Игорь Анатольевич МУССКИЙ

СТО ВЕЛИКИХ ЗАГОВОРОВ И ПЕРЕВОРОТОВ

ВВЕДЕНИЕ

Заговоры и перевороты существуют и существовали с того момента, как человечество стало заниматься политикой. Во все времена честолюбцы бросали вызов законному обладателю трона.

И в древности находились смельчаки, пытавшиеся свергнуть неугодную им власть. Жестокая политическая борьба и различного рода интриги, провокации и заговоры с целью овладения троном или сохранения его были едва ли не обычной нормой жизни. Разумеется, в этой борьбе противника никогда и нигде не щадили – слишком высока была ставка. И конечно, нигде не церемонились при этом в вопросе выбора средств для достижения желанной цели. Так, жертвой заговора пал ненавистный Калигула, был устранен Цезарь, погиб от кинжала телохранителя Филипп II Македонский.

В Византии формально власть императора не была наследственной, хотя фактически с помощью ряда нехитрых уловок (например, практики совместного царствования) это ограничение можно было обойти. Поэтому главной задачей интриганов, и в первую очередь тех из них, кто имел хоть малейшие для того формальные и тем более легитимные основания, было стремление пробраться как можно ближе к трону, при первой возможности взобраться на него и, главное, не дать себя сбросить с него. Заговоры и перевороты – неотъемлемая часть истории Византии.

Жизнь французских и английских королей и королев постоянно подвергалась опасности. Сколько покушений было совершено на Генриха IV и Луи-Филиппа! И сколько заговоров было составлено против Елизаветы I! Однажды на подобную дерзость осмелился ее опальный фаворит Эссекс, за что, впрочем, поплатился головой.

Надо отметить, что нередко заговор созревал в ближайшем окружении правителя. В связи с этим вспоминается фраза Юлия Цезаря, которую он якобы бросил, когда увидел среди убийц Марка Юлия Брута: «И ты, дитя мое!» (утверждают, что Брут был его сыном). Поэтому опытные советники призывали правителей не терять бдительности и время от времени устраивать проверки своим подчиненным, чтобы выявить их истинные намерения. И самое главное, вовремя пресекать возможные заговоры и интриги, держать в своих руках всю власть и не делиться ею ни с кем.

В старой русской исторической литературе краткий отрезок времени (с 1725 по 1762 год) было принято называть «эпохой дворцовых переворотов». В самом деле – новый, 1725 год Россия встретила с первым императором – Петром Великим, а спустя всего тридцать семь лет, летом 1762 года, на престол вступила Екатерина II – уже восьмой по счету самодержец с императорским титулом. В этот промежуток на престоле сменяли друг друга Екатерина I, Петр II, Анна Ивановна, Иван VI Антонович, Елизавета Петровна, Петр III.



Однако «эпохой дворцовых переворотов» этот период называют не потому, что властители менялись так часто. Важнее то, что практически всякий раз смена власти сопровождалась смутами, волнениями, арестами, ссылками.

Екатерина I, Наполеон I, Ленин, Муссолини, Франко и другие неординарные личности пришли к власти, совершив государственный переворот, а по сути государственное преступление. В связи с этим любопытно, как определяет понятие «заговор» словарь Брокгауза – Ефрона, вышедший более ста лет назад:

«По французскому Code penal – Заговор определяется как решимость двух или более лиц действовать с целью ниспровергнуть или изменить существующий государственный строй, или возбудить граждан к вооружению против государственной власти. Одна эта решимость составляет преступление. Наказуем также Заговор, составленный с целью возбудить междоусобную войну или вооруженное нападение одной части населения на другую. По германскому уложению Заговором признается состоявшееся между несколькими лицами соглашение совершить действия, направленные против главы государства, конституции или целости государственной территории. По действующему русскому уложению о наказаниях различается составление Заговора или участие в Заговоре против власти верховной от принадлежности к противозаконному сообществу, имеющему целью противодействие распоряжениям правительства или возбуждение неповиновения властям, разрушение основ общественной жизни, религии, семейного союза и собственности, возбуждение вражды между сословиями, стачек и т. п. Заговор против верховной власти, т. е. имеющий целью ниспровергнуть правительство во всем государстве или части его, переменить образ правления или порядок наследия престола, отличается от принадлежности к противозаконному сообществу, главным образом, целью, для которой он составлен, так как для состава преступления Заговор против власти верховной не требует совершения каких-либо действий. Одно знание о существовании заговора наказывается как участие в нем, т. е. смертной казнью».

И даже несмотря на такие суровые законы, всегда находились люди, считающие, что убийством того или иного деятеля можно изменить существующую систему. Генрих III и Генрих IV, Густав III и Линкольн, Фердинанд и Распутин, Махатма Ганди и Кеннеди… Их постигла одна участь – трагическая смерть от руки убийцы. Список можно продолжать и продолжать. Например, в XIX веке в России террористы убивали царей, аристократов, генералов и полицейских, что вызвало лишь репрессии властей. Убийство эрцгерцога Франца Фердинанда в 1914 году даже спровоцировало Первую мировую войну.

Кризис власти – экономический, политический – благодатная почва для переворота. Особенно военного. Путчи, пронунсиамиенто, мятежи… Популистские обещания райской жизни… Но чаще всего, добившись цели, власть тут же забывает о своих обещаниях. Главное – обезопасить себя от потенциальных противников, способных совершить новый переворот.

Вообще-то тайные методы, ведущие к заговору и перевороту, тоже достаточно единообразны, как и все иные методы политической борьбы. Они хорошо знакомы и Западу, и Востоку, причем это вполне понятно и легко объяснимо, ибо в основе сходства лежит как сам принцип власти любого правителя, так и мотив, движущий теми, кто неудержимо стремится к власти и готов ради этого на все.

ПЕРЕВОРОТ ДАРИЯ

Персия. 522 год до Р.Х.

В 522 году до Р.Х. персы уже более трех лет владели Египтом, а их царь Камбис бесчинствовал в завоеванной стране. Неизвестно, какие злодеяния еще бы он учинил, если бы не одно событие в Персии, заставившее его спешно покинуть берега Нила.

Отправляясь в поход, Камбис оставил смотрителем царского дворца в Сузах мидянина Патизифа, служившего еще Киру Великому, отцу нынешнего царя. Однако никто не догадывался, что под маской верного царедворца скрывается опасный заговорщик. Патизиф принадлежал к касте мидийских магов, которые со дня завоевания Мидии Киром мечтали о восстановлении независимости.

Верные люди донесли Патизифу из Египта о том, что Камбис распорядился убить своего брата Бардия, всенародного любимца и опасного претендента на персидский трон. Приказ был исполнен. Но кончину младшего сына Кира держали в тайне и об этом знали немногие. И тут у магов созрел план: заменить убитого самозванцем.

Дело в том, что у Патизифа был брат по имени Гаумата, который внешне был очень похож на покойного Бардию. Гаумата под именем Бардия «взошел» на персидский престол. Геродот сообщает, что «маг разослал по всем народам своего царства распоряжение о свободе от военной службы и от податей на три года». Популярная мера имела успех. Его признали персы в Сузах; Вавилония, Мидия и Лидия тоже поспешили заверить нового царя в верноподданничестве.

В то же время Гаумата приказал разрушить святилища персов – центры родовой культуры – ив интересах мидийской знати пытался разрушить еще сохранившуюся общинную организацию Персиды с целью нанесения ущерба персидским воинам-общинникам.

Однако в Египте находился настоящий царь – Камбис. Под его началом была хоть и не очень большая, но верная ему армия. Кроме того, Камбис, имея в распоряжении финикийс кие корабли, оставался хозяином восточной части Эллинского моря. С этим нельзя было не считаться. Но к моменту его возвращения из Египта заговорщики надеялись собрать большое войско из вавилонян, мидян и других народов, которых тяготило господство персов. С этим-то войском они и собирались вступить в единоборство с Камбисом.

Сделав своего брата царем, Патизиф решил отправить к Камбису в Египет гонца с требованием добровольно отказаться от царской власти и явиться в Сузы, чтобы преклонить колени перед новым повелителем Персидского царства.

Месяц спустя гонец Патизифа прибыл в Мемфис и сообщил Камбису о том, что его брат Бардия провозгласил себя правителем. Это известие ошеломило царя, ведь по его приказу Бардия был умерщвлен. Вызвали исполнителя приказа Прексаспа. Тот поклялся, что своими руками предал тело младшего сына Кира земле. Прексасп предположил, что трон занял самозванец. Вскоре выяснилось и его настоящее имя.

Оставив своим наместником в Египте знатного перса Арианда с третьей частью войска, Камбис выступил из Мемфиса в Сузы.

Будучи уже в Сирии, персидский царь в результате несчастного случая поранил себе ногу. Камбис был вынужден прервать поход. На двадцатый день болезни его состояние ухудшилось. Камбис призвал к себе знатнейших персов и открыл им правду. Он повелел отвоевать власть у мидян и расправиться с Патизифом и Лжебардией.

На следующий день Камбис умер. У него не было детей, унаследовать его власть было некому, и между персами начались споры. Одни отказывались верить, будто маги захватили власть. Им казалось, что Бардия жив, и поэтому следует идти в Сузы и преклонить колени перед новым повелителем. Другие же, поверившие, что в Сузах заправляют заговорщики, высказывались за войну с узурпатором Гауматой-Бардией.

В стороне от всех держался 27-летний Дарий, сын Гистаспа, представитель младшей ветви царского рода Ахеменидов. Пока шли споры, он, собрав вокруг себя верных людей, завладел телом Камбиса и направился в Персию, в Пасаргады, где намеревался предать останки царя земле…

В самой же Персии лишь немногие представители знати отнеслись к Гаумате как к узурпатору и подумывали о его низвержении. Одним из них был Отан, сын Фарнаспа. По происхождению и богатству он принадлежал к числу наиболее влиятельных людей в Персии и ежедневно являлся в царский дворец для решения государственных дел. Отану показалось странным то, что новый царь никогда не появлялся в тронном зале и не призывал к себе никого из знатных персов для решения особо важных государственных дел, как поступали Кир и Камбис. Чаще всего от его имени говорил смотритель дворца Патизиф. Не прошло мимо внимания Отана и внезапное исчезновение брата Патизифа, Гауматы. Страшная догадка требовала подтверждения. Он вспомнил, что в начале своего царствования Камбис за какую-то провинность приказал отрезать Гаумате уши и тот скрывал свое увечье длинными волосами, поверх которых надевал еще и парик. Но как проверить, когда тот не показывается подданным на глаза и никого не подпускает к себе, окруженный многочисленной стражей? Отан рассказал о своих догадках дочери Федиме, и у них созрел план.

На следующий день Отан сообщил Лжебардии о своем желании выдать за него дочь Федиму. Обрадованный маг послал за девушкой слуг.

Вскоре Федима выяснила все, что требовалось. Персией действительно правил не Бардия, а мидийский маг Гаумата. Отан поведал тайну преданным друзьям – Аспафину и Гобрию. Сообща они задумали свергнуть узурпатора с престола, но для этого следовало заручиться поддержкой других знатных персов. Так, к заговорщикам примкнули Мегабиз, верой и правдой служивший Киру и его сыну Камбису, Интафрен, Гидарн Чуть позже к ним присоединился и Дарий.

Но был еще один человек, точно знавший, что Персией управляет самозванец, – Прексасп. Сразу после кончины Камбиса он приехал в Сузы. Но опасаясь возмездия за убийство Бардии, Прексасп везде заявлял, что не убивал царевича и Камбис оговорил его.

Однако на улицах и торговой площади Суз продолжали шептаться о царе-самозванце, обманом захватившем власть в государстве. Боясь разоблачения, маги пригласили к себе Прексаспа и предложили ему за большие деньги выступить перед персами с заявлением, что Бардия жив и правит ими именно он, а не кто-нибудь другой.

В назначенный день Прексасп в сопровождении Патизифа и нескольких стражников взошел на высокую башню. На площади уже собралась толпа. Вначале все шло по плану мидийских магов. И вдруг, в конце своей речи Прексасп прокричал: «Персы! Настало время, когда вы должны узнать всю правду. Так вот знайте: я действительно убил Бардию по приказу Камбиса, убил вот этими руками, да пошлют боги на меня за это страшные проклятия. Не верьте тому, что Бардия – ваш царь. Вами правит Гаумата и его брат Патизиф, мидийские маги…» Стражники хотели схватить Прексаспа, но было поздно – тот бросился с башни вниз…

Такова была славная кончина Прексаспа.

Это трагическое событие произошло в тот день, когда семь знатных персов – Отан, Гобрий, Аспафин, Интафрен, Гидарн, Мегабиз и Дарий Ахеменид – ехали в Сузы с твердым намерением расправиться с самозванцем. Прибыв в столицу, заговорщики решили не расходиться и переночевать в доме у Отана. Утром они принесли жертвы богам и вместе с преданными слугами отправились во дворец.

Дворцовые стражники почтительно расступились и пропустили их во внутренний двор. Миновав площадь, Дарий и его друзья оказались у входа в царские покои. Здесь, кроме стражников, находилось еще несколько евнухов, которые стали расспрашивать о цели визита Дарий заявил, что у него для царя важное известие, но его отказались пропускать к правителю. Тогда Дарий выхватил из-под кафтана меч и бросился на евнухов. Его примеру последовали остальные заговорщики.

Дарий крикнул Отану и Гидарну, чтобы они со слугами задержали стражников. Сам же с Гобрием, Интафреном, Аспафином и Мегабизом устремился дальше. У дверей опочивальни заговорщики вступили в схватку с четырьмя охранниками. Мегабиз был ранен, остальные же ворвались в царские покои.

