— Какие возможности?

— Ну... скажем, новые анализы. К примеру, если первоначальный анализ семени Сэнд-Кастла был проведен небрежно, можно будет доказать, что его сперма всегда была в некотором смысле неполноценной, и тогда страховой полис вас прикроет. По крайней мере, есть хороший шанс.

Страхователи, подумалось мне, в этом случае предъявят иск той лаборатории, где первоначальные анализы были признаны безупречными, но это была проблема Оливера, а не моя. Главное, что он слегка приободрился и рассеянно отхлебнул чаю.

— А кобылы? — спросил он.

Я покачал головой.

— Вы должны честно сказать их владельцам, что Сэнд-Кастл непригоден к делу.

— И вернуть взносы, — уныло сказал он.

— Хм.

— Сегодня он покрыл двух, — вздохнул Оливер. — Я ни о чем не сказал Найджелу. Понимаете, это он занимается расписанием случек. Он большой специалист насчет кобыл, он знает, когда они восприимчивей всего. Я полагаюсь на его суждение, а сегодня утром он доложил мне, что две кобылы готовы для Сэнд-Кастла. Я просто кивнул. Чувствовал себя мерзко. Но ничего ему не сказал.

— И сколько еще осталось, э-э... непокрытых?

Он сверился со списком, слегка шевеля губами.

— Та, которая еще не ожеребилась, и... еще четыре.

Я оцепенел. Тридцать пять кобыл несли это семя.

— Кобылу, которая должна ожеребиться, — безжизненно произнес Оливер, — в прошлом году случили с Сэнд-Кастлом.

Я вытаращился на него.

— Вы хотите сказать... что один из его жеребят родится здесь?

— Да. — Он потер лицо рукой. — Со дня на день.

За дверью послышались шаги, и влетела Джинни с вопросительным: «Па?»

Тут же она заметила меня, и ее лицо осветилось.

— Привет! Ой, как здорово. Я и не знала, что вы приедете.

Я поднялся, чтобы тепло поприветствовать ее, как обычно, но она сразу почувствовала что-то не то.

— В чем дело? — Она посмотрела мне в глаза, перевела взгляд на отца. — Что произошло?

— Ничего, — сказал он.

— Папа, ты врешь. — Она вновь повернулась ко мне. — Объясните мне.

Я ведь вижу, случилось что-то плохое. Я больше не ребенок. Мне уже семнадцать.

— Я думал, что ты в школе, — сказал я.

— Я оттуда ушла. В конце прошлого семестра. Никакого смысла возвращаться туда на лето, если все, что меня интересует, здесь.

Она выглядела гораздо увереннее, как будто школьница была куколкой, а теперь из нее вылупилась бабочка и расправила крылья. Красоты, по которой она так страдала, пока не прибавилось, но в ее лице чувствовался характер, и оно отнюдь не было невыразительным. Она всю жизнь будет привлекать внимание, подумалось мне.

— Так что? — повторила Джинни. — Что произошло?

Оливер с отчаянием махнул рукой и сдался.

— Рано или поздно ты все равно узнаешь. — Он сглотнул. — Некоторые жеребята от Сэнд-Кастла... небезупречны.

— Как это — небезупречны?

Он рассказал ей про всех шестерых и показал письма. От лица Джинни медленно отливала кровь.

— Ох, папа, нет! Нет. Не может быть. Только не Сэнд-Кастл. Не это чудо!

— Сядь, — предложил я, но она вместо этого бросилась ко мне, уткнулась лицом в мою грудь и отчаянно прижалась. Я обнял ее, поцеловал в макушку и утешил, как мог, на время.

На следующее утро, в пятницу, я вернулся в офис и, слегка скрипя зубами, доложил Гордону о результатах моего визита к Оливеру. Он несколько раз повторил «Бог мой!», и Алек оторвался от своего стола и тоже слушал, и глаза его за стеклами золотой оправы на этот раз были серьезны, светлые ресницы медленно мигали, смешливые губы жестко сжались.

— Что ты будешь делать? — спросил он, когда я закончил.

— Честно говоря, не знаю.

Гордон пошевелятся, его рука еле заметно вздрогнула на бумагах; признак подавляемой тревоги.

