцы, говорят, великие мастаки в обработке дерева, применяют его чуть не 30 пород, да еще привозят — кедр, пихту, тисе... Гребешки всегда у них самшитовые, как ложки и ковши кленовые, бочки дубовые...

Кончилось крестоцелование. Благословил владыка князя. Можно ему возвращаться на Ярославово дворище — судить, да рядить.

Расположенный близ Волхова ансамбль Ярославова двора — архитектурный центр Торговой стороны. Главное в нем — пятикупольный храм Николы времен Мономаха. Издали видна его свинцовая кровля.

Только здесь Александр впервые понял, как трудно быть новгородским князем. Совсем иная жизнь, чем в тихом, прекрасном Переяславле. Юному суздальцу думалось — разве можно ставить на вече в один ряд благородного князя и какого-то там Твердилу или Михалку, пусть и богатого, но все же мужика. А вот, выходит, можно. И новгородское войско в поход ведет не сам князь, а посадник или тысяцкий. Хорошо, если это свои люди, а если сторонники Чернигова? Тогда на войско нечего и рассчитывать. На деньгах новгородских изображен не князь, а София — ангел мудрости. И печати тут у всех свои — и у князя, и у посадника, и у тысяцкого.

София, как и все необычное, привлекала внимание Александра, и он нередко заходил в этот храм. Пол в Софии мозаичный. Роспись XII века и вверху огромное по-грудное изображение Вседержителя. О нем, оказывается, своя легенда. Еще в середине XI века, при Ярославе Мудром и владыке Луке, в Новгород «приведоша иконных писцов из Царяграда и начаша подписывати во главе» в куполе. Иконописцы тогда написали Спаса с благословляющей рукой, но поутру будто бы нашли ее сжатой. По велению Луки написали снова, и опять оказалась она сжатой. Так тщетно писали три дня. Наконец на четвертый от образа Спаса раздался глас: «Писари, писари, о писари! Не пишите мя благословляющею рукою, напишите мя сжатою рукою, яз бо в сей руке моей сей великий Новград держу; а когда сия рука моя распространится, тогда будет граду сему скончание». Практичные новгородцы измерили и Спаса: в летописце значится: «носу длина — пол 4 пяди», «очи — пол 2 пяди», подпись «Иисус Христос» — по 14 пядей, «а рука сжатая вверх 6 пядей». В Суздале такого бы не допустили.

В простенках храма между окнами центрального барабана изображения восьми пророков, эпически спокойных среди шума и гама Новгорода. На стенах южного притвора — Константин и с осуждающим взглядом Елена. Много больших икон — апостолы Петр, Павел... А внизу пестрят надписи, нацарапанные на стенах, вроде: «Якиме стоя усне, а лба о камень не ростепе», да и другие по-хлестче. Каждый год затирают и епитимьей карают тех, кто вырезает их, но без успеха — грамотных теперь много.

.. Шли дни, и Александр постепенно присматривался к Новгороду. Со своим наставником он проходил по улицам боярской столицы как по страницам ее истории.

София — центр древнего Детинца — округлого городища, обнесенного греблей — земляным укреплением. Два конца широкого пятнадцатиметрового земляного вала пятиметровой высоты дугой упирались в реку. Толщина стен Детинца — 1/2 метра, а изнутри — глубокие арки. Название Детинца от слова «дети» — дружинники, но скоро уже сто лет, как бояре выжили их с князем ян Городище, а здесь господствует Владычный двор; он застроен церковными, парадными, жилыми и хозяйственными зданиями. «Где святая София, там и Новгород» — так повелось. И верховодят тут владычные слуги, да паробки посадничьи, и мостят Пискуплю (Епископскую) улицу владычные бедняки — изгои, и рядит новгородские полки тысяцкий. А отец на Городище, сбоку припека.

Вытеснив князей, владыки сильно укрепили Детинец стенами и башнями., Через одну — Пречистенскую — путь вел к реке на Большой мост; неподалеку высилась Борисоглебская башня по имени храма Бориса и Глеба, выстроенного богатым гостем — самим Садко Сытнычем в 1167 году.

Садко, как повествовала местная былина, поставив в заклад свою голову против богатых лавок шестерых купцов новгородских, вытащил из озера Ильмень златоперых рыб. Так он стал богатейшим купцом и даже однажды под залог в 30 тысяч гривен пытался скупить все товары новгородские, да только не смог и понял, что «побогатее» его «славный Новгород». С другого края от Пречистенской Водяные ворота вели к реке. Под Спасской башней проезжали из древней мощеной Пискупли в Людин конец. Дальше — Глухая башня и другие. Между ними тайники с колодцами, ведущими за предел Детинца.

В Новгороде, как и вообще принято на Руси, Детинец не отделен от города. Он — внутреннее укрепление, не больше, и даже главный вход в него вел через окольный город. Это не обособленный замок, а укрепленный центр — и административный, и церковный, и жилой.

...«А вы, братия, в посадниках и в князьях вольны». Это крылатые слова, произнесенные лет десять назад на вече не кем-нибудь, а суздальским другом посадником Твердиславом. Вот и правят Новгородом триста золотых поясов — богатейших бояр и купцов, но так ловко, что все делается именем веча, черных людей.

Александр знал, что Новгород не единственный вольный город и на Руси, и в Европе, и на Балтийском и Средиземноморском прибрежье. Но нет равного ему по обширности владений. Весь север Руси, от Финского залива до Уральских гор, — все это Господин Великий Новгород.

Новгородская земля граничила с Владимиро-Суздаль-ским княжеством на юго-востоке, со Смоленским — на юге и Полоцким — на юго-западе. Обретя самостоятельность, новгородские бояре удержали за собой земли соседних народов. В этих землях стояли русские крепости, в которые свозили дань из сельской округи.

На Волхове такой крепостью была Ладога. Она защищала торговые пути от нападений с севера и служила опорным пунктом освоения Карелии, где возник город Олонец; на западе находился основанный еще Ярославом Мудрым Юрьев — центр новгородской власти в эстонских (чудских, как называли их на Руси) и латвийских землях. И вот немцы теперь переименовали его в Дерпт. Крупными городами Новгородской земли были Торжок, Великие Луки, Старая Руса, Городец.

По берегам Невы и Финского залива новгородские бояре собирали дань с ижорян и вожан, а на севере управляли Карелией. Ежегодная дань поступала с земли еми — финнов и севернее, с земли саамов, вплоть до границ Норвегии. Далеко на севере, по Терскому берегу — Кольскому полуострову Белого моря, Заволочью, Зауралью, тянулись новгородские владения. Отовсюду стекалась в Новгород дань — мед, воск, меха, связанные в «круглые бунты» на кольцах из прутьев, серебро, драгоценный моржовый клык, рыба.

Великий Новгород, один из древнейших русских городов, стоит в центре водных путей, связывавших Русь через моря Балтийское, Черное и Каспийское с другими странами. Волховом — Ладожским озером — Невой по Балтийскому морю новгородские купцы плыли в Швецию и мимо Вюсби (известной гавани на острове Готланд) в другие страны Европы — Польское поморье, Германию, Данию, вплоть до Англии и Италии.

Вел из Новгорода на запад и торговый путь по суше — через Юрьев к Двине и далее к Неману и Висле — в Пруссию. По реке Ловать, пробираясь волоком на Днепр, направлялись новгородские суда в Черное море, заходили в киевское Олешье, в устье Днепра, Белгород и Галич — на Днестре, Малый Галич — на Дунае и шли морем далее, вдоль болгарских берегов в Константинополь, где до разорения крестоносцами был русский квартал — жили купцы, стояла церковь святого Георгия. По рекам Мета и Тверца плыли новгородские купцы к Волге, а по ней через Низ или Понизье — как называли они владения владимиро-суздальских князей — в Каспийское море. На Каспийском побережье они торговали с купцами Средней Азии — Самарканда, Бухары, а также арабского Востока.

Таков Новгород. Ни Любек, ни Бремен не идут с ним в сравнение, ни даже Венеция и Генуя, владения которых велики, но лоскутны.

Не диво, что Новгород — вольный город и тирании не терпит. Править в нем нелегко, силой его не согнешь. Андрей Боголюбский пробовал и «добром и лихом», пришел было чуть ли не со всей. Русью, но три дня воевал, а на четвертый был бит. День победы над ним новгородцы доныне отмечают как праздник. О Липицкой битве и вспоминать не хочется. Один срам. Отец оттуда едва голову унес.

...Княжичам сопутствовал равномерный ритм городской стены, с чередующимися башнями, воротами, кое-где с церквами над ними. Каменные декоративные кресты на стене, маковицы церквей — все это сурово, живописно, неприступно. За укреплениями жило более 40 тысяч горожан, да еще монастыри, да пригороды... В Новгороде и вокруг него был 21 мужской и женский монастырь — втрое больше, чем во Владимире, а в отчем Переяслав-ле — всего один. Есть среди них такие, что известны и в Суздальской земле, например Хутынский, из него вышло немало видных деятелей аристократического монашества, в том числе Добрыня Ядрейкович, автор «Повести о падении Константинополя».

Федор Данилович не уставал повторять своим княжичам: надо знать город, чтобы удержать его зыбкий стол. Стена-то вокруг одна, да не ею держится единство Господина Великого Новгорода.

Говорят, что на Великом мосту прежде сталкивались только жители противолежащих сторон.

Теперь не так: расположенный на Софийской стороне Наревский конец с его аристократической Прусской улицей нередко поддерживает Торговую, и межи разделяют уже не стороны города, а проходят по частоколам усадеб одной и той же улицы. Новгород не так уж твердо спаян — есть в нем как бы изолированные поселки: на Софийской стороне между Людиным и Наревским концами лежит малонаселенное Загородье, лишь окаймленное Прусской и Чудинцевой улицами, между собой почти не соединенными; да и на Торговой стороне концы Словенский и Плотницкий тоже разделены.

Все эти внутренние швы должен различать княжич и уметь использовать. Конечно, если задумает здесь усидеть. Ведь не только стены города замкнуты для суздальских дружин, но тут даже календарь свой, не как у людей: в Суздалыцине год считали и праздновали с 1 сентября, а в Новгороде с 1 марта. Здесь люди как будто и жили быстрее.

Все дома смотрели на Александра — богатые отсвечивали стеклом и слюдой, бедные — тускло мерцали окошками, затянутыми рыбьим пузырем. К богатым подается вода по отводным трубам из деревянных долбленых колод, длиной до восьми метров, бедные — тянутся к колодцам и реке. Богатые дворы мощены, скот — в открытых загонах, бедные — тонут в грязи. У богатых — сады и цветут ирисы. Дома новгородцев в большинстве деревянные, двухэтажные, украшенные резьбой. Улицы вымощены плотно скрепленными толстыми плахами. Самодовольные новгородцы говорят, что плах этих под землей не один слой, а больше десятка, что улицу Великую начали мостить еще при великой княгине Ольге в 953 году, когда ни Владимира, ни Ростова и в помине не было.

Вечевая площадь испокон веку мостилась коровьими челюстями с обрубленными выступами. Никто не знал почему, но обычай жил. Улицы полны шумного народа — кругом ремесленный и торговый люд, озорной и деловой, город Садко Сытныча и Василия Буслаева. Смерды, как и на Суздалыцине, в короткополых, выше колен, кафтанах и в матерчатых, закругленных шапках, со светлыми косыми отворотами; правда, здесь они не в лаптях, а в кожаных мягких поршнях, без каблуков. У многих в ухе серьга. На женщинах стеклянные бусы, витые и пластинчатые браслеты.

Княжич, осматривающий город под надзором дядьки-кормильца Федора Даниловича, для них не в диковину: князей тут и княжичей меняют как рукавицы. Это город кузнецов, плотников, ювелиров, сапожников. С кем они — тому править трудно, но воевать легко. На торгу полно стальных и железных товаров — от кос до панцирей, от сверл до кольчуг, от напильников до мечей... Тут продают и затейливые механизмы: воздуходувные мехи, ручные мельницы, весы, токарные и ткацкие станки, а также блоки, ролики, подшипники, оси, валы... В особом ряду торгуют смолой, дегтем, углем, золой, поташом, красками, серой, селитрой, железным купоросом... Лежат навалом глиняные горшки, и плошки, и рукомойники с причудливыми носиками... Пестреют тонкие резные поделки из кости — шахматы, шашки, печатки, игрушки... На пустырях сверстники Александра гоняют кожаный, туго набитый шерстью или мохом мяч.

