Пол Андерсон

Память

ТОРРЕК

Золотистый свет пробежал по склону Кеттлбек-Фелл, коснулся дрожащих струй, поднимавшихся от долины Бранна и, крутясь, устремился к голубовато-серебристому небу, полному мерцающих облаков. Над холодной, белой, сердито рокочущей рекой густым слоем лежал сизый туман, и вода снова и снова вбирала его в себя.

Руки Вильена в бешеном темпе плясали над контрольными приборами. Как только река осталась позади, он снова поднял машину вверх, и теперь они летели над верхней кромкой леса.

— Теперь мы уже близко, названный брат, — сказал Вильен. — Тебе лучше приготовиться.

Торрек кивнул, встал со своего кресла и принялся пробираться вдоль узкого фюзеляжа. Он ощущал, как легкое, тканое, пропитанное маслом покрытие, туго натянутое на каркас, вздрагивает от его прикосновений, и слышал, как оно гудит в такт шуму огромных крыльев.

Достигнув маленькой стеклянной дверцы, он взглянул через узкое отверстие на дикую бесплодную землю со снежными полосками, раскиданными там и тут. Он проверил свое снаряжение: веревка, сложенная кольцами и прикрепленная к распорке, три ножа в ножнах у пояса, сетка, повязанная на голове так, чтобы длинные желтые волосы не мешали ему. Одет он был лишь в набедренную повязку, ибо для успеха задуманного его вес не должен быть слишком большим.



Он был высоким и гибким молодым человеком, резкие черты лица делали его совсем непохожим на людей красивого народа Думетдина. И имя, которое ему здесь дали, Торрек, означало не просто «чужой» — в нем таился намек на какую-то долю чудовищности, ибо он единственный из всех, кто жил под Кольцами, не мог хотя бы приблизительно назвать своих родителей. Тем не менее на лице его были вытатуированы эмблемы Клана и Вигвама.

— Там гнездо! — пот струился по лбу Вильена, особенно подчеркивая изображенный на нем голубой символ, знак Моря Медвежьего Жилья, в котором он обрел скрепленное клятвой братство с Торреком. Руки его чуть заметно шевельнулись, и глайдер задрожал.

Они поднялись еще выше, пока не заскользили вдоль уродливой черной горы, прозванной Шапкой Человека Скара. На открытом всем ветрам утесе росло гигантское дерево, ветви которого, густо переплетаясь, за несколько столетий образовали неприступную крепость. Вот уже много веков краки традиционно гнездились здесь.

Некоторые Старшие, жившие далеко в Диупе, считали убийство краки грязным делом, потому что она, ее матери и бабушки так давно жили там, время от времени делая набеги на лежащие внизу долины. Если крака больше не будет садиться на Шапку Человека Скара, беда постигнет фиорд Фенга, а в небе образуется пустота.

Люди же, чьи дома стояли гораздо ближе к этим неприступным высотам и чьи маленькие дети находились в постоянной опасности, думали иначе.

Темное бесстрастное лицо Вильена внезапно осветилось подобием улыбки:

— Она приходит сюда, брат!

— Хорошо, — пробормотал Торрек.

— Да поможет тебе Она-дьявол и госпожа Луны…

— Теперь держи машину крепче, — поспешно прервал Торрек.

Тот, кто его не знал, мог бы обидеться на подобную резкость даже в те мгновения, когда смерть могла вот-вот настичь их, но в Диупе это было в порядке вещей. Разве можно ожидать легкости в обращении, веселья, даже вежливости от того, чья жизнь была так чудовищно исковеркана? Его мозг, думали там, должен все еще быть испещрен шрамами освобожденной пять лет назад памяти.

Поэтому Вильен только кивнул. Но когда Торрек оставил глайдер, и Вильен повел его назад, к рыбному городу — ибо он не мог парить в этом месте, доме угрожающих ветров, — он запел Долгую Прощальную Песню для тех, кто отправился на битву и может не вернуться домой.



Торрек закрепил веревку и заскользил по ней. Один из ножей он зажал в зубах.

Несколько долгих призрачных минут он раскачивался, подобно языку колокола, более чем в миле над фиордом. В его ушах оглушительно ревел ветер, пронзающий синие сумерки. Эти бешеные порывы заставили Торрека устремиться вниз.

Призывный клич краки, казалось, пронзил его. Рассекая воздух, она поднялась с гнезда, ослепленная желанием убивать, ибо в это время года в гнезде были малыши, а эта штука с негнущимися крыльями осмелилась летать над ними! Она едва не кинулась на глайдер — ее мать разбила один такой человеческую жизнь тому назад, но потом, как и рассчитывал Торрек, крака увидела его, качающегося, как на крючке, и, развернувшись, полетела прямо к нему.

У человека предельно напряглись мускулы, а каждый нерв звенел, как натянутая струна. Он вдруг обрел способность слышать движение мельчайших частиц воздуха, глаза сделались нечеловечески зоркими, время замедлилось до такой степени, что летящая крака показалась ему распростертой в воздухе, и он мог сосчитать полоски на ее бурой коже после каждого взмаха гигантских крыльев. Но ему не было страшно. Пяти открытых ему лет той жизни, что охватила память, оказалось недостаточно, чтобы он обрел привычку, называемую страхом.

Потом крака напала.

Она была немного меньше его, если не принимать в расчет тридцатифутовый размах кожистых крыльев и длинный хвост. Но четыре ее ноги оканчивались выступами, которые, как известно, могут расплющить человека одним ударом, а под клювом росли саблевидные зубы. И если человек висит в воздухе, держась одной рукой за веревку, ему непросто победить искушение спрыгнуть и попытаться убежать.

В последнее мгновение Торрек подтянулся и собрался в клубок. Когда крылья загрохотали прямо перед ним, он начал действовать. Обхватив ногами худой живот краки, а левой рукой — шею, правой рукой он всадил кинжал ей в горло.

Она закричала.

Несколько секунд крака билась, трепыхалась и извивалась в воздухе, пытаясь вырваться. Нож выпал из руки Торрека и, сверкая, полетел вниз. Торрек вцепился в краку обеими руками и собрал все оставшиеся у него силы, чтобы удержаться.

