Итак, в случае признания обвиняемым своей вины дело его слушается, как правило, единолично одним судьей. В ином случае судебное разбирательство проводится с участием жюри присяжных, и здесь, как убедятся читатели книги Шарлье и Марсилли, перед подсудимыми и их изощренными в такого рода делах адвокатами открываются поистине неисчерпаемые возможности для его затягивания, а затем, в случае осуждения, и для отсрочки приведения в исполнение приговора.

Экберг настороженно смотрел на него.

— Зачем вам это надо? — спросил он. — Это мой последний вопрос, и на него я хочу услышать ответ.

Прежде всего такие возможности создаются уже на стадии формирования скамьи присяжных, когда из нескольких десятков, а порою и сотен кандидатов представители защиты и обвинения после расспросов каждого о его прошлом, занятиях, взглядах и т. п. должны отобрать двенадцать человек, «устраивающих» по тем или иным причинам обе стороны. Порою этот процесс затягивается на долгое время; например, недавно в штате Калифорния в ходе разбирательства дела об убийстве отбор 12 присяжных из 500 опрошенных кандидатов продолжался 5 месяцев, а протокол опроса кандидатов в присяжные по этому делу составил 18 тысяч страниц.[16]

Сказав правду, Валландер ничего не терял.

После судебного разбирательства присяжные должны вынести свой единогласный вердикт, содержащий ответ только на вопрос, признается ли подсудимый виновным. В случае признания его таковым уже не жюри присяжных, а судья, проводивший судебное разбирательство, выносит приговор, то есть определяет наказание осужденному (исключение составляют дела, в которых присяжным предлагается ответить на вопрос, заслуживает ли подсудимый смертной казни).

— Возможно, что кто-то, в прошлом наемник, имеет отношение, по крайней мере, к одному убийству. Поэтому я задаю эти вопросы. И потому ваши ответы могут оказаться важными.

Однако и после вынесения приговора осужденному у его адвокатов, как убедятся читатели книги, остаются большие возможности для того, чтобы с помощью бесконечных жалоб в самые различные судебные инстанции добиваться отмены приговора или смягчения наказания либо помилования, право на которое имеет губернатор соответствующего штата.

Экберг кивнул. Он понял.

— Хотите что-нибудь выпить? — спросил он.

Представляется необходимым сделать и некоторые пояснения относительно упоминаемых в книге приговоров, выносимых осужденным мафиози, таких, как приговор к лишению свободы «на срок от 30 до 50 лет». Дело в том, что американское законодательство предусматривает, как правило, так называемые «неопределенные приговоры», в которых суд устанавливает лишь минимальный срок лишения свободы для осужденного, а решение вопроса о том, когда тот фактически выйдет на свободу, передается на усмотрение уже не суда, а административного органа – специально созданной комиссии по условному досрочному освобождению. Естественно, что подобная система в свою очередь оказывается чрезвычайно выгодной тем заключенным, которые принадлежат к привилегированным классам либо пользуются поддержкой организованных групп преступников, способных воздействовать на произвольно принимаемые комиссией решения.

— Например?

Наконец, еще одна особенность американской правовой системы, которая может вызвать недоумение у читателей, заключается в возможности содержания в тюрьме до судебного разбирательства не только обвиняемого, но и свидетеля преступления. Этот институт давно уже возник в Соединенных Штатах именно из-за организованных преступников, стремящихся ликвидировать или запугать всех тех, кто на суде может дать против них свидетельские показания. Поэтому у обвинения часто остается единственная возможность – посадить свидетеля в тюрьму, где должна быть обеспечена (хотя это и не всегда удается) его охрана.

— Виски, пиво?

Было только десять утра. Валландер покачал головой. Хотя он был бы не прочь выпить пива.

В заключение следует подчеркнуть, что авторы, как и можно было ожидать от буржуазных журналистов, показав механизм действия организованной преступности в США, то, какую роль в ее развитии играет разъедающая государственный аппарат, и прежде всего правоохранительные органы, коррупция, не связали преступность с самой природой капитализма и присущими ему острыми социально-экономическими противоречиями. Что касается Соединенных Штатов, то здесь масштабы и характер организованной преступности, проникновение ее в легальный бизнес и тесные связи с монополиями, осуществляющими экономическое и политическое господство в стране, дают все основания рассматривать ее как одно из проявлений «единого углубляющегося кризиса американского общества».[17]

— Нет, спасибо, — сказал он.

Доктор юрид. наук Ф. М. Решетников

Экберг встал и скоро вернулся со стаканом виски.

К читателям

— Чем вы занимаетесь? — спросил Валландер.

Ответ Экберга удивил его. Меньше всего он ожидал услышать такое.

— У меня консалтинговая фирма по подбору персонала. Я занимаюсь в основном тем, что разрабатываю методы решения конфликтов.

— Любопытно, — сказал Валландер. Он был все еще не вполне уверен, что Экберг с ним не шутит.

«Если положение, чины, власть не достигались бы коррупцией, если бы их получали только по заслугам, сколько бы людей, которые оказались раздетыми, обрели бы одежду, сколько людей, которые командуют, исполняли бы команды». Луи Арагон
— Кроме этого я держу портфель акций, и в настоящий момент они приносят мне прибыль. Доход у меня сейчас стабильный.

Валландер решил, что Экберг говорит правду. Он вернулся к теме наемников.

— Как случилось, что вы стали интересоваться наемниками?

«Преступления самой высокой цивилизации, несомненно, более жестоки, чем преступления, порождаемые крайним варварством, в силу их изощренности и коррупции, которая их порождает». Барбэ д\'Орвильи
— Они представляют то лучшее, что есть в нашей культуре, но что, к сожалению, исчезает.

Валландера покоробил его ответ. Самое ужасное, что Экберг, казалось, искренне верил в то, что говорил. Валландер не понимал, как такое возможно. В его голове быстро пронеслось, что Экберг, вероятно, не единственный шведский бизнесмен, носящий такие татуировки. Мог ли кто-нибудь предположить, что финансистами и экономистами будущего станут культуристы, держащие у себя в гостиных настоящие музыкальные автоматы?

Валландер вернулся к теме разговора.

«Сейчас я вижу, что каждое преступление образует вокруг себя своего рода водоворот, в который неотвратимо втягиваются невинные и виновные; силу его и продолжительность никто заранее предсказать не может». Жорж Бернанос
— Как вербовали людей для войны в Конго?

Все школьные учебники с прискорбной и поразительной настойчивостью все еще стараются обмануть детей, говоря им, что Христофор Колумб открыл Америку в 1492 году (на самом деле им были открыты только острова в Карибском море), тогда как Эрик Рыжий, а затем и его сын Лейф Эрикссон достигли берегов Нового Света еще в 1000 году. Не исключено, что отважные викинги смогли добиться подобного успеха задолго до них. Это даже весьма вероятно.

— В некоторых барах в Брюсселе и даже в Париже. Никакой огласки. Кстати, так делают и до сих пор. Особенно после того, что случилось в Анголе в семьдесят пятом году.

— А что случилось?

В действительности Соединенные Штаты Америки еще предстоит открыть. Все, что мы знаем о них, – это: Война за независимость, Гражданская война, освоение Дальнего Запада, истребление индейцев, «золотая лихорадка» «сухой закон», крах Уолл-стрит, Голливуд, атомная бомба, сброшенная на Хиросиму, несколько войн, убийство братьев Кеннеди, Уотергейт.