...Посетили княжичи и главные монастыри.

Монастыри в Новгороде — немалая сила. Глава черного монастырского духовенства — новгородский архимандрит был членом боярского совета, господы, ежегодно переизбирался вечем, а жил в Юрьевском монастыре, окруженном маленькими, но увесистыми однокупольными церквушками, похожими на каменные избы. Они десятками разбросаны по всему городу — епископские, боярские, купеческие, уличанские, не говоря уже об обыден-ских — возведенных об одном дне, чтобы унять поветрие, прекратить засуху — ведь «хлеб не земля родит, а небо» — все от. бога. Славны эти церквушки искусством живописи, но как все это далеко от привычных Александру торжественных суздальских храмов. Пять монастырей стояли во главе духовенства городских концов. С ними надо ладить: они воздействуют на мнение народное, от которого здесь многое зависит.

У всех монастырей и церквей свои почитаемые святые, свои росписи, o свои истории. Иногда эти предания весьма удивительны. К примеру, как возник Антониев монастырь. Если верить его клирикам, однажды новгородцы увидели на безлюдном берегу Волхова человека, молившегося на камне. Когда он был допущен к владыке новгородскому Никите, то поведал дивную историю, будто приплыл на этом камне из Рима. Никита радостно выслушал его и разрешил соорудить монастырь на том месте, где прибило камень. А тут подоспела и бочка с ценностями и церковной утварью, брошенная Антонием в море перед отплытием. Предприимчивый путешественник купил землю, и вскоре был готов огромный каменный собор, который расписали фресками. Антоний через четверть века после прибытия сделался игуменом.

Так чудом, а не скопидомным стяжанием и разорением «простцев» создавались, оказывается, монастыри.

...Ярославу Всеволодовичу было не до сыновей. Они то и дело провожали его в походы. Видели отцову дружину уходящей на литовцев, которые, скрыто пройдя сквозь полоцкие земли, пограбили Торопецкую и Новоторжскую волости. Потом он ушел в южную Финляндию, которой грозила Швеция, а вскоре уплыл на судах-насадах * в Карелию защищать Исады и Олонец.

Противоборствуя Швеции, Ярослав послал своих дружинников и попов, чтобы обратить в православную веру Карелию. Видимо, Ярослав знал, что папская курия защищала в Финляндии и Карелии интересы католических крестоносцев и что еще папа Иннокентий III направил сюда в качестве епископа английского доминиканца Томаса. Крестив Карелию, Ярослав лишал Швецию предлога для крестового похода.

Поначалу у Александра с братом было вдоволь времени, чтобы узнавать и учиться понимать жизнь Великого Новгорода.

Пока князь воевал, архиепископ Антоний вершил свои церковные дела. Александр мог побывать и на торжествах освящения и закладки Двух новых церквей и осмотреть только что законченную роспись храма Сорока мучеников в Наревском конце на Щеркове улице. Мастер Вячеслав Прокшинич, внук Малышев, строил этот каменный храм долго, чуть не тридцать лет, и вот теперь наконец церковь была расписана. Стенопись Вячеслава одушевила библейскими образами немые стены, внесла мысль и единство в его архитектурный строй.

Церковь утверждала свою веру, искореняя инакомыслящих. По решению боярского совета на Ярославово дворище как-то вывели четырех волхвов и, объявив их вину в поговорах (колдовстве), привязали к столбам и сожгли на огромном костре при молчаливом внимании большой толпы. А доказана вина кудесников или нет — никому не известно, дело это темное, если сам владычный летописец записал — «а бог весть».

Неугодны церкви были и скоморохи, но народ стоял за них. Толпы людей сбирались на их хитрые забавы, глядя, как «иной, привязав вервь ко кресту церковному, а другой конец отнесет далече к земным людям и с церкви по той сбегает вниз, единою рукою за конец верви той держась, а в другой руке держаще меч наг»; «а иный летает с церкви или с высоких палат, полотняные крилы имея»; «а ин обвився мокрым полотном борется с лютым зверем» — леопардом; «а ин нагим идет во огнь». Словом, было что посмотреть.

...Ярослав, используя свои военные успехи, старался попрочнее укорениться в Новгороде. И посадник, и тысяцкий были свои люди, но вот владыка мозолил ему глаза.

Антоний был человек известный. Новгородский дипломат в. прошлом, боярин Добрыня Ядрейкович, он был очевидцем варварского разорения столицы Византийской империи. «Второй Рим» — Константинополь, патриарший 1 центр и оплот православной церкви — пал в 1204 году под мечами вероломных рыцарей. Это известие ошеломило Русь. Воротившись на Русь с куском «гроба господня» (этот прихваченный в суматохе кусок едва ли не единственная добыча Руси от крестовых походов), Добрыня написал повесть о происшедшем. Она привлекала широтой взгляда на события, хорошим знакомством с окрестными странами. Повесть эта не раз переписывалась, была читаема и в суздальской княжеской среде — здешним князьям была созвучна мысль о гибели Византии «от свады императоров». Разделяли они и осуждение неправых действий крестоносцев. Русь сохранила церковно-политические связи с уцелевшей частью империи и ее новой столицей Никеей.

Развалины Константинополя стали центром Латинской империи — недолговечного символа папского торжества.

Наконец Ярославу удалось устранить Антония и прибрать к рукам его влиятельную должность, да еще и с немалым доходом (в то время получение сана епископа, о чем знали, разумеется, лишь посвященные, стоило 1000 гривен, а архиепископа — и того более). За щедрый дар князю владыкой стал Арсений, а Антоний удалился в Хутынский монастырь святого Спаса, что в десяти километрах от города на реке Волхове.

...Знание, разумение и мудрость — разные дары, и даются они ни одновременно.

Александр проходил в Новгороде при отце обучение внутренней и внешней дипломатии, постигал искусство подчинять бояр и повелевать толпой, переменчивой и грозной. Этому он учился, присутствуя на вече, иногда на совете, слушая,беседы отца.

Куда больше времени отнимало «мужское дело». Оно обязывало держать порядок — ив доме, и в церкви, и на охоте — «и в конюсех, и в соколех, и в ястребах» быть сведущим. Дело это было ему по душе и давалось легко. Александр учился вместе с приданной ему отцом такой же молодой дружиной.

Но особое место в обучении и воспитании княжича отводилось ратному делу. Пока его научили «вседше на коне, в бронех, за щиты, с копьем, якоже биться» — прошли годы. Владеть конем, защитным и наступательным оружием, быть и турнирным рыцарем и знать строй пеший и конный, тактику полевой битвы и осады крепости — это целый мир, своеобразное искусство. Как и во всяком искусстве: у одних к нему дар, другие — лишены его. Даниил Заточник даже считал, что люди мыслящие — в ратном деле нестойки: «умен муж не вел-ми бывает на рати храбр, но зато крепок в замыслех». Мечталось молодому князю, вероятно, и о том и о другом.

Владеть конем — это значило управляться с седлом, уздой, псалиями, удилами, стременами, скребницей, путами, плетью, шпорами. Тогда входили в моду особые шпоры — с изогнутым шипом, который позволял более искусно сдерживать коня.

Древнерусский воин-профессионал умел все — бился и в конном строю и в пешем. Князь-воевода предстает как тяжеловооруженный всадник, владеющий рубящим, колющим, ударным оружием, он — копейщик, оружник, бранистарец: копье (или два), меч (сабля), сулица-дро-тик, лук со стрелами, кистень, булава, боевой топорик, шлем с пристегнутой к нему бармицей для защиты шеи и затылка, кольчуга, щит, — вот его вооружение. К тому же ножны, футляр для топора, колчан, рукавицы, ремни — и все это должно быть пригнано, подогнано. Опытный конный лучник делал 6 прицельных выстрелов в минуту при дальности до 200 метров; прицеливался мгновенно, натягивая тетиву. Наконечников копий и стрел существовали десятки видов, надо было приловчиться, выбрать полюбившиеся.

Мало было все это пудовое вооружение надеть и везти. Когда лучники, осыпав противника тучей стрел, произведут разведку боем, князю надлежало возглавить войско и, прижав к бедру копье, слиться в плотную массу с дружиной, а когда твоя рать с ходу сшибется с вражеской, опрокинуть ее и довершить битву мечами в рукопашной. Пешцы, лучники-стрельцы доделают остальное. Скорость, совершенное владение конем, сила и смелость — вот что нужно. При удачном начале можно было выиграть битву в первые минуты. Битвы, были ожесточенные, яростные, быстротечные. Они требовали от воинов личного мужества.

Только от знаний и сметки князя зависело, какое войско брать в дело: наспех поднятый легковооруженный конный отряд — вдогон за лихими в набеге литовцами; тщательно собранную тяжеловооруженную городскую пехоту и сельских пешцев — в большой поход с предстоящими осадами.

Князь .должен знать, как делать подкопы для отвода воды, сооружать осадные метательные машины — пороки (от слова «прак» — праща), отынивать крепости, вскидывать лестницы, перемахивать валы и стены, а если надо — то и сидеть в обороне, со стен отстреливая вражеских пешцев и в вылазках сокрушать их. Наконец, совладать с обозами тоже ратное дело, а то останешься без оружия или упустишь добычу.

Князь должен заботиться об охранении — дозоре, помнить и о засаде; знать, как раскинуть широкие, укрепленные на толстом столбе, яркие, разноцветные шатры — словом, удобно и безопасно расположить лагерь. Князь должен уметь искусно вооружаться и вовремя раздать оружие дружине и полкам, построить их для боя и самому стать так, чтобы все видели льва на высоко поднятом цветном княжеском стяге, его золотой шлем, меч с золотой рукоятью и блестящие шлемы и красные щиты его воевод. Пока блестят шлемы и реют стяги — будет непоколебимо войско.

Для всего этого надо воистину быть «под шеломом повиту, с конца копья вскормлену».

...Новгородцы привыкли к молодому, сдержанному, ладно сидевшему на коне князю. Александр всюду бывал, ценил искусство, посещал храмы, монастыри. А ведь и на Софийской стороне их было немало. Выходя из церкви Уверения Фомы, что на озере Мячине, Александр видел просторы новгородской равнины, зеркало озера и монументальную громаду Георгиевского собора Юрьева монастыря. Это роднило Новгород с Суздалыциной. Все — Русь.

На северной оконечности Софийской стороны раскинулся Зверинец — заповедный лес, здесь князь с дружинной молодежью не раз охотился.

В Переяславле Александра учили другому — книжной премудрости, княжому вежеству. Здесь он впервые понял: будущее грозно, придется с мечом защищать свои права на княжение и само княжение от Ливонского ордена и Дании, Швеции и Литвы.

Готовились события, втянувшие в свой круговорот и Александра. Они заставили его по-новому взглянуть на город. Не крепость, не святыни, а заботы и думы новгородцев открывались ему. Тяжелые это были думы.

Всему Новгороду было ясно, что впереди война с немцами, и потому особенно тревожила Ярослава неустойчивая политика Пскова. Желая повлиять на тамошних бояр, он поехал во Псков. Но тут его ждала неудача. Бояре распустили слух, будто Ярослав везет оковы, чтобы заковать в них знатных мужей. Псков затворил перед ним ворота. Воротившись с пути от верховьев реки Ше-лони, Ярослав собрал вече на владычном дворе и, внося жалобу на Псков, сказал: «Ничего не замышлял я против псковичей злого, а вез им в коробьях дары — дорогие ткани и плоды, а они меня обесчестили».

Ярослав был человеком быстрых решений. Его гонцы помчались в Суздалыцину, и вскоре изумленные новгородцы увидели переяславские полки, которые раскинули шатры на Городище, поселились по дворам Торговой стороны. На запрос боярского совета Ярослав ответил кратко: «Хочу идти на Ригу». Этому мало кто поверил: считали, что поход будет на Псков. Постой полков вызвал дороговизну на хлеб, мясо, рыбу. Город жил привозом окрестных деревень, запасы зерна всегда были ограничены. Чтобы исправить дело, Ярослав распорядился ввести натуральный сбор, а когда сельская округа стала противиться побору, он послал своих судей по волостям.

Эти действия нарушали местный закон — новгородскую «Правду», и были чреваты острым столкновением с HOBгородской республикой. Бояре тяготились слишком энергичным князем.