— Полагаю, в первую очередь, — сказал он, — следует известить Вэла и Генри. Хотя остается загадкой, чем может тут помочь любой из нас. Как вы говорите, Тим, нам не следует пока что признавать ситуацию непоправимой, но я не могу представить, чтобы в будущем какой-нибудь владелец элитной племенной кобылы решился послать ее к Сэнд-Кастлу. А вы, Тим? Вы можете?

Я покачал головой.

— Нет.

— Вы правы, — заключил Гордон. — Никто не пошлет.

Генри и Вэл пришли от новостей в непритворное смятение и за обедом пересказали все остальным директорам. Тот, который с самого начала был против, разразился подлинным гневом и устроил мне яростную выволочку над тарелкой с жареным палтусом.

— Такого никто не мог предвидеть, — защищал меня Генри.

— Кто угодно мог предвидеть, — язвительно уколол несогласный директор, — что такой легкомысленный проект ударит по нашей репутации. Тим в одночасье получил слишком много власти, и только Иго суждение виной происшедшему, только его. Если б ему хватило здравомыслия указать на опасность, мы бы выслушали его и отвергли заявку. Только из-за его бестолковости и незрелости банк оказался под угрозой убытков, и я требую занести мою точку зрения в протокол следующего заседания правления.

За столом взвинченно перешептывались, но Генри с непоколебимой добросердечностью произнес:

— Мы все опозорены, если это позор, и нечестно называть Тима бестолковым, если он не предвидел того, что не пришло в голову ни одному из экспертов, составлявших страховой полис.

Несогласный, однако, без устали твердил свое «Я вам говорил!» за сыром и кофе, и я, опустив глаза, терпел его тычки, потому что не мог доставить ему удовольствие увидеть, как я выхожу раньше него.

— Что вы собираетесь предпринять? — спросил меня Генри, когда наконец все молча поднялись и разошлись по своим местам. — Каковы ваши предложения?

Подразумевалось, что он оставляет меня на том уровне, которого я достиг, и не отнимает у меня право на решения. Я был ему благодарен.

— Завтра я вернусь туда, — сказал я, — и разберусь в финансовой ситуации. Подобью цифры. Скорее всего будет полный кошмар.

Генри удрученно кивнул.

— Такой чудесный конь. Но никому, Тим, что бы там ни говорили, не пришло бы в голову, что у него такой изъян.

Я вздохнул.

— Оливер просил меня остаться на завтрашнюю ночь и на воскресную.

Мне не слишком хочется, но им нужна поддержка.

— Им?

— С ним Джинни, его дочь. Ей всего семнадцать. Оба страшно переживают. Это их подкосило.

Генри похлопал меня по руке и проводил до лифта.

— Сделайте, что сможете, — напоследок сказал он. — В понедельник доложите нам о состоянии дел.

В субботу утром, перед тем, как я вышел из дому, позвонила Джудит.

— Гордон рассказал мне о Сэнд-Кастле. Тим, это ужасно. Бедные, бедные люди.

— Паршивое дело, — сказал я.

— Тим, передай Джинни, что я очень сожалею. Сожалею... дурацкое слово, толкнешь кого-нибудь в магазине и тоже говоришь «сожалею». Милая девочка... она писала мне пару раз из школы, просто советовалась по-женски, я ее просила.

— Она тебе писала?

— Да. Такая прелестная девочка. Такая умная. Но это... это чересчур.

Гордон сказал, что им грозит опасность потерять все.

— Я собираюсь сегодня к ним, посмотрю, в каком он состоянии.

— Гордон мне сказал. Пожалуйста, передай им, что я их люблю.

— Передам. — Я чуть помолчал. — Я тебя тоже люблю.

— Тим...

— Я просто хотел сказать тебе. Ничего не изменилось.

— Мы не виделись с вами несколько недель. То есть... я не виделась.

— Гордон вошел в комнату? — догадался я.

— Именно так.

Я улыбнулся дрожащими губами.

— Понимаешь, я о тебе все время слышу. Он о тебе постоянно упоминает, а я переспрашиваю... от этого кажется, что ты поблизости.

— Да, — сказала она совершенно нейтральным голосом. — Я в точности понимаю, что вы хотите сказать. Я чувствую в точности то же самое.

