Уже скоро. Грабитель находился приблизительно в метре от нее, когда она обернулась, обнаружила его, открыла рот и хотела закричать. Он, не раздумывая, изо всех сил ударил ее в губы. Женщина уронила зонтик и опустилась на колени, но двумя руками по-прежнему сжимала сумку, словно это был грудной ребенок, которого она хочет защитить.

Он ударил ее еще раз, на этот раз в нос. Она упала на спину, поджав под себя ноги. Не раздалось ни единого звука. Из нее обильно текла кровь, и, казалось, она без сознания, однако, несмотря на это, мужчина взял с дорожки горсть песка и сыпанул ей в глаза. В тот момент, когда он вырвал у нее сумку, ее голова упала набок, нижняя челюсть отвисла и у женщины началась рвота.

Кошелек, портмоне для мелочи, наручные часы. Он выбрал ее не зря.

Грабитель вышел из парка. Словно она держала грудного ребенка, подумал он. Каким прекрасным, порядочным и чистым это могло быть. Чертова баба.

Через четверть часа он уже был дома. Была половина десятого вечера, девятое июня, пятница. Через двадцать минут начался дождь.

VI

Дождь шел всю ночь, но в субботу утром снова появилось солнце и лишь время от времени пряталось за пушистыми белыми облачками, которые медленно плыли по ясному голубому небу. Было десятое июня, начинались время летних отпусков, и уже в пятницу вечером из города выезжали длинные вереницы автомобилей, направляющиеся в загородные домики, купальни и кемпинги. В городе, однако, оставалось еще много людей, и они в эти субботу и воскресенье, когда поначалу погода казалась очень неустойчивой, должны будут примириться с суррогатом природы, который предлагают городские парки и плавательные бассейны.

Была четверть десятого, и у кассы Ванадисского плавательного бассейна уже стояла очередь. Со Свеавеген к холму, где находился бассейн, валили толпы стокгольмцев, жаждущих солнца и стремящихся к воде.

Фрсйгатан переходили на красный свет две довольно дряхлые мужские фигуры. На одном из мужчин были джинсы и свитер, на другом — черные брюки и коричневый пиджачок, подозрительно вздувшийся на левой стороне груди. Они шли медленно и покрасневшими глазами щурились на солнце. Мужчина с объемистым предметом в нагрудном кармане споткнулся и едва не врезался в велосипедиста, моложавого джентльмена лет шестидесяти, в светло-сером спортивном костюме, с мокрыми плавками на багажнике. Велосипедист зашатался, и ему пришлось в конце концов остановиться и поставить ногу на землю.

— Дурак! — крикнул он и снова нажал на педали.

— Лысый старикашка! — сказал мужчина в пиджачке. — Спесивый интеллигентишка. Он ведь мог меня переехать. Мог сбить меня, и я бы, не дай Бог, раскокал бутылку.

Он с оскорбленным видом остановился на тротуаре и при одной лишь мысли о том, как близок он был к ужасной катастрофе, вздрогнул и полез в нагрудный карман.

— Думаешь, он заплатил бы нам за эту бутылку? — продолжил он. — Куда там, ни за что. Наверняка лопает ветчину в роскошной вилле, а в подвале у него штабеля шампанского, но заплатить за одну несчастную бутылку, которую он раскокал бедному человеку, ну уж нет, такому мерзавцу это даже и в голову не придет. Капиталистическая свинья!

— Так он ведь не разбил бутылку, — спокойно возразил другой.

Этот, другой, собутыльник был намного моложе. Он взял своего негодующего приятеля за руку и осторожно направил его в сторону парка. Они медленно подошли к подножию холма, однако не направились к плавательному бассейну, как все остальные, а прошли мимо входа и свернули на узкую дорожку, ведущую от кирхи Святого Стефана на вершину холма. Они с трудом, пыхтя, карабкались по крутому склону, и приблизительно на полпути младший сказал:

— Иногда в траве за водонапорной башней я нахожу деньги. Наверное, иногда там кто-то играет в покер по вечерам. Может, нам удастся насобирать еще на одну бутылку до того, как закроются магазины…

Была суббота, а государственные магазины, торгующие спиртным, закрываются в субботу в час дня.

— Ага, еще чего. Вчера шел дождь.

— Ага, — вздохнул младший.

