Джон Д. Макдональд

Оранжевый для савана

Глава 1

Весна подходила к концу. Майское, по-тропически раскаленное солнце жгло голые плечи. Пот заливал лицо. Недавно в рубке со стороны ветрового стекла я обнаружил на передней панели отвратительную гнилую проплешину и целую неделю старался об этом не думать, но потом все-таки выкопал свои инструменты, достал несколько кусочков отличного красного дерева и принялся выпиливать поврежденную часть ножовкой.

Выравнивание и полировка при подгонке новых частей весьма и весьма кропотливое дело. К потным рукам и груди прилипали опилки. Поддерживала лишь мысль о темных и прохладных бутылках пива «Дос Экьюс», ожидавших меня внизу в ящике из нержавейки. Да и нежелание тащиться из Бахья Map на общий пляж, где мягкий восточный ветер срывал белые барашки с голубых волн.

А еще меня взбадривало сознание того, что этим летом Макги может расслабиться. Особой роскоши не предвидится. Средств маловато. Но разумное ведение хозяйства позволит пережить лето, оставив нетронутым основной фонд, чтобы потом, осенью, финансировать какую-нибудь операцию.

Надо было как следует отдохнуть. Механизм сношен от дурного обращения. Жирок на талии. Дрожание рук. Дурной вкус во рту по утрам. Тяжесть в костях и мускулах, одышка. Каждый раз волнуешься: удастся ли снова обрести прежнюю форму? Вернуть упругость мышцам, ловкость и неутомимость, и вес не более восьмидесяти двух, и гнусную привычку петь по утрам под душем, и убеждение в том, что каждый день несет с собой массу чудес.

И еще мне хотелось бы провести это лето в одиночестве. Слишком много уже было излишне пылких бесед, полуночных сговоров и мелких, грязных посягательств, к которым я оказывался абсолютно не готов. Розовая метка сантиметров на пятнадцать ниже подмышки служила напоминанием о моем невезении. Не соскользни нога как раз в тот момент, когда...

Натыкаясь на ребро, лезвие ножа издает такой противный и, вместе с тем, близкий тебе звук, что он еще с десяток ночей заставит тебя просыпаться в холодном поту.

Я отлично подогнал самый крупный кусок, просверлил отверстие и уже ввинчивал большие бронзовые винты, когда услышал глухой и робкий крик со стороны пристани.

— Трев? Ты здесь, Трев? Эй, Макги?

Я повернулся, перешел на кормовую часть верхней палубы и взглянул сверху на пристань. На меня смотрел высокий, хилый, болезненного вида парень в мятом, коричневом, явно великоватом для него костюме. На лице его то появлялась, то исчезала беспокойная улыбочка попрошайки. Так смотрят собаки в тех краях, где их постоянно бьют.

— Как дела, Трев? — спросил он.

Я уже совсем было собрался спросить, кто он, собственно, такой, как вдруг с удивлением сообразил, что это страшно изменившийся Артур Уилкинсон.

— Привет, Артур.

— Можно мне... можно, я поднимусь на борт?

— Что за вопрос? Конечно.

Трап был спущен еще с утра. Он поднялся, шагнул на заднюю палубу, пошатнулся, попытался мне улыбнуться, замахал в воздухе руками и со стуком рухнул на тиковые доски. Я в два прыжка очутился рядом и перевернул его на спину. Падая, он здорово содрал кожу под глазом. Я нащупал у горла пульс. Медленный и ровный. Подошли две толстые девчонки и, хихикая, уставились на палубу. Забавно. Как по телеку. Какой-то пьянчуга рухнул на палубу.

Я открыл заднюю дверь салона, подхватил Артура и затащил внутрь. От него воняло мочой. Я доволок его до гостевой каюты и уложил в постель. От кондиционеров по потной коже пробегал холодок. Я потрогал у него лоб. Похоже, это не лихорадка. Никогда еще не видел человека, который бы так сильно изменился за год.

Он стал хватать воздух ртом, открыл глаза и попытался сесть. Я уложил его.

— Артур, тебе плохо?

— Слабость какая-то. Похоже, я в обморок упал. Извини. Я вовсе не хочу быть...

— В тягость? Головной болью? Да пошли ты куда подальше все эти приличия, Артур.

Да, Макги, похоже ты всегда ищешь слабый проблеск воли, хоть какие-нибудь остатки клыков у самой покорной собаки в городе. Я вежливый человек, — сказал Артур безо всякого вызова в голосе. — Ты же это знаешь, Трев. Никаких грубостей. — Он оглянулся. — Даже... даже, когда он убивал меня. Мне кажется, я был очень, очень вежлив.

Потом Артур стих, словно весь пар из него вышел, глаза полуприкрыты. Я снова приложил кончики пальцев к его горлу — пульс по-прежнему прощупывался.

Пока я размышлял, что делать дальше, он опять сел и нахмурился.

— Не умею я с такими людьми справляться. Она наверняка знала... знала обо мне с самого начала.

— Кто пытался убить тебя?

— Боюсь, что сейчас это не так уж и важно. Если бы не он, так другой или кто-то третий. Дай мне немного отдохнуть, и я пойду. Не было мне никакого смысла приходить к тебе. Это я тоже должен был понимать.

Внезапно до меня дошло, почему от него так воняет. Этот запах немного напоминал свежевыпеченный хлеб, но был отнюдь не таким приятным. Это был запах истощенного, потного тела, питающегося лишь внутренними ресурсами.

— Заткнись, Артур. Ты когда последний раз ел?

— Я точно не могу сказать. Кажется... Не знаю.

— Оставайся там, где лежишь, — сказал я.

Потом отправился на свой камбуз, обитый нержавейкой, заглянул в кладовку, достал банку чистого и крепкого английского бульона, вылил в кастрюлю и включил плиту на полную мощность. Когда она разогрелась, я снова заглянул к нему. Артур улыбнулся, нервно и судорожно. Щека дергалась от тика. Глаза его наполнялись слезами, и я вернулся обратно к бульону. Налил его в кружку, потом, немного поколебавшись, отпер шкаф с выпивкой и добавил добрую порцию ирландского виски.

Я помог Артуру сесть и убедился, что он способен удержать кружку, потягивая бульон.

— Хорошо.

— Не спеши, Артур. Я сейчас вернусь.

В роскошной ванной, устроенной тут первоначальным владельцем «Дутого флэша», я быстро смыл под душем пот и опилки, переоделся в летние брюки. Надел рубашку с коротким рукавом и снова заглянул к нему. Кружка была пуста. Он немного порозовел. Я открыл долгожданную бутылочку темного пива, вошел и уселся у него в ногах.

— Черт побери, Артур, что ты с собой сделал?

Он сник.

— Наверно, слишком много всего произошло.

— Может, я не так спросил. Что с тобой сделала Вильма?

И снова пролились слезы бессилия.

— О Боже, Трев, я...

— Ладно, мы вернемся к этому позже. Раздевайся и прими горячий душ. Потом съешь несколько яиц. А затем поспишь. Хорошо?

— Я не хочу быть...

— Артур, ты начинаешь действовать мне на нервы. Заткнись.

* * *

Когда он выспался, я осмотрел его вены. Гашиш быстро доводит людей до ручки. Никаких следов от уколов. Но это еще ничего не значит. Только торчки, вскрывающие вену булавкой, ходят со шрамами. Любой аккуратист со скромной дозой гипосульфита, у которого хватает ума приложить к ране тампон со спиртом, останется без единой отметины. Это вам всякий городской полицейский может подтвердить.

Артур все еще выглядел мрачновато. Одним горячим душем тут не обойтись. Да и щетина на щеках его не украшала. Я осмотрел одежду. Все вещи изначально дешевые. Метки из Неаполя во Флориде[1]. Еще у него была с собой плоская коробка от сигарет, в которую он бережно уложил три двухсантиметровых окурка. Да еще коробок спичек из хомстедовской закусочной и пара центов в кошельке. Я завернул его ботинки в одежду и, держа сверток на вытянутых руках, отнес в мусорный бак на палубе. Потом вымыл руки.

