Агата Кристи
Жена приходского священника вышла из-за угла своего дома, примыкавшего к церкви, сжимая в руках охапку хризантем. Комья жирной садовой земли пристали к подошвам ее грубых башмаков; на носу были пятнышки такого же происхождения, но она этого не подозревала.
Ей пришлось немного повозиться, открывая заржавленные ворота, наполовину сорванные с петель. Налетевший порыв ветра сдвинул ее потертую фетровую шляпу, придав ей еще более лихой излом, чем раньше.
— Ах ты, пропасть! — сказала Банч.
В порыве оптимизма, вызванного рождением малютки, родители поэтично нарекли ее Дианой, но никто с самого раннего возраста не называл ее иначе, как Банч. Придерживая хризантемы, она пересекла церковный двор и подошла к дверям храма.
Ноябрьский воздух был сырым и теплым. По небу проносились облака, оставляя там и сям голубые просветы. В церкви было темно и холодно: там топили только во время службы.
— Бррррр! — выразительно произнесла Банч. — Придется поторопиться, если я не хочу здесь окоченеть до смерти.
С быстротой, приобретенной благодаря постоянной практике, она собрала все необходимое: вазы, кувшин с водой, подставки для цветов. «Хотелось бы мне, чтобы у нас были лилии, — подумала Банч. — Мне так надоели эти чахлые хризантемы».
Ее ловкие пальцы проворно размещали цветы, и в скором времени убранство церкви было завершено. В нем не было и намека на оригинальность или артистичность, но и в самой Банч Хармон не было ничего оригинального и артистичного. Однако цветы придали церкви очень уютный и приветливый вид. Осторожно неся вазы, Банч поднялась в боковой придел и направилась к алтарю. В этот момент выглянуло солнце.
Его лучи пробивались сквозь сине-красную гамму витражей, украшавших восточное окно, дар богатого прихожанина викторианских времен. Впечатление было неожиданным и удивительно ярким. «Как драгоценные камни», — подумала Банч. Вдруг она остановилась, глядя прямо перед собой. На ступенях, ведущих к алтарю, лежала какая-то темная, скорчившаяся фигура. Стараясь не помять цветы, Банч положила их на пол, подошла ближе и наклонилась. Это был мужчина, лежавший ничком. Банч опустилась рядом с ним на колени и медленно перевернула его лицом кверху. Ее пальцы нащупали пульс; он был такой слабый и неровный, что не оставлял места для сомнения, так же как и зеленоватая бледность лица: Банч поняла, что человек при смерти.
Ему можно было дать лет сорок пять; одет он был в темный потрепанный костюм. Опустив его безвольную руку, которую она подняла, чтобы пощупать пульс, Банч посмотрела на вторую руку человека: он держал ее на груди, сжав в кулак. Банч пригляделась и увидела что-то вроде тампона или платка, который пальцы человека крепко прижимали к груди. Вокруг все было покрыто бурыми пятнами: засохшая кровь, догадалась Банч. Она присела на корточки и нахмурилась.
Глаза человека, до сих пор закрытые, внезапно раскрылись и остановились на лице Банч. Взгляд его не был блуждающим, бессознательным, он казался живым и осмысленным. Губы шевельнулись; наклонившись вперед, Банч услышала только одно слово:
— Убежище.
Ей показалось, что слабая улыбка осветила лицо человека, когда он выдохнул это слово. Не было сомнения в том, что именно он произнес, потому что он повторил:
— Святое… убежище.
Затем он тихо, протяжно вздохнул, и глаза его закрылись. Банч опять нащупала его пульс. Он все еще бился, но стал более слабым и прерывистым. Она решительно встала.
— Не двигайтесь, — сказала она, — и не пытайтесь встать. Я иду за помощью.
Человек снова открыл глаза; теперь его внимание было приковано к радужным лучам, пробивавшимся сквозь восточное окно. Он пробормотал что-то, но Банч не разобрала. Это напоминало, с удивлением подумала она, имя ее мужа.
— Джулиан? — переспросила она. — Вы пришли сюда, чтобы встретиться с Джулианом?
Ответа не последовало, мужчина лежал с закрытыми глазами; дыхание медленно, тяжело вырывалось из его груди.
Банч повернулась и быстро вышла из церкви. Бросив взгляд на свои часы, она удовлетворенно кивнула; так рано доктор Гриффитс не мог еще уйти. Его дом был в двух шагах от церкви.