Повод избавиться от Ярослава вскоре нашелся. Опасаясь Ярослава, псковичи поспешили заключить в 1228 году отдельный договор с Ригой. По условиям договора Псков порвал союз с Новгородом, обязался не вмешиваться в немецко-новгородские войны и даже признавал крестоносцев своими союзниками в случае нападения на него новгородцев. В знак прочности договора в Ригу были посланы 40 мужей в заложники, а в Псков призван союзный отряд немцев и вассальных им эстонцев, латышей и ливов.

«Тобе, княже, кланяемся и братьям-новгородцам, — внятно и холодно читал на вече посланец-грек псковскую грамоту, — в поход не идем и братьи своей не выдаем; а с рижанами мы мир взяли. Вы к Ревелю ходивши, серебро взяли, а сами ушли в Новгород, а города не взяли и договора не было; и у Вендена — также и у Оденпе — также; а за это немцы нашу братью перебили ва озере, а других увели в полон, а вы учините раздор — да прочь; а если на нас замыслили, то мы против вас со святой богородицей; уж вы лучше нас иссеките, а жен и детей заберите себе, словно поганые; то вам кланяемся».



Чем дальше читал поп-гонец эту сухую, по-северному скупую на слова грамоту, тем яснее становилась Александру пагубность боярского самовластия. Распри бояр с отцом подрывали мощь Руси, ослабляли ее устои в Прибалтийских землях.

Выслушав псковскую грамоту с отказом выдать «братью свою», боярский совет заявил Ярославу: «Мы без своих братьев, без псковичей, не пойдем на Ригу, а тебе, княже, кланяемся».

Александр слушал, как князь долго спорил с боярами и «много понуждал» их, но тщетно. Тогда отец отдравил свои полки в Суздалыцину, и сам, разгневанный, вместе с княгиней Феодосией покинул Новгород. Но сыновей Федора и Александра с их пестуном, дядькой Федором Даниловичем, и тиуном князь оставил, давая понять, что разрыв этот не окончательный. Тиун охранял хозяйство двора, следил за княжой долей пошлин в Новгороде, Торжке, Волоке от торга и заменял князя в суде по торговым делам. Этот суд вершил новгородский тысяцкий при его участии. Юные князья-наместники по совету дядьки пользовались печатью отца при скреплении актов, выработанных совместно с посадником, а тиун имел собственную печать. Церковный суд был делом владыки, за ним надзирал киевский митрополит.

Ярослав хорошо знал Новгород, Александру еще предстояло его узнать.

До княжичей на Городище доходили вести одна другой горше.. С уходом князя настал черед его приспешника — владыки. Новгородские бояре ловко воспользовались недовольством, поборами и дороговизной, которые усугубил неурожай. Осенью «с середины августа наиде большой дождь и лил день и ночь», до начала декабря «не видели светлого дня, не удалось людям ни сена добыть, ни нив возделать». Тогда-то бояре и пустили среди парода молву, будто и дождю и затяжному теплу виной владыка Арсений, который незаконно, за взятку князю, выпроводил Антония. Подзадоренная суеверная толпа окружила дом архиепископа и «аки злодея» вытолкала его в шею с владычного двора. Едва избежав смерти, он заперся в Софийском соборе, а когда страсти поутихли, тайком скрылся в Хутынский монастырь. Поутру возбужденные горожане привезли оттуда не менее напуганного Антония и вновь возвели его в архиепископы, приставив к нему, двух соправителей.

Волнение ширилось. Вооруженные горожане прямо с веча бросились громить дворы тысяцкого, других сторонников князя, его владыки. Стихийно разрастаясь, движение обратилось против бояр, и «бысть мятеж в городе велик». Он охватил и села, откуда смерды, гонимые неурожаем и страхом голода, скрывались в соседние земли, а те, что оставались, наотрез отказывались платить господам положенную подать.

Нарушался весь порядок мира сего: князь не воевал, владыка не молился, пахарь отказывался пахать.

Стараясь сладить с горожанами, бояре поставили нового тысяцкого и направили послов в Переяславль. «Приходи к нам, — заявили послы, — поборы отмени, судей по волости тебе не слать; на всей воле пашей и на всех грамотах Ярославлих — ты наш князь; или — ты собе, а мы собе». Ярослав отказался принять эти условия. Тем самым была решена и судьба его сыновей.

Тайно, ночью 20 февраля 1229 года, дядька и тиун, забрав княжичей, бежали из Новгорода во Владимир, где находился тогда отец. Александр впервые стал жертвой своеволия бояр, которое так гневно осуждалось в придворных кругах его княжества. Поражала и ловкость, с которой враждебные бояре использовали недовольство городской бедноты — «черных» людей.

Утром бояре оповестили вече о бегстве княжичей и провели на нем такое решение: «Кто злое замыслил против святой Софии, тот и бежал, а мы их не гнали, а наказывали своих собратьев; а князю мы не причинили никакого зла; и пусть им будет бог и крест честной, а мы себе князя промыслим».

Бояре имели в виду черниговского князя Михаила Всеволодовича. В ту пору Чернигов, один из крупнейших городов, был главным соперником владимиро-суздальских князей в борьбе и за новгородский и за киевский столы. Михаил поспешил в Новгород и принял власть «на всей воле новгородской». Народное недовольство было в разгаре, а крестьяне и беднота, спасаясь от поборов, целыми семьями бежали из пределов республики: «...и полны были чужие города и страны нашими братьями и сестрами», — читаем в летописи. Нужно было срочно что-то предпринять. Князь освободил на 5 лет от даней беглых крестьян, которые вернутся в родные места, и подтвердил прежние уставы об уплате дани теми, кто сёл не покидал.

Гнев недовольных был ловко обращен на суздальских приверженцев из бояр и купцов. С них, и особенно с жителей Городища, взыскали немало денег, пустив их на строительство моста через Волхов, который вскоре и заложили. Разумеется, был поставлен новый посадник.

Наконец восставшие сместили и владыку: у Антония от всего пережитого случился удар — он внезапно онемел и сидел «ничтоже глаголя». Его удалили в Хутынский монастырь уже навсегда. Мнения веча об его преемнике разошлись, и тогда по жребию избрали дьякона Юрьевского монастыря Спиридона, который после поездки в Киев на утверждение к митрополиту на целые двадцать лет стал «пастухом говорящих овец Новгорода и всей волости».

...Между тем великий князь Юрий на совете князей, собранном в 1229 году в Суздале, сумел укрепить их единство против Чернигова. Было решено от Новгорода не отступаться.

Вскоре князь Ярослав своими войсками занял Волок-Ламский. Как вассал Юрия Всеволодовича он имел большие силы и перерезал торговые пути Новгорода на Смоленск, Чернигов и Понизье. Блокада не замедлила сказаться на% политической жизни республики. Сторонники Ярослава вновь оживились.

Угроза вооруженного выступления владимиро-суздаль-ского князя понудила Михаила уступить. В придворной летописи великого князя Юрия под 1230 годом записано, что «прибыл преосвященный митрополит всея Руси из Киева во Владимир» к великому князю Юрию и к брату его Ярославу, и другим князьям с посольством, «прося мира Михаилу с Ярославом: нарушил Михаил крестное целование (договор) Ярославу и собирался Ярослав итти на Михаила войной».

Переговоры привели к миру. Юрий и Ярослав поднесли дары именитым духовным послам и, конечно, устроили торжественную трапезу. На таких встречах обычно присутствовали и жены и дети князей. Находясь при дворе, Александр мог узнать, каким образом Михаил проиграл свою борьбу за Новгород.

В новгородской летописи, которую в те годы вел пономарь Тимофей, об этом известий нет. Зато в ней собраны все недобрые предзнаменования тяжелого будущего, а их было немало. Средневековые люди были во власти веры и суеверий, и часто возлагали на бога и на судьбу решения, которые надлежало принимать им самим. Решительность в ту пору была качеством редким. Даже на суде при разборе запутанных дел подозреваемых испытывали водой (всплывет или утонет?) и каленым железом (какова степень ожога?). Знаменья и приметы, сулившие радость и горе, победы и поражения, запоминались и заносились в летописи. Некоторые из недобрых примет записал и пономарь.

Весной 1230 года вдруг «трясеся земля в обед, а иные уже и отобедали -¦ то, братие, не на добро, на зло». Землетрясение было тогда и во Владимире, где люди сильно изумлялись, думая, что у них кружится голова — «мняхутся так, яко голова обишла коего их». Его очевидец Серапион рассуждал по этому поводу: «Земля от начала утверждена и неподвижнма, повеленьем божиим ныне движется, грехами нашими нашего носити не может».

Потом случилось другое чудо: > гром вдруг пищ^кло солнце и «стало словно месяц, и потом опять плп<>шилось, и рады были мы небоги», записал Тимофей. Затмение солнца пугало суеверных современников Александра: в Киеве «людем всем отчаявшимся своего житья, мпяше уж кончину сущю, целующе друг друга, прощенье имаху, плачюще, горько возопиша к богови со слезами».

Описав явления небесные, пономарь Тимофей перешел к делам земным. Заколебалась власть черниговских приспешников в Новгороде. Началось с пустяка. Давний суздальский сторонник Степан Твердиславич столкнулся с посадником и при поддержке веча разгромил его двор. Тот, в свой черед, поднял на ноги весь город против суз-дальцев. На вече посадник обвинил одного из них в поджоге. Зажигальнику по «Правде» положена смерть, и виновного тут же на вече и убили; другого посадник сам убил и сбросил с моста в Волхов. Много дворов тогда разграбили...

Тимофей думает, что эта смута, в которую втянулся город, стала причиной более суровых невзгод голодных лет. Но вернее обратное: дороговизна и надвигающийся голод усугубили «братоненавидение и непокорение друг другу». Голод стал реальностью, когда мороз уничтожил урожай. Для бедноты это означало смерть.

На Руси голод не в диковину — летописи упоминают о голоде раз в восемь лет. Наиболее затяжные голодные годы совпадали с общеевропейскими. Засухи, ливни, половодья, сырые зимы, ранние морозы, налеты саранчи, бабочки-поденки, набеги грызунов — против всех этих бед люди были бессильны. Но похуже засух и ливней — войны и распри, которые особенно сказывались на Новгородской земле. Запасы продовольствия были невелики, а их поступления извне зависели от боярской политики.

Голод 1228—1230 годов был особенно тяжелым: люди умирали сотнями, и некому было их погребать. Архиепископ Спиридон распорядился превратить в общую могилу «скудельницу» — огромную яму близ церкви Двенадцати апостолов, что между Чудинцевой и Прусской улицами, и поручил смиренному мужу Станиле СВОЗИТР. туда тела мертвецов. Сумрачная повозка новгородского Харона целыми днями передвигалась по улицам, доверху нагруженная страшной поклажей. Так не могло долее продолжаться, надо было мириться с Низовской землей. И в Новгороде произошел переворот.

Стараниями того же Степана Твердиславича городской и сельский голодный люд был поднят на разгром дворов и имений теперь уже черниговских сторонников. Став посадником, Степан Твердиславич и новый тысяцкий поделили их имущество по сотням, городским и сельским. Противники бежали в Чернигов.

Вновь настало время Ярослава, время, которого он ждал. В Переяславль прибыли послы и попросили его занять новгородский стол. Это означало новый поворот и в судьбе Александра. Не мешкая, Ярослав вместе с сыновьями Федором и Александром приехал в Новгород и, собрав вече, принес присягу «на всех грамотах Яро-славлих». Псков тоже признал князя и принял его наместника. Только две недели пробыл среди новгородцев Ярослав, потом уехал в Переяславль, прихватив с собой некоторых именитых «молодших мужей».

Наместниками опять остались Федор и Александр, первому было одиннадцать, второму десять лет.

Эта новая встреча Александра с Новгородом была куда тяжелее прежних. Александр, еще ребенок, стал свидетелем страшного стихийного и социального бедствия, увидел нужду и гнев народа и то, как даже эта беспредельная нужда используется умелыми политиками, держащимися за кормило власти. Свирепствовал голод. Народ громил дома бояр и купцов, которые наживались на продаже зерна: «Бедный люд начал добрых людей домы зажигати, где могла быть рожь, и тако разграбливахуть именье их...» Голодные бедняки, доведенные до отчаяния, ели мертвечину и даже «резаху люди живыя и ядаху», хотя уличенные в этом кончали жизнь на костре, виселице и от меча.