Солнце садилось. Я пошел в рубку. Самое время выпить коктейль в кубрике. С соседних яхт доносились музыка и женский смех. Ввинтив на место оставшиеся болты, на этот раз даже не вспотев, я не переставал думать о том Артуре Уилкинсоне, каким он был, когда мы виделись в последний раз, около года назад.

Здоровенный парень, не меньше меня, правда совсем другого физического типа. Медлительный, неловкий, рассеянный, мягкий и довольно педантичный по своему характеру. Я встречал такого рода людей на баскетболе в старших классах. Тренеры берут их за один лишь рост. Они все такие открытые и плохо держат равновесие. Достаточно подловить их справа, просто бедром, и они, путаясь в собственных ногах, вылетят с площадки. Учеба в старших классах становилась для них заключительным этапом в приобретении опыта участия в каких-либо спортивных играх.

Артур Уилкинсон в течение нескольких месяцев входил в нашу компанию. Мы встретились, когда он пытался решить, стоит ли вкладывать деньги в одно судостроительное предприятие. Он бродил по верфи, беседуя с знатоками. Расспрашивать меня он явился как раз в тот час, когда не мешает выпить по рюмочке, и засиделся. Потом приходил еще и еще и, видимо, слишком часто в те дни, когда здесь бывала приведенная кем-то из наших Вильма.

Он рассказывал мне свою историю. Мальчик из состоятельной нью-йоркской семьи в Литтл Фоллз. Сын владельца магазина. Получил степень бакалавра в Гамильтон-Колледже. Стал работать в своем магазине. Обручился с дочерью врача. Торговля в магазине не вызывала у него особо сильных эмоций. Как положительных, так, впрочем, и отрицательных. Будущее было определенным и надежным, словно ковровая дорожка, прибитая к полу. А потом все разлетелось на куски, одно за другим, начиная со смерти его вдового отца. Потом его девушка вышла замуж за другого и так далее, пока в конце концов Артур, беспокойный, издерганный и несчастный, не продал свой контрольный пакет акций большой сети магазинов и, ликвидировав все остальные виды собственности, не отправился во Флориду.

Он прекрасно ладил со всей компанией. Добродушный и очень скромный. Его все время хотелось взять под опеку. Артур учился выживанию в Литтл Фоллз и, по-видимому, прекрасно адаптировался в той среде. Однако вдали от отца он чувствовал себя немного не в своей тарелке. Он всегда абсолютно честно говорил о возникших у него проблемах. После уплаты налогов у него осталось почти четверть миллиона. В хороших и надежных ценных бумагах, дававших около девяти тысяч в год. Но он считал позорным влачить на них жалкое существование. Рвался пустить их в дело, заставить работать, оборачиваться и приносить доход. Гены великого прадедушки не давали ему покоя.

Состав компании меняется, но дух остается. Когда Артур ездил с нами, то всегда был тем, кто собирает хворост для костра на пикнике у моря; тем, кто отвозит домой пьяных; тем, кто не забыл взять пиво; жилеткой, в которую плачутся девушки; голубчиком, дающим немного денег взаймы; простофилей, освобождающим вас своим приходом от покраски забора. Такой, наверно, есть в любой компании. Тонкая натура. Его легко можно было вогнать в краску. Артур всегда казался чисто вымытым, откликался на любую шутку и смеялся почти всегда там, где нужно, даже если уже слышал анекдот раньше. Короче, милейший человек, этот Артур Уилкинсон. Он дружил со всеми, но ни с кем по-настоящему не был близок. У него в душе всегда находилось место для сохранения самых глубоких тайн. Алкоголь развязывал бы ему язык, если не одно обстоятельство. Лишняя рюмка сверх нормы, — и он окончательно и бесповоротно засыпал, улыбающийся и безмятежно спокойный, продолжая улыбаться во сне.

Припоминаю, что одно время у Артура что-то намечалось с Чуки Макколл. У нее тогда как раз заканчивался контракт в «Багамах» на Майл о\'Бич. Чуки — крупная брюнетка, великолепно сложенная, живая, пышущая здоровьем танцовщица с правильными чертами лица. Она поругалась с Фрэнком Деркином. Он отвалил, а ей пришлось отступить, и уж, конечно, Артур был бы гораздо более подходящей парой, нежели Фрэнк. Даже без гроша в кармане Артур стоил девяти Фрэнков Деркинов. Почему так много девушек разбивают собственную жизнь, зациклившись на таких мужчинах? Когда Чуки получила временный трехнедельный ангажемент на Дайтон Бич, Артур вполне мог уехать вместе с ней, но он не предпринял верных шагов. А потом Чуки исчезла и появилась Вильма.

В мире несравненно больше таких, как Артур Уилкинсон, чем женщин типа Вильмы Фернер. Но она была классическим представителем своего круга. Миниатюрная, но так славно сложенная, что ухитрялась выдавать свои сорок пять килограмм за роскошные формы. Прекрасные белокурые волосы вечно находились в той стадии беспорядка, которая побуждает растрепать их окончательно. Хриплый, театральный голос, берущий на две октавы выше, чем тональность ее обычной речи. Тьма-тьмущая анекдотов, в которых она обыгрывала каждого из персонажей. Черты лица Вильмы были подвижными, как у клоуна, жесты разнообразны, движения резки. Они казались неловкими до той поры, пока вдруг не становилось ясно, что именно эти движения приводили маленькое, но вполне зрелое тельце в состояние постоянного оживления. Такое впечатление поддерживал и ее гардероб. Когда Вильма никого не изображала, в ее голосе чувствовался небольшой акцент, но, похоже, он мог каждый день меняться. Посмотрите на просвет небольшого, чистого бокала «Бристол Милк» и вы получите довольно точное представление о цвете глаз этой женщины. И, если удавалось продраться сквозь все эти ужимки и подмигивания, то можно было разглядеть ее глаза, такие же невыразительные, как неподвижное вино.

Вильма приехала из Саванны на большом пароходе «Хьюкинз» среди других пассажиров, страдающих различными недомоганиями. Причем большая их часть проистекала, очевидно, от того, что одни люди били других по лицу кулаками. Сойдя на берег, Вильма сняла комнату в отеле «Янки Клиппер» и после того, как корабль отбыл дальше по маршруту круиза, умудрилась каким-то образом прибиться к нашей компании. Впрочем, она заявила, что эти очаровательные ребята с «Хьюкинза» собираются забрать ее на обратном пути из Нассау. Но она умоляет избавить ее от этой поездки, потому как просто не переживет еще раз это вонючее Нассау.

В устоявшемся и весьма полезном состоянии шоу-представления Вильма пребывала постоянно. Девушки, похоже интуитивно, отнеслись к ней настороженно. Мужчины были заинтригованы. Она утверждала, что родилась в Калькутте, рассказывала о трагической смерти отца на австралийской дипломатической службе, прямо и косвенно упоминала о своей карьере дизайнера в Италии, модельера в Брюсселе, фотомодели в Йоханнесбурге, редактора отделов моды и светской хроники в каирской газете, личной секретарши жены одного из президентов Гватемалы. И должен признать, что пару раз, когда она ворковала, извивалась, скакала, восклицала, изображала и хихикала, во мне пробуждалось жгучее любопытство. Но слишком много сигнальных флажков предупреждало и об опасности: сильно загибались острые ноготки за мягкие подушечки маленьких пальчиков и тщательно выверялось время каждой паузы или позы. В ее обаянии и чрезмерной веселости тоже было много нарочитого. Возможно, появись она на несколько лет раньше, когда я еще не изучил все виды декламаторского искусства и не обнаружил, что существуют некоторые болезни, не диагностируемые ни одной клиникой, то тоже не остался бы к ней равнодушным.