— Некоторые наемники не вернулись вовремя. В конце войны они попали в плен. Новое правительство начало судебный процесс. Большинство из них были приговорены к смертной казни и расстреляны. Все это было очень жестоко. И совершенно бессмысленно.

Одним из символов современной Америки стали небоскребы – видимая часть общества неистовой экспансии. Они – неотъемлемая принадлежность крупных американских городов, и в их гигантской тени скрывается все тайное, в том числе и преступный мир.

— За что их приговорили к смерти?

Американское «солнце» – это доллар. Он зеленый, что не может не нравиться экологам, и озаряет мир светом сомнительных нефтедолларовых достоинств.

— За то, что они были наемными солдатами. А какая разница? Солдат всегда наемник.

Американцы смогли высадиться на Луне благодаря использованию гениальных работ одного эмигранта поневоле – Вернера фон Брауна. Дли того чтобы быть теми, кем они себя считают, они всегда нуждались в иностранцах. Хотя им и удалось наконец ступить на поверхность Луны, но достичь свободы, которую, по их представлениям, они могут обрести только безраздельно владея «солнцем»-этим золотым диском под названием «доллар», – они так и не смогли.

— Но ведь они не имели никакого отношения к войне? Они же пришли со стороны. И воевали, чтобы заработать.

Одна из особенностей американской трагедии заключается в том, что для функционирования этого гигантского предприятия, обгоняющего самого себя и вовлекающего в эту безумную гонку весь мир (быть может, к его собственной гибели), необходим импорт рабочей силы и импорт «мозгов». Кто же кого одолеет? Надо прежде всего отметить, что на смену. бракам по любви к концу XIX и началу XX века пришли браки по расчету с отдельными выходцами из Европы. Слишком многие из них были загипнотизированы образом Америки, как бы отлитой из чистого золота. И хотя каждый мечтал о золотом слитке, им досталась одна лишь пыль. Очень скоро они постигли слабости этой страны, ее противоречия, зыбкость ее власти, ее институтов и законов.

Экберг проигнорировал комментарий Валландера. Как будто это было ниже его достоинства.

Жители еврейских, сицилийских, неаполитанских, ирландских гетто, прозябающие в безвестности, живущие в грязи и нищете, были ослеплены видением Форт-Нокса,[18] но исполинская глыба храма золота и американского могущества подавляла их своим кажущимся величием в течение жизни лишь одного или двух поколений.

— Они должны были вовремя выбраться из зоны военных действий. Но в боях потеряли двух своих военачальников. А самолет, который должен был забрать их, приземлился не в том месте, в саванне. Все складывалось крайне неудачно. В плен взяли примерно пятнадцать человек. Большая часть сумела выбраться. Многие из них дошли до Южной Родезии. Под Йоханнесбургом есть памятник тем, кого казнили в Анголе. На его открытие съехались наемники со всего мира.

Они решились начать осаду.

— Среди расстрелянных были шведы?

И преуспели в этом… создав наряду с официальной властью власть реальную, с которой первая постоянно вынуждена считаться, если она вообще не подпадает под ее контроль.

— Это были в основном англичане и немцы. Родственникам дали сорок восемь часов на то, чтобы забрать их тела. Приехали очень немногие.

Как известно, Пуэрто-Рико фактически стало 51-м, добровольно присоединившимся штатом. Но есть еще и 52-й, независимый штат, государство в государстве, с неочерченными границами, молчаливо признанный, но тайный: синдикат преступлений.

Валландер думал о памятнике под Йоханнесбургом.

Никто не желает его официального признания. Вот почему вплоть до сегодняшнего дня в книгах, в прессе, в кинофильмах если и касаются этой неприятной темы, то лишь для того, чтобы сбить с толку простодушных.

— Другими словами, между наемниками всего мира существует большая общность?

— Каждый отвечает сам за себя. Но общность есть. Без нее нельзя.

На самом деле организация, о которой идет речь, нечто из ряда вон выходящее: феноменальная тайная власть со своим, правительством, со своими руководителями, финансистами, союзами, юстицией, палачами, приводящими в исполнение приговоры, не подлежащие обжалованию. В какой-то степени стало невозможно противостоять ее активности, так как в мире, где царит власть денег, падкими на взятки неизбежно становятся все, в том числе и, казалось бы, неподкупные. Оборот преступной организации в 1978 году составлял около шестидесяти двух миллиардов долларов. Он все время растет.

— Наверное, многие становятся наемниками именно поэтому? Потому что ищут общности?

Годы поисков, исследований, «осторожных диалогов» позволили нам обнаружить множество невидимых или тщательно скрываемых нитей. Выберем одну из них – судьбу одного из гангстеров, который станет нашим проводником (чье ведущее положение преднамеренно утаивалось), – Сальваторе Луканиа, известного под именем Чарли Лаки Лучиано.

— На первом месте деньги. Потом — риск. И потом — общность. В таком порядке.

— Так правда состоит в том, что наемники убивают за деньги?

Его роль исключительна, поскольку он был первым главой мирового синдикалистского преступного государства. Государства весьма специфичного, которое он с присущей ему дальновидностью создал и которым руководил, пускаясь на самые невероятные ухищрения даже в то время, когда сам находился в тюрьме, а впоследствии на Кубе и в Италии. Обладая молниеносной реакцией, дьявольским воображением, четко работающим умом и хорошими аналитическими способностями, он мог бы снискать себе более достойную судьбу и найти лучшее применение своему честолюбию.

Экберг кивнул.

Лаки Лучиано заслуживает внимания по ряду причин, и в частности потому, что его история позволяет понять, сколь уязвимы люди, претендующие на служение обществу, морали, справедливости. Этот сицилиец, с ранних лет. связанный с мафией, сумел раздвинуть рамки этой замкнутой расистской организации, которая сама вынесла себе приговор, расправляясь с теми, кто к ней не принадлежал, а иногда и с собственными членами. Весьма реалистический подход, свойственный Лучиано, позволил этой страшной «армии крови и мрака» достичь небывалых дотоле вершин власти.

— Естественно. Наемники никакие не чудовища. Они обычные люди.

Валландер испытывал все большее отвращение. Но он понимал, что Экберг верит в каждое свое слово. Такого убежденного человека он не встречал уже очень давно. Ничего чудовищного в этих солдатах, готовых убить кого угодно за приличную сумму денег, нет. Напротив, это выражение их человечности. Так считал Юхан Экберг.

Чтобы полнее осветить отрывочные данные о преступном синдикате, мы вынуждены придерживаться хронологического порядка изложения событий. Часто их освещение будет идти вразрез с устоявшимися представлениями, в частности в том, что касается мафии… Под этим словом, происхождение которого трудно установить, обычно подразумевают организацию, которой приписывают все сваленные в одну кучу крупные преступления, случаи вымогательства и безнаказанные махинации. На самом деле мафия непричастна и к четвертой части тех преступлений, которые относили на ее счет для удобства классификации и в силу того, что сделать это не представляло особого труда. Следует, однако, помнить, что эта организация, называемая ее приверженцами «Коза ностра», объединяет только сицилийцев, которых принимают в ее ряды, согласно установленному ритуалу, после тщательного отбора и испытаний в кровавых делах.