Дорожка вела вдоль ограды бассейна, и с другой стороны толпились раздетые люди. Одни загорели дочерна, другие казались настоящими неграми, но большинство было цвета сыра после долгой зимы, во время которой они не провели даже одной-единственной недели на Канарских островах.

— Эй, погоди, — сказал младший. — Давай поглядим на девиц.

Старший продолжил идти дальше и бросил через плечо:

— На фиг они тебе сдались. Идем, у меня жажда, как у верблюда.

Они потащились дальше — к водонапорной башне в самом высоком месте парка, а когда обошли это мрачное строение, то с облегчением вздохнули, увидев, что пространство за башней принадлежит им и только им. Старший опустился на траву, вытащил бутылку из кармана и начал отвинчивать пробку. Младший прошел немного дальше к склону и красному забору перед ними. Он сказал:

— Эй, Йоке, давай лучше сядем здесь. На тот случай, если кто-нибудь придет.

Йоке засопел, с трудом встал и с бутылкой в руке потащился за младшим; тот уже тем временем спускался но склону.

— Здесь классно, — сказал он, — возле этих кустов…

Внезапно он замолчал и наклонился.

— Боже мой! — хрипло прошептал он.

Йоке заглянул ему через плечо, увидел девочку на земле, отвернулся и начал блевать.

Она лежала под кустом, ветки наполовину закрывали нижнюю часть тела, а вытянутые ноги лежали на мокром песке. Лицо посиневшее, повернуто в сторону, рот открыт. Согнутую правую руку она закинула за голову, а левую руку вытянула вдоль туловища и повернула ладонью вверх.

Не очень длинные светлые волосы закрывали ей лицо. Она была босиком, в юбочке и хлопчатобумажной блузочке в поперечную полоску, которая выбилась из юбочки, так что был виден животик.

Ей было лет девять.

И не оставалось ни малейших сомнений в том, что она мертва.

Без пяти минут десять Йоке и его приятель вошли в управление полиции девятого округа на Сурбрунгатан. Несвязно и испуганно они выдавливали из себя то, что видели в Ванадислундене, а дежурный, старший полицейский ассистент Гранлунд, терпеливо слушал. Спустя десять минут Гранлунд с четырьмя полицейскими уже был на месте.

Не более двенадцати часов назад двое из четырех полицейских были недалеко отсюда, в месте, где произошел очередной грабеж из серии нераскрытых преступлений. Поскольку между нападением и тем моментом, когда об этом заявили в полицию, прошел почти целый час, все исходили из того, что грабитель давно успел укрыться в безопасном месте. Как следствие, не произвели подробный осмотр окрестностей и теперь не могли с уверенностью сказать, лежал ли уже там в это время трупик ребенка или нет.

Все пятеро полицейских констатировали, что девочка мертва и, очевидно, — насколько они как неспециалисты сумели определить — она умерла в результате удушения; следовательно, вероятнее всего, девочка была убита. Больше ничего в этот момент они сказать не могли.

Теперь они ждали людей из криминальной полиции и экспертов, и их главная забота состояла в том, чтобы отгонять любопытных и зевак.

Гранлунд осмотрел место преступления и подумал, что криминалистам будет нелегко. После того, как труп оказался здесь, шел долгий и сильный дождь. Но зато он догадывался, кто эта девочка, и оттого, что знает это, не испытывал ни малейшей радости.

Дело в том, что вчера вечером в одиннадцать часов в управление полиции обратилась испуганная мать и потребовала, чтобы полиция нашла ее дочь. Девочке восемь с половиной лет. Около семи она ушла на улицу играть, и с тех пор ее никто не видел. Из девятого округа немедленно сообщили в криминальную полицию, и все патрули получили подробное описание девочки. Полиция проверила отделения скорой помощи во всех больницах города.

К сожалению, описание совпадало даже чересчур.

Насколько Гранлунд знал, пропавшую девочку никто не нашел. Кроме того, она жила на Свеавеген недалеко от Ванадислундена. Так что никаких сомнений не было.

Он думал о родителях девочки, представлял себе, как они сидят дома и тревожно ждут, и тихонько молил Бога, чтобы тем, кому придется сообщить им правду, был не он.

Когда наконец приехали люди из криминальной полиции, Гранлунду казалось, что он уже целую вечность стоит на солнцепеке возле мертвого детского тельца.

Как только эксперты начали работать, он ушел. Вернулся в управление девятого округа. Мертвая девочка по-прежнему была у него перед глазами.