Так что мы ждали, кто следующим попадется на удочку. Или наоборот. Она была вооружена до зубов и ожидала лишь подходящей мишени.

Помню, я засиделся как-то допоздна с моим другом, волосатым экономистом Мейером в кубрике его яхты, окрещенной «Джон Мейнард Кинес». До этого мы провели целый день на пляже, где Вильма была в ударе и блистала, словно морская гладь под луной.

— Интересно, сколько ей лет? — спросил я между прочим.

— Друг мой, — ответил Мейер, — я вел дотошный подсчет времени всех упомянутых ею событий. Чтобы сделать все, что, по ее словам, она делала, ей нужно было бы, где-то сто пять — сто семь лет. Сегодня я прибавил еще пять.

— Патологическая лгунья, да, Мейер?

— Неточные науки оперируют неточными терминами. Экспертиза, проведенная в гостиной, никуда не годится, Тревис.

— Естественно. И все-таки, есть у меня одно подозрение. Слишком много товара на витрине, так что в торговом зале ничего и не осталось.

— Нет, на это я бы тоже не поставил.

— А на что ты, черт побери, ставишь, Мейер?

— На мужчину безо всяких следов женственности, безо всякой двойственности натуры, на мужчину без нежности, сочувствия, предупредительности, доброты и ласки. Такой брутальный тип, молоток, кулак. Макги, что представляет из себя женщина без единой мужской черты в гриме?

— М-м-м. Наверное, олицетворение безжалостности?

— Ты подаешь надежды Макги. Чувство доброты — результат двойственности, а не женственности. Наш странный приятель, Алабамский Тигр, обращается с этой дамой как раз так, как нужно. Припирает ее рогатиной, а потом прижимает голову к земле и поднимает так, чтобы она не смогла дотянуться до него своим ядовитым зубом. Наверно, женщины — это единственное, в чем он так здорово разбирается.

Я сказал Мейеру, что он псих. Любому без его рассуждений с первого взгляда ясно, что Алабамский Тигр и Вильма Фернер друг друга на дух не выносят. Мейер не спорил.

На палубе стоявшего рядом с нами большого и богатого «Уилкера» Алабамский Тигр устраивал самую долгую, к тому моменту, в мире вечеринку. Это был огромный, с небрежными жестами мужик. Типично американский тип, сколотивший немало деньжат и пустивший их на плавание, попойки и подружек. Весь день он разгуливает, вежливый и жизнерадостно подтянутый. Лицо, словно вырубленное скульптором из необработанного камня, застыло в слабой усмешке. За сорок секунд Тигр способен заставить вас поверить, что вы самый интересный человек, какого он когда-либо видел, а вы почувствуете, что в жизни не встречали большего понимания. Он мог очаровать и помещика-арендатора, и начальника почты, и цирковых карликов, и оценщиков имущества по обложению налогом.

Когда Вильма, в конце концов, выбрала себе цель, Артур Уилкинсон оказался такой чертовски беспомощной мишенью, что никто из нас уже не сумел ничему воспрепятствовать. У него было меньше шансов уцелеть, чем у красотки, в городе, подвергшемся нашествию варваров. Он парил в облаках. С неизменной дурацкой, широкой улыбкой на лице. Вильма висела у него на локте, направляя и следя, чтобы он не врезался в неподвижные предметы. Он считал ее редким жучком. Остроумной, нежной, милой и неоценимой. Вильма чувствовала себя на седьмом небе, удостоившись столь уникальной награды. И малейший намек на то, что редкий жучок может оказаться скорпионом, был для Артура оскорбительным. Он просто не слышал, что ему говорили. Смеялся, считая это шуткой. Сократив время ожидания до минимума, они зарегистрировались как-то днем, после полудня в местном здании суда, и уехали в новеньком белом «понтиаке», на заднем сидении которого уместился весь ее немногочисленный багаж. Улыбка Вильмы сверкала не хуже нового золотого кольца на пальце — капкана для хищников, выписанного от Хертера. Я поцеловал хорошенькую щечку невесты. Она пахла мылом и чистотой. Назвала меня милым мальчиком. Мой подарок состоял из шести частей: «Метакса», «Фундадор», «Плимутский джин», «Чивас Регал», «Олд Кроу» и «Пайне Хейдсик» 59-го года. Долговечной семье — долговечный подарок. Ока оставила записку для ребят с парохода, которые так и не пришли ее забрать. И я знал, что пока Вильма командует парадом, молодожены не приедут в Лондердейл. Она чувствовала, как наша компания «одобряет» этот брак, и будет искать более доверчивое окружение.

* * *

Через три дня после их отъезда все поняли, что с Алабамским Тигром творится что-то неладное. Вместо того, чтобы пребывать в своем обычном добродушном и безмятежном состоянии слабой алкогольной эйфории, он качался, как маятник, между мрачной трезвостью и диким, безрассудным и опасным пьянством. Непрекращающаяся вечеринка стала сходить на нет. Кто докопался до правды, так это Мейер, который обнаружил его как-то на рассвете, неуклюже расположившемся на пляже с заряженной пушкой 38 калибра под рубашкой. И поскольку Мейеру нужна была помощь, чтобы присмотреть за Тигром, он рассказал мне такую историю.

Как-то утром Вильма тайком пригласила Тигра в свою штаб-квартиру в отеле. Там с невероятным искусством, принятым, скорее, на Востоке, чем в наших, менее древних культурах, она быстро научилась вертеть им и так, и эдак, словно он был марионеткой, а она дергала его за проволочки. Затем, четко контролируя ситуацию, подвела его к самому краю пропасти и бросила там, не позволив ни отступить, ни расслабиться.

По собственным бессмертным словам Тигра, рассказал мне Мейер, он дергался и трясся как на воткнутом в сеть проводе. Тигр не сомневался, что вся эта история его прикончит. Чувствовал, что сердце его вот-вот разорвется. А она смеялась над ним, говорил Тигр, и лицо у него было при этом, как у привидения. Внезапно, когда он почувствовал себя трупом, из душа доносилось пение Вильмы. Одевшись, она чмокнула его в лоб, потрепала по щеке и ушла. Тигр стал задумываться о том, не следует ли убить ее, когда она наклонилась поцеловать его, но счел, что даже это не стоит каких-либо его усилий. Он внезапно почувствовал себя стариком. Вильма вступила с ним в соперничество, решив доказать, чья воля сильнее, и на прощание потратила немного времени, чтобы его окончательно высечь.

— Тебе, Макги, будет, видимо, небезынтересно знать, что произошло все это утром во вторник, — сказал Мейер.

— А после полудня она вышла замуж за Артура Уилкинсона.

— Тут могла быть небольшая сердечная драма. Но в действительности, похоже, огромная психологическая травма.

Позже, в понедельник вечером я забрел на широкую нижнюю палубу «Уилера» и с пятнадцатиметрового расстояния решил, с тем грустным чувством потери, что возникает, когда заканчивается легенда, что самая долгая в мире непрекращающаяся вечеринка на борту в конце концов завершилась. Там мерцал лишь один слабый огонек. Но с пяти метров я уловил ритм гавайской музыки, воспроизводимой проигрывателем, включенным на очень низкую громкость. Приблизившись, я различил в мерцании палубных огней девичий силуэт, медленно танцующий в одиночестве на задней палубе под полосатым парусиновым навесом; при поворотах верхние огни поблескивали на стекле бокала у нее в руке.

Завидев меня, она затанцевала в сторону перил, и я разглядел, что это одна из желтых сестричек, не то Мэри Ли, не то Мэри Ло, двойняшек, певших и плясавших в «Вокруг да около», закрытом по понедельникам. Она была поглощена танцем, напоминавшем о родных Гавайях. По отдельности двойняшек невозможно отличить друг от друга. Почти невозможно. Я слышал, что Мэри Ло отличается крошечной и яркой татуировкой в виде драгоценного камня, но расположенной в столь интимном месте, что к тому моменту, когда до нее доберешься, сама мысль о выборе между ними останется далеко позади.