— Джудит... — Я резко вздохнул и постарался, чтоб мой голос звучал спокойно, под стать ей. — Передай Гордону, что я позвоню ему домой, с его разрешения, если там что-нибудь случится и потребуется его консультация до понедельника.

— Я передам. Подождите у телефона. — Я услышал, как она повторяет просьбу, и отдаленный голос Гордона рокочет в ответ, и наконец она сказала:

— Да, он говорит, пожалуйста, сегодня вечером мы будем дома, и завтра большей частью тоже.

— Может быть, когда телефон зазвонит, ты возьмешь трубку.

— Может быть.

Короткое молчание, и я сказал:

— Пожалуй, я пойду.

— Так до свидания, Тим, — откликнулась она. — Дайте нам знать. Мы оба будем думать о вас весь день, я уж знаю.

— Я позвоню, — сказал я. — Можешь не сомневаться.

День прошел в целом скверно, как я и ожидал, а в некоторых отношениях и еще хуже. Оливер и Джинни двигались как бледные автоматы, издавали несвязные восклицания и забывали, куда клали вещи. Обед, в версии Джинни, состоял из переваренных яиц и пакетов картофельных чипсов.

— Мы не говорили о том, что произошло, ни Найджелу, ни работникам, — сообщил Оливер. — К счастью, в расписании Сэнд-Кастла временное затишье.

Он был очень занят, потому что почти все его кобылы ожеребились в середине марта, друг за другом, кроме четырех и той, что все еще не разродилась. Он дернул щекой. — А что до других жеребцов, то все их кобылы, разумеется, тоже здесь, и мы принимаем их жеребят и наблюдаем за их случением. То есть... мы должны продолжать. Мы должны.

К четырем часам они вдвоем отправились по дворам для вечернего обхода конюшен, старательно распрямив плечи, чтобы предстать перед обслуживающим персоналом в обычном виде, а я приступил к подсчету цифр, выписанных из документов Оливера.

Когда я закончил, итог оказался устрашающим, он означал, что Оливер может до конца жизни остаться банкротом, не восстановленным в правах. Я сложил бумаги в свой портфель и попытался придумать что-нибудь более конструктивное; тут телефон Оливера зазвонил.

— Оливер? — Голос показался мне смутно знакомым.

— Он вышел, — ответил я. — Нужно что-нибудь передать?

— Попросите его перезвонить Урсуле Янг. Я продиктую вам номер.

— Урсула! — удивленно воскликнул я. — Это Тим Эктрин.

— Правда? — Для нее это тоже было неожиданностью. — Что вы там делаете?

— Просто провожу уик-энд. Могу я помочь?

Она слегка поколебалась, но затем сказала:

— Да, видимо, вы можете. Боюсь, правда, что для Оливера это плохие новости. Большое огорчение, можно сказать. — Она помолчала. — У меня есть подруга, которая держит небольшой конный завод, всего один жеребец, но довольно неплохой, и она пришла в восторг, когда узнала, что одна из кобыл, записанных на него в этом году, носит жеребенка от Сэнд-Кастла. Она была так возбуждена, понимаете, жеребенок такого калибра должен был появиться на свет в ее хозяйстве.

— Да, — сказал я.

— Ну вот, она позвонила мне сегодня утром и расплакалась. — Урсула и сама всхлипнула: она могла казаться грубой, но чужие слезы всегда ее расстраивали. — Она сказала, что кобыла ожеребилась сегодня ночью, когда хозяйка не могла присутствовать. Она сказала, что вчера вечером кобыла не подавала признаков, роды, должно быть, прошли легко и быстро, кобыла в порядке, но...

— Но что? — поторопил я, едва дыша. — Она сказала, что жеребенок — кобылка — уже стоял на ножках и сосал, когда она сегодня утром пришла к деннику кобылы, и сначала она была вне себя от радости, но потом... потом...

— Продолжайте, — убито сказал я. — Потом она увидела. Говорит, это было ужасно.

— Урсула...

— У жеребенка был только один глаз.

«Боже! — подумал я. — Боже милостивый!»

— Она сказала, что на другой стороне ничего не было. Даже углубления. — Урсула опять всхлипнула. — Вы передадите Оливеру? Я считаю, ему лучше знать. Он расстроится, конечно. Мне так жаль!