VII

Когда Колльберг и Рённ приехали на место преступления в Ванадислундене, все пространство вокруг водонапорной башни уже было наглухо перекрыто. Фотограф закончил работу, а врач как раз проводил первый беглый осмотр трупа.

Земля была все еще влажной, единственные видимые следы возле трупа были свежими и, очевидно, принадлежали тем мужчинам, которые его обнаружили. Деревянные башмачки девочки валялись на склоне неподалеку, возле красного деревянного забора.

Когда врач закончил осмотр, Колльберг подошел к нему и сказал:

— Ну?

— Задушена, — ответил врач. — Нельзя исключить и другую форму насилия. Он пожал плечами.

— Когда?

— Очевидно, вчера вечером. Надо выяснить, когда она ела последний раз и что…

— Да, я знаю. Как ты думаешь, это произошло здесь?

— Не вижу ничего, что бы этому противоречило, — ответил врач.

— Да, — кивнул Колльберг. — Черт возьми, тогда, должно быть, лило как из ведра.

— Гм, — произнес врач и пошел к своему автомобилю.

Колльберг оставался там еще около получаса, а потом поехал на патрульной машине девятого округа в управление на Сурбрунгатан.

Комиссар сидел за письменным столом и изучал какое-то дело, когда к нему вошел Колльберг. Он поздоровался, отложил бумаги в сторону и показал на стул. Колльберг сел и сказал:

— Мерзкое дело.

— Да, — сказал комиссар. — Нашли что-нибудь?

— Насколько мне известно, пока ничего. Все смыл этот дождь.

— Когда, по-твоему, это произошло? Вчера вечером там было ограбление. Я как раз читал рапорт о нем.

Ну, этого я не знаю, — сказал Колльберг. — Очевидно, время смерти мы установим, когда сможем ее увезти.

— Думаешь, это мог сделать один и тот же человек? Может, девочка случайно что-то увидела или нечто в таком роде?

— Если она изнасилована, то это вряд ли сделал тот же самый человек. Грабитель, да еще к тому же сексуальный маньяк-убийца, это уже чересчур для одного человека, — неуверенно сказал Колльберг.

— Изнасилована? Это тебе сказал врач?

— Он не исключил такой возможности.

Колльберг вздохнул и потер подбородок.

— Те парни, которые везли меня сюда, сказали, что вы знаете, кто она, — пробормотал он.

— Да, — подтвердил комиссар, — похоже на то. Минуту назад здесь был Гранлунд, он опознал ее по фотографии, которую нам вчера принесла сюда ее мать.

Комиссар открыл папку и протянул Колльбергу любительский снимок. На фотографии стояла девочка, которая теперь лежала мертвая в Ванадислундене, она прислонилась к дереву и смеялась, щурясь на солнышко. Колльберг кивнул и возвратил снимок.

— Ее родители знают, что…

— Нет, — сказал комиссар.

Он вырвал из блокнота на столе верхний лист и протянул его Колльбергу.

— Фру Карин Карлсон, Свеавеген, 83, — вслух прочел Колльберг.

— Ее звали Ева, — сказал комиссар. — Лучше всего, если туда кто-нибудь… если ты туда зайдешь. Прямо сейчас. До того, как они узнают это из других источников, что было бы еще хуже.

— И без того уже достаточно плохо, — вздохнул Колльберг.

Комиссар серьезно посмотрел на него, но ничего не сказал.

— Вообще-то я думал, что это твой округ, — сказал Колльберг, но тут же встал и добавил: — Ну, хорошо, хорошо, я уже иду. Кто-то ведь должен это сделать.

В дверях он обернулся и сказал:

— Меня вовсе не удивляет, что у нас в полиции не хватает людей. Надо быть чокнутым, чтобы решить поступить на службу в полицию.

Автомобиль он оставил возле кирхи Святого Стефана, поэтому решил пойти пешком на Свеавеген. Кроме того, ему все-таки нужно было время, чтобы собраться с силами, прежде чем встретиться с ее родителями.

Светило солнце, и после ночного дождя не осталось никаких следов. Колльбергу стало нехорошо при мысли о, мягко говоря, удручающем задании, которое ему предстояло выполнить. Ему не впервые приходилось выполнять подобную миссию, но когда дело касалось ребенка, он страдал еще больше чем всегда. Если бы здесь был Мартин, думал он, у Мартина такие вещи получаются намного лучше, чем у меня. Однако потом он вспомнил, как подавленно выглядит Мартин в ситуациях такого рода, и подумал: что ж, это для каждого одинаково тяжело.