Когда она повернулась, волосы качнулись темной и тяжелой массой, в полумраке блеснула белозубая улыбка.

— Привет, Макги, — тихо сказала она. — Пока хоть одна малышка покачивается, сборище у папаши Тигра все еще продолжается. Причаливай, плесни себе чего-нибудь.

Когда я вернулся с бокалом, она сказала.

— Мы по списку дежурим, парень, поддерживаем его наплаву. Танцующие курочки это хорошо делают.

— Как он, Мэри?

— Сегодня вечером улыбнулся чуток и проплакал совсем недолго, потом сказал, что создан для счастья и все такое прочее. Немного погодя моя сестра вышла на палубу в полном изнеможении и сказала, что он выкарабкался, и теперь они там трахаются, как черти. А вся вечеринка, дружок Макги, состоит тут из одной меня. И теперь тебя еще, но Франки придет, как только закончит в два работу, и приведет этого кота-ударника, так что, я тебе скажу, все возрождается, все пойдет на поправку. Яхта качается при такой попойке, приходится брать управление на себя, когда он внизу.

— И это единственная причина, Мэри?

Она остановилась лицом к лицу на расстоянии вытянутой руки.

— Когда этот грязный фараон вздумал нас прикрыть, папа Тигр помчался наверх и всыпал им по первое число. Когда нашему племяннику потребовалась рекомендация в школу, папа Тигр классную бумагу настрочил. Просто я хочу сохранить этого мужика с его бесплатной выпивкой и наведываться в его холодильник с отличной говядиной.

— Я так и знал. Но мне приятно было услышать, как ты это скажешь, Мэри.

— Ради меня, приготовь этот адский напиток, там, в баре. Крепкая водка с кубиком льда, и подкрась еще клюквенным соком из банки.

— Понял.

— Не пей, только приготовь.

Мы выпили по паре бокалов, я посмотрел как она танцует, мы посмеялись немного над старым медведем. Франки привела еще несколько ребят из клуба, где она работала. И в качестве побочного продукта этого праздника я получил возможность убедиться наверняка, исключив тем самым какую-либо возможность попасть впросак, что ночной танцовщицей была именно Мэри Ло, а не ее сестра. Представительницы когорты Тигра не в моем вкусе, поскольку общение с ними имеет тенденцию к случайному и чисто механическому акту, тогда как вычурный романтизм Макги вечно требует шарфа цветов дамы, привязанного к верхушке остроконечного шлема, рвущих душу взглядов, ударов сердца и чувства — или его иллюзии, — обоюдного выбора и взаимной нежности. Но Мэри Ло не оставила дурного привкуса. Она выполнила свою задачу, словно детскую игру, улыбаясь и напевая от удовольствия. И это заглушило воспоминания о том, что извлекала из подобной игры Вильма.

После того, как короля утопили в кипящем вине, в лечебных целях полезно слегка опьянеть от напитка более приятного качества.

Глава 2

С того вторника Артур исчез с моего горизонта. Он был для меня скорее знакомый, нежели друг или приятель. Мне кажется, линией водораздела тут служит общение. Друг — это кто-то, кому можно сказать любую чушь, пришедшую тебе в голову. Со знакомыми ты навечно обречен помнить об их слегка нереальном представлении о тебе и поддерживать в них эту уверенность. Поэтому ты редактируешь то, что говоришь или делаешь, чтобы соответствовать тому образу, который сложился у них в голове. Многие семьи состоят из знакомых. Можно провести с человеком всего три часа своей жизни и обрести друга. А другой в течение тридцати лет остается знакомым.

Пока Артур спал, я покопался в самых дальних ящиках нижней секции, разыскав тот маленький драный чемоданчик, о котором вспоминал все это время. Там лежала купленная одной девушкой одежда для той версии Макги, какую я представлял из себя много лет назад, когда прятался от тех, кто за мной охотился и боялся, что вонь от моей гноящейся ноги наведет на след. Двух своих противников я убил в бредовом состоянии. Не помню, как она дотащила меня до больницы. Позднее услышал, что она упрашивала хирургов не отнимать ногу. Теперь на этом месте бледная канавка, напоминающая трещину, идущая вниз до середины правой ляжки, глубоко вдавленная в мускульную ткань. Никакие функции не нарушены. Но иногда, при сильной лихорадке, вдруг замерцают перед глазами матовые ворота, заговоришь с мертвым братом и изредка смотришь вверх из темного колодца на лица медиков, склонившихся над кроватью.

Итак, это была одежда, которую она мне принесла. В ней я въехал в призрачный мир живых, впервые заковылял по полу, уверенный, что если рухну с костылей, то разобьюсь как стеклянный аист. Она прекрасно подойдет Артуру в его истощенном состоянии, ну разве что заплесневела чуть-чуть от долгого хранения. Хозяйственно настроенный, я встряхнул одежду, думая о тех деньгах, что украли убитые абсолютно законно у мертвого брата.

Макги предпочитал проводить время в одиночестве — среди людей, на которых нет необходимости реагировать. Артур не совсем удовлетворял этим требованиям.

Когда стемнело, я снял проветривавшуюся одежду, отнес вниз и сложил на стул в каюте для гостей. Артур приглушенно посапывал. Я прикрыл дверь, плеснул себе «Плимутского джина» со льдом, задвинул занавески в салоне и разыскал номер телефона Чуки Макколл. Никто не ответил. Я ее не видел и ничего не слыхал о ней месяца два. Потом попытался дозвониться Хэлу, бармену на Майл О\'Бич, хорошо осведомленному о перемещении наших цыганок-кочевниц из индустрии развлечений. Хэл сказал, что до первого мая, пока они не закрылись, Чуки работала в «Кирпичном зале», а теперь по субботам ведет час занятия танцем на «КЛАК-ТВ». Но ему доподлинно известно, что она готова снова собрать свою шестерку и начать выступления в «Багамах» на Майл О\'Бич с пятнадцатого ноября.

— Хэл, а Фрэнк Деркин еще не вернулся?

— Можешь не ждать его. Ты что, не слыхал, на чем его поймали?

— Знал только, что у него не все в порядке.

— Это было нападение с целью убийства или преступное нападение, как там они его называют. От трех до пяти лет в тюрьме Гейфорд. И готов поспорить, Фрэнк их там так здорово затрахает, что они ему все пять накрутят. Чуки его навещает раз в месяц. Ей далеко ездить приходится. А уж такая женщина могла бы себе найти что-нибудь получше, Макги, ты-то знаешь. Моложе-то она не становится.

— Моложе? Черт, да ей самое большее — двадцать пять.

— Десять лет на эстраде, — и будет тридцать, когда Фрэнка выпустят. Посчитай сам, Трев. Будь у меня желание отловить ее сегодня вечером, я бы отыскал Мюриел Гесс, скорее всего она у нее. Поищи в справочнике. Они вместе работают над материалом, с которым будут выступать осенью.

Я поблагодарил его и позвонил. Чуки была там.

— И что у вас на уме, незнакомец? — спросила она.

— Хочу угостить танцовщицу бифштексом.

— Нас обоих?

— Нет, если тебе удастся отделаться от приятельницы.

Последовало долгое молчание в зажатой ладошкой трубке, потом она сказала.

— А где, Трев?

— В «Открытом круге»?

— Ну! Мне придется заехать к себе и переодеться. Как насчет того, чтобы подъехать сначала ко мне и выпить по рюмочке? Минут через сорок?