— Я передам.

— Такое случается, я знаю, — сказала она. — Но так погано на душе, когда это случается с твоими друзьями.

— Вы правы.

— Что ж, до свиданья, Тим. Надеюсь, скоро увидимся на скачках.

Я положил трубку и задумался, как же им сказать об этом. Джинни я так и не сказал, только Оливеру, который сел и спрятал лицо в ладонях, живая статуя отчаяния.

— Это безнадежно, — выговорил он.

— Еще нет. — Я старался его подбодрить, но сам не верил в то, что говорил. — Еще остаются анализы Сэнд-Кастла.

Оливер тяжело осел на стуле.

— Их уже сделали, они ничем не помогут. Должно быть, неправильные гены очень уж малы. Никто их не увидел, несмотря на мощный микроскоп.

— Что вы такое говорите. Они могут разглядеть ДНК, а не только лошадиные хромосомы!

Он с трудом поднял голову.

— Даже если и так... гадать придется долго. — Он глубоко вздохнул.

— Я думаю запросить Центр Исследований лошадей в Ньюмаркете, пусть они заберут его и выяснят, можно ли что-нибудь найти. Позвоню им в понедельник.

— Есть идея, — осторожно сказал я. — В общем, это звучит глупо, но не могло ли быть такого, что он просто что-то не то съел? В прошлом году, то есть.

Оливер покачал головой.

— Я думал об этом. Я, черт возьми, обо всем думал, уж поверьте. Всем жеребцам дают один и тот же корм, и ни один жеребенок от остальных не получил повреждений, по крайней мере, мы об этом не слышали. Найджел сам кормит жеребцов, фураж хранится в том же дворе, и мы всегда внимательно следим за тем, что им дается, поскольку они должны поддерживать форму.

— А морковь? — спросят я. — Я даю морковь всем лошадям в поместье.

Здесь все так делают. Морковь — хорошая пища. Я покупаю ее центнерами и храню в первом большом дворе, где основное кормохранилище. Каждый день набираю полные карманы. Да вы видели. Ротабой, Летописец и Длиннохвостый тоже ее едят. Морковь ничем не может повредить.

— А краска, что-нибудь такое? Что-нибудь новое в стойле, что вы устроили ради безопасности? Что-нибудь, что он мог сжевать?

Оливер все качал и качал головой.

— Я прикидывал и так, и эдак. Стойла все абсолютно одинаковые. В деннике Сэнд-Кастла нет ничего, чего не было бы в других. Они ничем не отличаются. — Он беспокойно вздрогнул. — Я ходил туда и проверял, не мог ли жеребец лизнуть что-нибудь, если вытянет шею во всю длину над нижней дверцей. Там ничего нет, вообще нет.

— Ведра для воды?

— Нет. Ведра не всегда используются одни и те же. То есть, когда Ленни их наполняет, он не обязательно несет их именно в те стойла, откуда забрал. На ведрах не написаны имена жеребцов, если вы это имели в виду.

Я ничего не имел в виду, просто искал иголку в стоге сена.

— Сено... — сказал я. — Как насчет аллергии? Может, у него аллергия к чему-то? Может аллергия дать такой эффект?

— Никогда ни о чем подобном не слышал. В понедельник спрошу у людей из Центра.

Оливер поднялся, чтобы плеснуть нам чего-нибудь выпить.

— Хорошо, что вы здесь, — заметил он. — Вроде как бездонную яму прикрыли сетью. — Он со слабой полуулыбкой подал мне стакан, и у меня создалось определенное впечатление, что он еще не окончательно сломался.

Потом я позвонил в дом Майклзов, и на первый же звонок снял трубку Гордон, точно сидел у телефона. Ничего хорошего, доложил я, только вот Джинни передает Джудит, что любит ее. Гордон сказал, что Джудит в саду, рвет петрушку на ужин и он ей передаст.

— Позвоните завтра, — сказал он, — если мы можем помочь.

Наш здешний ужин, приготовленный и оставленный в холодильнике приходящей домохозяйкой Оливера, заполнил пустоту, оставшуюся от обеда, и Джинни после него прямиком отправилась спать, сказав, что в два поднимется и пойдет с Найджелом во двор жеребят.

