— А ты уловила, какое послание заключено в этом шедевре Де Андре?

— Оставьте ее открытой, — прошептал я.

— Только сейчас. Он говорит о сообщающихся сосудах, о падающих яблоках и зеленых полях.

Я не хотел запираться от Кида, я хотел заманить его. Подполз на животе к двери и положил на порог часы. Затем отполз на шесть-восемь футов, находясь по диагонали от светящегося циферблата. Из другой комнаты они не были видны, так как циферблат был обращен ко мне. Если Кид не прыгнет, а войдет, то хотя бы на долю секунды окажется между мной и часами.

Нардо улыбнулся и нежно ее обнял. В этот момент поцелуй был бы естествен, как выдох после вдоха, но Сабина на это не пошла, и Нардо остался верен своим принципам. Отрываться друг от друга было грустно, но улыбка, которая хранила близость и легкий привкус смущения, помогла смягчить боль.

Я лежал на животе, уперев револьвер в пол, и ждал мига, когда светлое пятно часов погаснет. Ждать пришлось долго, и в голову полезли сомнения — может, он не придет, может, нужно отправляться за ним, может, он убежал, и я потерял его навсегда после всей этой возни.

Нардо вышел из положения, снова став серьезным:

А рядом тряслась Инес.

— Не трогайте меня, — проворчал я, когда женщина попыталась прильнуть ко мне, так как от ее дрожи тряслась моя рука.

— Мы стремимся идеализировать свой опыт, ибо сознание того, что наши эмоции необыкновенны, поднимает нас в собственных глазах. Фабер объясняет это, как немногим удавалось объяснить: живи теми эмоциями, которые дает тебе твой любимый, будь они негативные или позитивные. А потом он уйдет, и появятся глаза другого цвета, и станут говорить тебе все те же слова любви. Те же самые, которые ты считала особенными. Расставание будет болезненным для обоих, а потом все пройдет.

Из соседней комнаты донесся хруст стекла — и опять тишина.

От светящегося циферблата часов мои глаза начали чесаться, однако я не мог мигать. За эту долю секунды нога могла пересечь порог. Я не мог позволить себе такой роскоши, но и не мог ничего с собой поделать. Мигнул. Я не знал, прошло ли что-нибудь между мной и часами. Желание снова мигнуть стало нестерпимым. Попытался широко раскрыть глаза, но не выдержал и мигнул второй раз. Мне показалось, что между мной и часами что-то мелькнуло.

— Целая библиотека, уложенная в два четверостишия…

Кида не было слышно.

Смуглая Инес зарыдала. Звуки рыдания могли послужить ориентиром для бандита, и я выругал ее от всего сердца, хотя и шепотом.

— На это способны только великие.

Глаза щипало от слез. Я попытался мигнуть и смахнуть слезы, оторвав на драгоценные доли секунды взгляд от часов. Ручка револьвера стала скользкой от вспотевшей руки. Было очень некомфортно и внутри, и снаружи. В этот момент в дверях сверкнула вспышка выстрела.

— Верно.

Инес Альмад завопила и бросилась на меня, поэтому моя ответная пуля угодила в потолок.

— А теперь, Сабина, давай напишем Роберто письмо, потому что он, как и бо́льшая часть голых обезьян, наверняка этой песни не понял, потому и потерял голову. Странно то, что от него в такой ситуации я этого не ожидал. В его поведении что-то не вяжется, я его до конца не понимаю, а значит — с ним придется взаимодействовать, это очень важно. И таким взаимодействием мы не станем решать его проблемы, просто я займусь решением твоих. Это будет болезненно, Сабина, потому что твои чувства были искренни. Потом все пройдет, и появятся глаза другого цвета. Все так просто… Согласна?

Я оттолкнул женщину и откатился назад. Она стонала где-то под боком. Я не мог ни видеть, ни слышать Кида. Часы по-прежнему светились.

— Согласна.

Вдруг раздался шорох, и светящееся пятно погасло.

Я выстрелил.

Послание диктовал Нардо, возложив на нее обязанности писца. Он обдумывал каждое слово, потом заново все перечитал и кое-что изменил. Затем попросил ее разблокировать контакт, отослать сообщение и снова заблокировать. Учитывая поздний час, вряд ли Роберто прочтет это сразу, но дожидаться ответа явно не пойдет на пользу настроению.