В полумраке заговорщики различили двух магов. Патизиф только что проник в спальню к брату через потайную дверь, чтобы сообщить о внезапном нападении. Он схватил со стены лук, но воспользоваться им не успел. Гаумата же, умело орудуя копьем, ранил Аспафина в бедро, а Интафрена – в голову. Но Дарий и Гобрий набросились на него, и через несколько минут с самозванцем было покончено.

Тем временем Патизиф выбежал в соседнюю комнату и попытался запереть за собой дверь, но Дарий и Гобрий догнали его. Вдвоем они справились с магом: Патизиф был задушен Гобрием.

Заговорщики отрубили магам головы и двинулись к выходу из дворца.

На дворцовой площади уже собралось сотни две персов, привлеченных шумом сражения. Заговорщики велели созвать ко дворцу всех персов, проживавших в Сузах.

Через час дворцовая площадь была заполнена народом. Дарий, Гобрий, Отан и Гидарн (раненые Аспафин, Интафрен и Мегабиз остались на попечении слуг) поднялись на башню и показали собравшимся головы магов. Персы пришли в восторг и, когда Дарий призвал уничтожить в столице всех мидийских магов, бросились исполнять приказ, а заодно уничтожать и остальных мидян.

Погромы мидийских домов продолжались весь день и закончились только с наступлением ночи. Были убиты сотни мидян. Всех магов, которых удалось найти, казнили. Впоследствии персы ежегодно отмечали этот день, называя его днем «избиения магов».

В сентябре 522 года до Р.Х. персидским царем стал Дарий.

На Бехистунской скале Дарий увековечил события начала своего царствования. Здесь, на большой высоте, клинописным слоговым письмом была вырезана большая надпись в 400 строк на древнеперсидском языке и ее переводы на эламский и аккадский языки. Над надписями изваян рельеф с изображением Дария, торжествующего над связанным магом Гауматой и восемью вождями мятежных областей.

ЗАГОВОР ГАРМОДИЯ И АРИСТОГИТОНА ПРОТИВ ГИППАРХА И ГИППИЯ

Греция, Афины. 514 год до Р.Х.



После смерти в 527 году до Р.Х. легендарного тирана Писистрата наследниками трона в Афинах стали его сыновья – старший Гиппий, средний Гиппарх и младший Фессал. Согласно преданию Фессал оставался в тени своих старших братьев, отказался от тирании и тем, что желал равенства граждан, снискал их уважение. Гиппарх был привержен безобидной, хотя и расточительной страсти к любви и поэзии; именно по его приглашению в Афины прибыли Анакреонт и Симонид. И только Гиппий обещал быть мудрым правителем – в течение тринадцати лет продолжал политику отца.

Эти тираны, сообщает Фукидид, проявляли усердие и благоразумие, они требовали лишь двадцатую часть доходов, содержали свой полис в порядке, доводили войны до конца и жертвовали в храмы. Гиппий поддерживал в своих войсках дисциплину, и хотя он вызывал страх у граждан, но, с другой стороны, обратиться к нему мог каждый. Аристотель даже называет его разумным от природы государственным мужем.

Как часто бывает, сыновья далеко ушли от простого образа жизни отца, который возвысился благодаря собственным талантам. Братьям не без основания приписываются роскошные пиры и процессии, дорогостоящее разведение лошадей и т. п.

Напротив, во внешней политике они следовали по стопам Писистрата, то есть в общем и целом сохранялся мир.

Власть тиранов дала афинянам все, кроме свободы. Жажда свободы стала причиной недовольств и нескольких заговоров против братьев. К 520–514 годам относится заговор некоего Кедона против тиранов. Заговор провалился, хотя у Кедона был круг верных сторонников, которые еще долго воздавали ему хвалу на пирах. Вторую попытку свержения тирании, вероятно, также до 514 года, предприняли изгнанные из Афин Алкмеониды, которые обосновались в Липсидрионе в Парнасских горах, куда стали стекаться их единомышленники из города. Но в ряде сражений они были изгнаны из своего лагеря и были вынуждены, на этот раз окончательно, покинуть страну. Третий заговор принес частичный успех: на Панафинейских играх 514 года Гиппарх был убит Гармодием и Аристогитоном.

Аристогитон – муж среднего возраста – снискал любовь молодого Гармодия, находившегося тогда, по словам Фукидида, «в расцвете юношеской красоты». Но любви отрока искал и Гиппарх. Гармодий не ответил ему взаимностью, и тиран тяжело оскорбил его сестру. Тогда Гармодий вместе со своим другом Аристогитоном сговорился отомстить тирану во время Панафинейского шествия.

Заговорщики решили убить заодно и Гиппия и таким образом свергнуть тиранию. Гармодий и Аристогитон хотели дать сигнал к общему восстанию, поскольку на Панафинейские празднества граждане являлись вооруженными и поэтому были готовы к выступлению. Однако Аристотель на основании своих исторических исследований опровергает тот факт, что граждане во время процессии были вооружены. С фактологической точки зрения, его рассказ заслуживает большего доверия, чем слишком тенденциозное сообщение Фукидида. Если следовать ему, то дело происходило на Акрополе, где заговорщики наблюдали за Гиппием, который собирался принимать праздничную процессию, тогда как Гиппарх в Леокорионе выстраивал участников игр, чтобы вести их к крепости.

Когда один из заговорщиков дружески заговорил с Гиппием, остальные решили, что их предали. Чтобы успеть хоть что-то совершить до ареста, они поспешили с горы вниз. Гармодий и Аристогитон встретили Гиппарха еще у Леокориона и там закололи. Но тут же на месте Гармодия убили телохранители тиранов, Аристогитон же попытался скрыться, но был вскоре схвачен и после допроса под пытками убит.

Предание гласит, что куртизанка Леэна, любовница Гармодия, храбро погибла под пытками, не выдав никого из уцелевших заговорщиков. Если верить греческой традиции, она откусила собственный язык и выплюнула его в своих мучителей, дав им понять, что не станет отвечать на их вопросы.

Хотя в дошедшей до нас сколии (застольной песне) уже до 500 года Гармодий и Аристогитон восхваляются как «тираноубийцы», которые собирались дать Афинам изономию (равноправие), это совершенно не соответствует действительности. Уже Фукидид выступил против их прославления, которое в V веке стало каноническим. Он указывал на то, что тираном, собственно, был Гиппий, оставшийся в живых, и что тиранию ликвидировали лишь лакедемоняне. То, что прославлялось как подвиг двух друзей, было всего лишь намерением, тем более что толчок к покушению дали личные обстоятельства.

Не только Фукидид и Аристотель едины в том, что Гиппий тоже должен был быть убит, – его реакция со всей отчетливостью показывает, что он считал покушение политическим, а его целью – свержение тирании в Афинах. Многих, предположительно или действительно замешанных в заговоре, он велел казнить, а подозрительных или просто ненадежных изгнал из Аттики. После попыток свержения тирании Кедоном и изгнанными Алкмеонидами, он считал, что пора отойти от мягкой политики и ввести режим репрессий, шпионажа и террора. По мере ужесточения диктатуры ропот о свободе (становился все громче, и Гармодий и Аристогитон запечатлелись в народном воображении мучениками свободы.

Гиппий же был свергнут во время архонта Гарпактида (511/510 гг.), что принесло афинянам на долгое время свободу. Вскоре после изгнания Гиппия на Акрополе был установлен столб, на котором были записаны имена тех членов дома – прежде всего, разумеется, Гиппия и пяти его детей, которые были обречены на объявление вне закона и конфискацию их собственности. Кроме того, потомки Писистрата исключались из всех амнистий на протяжении всего V века.

Гармодий и Аристогитон, подвиг которых прославляла знаменитая сколия, вскоре после свержения Гиппия и впоследствии необычайно почитались как тираноубийцы и основатели свободного государства. На агоре появилась отлитая из бронзы скульптурная группа «Тираноубийцы» – произведение Антенора, которое после взятия Афин в 480 году, очевидно, похитил Ксеркс. Однако два друга к этому времени уже настолько превратились в символ свободы аттического полиса, что вскоре после битвы при Платеях Критий и Неспот создали новую скульптурную группу. «Поистине великий свет взошел для афинян, когда Аристогитон и Гармодий убили Гиппарха» – гласила надпись на подножии монумента. Их гробницу позднее показывали на пути в рощу Академа, однако она не относилась к государственным гробницам, и несмотря на все уважение, которым они пользовались, их культ как героев существовал лишь во времена Александра Македонского, который отправил творение Антенора обратно из Суз или, по крайней мере, распорядился это сделать.

Вообще следует учесть, что некоторые почести, как, например, запрещение называть рабов именами тираноубийц или устанавливать рядом с их скульптурной группой другие скульптуры, появились много лет спустя после их деяния. Впрочем, потомков «освободителей» продолжали пожизненно бесплатно кормить в пританеях. Они были также освобождены от налогов и могли занимать лучшие места на состязаниях. Вплоть до римского периода афиняне видели в убийцах Гиппарха воплощение свободолюбия и питали ненависть к тиранам, которая была составной частью духа полиса не только в классическую эпоху. Даже «освобождение» Афин от деспотизма Аристиона Суллой (86 год) было прославлено чеканкой монеты с изображением монумента тираноубийцам.

ЗАГОВОР КИНАДОНА

Спарта. 398 год до Р.Х.



Заговор Кинадона, о котором нам известно главным образом из сочинения Ксенофонта, – трагический эпизод в истории Спарты.

У Ксенофонта история заговора начинается с краткого, но весьма драматического введения. В то время как царь Агесилай, ставший царем Спарты, по мнению большинства историков, летом 399 г. до Р.Х. совершал обычные жертвоприношения от имени государства, прорицатель сообщил ему, «что боги указывают на какой-то ужаснейший заговор». Все дальнейшие попытки царя получить благоприятные знамения ни к чему не привели.

Далее события приобретают стремительный характер. Через несколько дней к эфорам – выборным должностным лицам государства, поступил донос о заговоре, причем в нем был указан и руководитель заговора – Кинадон. Имя доносчика Ксенофонт не называет, скорее всего он его и не знал, ведь дело было очень темное и деликатное. В заговоре могли быть замешаны представители многих спартанских семей, и потому эфоры предпочитали действовать быстро и тайно.

Ксенофонт в форме диалога между эфорами и доносчиком рисует зловещую картину состояния спартанского общества. На смену «узкой олигархии спартиатов» к началу IV века пришла «еще более узкая олигархия гомеев». Последние находились «в пугающем меньшинстве по сравнению с униженной и враждебно к ним относящейся массой». Судя по рассказу Ксенофонта, Кинадон считал своими естественными союзниками все категории спартанского населения, за исключением лишь тех, кто входил в состав общины «равных» – правящего сословия Спарты. Далее в тексте Ксенофонта дается список всех неполноправных групп спартанского общества. Доносчик рисует перед эфорами страшную картину: по его словам, замыслы заговорщиков полностью совпадают «со стремлениями всех илотов, неодамодов, гипомейонов, периеков» и эти люди испытывают такую ненависть к спартиатам, что «никто не может скрыть, что он с удовольствием съел бы их живьем».

Однако руководители заговора были явно не из народа, хотя и пытались сблизиться с ним. У Ксенофонта есть следующие сведения относительно истинного числа заговорщиков. «На вопрос эфоров, сколько было… соучастников в заговоре, тот [доносчик] ответил, что… руководители заговора посвятили в свои планы лишь немногих и притом лишь самых надежных людей».

Сам Кинадон, по словам Ксенофонта, неоднократно исполнял поручения эфоров и при этом пользовался услугами корпуса «всадников». Руководитель заговора, по рассказу Ксенофонта, «был юноша, сильный телом и духом, но не принадлежавший к сословию гомеев». Кинадону было никак не меньше 30 лет.

Труднее определить социальный статус Кинадона. По утверждению Ксенофонта, руководитель заговора не принадлежал к сословию «равных» – к политической элите спартанского общества, бесспорно одно – он был спартанским гражданином. По неизвестным нам причинам его социальный статус был понижен, и он попал скорее всего в разряд гипомейонов (так в Спарте называли спартиатов, которые потеряли часть своих гражданских прав).

Среди видных участников заговора Ксенофонт также называет прорицателя Тисамена (по всей видимости, он был представителем знаменитого жреческого рода Иамидов из Элиды). Его дед, также Тисамен, в 480 году был принят в спартанскую общину и на протяжении многих лет занимал пост главного жреца-прорицателя в Спарте. По словам Геродота, Тисамен и «его брат были единственными иностранцами, которые сделались спартанскими гражданами». Тисамен, как и Кинадон, был спартиатом, причем достаточно видным, а участие такого человека в заговоре свидетельствует о глубоком расколе спартанской общины. Еще одним доказательством тому, что тайное общество Кинадона состояло по преимуществу из спартиатов, служит замечание Ксенофонта о вооружении заговорщиков. Они имели собственное оружие. А в Спарте только граждане имели право в мирное время носить оружие.

Ксенофонт усматривал цель заговора в удовлетворении социального честолюбия той части спартиатов, которые не имели права входить в состав общины «равных». Аристотель главную причину заговора видел в эгоистических интересах Кинадона, которым двигало исключительно личное честолюбие. По его словам, Кинадон устроил вооруженный заговор против спартиатов из-за того, что, «будучи человеком мужественным, не занимал в государстве надлежащего почетного положения».

Для уяснения всей совокупности причин, приведших к заговору Кинадона, надо иметь в виду следующие факторы. Во-первых, возникновение в период Пелопоннесской войны «новой аристократии», которая по своему социальному составу была далеко не однородна. Однако в экстремальных условиях войны эти люди ничем не отличались по своему статусу от представителей общины «равных». Вместе с Лисандром, знаменитым спартанским полководцем, героем Пелопоннесской войны, они участвовали в далеких походах, занимали самые видные посты в армии, назначались правителями (гармостами) покоренных городов. Там, за пределами Спарты, об их происхождении никто и не вспоминал. Но кончилась война, и все изменилось.