Я побрился, переоделся и оставил Артуру записку на случай, если он проснется. Из-за всех хлопот, связанных с яхтой, моя «мисс Агнесс», голубой, оттенка «электрик», «роллс-ройс», который я забрал с платной стоянки, побеседовав по душам с одним отчаянным идиотом, выписывавшим квитанции, была припаркована поблизости. Старушка еще не настолько древняя, чтобы голосовать у обочины. Но близка к этому. Зажигание включилось от одного прикосновения, и я поехал по набережной туда, где жила мисс Макколл, в дальнем крыле мотеля, столь почтенного, что он давным-давно перешел из разряда временного жилища в ранг постоянного места жительства. Так называемые квартиры из двух помещений. Запахнутая в халат, пахнущая мылом и паром, Чуки по-сестрински чмокнула меня и велела смешать ей бурбон с водой. Я передал бокал.

Спустя в меру короткий промежуток времени, она вышла в туфлях на высоком каблуке и бледном, зеленовато-сером платье.

— Макги, я согласилась пойти с тобой потому, что с лишь немногими знакомыми могу позволить себе высокие каблуки. — Она оглядела меня.

— Что-то ты больно потяжелел.

— Спасибо. Я чувствую, что порядком поправился.

— И не собираешься что-нибудь предпринять?

— Уже начал.

— С бокалом в руке?

— Я медленно раскачиваюсь, но, вообще-то, из тех, кто худеет, занимаясь зарядкой. Не так уж и поздно. Хотя, чем дальше, тем становится опаснее. А ты, Чуки, отнюдь не выглядишь потяжелевшей.

— Потому что все время над собой работаю.

Она действительно была в форме. «Така-ая женщина», как сказал бы Хэл. Метр семьдесят пять, пятьдесят пять килограмм, размеры примерно 96-62-96. И каждый сантиметр твердый, лоснящийся, подвижный, живой, в идеальном состоянии, какое бывает лишь у преданных своему делу профессиональных танцоров, цирковых гимнастов, акробатов и комбатов-десантников. Так и слышишь работу невидимого мотора. Сердце бьется ровно. Экстраординарные легкие. Белки глаз голубовато-белые.

Впрочем, она не красавица. Черты лица слишком энергичны и тяжеловаты. Тяжелые брови. Волосы жесткие, черные и лоснящиеся, как у скаковой лошади. По-индейски черные глаза, курносый нос, большой и широкий рот. Симпатичная, неординарная человеческая особь. Когда ей было пять, ее отдали в балет. В двенадцать она выросла слишком сильно для любой компании. В пятнадцать, выдавая себя за девятнадцатилетнюю, уже пела в хоре бродвейского мюзикла.

Пока я подливал новую порцию, Чуки рассказала мне, что они придумали с Мюриел: вариации музыки и ритмов на тему «Новой нации». Объяснила, что это придаст им некоторую экзотику, даст возможность сделать кое-какие хорошенькие костюмы и довольно сексуальную хореографию. Мы присели допить то, что осталось в бокалах. Она сказала, что Уоссенер, новый управляющий, собирается в следующем сезоне выпустить их маленькую труппу на сцену без лифчиков. Теперь он прощупывает почву, чтобы выяснить, насколько за это надают по шапке. Сама она надеется, что этот номер не пройдет, потому что тогда придется либо увольнять двух хороших девушек, которых она уже наняла, либо уговаривать их на накладной бюст и грим.

— Всякие там позы, затемнения и прочая дребедень, — пояснила она, — это совсем не то. Просто задираешь подбородок, слегка выгибаешь спину, расправляешь плечи, но я все время пытаюсь объяснить мистеру Уоссенеру, что танцы — это еще кое-что. Боже мой, такие шаги в быстром темпе, и потом вдруг понимаешь, что со стороны смотришься как комик в кино, ну, ты знаешь, что я имею ввиду. Если он считает, что это пойдет, ему достаточно найти пару больших и глухих кобыл, просто поставить их на сцену, на возвышение, скажем, под слабые прожекторы и медленно поворачивать.

Я кивнул головой. Мы выпили и помолчали. Я знал, что должен сказать что-нибудь о Фрэнке Деркине. Словно меня заставляли обсуждать преимущество притираний с человеком, страдающим неизлечимой кожной сыпью.

— Мне очень жаль, что Фрэнка надолго упекли, как я слышал, — промолвил я наконец.

Она вскочила и наградила меня взглядом, который был, наверное, у замученного Кастера, перед тем как его изрубили на куски[2].

— Черт побери, это же было несправедливо! Этот парень был тот еще умник, а Фрэнки и не должен был ему эти пятьдесят долларов. Когда он за ним погнался там, на стоянке, все что хотел Фрэнки, — напугать его. Но он прыгнул не в ту сторону, и Фрэнки на него налетел. Тревис, поверь мне, что они сделали, так это засудили его совсем за другое, когда он сам оказался в беде. А это ведь антиконституционно, правда? Правда ведь?

— Не знаю.

— У него просто нрав крутой. Прямо в зале суда пытался судью придушить. Поверь мне, он сам себе злейший враг. Но все равно, это совершенно несправедливо.

Что можно сказать ей в ответ на это? Забыть его? Она взовьется и в глотку вцепится. Она пыталась забыть его лишь в недолгие периоды, после их диких ссор. Чуки была просто чудесной женщиной, а Фрэнк Деркин ни черта не стоил. Кровь из нее сосал. Держал на крючке обещаниями жениться. Считал себя ловкачом, но в большинстве сделок умудрялся обхитрить самого себя. А потом кусал локти. Я бы сказал, ему грех жаловаться на судьбу, потому что его давным-давно должны были посадить за решетку или поджарить как убийцу, если бы он в ряде известных мне случаев достиг исполнения своих заветных желаний. Как-то раз я видел его в ярости. Бледно-голубые глаза побелели, как молоко, а плебейское лицо стало дряблым, как суфле. Издавая глухое рычание, он бросился на моего друга, пытаясь убить его. И убил бы, будь они вдвоем. А так как он не стоил того, чтобы ломать о него костяшки, то я взял багор, которым убиваю зубастую рыбу, и врезал ему по черепу. После трех ударов он все еще пытался доползти до горла Мака, но четвертый его утихомирил. Придя в себя, Фрэнки, похоже, с трудом фокусировал свой взгляд, как человек, переболевший тяжелой лихорадкой. И не испытывал ни малейшего душевного дискомфорта.

— Как он это переносит?

— По-настоящему тяжело, Трев. Все время повторяет мне, что не выдержит, что должен что-то сделать. — Она вздохнула. — Но какой у него может быть выход? Разве что... когда выйдет оттуда, то созреет для того, чтобы остепениться. Пойдем отсюда.

«Мисс Агнесс» быстро перенесла нас на большой остров, к «Открытому кругу», ресторану, разукрашенному ширпотребом техасских народных промыслов, охотничьими рогами, тавро для клеймения скота, лошадиной сбруей, свернутыми кольцом лассо и кнутами. Но кабинки там уютные и обитые мягкой тканью, освещение слабое, а бифштексы большие и сочные. Чуки заказала себе хорошую порцию «с кровью», так что я порадовался, что лампа светит так слабо. Еще немного денег из фонда спасения Артура я вложил в бутылку бургундского. Я видел Чуки за столом в различных компаниях. Но только со мной она могла вести себя естественно и есть деловито, увлеченно, с восхищенным молчанием батрака или подсобного рабочего, вгрызающегося, нечего не видя и не слыша, в поджаристый и прекрасно приготовленный кусок, чтобы в конце, откинувшись назад, отодвинуть пустую тарелку и одарить меня отсутствующей, мечтательной улыбкой, подавляя сильную отрыжку.

Выждав подходящий момент, я сказал:

— Сделаешь мне небольшое одолжение.

— Все что угодно, Трев, солнышко.

— Я хочу подбросить тебе одного гадкого утенка, который только что объявился. В ужасном, ужасном состоянии. Ну, для тебя это будет что-то типа «воспоминаний о добром старом времени».

— Кого?

— Артура Уилкинсона.