Валландер достал копию фотографии и положил ее перед собой на стеклянный стол. Затем пододвинул ее Экбергу.

Кто говорит «мафия», должен обязательно добавлять «сицилийская», так как любой другой выходец из Италии, будь то ломбардец, неаполитанец, калабриец или сардинец, никогда не будет претендовать на участие в этой организации и не сможет стать ее членом. Для него это настолько же нереально, насколько нереально негру присоединиться к ку-клукс-клану.

— У вас тут повсюду киноафиши, — сказал он. — А вот это — настоящий снимок. Сделанный в стране, которая тогда называлась Бельгийское Конго. Больше тридцати лет назад. Еще до вашего рождения. На ней три наемника, один из которых — швед.

Для того чтобы лучше понять содержание настоящей книги, надо помнить, что мафия – это секретное сообщество со своей внутренней структурой и правилами, которые должны строго соблюдать ее члены. Вместе с еврейскими, ирландскими, итальянскими шайками она образует единое целое – преступный синдикат, но лишь при том условии, что они принимают к неуклонному исполнению внутренние законы, исходящие от высшего совета синдиката, перетасовывающего и контролирующего все крупные объединения преступников, делающего, долгосрочные вклады и распоряжающегося колоссальными, доходами этих акционеров Зла. Мы предлагаем книгу-историю. Историю организованной преступности в США, в которой впервые последовательно раскрываются все ее сокровенные тайны.

Экберг наклонился и взял фотографию. Валландер ждал.

— Вы узнаете кого-нибудь из этих трех мужчин? — спросил он через не которое время.

До настоящего времени предпринимались лишь попытки ознакомить читателя с наиболее колоритными «похождениями» отдельных гангстеров: Аль Капоне, Лаки Лучиано, Фрэнка Костелло, Багси Сигела и некоторых других. Случалось, что опубликовывались их биографии, правда неполные, что объясняется существованием особых обстоятельств или требованиями соблюдения осторожности. На примере этого «черного досье» можно убедиться, что они никогда не действовали в одиночку, а, наоборот, объединились еще со школьной скамьи, по крайней мере те из них, кому принадлежали главные роли и кто входил в «мозговой центр» будущего синдиката.

Он назвал два имени. Терри О’Банион и Симон Маршан.

Почти все они родились в одно и то же время. Их судьбы переплелись. Действуй они в одиночку, карьера каждого из них окончилась бы довольно быстро и весьма плачевно. Но Чарли Лаки Лучиано пришла в голову грандиозная идея – пренебречь различиями в происхождении и религии, безжалостно карать любую попытку установления превосходства и исключительной власти в этом неуловимом многонациональном союзе, каким стал благодаря ему преступный синдикат. На основе разработанной ими, уникальной в своем роде конституции, обреченные жить и умереть вместе, они создали этот чудовищный, непостижимый социальный спрут, щупальца которого в силу существующей преемственности и поныне охватывают всю страну.

Экберг покачал головой.

Проникновение в этот тайный, страшный мир жестокости, оплачиваемых убийств, процветающей на самых верхах коррупции будет делом отнюдь не приятным и вначале не очень привычным для неискушенных читателей. У авторов это вызывало аналогичные ощущения.

— Вполне возможно, что это не настоящие их имена, а имена, которые они взяли себе, став наемниками.

Но, ознакомившись с законами, правилами, ритуалами, прозвищами, дикими нравами этого мира, можно встретить в этих джунглях тех, кто еще совсем недавно принимал участие в государственных делах, пока не изменил своему делу.

— В таком случае мне эти имена знакомы, — сказал Экберг.

Теперь уже известно, что многие социальные язвы, появившиеся впервые в США, впоследствии в большей или меньшей степени распространились и на другие регионы, и в частности на Европу.

— Человек посередине — швед, — продолжил Валландер.

Здесь сработало нечто вроде бумеранга, так как наиболее мобильными эмигрантами следует признать европейцев. С другой стороны, при чтении этой книги ни у кого не должно возникать ощущения, что преступный синдикат – явление сугубо американское.

Экберг встал и направился в смежную комнату. Вернулся с лупой в руках и стал заново рассматривать снимок.

— Его зовут Харальд Бергрен, — сказал Валландер. — Я приехал из-за него.

Во Франции уже появились – и это должно служить серьезным предостережением – язвы, достаточно зловонные: войны между шайками (сотни убитых в период с 1972 по 1978 год), лаборатории по производству наркотиков и их заправилы, организация тройных тотализаторов и махинации во время проведения скачек, подделка денежных знаков, войны казино и игровых клубов, более или менее нашумевшие похищения. Оставшееся каким-то образом безнаказанным убийство в баре «Телефон» в Марселе (десять убитых) очень напоминает убийство в день Святого Валентина в Чикаго (семь убитых). Надо признать, что первое поколение многочисленных иммигрантов во Франции не очень к этому причастно. Однако в этой среде с каждым днем становятся все более распространенными проституция и сводничество.

Экберг ничего не ответил. Он продолжал смотреть на фотографию.

Именно на таком поприще оттачивал свои когти Чарли Лаки Лучиано в самом начале своей преступной карьеры.

— Харальд Бергрен, — повторил Валландер. — Во время той войны он вел дневник. Вы узнаете его? Вы знаете, кто это?

Поскольку мы принимаем иммигрантов, то возникает вопрос, не воспринимаем ли мы их, как американцы воспринимали своих несколькими десятилетиями ранее.

Экберг отложил в сторону лупу и фотографию.

Все, что обычно принято называть «злом», уже завтра может привести к нашей гибели. Ведь этому действительному злу во Франции объективно недостает лишь вождя. Другое назидательное сопоставление: не вызывает ли удивление, что благодаря средствам информации поразительную популярность получили такие ставшие чуть ли не историческими знаменитостями персонажи, как Ма Бейкер, Клайд Барроу и Бонн Паркер (известные как Бони и Клайд), Притти Бой Флойд, Бэбби Фейс Нельсон, Алвин Карпис, хотя именно они никогда не были связаны с преступным синдикатом и их преступные действия не направлялись этой организацией и, следовательно, не представляли серьезной угрозы для общества?

— Конечно же мне известно, кто такой Харальд Бергрен, — ответил он.

Известно ли, что пресловутый государственный преступник США номер один Джон Диллинджер, которого средства массовой информации изображали как настоящее чудовище, против которого была организована фантастическая охота – охота на человека, – совершил только одно убийство? Не менее знаменит Жак Месрин, имя которого во Франции долгое время кочевало из одной газеты в другую, а он сам не сходил с экранов телевизоров, – не была ли вся эта возня с ним трюком, чтобы пустить пыль в глаза? Ведь ему даже удалось совершить побег из-под носа сопровождавших его полицейских… А в это время подлинные убийцы не покладая рук продолжали свое дело в Лионе, Марселе, Ницце, Гренобле… убийцы, имевшие на своей совести по дюжине преступлений. Многолетний опыт позволяет нам утверждать, что существует любопытное сотрудничество между официальными или официозными секретными службами, некоторыми политическими партиями и проходимцами самого высокого полета.

Валландер вздрогнул. Он не знал, что ему мог ответить Экберг. Но то, что он услышал, было для него полной неожиданностью.

Давно уже нет никакого сомнения, что уголовные сообщества существуют и могут существовать только в результате того, что длинная цепь компромиссов на самом высшем уровне превращается в тайное покровительство, означающее нечто большее, чем простое попустительство.