Вскоре его вес стал слишком большим для нее, и ветер понес их на безжизненный склон. Ее крылья, молотящие по воздуху, несколько замедлили это падение, превратив его в долгое скольжение… Тем временем Торрек выхватил другой нож и безостановочно полосовал им ее тело.

Он не испытывал ни малейшей жалости к этому великолепному животному: слишком много маленьких человеческих костей было разбросано на Шапке Человека Скара. В какой-то миг он успел подумать, что она храбра.

И еще было мгновение, когда с невероятной высоты можно было посмотреть на затянутые дымкой леса и зеленые глубины Бранн-Дейл, через Смоки-Фоллз, на узкие поля, возделанные человеком между скалами и фиордом до города Диупы.

Более того, его взору открылось пространство от фиорда Фенга до Холстока и дельты Великой Реки, низкой плодородной равнины, готовой к жатве. Он мог видеть узкую оконечность залива и его ответвления, лежащие к северу между каменными уступами. Там, где Руст пенился наступающим приливом, лежали острова, называемые Веселыми Людьми. Торрек мог даже разглядеть мрачные стены Несса, форта на Большой Улии, который следил за тем, не высаживаются ли снова на Думетдин пираты в дьявольских шлемах, прибывшие из Илленеса.



Крака слабела, кровь ее сверкала в голубом сумрачном воздухе, крылья били беспорядочно, и падение убыстрялось. Стиснув зубы, Торрек подумал, что она отомстит ему, придавив своим телом и размазав его по уступам Скары.

По ее телу пробежала судорога, и крака заставила себя устремиться к востоку, а струи воздуха, поднимавшиеся с теплой вспаханной почвы, подхватили ее и понесли, так что в конце концов она упала в фиорд.

Торрек соскользнул с нее раньше, чем она ударилась. Он резко погрузился в зеленые глубины, дыхание его замерло, в ушах зазвенело, а коралловые пики проложили глубокие царапины на спине. Когда он наконец с трудом выбрался на поверхность, легкие его, казалось, готовы были разорваться. Прошло немало времени, прежде чем он смог нормально дышать.

Крака плавала неподалеку, поддерживаемая своими огромными крыльями, — мертвая. Ранние огни Диупы мерцали на расстоянии, которое совсем не казалось далеким.

— Что ж, старушка, — выдохнул Торрек, — с твоей стороны это была любезность. Теперь побудь здесь и будь настолько хорошей, чтобы не дать олленборам найти тебя и обглодать твои кости — ты мне еще пригодишься!

Он поплыл к городу, сначала едва шевеля руками, но потом в нем вдруг вспыхнула новая сила, которая, он знал, была сверхъестественной. Временами, оставаясь один на один со своей усеченной душой, Торрек задумывался, действительно он человек, или… кто?

От пирса отделились каноэ. Горожане издалека следили за местом, куда он упал. Узкие силуэты замаячили над бормочущими волнами, сотни весел в унисон забили по воде, разноцветные бумажные фонарики, прикрепленные к мачтам, горели, как ищущие глаза.

— Охойохоа! — Раковина зазвенела после крика, и медные гонги ответили ей четким ритмом. — Охойохоа! Пусть море поможет тебе. О возлюбленный мой! Пусть море продлит твою жизнь, охойохоа!

— Я здесь! — отбросив всякие церемонии, крикнул Торрек.

Ближайшая лодка изменила направление. Мускулистые руки вытащили его из воды, и вскоре раковины, гонги и голоса славили его победу.

К тому времени, как флот вернулся назад, везя убитую краку и Торрека на капитанском мостике, жители Диупы столпились у причалов.

В масках и плащах из перьев, потрясая погремушками и оружием — ломами, топорами, военными кирками — молодые люди Моря Медвежьего Жилья танцем выражали радость, которую он им подарил. В вышитых алых и голубых одеяниях, сосредоточенные, ждали под сверкающими фонарями члены принявшего его Клана Старших. Дети и девушки, стоявшие возле длинных, невысоких, легких домов из разукрашенной промасленной бумаги и резных деревянных панелей, с остроконечными, крытыми гонтом крышами, бросали ему цветы.

Даже бедные фермеры, мастеровые, рыбаки, все украшение которых состояло из берестяных набедренных повязок и перьев в волосах, поднимали свои трезубцы и славили его, когда он проходил мимо.



Высоко над горами разошлись тонкие вечерние облака. Солнце было внизу, хотя здесь, в теплых широтах Мира, Названного Маанрек, не должно было потемнеть еще несколько часов. Но высоко наверху, на бесконечном ясном голубом небе плавали две почти полные луны. На юге возвышалась огромная радужная арка Колец, священного моста.

Ничего необычного не было в том, что облака долгого теплого дня — сорок часов, пока солнце путешествовало над островами, — рассеиваются по мере того, как к ночи становится холодно. Однако Торрек, чья кожа еще ощущала ледяной поцелуй фиорда, подумал, что вселюбящий Римфар простер над ним руку, чтобы отдернуть завесу с небес как раз в то время, когда он вышел на берег к своему народу.

Его народ. В эту минуту он впервые ощутил, как что-то оттаяло в нем. Эти гибкие темнокожие высокоскулые люди сделали его своим, когда нашли его, безмолвного и беспомощного, в поле. Они учили его с той же терпеливой добротой, которую выказывали по отношению к своим детям, прощали ему ошибки и незнание, неизбежные для того, кто не прошел с ними свой путь от самого рождения.

А он в благодарность за все плавал на их каноэ, ловил рыбу, охотился, обрабатывал поля, дрался на их стороне, когда разбойники из Илленеса силой взяли Руст и вошли в Думетдин.

И народ возвел его в ранг, соответствующий его растущим возможностям, так что теперь он стал Пилотом. И все же он оставался бездомным. Он не сроднился с ними по-настоящему… до сегодня.

— Выпей, — произнес Старший Йенза, подавая ему древнюю серебряную чашу Совета.