По-моему, до того, как она успела разозлиться, во взгляде ее мелькнула нежность. Чуки наклонилась ко мне через стол.

— Я тебе скажу, чем я никогда не была. Мусорным ведром. Местом, куда сбрасывают объедки.

— Не кипятись, Чуки. Кто у тебя в труппе самый наивный цыпленок?

— Что? Ну... Мэри Ло Кинг.

— Она помолвлена с кем-нибудь?

— Типа того. И что из этого?

— Теперь предположим... набросится на нее с воплями Рок Хадсон[3], все пушки палят. Что сделает Мэри Ло?

Чуки хихикнула.

— Боже ты мой, на спину повалится, как мертвая букашка.

— Я в невыгодном положении. Мне ведь так и неизвестно, какого статуса ты добилась в отношениях с Артуром. Как ты сама прекрасно знаешь, он об этом никогда не трепался. Могу только догадываться, что все осталось в довольно сыром состоянии.

Она рассматривала собственные ногти.

— Фрэнки перед тем как уехать всю мою квартиру на куски разнес. Всю. Даже альбом газетных вырезок изорвал. Сказал, чтобы я и смотреть на него не смела до конца жизни. А я даже не помню, из-за чего мы тогда поссорились. Ну хорошо, я нуждалась в ласке. Не в сексе. Я не холодная, может, наоборот, в чем-то даже слишком горяча, но, черт побери, я всегда могу поставить старую мелодию, раскопать свои прежние номера и форму для тренировок, вымотаться за несколько часов и спать, как младенец. — Она бросила на меня быстрый взгляд исподлобья. — Скажу тебе откровенно. В основном мне надо, чтобы рядом был кто-то близкий, и незачем приплетать сюда что-то еще. Наверно, я просто использовала Артура, чтобы позабыть Фрэнки. Сперва выплакала ему все свои дурацкие горести. Стали вместе ходить на прогулки. А одну из них закончили у меня в постели. Но если бы я оставляла все на усмотрение Артура, то мы никогда бы там не оказались. Пришлось помочь ему, а то он просто не успевал понять, что я делаю. Ты меня знаешь, Трев. Я не развратница. Мне кажется... если бы я преподавала в третьем классе у Вебстер Фоллз, все было бы иначе. Но при моем роде занятий... считается, что все делается решительно и недвусмысленно. Ты же знаешь.

— Знаю.

Я на мгновение задумался. На какое-то время у меня возникло такое чувство, будто я зря трачу время. Слишком велики ее проницательность, врожденный ум и понятливость. Да еще и умение забывать о себе, цельность натуры и чувство собственного достоинства, столь редкие в наше время. Начинаешь думать о том, чем могло стать это очаровательное существо с такими богатыми возможностями, избери она другое направление в жизни. Слишком много хороших людей так и не находят себе применения.

Эта мысль вызвала небольшой резонанс и в моих собственных чувствах. Потому что я тоже не нашел свое настоящее призвание. Пришлось остановиться на своем способе вести бурную жизнь, шатаясь по ее празднику, пока золотые запасы не подойдут к концу. Затем снова идти на риск, пытаясь настричь шерсти с самих виртуозов стрижки, вырвать украденный кусок мяса — и украденный, как правило, вполне законно — прямо из челюстей у бандитов, а потом делить спасенное пополам с жертвой, которая без помощи Макги, осталась бы ни с чем. Я довольно часто указываю, что ничего гораздо меньше, чем половина.

Это не очень-то почтенная работа. Так что будем называть мое занятие просто способом зарабатывать на жизнь. Временами я ощущаю очень слабые отголоски психоза странствующего рыцаря. И пытаюсь извлечь из этого побольше. Но ведь у каждого чулан полон кружев, щитов и прочего турнирного снаряжения. Парень, продающий вам страховку, чувствует дыхание своего собственного тайного дракона. И его собственная Прекрасная Дама вдохновляет его с замковой башни.

Может быть, где-то на моем рискованном пути я и мог свернуть в сторону, выбрать другой маршрут. Но со временем входишь во вкус охоты. Становится интересно, как близко сможет подобраться к тебе следующий. А после этого просто необходимо увидеть все собственными глазами. И ничто так не притупляет рефлексы, как тяжесть закладных, сдерживающие импульсы, супружеское удовлетворение, регулярные проверки и бесцельное хождение по собственной лужайке.

Но теперь вольных стрелков классифицируют. Без всяких больших теорий, диодов, подключения проводочков, порядковых номеров, их просто-напросто честно раскладывают по полочкам, регистрируют в журналах, подключают к сигнализации со звонками во всех коридорах. Еще несколько лет и для таких как Макги просто комнаты свободной не останется. Будут их хватать, тащить куда-то, приспосабливать к реальности и ставить на какую-нибудь полезную работу в одном из крохотных кубиков-ячеек гигантской конструкции.

Так, спрашивается, кто ты такой, чтобы рассуждать о более полноценной жизни для мисс Чуки Макколл?

— А у тебя могло затем что-то получиться с Артуром? — спросил я.

Она пожала своими сильными плечами.

— Он меня почти на пять лет старше, не казался совсем ребенком. Не знаю. Такой внимательный и такой... благодарный. Он мог стать еще лучшим любовником. Его следовало все время подталкивать, внушать ему, что все мои планы — это его идеи. Трев, ну как на духу, что я должна была сделать? Попросить его поехать со мной в Джексонвилль? Я хочу сказать, у меня тоже гордость есть. Он хотел поехать. Но считал, что ему не следует этого делать. Наверно, это было так: я как бы стенку по кирпичику складывала, заделывая пролом, который оставил Фрэнки. Может, мы и могли тогда сложить ее, достаточно высокую и толстую. А может, и нет. Стоило Фрэнку вернуться, и для меня все кончилось бы одним, будь со мной Артур или нет. Он поманил бы меня пальчиком, и я на четвереньках бы приползла. Но, впрочем, Артур так и не поехал со мной. Так что у нас не было трех недель там и еще четырех месяцев после. Вернулся Фрэнк, больной, разбитый и злобный, как корзина змей. Я заняла свое место, а Вильма припечатала Артура к стойке бара, и этот сукин сын пожал мне руку, словно имени моего вспомнить не мог. Для меня гордость — не пустое слово. Я не собираюсь брать на себя эту чертову спасательную миссию, Трев. Можешь мне поверить. Так что подыщи ему другую мамочку где-нибудь еще. Он сам сделал свой дурацкий выбор.

— Хорошо. Я твою позицию понял и уяснил. Но ты просто подойди как-нибудь к яхте и взгляни на него разок.

— Нет уж! Со мной этот номер не пройдет. Однажды у меня в Экроне в гримерной тьма-тьмущая мышей развелась, и я поставила мышеловку. Ну и всего-то попался один крохотный покалеченный ублюдок. А три недели спустя, после того, как я его на ноги поставила, избаловался до такой степени, что ореховое масло у меня с пальца слизывал. Так что, Трев, я к Артуру и близко не подойду.

Глава 3

Когда я вернулся с Чуки на «Дутый флэш», Артур лежал там же, где я его оставил: записка была непрочитана. Я включил верхний свет, услышал, как Чуки судорожно глотнула воздух и почувствовал, как ее сильные, холодные пальцы впились в мою ладонь. Взглянув на задумчивый профиль танцовщицы, я заметил, что загорелый лоб ее сморщился, а белоснежные зубки прикусили нижнюю губу. Я выключил свет, и повел Чуки в салон, отгородившись от Артура двумя закрытыми дверьми.

— Ты должен вызвать к нему врача! — заявила она.

— Возможно. Попозже. Лихорадки нет. Он отошел, как я тебе уже сказал, но говорит, что просто чувствует слабость. Я считаю, что это от недоедания.

— Может, у тебя и лицензия на врачебную практику имеется? Трев, он так жутко выглядит! Как скелет, как будто он не спит, а уже умер. Откуда ты знаешь что с ним?