Страшные стояли дни, когда «сусед суседу не улам-ляше хлеба», когда мерли дети бедняков и «бяше горе и печаль на улице, скорбь друг с другом дома, зряще детей плачющих хлеба, а других умирающих». Люди съели всех коней, собак, кошек, ели мох, сосну, липовую кору и листья вяза и все, «кто что замысля». По улицам, на торговой площади, на Великом мосту лежали трупы новгородцев. Цена буханки хлеба возросла до одной гривны. Бедняки отдавали богатым купцам — гостям в рабство «ис хлеба» — за хлеб своих детей, чтобы хоть так спасти им жизнь. Поджогн вызвали общий пожар, который опустошил Славенский конец, пламя так бушевало, что казалось, горит сам Волхов. И вот в 1231 году немецкие купцы, чуя богатую наживу, подвезли сюда зерно и муку. И едва поспели: «Уже бяше при конци город сей».

...В сознании современников и потомков этот канун татаро-монгольского нашествия сольется в черное предзнаменование — лихолетье землетрясений, солнечного затмения, голода.

Однако и в голод духовная жизнь не замирала. Как раз в это время была завершена работ? над одним евангелием, на 160-м листе которого есть запись: «...в голодное лето написах евангелие и апостол обое одном лете. Домка, поп святого Лазаря». Книги писались на очень дорогом материале, пергамене, изготовленном из тонко выделанной телячьей кожи. Русь производила его: восточные купцы продавали «телятин» в далеком Хорезме.

Александр с братом стали свидетелями еще одной крамолы, которая вспыхнула в связи с последней отчаянной попыткой черниговских князей посадить здесь и во Пскове своих союзников. Близкие им бояре со своими дружинами ворвались во Псков, захватили княжого наместника, избили его и посадили в оковы. Александр и Федор, должно быть, натерпелись страху, когда и в Новгороде начался «мятеж велик».

Был срочно вызван из Переяславля отец. Он первым делом велел взять под стражу бывших в Новгороде псковских бояр и купцов; княжичи видели, как их доставили на Городище и заключили в покое для дружины. Восстановив порядок в Новгороде, Ярослав направил гонца к псковичам. Княжеский гонец передал Пскову требование освободить наместника, но псковская господа поддержала черниговских смутьянов. Ярослав не привык отступать от задуманного и прибегнул к испытанному средству — торговой блокаде: он запретил купцам из Новгорода выезд во Псков. Там сразу подскочила цена на соль.

Соляных промыслов — «рассольных мест» — в Северной Руси было немало: в Старой Русе, Городце, Переяс-лавле, Юрьеве, Суздале, Соли Галицкой, Вологде, в По-двинье, на Белом море. Но Псков своей соли не имел и должен был смириться.

Зимой пришли псковские послы и, заявив: «Ты наш князь», попросили наместника. Крамольные бояре ушли за рубеж в Орден. Александру это был хороший урок дальновидной политики.

Летом 1233 года княжич Александр пережил новое испытание. Старший брат его Федор, лишь недавно достигший совершеннолетия и уже успевший принять участие в мордовском походе суздальских князей, внезапно умер накануне своей свадьбы. Это дало повод летописцу заметить: «>..И кто не пожалеет о сем, — свадьба при строена, меды нзварены, невеста приведена, князи позваны — и бысть в веселия место плач и сетование...» Смерть Федора расстроила с немалым трудом достигнутое сближение с Черниговом. Его невестой была Евфросинья, дочь Михаила Всеволодовича.

В эту пору церковная проповедь затворничества женщин еще не отгораживала их от мира сего, как позднее, в татарское время. Женщины играли видную роль в духовной жизни общества. Тому пример и черниговская княжна Евфросинья.

Ее образованность хорошо характеризует духовный уровень той среды, в которой росли Александр и Федор. Евфросинья была, как записано в ее «Житии», поклонницей античной культуры: «Она познала все книги Вир-глийскы и витийски, была сведуща в книгах Аскилопо-вых и Галиновых, Аристотелевых и Омировых и Платоновых». В этом перечне и поэты — Вергилий, Гомер, и философы — Аристотель, Платон, и медики — Гален. Аскилоп (Эскулап). Постригшись в монастырь после внезапной смерти жениха, Евфросинья стала игуменьей. Под впечатлением смерти своего суженого она впоследствии много занималась врачеванием недужных в монастырской больнице.

Федора погребли в новгородском Юрьевском монастыре. Вскоре удрученный смертью брата, Александр присутствовал при закладке во владычном дворе каменной церкви Федора. Так владыка выразил свое сочувствие князю.

Смерть старшего брата круто изменила жизнь Александра. Она побудила Ярослава ускорить подготовку сына к трудному делу на поприще политики. Дальновидный Ярослав п сам, и с помощью советников должен был помочь сыну уяснить политическую географию тогдашнего мира и главные направления владимиро-суздальской политики. Александр знакомился с договорами, которые заключались на Руси с великими и вассальными князьями, с епископами и вольными городами. Ему следовало изучить и грамоты, определявшие отношения Руси с иноземными державами — Волжской Булгарией, Половецкой степью, со. Швецией, Данией, Ригой, Орденом, городами польского и немецкого Поморья. Ученье требовало и времени и способностей. Юный князь, можно думать, знал латинский и немецкий языки, к которым судьба добавила и татарский.

С востока доходили тревожные вести о новом вторжении татаро-монголов в Закавказье, об их продвижении и к Волге.

После победы на Калке монгольские ханы не оставили своих планов продвинуться в Европу. Чингисхан умер в 1227 году. Вместе с ним в могилу отправили сорок красивейших девушек. Сам он стал гением — хранителем всего монгольского рода, которому завещал покорить мир. Совещаясь на курултае в 1229 году в столице империи Каракоруме, монгольская знать обсуждала вопрос о походе. Завоевание Закавказья и перенесение ставки Батыя, внука Чингисхана, в низовья Яика приближали день наступления на Европу. Никто на Руси не мог предугадать, где остановятся татары. Их посольства уже не раз приходили во Владимир, предлагая союз против половцев. Их послы через Владимир неоднократно проезжали в Венгрию, где короля Белу IV также склоняли к борьбе с половцами. Но с половецкой степью Владимиро-Суздальская Русь уже сжилась, да и в памяти вставал страшный 1223 год, — тогда тоже все началось с разговоров о половцах, а кончилось Калкой... Тревога все больше охватывала княжеский двор во Владимире.

Поэтому Ярослав спешил с походом на Орден, считая, что нужно хоть на ближайшее смутное время обеспечить безопасность северо-западных границ. Видимо, и Юрий был того же мнения. Он отпустил с братом «полков множество», к ним присоединились новгородские рати со всей области.. Это не был поход в глубь орденских владений, сопряженный с большими потерями (полки надо было беречь!). Цель была другая — пригрозить Ордену. В этом походе должен был участвовать и Александр.

Ярослав направил в 1235 году свое войско к Дерпту; когда оно через неделю с лишним (около 300 километров по прямой) подошло к городу, князь пустил его воевать «в зажитие», забирая продовольствие, особенно зерно — жито, с наибольшим уроном для жителей. Немецкие засады выступили из Дерпта и из Оденпе, и вскоре столкнулись с русскими дозорами. Стычки продолжались до подхода главных русских сил.

Александр впервые увидел в деле ражих немецких рыцарей, закованных в латы, с латинскими шлемами на головах. Русские опрокинули немецкое войско, убили «лучыних немец» — рыцарей — «неколико», остальных загнали на лед реки Эмайыги, и «тут обломился лед, потонуло их много, а иные израненные укрылись», бежали в Дерпт, другие — в Оденпе. Битва была так удачна, что из новгородцев не погиб никто, а суздальцы потеряли лишь несколько воинов. Сильно тогда русские разорили владения дерптского епископа и нивы опустошили.

Вскоре по возвращении из похода Ярослав в присутствии Александра принимал немецких послов, которых принудил подписать мир «на всей Правде своей». Условий договора мы не знаем, но Новгород и Псков продолжали собирать дань в части Эстонии и Латвии — значит, можно было надеяться на более длительный мир.

Западная граница — это не только христиане-немцы, это еще и языческая Литва.

«И Двина болотом течет оным грозным полочаном под кликом поганых» — так писал автор «Слова о полку Игореве».

«Поганые» — язычники — это литовцы. А еще недавно они считались данниками Киевской Руси. Об этом сказано и в «Повести временных лет». Да и в былине пелось, что сам Илья Муромец собирал с «хороброй Литвы» дани — выходы для князя Владимира. А теперь из-за их набегов полноводная Западная Двина, по которой издревле плыли к морю жители Полоцкой земли, стала для русских непроходимой, словно болото.

Приходилось постоянно быть «доспешными» — в доспехах, наготове против вторжений литовских дружин, всегда внезапных, смелых и разорительных. Поле их набегов на «чертеже» — карте новгородско-псковских и смоленских земель обозначалось по городам и укреплениям: Псков — Шелонь — Селигер — Торжок — Торопец — Старая Руса, где стояла засада, охранявшая новгородские владения от литовских добытчиков. Не зря этот город называли оплечьем (оплотом) Новгорода.

Именно к Русе вскоре после окончания немецкого исхода и прорвался, проникнув сквозь полоцкие земли, литовский отряд.

Литовцы неожиданно влетели на посад, прямо на торговую площадь. Рушане — народ бывалый. Огнищане — горожане, гридьба — дворяне княжеские и кто был из купцов и гостей смело выбили их из посада и настигли в поле. Бой был невелик, и погибло всего четыре человека, считая вместе с попом Петрилой, но язычники успели разграбить монастырь святого Спаса: содрали все украшения со стен церкви, престола и икон; кроме того, убили четырех монахов. С добычей литовцы ушли в сторону Клина.

Уменье перехватывать подобного рода набеги — непременное качество уважающего себя новгородского князя. И, надо думать, Александр учился здесь тактике отражения литовских набегов и был с Ярославом, когда тот в судах-насадах и на конях с двором своим и новгородской ратью пустился по реке Ловати наперерез литовцам. Правда, ладейщиков вскоре отпустили: у них не хватило хлеба, но конникам удалось настичь литовцев в 120 километрах от Старой Русы, у Дубровны; с боем отобрали у них 300 груженных добром коней. Литовцы поспешно скрылись, побросав щиты и короткие копья-сулицы. В схватке погибло десять русских воинов.

Ярослав Всеволодович пробыл в Новгороде до 1236 года, пока не пришло время ехать в Киев. Уходя, он собрал вече. Торжественно облобызав сына, вручил ему меч — символ наместника; так он «в Новегради посади сына своего Олександра».

Шестнадцатилетний Александр стал князем-наместником Новгорода. Кончилась тревожная юность под отцовским присмотром. Отец окоротал руки новгородским и псковским боярам и провел семь походов в Прибалтику. Александр пробыл с отцом в Новгороде с перерывами немало лет. Теперь он знал, кем правит. Для Александра начиналась самостоятельная политическая жизнь.

На роковом рубеже

Александр занял новгородский стол в предгрозовое время.

В 1235 году монгольская знать приняла решение о походе на Европу. Было собрано огромное войско, в которое входили отряды от всех улусов. Во главе войска был поставлен Батый (Бату). В тот год, когда Александр стал княжить в Новгороде, татаро-монголы вышли на Каму. Вел их известный воевода Бурундай.

Нужно было думать о защите Руси. Но не было единства среди ее князей. Поэтому великий князь Юрий Всеволодович недолго был сюзереном столиц южной и северной Руси. В отличие от Новгорода в Киеве сила была на стороне черниговских, а не суздальских князей. Михаил Всеволодович вытеснил Ярослава и сам занял Киев в 1237 году, а сына своего Ростислава утвердил в Галиче. Это была вершина успехов черниговского князя.

Но и ему княжить в Киеве пришлось недолго. Тата ры уже разоряли Поволжье.

Все происходившее не оставляло у Александра сомнений, что даже в разгар татарского вторжения великие князья не столько готовились к обороне Руси, сколько продолжали соперничать из-за господства в ней.

Во Владимире надеялись, что татары пойдут на половцев и за Дунай, а вместо этого они вторглись в Волжскую Булгарию, которую полностью разорили.

Наступал черед Руси, а между тем в суздальской придворной летописи — потом не раз перечитывал ее Александр — писалось об обыденных делах: в Суздале вымощена красным мрамором церковь святой богородицы... В Юрьеве при князе Святославе Всеволодовиче завершена постройка и украшена церковь святого Георгия. Епископ Митрофан с поощрения Юрия ставит новый, убранный золотом и серебром» кивот и велит расписать притвор в Успенском соборе святой богородицы... И вдруг...