Торрек опустился на колено и выпил нежное пряное вино.

— Пусть имя твое будет записано в списке Гарпунеров, — сказал Скрайб Гламм, — и когда в следующий раз Флот отправится за морскими змеями, дадут тебе хорошее копье, чтобы ты мог показать свое искусство.

Торрек поклонился:

— Я недостоин этой чести, Преподобный Дядя.

Однако он прекрасно знал, что заслуживает того, чтобы находиться среди избранных, и рассчитывал заслужить эту честь, если останется в живых. И теперь…

Торрек выпрямился и перевел взгляд на молодых женщин, ждавших, как положено, у кромки света, который отбрасывали фонари.

Сонна увидела его и склонила голову так низко, что пряди длинных черных волос скрыли от него ее маленькое личико. Краска медленно залила ее щеки.

— Преподобный Дядя, — с поклоном обратился Торрек к седому человеку из Клана Корат, который смотрел на него умными глазами, — ранг Гарпунера позволяет ведь говорить по-дружески с ребенком Капитана. Или это не так?

— Это так, — согласился Баэлг.

— Могу я тогда получить благословение, чтобы пойти в горы с вашей дочерью Сонной?

— Если она желает этого, то такова и моя воля, — ответил Баэлг. Улыбка заставила дрогнуть его короткую бородку. — А я думаю, она желает. Но сначала тебе надо отдохнуть.

— Я отдохну в горах, Преподобный Дядя.

— Поистине могучий человек! — изумился Баэлг, в то время как молодые люди ответили на эти слова восхищенными улыбками. — Идите же тогда, и если потом вы склонитесь к браку, я не стану вам мешать.

Торрек молча поклонился Старшим, Скрайбу, Советникам Диупы и наместнику Короля Думетдина. Сонна направилась следом, стараясь идти с ним в ногу. Через несколько минут они уже были за пределами города, на дороге, которая бежала вдоль полей, уходя в горы.

— Я мог бы остаться на празднество, Сонна, если ты хочешь, — робко предложил он. — Может быть, я слишком поторопился?

— Мне так не показалось, — ответила она с невыразимой нежностью. — Я так долго ждала этой ночи.

Дорога превратилась в узкую извилистую тропу, которая шла вверх между огромными, несущими прохладу ветвями, под шелестящими листьями. Воздух был насыщен запахом сырой зелени и полон шума водопадов. Здесь можно было найти множество пещер, и молодые мужчина и женщина могли провести в уютном убежище на ложе из цветов, всю долгую ночь Мира, Названного Маанрек, есть дикие фрукты и орехи.

Когда тропа, которая темнела во все сгущающемся пурпурном полумраке, вывела их из леса, Торрек и Сонна увидели, как поднялась и отправилась в свое путешествие по небу Внутренняя Луна. Теперь среди нескольких мягко светившихся звезд показались еще четыре Внешних Луны, и вместе с дрожащими лентами Колец они перекинули мосты света через фиорд Фенга и лежащий за ним океан.

Вдали, едва различимые отсюда, распылились кружевной завесой белые брызги у Веселых Людей — там прошло одно из тех судов, что охраняли Думетдин и давали морякам знак возвращаться.

Сонна вздохнула и взяла его за руку.

— Подожди немного, — тихо попросила она. — Я раньше не знала, что это так прекрасно.

Странное и неприятное чувство завладело Торреком. Он стоял неподвижно, прислушиваясь к этому горькому чувству, пока не понял, что оно означает: негодование и зависть по отношению к тем, кто уже шел по этой тропе рядом с ней.

Но это чувство — безумие, извращение, в недоумении сказал он себе. Смотреть на женщину, на незамужнюю девушку, которая еще не отдала себя определенному мужчине, как на собственность; сердиться на нее за то, что она вела себя, как свободный человек, все равно что сердиться на кого-нибудь за то, что он по своему разумению пользуется своими же инструментами!

Он отсек от себя это нездоровое чувство и отбросил его, но привкус его остался и отозвался в нем печальными сомнениями: «Кто же я?»

— В тебе сейчас скорбь, Торрек, — прошептала Сонна.

— Ерунда, — ответил он.

«Почему я такой?»

— Нет… я чувствую это. Твоя рука стала вдруг, как дерево, — ее пальцы легко коснулись его, пробежали по золотым волосам, также отличавшим его от темноволосых мужчин Думетдина. — Нехорошо, что сейчас в тебе есть скорбь.

— Давай выберем пещеру, — предложил он голосом, гулким, как эхо скалистых рифов.

— Нет, подожди, Торрек, — она пристально вглядывалась в его залитое лунным светом лицо своими продолговатыми глазами. — Я не хочу проводить здесь ночь рядом с гневом и печалью… только не с тобой.

У него закружилась голова. Несмотря на слова Баэлга, казалось невероятным, чтобы Сонна когда-нибудь…

— Когда-нибудь обвенчалась с человеком без имени, — пробормотал он, сам того не сознавая.

Она улыбнулась победной улыбкой, но не ответила на главный вопрос:

— Не без имени. Ты полностью принят, Торрек. И знаешь это. А после твоей сегодняшней победы…

— Этого недостаточно, — сказал он со вновь вернувшимся отчаянием. — Я всегда буду человеком без корней, Торреком, найденным в полях пять лет назад, без речи, Клана, воспоминаний. Судя по тому, что я знаю, я мог бы быть и ребенком горных троллей!

— Или ребенком Римф, — пожала плечами Сонна, — или черных Флиттеров, как их называют в горных племенах. Что с того? Ты — это ты, и только.

Он был потрясен. Мысль о том, что человек может существовать как личность, зависящая только от себя, не быть частью Клана, Вигвама или Нации и не нуждаться в этом, была невероятной. Сонна, должно быть, лесная ведьма, если осмеливается произносить такое вслух!

Но потом, как будто что-то перевернулось у него в голове и выстроилось в нужном порядке, он понял, что эта мысль верна. Торрека не просто отпустила снедавшая его тоска (он всегда будет жаждать этой кровной связи с Кланом, в которой ему было отказано), главное, его положение одиночки больше не казалось чудовищным. Да, он был иным, да, даже в некотором смысле убогим, но это было вполне естественно.