Дом, в котором жила девочка, стоял чуть наискосок от Ванадислундена в квартале между Сурбрунгатан и Фрейгатан. Лифт не работал, и ему пришлось подниматься на пятый этаж пешком. Прежде чем позвонить, он минуту постоял, чтобы отдышаться.

Женщина открыла почти мгновенно. На ней было коричневое хлопчатобумажное платье-халат и босоножки. Светлые волосы растрепаны и взъерошены, словно она непрерывно теребила их руками. Когда она увидела Колльберга, на ее лице замелькали разочарование, надежда и страх.

Колльберг предъявил ей служебное удостоверение, и женщина посмотрела на него полным отчаяния вопросительным взглядом.

— Вы позволите войти?

Женщина придержала дверь и отступила в сторону.

— Вы не нашли ее? — спросила она.

Колльберг не ответил и прошел в квартиру. Квартира, очевидно, была двухкомнатная. В одной комнате стояла кровать, книжный шкаф, телевизор, комод и два кресла у низкого столика из темного дерева. Кровать была застелена. Очевидно, ночью на ней никто не спал. На синем покрывале лежал открытый чемодан, а возле него — приготовленные стопки аккуратно сложенного белья и одежды. На крышке чемодана висело несколько свежевыглаженных платьиц. Дверь в другую комнату была открыта, и он заметил там темный книжный шкаф с книгами и игрушками. На книжном шкафу восседал белый медвежонок.

— Может быть, мы присядем? — предложил Колльберг и сел в кресло.

Женщина осталась стоять и спросила:

— Что случилось? Вы нашли ее?

Колльберг увидел ужас в ее глазах и попытался вести себя абсолютно спокойно.

— Да, — сказал он. — Фру Карлсон, пожалуйста, сядьте. Где ваш муж?

Она села в кресло напротив Колльберга и ответила:

— У меня нет мужа. Мы в разводе. Где Ева? Что случилось?

— Фру Карлсон, — произнес Колльберг, — мне ужасно жаль, что я должен вам это сказать, но ваша дочь мертва.

Женщина пристально смотрела на него.

— Нет, — почти беззвучно сказала она. — Нет.

Колльберг встал и подошел к ней.

— У вас есть кто-нибудь, кто смог бы здесь побыть с вами… может, родители?

Женщина покачала головой.

— Это неправда, — сказала она.

Колльберг положил руку ей на плечо.

— Мне ужасно жаль, фру Карлсон, — пробормотал он.

— Но как это могло произойти, — сказала она, — ведь мы собирались ехать в деревню…

— Этого мы еще не знаем точно, — сказал Колльберг. — Мы предполагаем, что… что она, наверное, кого-то встретила.

— Ее кто-то убил? Ее убили?

Колльберг кивнул.

Женщина закрыла глаза и сидела совершенно неподвижно. Потом она открыла глаза и покачала головой.

— Это не Ева, — сказала она. — Это не Ева. Вы… вы не ошибаетесь?

— Нет, — ответил Колльберг, — мне очень неприятно, но, к сожалению, нет, фру Карлсон. Не мог бы я кому-нибудь позвонить, чтобы он сюда пришел? Вашим родителям или кому-нибудь другому?

— Нет, только не им. Мне никто здесь не нужен.

— В таком случае, может быть, вашему бывшему мужу?

— Он живет в Мальмё, по крайней мере, я так думаю.

Она была мертвенно бледна и смотрела ничего не выражающим взглядом. Колльберг знал, что она еще не полностью поняла, что, собственно, произошло, что внутри у нее вырос защитный барьер, который теперь не позволяет правде проникнуть туда. Он уже наблюдал такую реакцию раньше и знал, что как только ее покинут силы и она перестанет оказывать сопротивление, у нее начнется истерика.

— Фру Карлсон, как зовут вашего врача? — спросил Колльберг.

— Доктор Стрём. В среду мы были у него. У Евы несколько дней болел живот, а мы собирались ехать в деревню, и я подумала, что будет лучше…

Она осеклась и посмотрела на открытую дверь в соседнюю комнату.

— Вообще-то Ева никогда не болеет, — сказала она. — Это у нее тоже быстро прошло. Доктор сказал, что это, наверное, была какая-то инфекция. Кишечное воспаление.