— Где он сейчас?

Мы вправе опасаться, что влияние американской преступности однажды приведет к тому, что французские коллеги американских гангстеров попытаются добиться таких же успехов.

— Его нет в живых. Он умер семь лет назад.

Жан Марсилли

Вообще Валландер не исключал такой вероятности, но все же он испытал некоторое разочарование, что это случилось так давно.

— Отчего он умер?

Глава первая. Пять пальцев руки дьявола

— Он покончил собой. Обычный поступок для мужественного человека. Для того, кто привык вести вооруженную борьбу в тяжелых условиях.

Америка, как континент чрезмерный во всех своих проявлениях, вначале представляла собой необъятное пространство суши.

— Почему он покончил с собой?

Первые колонисты были охвачены духом завоевания. Им предстояло в XIX веке образовать новую нацию и найти возможности ее утверждения. Путь был открыт. Из старой Европы хлынула волна эмигрантов, скорее в поисках быстрого обогащения, нежели безмятежного существования.

Экберг пожал плечами.

— Думаю, ему все осточертело.

Многие из них испытали на себе влияние революций, потрясших устои старого континента. Здесь можно было встретить активных участников событий, их пылких вдохновителей, а также пострадавших. Общим для всех являлось то, что это были наиболее энергичные представители белой расы. Самые сильные бросились в гущу ожесточенной схватки. Простодушные склонны были верить, что Америка станет горнилом, где кровь выходцев из Европы перемешается, и будет создан новый, идеальный тип людей Нового Света. Они жестоко обманулись в своих ожиданиях и переживали мучительное разочарование. Постепенно установился диктат силы. Нашлось немного охотников возражать, когда в борьбе мнений точки над «и» ставил кулак – это действовало убедительнее отточенного красноречия. Если же и кулаков оказывалось недостаточно, их подкрепляли кольтами тех, кто умел ими пользоваться.

— Что осточертело?

Конституция Соединенных Штатов Америки имеет весьма существенный изъян: чрезмерно стремясь покровительствовать гражданам, она в то же время их плохо защищает. Не будем забывать, что свои законы принимали и обнародовали сами переселенцы. Вполне естественно, что в их сознании сохранилась глубокая ненависть к европейским законам, действие которых они познали на себе, и к слишком суровым судам, отправляющим человека на эшафот, на каторгу, в застенки, а порой обрекающим его на изощренные пытки.

— Что может осточертеть, когда человек кончает с собой? Сама жизнь. Скука. Усталость, одолевающая тебя, когда каждое утро смотришь в зеркало.

Заботясь о том, чтобы не пострадала «справедливость», судебные власти дошли до абсурда, проявляя в отношении преступников невиданное до того снисхождение. Множественность законодательных актов, их противоречивость позволяли наиболее изворотливым совершать самые вопиющие бесчинства. Менее ловкие имели возможность доверять свою защиту искушенным в подобных делах адвокатам…

— Как это произошло?

И нет ничего неожиданного в том, что, как только правосудие в этой мужественной, стойкой и сильной стране пытается обезвредить одного из опасных для общества граждан, поднимаются крики о покушении на права человека.

— Он жил в Соллентуне, к северу от Стокгольма. Одним зимним утром он положил в карман пистолет, сел в автобус и доехал до конечной остановки. Вышел в лес и застрелился.

Такое краткое и схематичное объяснение необходимо для того, чтобы читатель, незнакомый с американской правовой системой, мог понять, каким образом империя преступников в этой стране смогла так далеко раздвинуть границы допустимого и как получилось, что не было предпринято должных усилий, направленных на подавление ее деятельности в самом начале.

— Откуда вы все это знаете?

Следует подчеркнуть, что все факты, с которыми мы собираемся ознакомить читателя, вплоть до мельчайших деталей, совершенно достоверны.

— Знаю. И это значит, что он вряд ли имеет какое-либо отношение к убийству в Сконе. Только если он не стал привидением. Или не подложил мину, которая взорвалась только сейчас.

То, о чем будет здесь рассказано, позволит понять, каким образом, пытаясь демократичным путем сохранить свои основные свободы, Америка в конце концов подчинилась диктату организованной преступности, каким образом стало возможным, что гангстеры с оскорбительным цинизмом не только уходят от справедливого возмездия, но и с вызывающим высокомерием безнаказанно осуществляют свою власть.

Валландер не взял с собой дневника Бергрена. Сейчас он об этом пожалел.

Объективности ради следует признать, что возникновение и процветание индустрии преступлений есть порождение жестокого и беспощадного общества преуспевания. Соединенные Штаты отнюдь не диснеевский мир для восторженных детей.

— В Конго Харальд Бергрен вел дневник. Мы нашли его в сейфе убитого. Торговца автомобилями, которого звали Хольгер Эриксон. Вам что-нибудь говорит это имя?

Все известные главари мафии познали в своей жизни нищету, были на самом дне, изведали беззаконие и насилие. Все они начинали с нуля. Но у них не было недостатка в смелости, предприимчивости, этим они располагали в избытке и использовали любую возможность добывать деньги. Здесь их фантазия не знала пределов, особенно в те времена, когда приходилось несколько умерять свой пыл.

Экберг покачал головой.

— Вы уверены?

Первые большие деньги, наполнившие кассы шаек, появились в благословенные и лицемерные времена «сухого закона» от торговли запрещенными спиртными напитками. Бутлегеры искренне негодовали, когда с ними обращались как с преступниками. «Люди хотят выпить, и мы предоставляем им эту возможность, – твердили они.– „Объяснения“ между нами – это наше личное дело. Мы сами урегулируем наши отношения, и вреда от этого никому не будет».

— С памятью у меня все в порядке.

Когда в 1933 году «сухой закон» был отменен, гангстеров это не очень смутило. Перевесив свои автоматы системы «томпсон» с одного плеча на другое, они реагировали в том же духе свободного предпринимательства: «Граждане хотят женщин? Хотят иметь наркотики, играть на скачках, в лотерею, в рулетку? Мы подчиняемся закону спроса, наиболее уважаемому закону свободного общества». И они поступали именно так, зная, что в соответствии с другими законами этого общества они смогут уйти от ответственности безнаказанно или с минимальными издержками даже в случае совершения убийства, в то время как простое уклонение от налогов может повлечь за собой весьма серьезные последствия.

— Вы не знаете, как туда мог попасть этот дневник?

Невольно думаешь, что те же люди, пойди они по иному пути, могли бы добиться внушительных успехов. Ведь нельзя не признать, что Лаки Лучиано, Фрэнк Костелло, Мейер Лански и некоторые другие обладали размахом, энергией и мужеством, заслуживавшими более достойного применения. Понимание людей, знание психологии своих сограждан, большие организаторские способности, сила воли, решимость, способность противостоять превратностям судьбы, постоянство, умение всегда видеть цель жизни – деньги и добывать их все больше всеми доступными средствами, дьявольская хитрость, умение «отмыть» деньги от грязи и пустить их в легальный бизнес порой невольно могут вызвать у кого-то нечто вроде восхищения.

— Не знаю.

— Как вы думаете, что могло больше семи лет назад свести этих людей?