Еще несколько медленных мгновений он стоял, размышляя, почему беззаботные слова Сонны, смысл которых оставался неясным до конца даже для нее самой, так глубоко задели его. Как будто она разбудила воспоминание о…

— Ну хватит! — воскликнул он и громко рассмеялся. — Ночь не настолько длинна, чтобы мы могли так неразумно расходовать ее, стоя здесь.

— Конечно, — застенчиво шепнула Сонна. Рука ее спряталась в его ладони.

Откуда-то сверху донеслось слабое жужжание. Сначала Торрек лишь удивился. Но затем, когда звук стал громче, словно кто-то рассекал воздух мечом, волосы зашевелились на его голове.

Торрек не был вооружен, если не считать оставшегося у него после битвы с кракой ножа. Мгновенно тот оказался в руке. Торрек прижал Сонну к скале, загородил ее своим телом и стал вглядываться в небо. От лунного света кружилась голова.

Что-то черное пересекло Кольца и скользнуло вниз, словно по невидимой веревке, один конец которой находился возле них. Все произошло слишком быстро, чтобы можно было успеть подумать, слишком неожиданно, чтобы успеть метнуться к деревьям. Торрек даже еще не осознал, каких размеров был предмет — он оказался вдвое длиннее самой длинной лодки, — как тот остановился на уступе, завис там и пронзил его.

Этого нельзя было объяснить словами — его держали, его прижимала к скале сила, источника которой он не видел. Когда он напрягся и попытался освободиться от этой хватки, отбросили назад с такой яростью, что Сонна едва не задохнулась.

— Торрек, — прошептала она, судорожно цепляясь за него. — Торрек, ты не знаешь…

Он не знал. В памяти его не сохранилось воспоминаний об этом узком, непроницаемо-черном, похожем по форме на рыбу предмете… и все же он не напоминал Торреку ни кошмарные видения, ни кровожадную призрачную краку. Каким-то образом он принимал его существование, как мог бы принять существование нового опасного животного.

— Это не глайдер, — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Крыльев нет. Но он выкован или отлит… металл.

— Флиттеры, — голос ее дрогнул.

Он думал об этом, стоя у скалы, как приколотый к ней, прислушиваясь к собственному сердцебиению. Флиттеры были сказкой, слухами, болтовней варваров внутренних земель. Кто-то видел, что-то случилось, странные летающие и удивительно одетые люди…

В задней части — это корабль? — открылась круглая дверца. За ней оказалась еще одна, такая же, которая тоже открылась. Словно длинный язык, высунулся металлический трап.

Торрек не мог заглянуть внутрь, но свет, бивший оттуда, был дьявольски ярким и так ослепил его, что те, кто спускался по трапу, казались всего лишь тенями. Тени приблизились и остановились, внимательно глядя на него, и тогда он смог разглядеть их лучше. Это были крупные люди, чем-то похожие на него самого. Но они были облачены в какое-то странное одеяние, закрывавшее их тела от шеи до обуви, а на головах у них были массивные круглые шлемы.

Сонна вскрикнула.

Люди заговорили друг с другом. Это был язык, совершенно незнакомый Торреку, но в интонации не было особых эмоций. Похоже, эти люди говорили о чем-то обыденном.

Наконец Торрек понял, что они пришли к какому-то решению — оно, видимо, касалось скорее Сонны, нежели его — и начали действовать. Мотки веревок превратились в невидимую сеть, которая опутала его так, что он стал напоминать пойманного зверька.



Один из людей махнул рукой, подавая знак. Торрек упал, потому что сила, державшая его, исчезла. Сонна рванулась вперед, пытаясь бежать. Человек усмехнулся, легко настиг ее и схватил за руку. С криком она упала на колени, и ее быстро связали.

— Что они делают? — тревожно воскликнула она. — Торрек, любимый, что им нужно?

— Не знаю, — ответил тот.

Он медленно приходил в себя. К нему постепенно возвращалась способность наблюдать и размышлять.

— О дорогой мой… — плакала Сонна.

Слова ее болью отдавались в сердце Торрека. Он бормотал в ответ ничего не значащие утешения, думая о том, как нужны были сейчас его ножи против этих ухмыляющихся бандитов в уродливой одежде. Он думал и о том, как замечательно выглядели бы их головы на курительном домике Диупы.

Сонна извивалась и пыталась кусаться, когда ее подняли и понесли внутрь корабля. Она не добилась ничего и только получила несколько ударов. Торрек берег силы, изучая металлический предмет, в который его внесли.

Привязанный к стулу, он видел небо и Уступы через… о, не окно, не телескоп — изобразитель? Он сосредоточился на этом, не замечая странной мебели, что окружала его. Даже когда корабль бесшумно устремился в небо, и высокие пики исчезли из виду, а смелые выпады Сонны сменились криком страха, Торрек продолжал наблюдать.

Но когда звезды ускорили свой бег и закружились вокруг них сотнями, когда огромная чаша мира превратилась в окольцованный щит, мерцающий сквозь тьму, и Сонна закрыла глаза и не хотела больше смотреть… он вдруг почувствовал, что приближается к дому.

Он почти знал, что их ждет материнский корабль, который примет эту лодку.

Были это заключения диупайского философа, или же он просто помнил, что Мир, Называемый Маанрек, был лишь одним из бесчисленного множества других? Он вздрогнул от призрачной мысли, от пугающего… воспоминания? — о том, как жестоки и чужды могут быть эти миры.

Торрек извивался в узкой клетке, в которую его поместили. Одной рукой он пытался нащупать нож, а когда вспомнил, что его нет, стиснул зубы с такой силой, как будто смыкал их на горле врага.

Сонна схватила его за руку:

— Нет.

Он возвращался к человечности, как пробудившийся от долгого сна. И когда он взглянул на Сонну, в его взгляде уже не было прежней кровожадности.

— Что? — неуверенно спросил он.