— Она дежурит ночами, — сказал Оливер. — Они с Найджелом — хорошая команда. Он говорит, но Джинни здорово ему помогает, особенно когда три или четыре кобылы жеребятся одновременно. Я и сам частенько выхожу, но столько всего приходится решать за день, столько бумажной работы, что устаю зверски. Поем и валюсь спать без задних ног.

Мы тоже пошли спать довольно рано, и я проснулся в просторной гостевой комнате с высоким потолком, когда еще стояла глухая тьма. Это было одно из тех мгновенных пробуждении, когда нечего и надеяться быстро заснуть опять, и я вылез из постели и подошел к окну, которое выходило на конюшенный двор.

Я видел только крыши, и сторожевые огни, и маленький участок первого двора. Видимой суеты не было, часы мои показывали половину пятого.

Я прикинул, как отнесется Джинни к тому, что я присоединюсь к ней во дворе жеребят; затем оделся и вышел.

Они все были там: Найджел, Оливер и Джинни, все в одном стойле с распахнутой дверью, где на боку, на соломе, лежала кобыла. При моем приближении все повернули головы, но особенно не удивились и не стали приветствовать.

— Это Плюс Фактор, — сказал Оливер. — Жеребенок будет от Сэнд-Кастла.

Голос его был спокойным; так же держалась и Джинни, и я догадался, что они еще ничего не сказали Найджелу об уродствах. На их лицах еще была надежда, точно им верилось, что вот этот наконец будет такой как надо.

— Она на подходе, — тихо сказал Найджел. — Приготовьтесь.

Кобыла издала хрюкающий звук, и ее вздувшиеся бока напряглись. Мы стояли молча, наблюдали и не вмешивались. Показалось копытце, обтянутое поблескивающей полупрозрачной пленкой, за ним очертания длинной, узкой головы, потом очень быстро последовал весь жеребенок, шлепнулся на солому, окутанный испарениями, пленка разорвалась, свежий воздух проник в легкие, и новая жизнь началась вместе с первой трепетной судорогой вздоха.

«Изумительно!» — подумал я.

— Он в порядке? — нагибаясь, спросил Оливер, уже не в силах сдержать откровенную тревогу.

— Само собой. — Найджел пригляделся. — Чудесный жеребеночек. Только передняя ножка согнута...

Он встал на колени рядом с жеребенком, который уже неловко силился приподнять голову, и нежно подставил руки, чтобы помочь высвободить согнутую ножку из пленки и распрямить ее. Он коснулся ее... и замер. Мы увидели все.

Нога не была согнута. Она кончалась культей у колена. Дальше не было кости, не было щетки, не было копыта.

Джинни рядом со мной всхлипнула, захлебнулась и резко выскочила в открытую дверь, во тьму. Сделала неуверенный шаг, второй — и бросилась бежать, бежать в никуда, бежать от настоящего, от будущего, от непредставимого. От беспомощного маленького создания, лежащего на соломе.

Я бежал за ней, прислушиваясь к ее шагам, шуршащим по гравию, потом перестал их слышать и понял, что она свернула на траву. Я побежал медленнее, следуя за ней по дорожке к выгульному дворику, не видя ее, но зная, что она где-то на тропе между загонами. Глаза мои медленно привыкали к темноте, и наконец я увидел ее неподалеку: она стояла на коленях у одного из столбов и глухо рыдала в полном, недетском отчаянии.

— Джинни, — шепнул я.

Она вскочила и бросилась ко мне, точно к спасителю, с силой вцепилась в меня, ее тело содрогалось от плача, лицом она зарылась в мое плечо, и я крепко ее обнял. Мы стояли так, пока не прошел приступ, пока, вытащив платок из кармана джинсов, она не смогла заговорить.

— Одно дело знать теоретически, — выдавила она голосом, полным слез; ее тело все еще судорожно вздрагивало. — Я читала те письма. Я знала. Но видеть... это другое дело.

— Да, — сказал я.

— И это значит... — Она несколько раз вздохнула, пытаясь взять себя в руки. — Это значит, что мы потеряем наш завод. Так ведь? Потеряем все?

— Я еще не знаю. Слишком рано что-то утверждать.