Вплоть до наших дней некоторые из этих людей продолжают свою «деятельность» о даже успели приобрести известную «респектабельность». Так или иначе, но наступило время, когда трудно установить, где богатство добыто честным путем, а где мошенничеством, где богатеет добро, а где зло. Да и всегда ли может присутствовать одно только добро или одно зло?

— Я видел Харальда Бергрена всего один раз. Это было за год до его смерти. Тогда я жил в Стокгольме. Однажды вечером он зашел ко мне. Он был очень возбужден. Сказал, что в ожидании новой войны разъезжает по стране, работая месяц здесь, месяц там. У него ведь была профессия.

Происхождение богатства часто не менее загадочно, чем происхождение человека. Источник богатства преступного синдиката не столь таинствен, и его уникальную в своем роде историю лучше всего можно проследить но жизнеописанию главных действующих лиц.

Валландер забыл о такой возможности. Хотя это было написано в дневнике — на самых первых страницах.

Вначале была мафия. Ее законом было молчание. Для тех, кто нарушал омерту – закон молчания, – приговор был один – смерть. Мафия – прообраз организованной преступности – была и остается только типично сицилийским феноменом. Ради нее больше было израсходовано чернил, чем пролито крови, а это превышает не один гектолитр.

— Вы имеете в виду, что он был автомехаником?

Мафия представляет собой своеобразную «модель семьи», обязанностью каждого члена которой является ее почитание; именно с нее он обязан брать пример. В состав семьи входят ее члены – мафиози. Они как «братья» равны между собой и должны беспрекословно подчиняться «отцу» – капо. Последний следит за тем, чтобы соблюдались «пять заповедей крови»:

Экберг впервые был удивлен.

1. Каждый мафиозо должен помогать своему брату и выручать его из беды, даже ценой собственной жизни.

— Откуда вы знаете?

2. Каждый мафиозо должен вступаться за своего брата, оскорбленного, униженного или поруганного «чужаком». Любое оскорбление или обиду он должен воспринимать как оскорбление мафии и обязан как можно скорее отомстить.

— Из дневника.

3. Каждый мафиозо не смеет прекословить и обязан незамедлительно исполнять любой приказ капо. К любому поручению он должен относиться как к проявлению особого доверия, своего рода привилегии или отличию.

— Торговцу автомобилями мог потребоваться еще один автомеханик. Может, Харальд был в Сконе и там познакомился с этим Эриксоном.

4. Мафиозо никогда не должен обращаться в полицию или к органам правосудия, даже если возникает ссора или во избежание личных неприятностей.

Валландер кивнул. Конечно же, могло быть и так.

5. Каждый мафиозо должен вопреки очевидности отрицать существование мафии, никому не говорить о своих действиях и обязанностях внутри мафии, не признавать принадлежности к мафии кого-либо из своих братьев.

— Харальд Бергрен был гомосексуалистом? — спросил Валландер.

Малейшее отступление от одной из этих основных заповедей, а также от других, не столь важных, карается одинаково – смертью.

Экберг улыбнулся.

— Еще каким, — ответил он.

У мафиози немало обрядов, своего рода кодов, позволяющих распознавать друг друга, предупреждать о грозящей опасности, просить о помощи. Долгое время большое значение имел «шляпный код». В зависимости от того, надвинута ли шляпа на брови, сдвинута на затылок, вправо, влево, посвященные могли понять, что хотят им сообщить. В настоящее время чаще используются «часовой код» и «галстучный код».

— Это обычно среди наемников?

Было бы неправильным полагать, что создание мафии было легким делом. Это отнюдь не так. В действительности ей пришлось переживать и неприятные моменты, и неудачи, и даже драмы. И только благодаря тому, что он умел вовремя отступать, Лаки Лучиано сумел добиться поразительного по результатам единения, которое и позволило в последующем организовать столь знаменитый преступный синдикат.

— Да нет. Но и необычным не назовешь. Наверное, такое встречается и среди полицейских?

Сумев сколотить путем грубого вымогательства и террора первоначальный капитал, мафия добилась некоторых преимуществ. Разве сторонники не приобретаются за деньги? Приобретение же политической власти позволяет укрепить позиции и осуществлять контроль над всякого рода подпольными махинациями, приносящими огромные прибыли. И мафия решила добиться этого.

Валландер не ответил.

— А такое не встречается среди консультантов по разрешению конфликтов? — вместо этого спросил он.

Попытки такого рода были предприняты в большинстве крупных городов Соединенных Штатов, и весьма симптоматично, что это не только не встретило отпора со стороны полиции, которая, казалось бы, должна была восстановить порядок и обеспечить безопасность, а, напротив, привело к тому, что преступники, действуя нагло и дерзко, при помощи денег постепенно стали разлагать полицейских, находящихся, как считалось, вне подозрения.

Экберг встал и подошел к музыкальному автомату. Он улыбался.

Первый случай крупного и скандального разоблачения вызвал волну негодования по всей Америке и поверг среднего американца в глубокое замешательство. Дело было связано с неким лейтенантом полиции Чарли Беккером. Шеф нью-йоркской полиции Вальдо Райнелэндер, зная, что его подчиненный добился больших успехов и внедрился в преступный мир, решил, что этот способ, поскольку он приносил обнадеживающие результаты, заслуживает дальнейшего применения. Его не смущало, что Беккера видели играющим в карты, посещающим в компании с главарями шаек ночные кабаре и дома свиданий. То, что лейтенант тратил раз в десять больше своего жалованья, также его не беспокоило. Он закрывал глаза и на то, что Чарли Беккер поддерживал тайные связи с продажными политиками из Таммани-Холл,[19] чтобы получать, когда нужно, необходимую информацию, а с ней и более полную свободу действий, что только способствовало увеличению его доходов. Неужели надо было постоянно компрометировать себя, чтобы оставаться в доверии? Придерживаясь столь странного принципа, Райнелэндер не колеблясь назначил во главе бригады криминалистов, наделенной самыми широкими полномочиями, своего любимчика Чарли Беккера. Делая это, он предоставлял, сам того не ведая, полную свободу действий изощренному преступнику.

— Встречается, — сказал он.

— Вы даете объявления в «Терминаторе», — продолжил Валландер. — Вы предлагаете свои услуги. Но там не говорится, что это за услуги.

Охваченный манией величия, Беккер взял на вооружение методы мафии, чтобы распространить рэкет на весь нелегальный бизнес, процветающий в Нью-Йорке: публичные дома, сутенерство, запрещенные игры… Поскольку он пользовался неограниченной властью в полиции, никто не мог противостоять этому вымогателю нового типа. Он усмирял непокорных тем, что закрывал их заведения, а строптивых хозяев спроваживал на несколько лет в тюрьму. Но при этом Чарли Беккер лишал себя «курочек», которые несли ему «золотые яйца». Жажда наживы была такова, что он постепенно отказался от практики арестов наиболее упрямых, предпочитая пользоваться услугами специиально отобранных бандитов, чтобы запугивать, наносить удары, уничтожать…

— Я посредник.