— Бесполезно бороться с ними, — сказала она. — Бесполезно, пока мы не узнаем больше.

Он кивнул так неуклюже, будто у него были сломаны шейные позвонки. Потом он обнял ее и посмотрел на людей, открывающих дверь.

Младший поднял оружие. По крайней мере, Торрек подумал, что это оружие, похожее по форме на ударный пистолет, но удерживаемое всего лишь несколькими пальцами. Человек, или тролль, или кто он там был, казался более здоровым, чем его спутники: его обветренная кожа выглядела вполне нормально, не отливала мертвенной бледностью, как кожа остальных, и двигался он с большей уверенностью. Он был почти такого же роста, как Торрек, с такими же коротко подстриженными желтыми волосами, но нос его походил на клюв, а губы были жесткими и твердыми.

Он заговорил с сильным акцентом на языке наэзевис, обычном торговом языке Островов. Торрек сам не особенно в нем преуспел, потому что хотя такая богатая нация, как Думетдин, естественно, привлекала внимание торговцев, но вдоль фиорда Фенга проживало достаточно много племен, услугами которых можно было воспользоваться.

— Лучше тебе не нападать на меня. Пистолет — это оружие стреляет — может заставить тебя сразу уснуть. Просыпаться после такого сна больно.

Торрек сплюнул на пол.

— Ты меня понимаешь или нет?

— Да, — ответил Торрек. — Я тебя понимаю. Местоимение, которое он выбрал, было обидным, но незнакомец, казалось, ничего не заметил.

— Хорошо. Я — Коан Смит. Этот человек рядом со мной — известный Фрейн Хорлам.

Другой был маленьким и старым, с седыми волосами и подслеповатыми водянистыми глазами. Как и Коан Смит, он был одет в простой зеленоватый комбинезон, но в отличие от молодого человека не имел на нем знаков отличий.

— Как ты называешь себя? — спросил Смит.

— Я — Торрек, Гарпунер Диупы, принятый Кланом Буа, полноправного названного брата Моря Медвежьего Жилья, подчиняющегося Королю Думетдина.

Это было еще одним оскорблением: любой, кто знал наэзевис, должен быть достаточно знаком с символикой Островов, чтобы узнать все о рангах Торрека из его татуировок. И снова это не произвело впечатления.

Смит, ничуть не обидевшись, слегка усмехнулся и что-то сказал Фрейну Хорламу, и тот кивнул с удивительной легкостью. Потом, снова обернувшись к пленникам, Смит осторожно продолжил:

— Благодарю тебя. Я хочу, чтобы ты понял, Торрек, мы — твои друзья. Собственно, мы — твой народ, и мы собираемся вернуть тебе память.

Как будто откуда-то издалека Торрек услышал приглушенный вскрик Сонны. Сам он лишь слегка удивился. Осознание нарастало в нем с тех пор, как небесная лодка появилась из темноты и прижала его к скале. Частично оно возникло оттого, что он походил на этих людей. Но главное — он просто знал это. И знание было холодным и отравляющим.

— Ну, и что ты скажешь дальше? — коротко спросил он.

— Если ты пойдешь с нами, мы отведем тебя в такое место, где можно будет объяснить все это подробнее.

— Я сделаю это, но женщина пойдет со мной.

— Нет, ей лучше остаться. Беспокойства хватит и без нее, и так будет достаточно трудно все тебе объяснить.

— Пусть будет так, дорогой, — пробормотала Сонна. Она казалась усталой и упавшей духом. Слишком много ей довелось увидеть и пережить за слишком короткое время.

Торрек заметил, как нечеловеческая невозмутимость Коана Смита, невозмутимость существа из металла, исчезла, когда глаза его устремились на девушку, и едва удержался, чтобы не схватить его особым приемом и не сломать ему позвоночник.

Он подавил свой гнев и ощутил холодную усталость, столь чуждую теплоте думетдинского народа, что он вздрогнул. Она как будто ставила на нем клеймо принадлежности к этой вот дьявольской расе. Ему стало грустно.

— Идемте, — сказал он.

Следуя по пустому ярко освещенному коридору со Смитом, державшим наготове свое оружие, он обернулся и бросил прощальный взгляд на Сонну: маленькая фигурка у зарешеченной двери, совсем одна в клетке.

Его привели не в ту комнату, откуда можно было смотреть на вызывающе яркие звезды и на холодный окольцованный щит, который был его домом. Они вошли в большое помещение, наполненное вспышками, миганием, дрожью, гудением работающих сложных приборов.

— Сядь, Торрек, — пригласил его Смит.

Диупанин отшатнулся от кресла, ибо это было уродливое сооружение из проволоки, непонятных приспособлений и оков.

— Лучше на пол, но не сюда, — ответил он.

— Ты должен сесть в кресло, — сказал ему Смит, поднимая оружие, — и позволить прикрепить себя к нему. А сделаешь ли ты это добровольно или мне придется усыпить тебя этой штукой — это уж выбирай сам.

Торрек бросил на него взгляд, полный ярости. Смит стоял далеко и слишком хорошо подготовился к возможному нападению, и Торрек стал ругаться. Пока Хорлам прилаживал стальные оковы, которые охватили кисти рук Торрека, его талию и лодыжки, прикрепив их к креслу, губы его непрестанно шевелились, насылая на Коана Смита девять дьяволов.

Хорлам опустил на голову Торрека проволочный каркас и еще что-то, совсем непонятное, и принялся налаживать все это. Смит придвинул для себя стул, убрал пистолет в кобуру и скрестил ноги.

— Итак, — заговорил он, — для этого понадобится некоторое время — чтобы ввести в действие цепь, я имею в виду, — и пока я могу рассказать тебе то, что ты захочешь знать, — он усмехнулся. — Трудно решить, с чего лучше начать. Некоторые нации людей поняли, что мир кругл, как шар, и вращается вокруг солнца, и что звезды — это другие солнца. Я знаю, твоя страна…

— Я слышал подобные сказки, — проворчал Торрек.