Она минуту сидела молча и потом сказала таким тихим голосом, что Колльберг не разобрал почти ни одного слова:

— Но теперь ей уже снова хорошо.

Колльберг смотрел на нее, и ему казалось, что он ведет себя как самый последний болван. Он не знал, что должен делать или говорить. Она по-прежнему сидела неподвижно и смотрела на открытую дверь в детскую. Он лихорадочно пытался сообразить, что бы можно было сказать, но тут женщина встала, высоким звонким голосом выкрикнула имя девочки и побежала в другую комнату. Колльберг пошел за ней.

Комната была светлая и приятно обставленная. В углу был красный деревянный ящик, полный игрушек, а в ногах узкой кроватки стояла старомодная игрушечная комнатка для кукол. На письменном столе была куча учебников и тетрадей.

Женщина сидела на спинке кроватки, поставив локти на колени и закрыв руками лицо. Она раскачивалась взад-вперед, и Колльберг не слышал, плачет она или нет.

Он несколько секунд внимательно смотрел на нее, потом пошел в прихожую, где еще раньше заметил телефон. Возле телефона лежал список с домашними номерами, и в нем он быстро нашел номер доктора Стрёма.

Колльберг объяснил ему, что случилось, и доктор обещал приехать в течение пяти минут.

Колльберг вернулся к женщине, сидящей в той же позе. Она по-прежнему молчала. Колльберг сел рядом с ней и принялся ждать. Сначала он не знал, нужно ли прикоснуться к ней, но потом осторожно обнял ее за плечи. Казалось, она совершенно не замечает его присутствия.

Так они тихо сидели, пока не позвонил врач и не нарушил эту тишину.

VIII

На обратном пути в Ванадислунден Колльберг страшно потел, но не из-за быстрой ходьбы, влажной жары или его склонности к полноте. По крайней мере, не только поэтому.

Как и большинство тех, кому предстояло заниматься этим делом, он почувствовал себя уставшим сразу же после начала расследования. Он думал о том, какое это отвратительное преступление, и о людях, ставших жертвами его слепой бессмысленности. Он уже сталкивался с такими вещами, хотя не смог бы вот так с ходу сказать, сколько раз, и точно знал, как неприятно это может быть. И как тяжело.

Он размышлял также о том, как в обществе растет преступность, и думал, что ведь это общество, несмотря ни на что, создает он сам и другие люди, которые в нем живут и вносят свою долю в его зарождение. Он думал о том, как быстро выросла полиция за последний год, и с технической стороны, и количественно, и тем не менее, создается впечатление, что преступник по-прежнему имеет преимущество. Он думал о новых методах расследования и электронно-вычислительных машинах, благодаря которым человека, совершившего именно это преступление, они, возможно, задержат в течение нескольких часов, но он думал также и о том, какое маленькое утешение доставят эти фантастические технические достижения, например, женщине, от которой он только что ушел. Или ему. Или тем серьезным мужчинам, которые сейчас собрались вокруг мертвого тела в кустах между красным деревянным забором и вершиной холма.

Он видел труп лишь несколько мгновений и причем издалека, а во второй раз уже взглянуть не захотел, если можно было этого избежать. Однако он знал, что все напрасно. Образ ребенка в красной юбочке и блузочке в поперечную полоску врезался ему в подсознание и должен был остаться там навсегда, вместе со всеми другими образами, от которых он уже никогда не сможет избавиться. Он думал о деревянных башмачках на склоне неподалеку и о своем собственном, еще не родившемся, ребенке. Он думал о том, как будет выглядеть этот ребенок через девять лет, а также об ужасе и отвращении, которые вызывает такое преступление, и о том, как будут выглядеть первые страницы вечерних газет.

Все пространство вокруг мрачной, похожей на дот, водонапорной башни было перекрыто, включая крутой склон до самого подножья холма и лестницы на Ингемаргатан. Он прошел мимо автомобиля, остановился у ограды и посмотрел на пустую детскую площадку с песочницей, качелями и каруселью.

Он знал, что подобное уже происходило раньше и произойдет снова, и осознание этого давило на него, как невыносимо тяжелый груз. После того, как произошел последний случай, им дали электронно-вычислительные машины, а также больше людей и автомобилей. С тех пор как произошел последний случай, в парках улучшили освещение и убрали множество кустов. Когда произойдет следующий случай, у них будет еще больше автомобилей и электронно-вычислительных машин, а в парках останется еще меньше кустов. Все эти мысли мелькали в голове Колльберга, когда он вытирал лоб платком, который вполне можно было выжимать.