Во-вторых, не исключено, что ядро заговора состояло в основном из бывших сподвижников Лисандра, которые и после войны не потеряли контактов со своим полководцем. Впрочем, нет никаких данных об участии Лисандра в заговоре. Однако Лисандр с его опытом организации всякого рода гетерий – дружеских обществ – вполне мог стоять за кулисами событий. Тут можно учесть и его собственное не совсем чистое происхождение, и предыдущий опыт обращения к низам общества отдельных политических деятелей Спарты. Во всяком случае, в этом обвиняли таких из них, как Клеомен и Павсаний. Не объясняется ли столь скорая и решительная расправа эфоров над заговорщиками их желанием замять политический скандал, коль скоро в нем был замешан Лисандр?

Следующая причина – это наличие в стране политического кризиса. Об ожесточенной борьбе в Спарте после окончания Пелопоннесской войны свидетельствуют многие факты: споры и разногласия по поводу денег, присланных Лисандром из Малой Азии, противоречивое поведение Спарты по отношению к Афинам в 403 году, борьба за престолонаследие и узурпация власти Агесилаем, опала Лисандра, изгнание царя Павсания и т. д.

Если первую часть рассказа Ксенофонта можно назвать историей заговора Кинадона, то вторая часть представляет собой историю «контрзаговора» эфоров. С большим знанием дела Ксенофонт перечисляет те меры, которые были предприняты эфорами. Так, Ксенофонт говорит, что «они не созвали даже так называемой малой экклесии», но совместно со старейшинами-геронтами вынесли общее решение выслать Кинадона из города и арестовать его в Авлоне. Эфоры, над которыми нависла опасность, степень которой они не знали, добивались поддержки герусии (совета старейшин) на тот случай, если в дальнейшем их действия показались бы спорными.

Для того чтобы изолировать Кинадона и тайно обезглавить заговор, эфоры выдумали правдоподобный предлог – Кинадона послали в Авлон (Северная Мессения) и приказали «ему привести… несколько авлонитов и илотов, имена которых были написаны на скитале». Ксенофонт, желая пояснить причину такого решения властей, добавляет, что «Кинадон уже не раз исполнял такого рода поручения эфоров». По-видимому, он был постоянным участником подобных карательных отрядов, которые время от времени прочесывали спартанскую территорию. Так что выдумка, к которой прибегли эфоры, чтобы удалить Кинадона из города, бесспорно, была правдоподобна.

Узнав о заговоре, эфоры решили вовлечь в свой «контрзаговор» старшего гиппагрета, одного из трех руководителей спартанского корпуса «всадников» (именно эфоры назначали их на должность). Согласно тайной инструкции, полученной от эфоров, гиппагрет послал вместе с Кинадоном в Авлон несколько подчиненных ему «юношей», которые были поставлены в известность о предстоящей им тайной миссии. Для страховки эфоры послали в Авлон также конный отряд, о чем Кинадон, естественно, не знал.

В Авлоне все произошло по разработанному эфорами сценарию. Кинадон был арестован, «сознался во всем и назвал имена соучастников», после этого он был поспешно препровожден в Спарту, но еще раньше «конный гонец принес протокол допроса с именами выданных Кинадоном соучастников». Ксенофонт нигде не говорит, каким способом удалось вытянуть из Кинадона все необходимые сведения. Очевидно, «юношам», сопровождавшим Кинадона, разрешено было действовать как угодно, вплоть до применения пыток. Полиен прямо говорит о том, что Кинадона пытали; да и как иначе можно было так быстро узнать от него имена заговорщиков! По словам Ксенофонта, эфорам удалось арестовать всех видных участников заговора еще до прибытия Кинадона в Спарту. На процессе, происходившем в самой Спарте, Кинадон подтвердил все свои прежние показания, а на вопрос о мотивах заговора заявил, что «затеял заговор из желания быть не ниже всякого другого в Лакедемоне».

О казни заговорщиков Ксенофонт не сообщает. Полиен же прямо говорит о том, что эфоры «без всякого смущения приказали убить всех, на кого был донос, за исключением самого доносчика».

После подавления заговора спартанское правительство прибегло к наиболее радикальному средству для быстрой, хотя и временной консолидации всех сословий, – оно объявило войну. С Агесилаем в Малую Азию было отправлено две тысячи неодамонов – таким образом Спарта одним ударом избавилась от наиболее взрывоопасной части своего населения. Непосредственным результатом подавления заговора Кинадона можно считать, по-видимому, временное укрепление политической организации Спарты, что нашло свое выражение прежде всего в отсутствии разногласий между царями и эфорами.

ЗАГОВОР ПРОТИВ ФИЛИППА II МАКЕДОНСКОГО

Македония. 336 год до Р.Х.



В середине IV века благодаря царю Филиппу II Македония превратилась в одно из сильнейших государств Эгейского бассейна. Объявив Персии войну, Филипп высадил свои войска под командованием испытанных полководцев Пармениона, Аминты и Аттала в Малой Азии. Они должны были освободить эллинские города от власти персов. В конечном счете в Малой Азии предполагалось создать плацдарм для наступления в глубь Персидского государства. В Малой Азии греки встретили воинов Филиппа как освободителей; Парменион и Аттал овладели Эфесом и Магнесией. Однако Филиппу II не суждено было завершить начатое им дело. В царской семье разразился скандал: Филипп разошелся с Олимпиадой, которую подозревал в супружеской неверности, и женился на Клеопатре, племяннице Аттала. В результате Олимпиада вернулась в Эпир, а ее сын Александр укрылся в Иллирии.

Филипп, конечно, хорошо понимал, какую грозную опасность представляют для него оскорбленные жена и сын. За Олимпиадой стояли ее эпирские родственники. Александр, очевидно, мог рассчитывать еще и на поддержку иллирийцев, кровно заинтересованных в ослаблении Македонского царства. Вот почему Филипп принял все меры, чтобы утихомирить и обезвредить Олимпиаду и Александра. С помощью коринфянина Демарата, связанного с македонским царским домом отношениями гостеприимства, Филипп уговорил Александра вернуться в Пеллу. Можно было подумать, что царевич обретает при дворе свое прежнее положение. Однако Клеопатра оставалась женой Филиппа, она ждала ребенка, и Александр не мог не ощущать опасности по-прежнему быть устраненным.

Для восстановления связей с Эпиром и одновременно для успокоения Олимпиады Филипп решил выдать Клеопатру, свою дочь от Олимпиады, замуж за эпирского царя Александра, брата Олимпиады.

Но примирение было только внешним: и Александр, и Олимпиада, да и сам Филипп испытывали постоянный страх за будущее и нараставшее с каждым днем ожесточение. Когда Пиксодар, правитель Карий, желая породниться с царем, предложил свою дочь Аду в жены Филиппу Арридею – сыну Филиппа II от фессалиянки Филлины (родом из Лариссы), Александр и его окружение увидели в этих планах новую угрозу. В неминуемой борьбе за власть после смерти царя сам Арридей едва ли мог быть грозным противником, но за ним стоял бы карийский правитель со своими войском и богатством. Обеспокоенный Александр предложил Пиксодару, чтобы тот выдал Аду не за Арридея, а за него, Александра. Пиксодар согласился. Но этот проект натолкнулся на ожесточенное сопротивление Филиппа II. Явившись к Александру в сопровождении Филоты, сына Пармениона, одного из близких, как считалось, друзей царевича, он осыпал сына упреками и запретил ему жениться. Филипп разогнал все окружение царевича, а его ближайших друзей – Гарпала, Неарха, Эригия, Лаомедонта, Птолемея – выслал из Македонии. В дальнейшем все эти люди занимали высокое положение при особе Александра. Не исключено и другое: отношение Александра к Филоте и его отцу Пармениону определилось уже тогда, когда Филота принял сторону Филиппа II в этом споре. Есть основания думать, что именно Филота донес последнему о замыслах Александра. Не мог Александр забыть, конечно, и родственных связей Пармениона и Филоты с Атталом – своим злейшим врагом. Но Филота скажет свое слово позже.

Летом 336 года до Р.Х. Филипп праздновал в Эгах, старой столице Македонии, свадьбу дочери Клеопатры с эпирским царем Александром. Через несколько дней Филипп должен был отбыть в расположение войск, действовавших против персов в Малой Азии.

На торжество прибыли приближенные царя, а также посланцы из всех областей Македонии, греческих городов, фракийских и иллирийских племен. Великолепие праздника должно было продемонстрировать всем балканским подданным, македонянам и эллинам блеск династии и могущество государства.

Свадебный пир проходил без споров и разногласий. Выступали эллинские актеры, гости произносили речи с пожеланиями счастья, дарили золотые венки.

Наконец состоялось торжественное шествие по улицам города. Участники процессии несли изображения двенадцати богов, а с ними и статую тринадцатого бога – гордого и могущественного царя Македонии.

Праздник венчали игры в театре. Филипп II, сопровождаемый двумя Александрами (зятем и сыном), проследовал к входу в театр. Узкий проход, ведущий в театр, вынудил свиту отстать; под свод вступили оба Александра, затем царь и молодой телохранитель Павсаний. Спустя несколько секунд царь упал, пораженный кинжалом Павсания.

Убийца бросился бежать, но, запнувшись, повалился на землю и тут же был изрублен преследователями.

По преданию, Филипп II умер на руках у Александра. Несчастье, однако, не помешало сыну решительно взять власть в свои руки. С преданными ему воинами Александр вернулся в город и занял крепость. Вскоре македонское собрание воинов провозгласило юношу царем. Со смертью Филиппа умерла надежда объединить греческие и македонские области в единый союз. Идея панэллинизма не нашла у его преемника Александра ни поддержки, ни защиты.

Труп убийцы прибили к кресту, но гораздо важнее было найти и наказать его сообщников. Александр воспользовался возбуждением, царившим в народе и армии, захватил и, более того, уничтожил всех, кто казался опасным для трона, независимо от их причастности к покушению на Филиппа. Следствие не дало почти никаких результатов. Окружением царевича была предложена официальная версия, убийство истолковывалось как акт личной мести царю. Павсаний хотел отомстить Атталу, надменному опекуну новой царицы, за то, что тот надругался над ним, будучи гомосексуалистом. Филиппа же он убил потому, что тот не удовлетворил просьбу Павсания о наказании его обидчика.

Одновременно официальная версия содержала пункт о причастности к убийству рода Линкестидов, династов из Верхней Македонии, недавно покоренной Филиппом. Правда, сам убийца происходил из другого рода верхнемакедонских династов, Орестидов. Тем не менее войсковое собрание дало царевичу Александру согласие на применение репрессий против верхнемакедонской знати: род Линкестидов был вырезан. Любопытно и другое: в ходе жесточайших репрессий, обрушенных Александром на македонскую знать, практически не пострадал род Орестидов, род убийцы!

Гибель Филиппа II и поныне остается волнующей загадкой древности. Версия об убийце-одиночке скоро перестала удовлетворять современников. Многое вызывало вопросы. К примеру, почему после нападения Павсаний попытался спастись бегством, хотя обычай личной мести требовал сознательное пожертвование жизнью? Впрочем, настораживала и сама гибель убийцы от рук преследователей. Македонские традиции предполагали в таком случае арест преступника, привлечение свидетелей, проведение следствия и суда. Вероятно, следствие и допрос Павсания были кому-то невыгодны.

Признавая личные мотивы Павсания и, не отрицая возможную причастность к убийству Линкестидов, древние историки Плутарх и Юстин называют в числе соучастников первую жену Филиппа Олимпиаду и сына Александра. В самом деле, заключение Филиппом второго брака со знатной македонянкой из рода Аттала было с удовлетворением воспринято знатью Македонии. Александр практически потерял статус наследника, так как в глазах македонян уроженка Эпира Олимпиада и ее сын были чужаками, наследниками становились потомки Филиппа от второго брака. Смерть Филиппа устраняла постоянную опасность, угрожавшую им с момента его женитьбы на Клеопатре, открывала Александру дорогу к власти. Так что представляется весьма правдоподобным, что и Олимпиада, и Александр подстрекали Павсания к убийству.

Лишь немногие исследователи рискуют полностью отвергать эту версию. Доводы их таковы: Александр был старшим сыном и в силу этого бесспорным наследником отца; что же касается Олимпиады, то «она никак не могла быть заинтересована в заговоре против Филиппа, зная, каких трудов стоит борьба за единовластие». Действительно, мужского потомства от второго брака у Филиппа еще не было, а другие претенденты по тем или иным причинам не годились на роль предводителя начинавшегося азиатского похода. Единственным реальным претендентом на престол летом 336 года оказывается именно Александр.

Но вспомним обстоятельства убийства: Павсаний, рассчитывавший спастись, напал на Филиппа, когда сопровождавшие отстали и рядом с царем остались лишь два Александра, сын и зять Ни один источник не сообщает о попытке царевича помешать убийце или о его участии в погоне, следовательно, можно предположить, что Павсаний не опасался присутствия царевича. Наконец, весьма показательно, что из всей охраны Филиппа только два непосредственных убийцы Павсания – Пердикка и Леоннат впоследствии стали ближайшими приближенными и исполнителями особых заданий молодого царя.

Еще менее основательны попытки оправдать Олимпиаду. Именно она настроила сына Александра против Филиппа и пыталась спровоцировать брата на войну с Македонией Примирение брата с Филиппом лишало ее всех надежд на восстановление прежнего положения, с гибелью же царя она получала прочный статус царицы-матери, а возможно, и пост правительницы страны. Что касается «трудностей борьбы за единовластие», то именно в этот момент их не было: кроме Александра никто другой не годился в вожди азиатского похода, Аттал находился вдали от Македонии.