До сих пор воображение ученых людей Диупы не казалось ему достойным доверия. Но сейчас он понял, — и ему не нужно было никаких доказательств для этого, даже таких, как существование корабля, — что Смит говорит правду. Но откуда эта уверенность?

— Тогда хорошо, — кивнул Смит. — Расстояние между солнцами огромно, больше, чем это может осознать человек. И солнц этих больше, чем когда-либо удавалось сосчитать. Тем не менее человек научился преодолевать подобные расстояния на таких, как этот, кораблях, побеждать пространство, время, жару, холод, невесомость, вакуум. Отправившись от одного из миров очень давно, они занесли семена своей цивилизации на тысячи других миров.

— Потом Империя разлетелась в щепки, и люди забыли, — продолжал Смит.

— На планетах, подобных твоей, очень удаленных от цивилизации прошлых столетий, малонаселенных во времена катастрофы, на таких планетах не осталось и следа воспоминаний об Империи и ее падении.



Торрек вздрогнул. И не столько от того, что эта сказка была слишком невероятной, сколько от ощущения, будто ему уже рассказывали ее в каком-то забытом сне.

Он медленно произнес:

— Есть легенды о тех, кто существовал до Римфара.

Смит снова кивнул:

— Конечно. Не все знания были потеряны. На некоторых мирах сохранился определенный вид цивилизации. Но развивалась она очень медленно, потрясаемая многочисленными катаклизмами. Империя еще не была воссоздана; многие планеты представляют собой самостоятельные государства. Большая часть Галактики еще не исследована… Но я отклонился от темы.

Ладно. Это — корабль-разведчик одного государства, твоего государства, которое находится на огромном расстоянии отсюда. Мы путешествовали в этой части пространства несколько лет, нанося его на карту, изучая… подготавливая, в некотором роде, почву. Пять лет назад мы открыли эту планету и использовали новый метод…

Ты — Корэл Ванен, офицер этого корабля. Твоя память — все твои воспоминания о прошлой жизни — были стерты. Мы оставили тебя на планете, чтобы тебя подобрал народ Островов, а теперь забираем назад.

Смит обернулся и повелительно махнул одному из людей в сером одеянии, который тихо ходил вдоль огромной машины, проверяя рубильники и диски. Он оставил Торрека наедине с его чувствами, пока отдавал приказ, а потом снова повернулся к нему, усмехаясь:

— Тебе не нравится это, не так ли, Корэл Ванен?

— Это ложь! — хрипло крикнул Торрек. — Как мог ты узнать, если…

— Хороший вопрос. Но, боюсь, он меня не собьет. Видишь ли, немного радиации… Сигнальное устройство, питающееся энергией тела, врастили в твою кость до того, как переместили вниз. Мы могли определить, где ты находишься, за много миль от тебя.

— Но это же глупо! — прогремел Торрек. — Я мог бы умереть! Те, к кому, как ты говоришь, вы меня послали, могли оказаться людоедами и съесть меня! Что бы вы тогда от этого выиграли?

— Ничего, — ответил Смит. — Но мы ничего бы и не потеряли, кроме одного члена команды.



В светлых глазах Смита появилось алчное выражение. Он говорил не потому, что это было необходимо, Торрек понимал это, а потому, что хотел увидеть смятение пленника.

Торрек окаменел. Трудно оставаться спокойным, когда сердце колотится с бешеной силой, а во рту такая сухость.

«Вот как, — мелькнуло где-то в отдаленной частице его мозга, — я боюсь! Так вот что это такое!»

Одетая в серое личность появилась с серым цилиндром размером с человеческую ладонь и подала его Смиту так, словно цилиндр был очень тяжелым.

Смит улыбнулся Торреку:

— Здесь прячется призрак Корэла Ванена.

Торрек стиснул зубы. Он ведь не просил!

— Он снова оживет в своем собственном теле, — сказал Смит. — Но сначала, конечно, нужно изъять Торрека.

Торрек завопил:

— Нет!

— Да, — с легкостью бросил Смит.

Он передал цилиндр Хорламу, и тот приладил его к машине рядом с другим.

— Пробегись по своим воспоминаниям в последний раз, Торрек. Вскоре они превратятся лишь в записи на катушке.

Торрек сопротивлялся, пока силы не покинули его, но все было напрасно. Если это только возможно, молил он, если б только мог он познать чистую смерть!

Слабость и темнота окутали его, и вдруг словно что-то взорвалось внутри головы, и ему показалось, будто мозг раскалывается на части. Он успел заметить, как Смит вплотную придвинулся к нему. Последнее, что осознал Торрек Гарпунер, было удовольствие на лице Смита.

КОРЭЛ ВАНЕН

Он взвесил на руке цилиндр и пробормотал:

— Пять лет…

— О, он может содержать несколько столетий, ценных для изучения, мальчик мой, — сказал доктор Фрейн Хорлам. — Когда для хранения информации используются индивидуальные молекулы…

Ванен перевел взгляд с цилиндра на старого психолога. Он не знал точно, как себя вести. С одной стороны, старик не принадлежал к цивилизации Кадра и потому не заслуживал особого уважения со стороны лейтенанта Астрослужбы. С другой стороны, Хорлам возглавлял основные научные исследования, а в исследовательской экспедиции подобная работа выполнялась лишь в военных целях.

Подумав, Ванен ответил с безличной, ни к чему не обязывающей вежливостью:

— Мне совершенно неизвестна эта теория. Пока мы беседуем на общие темы и не касаемся конкретных вопросов, вы, может быть, будете настолько любезны, что немного просветите меня.

Хорлам поднял седую голову:

— В общих чертах, если не возражаете. — Он откинулся на спинку стула и взял сигару. — Курите?

— Нет! — Ванен взял себя в руки. — Насколько вам известно, я — человек Академии и категорически против пороков.

— Почему? — Хорлам бросил этот вопрос так небрежно, между двумя затяжками, что Ванен, не думая, ответил:

— Потому что служить Гегемонии и Кадру гораздо эффективнее… — он прервал себя. — Вы меня провоцируете!

— Если вам угодно так думать.

— Над этим не смеются. Не заставляйте меня докладывать о вашем поведении.