На Городище к Александру примчался из Низу гонец-рязанец. «На зиму придоша от восточьные страны на Рязаньскую землю лесом безбожнии татари и почаша воевати Рязаньскую землю», — начал он. Они стали станом на Онузе, расположились на Воронеже; их разъезды появились у стен Пронска. Отсюда они направили своих послов к рязанским князьям — какую-то женщину-»ча-родейку» и с ней двоих мужей. Послы потребовали у рязанцев десятую часть всего, чем те владели: «и в людях, и в князях, и в коних, — во всяком десятое». Они хотели подчинения и дани, а Федору, сыну Юрия, Батый даже велел выдать ему Евпраксию, которая была очень хороша собою — «лепотою-телом красна бе зело», — «дай мне, княже, видети жены твоей красоту».

Рязанские князья во главе с великим князем Юрием Игоревичем, муромские и пронские князья, посоветовавшись, решили не подпускать послов к городам и, встретив их на Воронеже, велели передать Бурундаю: «Аще нас всех не будет, то все ваше будет». Своих послов они отправили к Юрию Всеволодовичу во Владимир, прося помощи, и к Михаилу Всеволодовичу в Чернигов. Но ни тот, ни другой не помогли рязанцам.

Татаро-монгольских войск пришло несчетное множество, и рязанцам нечего было и думать о полевом сражении: они — как издавна повелось — укрылись в своих крепостях. Рязань пять дней выдерживала осаду, а на шестой (21 декабря 1237 года) город был взят. Жителей перебили или сожгли. Погибли все воины и воеводы во главе с князем Юрием: «Вси равно умроша...»

Следом пали Пронск и другие города, а их немало — Ростиславль, Борисов-Глебов, Переяславль-Рязанский, Ожск, Белгород, Ижеславец, Исады, Зарайск. Княгиня же Евпраксия с сыном Иваном, чтобы не попасть в руки Батыя, бросилась, говорят, с высокого храма и разбилась.

Рязанскую землю совершенно опустошили: «...град и земля Резанская изменися и отиде слава ея, и не было в ней ничто благо видети — токмо дым и пепел», — закончил свой рассказ очевидец.

Глубокая печаль охватила княжеский двор в Новгороде: мать Александра потеряла сразу почти всю родню. Александр был бессилен найти слова утешения. В сознании почему-то упрямо повторялась давно слышанная от матери поговорка:

У нас в Рязани Грибы с глазами. Их едят, А они глядят. Нет больше Рязани...

С этой поры Александр жил ожиданием — от гонца до гонца.

Не успели в Новгороде опомниться от страшных сообщений о разорении Булгарии и Рязанской земли, как новые посланцы привезли еще более горькие вести.

Татаро-монголы, оказывается, не ушли Е причерноморскую степь, а продвигались на север, в земли, где никогда не ступали кони кочевников. От разоренной Коломны в начале 1238 года они подступили к Москве. Александр знал московскую крепость Долгорукого.

По краю холма, обращенному к реке Неглинной, тянулся земляной вал, укрепленный по склону дубовыми бревнами. Но что значили эти укрепления, если, говорят, татар не счесть. Москвичи стойко оборонялись со своим воеводой Филиппом Нянка, но были побеждены и перебиты, «и мужи, и жены, и дети», — «от старца и до сущего младенца».

Следующий вестник был из Владимира и знал только, что когда конные полчища направились к Владимиру и татарские послы предложили великому князю Юрию лицемерный мир, он счел, что «брань славна лучше мира стыдна», и решил попытать счастья в полевом сражении. Выйдя из города с дружиной, он направился к новгородскому пограничью и расположился станом на реке Сити, где поджидал своих братьев — Ярослава с переяславскими полками и юрьевского князя Святослава с дружиною.

Потом долго не было известий ни из Владимира, ни с Сити. Наконец из ситьского стана прибыл гонец. Он и поведал о гибели родного края.

Во Владимире затворились Всеволод и Мстислав, сыновья великого князя, его жена Агафья Всеволодовна, сестра черниговского Михаила, епископ Митрофан, боярство. Земляные валы и стены Владимира протянулись почти на семь километров, на треть больше, чем в самом Киеве. Эти стены и валы 20-метровой ширины и 7-метровой высоты служили защитой 40 тысячам горожан. Стена каменная и высокая, но слабовата — толщиной менее метра. Разве выдержит она удар камнемета? И что могли несколько тысяч воинов против стоявших бору подобно кочевников? 3 февраля татарские разъезды были уже у Золотых ворот. Они прокричали горожанам: Где князья рязанские? Где ваш князь? Все они нами смерти преданы!

В ответ посыпались стрелы...

Пока одни рати окружали город тыном и осадными машинами, подготавливая штурм, другие рассеялись по всему княжеству.

С боями, пожарами опустошили враги в течение — месяца и Боголюбово, и Суздаль, и Переяславль, и Ростов, и Ярославль, и Тверь... Пятнадцать лучших городов, не считая сел и весей. Немало жителей перебили, а остальных, и женщин, и детей «вели босых и беспокровных, издыхающих от мороза» в свои страны.

Владимир пал в отчаянной борьбе, продолжал свой рассказ гонец. По примету из наваленных деревьев и хвороста враги ворвались в его западную, княжескую, часть у Золотых ворот, со стороны реки Лыбеди — к Орининым и Медяным воротам и от Клязьмы — к Волжским воротам. Так взяли они Новый город. Тогда защитники отступили за валы старого Печерного города, у стен которого в последней схватке с врагами погибли сыновья Юрия, а их мать, бояре, духовенство и горожане укрылись в Успенском храме богородицы. Но храм был подожжен, «и тако огнем без милости запалены быша»; татары, «силою отвориша двери церковные», перебили ВСРХ еще уцелевших от огня, «оружием до конца смерти предаша». Столица Владимиро-Суздальской Руси с ее замечательными памятниками архитектуры и живописи, o ремесла и письменности подверглась разграблению.

Успенский собор... Александр хорошо помнил его. Он был воздвигнут Андреем Боголюбским, который велел украсить церковь «дивно многоразличными иконами и драгим каменьем без числа, и сосуды церковными и верх ея позлати». Он высился над Владимиром и был виден на добрый десяток километров из-за Клязьмы. Соперничая с Киевом, Андрей соорудил храм выше киевской Софии. Это был самый высокий храм на Руси и тоже, как София, с двенадцатиоконной главой. Строители, резчики, керамисты, художники возвели архитектурное чудо. Собор убран парными скульптурными изваяниями львов. Лев — символ власти суздальских князей. И вот теперь главная святыня города и торжественная усыпальница русских князей и епископов разорена и разграблена.

...4 марта 1238 года на берегу реки Сити владимирские полки были окружены огромным вражеским войском и честно сложили головы свои, защищая Русь.

Страшная угроза надвигалась на Новгород. Одна из татарских ратей вдруг вторглась в Новгородскую волость и осадила небольшой Торжок. Долго, целых две недели, защищались горожане; против них были двинуты осадные машины и в конце концов «изнемогошася люди во граде». Александр не был в силах помочь Торжку: слухи о злодеяниях татаро-монголов, об их мощи вызывали ужас и панику. Люди были «в недоумении и страхе», — записал новгородский летописец.

С горечью убеждался князь, что тяжело, с поражений и вражеских осад, начинается его воинский путь. Новгородское вече приняло решение запереться, молиться и ждать, а уж если жребий выпадет — обороняться. Торжок пал 5 марта, а жителей его «исекоша вся от мужска полу и до женьска», все «изъобнажено и поругано».

Новгород и его князь Александр пережили дни лихорадочной тревоги, когда татары от Торжка направились селигерским путем на север, походя «все люди секуще акы траву». Батый не пошел на Новгород более коротким путем, через Валдай — Крестцы — Бронницы, опасаясь при весеннем разливе переправ через Мету и Волхов. Он, видимо, избрал дорогу от Селигера по Березовскому плесу с выходом в бассейн Ильменя. Но весной и эта озерно-лесистая местность была труднопроходима.

Население укрывалось в лесах. Часть жителей северной Руси искала спасения даже в Норвегии, в Малан-ген-фьорде.

Однако татары и так зашли уж слишком далеко на север. К тому же начиналась весна — опасно было так отрываться от степных кормовых баз.

Наконец дозоры принесли Александру первую отрадную весть: дойдя до Игнача креста, что в ста с лишним километрах от Новгорода, татары вдруг повернули обратно. Новгород был спасен. Летописец отметил: «Новгород же заступи бог, и святая великая и соборная апостольская церковь, святая Софья...» Не исключено, что новгородские бояре применили дипломатию и свое сильнейшее ^оружие — деньги. Возможное предложение владыки об откупе могло быть охотно принято забредшими в селигерские болота завоевателями.

Александр в эти месяцы, дни и часы смертельной опасности еще ничего не знал о судьбах переяславских полков своего отца. Но вскоре пришли гонцы и поведали, что Ярослав жив, что татары его не настигли.

Легко понять, какие чувства испытывал Александр, когда в том же 1238 году через сожженный Торжок, опустошенные Тверь и Переяславль прибыл он в выжженный, разоренный и опоганенный Владимир, чтобы присутствовать на княжеском съезде по случаю вступления его отца Ярослава на великокняжеский стол!

Красой города были Золотые ворота. Торжественная высокая арка, крытые позолоченной медью тяжелые дубовые створы, а сверху надвратный храм положения риз богородицы. Культ богородицы привился здесь с той поры, как Андрей перенес в город из киевского Вышгорода знаменитую византийскую икону высокого образца «Умиления». ...Теперь с Золотых ворот содрана золоченая медь, рядом зияет пролом в стене крепости, окна в домах вместо стекол затянуты бычьим пузырем, забиты деревом, в храмах все кое-как залеплено, забито, замазано, подперто, подновлено и наспех после всех осквернений освящено, чтобы хоть было где отпевать павших.

На память, пришла заповедь митрополита Георгия: «Аще убиют или срежутся в церкви, да не поют в ней 40 дней, потом вскопают помост церковный и высыплют залитый кровью слой земли; аще и на стены будет кровь попала, да омывают водой и молитву створят и водой покропят святою» и уж потом «почнут пети». Думалось: кропи не кропи — руины они и есть руины. Родина лежала в развалинах.

Одна была надежда — они оставили Русь, как то бывало с печенегами. Оживет страна. Так думал не он один. Так думали тогда все на Руси.

Проехав через Золотые ворота в Новом городе на главную улицу, Александр увидел справа сожженные старые княжеские дворы Долгорукого с их храмами Спаса и Георгия — покровителя князей и дружины, а слева, в северо-западном углу, в отдалении, — покрытый копотью, без крыши женский Княгинин монастырь. Лишь как прежде с высоты двора Долгорукого над водной гладью Клязьмы открывались с детства близкие окрестные поймы и леса. Тем горше было в городе. Миновав сгоревшую деревянную церковь Пятницы, через Торговые ворота в стене Старого города попал Александр в аристократический центр. Перед ним за полуразрушенной невысокой зубчатой стеной Детинца стоял разоренный, почерневший, с ребрами ободранных куполов Успенский собор; следы пожара и опустошения несли на себе и епископский двор, и палаты дворца Всеволода, расположенные по сторонам Дмитровского собора.

В этих на скорую руку прибранных палатах и собрались князья. Их оказалось немного. Из обширной семьи наследников Всеволода Большое Гнездо уцелело лишь несколько — остальные пали в боях или погибли в разоренных городах... Предстояло важное дело — решить, кому стать великим князем Владимирским. Выбор пал на отца Александра. Энергичный князь Ярослав занялся восстановлением городов и правопорядка: «поча ряды рядити» — уцелевшие крестьяне и горожане снова взялись за труд. И постепенно Яросл&в «утвердился в своем честном княжении»; братья-вассалы не ошиблись в выборе.

Александру отец выделил сверх Новгорода — Дмитров и Тверь. Ростовский епископ Кирилл освятил в Кидекше первую из восстановленных белокаменную церковь Бориса и Глеба. Кидекша — _ княжеская крепость в четырех километрах от Суздаля, прежде прикрывала устье реки Нерль при впадении в нее Каменки. Теперь ей уже нечего и некого было прикрывать.

Жизнь, однако, продолжалась. Александр воротился в Новгород.

Испытание мужества

На северо-западных границах Руси тоже было тревожно. Положение Руси в тогдашнем мире менялось с быстротой, поражавшей людей, которые привыкли к порядкам, освященным столетиями. Особенно беспокоили Александра действия Ордена и Литвы.