Встав на этот путь, он уже не мог остановиться. Некий Герман Розенталь, получая солидные доходы от букмекерства, позволил себе открыть игорный дом. Чарли Беккер предложил принять его в долю. И хотя не обошлось без рукоприкладства, Розенталь своего согласия не дал. На следующий день его заведение сгорело. Не поддавшись угрозам, букмекер отправился к окружному атторнею Манхэттена Чарльзу Уитмэну. Ошеломленный тем, что ему сообщили, Уитмэн попросил Розенталя собрать доказательства, достаточные для того, чтобы положить конец скандальным «похождениям» стража порядка… Имея деньги, Беккер завел своих осведомителей во всех районах города, и его люди успели предупредить его. Решение было принято незамедлительно. Он отнюдь не был обескуражен. У него не возникало сомнений при выборе исполнителя. Он пал на Джека Зелига, который вызывал у Беккера своего рода восхищение. К несчастью, тот отбывал очередное наказание и находился в тюрьме.

— В чем?

Беккер отправился к своему шефу, чтобы убедить его, что, если Зелига выпустят на свободу, это облегчит работу возглавляемой им бригады, так как этот тип полностью находится у него в руках и поможет ему выловить немало преступников. И Вальдо Райнелэндер согласился.

— Я даю информацию о различных работодателях, которые могут представлять интерес.

После ряда темных манипуляций Джек Зелиг покинул тюрьму Томбс… чтобы попасть в руки Чарли Беккера. За услуги, а также для вербовки еще четырех убийц полицейский вручил ему две тысячи долларов. Зелиг не мог отказать своему освободителю, к тому же он оказался без гроша. Уговор был простой: захлопнуть «болтливую книгу», какой стал Розенталь.

— Наемная служба?

— Иногда. Иногда личная охрана, охрана транспорта. По-разному. При желании я мог бы завалить шведские газеты любопытнейшими историями.

Когда 15 января 1912 года Герман Розенталь выходил из отеля «Метрополь», четверо наемных убийц поджидали его на 43-й Западной улице. Выстрелы прозвучали почти одновременно. «Работа», достойная профессионалов… если бы не оплошность с автомобилем, номер которого успели запомнить несколько свидетелей. Герман Розенталь был мертв, его тело прошито пулями, и отомстить он уже не мог. Найти убийцу поручили… Чарли Беккеру. То, что случилось, не назовешь совпадением. Развязка близилась. Молодой полицейский, незадолго до того переведенный в бригаду Беккера и очень гордившийся этим, с рвением взялся за расследование. Он в два счета обнаружил машину и установил ее владельца: им оказался один из участников нападения, который к тому же не стал запираться. Короче, через двое суток были арестованы трое других, которые хором заявили: «Нас заставил сделать это Джек Зелиг».

— Но вы этого не делаете?

Зелиг даже не успел скрыться. Когда в биллиардную, где он находился, за ним пришли, он не растерялся и заявил: «Я хочу видеть окружного атторнея Уитмэна».

— Я дорожу доверием своих клиентов.

Уитмэн, у которого после посещения Розенталя возникли некоторые подозрения в отношении лейтенанта Беккера, согласился поговорить. Разговор вылился в небольшой монолог:

— Я не принадлежу к газетному миру.

– Лейтенант Беккер освободил меня и, угрожая, заставил выполнить эту работу с помощью людей, которых вы арестовали. У вас нет прямых улик против меня, но, если вы привлечете меня в качестве свидетеля обвинения, я готов все рассказать на судебном заседании. Он сгорит…

Экберг опять сел.

Уитмэн потер руки, чтобы избежать рукопожатия Зелига, принял его условия и отпустил.

— Терр’Бланш в Южной Африке, — сказал он. — Лидер нацистской партии буров. У него два шведских телохранителя. Это просто пример. Но если вы заявите об этом публично, то я естественно, буду все отрицать.

5 октября, накануне процесса, Джек Зелиг ожидал трамвай на углу 2-й авеню и 13-й улицы. Вагон подошел с таким грохотом, что, когда Зелиг получил в голову две пули 45-го калибра и упал, пассажиры подумали, что человеку просто стало плохо. Ему, однако, не суждено было подняться.

— Я ничего не скажу, — сказал Валландер.

Хотя он и лишился своего основного свидетеля, Уитмэн смог убедить присяжных в виновности офицера полиции Чарли Беккера и четырех убийц. Приговор: смертная казнь для всех.

Больше вопросов у него не было. Что на самом деле означали ответы, которые он получил от Экберга, он пока не знал.

13 апреля 1914 года четверо убийц получили свое. Чарли Беккеру удалось добиться пересмотра дела. В ходе его повторного рассмотрения мера наказания была подтверждена. 30 июля 1915 года в тюрьме Синг-Синг он закончил свой путь на электрическом стуле. Предсказание Зелига сбылось. Он «сгорел».

— Можно я оставлю фотографию себе? — спросил Экберг. — У меня небольшая коллекция.

История полицейского офицера Чарли Беккера отмечена тремя особенностями. Во-первых, он не был исключением, и его примеру в дальнейшем последовали многие из его коллег, начиная от обыкновенного постового и кончая ответственными работниками аппарата полиции. Во-вторых, к нему применили высшую меру наказания, предусмотренную законом за совершение тяжкого преступления. В-третьих, увы, надо признать, что никому из «конкурентов» Чарли Беккера, а их было множество, не пришлось больше встречаться с палачом. Так что все дело в организации.

— Можно, — ответил Валландер и встал. — У нас есть оригинал.

* * *

— А у кого негатив?

Как и во всяком большом городе, в Нью-Йорке существуют кварталы богатые и бедные, характер которых со временем значительно меняется. Некогда преуспевающие районы понемногу населяются малообеспеченными людьми, в основном темнокожими. Чтобы избавить себя от их постоянного присутствия, богачи предпочитают скорее покидать свои жилища, чем терпеть такое соседство.

— Я бы и сам хотел это знать.

В самом начале XX века иммигранты поселялись в районах, в которых обосновались первые переселенцы их этнической группы. Так, в Нью-Йорке Уэст-Сайд заселили ирландцы, Ист-Сайд превратился в вотчину евреев и итальянцев.

Уже на пороге Валландер понял, что у него есть еще один вопрос.

Ист-Гарлем облюбовали сицилийцы, и он стал как бы штаб-квартирой мафии, которую лица не итальянского происхождения называли «сицилийский союз». Одним из первых главарей мафии там был Игнацио Саетта, больше известный под кличкой Лупо (Волк). Методы были теми же самыми: шантаж, угрозы, избиения, а для уклоняющихся от поборов – смерть. Такие поборы распространялись преимущественно на жителей «страны» и никогда – на коренных американцев. Мафия предпочитала шантажировать и угнетать слабых, невежественных, запуганных братьев по крови – сицилийцев.

— Для чего вы все это делаете?

— Мне присылают открытки со всего мира, — ответил Экберг. — Только поэтому.

Чтобы дать представление о господствующем насилии, можно привести один лишь пример. На 107-й Восточной улице воцарился один из помощников Саетты, который распространил свой рэкет на все рынки, овощные и фруктовые магазины в районе. Это был Чиро Терранова по прозвищу Король артишоков. Его притон наводил такой страх на прохожих, что они старались обходить его стороной. Полицейские с полным основанием называли это место «скотобойней». Когда в 1920 году здание решили снести, рабочие обнаружили под полом, в стенах, в фундаменте трупы двадцати трех человек с переломанными костями.

Валландер понял, что другого ответа он не получит.