Журналисты и фотографы уже были на месте, но, к счастью, за это время сюда не проникло слишком много зевак. Журналисты и фотографы, как ни удивительно, с годами стали лучше, по меньшей мере, хоть это полиция должна считать благом. Зеваки никогда не станут лучше.

Несмотря на довольно большое количество людей в перекрытом пространстве, вокруг водонапорной башни парила странная тишина. Издалека доносились радостные выкрики и детский смех, очевидно, из плавательного бассейна или с детской площадки возле Свеавеген.

Колльберг остался стоять у ограждения. Он ничего не говорил, и к нему тоже никто не обращался.

Он знал, что в государственной комиссии по расследованию убийств и в отделе по расследованию преступлений, связанных с насилием, объявили тревогу, что расследование дела быстро стабилизируется, что на месте преступления работают эксперты-криминалисты, что к делу подключили полицию нравов, что будет организован центр по контактам с общественностью, что идут приготовления для того, чтобы обследовать один дом за другим, что объявлена тревога всем радиопатрулям и что никому не дадут передышки, в том числе и ему.

И все же, несмотря на это, он позволил себе на минутку остановиться и поразмышлять. Сейчас лето. Люди купаются. По городу бродят туристы со схемой города в руках. А в кустах между вершиной холма и красным деревянным забором лежит мертвый ребенок. Это было отвратительно. Но хуже всего было то, что это могло быть еще хуже.

На холм от кирхи Святого Стефана, рыча мотором, поднимался еще один автомобиль, наверное, уже девятый или десятый. Он выехал на вершину холма и остановился. Колльберг даже не повернул головы, но он видел, как из автомобиля выходит Гюнвальд Ларссон и приближается к нему.

— Что-нибудь выяснили?

— Не знаю.

— Чертов дождь. Лило всю ночь. Вероятно, это… — сказал Гюнвальд Ларссон и на этот раз оборвал сам себя. Через минуту он продолжил: — Если тут обнаружат какие-нибудь следы, то они, вероятно, окажутся моими. Вчера вечером я был здесь. Сразу после десяти.

— Гм.

— Из-за этого ограбления. Он напал на женщину не далее чем в пятидесяти шагах отсюда.

— Я слышал.

— Она только что закрыла свою фруктовую лавку и шла домой. Несла с собой всю выручку.

— Гм.

— Всю выручку. У людей с головой не в порядке, — сказал Гюнвальд Ларссон.

Он снова ненадолго замолчал. Потом кивнул головой в направлении вершины холма, красного деревянного забора и кустов и сказал:

— Тогда она там уже должна была лежать.

— Вероятно.

— Когда мы приехали, снова шел дождь. А патрульные в штатском из девятого округа были здесь за сорок пять минут до этого. Они тоже ничего не видели. А ведь тогда она уже должна была лежать здесь.

— Они искали грабителя, — сказал Колльберг.

— Да. А когда он орудовал здесь, они уже были в Лиль-Янскогене у Совиного источника. Это было после девяти.

— А как дела у той женщины?

— Машина скорой помощи отвезла ее прямиком в больницу. Шок, фрактура челюсти, выбито четыре зуба, сломан нос. Единственное, что она видела, было то, что это мужчина и что у него на лице красный платок. Потрясающее описание.

Гюнвальд Ларссон снова минутку помолчал и потом сказал:

— Если бы у меня были собаки…

— И что же?

— На прошлой неделе к нам зашел твой знаменитый коллега Мартин Бек и посоветовал, чтобы я пустил туда собак. Возможно, собака нашла бы…

Он снова кивнул в направлении вершины холма, словно не хотел говорить вслух то, о чем думал.

Колльберг недолюбливал Гюнвальда Ларссона, но сейчас понимал его.

— Гм, это возможно, — сказал он.

Гюнвальд Ларссон нерешительным голосом спросил:

— Это секс?

— Похоже на то.

— В таком случае, вряд ли это с тем будет иметь что-то общее.

— Вероятно.

Из-за веревочного ограждения к ним вышел Рённ, и Гюнвальд Ларссон мгновенно спросил:

— Это секс?

— Да, — ответил Рённ. — Похоже на то. Наверняка.

— В таком случае, вряд ли это с тем будет иметь что-то общее.

— С чем?

— С ограблением.

— Что-нибудь обнаружили? — спросил Колльберг.