Заинтересованность Павсания в заговоре могла быть обусловлена обещанием применения к Атталу самых строгих мер после устранения его покровителя, тем более что в этом интересы Павсания и царской семьи совпадали.

Наконец, существует еще одна версия, предложенная Аррианом и Курцием. По их мнению, убийство Филиппа явилось результатом широкого заговора, инспирированного внешними силами, заинтересованными в гибели македонского царя, в первую очередь – Персией. Они обращают внимание на участии в нем македонской знати, оппозиционной Филиппу. По этой версии, персы вмешивались во внутренние дела Греции, поддерживали своим золотом антимакедонские группировки и в конечном счете организовали убийство царя. Сам Александр, чиня расправу над своими возможными соперниками, а также в своих политических выступлениях уже во время войны с Дарием III также пытался изобразить гибель Филиппа II как результат заговора, инспирированного персами.

Сами обстоятельства покушения вынуждают обратить внимание и на личность Александра Молосского из Эпира.

В начале 330-х годов оставленная супругом Олимпиада вместе с сыном бежит в Эпир и находит там убежище, что со стороны Александра, несомненно, было актом крайне недружественным по отношению к Филиппу и, во всяком случае, свидетельством независимости проводимой молосским двором политики. При дворе брата Олимпиада категорически настаивает на объявлении войны Македонии; любопытно, что и сам Александр не исключал возможности войны и был к ней готов.

Показательно поведение Филиппа II в создавшейся ситуации. Он по собственной инициативе предложил Александру руку своей дочери; брак этот должен был стать гарантией желания Филиппа заключить мир и союз с молосским царем.

Бракосочетание, состоявшееся в Эгах летом 336 года, праздновалось с величайшей пышностью, «достойной двух великих царей». Определение Юстина не представляется случайным. В самом деле, могущественный македонский царь титулуется «царем великим» наравне с правителем небольшого периферийного государства. Но если так, то следует признать, что в 336 году Молоссия рассматривалась как абсолютно независимое от Македонии государство.

И все-таки Филипп оставался для Александра Молосского опасным врагом. Расправа с Молоссией была неизбежной; она лишь была отсрочена на время похода в Азию. Естественно, что Александр не мог не сочувствовать заговору, если знал о нем (знать же, общаясь с Олимпиадой, вполне мог).

Каковы же результаты, достигнутые в итоге заговора каждой из причастных к нему сторон? Что касается Павсания, то враг его Аттал был уничтожен. Возможный мятеж в Линкестиде решительными мерами сына Филиппа был предотвращен, столь же безуспешной оказалась попытка греков свергнуть македонскую гегемонию.

Сразу после гибели Филиппа Александру Молосскому удалось почти полное объединение Эпира В 334 году он выступает в поход на Запад, намереваясь осуществить завоевание Западного Средиземноморья. Мощь Эпира в это время несомненна: даже македонский завоеватель рассматривает его как опасное препятствие своим планам, но полагает борьбу с ним возможной лишь после серьезнейшей подготовки.

Династы Верхней Македонии не сумели организовать выступление и были перебиты; греки и персы, очевидно, не ожидавшие столь быстрой развязки, также не смогли воспользоваться благоприятной обстановкой; наконец, и семье Филиппа не удалось воспользоваться удобным моментом для полной ликвидации оппозиции в среде македонской знати.

Александр Македонский утвердился на престоле, а его мать обрела влияние при дворе и статус вдовствующей царицы. Однако сразу же после отбытия сына в поход позиции Олимпиады пошатнулись: македонская знать по-прежнему не желала признавать ее власть. Олимпиаде пришлось еще при жизни сына покинуть Македонию и искать убежище в Эпире, при дворе своего брата.

Сам Александр Македонский, впрочем, тоже в полной мере не пожал плоды убийства Филиппа с середины 30-х годов балканский мир выпадает из сферы его интересов. В конечном счете, добившись значительных успехов в Азии, Александр утратил контроль над Балканами, а македонская знать сохранила свое влияние в стране…

ЗАГОВОР ФИЛОТЫ ПРОТИВ АЛЕКСАНДРА МАКЕДОНСКОГО

Македония. 330 год до Р.Х.



Во время завоевательного восточного похода македонского царя Александра умеренные и демократичные греко-македонские обычаи при его дворе постепенно сменялись торжественным и пышным персидским церемониалом. Персы, являясь к царю, обычно склонялись перед ним, целовали в знак почтения кончики своих пальцев, простирались ниц. Александр стал добиваться, чтобы эти церемонии, унизительные с точки зрения свободных греков, не считавших себя чьими-либо подданными, или македонян, как и прежде, видевших в царе только первого среди равных, совершали также и его греко-македонские «друзья». Теперь царь принимал в громадном роскошном шатре, восседая на стоявшем посредине золотом троне, шатер был окружен тремя подразделениями стражников, греко-македонскими и персидскими. Уходили в прошлое времена, когда какой-нибудь Филота, Клит или Каллисфен мог запросто явиться в палатку Александра и провести время за дружеской беседой; «друзья» Александра должны были испрашивать аудиенцию и участвовать в царском приеме, превращавшемся в пышное и унизительное для них зрелище. Впрочем, Александр не ограничивался попытками заставить греков и македонян усвоить персидские обычаи. Он стремился также внедрить в персидскую среду греко-македонские обычаи. Отобрав 30 тысяч мальчиков, он велел учить их греческой грамоте и македонским военным приемам. Греческое воспитание получали по его приказу и дети Дария III.

Греко-македонскому окружению царя казалось, что Александр превращается в перса и заставляет становиться персами, варварами греков и македонян; превращается в восточного деспота и хочет сделать свободных греков и македонян своими рабами. Возмущение вызывало и обожествление Александра, также создавшее глубокую пропасть между ним и его греко-македонским окружением.

Как бы то ни было, в армии Александра появились недовольные. Даже среди ближайших друзей Александра далеко не все следовали его примеру. Так, если Гефестион одобрял царя и, как и он, изменил образ жизни, то Кратер, занимавший примерно с середины 330 года место, ранее принадлежавшее Пармениону, подчеркнуто сохранял верность «отеческим» обычаям. Кратер, видимо, вообще не желал бездумно следовать за Александром, хотя и считал своим долгом поддерживать носителя власти.

Александр в общем был хорошо осведомлен о настроениях своих солдат и командного состава, и это внушало ему глубокую тревогу. Он подверг перлюстрации письма своих «друзей», чтобы выведать их образ мыслей. И все же известие о заговоре на его жизнь Александр воспринял как гром среди ясного неба.

Заговор обнаружился вследствие чрезмерной болтливости одного из участников, некоего Димна, открывшего тайну его существования своему возлюбленному Никомаху. Димн происходил из хорошей семьи, но не занимал заметного положения.

Димн поведал Никомаху, что через три дня Александр будет убит и в этом замысле принимает участие он сам вместе со смелыми и знатными мужами. Угрозами и уговорами Димн добился от перепуганного Никомаха обещания молчать и присоединиться к заговору. Однако сразу же после встречи с Дим-ном Никомах отправился к своему брату Кебалину и все ему рассказал. Братья условились, что Никомах останется в палатке, дабы заговорщики не заподозрили недоброго.

Кебалин, встав у царского шатра, куда не имел доступа, ожидал кого-нибудь, кто бы провел его к царю. Ждал он долго, пока не увидел Филоту, задержавшегося у Александра. Кебалин рассказал ему обо всем и попросил немедленно доложить царю. Филота снова пошел к Александру, но в беседе с ним не упомянул о заговоре. Вечером Кебалин, встретив Филоту у входа в царский шатер, спросил, исполнил ли тот его просьбу. Филота отговорился тем, что у Александра не было времени для беседы с ним. На следующий день все повторилось Поведение Филоты в конце концов стало внушать Кебалину подозрения, и он отправился к Метрону, ведавшему арсеналом.

Укрыв Кебалина у себя, Метрон немедленно доложил Александру, находившемуся в этот момент в бане, обо всем, что узнал. Александр тотчас же послал своих телохранителей схватить Димна, а сам пошел в арсенал, чтобы лично допросить Кебалина. Получив сведения, которыми тот располагал, Александр спросил еще, сколько дней прошло с тех пор, как Никомах рассказал о заговоре, узнав, что идет уже третий день, он заподозрил недоброе и приказал арестовать самого Кебалина. Последний, естественно, стал уверять, что, узнав о готовящемся злодействе, сразу же поспешил к Филоте. Услышав имя Филоты, Александр насторожился. Много раз повторял он одни и те же вопросы: обращался ли Кеба-лин к Филоте, требовал ли, чтобы Фи-лота пошел к нему, – и постоянно получал утвердительные ответы. Наконец, воздев руки к небесам, Александр стал жаловаться на неблагодарность его некогда близкого сподвижника. Тем временем Димн покончил с собой или был убит пришедшими его арестовать. Стоя над умирающим, Александр, как говорили, спросил: «Что дурного я замыслил против тебя, Димн, что тебе Филота показался более достойным править Македонией, чем я?» Ответа на свой вопрос он не получил…

В тот момент, когда Александр услышал имя Филоты, судьба последнего и его отца Пармениона была решена. Все дальнейшее разбирательство было сосредоточено вокруг Филоты. Александр видел в Парменионе предводителя и самого влиятельного из тех аристократов, которые стремились не допустить абсолютизации царской власти. Правда, Парменион выполнял уже второстепенные функции: в момент, когда обнаружился заговор, он находился в Мидии, вдали от действующей армии. Поведение Филоты, сына Пармениона, также внушало Александру озабоченность и недовольство. Через любовницу Филоты, некую Антигону из Пидны, до Александра доходили слухи о разговорах, которые он ведет: дескать, все победы одержаны Парменионом и Филотой; Александр, этот мальчишка, только благодаря им получил царскую власть. «Что был бы тот Филипп, если бы не Парменион? – спрашивал Филота. – И что – этот Александр, если бы не Филота? Где были бы Аммон, где змеи, если бы мы не захотели?».

Филоте, честолюбивому сыну Пармениона, было намного труднее скрыть свою враждебность новому курсу. Более горячий, чем его отец, более страстный и в политике, он по крайней мере в самом узком кругу давал волю гневу. И если Филота помалкивал в присутствии Александра и среди его приближенных, то его настроение было известно всем. К тому же не было недостатка в доносчиках, передававших царю его высказывания. Александр в течение многих лет терпел Филоту, помня о заслугах его отца, а также об уважении, которым сам Филота пользовался в армии. Когда же после смерти Дария противоречия стали обостряться, Филота в качестве командующего конницей знати становился все более несносен. Не было сомнений в том, что теперь он занял в лагере место своего отца, стал носителем традиций Филиппа и пользовался значительной поддержкой в аристократическом кругу. В итоге этот человек был опаснее всех.

Известен разговор Филоты с Каллисфеном. «Кого больше всего почитают в Афинах?» – спросил Филота. «Гармодия и Аристогитона, – отвечал Каллис-фен, – потому что они убили одного из двух тиранов и уничтожили тиранию». «А может ли, – продолжал Филота, – убийца тирана спастись в каком-нибудь греческом городе?» «В других, может быть, и нет, но у афинян он сможет укрыться, – сказал Каллисфен, – ведь они за детей Геракла воевали даже против Еврисфея, бывшего тогда тираном Эллады». Разговор этот едва ли вымышлен. Учитывая глубокое недовольство того и другого политикой Александра, легко представить их говорящими обиняком о желательности устранения Александра. Афины, где свято почиталась память тираноубийц, были врагом Александра, так что Каллисфен мог указать на Афины как на естественное убежище предполагаемого убийцы македонского царя. Нежелание Филоты донести о заговоре свидетельствовало, что он рассчитывал в любом случае использовать в своих интересах ситуацию, которая могла сложиться после гибели Александра.

Сразу же после смерти Димна Александр вызвал к себе Филоту и предложил ему опровергнуть обвинение. Филота попытался все обратить в шутку: Кеба-лин передал ему слова развратника Никомаха, но он не поверил столь ничтожному свидетелю и подумал, что над ним станут смеяться, если он будет рассказывать о ссорах между влюбленным и распутником. Александр сделал вид, что принимает объяснение, однако сразу же после его ухода созвал «друзей»; Филота приглашен не был. Допросив Никомаха, на обсуждение поставили дело Филоты. Основным обвинителем выступал Кратер, стремившийся в своих карьеристских целях уничтожить и Пармениона, положение которого он только что занял, и его сына. Участники совещания пришли к выводу, что Филота был либо организатором, либо участником заговора, и решили назначить следствие. Обо всем, что говорилось на совете, Александр велел молчать.

На следующий день объявили поход; Филота, как будто ничего не произошло, был приглашен на царский пир, и Александр там дружески с ним беседовал. Тем временем все выходы из лагеря и дороги заняли солдаты. Глубокой ночью в царский шатер явились «друзья» Александра – Гефестион, Кратер, Кен (зять Филоты), Эригий, а также Пердикка и Леоннат, принадлежавшие к отряду телохранителей. Для ареста своего «друга» Александр послал отряд в 300 человек под командованием Атария, сына Дейномена. Филоту взяли в постели и закованного, с закрытой головой отвели в шатер Александра.

На следующее утро Александр велел созвать всех своих воинов с оружием: он решил в соответствии с македонским обычаем представить дело Филоты на рассмотрение войска. Здесь Александр прямо обвинил Пармениона и Филоту в организации заговора. С обвинениями выступили также Аминта и Кен. Наконец, возможность говорить получил и сам Филота.

Оправдаться Филоте не удалось, хотя ни Никомах, ни Кебалин в числе заговорщиков его не назвали. Он не мог удовлетворительно объяснить свое молчание. Возбужденные солдаты требовали казни Филоты.