Александр не раз спрашивал себя: как случилось, что немецкие крестоносцы за такой короткий срок вытеснили русских из Латвии и Эстонии?

Полтора столетия прошло с тех пор, когда раздался призыв вестфальских дворян к крестовому походу на поморских славян.

«Долгое время угнетенные многоразличным насилием и несправедливостью, призываем мы к вашему милосердию, чтобы вы вновь воздвигли разрушенное здание вашей матери-церкви. Против нас поднялись язычники с невиданной жестокостью и почти повергли нас ниц; лишенные всякой цивилизации — люди без жалости, которые еще находят удовольствие в том, чтобы хвалиться своей злобой.

Поднимись же ты; невеста Христова, и приди!

Язычники, хотя и порочны, но их земля поразительно богата; молоко и мед текут там. Она приносит урожаи, которым нет сравнения. Так говорят всем известные.

Поэтому саксы, франки, лотарингцы — с богом, вы знаменитые покорители мира — поднимайтесь!

Здесь вы можете приобрести спасение вашей души и, если вам угодно, то и лучшую для заселения землю к тому же. Тот, кто вел французов силой своей десницы с крайнего запада, чтобы они (в первом крестовом походе) далеко на востоке победно торжествовали над врагами, тот, конечно, даст вам власть и силу покорить бесчеловечных язычников — соседей ваших и во всех начинаниях иметь успех». 



Так взывали тогда немецкие дворяне.

Сперва этому призыву на Руси не придали большого значения: русские волынские князья участвовали вместе с князьями польскими в крестовом походе 1147 года на Пруссию, и они же помогали Польше отбивать приступы немецких рыцарей. Сам воинственный Фридрих I Барбаросса считал русских главной помехой в наступлении на Восток.

Но ведь и добрые русско-немецкие отношения тянутся тоже издавна — свыше трех с половиной столетий. Это устойчивые, крепко проросшие связи: в Новгороде стоит Готландский двор, есть тут и «немецкий вымол» (пристань). 30 немецких городов торгуют с Русью. Морские пути по Прибалтике давно освоены: из Руси в польское Поморье (до Волина) русские купцы плыли 14 дней; в Данию, при попутном ветре, месяц; даже в Англию, по словам Гервазия из Тильбери, из Руси морем «добираться легко, но долго».

Русь не имела общей границы с Германией, не было и прямых вооруженных столкновений между ними. Былинный муромский богатырь «Илиас из Руссии» даже воспевался в немецком эпосе как соратник немецкого короля. Потому русские и не забили тревогу, узнав об участии Германии в новом крестовом походе на Восточную Европу. А ведь императоры давно стремились выйти к рекам Висле, Неману, Западной Двине, Нарове, а если повезет, то и дальше.

Битые войском Ярослава на Эмайыге, немецкие рыцари обратились против Литвы. Они подчинили часть прибрежной Латвии, давно и тесно связанной с Литвой. Но рыцари не строили воздушных замков — им было ясно, что пока литовцы независимы, крестоносцы не могут спать спокойно. Старались они и Русь столкнуть с Литвой, зная,-как донимали ее литовские набеги. Их послы, используя популярную в Европе идею борьбы христиан с язычниками, предлагали русским князьям действовать совместно.

И Александру, естественно, думалось: рыцари как-никак христиане; с Германией войн не было, торговля велась веками. Почему бы и не выступить вместе против Литвы? Предпочтительнее все-таки союз с христианами, к тому же издавна известными в роли выгодных торговых партнеров. Однако нет ли тут промаха, не хитрят ли епископ и магистр?

И при владычном дворе предпочитают Орден. С разрешения отца Александра и новгородской госпбды Псков оказал-таки поддержку не Литве, а Ордену. В поход на Литву войск Ордена, рижского епископа с их эстонскими и латышскими вассалами «и псковичи от себя послали помощь — 200 мужей».

Поход 1236 года закончился, однако, полным провалом. Из псковского отряда уцелели лишь два десятка воинов. От них Александру пришло известие, что в сражении под Шауляй, в Нижней Литве — Жемайтии, рыцари были разбиты наголову. Тут нашли свой конец уже битый отцом ливонский магистр Волквин, предводитель крестоносцев из Северной Германии Газельдорф и множество других знатных воинов. В решающий момент на сторону литовцев перешли латышские войска, приведенные рыцарями. Литва непреклонна в защите своей независимости, у нее есть и оружие, и войско, и полководцы. Прежде едва известный Миндовг теперь выступает уже как великий князь Литвы. Битва при Шауляй возвестила об образовании нового восточноевропейского государства, Литовского.

Современники, однако, далеко не сразу поняли значение этого факта. Князь Александр — решительный противник Ордена — был еще далек от мысли видеть в Литве союзника. Так же смотрели тогда на это владычный летописец и сам владыка.

Не только по соседству, в Прибалтике, менялись судьбы земель, то же происходило и в Пруссии, в польском Поморье. Пруссию в Новгороде хорошо знали. На Прусской улице давно жили поморские купцы. Пруссия — это земля между Вислой и Неманом. Государства у пруссов еще не было. Были они подобны литовцам язычникам, но имели, говорят, верховного жреца по имени Криве.

Уже не первый год немецкие рыцари-тевтоны во главе с магистром Германом фон Зальца, прибывшие из Передней Азии, воевали на земле пруссов. Ливонские рыцари неистовствовали между Двиной и Нарвой, а их собратья-тевтоны, тесня славян и пруссов, возводили замки по Висле. Здесь возник немецкий Тевтонский орден рыцарей. Папская курия, как водится, объявила крестовый поход в помощь тевтонам. Она сумела привлечь к походу и польских князей и поморских. Распри среди польских князей, видно, помогают тевтонам не меньше, чем соперничество между русскими правителями ливон-цам. Ливонцы теснят Русь из Эстонии и Латвии, лишают ее прусских торговых доходов.

Даже на юг, где волынский князь Даниил Романович сохранял союз с Литвой и владел частью Пруссии, направился отряд рыцарей-меченосцев во главе с магистром Бруно. Он занял древний русский город Дороги-чин. Хорошо, хоть князь Даниил пресек эту попытку. Говорят, он заявил: «Не лепо есть держати нашее отчины крижевником (крестоносцам)...» и «в силе тяжьце» разгромил рыцарей под Дорогичином, где захватил в плен самого Бруно. Это было в марте 1237 года.

Но впереди следовало ожидать худшего, потому что за Ливонским и Тевтонским орденами стояли Германская империя и папство.

Ко двору Александра от купцов и пилигримов поступали из-за рубежа вести одна тревожнее другой. После длительных переговоров весной 1237 года в папской резиденции Витербо, близ Рима, было достигнуто соглашение об объединении Ордена меченосцев Ливонии с Орденом тевтонов Пруссии. Магистр меченосцев стал ланд-мейстером Тевтонского ордена. Осенью в Ливонию прибыл провинциальный магистр Герман Балке с первым отрядом тевтонов.

...И датский король посягал на Русь.

В Витербо папа и Орден договорились о передаче датскому королю северной Эстонии и военном союзе с ним. Немецко-датские переговоры тянулись год. Наконец в королевском лагере Стенби, что на южном побережье острова Зеяанд, 7 июня 1238 года был подписан договор. Его статьи не оставляли места сомнениям: готовилось нападение на Новгородскую землю. По этому договору северная Эстония отходила к Дании, но осевшие здесь немецкие рыцари не изгонялись. Договор был заключен за счет третьей стороны — это трижды упомянутые земли, «которые должны быть приобретены у язычников общими усилиями», и из них «король получит две части, а братья-рыцари — третью часть со всеми светскими правами и доходами». Под язычниками союзники понимали Русь и подвластные ей земли ижорян, води, карел.

...Угрожающе для Новгорода складывались дела и на севере. После финских походов Ярослава Новгород укрепил свое влияние и в Карелии, и в Финляндии. Александр твердой рукой продолжал ту же политику. Этим он вызвал ропот папы Григория IX, который писал, что финский народ «стараниями врагов креста, своих близких соседей, возвращен к заблуждению старой веры (православию) и вместе с некоторыми варварами, и с помощью дьявола совершенно уничтожает молодое насаждение католической церкви божьей» в Финляндии. Папа призывал немецких и шведских рыцарей с оружием в руках выступить против финнов. Он жаловал им отпущение грехов и другие льготы, которые получали франкские крестоносцы, сражавшиеся в Передней Азии с арабами. Тем самым папа ставил в один ряд завоевание крестоносцами арабских, прибалтийских и славянских земель.

С Норвегией Новгород договоров еще не имел, хотя именно русские поморы освоили путь вдоль Кольского полуострова, где собирали дань с саамов. Впрочем, стараниями папства норвежские рыцари также оказались среди врагов Руси. Александр еще не знал, что папская курия участвовала в подготовке наступления на Русь Швеции и Норвегии.

Александру нужно было думать о противодействии врагу с севера. А в это же время трагические вести принесли гонцы с юга.

Под ударами татарских камнеметов со славой пал непокорный Козельск. Разорен Переяславль южный — людей избили, город пожгли, церковь святого Михаила разрушили, угнали большой полон. Пал Чернигов. Судьбу южной Руси отныне решали татары. Пользуясь бедственным положением Руси, к новго-родско-псковским пределам стягивались немецкие, шведские и датские крестоносцы. Литовское государство, отбив первый приступ Ордена и не имея договоров ни с Ярославом, ни с Александром, пыталось захватить уцелевшие от татаро-монгольского разорения земли Полоцко-Мурманской Руси и Смоленска.

Нужно было спешить с укреплением западных границ Руси и поскорее известить обо всем отца. Гонцы Александра прибыли в Переяславль.

Прежде всего предстояло отбить Смоленск, где засел литовский князь с дружиной. Ярослав Всеволодович вернул Смоленск, взял в плен литовского князя, а с горожанами заключил договор — ряд, по которому у них стал княжить суздальский ставленник.

...Пора было подумать и о защите Полоцка. По воле отца Александр поехал туда, сблизился с тамошним князем Брячеславом, опасавшимся и Ордена, и Литвы. Политическое сближение князей перешло в союз, когда Александр просватал его дочь Александру.

Жениху было девятнадцать лет. По тем временам очень много: его отца ребенком женили на половчанке, брата Федора собирались женить на черниговке в четырнадцать лет. Думать можно разное — и то, что увлеченный подготовкой к государственной деятельности, он медлил с браком, или, быть может, хотел жениться по любви, а не по воле политического случая, в надежде, что стерпится, слюбится... И Ярослав, переживший сильное чувство к Ростиславе Мстиславне и тяжелое потрясение разрыва с ной, мог посчитаться с волей сына и нарушить давно установившуюся библейскую традицию ранних браков. Бесспорно одно: Александр сделал этот важный житейский шаг сознательно, как взрослый человек.

Венчанье состоялось в Торопце, в храме святого Георгия. Венчал смоленский епископ. Тут молодые ели «брачную кашу» — давали праздничное угощение. Это была свадьба военных лет, к тому же в готовой к бою небольшой крепости. В Торопце присутствовали родня, соратники и, конечно, суздальские, смоленские, полоцкие князья. Надо было подчеркнуть политическое значение своего брака. Ведь Торопец — опорный пункт обороны смоленско-новгородского пограничья от Литвы. Гости ели каши, сыры, пили меды и рассматривали огромные пряники с изображением райских птиц... Все делалось по обычаю — молодых осыпали и хмелем, и деньгами, и житом. Но Александр понимал, что он получил в приданое за невестой не земли и жемчуга, а войну с Литвой Новгородским и псковским боярам был устроен другой пир на Ярославовом дворе.

Уже на пиру повел князь речь о новой крепости. Новгородские бояре прижимисты, но Александр заставил их понять, что нужно срочно соорудить укрепления на реке Шелони, вдоль которой лежит в Новгород путь с запада. Главным среди них должен был стать Го-родец (Старый Порхов), у впадения Дубенки в Шелонь.

Боярский совет согласился с князем. На тщательно выбранном месте закладки, где трудился сам главный строитель-городовик, Александр вручил ему установленную «Русской Правдой» подрядную куну (четверть гривны). Княжеский тиун распорядился обеспечить артель зодчего хлебом, мясом, рыбой, пшеном, солодом, брагой и овсом для коней. Киязь велел и городовику, и всей его строительной артели возвести крепость быстро и укрепить ее, как это делали в южной Руси: что незащищено природой, с напольной стороны оградить валами.