Она не стала ни звонить, ни стучать; прошла через приемную и вошла прямо в кабинет.
— Вам придется сразу пойти со мной, мистер Гриффитс, — сказала Банч. — В церкви умирает человек.
Несколько минут спустя, бегло осмотрев умирающего, доктор поднялся с колен.
— Можно перенести его в ваш дом? — спросил он. — Мне было бы удобнее наблюдать его там, хотя, по правде сказать, надежды все равно нет.
— Конечно, — ответила Банч. — Я пойду вперед, чтобы все подготовить, и пришлю Харпера и Джонса. Они помогут вам отнести его.
— Спасибо. Я позвоню от вас, чтобы прислали санитарную машину, но боюсь, что пока она придет…
Он не закончил.
— Внутреннее кровоизлияние? — спросила Банч. Доктор кивнул.
— А как он попал сюда? — поинтересовался он.
— Скорее всего пробыл здесь всю ночь, — подумав, ответила Банч. — Харпер открывает церковь по утрам, когда идет на работу, но обычно он не входит туда.
Минут пять спустя, когда доктор Гриффитс положил телефонную трубку и вернулся в комнату, где раненый лежал на поспешно приготовленной кушетке, он застал там Банч, которая принесла таз с водой и убирала после осмотра.
— Все в порядке, — сказал Гриффитс, — я вызвал санитарную машину и сообщил в полицию.
Он стоял нахмурившись и смотрел на умирающего. Тот лежал с закрытыми глазами, левая рука его конвульсивно сжималась и разжималась.
— В него стреляли, — сказал Гриффитс, — причем с очень близкого расстояния. — Он скомкал свой платок и заткнул им рану, чтобы остановить кровотечение.
— Мог он далеко уйти после этого? — спросила Банч.
— О да, это вполне возможно. Известны случаи, когда смертельно раненные люди поднимались и шли по улице, как будто ничего не случилось, а пять или десять минут спустя внезапно падали. Поэтому нельзя утверждать, что в него стреляли в церкви. О нет, это могло произойти и на некотором расстоянии от нее. Конечно, не исключено, что он сам выстрелил в себя, уронил револьвер, а потом, шатаясь, добрел до церкви. Но я не понимаю, почему он направился туда, а не к вашему дому.
— На этот вопрос, — сказала Банч, — я могу ответить. Он сам объяснил свой поступок, произнеся: «Святое убежище».
Доктор удивленно посмотрел на нее:
— Святое убежище?
— А вот и Джулиан, — сказала Банч, услышав шаги мужа в холле. — Джулиан! Зайди сюда.
Его преподобие Джулиан Хармон вошел в комнату. Он казался гораздо старше своих лет из-за неуверенной манеры держать себя, свойственной многим ученым-«книжникам».
— Господи Боже мой! — воскликнул он, с изумлением глядя на хирургические инструменты и фигуру, распростертую на кушетке.
Банч объяснила, как всегда лаконично:
— Я нашла его умирающим в церкви. В него стреляли. Ты его знаешь, Джулиан? Мне показалось, что он назвал твое имя.
Священник подошел к кушетке и внимательно посмотрел на умирающего.
— Бедняга, — сказал он и покачал головой. — Нет, я не знаю его. Я почти уверен, что никогда не видел его прежде.
В это мгновение глаза умирающего снова открылись. Он посмотрел на врача, на Джулиана Хармона, потом на его жену и остановил свой взгляд на ней. Гриффитс сделал шаг вперед:
— Не могли бы вы сказать нам… — настойчиво начал он. Но человек, не отрывая глаз от Банч, произнес слабым голосом:
— Прошу вас, прошу вас… — После этого дрожь пробежала по его телу и он скончался…
Сержант Хэйс лизнул карандаш и перевернул страницу своего блокнота.
— Это все, что вы можете сказать мне, миссис Хармон?
— Да, все, — ответила Банч. — А вот вещи из карманов его пальто.
На столе, у локтя сержанта Хэйса, лежали: бумажник, старые часы с полустертыми инициалами «У.С.» и обратный билет до Лондона.
— Выяснили вы, кто этот человек? — спросила Банч.
— Некие мистер и миссис Экклс позвонили в участок. Умерший, кажется, был ее братом. Его фамилия Сэндбурн. По их словам, его здоровье и нервы уже давно не в порядке. В последние дни ему стало хуже. Позавчера он ушел из дома и не вернулся. И взял с собой револьвер.