Ночью по требованию Гефестиона, Кратера и Кена Филоту подвергли пытке. Во время чудовищного по своей жестокости допроса Филота рассказал, будто уже в Египте, когда было объявлено о божественности Александра, Парменион и Гегелох (погибший в сражении при Гавгамелах) договорились убить Александра, но только после того, как будет уничтожен Дарий III, потом Филоту заставили принять участие в заговоре. В настоящее время трудно судить, насколько показания Филоты, вырванные у него под пыткой, соответствовали действительности. Плутарх называет обвинения, возводившиеся на Филоту, «мириадами клевет». Фактом, однако, было то, что Филота не донес о готовившемся покушении, и это делало его неведение подозрительным, давало Александру желанную возможность обвинить и погубить как самого Филоту, так и его отца Пармениона.

Александр лично присутствовал при истязании. Лежа за занавеской, он слушал показания Филоты, перемежавшиеся отчаянными воплями и униженными мольбами о пощаде, обращенными к Гефестиону. Говорили, что Александр даже воскликнул: «Таким-то малодушным будучи, Филота, и трусом, ты посягаешь на подобные дела?» Физических мук царственному палачу было, наверное, недостаточно, он желал наслаждаться еще и нравственным унижением своего врага.

На следующий день на сходке воинов, куда принесли и Филоту (сам он уже не мог ходить), были оглашены его показания. После этого на суд армии был представлен Деметрий, также обвиненный в соучастии. Демерий упорно отрицал все обвинения и требовал для себя пытки. Измученный Филота, опасаясь, что палачи снова примутся за свою работу, дабы вырвать у него сведения об участии Деметрия в заговоре, стал звать к себе некоего Калиса, стоявшего неподалеку. Перепуганный Калис отказался, и тогда все услышали, как Филота проговорил: «Неужели ты допустишь, чтобы Деметрий лгал, а меня бы снова пытали». Эта сцена привлекла общее внимание. Калис побледнел, голос его пресекся. Раньше никто не называл его имени, и стоявшие вокруг македоняне подумали было, что Филота хочет оклеветать невиновного, однако не выдержавший напряжения Калис внезапно сознался: и он, и Деметрий замышляли убийство Александра.

Солдатская сходка приговорила обвиняемых к смертной казни; по македонскому обычаю, всех их, включая, разумеется, и Филоту, воины побили камнями и забросали дротиками. Вслед за ними казнили и линкестийца Александра, уже третий год находившегося в заключении. Аминта, сын Андромена, поддерживавший дружеские отношения с Филотой и поэтому также вовлеченный в процесс о заговоре на жизнь Александра, был оправдан и освобожден из-под стражи. Организовать расправу над Парменионом Александр поручил Полидаманту, одному из самых близких друзей престарелого военачальника. В сопровождении двух арабов Полидамант за 11 дней пересек пустыню на верблюдах и доставил в Мидию приказ убить осужденного; одновременно он привез письма и самому Пармениону: одно – от царя, другое – якобы от Филоты. Пока старик читал письмо, как он думал, от сына, Клеандр, брат Кена, один из присутствовавших при этом высших македонских командиров, вонзил ему в бок свой меч, а затем перерезал горло. Остальные бросились колоть и рубить тело мечами. Голову Пармениона отправили Александру.

Уничтожив Пармениона, Филоту и других участников заговора, а заодно и линкестийца Александра, царь лишь частично достиг своей цели. Ему удалось подавить и запугать оппозицию, но только на время. Гибель Пармениона и Филоты вызвала в армии нежелательные для Александра толки; нашлось немало людей, сочувствовавших осужденным. Казнь линкестийца Александра сделала его родственника Антипатра, наместника Македонии, врагом царя. Из солдат, выражавших в своих письмах недовольство войной (об этих настроениях Александр узнавал благодаря перлюстрации солдатских писем), он создал что-то вроде штрафного подразделения. Желая вырваться оттуда, штрафники проявляли исключительное геройство, однако их мысли и настроения не менялись.

ЗАГОВОР КАТИЛИНЫ

Рим. 64–61 годы до Р.Х.



Имя знаменитого римского политического авантюриста Каталины известно каждому, изучавшему латынь: знаменитые обвинительные речи Цицерона, направленные против него, вошли во все учебники, как один из лучших образцов ораторского искусства.

Кто же такой Катилина?

Саллюстий пишет, что Луций Катилина, происходивший из знатного рода, отличался могучей духовной и физической силой, но вместе с тем дурным, испорченным характером. С юных лет ему были милы междоусобные войны, убийства, грабежи, гражданские распри… Свое тело он приучил невероятно легко переносить голод, стужу, недосыпание. Дух он имел неукротимый, был коварен, непостоянен, лжив, жаден до чужого, расточителен в своем, пылок в страстях, красноречием обладал в достаточной степени, благоразумием – ни в малейшей. Историк говорит о Каталине как о приверженце Суллы, его обуяло страстное желание последовать примеру диктатора и захватить в свои руки власть в государстве.

Цицерон рисует образ Каталины тоже далеко не радужными красками. В своих речах против Катилины – так называемых Катилинариях – Цицерон обвинял своего политического противника: «Теперь ты открыто посягаешь на все государство, обрекая на гибель и опустошение храмы бессмертных богов, городские жилища, существование граждан, наконец, всю Италию». По словам Цицерона, Катилина окружил себя последними подонками, и нет в Италии такого «отравителя, гладиатора, бандита, разбойника, убийцы, подделывателя завещаний, мошенника, кутилы, мота, прелюбодея, публичной женщины, совратителя молодежи, развратника и отщепенца», которые не признались бы в самых тесных дружеских отношениях с Катилиной.

На самом деле Катилина очень долго придерживался легальных форм борьбы и «конституционного» пути. Его политическая карьера складывалась вначале весьма благополучно. Впервые его фигура появляется на политической арене в годы проскрипций и террора В 73 году его обвиняют в кощунственной связи с весталкой Фабией, которая, кстати говоря, была сестрой жены Цицерона. Однако благодаря защите Квинта Лутация Катулла он был оправдан. В 68 году Катилина – претор, после чего он получает в управление провинцию «Африка» В Рим же он возвращается в 66 году, и с этого времени начинается для него целая серия неудач.

Он выдвигает свою кандидатуру на занятие консульской должности (на 65 год), однако вскоре ее приходится снять. Дело в том, что из провинции «Африка» прибыла делегация, которая обратилась в сенат с жалобой на своего бывшего наместника

Консулами на 65 год избираются Публий Автроний Пет и Публий Корнелий Сулла Однако вскоре после своего избрания они были признаны виновными в подкупе избирателей. На новых выборах в консулы прошли совсем другие кандидаты.

Эти события стали, видимо, причиной так называемого первого заговора Катилины. В нем принимали участие помимо самого Каталины неудачливые претенденты на консульство, т. е. Автроний и Сулла, некто Гней Писон, как говорил о нем Саллюстий, «молодой человек знатного происхождения и отчаянной отваги», и, наконец, по некоторым сведениям, даже Красе и Цезарь. Заговорщики якобы собирались убить новых консулов в день их вступления в должность, а затем восстановить в правах Автрония и Суллу Что касается Красса, то он намечался чуть ли не в диктаторы. Однако замышляемый переворот не состоялся и был дважды сорван, один раз по вине Красса, который не явился в условленный день на заседание сената, вторично – по вине самого Катилины, который подал знак заговорщикам ранее намеченного срока

Интересно отметить, что против заговорщиков не последовало никаких репрессий.

В 65 году Катилина был привлечен к суду по жалобе африканской делегации. Его снова оправдывают, но процесс затягивается настолько, что он не может участвовать в консульских выборах и на 64 год. Все это происходит как раз в то время, когда Цицерон собрался было выступать в качестве его защитника, хотя и не сомневался в его вине

Итак, Катилина терпит неудачу с выборами уже второй раз. Несмотря на это он начинает активно готовиться к выборам на 63 год и выдвигает свой основной лозунг, новые долговые книги, т е. отмена всех старых долгов. Это был смелый шаг. Имя Катилины становится теперь популярным в самых различных слоях римского общества У него появляются приверженцы как среди обремененных долгами аристократов и разорившихся ветеранов Суллы, так и среди низов

В разгар предвыборной кампании летом 64 года Катилина собирает своих наиболее видных сторонников. По словам Саллюстия, на этом собрании присутствовали представители как высшего, т. е. сенаторского, так и всаднического сословий, а также многочисленные представители муниципиев и колоний. Катилина старался воодушевить собравшихся, вновь обещая кассацию долгов, проскрипции богачей, государственные и жреческие должности. В заключение он заявил, что Писон, находящийся с войском в ближней Испании, и Публий Нуцерин в Мавритании разделяют все пункты его программы, как и Гай Антоний, который, судя по всему, будет вместе с ним, Катилиной, избран консулом. В Риме распространился слух о благосклонном отношении Красса к новому заговору.

В ходе подготовки к выборам промотавшийся аристократ Квинт Курий, желая произвести впечатление на свою любовницу, сообщил ей, что он вместе с Катилиной готовит заговор, а от нее слух о намерениях Катилины и его окружения распространился по всему городу. Это и было, как считает древний историк Саллюстий, главной причиной, изменившей отношение знати к кандидатам. В результате Катилина вновь проиграл, а консулами на 63 год были избраны Цицерон и Гай Антоний.

После поражения на консульских выборах на 63 год, Катилина начинает готовиться к консульским выборам на 62 год Правда, наряду с этим он вербует новых участников заговора, заготовляет оружие, снабжает деньгами Манлия, который должен был собрать войско в Этрурии

Выступая перед своими сторонниками, он говорил – государство попало в полную зависимость от олигархов, а мы превращены в бесправную чернь; нам они оставили «судебные преследования и крайнюю бедность». Олигархи не знают, куда девать свои богатства, «между тем как у нас не хватает средств на самое необходимое»; «у нас дома бедность, вне дома долги». «Вот она, вот она ваша свобода, которой вы всегда жаждали», – говорил Катилина.

Он действует в рамках закона, что заставляет Цицерона занимать выжидательную и осторожную позицию.

Однако, чем ближе подходил срок новых выборов, тем напряженнее становилось положение. Речь шла о соревновании четырех претендентов Катилины, юриста Сульпиция Руфа, видного военачальника Лициния Мурены и Децима Юния Силана В ходе предвыборной кампании Сульпиций Руф снимает свою кандидатуру.

Такой неожиданный оборот дела значительно повышал шансы Катилины. Но чем энергичнее он добивался консульства, тем более настойчиво распространялись по городу порочащие его слухи Говорилось, что он собирается привести на выборы сулланских ветеранов из Этрурии, что снова проводятся тайные собрания заговорщиков, что подготовляется убийство Цицерона. Дабы доказать, что ничем противозаконным он не занимается и, в частности, против Цицерона не злоумышляет, Катилина соглашается жить под наблюдением в доме Цицерона

И все-таки дело доходит до открытого разрыва Катилины с сенатом. На одном из заседаний Катон заявил о своем намерении привлечь его к суду. В ответ на это Катилина произнес весьма неосторожную и «дерзкую» фразу: если, мол, попытаются разжечь пожар, который будет угрожать его судьбе, его благополучию, то он потушит пламя не водой, а развалинами

Цицерон счел возможным перейти к более решительным действиям. На заседании сената 20 октября 63 года он поставил вопрос об опасности, угрожающей государству, и предложил в связи с этим отсрочить проведение избирательных комиций. На следующий день сенат заслушал специальный доклад консула о создавшемся положении, причем в конце доклада Цицерон обратился непосредственно к Катилине, предлагая высказаться по поводу предъявляемых ему претензий и обвинений К крайнему удивлению и даже возмущению присутствующих сенаторов, последний вызывающе заявил, что, по его мнению, в государстве есть два тела: одно – слабое и со слабой головой, другое же – крепкое, но без головы; оно может найти свою голову в нем, Катилине, пока он еще жив.

После этого заявления Катилина демонстративно – а по словам Цицерона, с ликованием – покинул заседание сената. Впечатление, произведенное его словами, было, видимо, настолько велико, что сенаторы тотчас же вынесли решение о введении чрезвычайного положения и вручили консулам неограниченные полномочия по управлению государством. Это была крайняя мера, к которой в Риме прибегали лишь в исключительных случаях.

Через несколько дней после этого заседания были все же созваны избирательные комиции. Откладывать их на еще более поздний срок уже не было возможности, зато Цицерон постарался сделать все, чтобы оправдать декрет сената о чрезвычайном положении. Марсово поле, на котором происходило собрание, было занято вооруженной стражей. Сам консул, желая подчеркнуть грозившую лично ему смертельную опасность, явился на выборы в панцире платах. Однако выборы прошли спокойно. Катилина снова был забаллотирован; консулами на 62 год избрали Децима Юния Силана и Луция Лициния Мурену. Таким образом, четвертая по счету попытка Каталины добиться консульства законным путем снова окончилась провалом.

И только теперь Катилина вступает на иной путь борьбы. Он собирает заговорщиков и сообщает им, что намерен лично возглавить войска, собранные в Этрурии одним из его наиболее ярых приверженцев – Гаем Манлием. Два видных участника заговора заявляют о своей готовности завтра же расправиться с Цицероном. Но покушение это не удается: предупрежденный осведомителями, Цицерон окружил свой дом стражей, а заговорщикам, когда они явились к нему с утренним визитом, было отказано в приеме.

8 ноября было снова собрано экстренное заседание сената, в котором вместо обычного доклада Цицерон выступил с эффектной речью. Это была первая речь против Каталины, первая Катилинария Консул говорил о том, что если Тиберий Гракх был убит за попытку самого незначительного изменения существующего государственного строя, то как можно терпеть Катилину, который стремится «весь мир затопить в крови и истребить в огне». Цицерон требовал, чтобы Катилина покинул Рим, поскольку между ним, желающим опереться на силу оружия, и консулом (т. е. самим Цицероном), опирающимся только на силу слова, должна находиться стена. Катилина, видя, что подавляющее большинство сената настроено по отношению к нему крайне враждебно, почел за благо шять совету и в тот же вечер покинул Рим.