Доныне судьба была снисходительна к Верхней Руси — враги на нее не нападали, а вся оборонная подготовка рубежа сосредоточивалась в крепостях по торговым путям. От отечественных недругов — -князей, шедших с Низу из южной Руси, новгородцы отбивались не столько мечами, сколько языками да деньгами. Даже деды и прадеды Александра, суздальские князья, только грозились напоить своих коней Волховом, а если и поили, то с разрешения бояр. Но времена менялись. Городец должен был занять свое место наряду с Холмом и Моревой, между Старой Русой и Великими Луками. По всей линии укрепления его сочетались с болотами, лесными засеками.

Прошел положенный срок, и Александр, награждая городовика княжеским пожалованием, мог быть доволен. Он получил отличную крепость, окруженную земляным валом трехметровой высоты, с деревянной оградой и стрелковыми площадками поверх него и рвом трехметровой глубины вокруг.

Славная крепость, ей сужден долгий век. Да и другие срубленные здесь городки расположены так, что из них княжеские и новгородские засады могут быстро прийти на помощь и Великим Лукам, и Старой Русс. Словом, это оборона от Литвы. Она должна хотя бы отсрочить литовские вторжения.

Оборону Руси обеспечивают не одни крепости. В нее втянуто все население приграничных земель — сел и погостов. Как-то среди многих дел Александр разбирал жалобу, поданную крестьянами, населявшими Рожицкий остров, что у западного берега Псковского озера. Крестьяне обвиняли соседний богатый Спасо-Мирожский монастырь в захвате принадлежавшей им части приозерной земли. Князь разбирал это дело совместно с псковским посадником Твердилом.

Крестьянские ходоки Лочко и Иван предъявили князю «смердыо грамоту» на спорную землю. Основываясь, на ней, Александр окончательно решил это дело в их пользу и в конце грамоты велел записать: «А боле тяжел (тяжбы) не надобе». Сделал он это, надо полагать, не потому, что чтил закон, тем более закон боярских республик (по опыту отца он знал, что еще не раз с ними столкнется), или же любил смердов больше, чем монахов. Дело обстояло проще. Псковское озеро — приграничное. На него уже не раз нападали соседи из-за рубежа, и надо здесь оберечь поселения лично свободных крестьян, не придавленных грабежом монастырской братии. Пригодится и добрая молва в народе о справедливости князя, который «бедняка и вдовицу по Правде судил».

Александр посвятил свою жизнь непрерывному и трудному служению отчизне. Он не соблазнится ни легкими решениями, ни доступными ему, но гибельными для страны союзами. Кто знает, выпадет ли на его долю хоть один спокойный год жизни. И сейчас, едва отпраздновав свадьбу и оставив в Новгороде молодую жену на попечение своей матери, он должен думать о войне. И не ради наживы, грабежа, а ради сохранения самого русского имени там, где оно еще не было осквернено ни татарской кривой саблей, ни тяжелым рыцарским мечом.

Оберечь северо-западную границу — дело чести. Немецкие крестоносцы готовили решительное вторжение на Русскую землю. Опасность усугублялась тем, что на этот раз в походе участвовала и Швеция. Ее войско первым двинулось в наступление на Русь. Шведское королевское правительство решило направить флот не столько против финнов-емян, сколько против Новгородской Руси. Слухи, дошедшие от беглецов из русского Поморья и от купцов, обнадеживали короля. Он мог рассчитывать на захват Невы и Ладоги, а в случае полной удачи — Новгорода и всей Новгородской земли. Да и вся внешняя торговля Руси на северо-западе оказывалась в руках шведов. Заманчиво!

У Александра не осталось сомнений в том, что выступление шведских крестоносцев согласовано с действиями ливонских рыцарей, когда в 1240 году они вопреки обыкновению не зимой, а летом предприняли наступление на Изборск и Псков.

Для похода на Русь шведский король Эрих Эрикссон послал войско под предводительством ярла (князя) Ульфа Фаси. Здесь же был и зять короля Биргер, позднее ставший ярлом Швеции. Шли в поход и епископы. Их присутствие должно было прикрыть грабительский смысл похода разговорами о просвещении русских «истинным христианством» — католичеством.

К походу привлекли также вспомогательные финские отряды. Несколько неожиданными оказались в этом войске мурмане — норвежцы. Политическое положение Норвегии и ее отношения со Швецией исключали государственное участие норвежцев в походе, да и отношения с Русью не вызывали необходимости таких действий. Швеция включила в свое войско отдельных норвежских рыцарей. Вполне возможно, что норвежский король Хакон IV, который в 1237 году обязался идти с крестоносцами на арабов, вместо этого с разрешения папы пошел воевать против северных «язычников».

Князь Александр Ярославич позаботился об обороне не только западных, но и северных границ. Еще в 1239 году он установил тщательную охрану залива и Невы. Здесь были низменные, сырые, лесистые, труднопроходимые места, и пути шли только вдоль рек.

В районе Невы, к югу от нее, между Вотьской (с запада) и Лопской (с востока) новгородскими волостями находилась Ижорская земля. Обитал тут небольшой языческий народ — ижоряне. Их старейшина по имени Пелгуй (от финского Пелконен) крестился, приняв имя Филиппа. Ижорская земля находилась под надзором особого тиуна — судьи-наместника. Присылали его на охрану путей к Новгороду с моря. «Стражу морскую» поставили по обоим берегам залива.

«Житие Александра Невского» сохранило драгоценные сведения о событиях этих лет. Автор «Жития» называет себя «домочадцем» и «самовидцем возраста», свидетелем зрелых лет жизни Александра Ярославича; он был близок князю и лично от него и его дружинников слышал о подвигах русских воинов.

«Си вся слышахом от господина своего Олександра и от инех, иже в то время обретошася в той сечи».



Однажды на рассвете июльского дня 1240 года, когда Пелгуй был в дозоре на берегу Финского залива, охраняя пути и в Карелию и на Русь, он увидел шведские корабли. Шведский король «собра силу велию и наполни корабли многы полков своих, подвижеся в силе тяжце, пыхая духом ратным».

Скандинавские исторические сказания упоминают в войске Биргера 5 тысяч воинов. Шведский корабль-шнека — одномачтовое судно, ходившее на веслах и под парусом, — вмещал до 50 корабельщиков. Если он привел все войско, то было с ним около ста судов.

Шведская флотилия прошла по Неве. Здесь было решено сделать временную остановку у Ижоры; некоторые суда вошли в ее устье, а большая часть причалила к берегу Невы, вдоль которого предстояло плыть. Пелгуй поступил как было велено: «уведав силу ратных», он спешно направился в Новгород и сообщил князю о высадке шведов, о том, где «станы их». Автор «Жития» сочетал этот вполне реальный факт с «явлением» Пел-гую святых Бориса и Глеба, будто бы плывших на помощь своему «сроднику» Александру.

...С причаливших судов были переброшены мостки. На берег сошла шведская знать, в том числе Биргер и Ульф Фаси в сопровождении епископов, среди которых был Томас. За ними высадились рыцари. Слуги Биргера раскинули для него большой шитый золотом шатер.

Биргер не сомневался в успехе. В самом деле, положение Новгорода было тяжелое: помощи ждать неоткуда, татаро-монголы разорили Северо-Восточную Русь. Шведский полководец, «кичась безумием своим», отправил послов в Новгород, передать князю: «Аще можешп противитися мне, то се есмь уже зде, пленяя землю твою». Он не ждал сопротивления, считая, что без суздальских полков Новгород ему не страшен.

Однако Биргер просчитался. Сообщение Пелгуя, хотя и поразило Александра, но не застало врасплох. Наступает час, ради которого он годами изнурял себя дружинной службой, следил за походами отца, прилежно слушал бывалых оружников и воевод. Предстоит первая битва, где он сам пойдет во главе войска. И биться не со своими родичами из-за (Спорной волости, где кто ни проиграет — все свои; а со шведами, с сильными и жестокими чужеземными завоевателями. Ныне речь идет о судьбе Руси. Поручая Александру отразить шведов, боярский совет знал, что делал: молодой князь вырос на глазах новгородцев и заслужил их доверие своим умом и мужеством.

...Стоя с одетой в доспехи дружиной на молитве в Софийском соборе и слушая благословения на поход владыки Спиридона, двадцатилетний Александр впервые не видел перед собой знакомой фигуры отца.

Шведы — противник известный. В прошлом их пиратские суда не раз вторгались через Ботнический залив в землю финнов. Они перехватывали новгородские корабли, проникали в Ладожское озеро и даже нападали на Ладогу. Наконец дошло и до ответного похода на столицу Швеции Сигтуну. То был большой город, в котором одновременно правили четыре бургомистра. Русские и карелы хорошо знали к ней путь, здесь стоял русский торговый двор с каменной церковью. Они проникли в озеро Мелар, взяли и разрушили этот город в 1187 году. Победители с большими трофеями, включавшими и знаменитые «Сигтунские врата», возвратились домой. Сигтуна утратила свое былое значение. С той поры врата и пристроены здесь, в храме Софии.

И вот теперь шведы впервые на Неве, и ему, Александру, судьбой назначено их отразить.

После церковной службы он собрал на Софийской площади свою дружину и «нача крепити» ее речью. Говорил он о том, что знали и без него, но хотели услышать вновь, и именно сейчас: что все кругом в развалинах, что на их рать надежда, что «не в силе бог, но в Правде»...

Противопоставление закона «Правды» беззаконию и силе должно привлечь к нему сердца новгородцев. Александр действовал без промедления. Не оказалось времени даже на то, чтобы известить отца и попросить его помощи и совета.

Войско выступило из Новгорода и двинулось к Ижоре. Шли вдоль Волхова до Ладоги. Здесь присоединился отряд ладожан. Потом примкнули ижоряне. К утру 15 июля все войско, преодолев около 150 километров пути, подошло к Ижоре.

Александр не зря спешил. Ему хотелось нанести удар по шведскому лагерю неожиданно и именно на Ижоре и Неве. Нужен был внезапный удар, потому что шведское войско многочисленнее русского — княжая дружина невелика.

Большая часть неприятельских судов стояла у высокого и крутого берега Невы. Немало шведов оставалось на судах (остановка была временная), а рыцарская, наиболее боеспособная часть войска была на берегу. Быстрый, но тщательный осмотр шведского лагеря подсказал молодому князю план предстоящей битвы.

Конная дружина самого Александра неожиданно ударит вдоль Ижоры в центр расположения шведских войск. Одновременно «пешь» новгородец Миша со своей дружиной пусть наступает вдоль Невы и, тесня врагов, уничтожает мостки, соединявшие их корабли с сушей. Его дело — отрезать рыцарям, опрокинутым ударом княжой конницы, путь к отступлению и лишить их поддержки корабельщиков.

Если этот замысел удастся, то численное соотношение войск на суше должно серьезно измениться в пользу русских. Двойным ударом вдоль Невы и Ижоры важнейшая часть вражеского войска окажется зажатой в угол, образуемый берегами рек. В ходе боя пешая и конная рати, соединившись, должны сбросить врагов в воду. Смелый, хорошо рассчитанный план был поддержан советниками князя.

Скрыто подойдя к Ижоре, русская конная дружина в тесно сомкнутом строю внезапно появилась из-за леса. Шведские воины, выскакивая из шатров, спешили: кто смелее — к коням, кто духом слабее — к судам. Биргер с дружиной прикрывал отход.

Князь Александр вел конную рать. С ходу врезавшись в центр расположения шведских войск, он ударом копья сразил шведского полководца: «...возложи Биргеру печать на лице острым своим копием». Сраженный рыцарь пал на руки оруженосцев.

Такое начало предрешило исход битвы. Следом его молодой дружинник Савва «наехав на шатер великий, златоверхий и посече столи шатерный...». Русские воины, увидев «падение шатерное, возрадовашася». Клич «За землю Русскую! За „Правду“ Новгородскую!» — разнесся над Невой. Шведы, сомкнув кое-как ряды, с боем отходили к судам.

...Александр мельком заметил, как наперерез противнику вдоль Невы ринулись новгородские пешцы Миши. Продвигаясь по берегу, они рубили мостки, отбиваясь от шведов и с суши и с реки. Навстречу шведским стрелам и копьям они по мосткам вторгались на суда. Вот русский стяг взвился на одной шнеке. На другой. На третьей. Рыцарей в тяжелых доспехах сбрасывают в воду. Одни гибнут, других подбирают соседние суда, которые спешат принять на борт Биргера, его свиту и поскорее отчалить. Но и это не всем удается. Увлеченные боем, русские дружинники врываются на суда. Три шнеки отправлены на дно.