— Что я знаю? Только то, что он спит.

— Но что же произошло с Артуром?

— Чуки, он был очень милым парнем, и я не думаю, чтобы он обладал при этом нашими с тобой способностями к выживанию. Он типичная жертва. Его мышеловкой была Вильма, и никому дела не было, покалечат его там или нет. И никакого орехового масла. У нас был один такой в Корее. Большой, деликатный, только что выпущенный из школы в Хилл. И все, начиная с командира взвода, пытались заставить этого птенца опериться до того, как ему прищемят хвост. Но как-то раз, дождливым днем, он услышал ложный вопль, к которым мы все привыкли, и, приняв за чистую монету, бросился на помощь, где его и прошило очередью от горла до самого паха. Я об этом услышал и прибежал как раз тогда, когда затаскивали носилки в «джип». Как раз в это время он и умер. В его застывшем взгляде не было ни боли, ни злости, ни сожаления. Он просто выглядел страшно озадаченным, словно пытался вписать это маленькое происшествие в ту систему, которой его так хорошо обучили дома, и никак не мог это сделать. Вот такие шутки играет судьба с искренними людьми.

— Но нам следует убедиться, что с Артуром действительно все в порядке!

— Пусть выспится. Виски с содовой хочешь?

— Не знаю. Нет. То есть, да. Я хочу еще раз взглянуть на него.

Минут через пять я прокрался на цыпочках по коридору. Дверь каюты для гостей была закрыта. Я услышал ее голос, хотя не мог разобрать слова. Ласковый голос. Он кашлял, отвечал ей и снова кашлял.

Вернувшись в салон, я включил проигрыватель на малую громкость, достаточно малую, чтобы не заревели мои огромные усилители. Потом вытянулся на большой желтой кушетке, потягивая виски с содовой, слушая напоминающий китайскую головоломку струнный квартет, холодного, как лед, Баха и злорадно улыбался тому, как удачно я разрешил проблему Артура.

Чуки присоединилась ко мне минут через двадцать, лучезарно улыбающаяся, с заплаканными глазами и гораздо менее уверенная в себе, чем ей обычно свойственно. Усевшись на краешек кушетки у меня в ногах, она сказала:

— Я ему дала теплого молока выпить, и он снова уснул.

— Вот и прекрасно.

— Мне кажется, это просто от переутомления, от недоедания и больного сердца, Трев.

— Я так и решил.

— Бедный, бессловесный ублюдок. — Выведен из высшей лиги.

Я достал ее виски из морозилки и отнес бокал. Чуки отпила глоток.

— И больше ты, конечно же, ничего сделать не можешь? — сказала она.

— Пардон?

Она посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.

— Вернуть все, разумеется. Они же его до нитки обчистили. Не зря же он именно к тебе и пришел.

Я вскочил, подошел к проигрывателю и вырубил мистера Баха. Остановился перед Чуки.

— Теперь подожди минутку, женщина. Придержи свои предложения. В них нет...

— Да Бога ради, Макги, не смотри ты на меня так, словно собираешься затрубить, как раненный лось. Мы однажды беседовали с ним о тебе.

— Ну?

— Он спрашивал о тебе. Ты понимаешь. Чем ты занимаешься. Вот я его как бы и просветила.

— Как бы просветила?

— Ну, только то, что ты вмешиваешься, когда люди остаются ни с чем. И оставляешь себе половину того, что удалось спасти. Макги, а почему, по-твоему, он пришел прямо к тебе! У тебя есть какие-нибудь другие предположения на этот счет? Как ты думаешь, почему это бедное, избитое создание проползло через весь штат и рухнуло у тебя на пороге? Наверно, он решил, что ты просто не сможешь отказать ему.

— Я постараюсь все хорошенько выяснить, солнышко.

Мы помолчали. Она допила и со стуком поставила пустой бокал. Встала с кушетки, приблизилась почти вплотную, руки в боки, высокая, с горящими глазами.

— Я сделала тебе одолжение, приехав сюда? — спросила она почти шепотом. — Так вот, ты у меня в долгу за это и еще за два случая, которые я тоже могу припомнить. Ты хочешь, чтобы я сама за этими подонками отправилась? Ты ведь знаешь, я это сделаю. Я прошу тебя этим заняться, сопляк ничтожный, лентяй противный. Они его по стене размазали, в дерьме вываляли. И ему больше некуда податься. — Подчеркивая каждое слово сильным постукиванием костяшек пальцев по моей груди, она выговорила: — Ты-поможешь-этому-человеку.

— Теперь послушай меня...

— И я тоже хочу принять в этом участие, Трев.

— Так вот, я не собираюсь...

— Первое, что нам нужно сделать, это поставить его на ноги и вытянуть из него всю информацию, какую только удастся.

— А как же твои еженедельные телевизионные передачи?

— Я уже опережаю график на две передачи и могу съездить туда, чтобы отснять за день еще три. Трев, они ему ни гроша не оставили. Это какие-то там земельные махинации. Где-то под Неаполем.

— Может, ближе к осени...

— Тревис!

* * *

В следующую субботу после полудня «Дутый Флэш» уже покачивался на двух якорях во Флоридском заливе, в трех километрах от Кендл-Ки, с полными кладовыми и пятьюстами галлонами пресной воды в баках. Время от времени я пытался в той или иной степени сделать свой старый плавучий дом еще более независимым от береговых служб. За исключением того времени, когда мы находились дома, в Бахья-Мар, я предпочитал избегать заполненных судами стоянок. У меня под палубой целый отсек забит мощными аккумуляторами. Можно простоять на якоре четыре дня, прежде чем они начнут садиться. Когда аккумуляторы подсядут, их хватает еще для того, чтобы завести генератор, и с его помощью снова зарядить за шесть часов. Иногда, если я оказываюсь столь невнимательным, что аккумуляторы садятся окончательно, приходится запускать десятикиловаттный газовый генератор, чтобы включить электрический. Когда я стою на якоре, то перевожу все электрооборудование на напряжение в 32 вольта. Кондиционеры не могут работать от аккумуляторов, но их можно подключить к газовому генератору. Так что в этом случае приходится выбирать наименьшее из двух зол — или жара или шум от генератора.

Солнце клонилось к Гавайям. Бриз был силен и корпус потрескивал, как поджаривающаяся лепешка. Я растянулся на верхней палубе. Надломленная линия пеликанов двигалась вдоль берега в сторону родного птичьего базара. То, что мне удалось пока узнать от Артура, выглядело малообещающим. Но я успокаивал себя мыслью о том, что пока мы будет приводить его в форму, можно позволить себе кое-что из запланированного и полезного. Я питался сыром, мясом и салатом. Никакой выпивки. Никаких сигарет. Только одна старая добрая трубка, набитая «Черным взглядом», в часы заката. Уж без этого — никак.

Каждый мускул был растянут и болел так, словно все тело было в синяках и язвах. Мы стали на якорь сегодня утром. Пару часов я провел в маске и ластах, сбивая и соскабливая зеленые подтеки и ржавчину с корпуса. После обеда я улегся на верхней палубе, зацепившись большими пальцами за перила и сделал серий десять упражнений, приседая и снова опускаясь на палубу. Чуки поймала меня за этим занятием и уговорила начать уроки гимнастики, которые она разработала для своих танцовщиц. Одно из упражнений было просто пыткой. Она-то его выполняла без малейших усилий. Нужно поднять левую ногу, взяться правой рукой за колено и попрыгать вот так на одной ноге через веревочку, вперед-назад; поменяв руку и колено, проделать все то же на другой ноге. Потом мы плавали. Я мог бы выиграть заплыв. Но при плавании наперегонки у нее была отвратительная привычка медленно опускать голову в воду, а потом медленно выныривать, и еще более гнусная привычка одаривать меня, хрипящего и пыхтящего, безмятежной улыбкой.