— Бедный папа. — Слезы медленно текли по ее щекам, но это был безобидный дождь после урагана. — Не знаю, как он сможет это перенести.

— Не впадай в отчаяние. Если есть способ спасти вас, мы его найдем.

— Вы имеете в виду... банк?

— Я всех имею в виду.

Она вытерла глаза, высморкалась и наконец, сделав шаг назад, высвободилась из моих рук, достаточно сильная, чтоб покинуть убежище. Мы не спеша вернулись во двор жеребят и не нашли там никого, кроме лошадей. Я отпер закрытую верхнюю дверцу стойла Плюс Фактора и заглянул внутрь; увидел, что кобыла безропотно стоит там, а жеребенка нет, и задумался, чувствует ли она грызущую тоску потери.

— Папа и Найджел забрали его, так? — спросила Джинни.

— Да.

Она кивнула, довольно легко это приняв. Смерть для нее была частью жизни, как для всякого ребенка, который рос рядом с животными. Я закрыл дверь стойла Плюс Фактора, и мы с Джинни пошли обратно в дом, а небо на востоке светлело, и занимался новый день, воскресенье.

Работа в поместье продолжалась. Оливер звонил различным владельцам кобыл, присланных для случения с другими тремя жеребцами, сообщал, что жеребята родились живыми и здоровыми, кроме одного, который умер в утробе, весьма сожалею. Голос его звучал твердо, ровно, властно; многоопытный капитан вернулся на мостик, и видно было, как в его истерзанную душу час за часом возвращается твердость. Я восхищался им; я собирался всеми силами биться за то, чтобы дать уйму время, чтобы достичь компромисса и предотвратить окончательный крах.

Джинни, приняв душ и позавтракав, облачилась в юбку и свитер и отправилась с утренним визитом к Уотчерлеям. Вернулась она, улыбаясь; такова упругость юности.

— Обе их кобылы чувствуют себя лучше, — доложила она, — и Мэгги говорит, ходят слухи, будто у Кальдера Джексона дела пошли хуже, его двор наполовину пуст. Радости Мэгги нет предела, по ее словам.

У меня мелькнула мысль, что и для Уотчерлеев крах Оливера будет означать возвращение к ржавчине и сорнякам, но вслух я заметил:

— Должно быть, мало сейчас больных лошадей.

— Мэгги говорит, мало больных лошадей с богатыми хозяевами.

После обеда Джинни заснула на диване и выглядела такой по-детски безмятежной, а когда проснулась, на нее накатила ночная боль.

— Ой, вы знаете... — По ее лицу поползли слезы. — Мне снилось, что ничего не было. И что этот жеребенок — только сон, всего лишь сон...

— Ты и твой отец, — сказал я, — вы оба храбрые люди.

Она шмыгнула и утерла нос тыльной стороной ладони.

— Вы хотите сказать, — задумалась она, — что бы ни случилось, мы не потерпим поражение?

— Угу.

Она всмотрелась в меня и чуть погодя кивнула.

— Если даже и так, мы начнем сначала. Мы будем работать. Он уже поступал так раньше, вы знаете.

— У вас обоих есть этот дар.

— Хорошо, что вы приехали. — Она смахнула подсыхающие слезы со щек.

— Бог знает, что бы тут было без вас.

Я пошел с ней по дворам с вечерним обходом; уборка и кормление шли своим чередом. Джинни, как обычно, сходила на склад, набила карманы морковью и то и дело совала ее кобылам, весело переговариваясь с парнями, прилежно выполнявшими поденную работу. Никто из них, видя и слыша ее, не мог и представить, что на нее рушатся небеса.

— Вечер добрый, Крис, как сегодня ее копыто?

— Здравствуй, Денни. Ты его что, утром завел?

— Привет, Пит. У нее такой вид, будто она со дня на день ожеребится.

— Добрый вечер, Шон. Как у нее дела?

— Эй, Сэмми, она сегодня хорошо ест?

Парни отвечали ей так, будто говорили с самим Оливером, открыто и с уважением, и по большей части не прерывали своего занятия. Когда мы покидали первый двор, я на мгновение оглянулся, и мне вдруг показалось, что один из работников был Рикки Барнет.