Большинство итальянских эмигрантов прибыло с юга полуострова. Для того чтобы противостоять мафии и дать ей отпор, неаполитанцы возродили одну из своих бывших тайных организаций – каморру. Во времена владычества Саетты предводителем каморры в районах Ист-Сайда и Ист-Гарлема был Энрико Альфано, чаще именовавшийся Эрриконе. Методы каморры были такими же, что и у мафии, и между обоими союзами нередко происходили стычки. Нет нужды уточнять, кто из них очень быстро взял верх.

— Я не уверен. Но может случиться, что я позвоню. В случае, если у меня появятся еще вопросы.

Таким образом, мало-помалу ирландские, сицилийские, еврейские, неаполитанские иммигранты сформировали районы обитания, своеобразные гетто, довольно живописные, с их узкими улочками, тротуарами, загроможденными всевозможными товарами, с разноцветными гирляндами белья, свисающего с окон. Лавки красильщиков, торговцев москательными, аптекарскими, продовольственными товарами, прачечные должны были быть открыты днем и ночью – ведь в любое время мог прийти тот, кому они обязаны были выплачивать десятину за охрану от подобного же насилия со стороны враждебного клана.

Экберг кивнул. И закрыл дверь.

Послушные торговцы, поскольку другой возможности сохранить дело у них не было, неохотно раскошеливались. Они влачили скудное существование: от своих доходов им оставалось только то, что не попадало в руки мафии, которая считала всегда очень точно и оставляла лишь столько, сколько требовалось для поддержания жизни – ни больше, ни меньше.

Когда Валландер вышел на улицу, дождь превратился в дождь со снегом. Одиннадцать часов. В Евле ему больше делать нечего. Он сел в машину. Харальд Бергрен не убивал Хольгера Эриксона и Ёсту Рунфельдта, естественно, тоже. То, что могло стать вероятной версией, рассыпалось у них в руках.

«Придется начинать все заново, — подумал он. — Придется вернуться к исходной точке. Вычеркнем Харальда Бергрена. Забудем про дневники и ссохшиеся головы. Что мы тогда увидим? Наверное, что среди последних работников Хольгера Эриксона был Харальд Бергрен. И что еще он был гомосексуалистом.

Самый верхний слой расследования ничего не дал.

Надо копать глубже».

Валландер завел двигатель и, нигде не останавливаясь, поехал в «Арланду». В аэропорту он не сразу нашел место, где должен был оставить взятую напрокат машину. В два часа он сидел на диванчике, ожидая своего вылета. Он рассеянно листал забытую кем-то вечернюю газету. Дождь со снегом прекратился, еще когда он подъезжал к Уппсале.

Самолет вылетел вовремя. Валландер сидел у прохода. Он почти сразу заснул. А проснулся оттого, что ему заложило уши, когда самолет уже садился в «Стурупе». Рядом с ним сидела женщина, которая штопала носки. Валландер удивленно посмотрел на нее. Потом ему пришло в голову, что он должен позвонить в Эльмхульт и спросить про машину. В Истад ему придется ехать на такси.

Но выйдя из самолета и направившись к выходу, он вдруг увидел Мартинсона. Он понял, что что-то случилось.

«Только не новое убийство — подумал он. — Что угодно. Но только не это».

Мартинсон заметил его.

— Что случилось? — спросил Валландер.

— Зачем ты выключаешь мобильный телефон, — сказал Мартинсон. — Тебе невозможно дозвониться.

Валландер замер.

— Мы нашли сумку Ёсты Рунфельдта, — сказал Мартинсон.

— Где?

— Она лежала на видном месте у обочины дороги на Хёер.

— Кто ее нашел?

— Кто-то остановился пописать. Он заметил сумку и открыл ее. В ней лежал листок с именем Рунфельдта. Этот человек читал об убийствах в газетах и сразу позвонил. Там сейчас Нюберг.

«Хорошо, — подумал Валландер. — Это уже что-то».

— Тогда едем, — сказал он.

— А тебе не нужно сначала заехать домой?

— Нет, — ответил Валландер. — Это мне нужно меньше всего.

Еще большим злом было постоянное, ежечасное, ежеминутное развращение детей.

В этом квартале, образовавшем замкнутую зону и очень скоро прозванном «Малая Италия», улицы принадлежали ребятам. В трущобах, где они проводили большую часть времени, их воспитанием занимались находившиеся среди них старшие. Нетрудно догадаться, что, несмотря на наличие школ, посещение которых считалось обязательным, «воспитание» проходило в основном в притонах. Родители же хотели, чтобы их дети стали добропорядочными гражданами, воспитанными, имеющими возможность найти свое место в этом обществе «сверхвозможностей, доступных для всех», тем более что сами они были обречены на то, чтобы занимать подчиненное положение, что, конечно, никого не устраивало.

Вначале запросы детей не шли дальше желаний научиться тому, что умели делать другие. Но кто эти другие?

Они были такими разными.

Родившись в Америке, они говорили по-английски с сильнейшим акцентом. Они коверкали язык еще и потому, что в разговорах с родителями, со своими товарищами пользовались еврейским, ирландским, неаполитанским, сицилийским, калабрийским и другими диалектами, которые оставались единственными, бережно сохраняемыми нитями, связывавшими их с утраченной родиной.

За это маленькие американцы жестоко высмеивали их, так же как они высмеивали их слишком короткие штанишки, залатанные рубашки, голые ноги в стоптанных башмаках, запахи их пищи, сохранявшие воспоминание о натертых чесноком горбушках хлеба, оливковом масле, спагетти, жареной рыбе и еще бог знает о чем.

Слабые, которых эти насмешки повергали в отчаяние, склоняли голову, другие яростно дерзили в ответ. Это приводило к стычкам на переменах. Верх чаще брали более озлобленные дети иммигрантов. И у победителей этих первых боев не возникало сомнений относительно своего права на трофеи. Они требовали денег, которых никогда не было у их родителей, денег, которые давали возможность избегать самых оскорбительных унижений, выходить победителями из любых столкновений, одерживать верх над противниками.

Вот почему учебные заведения были не в состоянии выполнять свою основную задачу: там очень редко понимали детей – выходцев из чужих далеких стран. И как ни парадоксально, такие заведения становились школами организованной преступности. При этом улица оставалась основным местом, доступным для выражения эмоций, для демонстрации способностей и безнаказанного господства физической силы.

Таким образом, не стоит слишком удивляться тому, что на одних и тех же улицах, в тех же школах можно было встретить мальчиков в коротких штанишках, объединенных личными симпатиями, одинаковым направлением мыслей, которые, повзрослев, станут главарями организованной преступности и будут контролировать, выйдя, по сути, из ничего, самый богатый рынок торгующей Америки – рынок человеческих пороков.

Настало время с ними познакомиться.

Начнем с Франческо Кастильи, самого старшего из них, родившегося в январе 1891 года в Калабрии. Спустя четыре года его отец, дон Луиджи, покинул родину и лишь в 1897 году, благодаря жесточайшей экономии, смог вернуться за женой и детьми.

Семейство Кастилья приютилось в лачуге из четырех комнатушек под номером 236 на 108-й улице, иначе говоря, на острове Манхэттен, в центре итальянского гетто. Новая обстановка не вызвала у госпожи Кастилья особого чувства растерянности. Толстые кумушки, ее соседки, обсуждали на улице, как лучше приготовить тесто, покупали свежие томаты и приправу у бродячих торговцев. Она быстро освоилась на новом месте уже и потому, что охотно помогала соседкам, принимая у них роды, оказывая первую помощь, столь необходимую в этом районе, где стремительно росла рождаемость, особенно если учесть, что эта помощь предоставлялась бесплатно и воспринималась бедняками как бесценный дар.