Выступая на следующий день, 9 ноября, со своей второй речью перед народом, Цицерон сразу заявил: «Он ушел, он удалился, он бежал, он вырвался!» В этой речи перечислено шесть разных категорий сторонников Катилины. Первая категория – это те, кто, несмотря на огромные долги, владеет крупными поместьями и не в состоянии расстаться с ними. Вторая – те, кто, будучи обременен долгами, стремится все же к достижению верховной власти и почетных должностей. Третья – в основном разорившиеся колонисты, ветераны Суллы. Четвергая, самая пестрая, смешанная по составу – это люди, безнадежно залезшие по тем или иным причинам в долги и находящиеся под вечной угрозой вызова в суд, описи имущества и т. п. Пятая – всякого рода преступные элементы, которых не вместит никакая тюрьма. И наконец, последняя, шестая категория – преданнейшие приверженцы и любимцы Катилины, т. е. щеголи, бездельники и развратники из среды «золотой молодежи».

А Катилина, прибыв в лагерь Манлия в Этрурии, присвоил себе знаки консульского достоинства. Тогда сенат объявляет его и Манлия врагами отечества и поручает консулам произвести набор армии.

В декабре, последнем месяце пребывания у власти консулов 63 года, развитие событий, именуемых заговором Катилины, принимает трагический оборот. Заговорщики, оставшиеся в Риме без своего вождя, не пали духом. Заговор возглавил Публий Корнелий Лентул. Ему якобы было предсказано, что он тот третий представитель рода Корнелиев – до него уже были Цинна и Сулла, – которому уготована «царская власть и империй» в римском государстве. Был разработан следующий план действий: народный трибун Луций Бестиа выступит в комициях с резкой критикой деятельности Цицерона, возлагая на него ответственность за фактически уже начавшуюся гражданскую войну, что и послужит сигналом к решительному выступлению. Большой отряд заговорщиков во главе со Статилием и Габинием должен поджечь город одновременно в 12 местах; Цетегу поручается убийство Цицерона, а ряду молодых участников заговора из аристократических семей – истребление их собственных родителей.

В это время в городе находились послы галльского племени аллоброгов. Они прибыли в Рим с жалобой на притеснения магистратов и действия публи-канов, сумевших довести общину аллоброгов почти до полного разорения. У Лентула возникла идея привлечь это галльское племя к участию в заговоре, и он поручает одному из своих доверенных людей вступить в соответствующие переговоры с послами.

Сначала представителю Лентула как будто удается соблазнить послов щедрыми посулами. Но, поразмыслив, аллоброги сообщили об этом предложении своему лидеру Фабию, Санге, а тот немедленно доложил обо всем Цицерону. Последний разработал хитроумный план: для получения доказательств послы, по наущению Цицерона, попросили от главарей заговора письма для своих вождей. Лентул, Цетег, Статилий и Габиний охотно вручили компрометирующие их документы послам-аллоброгам.

Все последующее было разыграно как по нотам. Когда в ночь на 3 декабря аллоброги с сопровождавшим их представителем заговорщиков Титом Воль-турцием пытались выехать из Рима, они по распоряжению Цицерона были задержаны и доставлены обратно в город. Имея теперь на руках документальные доказательства антигосударственной деятельности заговорщиков, Цицерон распорядился об их аресте.

На утреннем заседании сената заговорщикам был учинен допрос. Тит Воль-турций, допрашиваемый первым, сначала все отрицал, но, когда сенат гарантировал ему личную безопасность, охотно покаялся и выдал всех остальных. Аллоброги подтвердили его показания; с этого момента арестованные главари заговора оказались в безвыходном положении. Сначала речь шла о четырех: Лентуле, Цетеге, Габиний и Статилий, но затем к ним был присоединен некто Цепарий, который, по планам заговорщиков, должен был поднять восстание в Апулии.

Слух о раскрытии заговора и об аресте его вождей распространился по всему городу. К храму богини Согласия, где заседал сенат, собрались огромные толпы народа. Цицерону была устроена овация, и он обратился к народу с новой речью против Катилины (третья Катилинария). В этой речи уже звучат ноты торжества, и именно этой речью открывается кампания безудержного самовосхваления.

На следующий день в сенате были заслушаны показания некоего Луция Тарквиния, который тоже направлялся к Катилине, но по дороге был задержан и возвращен в Рим. Он подтвердил показания Вольтурция о готовившихся поджогах, убийствах сенаторов и походе Каталины на Рим. Однако, когда он заявил, что был направлен к последнему самим Крассом, чтобы ускорить намечавшийся поход, это вызвало бурю возмущения среди сенаторов, значительная часть которых, по словам Саллюстия, находилась от Красса в полной зависимости.

Теперь следовало решить судьбу заговорщиков, тем более что, по распространившимся в тот день слухам, вольноотпущенники Лентула и Цетега якобы замышляли освободить арестованных при помощи вооруженной силы. Цицерон снова созывает – 5 декабря – заседание сената, на котором ставит вопрос о том, как следует поступить с теми, кто находится под арестом и уже признан виновным в государственной измене.

На знаменитом заседании сената от 5 декабря первым выступил избранный консулом на 62 год Децим Юний Силан. Он высказался за высшую меру наказания. К нему присоединился другой консул предстоящего года – Луций Ли-циний Мурена и ряд сенаторов. Однако избранный претором на 62 год Гай Юлий Цезарь, отнюдь не обеляя заговорщиков, высказался против смертной казни как меры противозаконной (без решения народного собрания) и, кроме того, весьма опасного прецедента. Он предложил пожизненное заключение; имущество же осужденных должно быть конфисковано в пользу казны.

Предложение Цезаря произвело резкий перелом в настроениях сенаторов. Не помогло даже то, что Цицерон, нарушая процессуальные нормы, выступил с очередной речью против Каталины (четвертая Катилинария). Было внесено предложение отложить окончательное решение о судьбе заговорщиков до победы над Катилиной и его войском. Снова выступил Децим Силан и разъяснил, что под высшей мерой наказания он подразумевал именно тюремное заключение. И тут прозвучала крайне резкая, решительная и убежденная речь Марка Порция Катона, который обрушился на заговорщиков, на всех колеблющихся, а Цезаря весьма прозрачным намеком изобразил чуть ли не соучастником заговора. После его выступления большинство сенаторов проголосовало за смертную казнь.

Поздно вечером 5 декабря Цицерон лично препроводил Лентула в подземелье Мамертинской тюрьмы; преторы доставили туда же остальных четырех арестованных. Все они были удушены рукой палача. После этого консул обратился к толпе, которая вновь собралась на Форуме и не расходилась, несмотря на поздний час. Консул торжественно произнес «vixerunt», что означало «они прожили» – обычный в Риме способ оповещения о чьей-либо смерти.

Вскоре особым решением народного собрания спасителю-консулу была вынесена благодарность и присвоено почетное наименование «отец отечества». Поспешная и беззаконная казнь пяти видных участников заговора была, пожалуй, предпоследним актом разыгравшейся драмы. Многие сторонники Каталины стали покидать его лагерь, как только до них дошла весть о судьбе Лентула, Цетега и других казненных. И хотя сам Катилина еще был жив и войско его еще не было разбито, исход движения был в общем предрешен.

В начале 61 года до Р.Х. около города Пистории трехтысячная армия Каталины была разбита правительственными войсками; вождь восстания погиб. Цицерон, считает Аппиан, «приобрел репутацию избавителя гибнущей родины».

ЗАГОВОР ПРОТИВ ЦЕЗАРЯ

Рим. 44 год до Р.Х.



В 44 году Гай Юлий Цезарь стал диктатором в четвертый раз, а консулом – в пятый. Положение его казалось бесспорным; новые почести, декретированные сенатом, соответствовали уже открытому обожествлению. Дни побед Цезаря ежегодно отмечались как праздники, а каждые пять лет жрецы и весталки совершали молебствия в его честь; клятва именем Цезаря считалась юридически действительной, а все его будущие распоряжения заранее получали правовую силу. Месяц квинтилий переименовался в июль, Цезарю посвящался ряд храмов и т. д. и т. п.

Но все чаще звучали разговоры о Цезаре и царском венце. Отрешение от должности трибунов, власть которых всегда считалась священной и неприкосновенной, произвело крайне неблагоприятное впечатление. А вскоре после этих событий Цезарь был провозглашен диктатором без ограничения срока. Началась подготовка к парфянской войне. В Риме стали распространяться слухи о том, что в связи с походом столица будет перенесена в Илион или в Александрию, а для того, чтобы узаконить брак Цезаря с Клеопатрой, будет предложен законопроект, согласно которому Цезарь получает разрешение брать себе сколько угодно жен, лишь бы иметь наследника.

Монархические «замашки» Цезаря, то ли существовавшие на самом деле, то ли приписываемые ему общей молвой, оттолкнули от него не только республиканцев, которые одно время рассчитывали на возможность примирения и альянса, но даже явных приверженцев Цезаря. Так, один из главных руководителей будущего заговора Марк Юний Брут, в соответствии с традициями той ветви рода Юниев, к которому он принадлежал, был убежденным сторонником «демократической партии». Создалась парадоксальная ситуация, при которой всесильный диктатор, достигший, казалось бы, вершины власти и почета, на самом деле очутился в состоянии политической изоляции. Уже и народ не был рад положению в государстве: тайно и явно возмущаясь самовластием, он искал освободителей. Когда в сенат были допущены иноземцы, появились подметные листы с надписью: «В добрый час! не показывать новым сенаторам дорогу в сенат!»

Заговор против Цезаря сложился в самом начале 44 года. Его возглавляли Марк Брут и Гай Кассий Лонгин. В свое время этих приверженцев Помпея, выступавших против Цезаря с оружием в руках, он не только простил, но и предоставил почетные должности: оба они стали преторами. Интересен состав и других заговорщиков: кроме главарей заговора Марка Брута, Гая Кассия и таких видных помпеянцев, как Кв. Лигарий, Гней Домиций Агенобарб, Л. Понтий Аквила (и еще нескольких менее заметных фигур), все остальные участники заговора были до недавнего прошлого явными сторонниками Цезаря. Л. Туллий Кимвр, один из наиболее близких к диктатору людей, Сервий Гальба, легат Цезаря в 56 году и его кандидат на консульство в 49 году, Л. Минуций Базил, тоже легат Цезаря и претор 45 года, братья Публий и Гай Каска, причем первый из них был уже избран трибуном на 43 год Всего же в заговор было вовлечено более 60 человек.

Тем временем подготовка к новой, i.e. парфянской, войне шла полным ходом. Цезарь намечает свой отъезд к войску на 18 марта (в Македонию), а 15 марта предполагалось заседание сената, во время которого квиндецемвир Л. Аврелий Котта (консул 65 года) должен был провести в сенате решение о награждении Цезаря царским титулом, основываясь на предсказании, найденном в си-виллиных книгах, по которому парфян может победить лишь царь.

Заговорщики колебались, убить ли диктатора на Марсовом поле, когда на выборах он призовет трибы к голосованию, – разделившись на две части, они хотели сбросить его с мостков, а внизу подхватить и заколоть, – или же напасть на него на Священной дороге или при входе в театр. Но когда было объявлено, что в иды марта сенат соберется на заседание в курию Помпея, то все охотно предпочли именно это время и место.

То, что его жизни угрожает опасность, Цезарь знал или по крайней мере догадывался. И хотя он отказался от декретированной ему почетной стражи, сказав, что он не желает жить в постоянном страхе, тем не менее он как-то бросил фразу, что не боится людей, которые любят жизнь и умеют наслаждаться ею, однако ему внушают более серьезное опасение люди бледные и худощавые. В данном случае Цезарь явно намекал на Брута и Кассия.

Злосчастные иды марта в истории приобрели нарицательный смысл как роковой день. Убийство Цезаря и предшествующие ему зловещие предзнаменования весьма драматично описаны рядом древних авторов. Например, все они единодушно указывают на многочисленные явления и знаки, начиная от самых невинных, вроде вспышек света на небе, внезапного шума по ночам, и вплоть до таких страшных признаков, как отсутствие сердца у жертвенного животного или рассказа о том, что накануне убийства в курию Помпея влетела птичка королек с лавровой веточкой в клюве, ее преследовала стая других птиц, которые ее здесь нагнали и растерзали.

А за несколько дней до смерти Цезарь узнал, что табуны коней, которых он при переходе Рубикона посвятил богам и отпустил пастись на воле, упорно отказываются от еды и проливают слезы.

Знамения на этом не закончились. Накануне рокового дня Цезарь обедал у Марка Эмилия Лепида, и, когда случайно речь зашла о том, какой род смерти самый лучший, Цезарь воскликнул. «Внезапный!» Ночью, после того как он уже вернулся домой и заснул в своей спальне, внезапно растворились все двери и окна. Разбуженный шумом и ярким светом луны, Цезарь увидел, что его жена Кальпурния рыдает во сне: ей привиделось, что мужа закалывают в ее объятиях и он истекает кровью. С наступлением дня она стала просить Цезаря не выходить из дому и отменить заседание сената или по крайней мере принести жертвы и выяснить, насколько благоприятна обстановка. Видимо, и сам Цезарь начал колебаться, ибо он никогда раньше не замечал у Кальпурнии склонности к суеверию и приметам.