— Он приехал сюда и здесь застрелился? — спросила Банч. — Но почему?
— Видите ли, у него была депрессия…
Банч прервала его:
— Я не это имела в виду, я спросила, почему именно здесь.
На этот вопрос сержант Хэйс, по-видимому, не мог ответить. Он произнес уклончиво:
— Он приехал сюда пятичасовым автобусом.
— Да, — снова сказала Банч. — Но почему?
— Не знаю, миссис Хармон, — признался сержант. — Я не нахожу этому объяснения. Когда психическое равновесие нарушено…
Банч закончила за него:
— То люди способны сделать это в первом попавшемся месте. И все же я не вижу необходимости ехать для этого в такую даль. Ведь он никого здесь не знал, не так ли?
— Во всяком случае, нам пока не удалось установить, есть ли у него здесь знакомые, — сказал сержант. Он виновато кашлянул и произнес, вставая: — Может случиться, что мистер и миссис Экклс приедут сюда и зайдут к вам, мадам, если вы не против, конечно.
— Разумеется, я не против, — ответила Банч. — Это совершенно естественно. Хотелось бы, конечно, знать побольше, ведь мне почти нечего им сообщить.
— Ну, я пошел, — сказал сержант.
— Одно меня радует, — заключила Банч. — Я благодарю Бога за то, что это не было убийством.
К воротам у дома священника подъехала машина. Поглядев на нее, сержант заметил:
— Похоже на то, что это приехали мистер и миссис Экклс, мадам, чтобы поговорить с вами.
Банч вся напряглась в ожидании тяжкого, как она предвидела, испытания.
— Но ведь, если понадобится, — успокоила она себя, — я смогу позвать на помощь Джулиана. Никто лучше священника не может утешить людей, понесших такую утрату.
Банч трудно было бы сказать какими, собственно говоря, ей рисовались мистер и миссис Экклс, но, здороваясь с ними, она не могла подавить в себе чувства удивления. Мистер Экклс отличался внушительными размерами и красным лицом. В обычных обстоятельствах он был, вероятно, шутливым и жизнерадостным человеком. Что касается миссис Экклс, то в ее облике было что-то неуловимо вульгарное. Рот у нее был маленький, недобрый, с поджатыми губами, голос — тонкий и пронзительный.
— Вы можете себе представить, миссис Хармон, — сказала она, — каким это было страшным ударом.
— О да, я понимаю, — ответила Банч. — Садитесь, пожалуйста. Могу я вам предложить?.. Для чая сейчас, кажется, рановато…
Мистер Экклс сделал отрицательный жест своей пухлой рукой.
— Нет, нет, благодарим вас, ничего не нужно, — сказал он. — Вы очень добры. Мы просто хотели.., как бы это сказать.., спросить, что говорил бедный Уильям и все такое, вы понимаете.
— Он долго путешествовал, — пояснила миссис Экклс, — боюсь, что у него были какие-то тяжелые переживания. С тех пор, как он вернулся домой, он все такой тихий и подавленный; говорил, что в этом мире невозможно жить, что впереди его ничего не ждет. Бедный Билл, он всегда легко впадал в уныние.
Банч молча смотрела на обоих.
— Он унес револьвер моего мужа, — продолжала миссис Экклс, — а мы и не подозревали об этом. Потом, оказывается, он приехал сюда на автобусе. Не хотел, значит, сделать это в нашем доме. По-моему, это благородно с его стороны.
— Бедный парень, — вздохнул мистер Экклс. — Никогда нельзя никого осуждать.
После короткой паузы мистер Экклс спросил:
— Оставил он какую-нибудь записку? Последнее «прости» или что-нибудь в этом роде?
Его блестящие, свиноподобные глазки внимательно следили за Банч. Миссис Экклс тоже наклонилась вперед, с видимым нетерпением ожидая ответа.
— Нет, — тихо произнесла Банч, — умирая, он пришел в церковь, в святое убежище, как он сказал.
Хэммет Дэшил
Миссис Экклс изумленно переспросила:
Альберт Пастор дома
— В святое убежище? Я не совсем понимаю…
Дэшил Хэммет
Мистер Экклс нетерпеливо перебил ее:
Альберт Пастор дома
— В святилище, моя дорогая, в святилище. Вот что имеет в виду жена его преподобия. Ведь самоубийство считается грехом. Он, должно быть, хотел попросить прощение за свою вину.