— Почти ничего, — сказал Рённ. — Все следы смыл дождь. Она вся промокла.

— Тьфу, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Тьфу, это отвратительно. Два сумасшедших и словно сорвались с цепи на одном и том же месте. Причем один хуже другого.

Он быстро повернулся и пошел к автомобилю. Последнее, что они услышали от него, было:

— Черт возьми, ну и работенка.

Рённ несколько секунд смотрел ему вслед и потом тихо сказал:

— Может, ты подойдешь к нам туда на минутку?

Колльберг тяжело вздохнул и перешагнул через веревочное ограждение.





Мартин Бек вернулся в Стокгольм только в субботу к вечеру, за день до того, как должен был снова приступить к работе. Ольберг проводил его на вокзал.

В Халсберге у него была пересадка, и он купили там вечерние газеты. Засунул их в карман пиджака и вытащил только тогда, когда удобно сидел в гётеборгском экспрессе.

Он посмотрел на первую страницу и вздрогнул. Кошмар начался.

Для него на несколько часов позже, чем для всех остальных. Но только и всего.

IX

Есть минуты и ситуации, которых человек любой ценой хочет избежать, однако ему все же это не удается. Очевидно, полицейские попадают в такие ситуации чаще чем остальные люди и, вне всякого сомнения, с некоторыми полицейскими это происходит чаще чем с другими их коллегами.

Такой ситуацией являлся допрос женщины по имени Карин Карлсон, спустя менее двадцати четырех часов после того, как она узнала, что ее восьмилетнюю дочь задушил убийца-извращенец. Одинокую женщину, которая, несмотря на уколы и таблетки, совершенно не успела прийти в себя после потрясения и которая свою абсолютную апатию проявляла в том, что по-прежнему ходила в том же коричневом хлопчатобумажном платье-халате и тех же босоножках, которые были на ней, когда за сутки перед тем к ней в дверь позвонил толстый полицейский, которого она никогда раньше не видела и уже, наверное, никогда не увидит.

Этот человек — криминальный комиссар государственной комиссии по расследованию убийств, и он знает, что разговор нельзя отложить, и тем более он не может избежать этого разговора, потому что кроме этой единственной свидетельницы не существует ни единой зацепки, ни единой улики. Хотя протокол вскрытия еще не готов, но этот человек знает в общих чертах, что в нем будет написано.

Двадцать четыре часа назад Мартин Бек сидел на корме катера и вытаскивал сети, которые они с Ольбергом поставили рано утром. А теперь он стоял в кабинете управления полиции на Кунгсхольмсгатан, правым локтем опирался на металлический шкафчик и так скверно себя чувствовал, что ему даже не хотелось сесть.

Они договорились, что будет уместнее всего, если допрос проведет женщина, старший криминальный ассистент из отдела полиции нравов. Ей было лет сорок пять, звали ее Сильвия Гранберг, и для выполнения этой задачи она, в определенном смысле, очень хорошо подходила. Сидя напротив женщины в коричневом платье, она выглядела так же безучастно и невозмутимо, как и магнитофон, который она только что включила.

Когда она выключила магнитофон спустя сорок пять минут, в ней не было заметно никаких видимых изменений, а ее голос за все это время ни разу не дрогнул. Мартину Беку представилась возможность убедиться в этом еще раз, когда через несколько минут он с Колльбергом и несколькими другими сотрудниками прослушивал ленту.

ГРАНБЕРГ: Фру Карлсон, я знаю, что для вас это очень тяжело, но к сожалению, мы вынуждены задать вам несколько вопросов.

СВИДЕТЕЛЬНИЦА: Да.

Г.: Вас зовут Карин Элизабет Карлсон.

С.: Да.

Г.: Когда вы родились?

С.: Седьмо… девять…

Г.: Пожалуйста, поворачивайте голову к микрофону, когда говорите. Хорошо?

С.: Седьмого апреля одна тысяча девятьсот тридцать седьмого года.

Г.: Гражданское состояние?

С.: Что… я…

Г.: Я имею в виду, вы незамужняя, замужем или в разводе.

С.: Я в разводе.

Г.: Как давно вы развелись?

С.: Шесть лет… почти семь.

Г.: Как зовут вашего бывшего мужа?

С.: Сигвард Эрик Бертил Карлсон.

Г.: Где он живет?

С.: В Мальмё… то есть я хочу сказать, он туда приписан… по крайней мере, я так думаю.