Однако когда Цезарь решил направить в сенат Марка Антония, дабы отменить заседание, то один из заговорщиков, и в то же время особенно близкий Цезарю человек Децим Брут Альбин, убедил его не давать новых поводов для упреков в высокомерии и самому отправиться в сенат хотя бы для того, чтобы лично распустить сенаторов. По одним сведениям, Брут вывел Цезаря за руку из дома и вместе с ним пошел в курию Помпея, по другим данным, Цезаря несли в носилках. И даже по дороге в сенат Цезарю открылось несколько предостережений. Сначала ему встретился гадатель Спуринна, который предсказал диктатору, что в иды марта ему следует остерегаться большой опасности. «А ведь мартовские иды наступили!» – шутливо заметил Цезарь. «Да, наступили, но еще не прошли», – спокойно ответил гадатель.

Затем к Цезарю пытался обратиться какой-то раб, якобы осведомленный о заговоре. Но, оттесненный окружавшей Цезаря толпой, он не смог сообщить ему об этом. Раб вошел в дом и заявил Кальпурнии, что будет дожидаться возвращения Цезаря, так как хочет сообщить ему нечто чрезвычайно важное. Наконец, Артемидор из Книда, гость Цезаря и знаток греческой литературы, также имевший достоверные сведения о заговоре, вручил Цезарю свиток, в котором было изложено все, что он знал о готовящемся покушении. Заметив, что Цезарь все свитки, вручавшиеся ему по дороге, передает окружавшим его доверенным рабам, Артемидор якобы подошел к диктатору и сказал: «Прочитай это, Цезарь, сам, не показывая никому другому, и немедленно! Здесь написано об очень важном для тебя деле». Цезарь взял в руки свиток, однако из-за множества просителей прочесть его так и не смог, хотя неоднократно пытался это сделать. Он вошел в курию Помпея, все еще держа в руках свиток.

Заговорщикам не раз казалось, что они будут вот-вот разоблачены. Один из сенаторов, взяв за руку Публия Сервилия Каску, произнес: «Ты от меня, друга, скрываешь, а Брут мне все рассказал». Каска в смятении не знал, что ответить, но тот, смеясь, продолжал – «Откуда ты возьмешь средства, необходимые для должности эдила?»

Сенатор Попилий Лена, увидев в курии Брута и Кассия, беседующих друг с другом, неожиданно подошел к ним и пожелал им успеха в том, что они задумали, и посоветовал торопиться. Брут и Кассий были чрезвычайно напуганы этим пожеланием, тем более что, когда появился Цезарь, Попилий Лена задержал его при входе каким-то серьезным и довольно длительным разговором. Заговорщики уже готовились покончить с собой, прежде чем их схватят, но в этот момент Попилий Лена простился с Цезарем. Стало ясно, что он обращался к диктатору с каким-то делом, возможно просьбой, но только не с доносом.

Существовал обычай, что консулы при входе в сенат совершают жертвоприношения И вот именно теперь жертвенное животное оказалось не имеющим сердца. Цезарь весело заметил, что нечто подобное с ним уже случалось в Испании, во время войны. Жрец отвечал, что он и тогда подвергался смертельной опасности, сейчас же все показания еще более неблагоприятны. Цезарь приказал совершить новое жертвоприношение, но и оно оказалось неудачным. Не считая более возможным задерживать открытие заседания, Цезарь вошел в курию и направился к своему месту.

Дальнейшие события в описании Плутарха выглядели следующим образом: «При появлении Цезаря сенаторы в знак уважения встали со своих мест. Заговорщики же, возглавляемые Брутом, разделились на две группы: одни стали позади кресла Цезаря, а другие вышли навстречу вместе с Туллием Цимбром просить за его изгнанного брата; с этими просьбами заговорщики проводили Цезаря до самого кресла. Цезарь, сев в кресло, отклонил их просьбы, а когда заговорщики подступили к нему с еще более настойчивыми просьбами, он выразил им свое неудовольствие.

Тогда Туллий схватил обеими руками тогу Цезаря и начал стаскивать ее с шеи, что было знаком к нападению. Народный трибун Публий Сервилий Каска первым нанес удар мечом в затылок; рана эта, однако, была неглубока и несмертельна. Цезарь, обернувшись, схватил и удержал меч. Почти одновременно оба закричали: раненый Цезарь по-латыни: «Негодяй Каска, что ты делаешь?», а Каска по-гречески, обращаясь к своему брату: «Брат, помоги!» Не посвященные в заговор сенаторы, пораженные страхом, не смели ни бежать, ни защищать Цезаря, ни даже кричать.

Либо сами убийцы оттолкнули тело Цезаря к цоколю, на котором стояла статуя Помпея, либо оно там оказалось случайно. Цоколь был сильно забрызган кровью. Можно было подумать, что сам Помпеи явился для отмщения своему противнику, распростертому у его ног, покрытому ранами и еще содрогавшемуся. Цезарь, как говорят, получил двадцать три раны. Многие заговорщики, направляя удары против одного, в суматохе переранили друг друга».

Перед тем как напасть на диктатора, заговорщики условилирь, что они все примут участие в убийстве и как бы отведают жертвенной крови. Поэтому и Брут нанес Цезарю удар в пах. Отбиваясь от убийц, Цезарь метался и кричал, но, увидев Брута с обнаженным мечом, накинул на голову тогу и подставил себя под удары.

Эта драматическая сцена убийства изображается античными историками довольно согласно, за исключением отдельных деталей: Цезарь, защищаясь, пронзил руку Каски, нанесшему ему первый удар, острым грифелем («стилем»), а увидев среди своих убийц Марка Юния Брута, якобы сказал по-гречески: «И ты, дитя мое!» – и после этого перестал сопротивляться.

Мать Брута – Сервилия – была одной из самых любимых наложниц Цезаря. Однажды он подарил ей жемчужину стоимостью 150 тысяч сестерциев. В Риме мало кто сомневался, что Брут – плод их любви, что не помешало юноше принять участие в заговоре.

«После убийства Цезаря, – продолжает Плутарх, – Брут выступил вперед, как бы желая что-то сказать о том, что было совершено. Но сенаторы, не выдержав, бросились бежать, сея в народе смятение и непреодолимый страх. Одни запирали дома, другие бросали без присмотра свои меняльные лавки и торговые помещения; многие бежали к месту убийства, чтобы взглянуть на случившееся, другие бежали оттуда, уже насмотревшись.

Марк Антоний и Марк Эмилий Лепид, наиболее близкие друзья Цезаря, ускользнув из курии, спрятались в чужих домах.

Заговорщики во главе с Брутом, еще не успокоившись после убийства, сверкая обнаженными мечами, собрались вместе и отправились из курии на Капитолий. Они не были похожи на беглецов: радостно и смело призывали они народ к свободе, а людей знатного происхождения, встречавшихся им на пути, приглашали принять участие в их шествии.

На следующий день заговорщики во главе с Брутом вышли на Форум и произнесли речи к народу. Народ слушал ораторов, не выражая ни неудовольствия, ни одобрения, и своим полным безмолвием показывал, что жалеет Цезаря, но чтит Брута.

Сенат же, заботясь о забвении прошлого и о всеобщем примирении, с одной стороны, почтил Цезаря божественными почестями и не отменил даже самых маловажных его распоряжений, а с другой – распределил провинции между заговорщиками, шедшими за Брутом, почтив их подобающими почестями; поэтому все думали, что положение дел в государстве упрочилось и снова достигнуто наилучшее равновесие».

«Он часто говорил, что жизнь его дорога не столько ему, сколько государству – сам он давно уже достиг полноты власти и славы, государство же, если с ним что случится, не будет знать покоя и ввергнется в еще более бедственные гражданские войны», – пишет Светоний.

Эти слова Цезаря оказались пророческими. «После вскрытия завещания Цезаря обнаружилось, что он оставил каждому римскому гражданину значительную денежную сумму, – замечает Плутарх. – Видя, как его труп, обезображенный ранами, несут через Форум, толпы народа не сохранили спокойствия и порядка; они нагромоздили вокруг трупа скамейки, решетки и столы менял с Форума, подожгли все это и таким образом предали труп сожжению. Затем одни, схватив горящие головни, бросились поджигать дома убийц Цезаря, а другие побежали по всему городу в поисках заговорщиков, чтобы схватить их и разорвать на месте. Однако никого из заговорщиков найти не удалось, так как все они надежно попрятались по домам».

Когда по прошествии многих лет улеглось пламя жестокой гражданской войны, победитель император Октавиан Август, наследник Цезаря и основатель Римской империи, соорудил мраморный храм Божественного Юлия в центре Форума на том месте, где пылал погребальный костер Цезаря.

На протяжении всей истории Римской империи все императоры носили имя Цезаря: оно стало нарицательным и превратилось в титул.

ЗАГОВОР АНТИПАТРА ПРОТИВ ИРОДА

Иудейское царство. 4 год до Р.Х.



Иудейский царь Ирод заставил народы и племена трепетать под властью своих законов, но и сам никогда не испытывал покоя, вечно терзаясь страхами и опасениями за свою жизнь и власть. Его семья, члены которой как никто другой должны дать ему успокоение и утешение от государственных забот, являлась главной причиной его смертельных страхов.

В 37 году до Р.Х. Ирод женился на Мариамне, происходившей из древнего царского рода. У нее родились сыновья – Александр и Аристобул. Дворец Ирода Великого стал местом сложнейших семейных интриг.

Дело в том, что до восшествия на престол он был женат на Дориде, родившей ему сына Антипатра. Мариамна потребовала, чтобы Ирод изгнал из Иерусалима Антипатра, – и царь выполнил ее желание.

Но затем начались трения с родственниками Мариамны. Сначала ему показалось, что ее дед слишком высокомерен и чрезмерно гордится своим царским происхождением. Конфликт все обострялся, и в результате Ирод убил его. Затем традиция заставила Ирода возвести в сан первосвященника 17-летнего брата Мариамны, но когда на его первой проповеди заплакал весь народ в храме – судьба талантливого юноши была решена: он был отослан в Иерихон и там по приказу Ирода утоплен в пруду. Произошло это в 35 году до Р.Х.

Печальная участь постигла и саму Мариамну. В приступе ревности Ирод приказал убить ни в чем не повинную жену. Но словно в наказание за преступление, страсть к убитой возросла еще больше. Ирод был в отчаянии. Залив тело Мариамны медом, он хранил его во дворце, ночами беседовал с мертвой и убеждал себя в том, что она жива.

Дети Мариамны – Александр и Аристобул – возненавидели отца. Царю быстро донесли, что сыновья замышляют против него что-то недоброе. Тогда испуганный Ирод вернул из ссылки Антипатра и объявил новый порядок наследования: первым должен был взойти на престол Антипатр, за ним Александр и только потом Аристобул.

Но положение молодого наследника не было устойчивым, пока рядом были сводные братья. По его наущению придворные провоцировали Александра и Аристобула на резкие высказывания в адрес отца. Ироду рассказывали, что братья взывают к имени Мариамны, грозят рассчитаться с родственниками после смерти отца. Александр соблазнял евнухов из гарема отца, дарил им богатые подарки, называл Ирода старым развратником, красящим седые волосы, и обещал, что отнимет власть силой и сполна рассчитается с врагами. Конечно, шпионы обо всем донесли царю. Начались допросы, пытки и казни. Ирод уже не доверял никому. Один лишь Антипатр оставался близким к царю человеком, но и он плел дьявольскую сеть интриг, в которой хотел погубить братьев.

В конце концов Александр с братом Аристобулом стали жертвами отцовской ненависти. Ирод потребовал суда над сыновьями. Он сам выступил главным обвинителем, назвав в числе преступлений насмешки над отцом, оскорбления личности царя, покушения на его жизнь. Вся Иудея и Сирия с напряженным вниманием следили за этой трагедией. Царь потребовал для сыновей смертной казни – и никто из судей не решился ему возражать: Александр и Аристобул были задушены. Случилось это в 6 году до Р.Х.

Устранив конкурентов, Антипатр начал жаловаться матери, что стареет, а отец вроде бы не собирается умирать. Кто знает, уж не намерен ли Ирод пережить сына, да и зачем ему, Антипатру, власть в старости – и не проще ли укоротить жизнь царя?.. Но прежде чем захватить власть, надо было заручиться поддержкой народа и армии.

Антипатр попытался подкупить дарами и расположить к себе речами старых друзей отца и даже перетянул на свою сторону и заручился поддержкой Сатурнина, римского губернатора Сирии.

Ферора, брат Ирода, также был тесно связан с Антипатром, который незаметно приобрел довольно значительное число тайных сторонников, на содействие и поддержку которых в нужную минуту вполне мог рассчитывать. Антипатр продолжал льстить отцу, и тот видел в мятежном сыне самого ревностного, надежного и верного своего подданного.

Коварный заговорщик попытался привлечь на свою сторону Саломею, сестру Ирода, но лживыми посулами и обещаниями было невозможно обмануть коварную и хитрую царевну. Ей показалось подозрительным поведение Фероры и Антипатра. На людях они отрыто враждовали, а под покровом ночи в глубокой тайне вели продолжительные беседы. Саломея поделилась своими наблюдениями с Иродом и посоветовала ему быть настороже: возможно, его жизни угрожает опасность. Царь, хорошо знавший характер сестры, не сразу поверил ее словам, но стал более внимателен.

В свое время Ирод смертельно обиделся на Ферору, когда тот женился на служанке. Царь пытался заставить брата расторгнуть столь постыдный союз, но Ферора не отступил.

Жена Фероры окружила себя фарисеями, среди которых все чаще стали слышны разговоры, что самому богу угодно лишить трона Ирода и передать его Фероре. Изменники были преданы казни, а Ирод снова попытался убедить брата развестись с женой. На это требование Ферора заявил, что всегда был и остается верен ему, носителю верховной власти, но с женой расставаться не намерен.

Ирода оскорбил столь решительный ответ, и он запретил Антипатру вступать в какое-либо общение или переписку с Феророй. Однако приказы царя не были исполнены. Заговорщикам пришлось усилить меры предосторожности. Антипатр убедился, как опасна даже тень подозрения в глазах столь мстительного монарха, и поспешил выехать в Рим, к Цезарю, прихватив с собой завещание старого и больного царя.