Хотя Луиджи Кастилье удалось открыть свое дело, что-то вроде булочной, в семье не всегда ели досыта. Чтобы как-то облегчить положение, старший брат, Эдуарде, научил младшего, Франческо, которому в ту пору исполнилось семь лет, деликатному искусству кражи с витрин. Позже, в октябре 1909 года, Франческо поступил в подготовительный класс на 109-й Восточной улице и получил американское имя Фрэнк. Не сумев как следует изучить английский язык, он отставал в школе и решил как можно скорее начать зарабатывать деньги. Первая открывшаяся перед ним возможность была связана с особенностью еврейских жителей квартала. Те почитали великим грехом трудиться в субботу. Он стал продавать им свои услуги в эти дни и впоследствии вспоминал, что это ему окончательно «открыло власть денег».

Почти в то же время, когда семейство Кастилья садилось на корабль, точнее, 24 ноября 1897 года, в Леркара-Фридди (Сицилия) родился Сальваторе Луканиа, третий ребенок и второй сын Антонио Луканиа и его супруги Розали, урожденной Каппорелли. По мнению многих, он заметно отличался от остальных детей – от старших Джузеппе и Франчески, от младшего Бартоло. Мать его обожала.

В апреле 1906 года Антонио Луканиа пристроил всю свою семью в трюме грузового судна, идущего в страну, о которой мечтали все сицилийцы, – в Соединенные Штаты Америки.

Семья Луканиа обосновалась в Лоуэр Ист-Сайде, в квартале, о котором Раймонд Чандлер сказал, что там говорили на всех языках мира, а иногда даже на английском. Они поселились в жилище еще более убогом, чем у Кастильи. Луканиа утешался тем, что в Нью-Йорке существовали бесплатные школы, которые могли сделать из его отпрысков важных людей. Он добился, что все его дети посещали бесплатную школу, и пришел в восторг, когда они согласились изменить свои имена на американский лад: Джузеппе стал Джозефом, Франческа – Фанни, Бартоло – Бертом, Консетта – Конни. Только один отказался наотрез – Сальваторе, который заявил:

– Мне придется стать Сальва… Но это имя не годится, оно для девчонки.

И он остался Сальваторе, ожидая, когда подвернется случай обрести более подходящее имя.

Когда наконец Сальваторе окончил школу, то сделал для себя вывод, имевший чрезвычайно важное значение. Он состоял в том, что евреи оказались совсем не такими, какими ему их представляли с рождения. Конечно, их можно было узнать с первого взгляда: они были грязными, хотя от них и не пахло серой, любовь к деньгам заставляла их совершать не очень-то красивые поступки, но это извинительно, поскольку когда у тебя нет денег, го чужие деньги позволяют издеваться над тобой и унижать тебя.

Сальваторе очень внимательно наблюдал за еврейскими подростками. Он отметил гибкость их ума, способность анализировать, а уже потом действовать, не поддаваясь стихийному порыву. Он понял, что церковь, вдалбливая всевозможные предрассудки в умы верующих, оказывает им плохую услугу. Он пренебрег предрассудками и сблизился с евреями. Поскольку евреи знали, как использовать свой ум, а он знал, как можно использовать евреев, то все получали от этого только выгоду.

Для начала, в отличие от тех, кто их притеснял, освистывал, мучил и избивал, Сальваторе стал их защитником. Не бесплатно, конечно. Всего за несколько центов он соглашался охранять тех, кто, имея деньги, попадал в засаду к ирландцам, итальянцам, которые подкарауливали их не для того, чтобы избить, а для того, чтобы ограбить. Евреи, избегая драк, предпочитали «сбросить балласт». Их обзывали трусами, но они не обращали на это внимания и при первой возможности брали реванш с еще большей беспощадностью.

У Сальваторе Луканиа особое восхищение вызывал один из них, невысокий чернявый, – Мейер Лански, которого неизменно сопровождал другой еврей со странными голубыми глазами, Бенджамин Сигел.

Этот Мейер Лански буквально очаровал Сальваторе своей феноменальной способностью быстро считать в уме и непоколебимым хладнокровием, удивительным для такого тщедушного тела. Сальваторе решил с ним познакомиться. Вот что он сам об этом рассказывал:

– Впервые я встретил Мейера и Сигела, когда еще жил дома. В это время я вовсю зашибал деньги у еврейских подростков в обмен на свое покровительство. Я вспоминаю, что сделал свое обычное предложение и Лански. Я был выше его на целую голову, но он посмотрел на меня не мигая, помолчал, не испытывая никакого страха, а потом ответил: «Чеши отсюда». Я невольно рассмеялся. Похлопал его по плечу и предложил: «Согласен, я буду тебя поддерживать задаром…» Он резко отпрянул и крикнул: «Заткни себе свою поддержку в задницу. Я в ней не нуждаюсь». И это правда, прошу вас поверить. Как и Багси Сигел, Мейер Лански был типом весьма стойким, умел держаться на равных, таких я уже никогда в жизни больше не встречал, а я не забыл ни Альберта Анастасиа, ни всех этих бандитов из Бруклина, никого, В противоположность всем своим сицилийским собратьям Сальваторе Луканиа никогда не отказывался от знакомства с евреями только потому, что они евреи. Никогда в разговорах он не проявлял антисемитизма. Для него любой человек был человеком и оставался им, пока вызывал уважение к себе. При этом евреи казались ему даже более способными. Позднее он нашел этому практическое применение, отказавшись от традиционной близорукой расовой политики мафии. Тем не менее, хотя он и был убежден, что ум сосредоточен в черепах евреев, однажды он встретил одного выходца из Калабрии, показавшегося ему еще более изворотливым.

История такова. Во время одной из операций Сальваторе столкнулся с шайкой, орудовавшей на 104-й улице. Конфликт был мирно урегулирован в результате беседы с ее главарем, неким Франческо Кастильей. Это была их первая встреча. Они почти не понимали друг друга, так как Фрэнк говорил очень тихо и хрипел, как будто был простужен.

Они направились к машине Мартинсона.

Неожиданно Валландер поймал себя на том, что торопится.

23

Сумка лежала на том же месте, где ее нашли.

Это произошло совсем рядом с обочиной, и два полицейских автомобиля и группа людей вызывали любопытство многих, проезжающих мимо.

Нюберг был занят поиском и закреплением следов. Один из ассистентов держал его костыль, а сам он, стоя на коленях, ковырял какой-то предмет на земле. Когда подошел Валландер, он поднял глаза.

— Ну как Норланд? — спросил он.

— Сумки я не нашел, — ответил Валландер. — Но там очень красиво. Правда, холодно.

— Если нам повезет, мы сумеем установить довольно точно, сколько она тут пролежала, — сказал Нюберг. — Ведь это важно, не так ли?

Сумка была закрыта. Никакой бирки с адресом или рекламой туристического агентства.

— Вы говорили с Ваньей Андерсон? — спросил Валландер.

— Она уже была здесь, — ответил Мартинсон. — Она опознала сумку. Мы открыли ее. На самом верху лежал пропавший бинокль Ёсты Рунфельдта. Так что сумка наверняка его.