— Жизнь на корабле изменяется вдали от дома, — сказал Хорлам без видимой связи с предыдущим. — Прошли семь лет с тех пор, как мы улетели. Никто из находящихся на борту не знает, где мы находимся, а тем, кто остался дома, не известно, куда мы летим. Звезды настолько изменили положение, что старые имперские астрономические данные стали бесполезными, а космос так велик, и звезд так много… Если мы не вернемся, понадобятся, возможно, сотни лет на то, чтобы другой корабль Гегемонии отправился в исследовательскую экспедицию по этому маршруту.

Тревожное замешательство Ванена все росло. Он хотел отчитаться сразу, как только проснулся в лазарете, но его заставили отдохнуть некоторое время, а потом направили в кабинет Хорлама для неофициального разговора, чтобы проверить его восстановленное «я» и подтвердить, что он вновь готов к службе. Но этот разговор оказался слишком уж неофициальным!



— Зачем вы все это говорите? — спросил Ванен тихим, нарочито бесстрастным голосом. — Это банальности, но ваш тон… некоторым образом сказанное вами граничит с отклонением.

— На основе чего я могу заработать себе нечто на шкале исправлений — от выговора до смерти, лоботомии и удаления памяти, так? — Хорлам улыбнулся сквозь сигарный дым. — Все равно, мальчик. Вы должны также знать, что на борту корабля нет тайной полиции, которой я был бы обязан отчитаться. Я говорю все это по одной простой причине: есть некоторые вещи, о которых я обязан вам рассказать. И хочу смягчить удар. Это ваше первое путешествие в Глубокий космос?

— Да.

— И вы находились на корабле только два года. Потом вашу память очистили и вас поместили на планету. Остальные члены команды обследовали эту часть Галактики еще пять лет. В таких условиях многое меняется: ослабляется дисциплина, люди отходят от идеализма. Вы сами это увидите, так что не удивляйтесь сверх меры. Кадру ведь известны подобные явления, он к ним привык.

Внезапно Ванен понял, что именно поэтому люди никогда не возвращаются из Глубокого космоса в родные миры Гегемонии. Уже после первого настоящего долгого путешествия их никогда уже не подпускают к Внутренним Звездам ближе, чем на расстояние годичного путешествия, и их домом становится огромная морская база. Это известно заранее и объясняется необходимостью карантина, и все соглашаются на такую жертву во имя служения Кадру.

Ему стало ясно, что болезнь, которую он непременно должен был перенести и против которой должны быть навсегда защищены люди Внутренних Звезд, отнюдь не физического свойства. И когда он осознал все это, ему стало легче.

— Отлично, — сказал он, улыбаясь, — я понимаю.

— Рад это слышать, — отозвался Хорлам. — Это намного все упрощает.

Ванен положил цилиндр на стол.

— Но мы обсуждали вот это, не так ли?

— А, да. Я объяснял основную идею, — Хорлам вздохнул и приступил к лекции. — Частицы памяти, включая и подсознательные, представляют собой синапсические пути, «пролегающие» в нервной системе, — если мне будет позволено прибегать к столь вольным выражениям. На личность постоянно влияют ее наследственность, физическое состояние (здоровье, диета и тому подобное), что и отражается этими синапсическими путями. Эти пути, ибо они — явление физическое, можно разложить, а следовательно, и записать.

Внутри этого цилиндра — сложное соединение протеина, чьи молекулы выборочно искажаются, чтобы записать снятые данные. Но это детали. То, что можно снять, можно также выборочно наложить в качестве колебаний, аннулировать, стереть, — назовите этот процесс как вам угодно — так что взрослый человек превратится в лишенную памяти безмозглую оболочку. Но подобное тело с поразительной скоростью вновь набирает знания; оно менее чем за год превращается в новую полноценную личность.

Если новые воспоминания, подобные тем, которые вы приобрели за последние пять лет, разложить и изъять, старые записи могут, так сказать, «снова заиграть» — вращенные в вашу нервную систему. И тогда лейтенант Корэл Ванен снова вернется к жизни.



Молодой человек нахмурился.

— Я все это знаю, — запротестовал он. — Вы объясняли мне это лично, когда я получил приказ… но, возможно, забыли, ведь для вас это было пять лет назад. Сейчас меня больше интересуют технические детали, например тип использованного сигнала.

— Я многого не могу сказать вам, — с сожалением отозвался Хорлам.

— Классификация? Простите, что я спрашиваю.

— Дело не в классификации. Нет, во-первых, вам придется изучать три новые науки, прежде чем все это станет вам понятным. Во-вторых, это древняя имперская технология, практически утраченная в течение Темных Веков. Примерно тридцать лет назад исследовательский корабль нашел обломки машины и множество записей на руинах одного из городов Балгута-4. Медленно и с огромным трудом исследовательская бригада, в которой работал и я, воссоздала психолазер, как мы его назвали, и кое-как научилась использовать его. И все равно мы еще бродим впотьмах.

— Эта вот запись… — Ванен кивнул на цилиндр, стоявший на столе, подобно какому-то первобытному божку, — вы, надеюсь, намерены ее изучить?

— Да, но как электронный феномен, а не как совокупность воспоминаний саму по себе. Таковой она станет лишь в том случае, если ее внедрить в живой мозг, и, я полагаю, таким мозгом может быть только ваш. Но с помощью нашей аппаратуры мы сможем сравнить данные с записью о вас как о Ванене, провести статистический анализ и тому подобное. Меня особенно интересует, насколько эти записи соответствуют изученным элементам личности.

Это был совершенно новый вид эксперимента, как вы понимаете. Никогда прежде ни один человек не обладал опытом двух совершенно различных культур. Теперь мы можем отделить действительно значимые факторы. Дайте мне несколько лет, чтобы с помощью компьютеров обработать все данные, и я, может быть, по-настоящему познаю человеческий мозг. Да, вы оказали науке неоценимую услугу.

— Надеюсь, я сослужил службу также и Гегемонии, — сказал Ванен.