Тем временем Ирод повелел брату удалиться за пределы Иудеи. Ферора покорился воле царя, поклявшись никогда больше не возвращаться ко двору. И свое слово сдержал. Он умер на чужбине.

Сразу после смерти Фероры два его вольноотпущенника явились к Ироду и заявили, что их хозяин был отравлен, и молили Ирода не оставлять без наказания столь явное злодейство. Служанки Фероры подверглись жестоким пыткам. Несчастные так ни в чем и не признались, и только одна чуть слышно прошептала сквозь рыдания: «Да не допустит бог, чтобы мать Антипатра избегла общих мучений, единственной виновницей которых была она сама». Слова эти встревожили царя. Несчастную женщину привели в чувство и снова подвергли пыткам. Она показала, что Антипатр смертельно ненавидит отца и горячо желает ему смерти, чтобы как можно скорее овладеть короной.

Затем уже слуга Антипатра сознался, что вручил Фероре смертельный яд, которым тот должен был отравить царя. Яд этот был привезен из Египта Антифилом, одним из друзей Антипатра. Яд был доставлен Фероре, а тот передал его своей жене. Последняя в конце концов раскрыла на допросе правду. «Мой супруг обо всем знал, – рассказывала она, – и дал свое согласие на вашу смерть, потому что навлек на себя ваш гнев, государь, и боялся его печальных последствий. Однако чувство братской любви и привязанности, которые вы ему явили во время его болезни, совершенно изменили его чувства и мысли. Однажды он позвал меня и сказал: „Я был введен в заблуждение Антипатром и оказался слишком слаб, чтобы не дать вовлечь себя в братоубийственное дело, которое нынче внушает мне отвращение. Я не хочу, чтобы душа моя перешла в иной мир запятнанной самым гнусным из злодеяний. А потому прошу вас бросить сейчас, в моем присутствии, в огонь этот яд“. И я, повинуясь моему супругу, тотчас сожгла его, сократив лишь малую толику, чтобы самой воспользоваться, если вы пожелаете предать меня позорной казни после внезапной смерти моего супруга». Вдова Фероры показала Ироду тайник, в котором хранился яд.

Антипатр в это время находился во главе посольства в Риме. Ирод хитростью выманил его в Иерусалим, написав Антипатру, что неотложные дела в Иудее требуют присутствия сына. Хотя письмо было полно самых нежных, самых душевных излияний и признаний в любви и отцовской привязанности, Антипатр им не поверил.

Прибыв на Сицилию, Антипатр заколебался, стоит ли ему ехать к Ироду. Мнения друзей разделились. Одни предлагали ему ждать, другие советовали поторопиться с отъездом, чтобы тем скорее и уже наверняка развеять подозрения отца и расстроить происки врагов. Антипатр все-таки решил продолжить путешествие.

Наконец он прибыл в Иерусалим. При встрече Антипатр хотел обнять отца, но Ирод с явным отвращением оттолкнул его и прямо заявил, что теперь не он его отец, а Квинтилий Вар, наместник Сирии, который и будет ему судьей.

На следующий день Ирод созвал многолюдное собрание, на котором председательствовал Квин. На суде присутствовали родственники царя, обвинители и некоторые из слуг, взятые с поличным, захваченные с письмами, способными служить доказательством их преступления.

Последним выступал Квинтилий Вар, наместник сирийский. «Можете говорить, если считаете себя невиновным. Мы вновь выслушаем вас», – обратился он к Антипатру. Но тот молчал. Тогда судья велел принести яд, о котором так много говорилось на этом процессе, чтобы испробовать его силу в действии. Яд дали одному из приговоренных к смерти, и тот тотчас же пал мертвым. Антипатра заключили в тюрьму.

Семейные несчастья до того омрачили жизнь Ирода, что он уже ни в чем не находил себе отрады. Помраченный дух его повлек развитие странных болезней, диагноз которых так до сих пор и не установлен. Помимо лихорадки по всей поверхности кожи он испытывал невыносимый зуд. Кроме того, его мучили одышка и болезненные судороги в мышцах. Между прочим, писатель и врач А. П. Чехов считал, что Ирод страдал от застарелой формы чесотки.

Ирод говорил, что его мучения будут расти, пока Антипатр жив, и потому захотел лично наблюдать за казнью собственного сына.

Ирод пережил сына на пять дней. Римский император Октавиан Август, узнав о казни Антипатра, сказал: «Гораздо лучше быть свиньей Ирода, чем его сыном!»

ЗАГОВОР ПРОТИВ КАЛИГУЛЫ

Рим. 41 год от Р.Х.



Гай Юлий Цезарь, имевший при жизни прозвище Калигула («Сапожок») и под этим именем вошедший в историю, был третьим сыном Германика и Агриппины Старшей. После смерти Тиберия, 18 марта 37 года, он был провозглашен императором.

В начале своего правления Калигула попытался восстановить народное собрание и вернуть ему право выбора должностных лиц. Новый император проявил щедрость и к римскому народу, выплатив ему деньги, которые присвоил Тиберий. Калигула часто устраивал роскошные зрелища и обильные раздачи продовольствия.

Все это было в самом начале его правления. Вскоре Калигула превратил принципат в откровенную монархию. Алчность его не знала границ. Император требовал, чтобы знатные и богатые люди в своих завещаниях делали бы его сонаследником, а потом объявлял их преступниками, осуждал на смерть и завладевал имуществом. Но всего этого оказалось недостаточно, и Калигула учредил множество новых и небывалых налогов (в том числе на продукты питания). Роскошь двора дошла до невероятных размеров. Принцип своего правления он выражал фразой, услышанной им в одной трагедии: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись!».

Главной формой борьбы с деспотической властью стали заговоры. В 40 году покончить с Калигулой хотели квестор Бетилен Басе и Секст Папиний. Предприятие провалилось. Заговорщиков казнили. Напуганный император начал было отступать от своей линии на полный разрыв с сенатом, однако примирение оказалось фикцией.

Новый заговор назревал. Он охватил окружение Гая и был чрезвычайно разветвленным. В заговоре участвовали сенаторы Анний Винициан, Эмилий Регул, Квинт Помпеи Секунд, Валерий Азиатик и другие. Состав заговорщиков и мотивы их участия в заговоре были различны. Например, Квинт Помпеи Секунд был скомпрометирован в глазах императора участием в «заговоре молодых людей», и, чтобы заслужить прощение, ему пришлось поцеловать сапог Калигулы. А вот Валерий Азиатик числился среди «друзей» Калигулы.

В заговор были также посвящены оба префекта претория и видные либерты императора – Каллист и Нарцисс. Каллист, либерт (вольноотпущенник) Калигулы, достиг величайшей власти, почти такой же, как сам император. Но он имел немало причин опасаться за свою жизнь; особую роль тут играло его несметное богатство. Потому он сблизился с Клавдием, дядей императора, и тайно примкнул к нему в надежде, что после кончины Калигулы власть перейдет к Клавдию и что он, Каллист, благодаря своему влиянию займет при новом императоре видное положение.

Но, как и префекты претория, Каллист не фигурировал среди исполнителей. Эту роль взяли на себя трибуны и центурионы преторианских когорт – всадники Кассий Херея и Корнелий Сабин. Первый приобрел известность в сентябре 34 года, когда, будучи центурионом, вступил в схватку с мятежными легионерами. Калигула многим был ему обязан, но несмотря на это унижал старого воина: обзывал его неженкой и бабнем, назначал ему в качестве пароля слова «Приап» или «Венера», предлагал ему в благодарность за что-то руку для поцелуя, сложив и двигая ее непристойным образом.

Когда Калигула объявил, что намерен отправиться на Восток, заговорщики поняли, что пора действовать. Имелись и другие причины, заставлявшие торопиться. Калигула направил угрожающее письмо наместнику Сирии Петронию, призывая его совершить самоубийство, грозился наказать Меммия Регула, наместника Лидии, Македонии и Греции за задержку с отправкой в Рим статуи Зевса Олимпийского. Калигула становился все более подозрительным, а будущее его приближенных – все более непредсказуемым.

Иосиф Флавий в «Иудейских древностях» так пишет о настроениях в Риме: «Между тем слухи о заговоре Кассия Хереи распространились среди многих, и все эти люди – сенаторы, всадники и простые воины – стали вооружаться; не было вообще ни одного человека, который не считал бы убийство Калигулы великим счастьем. Поэтому заговорщики по мере своих возможностей старались не отставать друг от друга в проявлении доблести и по возможности от всего сердца способствовать убиению тирана».

Решено было напасть на Калигулу на Палатинских играх (конец января 41 года), в полдень, при выходе с представлений.

«Убийство было предвещено многими знаменьями, – отмечает другой античный историк Светоний. – В Олимпии статуя Юпитера, которую он приказал разобрать и перевезти в Рим, разразилась вдруг таким раскатом хохота, что машины затряслись, а работники разбежались; а случившийся при этом человек, по имени Кассий, заявил, что во сне ему было велено принести в жертву Юпитеру быка. В Капуе в иды марта молния ударила в Капитолий, а в Риме – в комнату дворцового привратника; и нашлись толкователи, уверявшие, что одно знаменье возвещало опасность господину от слуг, а другое – новое великое убийство, как некогда в тот же день. Астролог Сулла на вопрос императора о его гороскопе объявил, что близится неминуемая смерть. Оракулы Фортуны Антийской также указали ему на опасность, которая грозит ему от некоего Кассия. Не поняв, о ком конкретно идет речь, Калигула послал убить Кассия Лонгина, который был тогда проконсулом Азии. Сам он накануне гибели видел сон, будто он стоит на небе возле трона Юпитера, и бог, толкнув его большим пальцем правой ноги, низвергает на землю. Вещими сочтены были и некоторые события, случившиеся немного ранее в самый день убийства. Принося жертву, император был забрызган кровью фламинго; пантомим Мнестер танцевал в той самой трагедии, которую играл когда-то трагический актер Неоптолем на играх, во время которых убит был Филипп, царь македонян; а когда в миме „Лавреол“, где актер, выбегая из-под обвала, харкает кровью, вслед за ним стали наперебой показывать свое искусство подставные актеры, то вся сцена оказалась залита кровью. К ночи же готовилось представление, в котором египтяне и эфиопы должны были изображать сцены из загробной жизни».

Утром 24 января на Палатине Калигула присутствовал на спектакле, в котором участвовали мальчики из знатных семей Азии, и остался ими очень доволен.

Император отправился на завтрак. По пути он оказался в подземной галерее, где готовились к очередному выступлению мальчики. Калигула остановился, чтобы похвалить их. «О дальнейшем рассказывают двояко, – замечает Светоний – Одни говорят, что, когда он разговаривал с мальчиками, Херея, подойдя к нему сзади, ударом меча глубоко разрубил ему затылок с криком: „Делай свое дело!“– и тогда трибун Корнелий Сабин, второй заговорщик, спереди пронзил ему грудь. Другие передают, что когда центурионы, посвященные в заговор, оттеснили толпу спутников, Сабин, как всегда, спросил у императора пароль; тот сказал: „Юпитер“; тогда Херея крикнул „Получай свое“– и когда Гай обернулся, рассек ему подбородок.

Он упал, в судорогах крича «Я жив!»– и тогда остальные прикончили его тридцатью ударами – у всех был один клич. «Бей еще!» Некоторые даже били его клинком в пах. По первому шуму на помощь прибежали носильщики с шестами, потом – германцы-телохранители; некоторые из заговорщиков были убиты, а с ними и несколько неповинных сенаторов».

Херея успел отдать приказ об убийстве жены и дочери Калигулы. Цезонию пронзили мечом, а маленькой Друзилле ударом о стену размозжили голову.

Убийцы бежали с места преступления, поскольку пришедшие в беспокойство преторианцы, лишившись своего повелителя, искали их, чтобы казнить. Свидетели преступления отсутствовали. Тем не менее некоторые сенаторы пришли, чтобы опознать убитого; среди них – консул Валерий Азиатик, которого солдаты уважали за мужество. Гвардия подчинилась своим офицерам, а германцев удалось успокоить. Толпа городской черни, сочувствующая Калигуле, бросилась на форум, требуя расправиться с заговорщиками, но ее успокоил Валерий Азиатик.

«Каковы были те времена, можно судить по тому, что даже известию об убийстве Калигулы люди поверили не сразу подозревали, что он сам выдумал и распустил слух об убийстве, чтобы разузнать, что о нем думают в народе, – продолжает Светоний. – Заговорщики никому не собирались вручать власть, а сенат с таким единодушием устремился к свободе, что консулы созвали первое заседание не в Юлиевой курии, а на Капитолии, и некоторые призывали истребить память о Цезарях и разрушить храмы Юлия Цезаря и Августа. Но прежде всего было замечено и отмечено, что все цезари, носившие имя Гай, погибли от меча, начиная с того, который был убит еще во времена Цинны».

Консул Гней Сатурнин издал эдикт, призывая сенат и народ к порядку и обещая снижение некоторых налогов. Сенат с энтузиазмом встретил Херею и Сабина, которые бросились в курию с криками, что они вернули свободу

Курия была окружена городскими когортами, которые поддержали четыре преторианские когорты Сатурнин предложил заговорщикам почести и сравнил Херею с Брутом и Кассием.

Многие выступающие в сенате одобрили убийство тирана, совершившего неслыханные злоупотребления, и предложили не избирать нового принцепса и, таким образом, восстановить республику.

И все-таки большинство сенаторов считали, что принципат необходим. Новая серия дебатов касалась уже вопроса о конкретном кандидате, среди которых были Анний Винициан, Валерий Азиатик, командующий легионами в Германии Сервий Гальба и Камилл Скрибониан. В конечном счете сенат не пришел к определенному решению, и за это время все решили другие силы.