перевод И. Зивьевой
— Перед самой смертью, — добавила Банч, — он попытался что-то сказать. Он только начал: «Прошу вас…», но больше ничего не успел вымолвить.
Левша входит, небрежно бросает чемоданчик, ногой захлопывает за собой дверь и говорит: \"Привет, парень\".
Миссис Экклс поднесла платок к глазам и шмыгнула носом.
Я встаю, чтобы обменяться с ним рукопожатием, говорю: \"Привет, Левша\" и замечаю у него под глазом фонарь (похоже вроде как примерно недельной давности), а на челюсти - розовеющую полоску молодой кожи, затянувшей недавнюю ссадину. Но я слишком вежлив, чтобы проявлять любопытство по этому поводу.
— Боже мой! — простонала она, — как это тяжело.
- Ну и как ты нашел свой старый добрый городишко? - спрашиваю я.
— Ну, ну, возьми себя в руки, Пам, — сказал ее муж. — Не расстраивайся так. Ничего не поделаешь. Бедный Билли. Во всяком случае, теперь он успокоился. Мы вам очень благодарны, миссис Хармон. Надеюсь, мы вас не оторвали от дела. Мы ведь понимаем, что у жены священника много обязанностей.
- Да просто заглянул за железнодорожную станцию - там и нашел его, шутливо отвечает он. - Есть что-нибудь на заветной полочке?
Они пожали ей руку на прощание. Потом Экклс неожиданно обернулся и спросил:
На заветной полочке шотландское виски. Левша говорит, что это плохое виски. Ему просто не хочется, чтобы подумали, будто он может обмануться дрянным пойлом, сделанным в этой стране. И все же пьёт, но с таким видом, словно не хочет обидеть человека, который неважно в какой стране сделал это самое пойло.
— Ах, вот еще что: его пальто, вероятно, осталось у вас?
Банч нахмурилась:
- Скажу тебе, парень, здорово, что я съездил туда, - говорит он, расстегиваясь. - Большой город дерьмом не удивишь, тут оно как-то к месту, но когда возвращаешься туда, где родился, к ребятам, с которыми когда-то бегал по улицам, к своей семье, к... Знаешь, парень, у меня есть младший братишка, ему нет еще и восемнадцати. Тебе обязательно надо увидеть его. Такой же здоровенный, как я, только не той весовой категории, да на пару дюймов пониже, а как он умеет махать руками! Когда мы рано по утрам натягивали перчатки, ну просто чудо, а не парень! Даже когда я был в форме, мне приходилось поднапрячься, чтобы сдержать его. Тебе обязательно надо увидеть его, парень.
— Его пальто?
По-моему, сейчас самое время полюбопытствовать насчет отметин на лице Левши, и я говорю:
Миссис Экклс объяснила:
- С удовольствием. А почему бы тебе не заняться его воспитанием? Пацанам, которым удается вот так разукрасить тебе физиономию, следует
— Мы хотели бы забрать все его вещи, знаете ли. На память.
Левша дотрагивается до глаза, принявшего несколько иную форму по сравнению со здоровым глазом, и нельзя сказать, чтобы лучшую.
— У него в карманах были часы, бумажник и железнодорожный билет, — сказала Банч. — Я все отдала сержанту Хэйсу.
- Это не его работа, - произносит он. - Это... - Смеясь, он отнимает руку от глаза, достает из кармана пиджака футляр для ювелирных изделий и протягивает мне: - Взгляни-ка.
— Тогда все в порядке, — сказал мистер Экклс. — Я полагаю, он нам передаст эти вещи. Его документы, должно быть, в бумажнике.
В футляре лежат часы, вроде как платиновые, часы - с цепочкой, тоже вроде как платиновая. Наверное, думаю, так оно и есть.
— В бумажнике была только банкнота в один фунт, — сказала Банч. — Больше ничего.
- Почитай, что на них, - говорит Левша.
— И писем не было? Ничего такого?
На задней крышке часов написано: \"Альберту Пастору (именно так Левша пишет свое имя, когда приходится это делать) с благодарностью от членов Ассоциации охраны бакалейщиков\".
Банч покачала головой.
- Ассоциация охраны бакалейщиков... - повторяю я медленно. - Похоже вроде как на...
— Ну что ж, еще раз спасибо, миссис Хармон. А пальто, которое было на нем, оно тоже, вероятно, у сержанта?