Привет, Роберто. Я получила твои розы, а также все остальное, и была вынуждена поменять номер телефона, чтобы ты мне больше не звонил. Я все еще больна; как только выпишусь, меня переведут на другую должность. Ты перевернул всю мою жизнь. И ты ведь знаешь, как это называется, правда? Это называется преследование. До сегодняшнего дня я была беззащитна, потому что нас с тобой объединяло чувство. Немедленно прекрати преследовать меня, иначе я тебя разоблачу, как умею это делать только я, и последствия будут тяжелы и для тебя тоже. Прошу тебя, верни себе достоинство, ведь в тебе его полно, хоть отбавляй. И не ищи меня больше. Сабина.


Увидел две ответные вспышки и, держа револьвер как можно ниже, дважды пальнул в пространство между этими вспышками.

Отправив сообщение, она молча сидела, чуть прикрыв глаза, — отчасти от усталости, отчасти для того, чтобы позволить звукам «Принцессы» Де Андре, звучавшей мягким фоном, совершить очередное чудо утешения.

Опять сверкнули два огня-близнеца.

Из уважения к моменту Нардо тоже притих. Когда же песня кончилась великолепной кодой на португальском языке, он заметил, что, на его взгляд, альбом «Спасенные души», музыкальное завещание генуэзского менестреля, следует назвать вершиной итальянского музыкального творчества всех времен. Затем наступил упадок, где были несколько взлетов вполне приличной музыки, а все остальное — брак.

Правая рука онемела, и пришлось переложить револьвер в левую. Я еще дважды выстрелил в дверь. Остался последний патрон.

Сабина была с этим согласна. А Нардо тем временем выключил музыку и задал ей вопрос, который она сама давно хотела задать, но медлила. При этом он, однако, отступил от тех ментальных маршрутов, которым был привержен:

Голова наполнилась веселыми мыслями. Казалось, что вокруг нет ни комнаты, ни темноты, ничего...

— А как мы, голые обезьяны, ведем себя в автомобиле на дороге?

Когда очнулся, в спальне горел тусклый свет. Я лежал на спине. Около меня шумно дышала и дрожала Инес. Стоя на коленях, она обыскивала меня. Нашла мешочек с драгоценными камнями.

Сабину этот вопрос удивил, к тому же ей было жаль расставаться с мелодиями Фабера. Она немного подумала и, не понимая, куда он клонит, предпочла спрятаться за любимым вопросительным выражением лица. А Нардо не унимался:

Я вернулся к жизни и схватил ее за руку. Женщина закричала, словно я воскрес из мертвых. Камни остались у меня.

— Ну, давай продолжим игру. Проанализируй наше поведение за рулем.

— Отдайте мне их, Джерри, — завыла она, неистово пытаясь разжать мои пальцы. — Это мое. Отдайте!

— Когда мы ругаемся и желаем смерти любому, кто застрял на пару секунд под зеленым светофором?

Я сел и оглянулся.

— Ну да, к примеру.

Рядом валялась разбитая ночная лампа, упавшая или из-за неосторожного движения моей ноги, или от пули Кида и вырубившая меня. У Двери лицом вниз, разбросав руки, словно распятый на кресте, растянулся мертвый Кид.

Ей нравилась эта игра. Нардо вовсе не хотел поставить ее в затруднительное положение своими вопросами — он стремился стимулировать ее, помочь ей понять механизмы мужского поведения. И она решила подыграть:

Из прихожей донеслись слабые удары, почти не слышные из-за шума в моей голове. Это полиция стучалась в открытую дверь.

— Мы выдаем свою истинную звериную натуру?

Инес притихла. Я повернул голову, и это движение спасло мою жизнь. Щеку поцарапал нож, разодравший лацкан пиджака. Я отнял оружие у женщины.

— А вот и нет. Я никогда особенно не доверял теории истины, прячущейся за воспитанием и общественным сознанием. Об этом спорят на самых высоких уровнях, но я считаю, что мы представляем собой сумму всех масок, которые носим. Слишком уж удобно рассуждать о масках, не находишь? На самом деле мое настоящее «я» никогда не проявит себя, если я просто о нем подумаю.

Какой смысл для нее убивать меня? Полиция уже находилась в квартире. Я решил повеселиться напоследок и притворился, что внезапно полностью пришел в себя.

— Разве что в автомобиле…

— А, это вы! Вот камешки! — и я протянул ей шелковый мешочек, когда в спальню вошел первый фараон.