Дружинник Таврило Олексич, настигая шведского епископа и королевича, которые «втекоша пред ним в корабль», следом за ними влетел на коне по сходням. Он поразил видавших виды воинов и потому отмечен ими: «возеха по доске, по ней же шведы восхожаху, и до самого корабля». «Свергоша» шведы Гаврилу Олексича «з доски с конем в Неву». Ловкий воин быстро выбрался на берег и здесь опять «наеха, и бися с самем воеводою посреде полку их». Им был убит шведский воевода, потом ходили слухи, будто погиб и епископ.

Вокруг князя шел жестокий бой. «И ту бысть велика сеча», и Александр уверенно направлял русские силы.

Рядом с князем новгородец Сбыслав Якунович «наиха многажды на полк их и бьяшется единем топором, не имея страха в сердцы своем. И паде неколико от рукы его», а другие бывалые воины «подивишася силе его и храброству».

Ловчий Александра, лишь недавно попавший в Новгород вместе с двором молодой княгини, — полоцкий уроженец Яков — «наехав на шведский полк с мечем, и му-жествова» так, что князь «похвали его».

Не отходивший от Александра его слуга Ратмир «бился пешь, и обступиша его мнози» шведы, и после яростного боя «от многых ран пад, скончася».

Мужественно сражались русские люди на рубеже родины, отстаивая еще уцелевшую от татарских полчищ Русь.

Стремительно проведенный бой принес блестящую победу русскому войску. Шведы, убравшись на суда, отошли от берега на полет стрелы и готовились к отплытию, терпя насмешки острых на язык новгородцев. У берега покачивались брошенные шнеки. Среди трофейных шатров русские разжигали костры и перевязывали раненых. С наступлением короткой июльской ночи шведы «посрам-лени отъидоша». Их пало «множество много», и немало было ранено. Александр, опираясь на меч, смотрел, как его воины, вобрав тела наиболее знатных рыцарей, «накладше корабля два», и «пустиша их к морю...», и «по-топиша в море». Прочих же, что навеки остались на русском берегу, «ископавше яму, вметаша ихвнюбещисла».

Талант и храбрость молодого полководца, геройство русских воинов обеспечили быструю и славную победу с наименьшими потерями. Новгородцев и ладожан пало около 20 человек.

Дружина Александра — в большинстве молодые дворяне, выросшие вместе с ним, — со славой воротилась в Новгород. Приветствиями скупых на похвалы горожан, колокольным звоном и торжественным благодарственным молебном встретил их Новгород. Боевое крещение полководца состоялось. За мужество, проявленное в битве, народ прозвал Александра Ярославича «Невским».

Этой битвой началась борьба Руси за сохранение выхода к морю, столь важного для будущности русского народа.

Победа предотвратила утрату берегов Финского залива и не дала прервать торговый обмен Руси с другими странами и, тем облегчила русскому народу борьбу за свержение татаро-монгольского ига.

Победа над Швецией была, однако, лишь частью великого дела обороны родины — блестящей ее страницей.

Прошло немногим больше месяца, как над Новгородом и Псковом нависла новая угроза. Александру сообщили, что немецкие крестоносны, собранные из всех крепостей Ливонии — из бдение, Дерпта, Феллина и других, а также датские рыцари ив Ревеля под руководством Кнута и Абеля, сыновей короля Вальдемара II, затеяли большой поход на Русь. Как и прежний, он был подготовлен дипломатами папской курии. На него не жалели средств и сил. Привлекли и крамольных князей и бояр. Им давали хлебные должности в Риге, а они «жаловали» врагам русские земли. Так беглый псковский князек Ярослав Владимирович, что с матерью обретался в Оденпе, «подарил» дерптскому епископу ни много ни мало все «Псковское королевство». Возглавил поход ливонский вице-магистр Андреас фон Вельвен, так как сам ланд-мейстер Дитрих фон Грюнинген был отвлечен войной против латышей и литовцев.

Неприятель встретил ожесточенное сопротивление русской крепости Изборска, но все же захватил ее. Когда об этом стало известно в Пскове, местное-ополчение, в которое вошли «все до единого» боеспособные псковичи, выступило против рыцарей к Изборску. В ливонской рифмованной хронике записано:

Жители Пскова тогда не возрадовались этому известию. Так называется город, который расположен на Руси. Там люди очень крутого нрава... Они не медлили, они собрались в поход и поскакали туда, многие были в блестящей броне; их шлемы сияли, как стекло. С ними было много стрелков... Начался жестокий бой...

Однако и псковичи были разбиты многочисленными немцами; кто погиб, кто попал в плен. В неравном бою пал и Таврило Гориславич, псковский воевода князя Александра.

Ливонские войска подошли к Пскову, подожгли посад и целую неделю осаждали город, однако взять его не сумели. Александр мог надеяться, что устоит Псков. Даже немецкий хронист, сам человек военный, считал, что псковская крепость при единстве ее защитников неприступна. Но единства на этот раз не было.

Сторонники Ордена среди псковских бояр существовали давно. Еще во время размирья с отцом Александра бояре-изменники заключали союз с Ригой, но затем они держались в тени. Среди них был посадник Твердило Иванкович. После поражения псковских войск эти крамольники, что «перевет держаче с немци», сперва добились от веча выдачи крестоносцам в залог детей богатых бояр и купцов, а затем Твердило и другие «подвели» рыцарей во Псков.

Опираясь на немецкую «засаду», изменник Твердило «сам поча владети Пльсковомь с немци...». Власть его была только видимостью, а все управление прибрали к рукам рыцари: немецкие тиуны, как называли на Руси фогтов-судей, «посажены» были у псковичей, чтобы их судить. Бояре, не согласившиеся на измену, бежали с женами и детьми в Новгород. Вся Псковская земля попала в немецкие руки. Твердило и его сторонники помогали ливонским рыцарям «воевать села новгородьские».

Положение сложилось опасное, и меры для обороны нужны были срочные и решительные. Рассчитывать на большую помощь из разоренной татаро-монголами Владимиро-Суздальской Руси не приходилось. Александр был человеком решительным, в отца. Он пошел на риск. На новгородское боярство опять пали крупные расходы для спешной подготовки к большой войне. Однако корыстные бояре упирались. После Невской победы Александр должен был показать им свою власть в республике. Уладить несогласие не удалось. Ну что же, Александр за долгие годы пребывания в Новгороде хорошо изучил повадки боярства. Он прибегнул к крайней мере: зимой 1240 года «роспревся с новгородци» и с семьей и двором уехал к отцу в Переяславль. Не зря Ярослав учил Александра новгородской политике.

Находясь в Переяславле, Александр узнал, что татары все еще воюют Русь. Они нахлынули в Крым, а в один из набегов рать Менгухана подошла к Киеву, чтобы с городка Песочного «соглядать града»; хан поразился «красоте его и величеству». Его послы, отправленные к Михаилу Всеволодовичу и горожанам с целью «прельстить» их — обмануть ложным соглашением, не добились успеха. Послов перебили — город решил обороняться. Но Михаил вместе с митрополитом, бывшим черниговским игуменом Петром Акеровичем, бежали из Киева в Венгрию. Тогда галицко-волынский князь Даниил Романович поручил оборону стольного города своему воеводе Дмитру Ейковичу, оставив ему вспомогательный отряд.

5 сентября 1240 года татарское войско хана Вату, намного превышающее 100 тысяч, подступило к Киеву: не было слышно голоса человеческого «от гласа скрипания телег его, множества ревения верьблюд его, рьжания от гласа стад конь его» — таково впечатление очевидца.

Осада продолжалась 10 недель. Горожане защищали Киев, сражаясь до конца. Лишь 19 ноября враг прорвался через рухнувшие стены. Киев пал. Как и в других городах, воины и жители почти поголовно истреблялись, тысячи людей были угнаны в рабство. Самому воеводе Дмитру, израненному и захваченному в плен, Бату сохранил жизнь «мужества ради его». Только две сотни уцелевших домов насчитал здесь потом папский посол Плано Карпини.

Разорив Киев, татаро-монголы устремились далее в юго-западную Русь, где с боями заняли местные столичные города Галич, Владимир-Волынский и «инии грады мнози, им же несть числа». Груды костей — целые костища оставили они на своем пути.

Наступил 1241 год. Истерзанная трехлетней войной, лежала Русь. Но и монгольское войско было уже не то, каким оно перешло Волгу. В Азии, на Кавказе, в Поволжье и особенно в трехлетней войне на Руси татаро-монголы понесли тяжелые потери и вышли на ее западные рубежи серьезно ослабленными. Народы Руси защитили Европу от татаро-монгольского порабощения. Вот что записал современник нашествия Фома, хронист города Сплита на Адриатике: «Татары из-за Руси, сильно им противостоявшей, не могли продвинуться дальше: имели неоднократно столкновения с русскими и много крови было пролито, долго, однако, они были сдерживаемы русскими. Вследствие чего, направившись от них в другую сторону, все северные области окружили войною».

...По Руси разнеслась радостная весть, что жестокие враги «сошли» с родной земли — ушли в Польшу, в Венгрию. Однако радость оказалась преждевременной.

...Между тем на севере опасность вторжения возрастала. Рыцари вместе с отрядами эстов захватили и обложили данью Водьскую землю, сманив на свою сторону часть вожанской знати.

С благословения папы крестоносцы помышляли захватить и берега Невы и Карелию. Рыцарские отряды чинили разбой в Новгородской земле. Их набеги охватили обширную территорию в районе Изборск -o Псков — Сабель — Тесов — Копорье. В город сбегались жители из окрестных сел, опасаясь грабителей. Возмущенные новгородцы, не желая в угоду корыстному боярству становиться рабами тевтонов, требовали призвать на помощь владимиро-суздальских князей.

Шумное новгородское вече отправило посла к Ярославу Всеволодовичу. Проницательный политик отпустил к ним княжить своего младшего сына Андрея. Но Андрей явно не подходил для столь ответственного дела. Ярослав знал, что новгородцы попросят у него Александра, и этим ловким ходом старался облегчить старшему сыну споры с боярством. Действительно, новгородцы, собравшись на вече и как следует «сдумавше», вновь послали к Ярославу Всеволодовичу уже самого архиепископа Спиридона «с мужами» просить к себе Александра Ярославича. Они с горечью сообщали, что «немцы поимаша по Луге вси кони и скот, и нелзе бяше орати (пахать) по селам и нечимь...».

...Приезду мужественного князя «ради быша новгородци». Тяжелая рука Александра вновь легла на боярскую господу. В свои далекие расчеты он бояр не посвящал, а требовал денег и оружия. Но выбора не было — ведь Александр был отменным знатоком воинского наряда. Смелость, решительность — вот с чем считается противник.

Одно удивляло Александра: татарский поход в глубь Европы не только не ослабил натиска Ордена, но, казалось, напротив, оживил его.

Александр знал, что монгольский аркан навис над Европой, но где и как воевал Батый, ему не было известно.

А Батый с главным войском шел обычным путем кочевников на Венгрию. Отряды других воевод он направил так, чтобы обезопасить себя от ударов со стороны Польши, Чехии и Болгарии.

Европа не была готова к отпору полчищам Батыя, хотя вести об их приближении поступали давно. Первой его жертвой стала Польша. Пал Краков. Польское войско, несмотря на отвагу, потерпело поражение. Венгерское войско Белы IV встретилось с неприятелем и тоже было разбито.

Монгольские рати разорили Словакию, а затем и Моравию. Большие потери вынудили Батыя отказаться от столкновения с 40-тысячным войском чешского короля Вацлава, который принимал энергичные меры к укреплению своей страны.

Зимой 1241 года Батый перевел через Дунай монгольские рати и занял всю Венгрию. Но если он предполагал превратить венгерскую равнину в кормовую базу своей конницы для войны в Европе, то просчитался. Ослабленное на Руси, монгольское войско утратило боевой пыл, встретив пусть недостаточно организованное, но мужественное сопротивление. Из монголов, двинувшихся в глубь Европы, «многие были убиты в Польше и Венгрии», — писал папский посол Плано Карпини.

Наступление, начатое на широком просторе Поволжья, подобно стреле на излете, утратило силу и замерло на Адриатике. У Батыя не было сил удержать все разоренные земли. Известие о смерти императора, великого хана Угэдэя (11 декабря 1241 года) стало удобным предлогом поспешного отступления. Он увел свою рать через Боснию, Сербию, Болгарию, Русь — за Волгу.