— Кто это? — спросил я Джинни.

Она проследила за моим взглядом и увидела парня, который спешил к крану, размахивая пустым ведром в одной руке, а в другой держа полуобгрызенное яблоко.

— Шон. А что?

— Он кого-то мне напоминает.

Джинни пожала плечами.

— Нормальный парень. Они все нормальные, пока Найджел за ними смотрит, только он это не слишком часто делает.

— Он работал всю ночь, — мягко сказал я.

— Ну, наверное.

Кобылы во втором дворе большей частью уже разродились, и Джинни этим вечером особенно приглядывалась к жеребятам. Работники до их денников еще не добрались, и Джинни внутрь не заходила, предупредив меня, что кобылы могут очень энергично защищать новорожденных жеребят.

— Не угадаешь, когда она лягнет тебя или укусит. Папа не любит, чтоб я входила к ним одна. — Она засмеялась. — Он все еще считает меня маленькой.

Мы прошли во двор жеребят, где работник, отзывавшийся на имя Дэйв, водворял разбухшую, тяжело ступающую кобылу в стойло.

— Найджел сказал, что она нынче ночью родит, — сообщил он Джинни.

— Он обычно не ошибается.

Мы прошли мимо случной площадки и попали к жеребцам, где Ларри и Рон в центре двора купали Летописца (который стояло таким видом, будто перетрудился), не жалея воды, энергии и проклятий.

— Берегись ног, — предупредил Ларри. — На него опять наехало.

Джинни наделила морковками Ротабоя и Длиннохвостого, и под конец мы подошли к Сэнд-Кастлу. В нем было то же величие, та же харизма, что и всегда, но Джинни протянула ему причитающийся лакомый кусочек, поджав губы.

— Он здесь ни при чем, — со вздохом сказала она. — Но я хотела бы, чтобы он никогда не выигрывал скачек.

— Или чтобы мы позволили ему погибнуть на дороге?

— Ох, нет! — Она вздрогнула. — Мы не могли, даже если б знали...

Милая девочка, подумал я; многие люди лично переехали бы его грузовиком.

Мы вернулись домой через загоны, и Джинни ласкала каждую морду, что вытягивалась поверх брусьев, и раздавала остатки хрустящего оранжевого лакомства.

— Не могу поверить, что всему этому придет конец, — сказала она, оглядывая испещренные конскими силуэтами просторы. — Просто не могу поверить.

Я попробовал было намекнуть, что им с Оливером, возможно, было бы удобнее, если я уеду сегодня вечером, но они дружно запротестовали.

— Не надо, — с тревогой сказала Джинни, а Оливер утвердительно кивнул. — Пожалуйста, Тим, останьтесь, если можете.

Я согласился и позвонил Майклзам, и на этот раз ответила Джудит.

— Дайте я с ней поговорю. — Джинни вырвала трубку из моих рук. Мне очень нужно.

А мне, печально подумал я, мне ведь тоже очень нужно поговорить с ней, услышать ее голос, омыть свою душу ее душой. Я не могу вечно быть чьей-то бессменной опорой, мне тоже нужно утешение.

Мне достались крохи после Джинни. Банальные слова и что-то, что скрывайтесь за ними; все как всегда.

— Береги себя, — сказала она под конец.

— Ты тоже.

— Да. — Слово было выдохом, слабым, отдаленным, точно она произнесла его, отведя трубку от губ. Щелкнула, разъединившись, связь, и Оливер оживленно известил нас, что наступило время для виски, время для ужина; время для чего угодно, что отвлекло бы от дум.

После ужина Джинни решила, что спать ей совсем не хочется, и вместо этого она пойдет погуляет.

— Хочешь, я провожу тебя? — спросил я.

— Нет. Я в порядке. Просто захотелось пройтись. Полюбоваться на звезды.

Она поцеловала отца в лоб и закуталась в толстый, теплый кардиган.

— Я не буду выходить из поместья. Если понадоблюсь, найдешь меня скорее всего на дворе жеребят.

Он ласково и рассеянно кивнул ей, она помахала мне рукой и вышла на воздух. И, как будто он дожидался, пока мы останемся одни, Оливер хмуро спросил меня, как скоро, по моему мнению, банк решит его судьбу. Мы вкратце прикинули его устрашающие перспективы и часа два обсуждали возможные выходы.