- Рэкет! - заканчивает он за меня и, брякнув кулаком по столу, смеется. - Можешь назвать меня завиралой, но там, в моем родном городе, этом маленьком городишке, где нет и четверти миллиона жителей... нет, ты пойми меня правильно, этот славный городишко - по существу такой же самый... в нем тоже завелись рэкетиры!
Банч нахмурила брови, видимо, напрягая память.
Я бы не стал называть Левшу завиралой, даже если бы он и был им. Хотя бы потому, что, перед тем как покинуть ринг и заняться со мной бизнесом, он едва не стал чемпионом мира по боксу в тяжелом весе. И стал бы, когда бы не правила боя на ринге и не характер, который позволял ему забывать об этих правилах. Поэтому я скромно спрашиваю:
— Нет, — сказала она. — Кажется… Дайте-ка припомнить. Я помогла доктору снять с него пальто, чтобы ему было удобнее осмотреть рану. — Она обвела комнату рассеянным взглядом. — Должно быть, я отнесла его наверх вместе с тазом и полотенцами.
- Неужели?
— Если вы не возражаете, миссис Хармон… Мы хотели бы взять его пальто, последнюю вещь, которую он носил. Моя жена очень сентиментальна, для нее это важно.
Левша подтверждает, что так, мол, и есть.
— Ну конечно, — сказала Банч. — Если хотите, я сначала отошлю его в чистку. Оно.., оно в пятнах.
- Готов голову заложить прокурору округа, - говорит он. - Мой город - в том же дерьме, что и этот! Ну, не анекдот ли? С моего старика тоже трясут деньги, как с остальных. - Он тянется к бутылке шотландского, о котором не очень хорошего мнения.
— О нет, нет, нет, это не имеет никакого значения!
- Твой старик торгует бакалейщиной? - спрашиваю я.
Банч снова задумалась.
- Угу. Он, кстати, всегда хотел, чтобы я пошел по его стопам, - говорит Левша. - Вот почему он не видел никакого проку от моей боксерской карьеры. Зато сейчас, когда я оставил ринг, все в порядке. Он - мировой мужик. С возрастом я стал лучше понимать его, и мы отлично ладим. Я подарил ему седан, и видел бы ты, как он с ним носится. Словно это \"дюзенберг\".
— Куда же я его положила?.. Извините, я на минуту.
- А это \"дюзенберг\"? - спрашиваю я.
Она поднялась наверх; прошла не одна, а несколько минут прежде, чем она вернулась, запыхавшись.
- Да нет, конечно, но по тому, как папаша носится со своей машиной, ты в точно подумал, что у него \"ролле\", - говорит Левша. - Так вот, через пару дней после моего приезда из разговора с ним я узнаю, что какие-то дармоеды принялись сгонять в свою ассоциацию всех местных бакалейщиков - вступайте, дескать, в ассоциацию охраны, а не то... Желающих выбрать \"а не то\" оказалось не так уж много. Бакалейное дело само по себе, кажется, не слишком прибыльно, а уж выплата мзды вымогателям тем более не способствует его процветанию: Старику, понятно, одно беспокойство от этого.
— Простите меня, пожалуйста, это, должно быть, моя приходящая служанка положила его с другими вещами, приготовленными для чистки, и мне пришлось долго искать. Вот оно. Я заверну его в бумагу.
Я ничего не говорю ему, но, уединившись, начинаю размышлять: а что, если мне пойти проведать тех ребят и поинтересоваться - они сами захотят внять голосу рассудка или же мне посодействовать? По-моему, неплохая идея. Как ты думаешь?
Не обращая внимания на их возражения, она упаковала пальто. Супруги Экклс, рассыпаясь в благодарности, попрощались и, наконец, ушли.
- По-моему, тоже, - соглашаюсь я.
- Вот и я был того же мнения, - продолжает Левша. - Я так и сделал, а они, видишь ли, не захотели внять голосу рассудка. Когда я вошел в контору ассоциации, их там было всего-навсего двое - примерно на это я и рассчитывал. Болтать-то они умеют, а вот правильно двигаться - нет. Вскоре заявился третий из их компании, но к тому времени я уже прилично разогрелся: всю мебель, до которой только сумел добраться, разнес на куски. В общем, я отлично со всем справился, и мой старик и еще кое-кто сбросились и купили мне эти шикарные часы - на часть тех взносов, которые им пришлось бы выплатить охранной ассоциации в следующем месяце, если б таковая продолжала существовать.