— Нет. Ты меня не понимаешь. Если мы, сидя в машине, кого-то проклинаем, а выйдя из нее, успокаиваемся, то истина в том, что мы, хоть и успокоились, все равно способны проклясть из машины, а значит, настоящей безмятежности в нас нет. И знаешь, если ты возьмешься за экстрим, то трудно будет признать твою правоту. Однажды я видел в Милане, как басист из какой-то панк-группы играл голышом, а его детородный орган был скромно прикрыт носочком. На следующий день в газете один из выдающихся психологов объяснял, что это ярчайший пример поведения робкого человека, который пытается замаскировать свою робость. Ты считаешь это нормальным? Что же, выходит, если б он не был таким робким, то что, обрюхатил бы меня, что ли?

Больше я Инес Альмад не видел. Ее отправили на восток, в Массачусетс отсиживать пожизненный срок. Никто из полицейских, ворвавшихся в ту ночь в ее квартиру, меня не знал. Нас развели, прежде чем я встретил знакомого легавого, что дало мне возможность так и остаться для нее Джерри Янгом, бутлеггером. Самое трудное было не попасть в газеты. Ведь пришлось рассказать коронеру о том, как погибли Билли, Большой Подбородок, Маруа и Кид.

Сабина весело рассмеялась: Нардо умел пошутить нестандартно.

Старик разговаривал с Инес перед ее отъездом из Фриско. Сопоставив сведения, полученные из нашего бостонского отделения и от нее, удалось восстановить ход событий.

— Ну, поразмысли, Сабина. Почему в автомобиле мы ощущаем себя более раскованными? Пожалуй, еще в «Фейсбуке». Принцип один…

— Барьеры…

У бостонского ювелира Танниклифа работал служащий по имени Байндер, который пользовался полным доверием хозяина. Он влюбился в Инес Альмад. Смуглая красотка, в свою очередь, имела пару ловких друзей — француза Маруа и уроженца Бостона по имени Кэри или Кори, но которого все называли Кид. Такая комбинация могла дать только один результат.

— Молодец, девочка. Продолжай.

Альмад, Маруа и Кид разработали план. В обязанности верного Байндера входило открывать магазин утром, закрывать его вечером и, кроме того, он прятал в сейф самые дорогие необработанные камни. Однажды вечером он передал камешки Инес, которая должна была продать их. Для того, чтобы скрыть кражу Байндера, Кид и Маруа должны были ограбить магазин сразу после открытия на следующее утро. В это время там находились только Байндер и привратник, который не заметил отсутствия самых дорогих камней. Грабители могли взять все, что захотят. Кроме того, им должны были заплатить каждому по двести пятьдесят долларов. А в случае поимки Байндер их просто не опознает.

— Мы чувствуем себя под защитой стального корпуса, мы в любой момент можем выскочить, а следовательно, не особенно себя стесняем…

Однако простофиля Байндер не подозревал о существовании другого плана. Инес, Маруа и Кид втайне от служащего магазина заключили соглашение, кое в чем отличавшееся от плана, известного Байндеру.

— Вот именно. Кроме того, мы в нейтральном пространстве, мы анонимны. Ведь теоретически маловероятно, что нас узнает кто-нибудь из сидящих в окружающих машинах, и нас ничто не сдерживает. Более того, для нас автомобиль — в некотором роде дом, и там мы чувствуем себя уверенно, как дома. Вот почему, прости за прозу, мы ковыряем в носу и вообще позволяем себе всякие вольности, даже если рядом с нами, борт в борт, кто-то стоит. Разные исследования показали, что люди, сидящие, к примеру, в арендованных машинах, позволяют себе гораздо меньше из того, что мы упомянули.

Инес должна была отправиться в Чикаго, как только незадачливый любовник принесет драгоценности, и ждать там Кида и Маруа. Она и Француз не возражали бежать и бросить Байндера без алиби. Но Кид настаивал на запланированном налете. Кроме того, он хотел пристрелить этого олуха Байндера. Он знает о них многое, убеждал долговязый грабитель, и расколется, как только догадается, что его облапошили.

— Это настолько же просто, насколько невероятно.

Во время налета Кид застрелил Бацндера. Затем начались умопомрачительные интриги, которые привели всю троицу к трагическому финалу. Инес заключила секретные соглашения с обоими бандитами. Киду она обещала приехать в Сент-Луис, а Маруа — в Новый Орлеан, а сама сбежала с добычей в Сан-Франциско.

Билли оказался невинным зрителем. Он был торговцем лесом, которого Инес где-то подцепила и держала при себе в качестве подушки против острых углов на каменистой дороге, по которой она путешествовала.