— О, конечно. Подумайте только о том, чего мы сможем достичь. Сейчас с помощью психолазера мы можем только полностью стирать память инакомыслящих. Обучать их затем с самого начала — это слишком долго и дорого, лоботомия и низведение в ранг низкой цивилизации заставляют терять слишком много людей. Если б мы знали, как это делать, то могли бы вмешиваться в мыслительный процесс безмерно аккуратнее, не принося в жертву навыки и способности «пациентов». Собственно, не исключено, что можно создать и такие условия, при которых просто нельзя будет думать не так, как большинство.

Видение было таким великолепным, что Ванен вскочил на ноги и выпалил:

— Благодарю вас! Благодарю вас за то, что вы помогли мне выполнить мой долг!

Хорлам стряхнул пепел с кончика сигары и кивнул, медленно и как-то старомодно.

— С вами все в порядке, — сказал он сухо. — Вы можете приступать к отчету.



Коан Смит изменился за пять лет. Он уже не был тем несгибаемым и гордым юнцом Академии, навсегда оставившим Внутренние Звезды, чтобы посвятить жизнь служению им.

Ванен лишь очень медленно осознавал это в течение тех часов, когда они стояли рядом, наблюдая за Лодкой Номер Пять, как делали это много раз раньше. Смит по-прежнему был ловким, быстрым, аккуратным. Если лицо его потемнело, так это должно было лишь вызывать к нему уважение, так как показывало, сколько времени он провел под безжалостным солнцем и ветрами планеты. Сам Ванен, в конце концов, загорел еще больше и был к тому же разукрашен варварскими татуировками.

Но Смит не был абсолютно академическим. Стрелки на его брюках уже не напоминали лезвие ножа, а ботинки не слепили взора. Он держался совершенно прямо, но в его осанке не чувствовалось настоящего напряжения мускулов. Он ходил размеренным шагом, но в его движениях, казалось, был намек на развязность.

Когда их наконец сменили, Смит зевнул — совершенно не в духе Астрослужбы.

— Рад снова видеть вас, лейтенант, — сказал он.

— Благодарю вас, лейтенант, — официальным тоном ответил Ванен.

— Давайте выпьем по чашечке кофе. Я хочу с вами поговорить.

Их тяжелые шаги гулко отдавались в коридоре, когда они шли к гардеробной младших офицеров. Ванен поймал себя на том, что отмечает по пути завербованных людей. Их небрежность проявлялась ярче, чем у офицеров. Не то чтобы она очень бросалась в глаза, но она была. И когда они приветствовали его, он явно ощущал в этом привкус раболепства.

Должно быть, за последние пять лет на борту «Идущего» было отдано много приказов о наказаниях: камеры потения, нервопульсация и что-то еще худшее. Но это было необходимо… или не было?

Ванен вздохнул в замешательстве, ибо его с самого рождения готовили к службе, и разум тут же утешающе подсказал ему слова Иерархии: «Соединение, называемое „я“, призвано служить соединению, называемому „корабль“, который служит Флоту, служащему, в свою очередь, рукой могущественной Гегемонии и Кадра, что ведут нас к Новой Империи; другого закона быть не может».

Его растили и воспитывали для одной-единственной цели, как и всех, кто находился на уровне Кадра. Его истинное назначение — служить Внешнему Флоту. И это, конечно, верно и хорошо; но обучение было узконаправленным и не готовило ко внезапному соприкосновению с чем-нибудь необычным.

За два года, пока «Идущий» проходил не нанесенные на карту сотни парсеков, Ванен успел увидеть лишь немногое из того, что отличает Глубокий космос, совсем немногое. Потом пять лет ушли из его жизни, и вот он снова здесь, на корабле, который все это время вел незнакомую ему жизнь в своей бронированной оболочке…

Они вошли в маленькую гардеробную, где больше никого не было. Смит набрал код и, когда появился кофе, некоторое время сидел, грея руки о горячую чашку, словно ему стало вдруг холодно.

— Я, конечно, видел вас несколько часов назад, — сказал он. — Но вы этого не помните. Тогда вы были еще Торреком.

— Торреком? — Ванен вопросительно поднял брови.

— Вы сказали, что так вас зовут. О, вы были настоящим дикарем, доложу я вам! — Смит усмехнулся. — Прекрасная приманка. Надеюсь, вы не… эй!

Ванен едва успел взять себя в руки. Он непонимающе посмотрел на свои пальцы, все еще сжатые в кулаки, и ему показалось, что они как раз подходят для того, чтобы вцепиться в чужое горло.

— Что вы делаете? — выдохнул Смит.

— Не знаю, — Ванен тяжело опустился на стул, глядя прямо перед собой.

— Внезапное расстройство психики. Я хотел вас убить.

— Гм… — Смит быстро пришел в себя. Он, правда, отсел немного подальше, но лицо его вновь стало спокойным. Через мгновение он задумчиво произнес: — Какой-то внутренний раздражитель… да, думаю, это так. Неизбежный эффект пережитой вами трансформации. — Он пожал плечами. — Да почему бы нет? Это ведь был эксперимент. Вам бы лучше снова повидаться с Хорламом, хотя не думаю, чтобы это было так уж серьезно.

— Конечно, — Ванен встал.

— Да не сейчас, дурак вы эдакий! Расслабьтесь. Выпейте кофе. Я хочу обсудить с вами кое-что. Это важно для всего нашего дела.

Эти слова заставили Ванена снова опуститься на стул.

— Говорите, — сказал он. Хотя нервы его все еще не успокоились, он мог держать их под контролем.

— Надеюсь, доктора смогут стереть с вашего лица эту уродливую татуировку. Она всех беспокоит.

— Она не хуже боевых шрамов, — надменно ответил Ванен.

— О да, конечно. Но она означает нечто другое, такое, о чем никто из нас не хочет помнить, — Смит долго смотрел на свою чашку, прежде чем продолжить. — Вы помните, мы нашли только две населенные планеты, и обе — обычные обломки, совершенно для нас неинтересные, прежде чем пришли сюда, к Кольцам. Это название придумала команда: Кольцо. Важно и полезно иметь собственные названия.