Г.: Думаете? Вы точно не знаете?

МАРТИН БЕК: Он моряк, плавает. Пока что нам не удалось его найти.

Г.: Ваш бывший муж платил алименты на свою дочь?

М. Б.: Естественно, но оказалось, что уже несколько лет он ничего не платил.

С.: Он не очень любил Еву.

Г.: Вашу дочь звали Ева Карлсон. Еще одного имени у нее не было?

С.: Нет.

Г.: Она родилась пятого февраля одна тысяча девятьсот пятьдесят девятого года?

С.: Да.

Г.: Пожалуйста, попытайтесь рассказать нам как можно точнее, что произошло в пятницу вечером.

С.: Что произошло… ничего не произошло. Ева… пошла на улицу.

Г.: В котором часу?

С.: Было чуть позже семи. Она смотрела телевизор, а потом мы ужинали…

Г.: В котором часу вы ужинали?

С.: В шесть. Мы всегда ели в шесть часов, когда я приходила домой. Я работаю на фабрике, где изготовляют абажуры… и захожу за Евой в группу продленного дня, когда иду домой. Она сама ходит туда после школы… а по дороге домой мы вместе делаем покупки.

Г.: Что она ела за ужином?

С.: Котлеты… можно, я выпью немного воды?

Г.: Конечно, пожалуйста.

С.: Спасибо. Котлеты и картофельное пюре. А потом мы ели мороженое.

Г.: А что она пила?

С.: Молоко.

Г.: Что вы делали потом?

С.: Мы немножко смотрели телевизор… показывали детскую программу.

Г.: И приблизительно в семь часов или в начале восьмого она вышла на улицу?

С.: Да, дождь тогда уже прекратился. По телевизору были новости. А новости ее не очень интересуют.

Г.: Она пошла на улицу одна?

С.: Да. Понимаете, ведь было совсем светло и именно в этот день начались каникулы. Я разрешила ей оставаться на улице и играть до восьми часов. Вы считаете, что это… что это с моей стороны было легкомысленно?

Г.: Нет, что вы… вовсе нет. И после этого вы, значит, ее уже не видели?

С.: Нет… только при… нет, я не могу…

Г.: При опознании? Об этом вы можете не говорить. Когда вы начали беспокоиться?

С.: Не знаю. Я постоянно волновалась. Я всегда волновалась, когда ее не было дома. Ведь у меня есть только она…

Г.: Когда вы пошли ее искать?

С.: Около половины девятого. Она иногда забывает о времени. Может остаться у какой-нибудь подружки и забывает посмотреть на часы. Сами знаете… дети играют…

Г.: Конечно, еще бы мне это не знать. Когда вы начали ее искать?

С.: Приблизительно без четверти девять. Я знала, что у нее есть две подружки такого же возраста, как и она, и она с ними часто играет. Я позвонила родителям одной из них, но там никто не подходил к телефону.

М. Б.: Семья уехала. Они отправились на субботу и воскресенье в летний домик.

С.: Я этого не знала. Думаю, Ева тоже этого не знала.

Г.: Что вы делали потом?

С.: У родителей другой девочки нет телефона, и я туда сходила.

Г.: В котором часу это было?

С.: Наверняка я пришла туда уже после девяти, потому что входная дверь была заперта, и мне удалось попасть в дом только через несколько минут. Мне пришлось подождать, пока кто-нибудь не выйдет или не войдет. Ева была у них сразу после семи часов, но родители не пустили ее подружку на улицу. Ее отец сказал, что, по его мнению, уже слишком поздно, чтобы маленькие девочки играли на улице.

(Пауза.)

С.: Боже мой, если бы я знала… но ведь было светло и везде много людей. Если бы я знала…

Г.: А оттуда ваша дочь ушла сразу же?

С.: Да, она якобы сказала, что хочет пойти на детскую площадку.

Г.: О какой именно площадке она говорила, как по-вашему?

С.: Той, что в Ванадислундене, со стороны Свеавеген. Она всегда ходила только туда.

Г.: Может, она имела в виду другую детскую площадку, наверху, у водонапорной башни?

С.: Думаю, что нет. Она никогда туда не ходила. По крайней мере, не одна.

Г.: Как вы думаете, она могла пойти к каким-нибудь другим друзьям или подружкам?

С.: Насколько мне известно, нет. Она всегда играла только с этими двумя.

Г.: Что вы делали после того, как не нашли ее у подружки?