— Добро пожаловать в мир простоты. При столкновениях гораздо более серьезных, чем преимущество при проезде перекрестка, — вживую, в коридоре, в супермаркете те же люди, что обрушиваются на тебя из-за руля, реагировали бы очень сдержанно. И уж точно не стали бы ковырять в носу, оказавшись на том же расстоянии, к примеру, в очереди к кассе. Но ты отдаешь себе отчет, насколько эфемерны те барьеры, что заставляют нас чувствовать себя защищенными в машине? Или на странице «Фейсбука»? Однако стоит нам забыть о последствиях нашего поведения, как мы отпускаем вожжи.

— Ладно, я поняла. Но при чем тут мы с Роберто и все остальные, у кого отношения полиняли и стали скучными?

— Не полиняли и не стали скучными, а стали просто-напросто нормальными. Расслабься, поменяй перспективу, включи мозг и поймешь, что сердиться из-за того, что отношения плохо заканчиваются, это все равно что гневаться, зачем солнце вечером садится, потому что тех отношений, которые заканчиваются хорошо, на самом деле не существует.

— Ты прав. Но что это значит?

— Инстинкт самосохранения генетически обусловлен у каждого дикого зверя. Мы, голые обезьяны, и еще несколько видов животных достигли способности проецировать наши действия в будущее. Значит, мы умеем остерегаться, если последствия того, что мы предвидим, нас пугают. Малыш нескольких лет от роду не шагнет в пустоту, он подсознательно боится высоты. Когда вырастет, он поймет почему. Потом он с удовольствием прыгнет, но только если у него будет парашют или что-то мягкое снизу. Понимаешь меня?

— Да, я уже все поняла. Любовные отношения в некотором смысле дают нам ощущение, что мы находимся внутри своего автомобиля. Я правильно уловила?

— Правильно. Именно поэтому мы во всех смыслах отпускаем себя в присутствии партнера, в каком-то странном убеждении, что отношения, которые нас связывают, никогда не кончатся. Взаимное доверие, интимность дают нам чувство защищенности, заставляют нас чувствовать себя в автомобиле, больше того — дома. И это ощущение длится, как в сообщающихся сосудах, даже когда что-то ломается. Мы продолжаем чувствовать себя под защитой автомобиля и видеть внизу матрасик, который смягчит все наши прыжки.

— А тем сообщением, которое мы только что отправили, мы выдернули матрасик из-под Роберто.

— Совершенно верно. Еще не факт, что это подействует, но попытаться стоило. А теперь, Сабина, ответь мне на один вопрос, только внимательно подумай. Роберто сумасшедший?

— В каком смысле?

— Отвечай не думая, ты ведь его хорошо знаешь. Он сумасшедший?

— Да нет, конечно! Какого черта… Скорее, наоборот.

— Учти, я его не знаю, поэтому полностью полагаюсь на тебя. Мои методы работают всегда или почти всегда, но только с психически нормальными людьми. Будь они неграмотны или научно подкованы, значения не имеет. Каковы бы ни были современные надстройки, они не вмешиваются ни в гены, ни в инстинкты, потому что, уверяю тебя, поле остается зеленым в любом случае. Но если мы имеем дело с психическими патологиями, явными или скрытыми, надо быть очень внимательными. Человеческий разум — это бездонный колодец, и его ресурсы до конца никогда не используются. Там, где есть патология, зачастую эффективен только один способ вмешательства: окончательное решение проблемы с помощью силы.

— Ты начал сомневаться, не болен ли он. Почему?

— Если ты уловила мою мысль, значит, знаешь ответ.

Сабину уже начала одолевать усталость, но она сделала последнее усилие, все еще находясь в плену притягательности этих волнующих бесед о ее жизни, непоправимо посредственной, как и многие другие жизни. На этот раз ей было нетрудно уловить мысль Нардо.

— Потому что он явно перестарался, хотя и ясно понимал, каковы могут быть последствия по ту сторону вполне законного ощущения защищенности либо в автомобиле, либо с парашютом за спиной.

— Молодец, получаешь повышение по службе. Возможно, подогретый твоим молчанием, которое совсем не всегда помогает разрешить проблему, он надавил на какую-то кнопочку, из-за чего я усомнился в его психическом здоровье. У него есть жена, есть ребенок, вот-вот родится еще один, у него завидное положение, он может иметь практически любую женщину, какую только пожелает. И все это поставить на кон только из-за того, что твоя любовница бросила тебя, обнаружив, что ты ее унизил? Не очень-то это вяжется со стандартным поведением голой обезьяны его породы. Так говорит мой опыт, и это меня тревожит.

— На самом деле и я встревожена.