Услышав шум, я обернулся и увидел, как Чуки поднимается по лестнице ко мне на верхнюю палубу. Вид у нее был озабоченный. Она села рядом, положив ногу на ногу. В старом, вылинявшем розовом купальнике, со спутанными солеными волосами, ненакрашенная, Чуки выглядела божественно.

— Он чувствует некоторую слабость и головокружение, — сказала она. — По-моему, я его на солнце передержала. Оно все силы вытягивает. Я ему дала соляную таблетку, а его от нее тошнит.

— Хочешь, чтобы я пошел на него взглянуть?

— Не сейчас. Он пытается заснуть. Макги, он бывает так чертовски благодарен за каждую мелочь. И у меня просто сердце разрывалось, когда я увидела его в плавках — он был такой жалкий и костлявый.

— Если Артур будет съедать по несколько обедов в день, как сегодня, такое состояние долго не продлится.

Она рассматривала розовую царапину на округлой коричневой голени.

— Тревис, с чего ты собираешься начать? Что нужно делать?

— Не имею ни малейшего понятия.

— Мы долго тут простоим?

— До тех пор, пока он не созреет для того, чтобы захотеть вернуться.

— Но почему Артур должен возвращаться? По-моему, он так этого боится.

— Потому что, милая моя девочка, Артур — это собрание моих справочных данных. Он не знает, что одна крохотная мелочь может оказаться неизмеримо важной, поэтому и не станет над ней задумываться и забудет упомянуть. А потом, когда я готов буду поднести запал, он сможет подсказать мне, где бикфордов шнур, а это то, что нельзя сделать, находясь в сотне километров от места будущего взрыва.

Она задумчиво поглядела на меня.

— Артур хочет бросить все это дело.

— Хорошо. Ради Бога.

— Черт тебя побери!

— Сладенькая моя, ты можешь взять хорошую, ласковую лошадку и пообрабатывать ее цепью. Может, ты и превратишь ее в убийцу. А может быть, окончательно сломаешь ее, чтобы она стала грудой дрожащего мяса. А вот удастся ли тебе потом превратить ее обратно в лошадь? Это от породы зависит. Иногда у тебя пропадет желание держать при себе жертву. Иногда, как теперь, у тебя возникает такое чувство, словно он тебе нужен. Без него я в это дело не сунусь. Так что ему придется позабыть про цепь. Ты должна сделать так, чтобы он снова выпрямился. И в этом деле больше ничего мне от тебя не надо.

— А почему бы и нет?

— Дальше это дело, похоже, становится, слишком грязным.

— А я только что вышла в белом передничке из ворот монастыря. Продолжай, Трев.

— Мисс Макколл, самый страшный в мире зверь — это не профессиональный убийца. Это любитель. Вот когда они чувствуют, что кто-то отбирает у них то, что они с таким трудом добыли, тогда они и прибегают к самому жестокому насилию. Глубоко нечестный человек способен выразить свое негодование самым что ни на есть убийственным способом. В данном случае, эта сука почувствует, что за ней следят, активизируется и будет жаждать крови. Не думаю, что проигрыш ее привлекает.

Она смотрела на меня изучающе, и я почувствовал, что надвигается гроза.

— Любой стоящий мужчина найдет такое расследование возбуждающим.

— Да, черт возьми, весьма возбуждающее чувство охватит тебя, когда маячит перспектива быть вышвырнутым в окно. Или почувствовать, как тебя переедет машина.

— Милый, и ты не ощутил даже самого слабого позыва? А ведь эта дама, между прочим, одно время глаз на тебя положила.

Высокая коричневая девушка всего лишь с крохотным розовым лоскутком на теле, сидящая по-турецки на моей виниловой имитации тика. Внизу, на кормовой палубе, настлан настоящий тик, что отчасти оправдывает такую подделку. Глядя на меня с сомнением, она продолжила:

— Мужики с такими, как она, ведут себя расковано.

— Артур так не действовал.

— А что же тебя-то уберегло? Радар?

— Сигнализация. Холостяцкие изобретения для определения ядовитых видов. Один неплохой способ состоит в том, чтобы понаблюдать за реакцией других женщин. И ты, и другие девушки, чуть появлялась Вильма Фернер, тут же разом поджимали губки и обращались с ней почтительно-вежливо. И никогда не вели при ней своих женских разговорчиков. Не обсуждали одежду. Не судачили о ее свиданиях. Не водили на массаж. Не поверяли девичьих секретов. Точно также, солнышко, и женщине следует быть осторожной с мужчиной, с которым не имеют дел другие мужчины.

Это было сказано чуть неосторожно, уж слишком прямой камешек в ее огород. Фрэнк вызывает у большинства мужчин горячее и сладостное желание как следует вмазать ему по роже. В темных глазах Чуки появилось отсутствующее выражение.

— Если бриз стихнет, сюда куча мошкары налетит.

— Согласно долгосрочному прогнозу, слабый ветер сменится более сильным.

Я героически встал. Будь я один, то, наверное, со стонами дополз бы до перил верхней палубы и перевалился через них. Тщеславие — это чудодейственное лекарство. Я мог рассчитывать еще на три-четыре дня пыток, прежде чем к телу, как я надеялся, вернется его былая гибкость, в сочетании со стальным прессом, сброшенным весом и нерасстроенной нервной системой.

Когда я выпрямился и зевнул, Чуки сказала:

— Эй!

Она подошла поближе и очень робко, одними лишь кончиками пальцев, потрогала розовую вмятину у меня под левым локтем.

— А, просто царапина.

— Ножом?

— Угу.

Она проглотила слюну и сникла.

— Сама мысль о ножах приводит меня к тому, что все внутри переворачивается. И заставляет вспомнить про Мэри Ло Кинг.

Пока я отсутствовал, занимаясь тем последним делом, что обеспечило мне финансовую сторону летнего отдыха, какой-то зверюга порезал Мэри Ло. В марте, когда двойняшки работали на Майами-Бич. Его поймали за пару часов, перебрав всех замешанных в малых преступлениях на сексуальной почве. Этого считали безопасным. Несколько раз его сажали на небольшой срок. Подглядывал, появлялся на людях в неприличном виде. По профессии он был поваром. И все время накручивал себя на то, чтобы стать по-настоящему крутым парнем, а Мэри Ло просто оказалась в неудачном месте и в неудачное время. Он был малоразборчив. Напал на первую встречную. Полицейские не сосчитали, сколько ран она получила. Просто сказали: «более пятидесяти».

Психиатры называют это болезнью. Полицейские считают страшной проблемой. Социологи — продуктом нашей культуры, нашим пуританским стремлением считать секс наиприятнейшей гадостью.

Некоторые из этих маньяков доходят до настоящего насилия. Другие довольствуются малым, подглядывая в окна спален. Нельзя вынести за это пожизненный приговор и даже оказать эффективную психиатрическую помощь в течение короткого срока заключения. Насильник подстригает кусты вокруг здания окружной тюрьмы, слушает издевательства других узников и все глубже погружается в свое сумасшествие. А потом выходит и убивает Мэри Ло, и уж тут, как по команде, все становятся экспертами по вопросу о том, что должны были сделать с ним власти после первого же нарушения общественного порядка в парке. От суровых предложений вплоть до кастрации просто отбоя нет.

— Никто ничего не знает о Мэри Ло? — спросил я.

— Только то, что она оклемалась и вернулась на Гавайи.

Чуки отступила на шаг и оглядела меня с ног до головы, словно изучая металлическую скульптуру в парке Музея современного искусства. Печально покачав головой, она проговорила:

— Макги, клянусь, я действительно никогда раньше не замечала, как много раз тебя калечили.

— Ну, эта-то отметина появилась, когда мне три года было. Мой старший брат зашвырнул на дерево молоток, чтобы сбить яблоки. Он-то и упал на меня вместе с ними.