Банч медленно вернулась назад и через холл прошла в кабинет мужа. Его преподобие Джулиан Хармон поднял на нее глаза, и лицо его выразило облегчение. Он сочинял очередную проповедь и опасался, что интерес к политическим отношениям между Иудеей и Персией в эпоху царствования Кира завел его слишком далеко.
Он кладет часы с цепочкой обратно в футляр, а футляр осторожно укладывает обратно в карман.
— Да, дорогая? — сказал он с надеждой в голосе.
- Ну а как там твои подопечные? - спрашивает он.
— Джулиан, — спросила Банч, — как ты думаешь, почему этот человек сказал «святое убежище»?
Я достаю из кармана конверт с деньгами и протягиваю Левше.
Джулиан Хармон, благодарный представившемуся случаю, отложил свою проповедь в сторону.
- Вот твой куш, - говорю я. - Здесь нет только доли Кэриса. Ты его знаешь - толстый такой коротышка с Третьей авеню.
- Знаю, - отвечает Левша. - А что с ним?
— Ну вот, — начал он, — в римских и греческих храмах было помещение cella, в котором стояло изваяние какого-нибудь божества. Туда приходили люди, хотевшие спастись от преследования. Латинское слово ага — алтарь — имеет также значение защиты, покровительства. В 399 году нашей эры, — продолжал он, войдя во вкус, — право на убежище было окончательно и определенно признано в христианских церквях. В Англии самое раннее упоминание права на убежище мы находим в Кодексе законов, изданном Этельбертом в 600 году…
- Он говорит, что столько отвалил за охрану, что охранять у него уже нечего, - говорю я, - и что он не потерпит обдираловки.
Он объяснял еще некоторое время, но, как это уже часто случалось, был приведен в замешательство реакцией жены на свои ученые высказывания.
- Вот как? - замечает Левша. - Значит, стоит мне убраться ненадолго из города, как эти сопляки начинают думать, что могут выпендриваться. - Он встает и застегивается. - Что ж, - говорит он, - пойду-ка я, пожалуй, проведаю коротышку да спрошу его: хочет он сам внять голосу рассудка или мне посодействовать?
Нагнувшись, она поцеловала его в кончик носа. Его преподобие почувствовал себя собакой, угодившей хозяйке ловким исполнением особо сложного трюка.
— Приходили супруги Экклс, — сообщила Банч. Священник наморщил лоб:
— Экклс? Я что-то не припоминаю…
— Ты их не знаешь. Это сестра человека, которого я нашла в церкви, и ее муж.
— Надо было позвать меня, милая.
— В этом не было необходимости, — сказала Банч, — они не нуждались в утешении. Вот что я хочу у тебя спросить, Джулиан. Если завтра я оставлю тебе еду в духовке, ты сможешь без меня обойтись? Я думаю съездить в Лондон на распродажу.
— На распродажу? Что ты имеешь в виду?
— Видишь ли, милый, в магазине Берроуз и Портман организована распродажа белья, ну, знаешь, простыней, скатертей, полотенец. Ума не приложу, что мы делаем с нашими посудными полотенцами, но они страшно быстро изнашиваются. Кроме того, — добавила она задумчиво, — мне хочется повидать тетю Джейн.
Славная старая дама, мисс Джейн Марпл, о которой говорила Банч, наслаждалась в настоящее время прелестями столичной жизни, удобно расположившись для двухнедельного пребывания в лондонской квартире своего племянника.
— Как это любезно со стороны милого Реймонда, — заметила она. — Он улетел с Джоан на две недели в Америку, и они настояли, чтобы я пожила в это время у них. А теперь, дорогая Банч, расскажи мне, что тебя беспокоит.
Банч была любимой крестницей мисс Марпл. Старая дама с удовольствием оглядывала свою любимицу, а та, небрежно сдвинув на затылок свою лучшую шляпу, приступила к рассказу о вчерашних событиях.
Излагала Банч коротко и предельно четко. Когда она закончила, мисс Марпл понимающе кивнула головой.
— Ясно, — сказала она, — да, все ясно.
— Вот поэтому я и хотела повидать вас, — пояснила Банч. — Дело в том, что сама я не слишком умная…
— Уверяю тебя, моя дорогая…
— Нет, нет. Во всяком случае, не такая умная, как Джулиан.