Где-то около десяти, когда мы по крайней мере дважды повторили все сказанное и зашли на третий круг, в заднюю дверь замолотили кулаками.

— Что там еще? — нахмурился Оливер, поднялся и вышел.

Я не разобрал торопливых слов, только крайнюю срочность в возбужденном голосе, от которой вдруг пошли мурашки по коже.

— Она где? — громко и отчетливо спросил Оливер. — Где?

Я пулей вылетел в прихожую. Какой-то парень стоял в дверном проеме, тяжело дыша, вытаращив глаза, испуганный до крайности. Оливер уже на ходу бросил мне через плечо:

— Он говорит, Джинни лежит на земле без сознания.

Парень повернулся и побежал, за ним Оливер и я, наступая ему на пятки, и по тому, как пыхтел парень, я сообразил, что Джинни находилась в дальнем конце поместья, далеко за коттеджем Найджела и общежитием конюхов, скорее всего у ворот, выходящих на нижнюю дорогу.

Мы добежали туда без передышки, парень уже вдвое складывался на каждом вдохе, и нашли Джинни: она лежала на боку на твердом асфальте, сбоку стоял на коленях другой конюх, в тусклом лунном свете были видны лишь силуэты, размытые, смутные очертания.

Оливер, за ним я рухнули на колени, и Оливер спросил парней:

— Что случилось, что случилось? Она упала?

— Мы только нашли ее, — отвечал второй конюх. — Мы возвращались из паба. Но она повернулась, сэр, она что-то говорила.

Джинни и правда слегка дернулась и сказала:

— Папа.

— Да, Джинни, я здесь. — Он протянул руку и погладил ее. — Сейчас мы тебе поможем. — В его голосе прозвучало облегчение, но ненадолго.

— Папа, — пробормотала Джинни, — папа.

— Да, милая, я здесь.

— Папа...

— Она вас не слышит, — озабоченно сказал я.

Он повернул ко мне лицо; во тьме блеснули его глаза.

— Вызовите «скорую». Телефон у Найджела в доме. Скажите, чтоб гнали машину как можно быстрей. Боюсь, ее нельзя двигать... Вызовите «скорую».

Я сорвался было выполнять поручение, но одышливый конюх сказал:

— Найджела нет. Я туда стучал. Там никого, и все заперто.

— Я вернусь обратно.

Я ворвался в дом и постарался угомонить свое хриплое дыхание, чтобы мои слова прозвучали разборчиво.

— Скажите им, чтоб подъезжали снизу, от деревни... маленькое ответвление справа... там, где развилка. Оттуда миля... широкие железные ворота, слева.

— Понятно, — бесстрастно сказал голос. — Уже выезжают.

Я стащил со своей постели стеганое ватное одеяло, бросился бегом через поместье и нашел все, как было.

— Они едут, — сказал я. — Как она?

Оливер как мог тщательно подоткнул одеяло вокруг своей дочери.

— Она все время что-то говорит. Только звуки, не слова.

— Па... — сказала Джинни. Веки ее дрогнули и слегка приоткрылись.

— Джинни, — настойчиво повторил Оливер. — Папа здесь.

Ее губы пошевелились и что-то неразборчиво прошептали. Глаза смотрели в никуда, поблескивали, но это отражался в них лунный свет, и ни признака сознания.

— О Господи, — пробормотал Оливер. — Что с ней случилось? Что могло случиться?

Два конюха стояли рядом и неловко переминались, не зная, что ответить.

— Пойдите откройте ворота, — приказал им Оливер. — Встаньте на дороге. Просигнальте «скорой», когда она подъедет.

Они побежали будто с облегчением; подъехала «скорая», вспыхнули огни, два человека в спецодежде проворно подхватили Джинни и осторожно уложили на носилки. Оливер попросил их дождаться, пока он выкатит «Лендровер» из гаража Найджела, и через короткое время «скорая» рванула в больницу, а мы с Оливером поехали следом.

— Как удачно, что у вас есть ключ, — пришло мне в голову. Надо было что-то говорить, хоть что-нибудь.

— Мы всегда держим его в той банке на полке.