Они двинулись дальше, к башне Чайки. Там, почти смыкаясь со стеной, стоял храм Лера, еще доримской постройки, с серыми колоннами того же камня, что и менгиры Древнего Народа. Король и королева поднялись на Чайку, постояли на ветру и, спустившись, пошли по северному прямому участку стены к Северным воротам. Долгая ходьба утомила Квинипилис: она то и дело останавливалась передохнуть, опираясь на посох и тяжело дыша. Грациллоний предложил ей руку.

— Может, мы прервем прогулку, и вы отдохнете?

Квинипилис улыбнулась.

— Приятно, когда о тебе заботится красивый молодой человек, тем более король. Но забот у меня теперь немного; я довольно времени провожу дома. Да и недалек час моего вечного упокоения. Вот тогда и отдохну.

— Вы многое повидали, королева, — начал Грациллоний, уважительно на нее поглядывая. — Многое передумали. Уделите мне частицу из кладезя вашей мудрости!

— Ха! Я всего-навсего старуха, да еще любящая пропустить кубок вина на ночь. Так что кладезь, как ты изволил выразиться, тебе придется поискать в другом месте. К тому же мудрость не дарят и не получают в подарок. Мудрость куется в горниле жизни, в огне, со слезами и кровью.

— Всю свою жизнь вы провели в Исе. Расскажите о нем. Я постараюсь быть хорошим правителем, но мне еще во многом нужно разобраться…

Квинипилис посмотрела на него долгим взглядом.

— Предзнаменования были туманными, когда мы призывали тебя, — проговорила она медленно. — Но, похоже, мы не ошиблись.

Лицо ее вдруг просветлело.

— Что ж, почему бы болтливой старушке и не посплетничать на свежем воздухе? — рассмеявшись, сказала она.

И Квинипилис стала рассказывать о своих мужьях-королях, предшественниках Грациллония.

Тем временем они подошли к Северным воротам. Отсюда открывался вид на богатые кварталы. Не всходя наверх, они миновали башни Сестры, и вскоре, после Водяной башни, Квинипилис показала ему на утопавший в зелени Дом Звезд, служивший исанцам обсерваторией. Наблюдению за звездами в Исе придавали большое значение. В миру здесь пользовались юлианским календарем, однако религиозные церемонии, обряды и празднества сверяли с Луной и Венерой, планетами Белисамы. Каждый род суффетов звался по одному из тринадцати лунных месяцев.

— Здесь собираются наши книжники, — сказала Квинипилис. — Философы, ученые, поэты, мистики, артисты. Сад Дома Звезд располагает к возвышенным беседам и размышлениям лучше, чем пьяная таверна. В Доме Звезд часто бывает Бодилис. Надеюсь, и ты возьмешь себе за правило появляться у Дома Звезд хоть изредка. Выправка у тебя солдатская, но, сдается мне, твоя голова заслуживает большего, нежели служить болванкой для шлема.

Беседуя (говорила, в основном, Квинипилис, а Грациллоний с интересом слушал), они дошли до башни Галла. Здесь спустились вниз, прошли по городу, и у дома королевы расстались. От обилия новых сведений у Грациллония слегка кружилась голова. Но на сердце у него было тепло: теперь в Исе у него есть верный друг. С этим он и вернулся во дворец, домой, к Дахилис.

IV

Итак, вот что рассказала Квинипилис о королях города Ис.

Редорикс.Редорикс был землевладельцем из-под Воргия. Варвары разорили его ферму, сожгли дом и убили жену. Не найдя ни сил, ни средств отстроиться заново и встать на ноги, он подался искать счастья на запад, пришел в Ис и одержал верх в Священном лесу. Царствование его длилось девять лет и осталось в народной памяти. Был он мужчиной видным собой, добродушным, честным и прямым. От одной из королев у него родилась девочка, которую нарекли Гладви: так в девичестве звали ее мать. Сам искусный наездник, Редорикс был одержим мыслью создать в Исе регулярную конницу. Поддержки среди старейшин города он не встретил; сами горожане обучались ратному делу и вольтижировке неохотно, и после его гибели дело заглохло. В правление Редорикса в край вторглись саксы, что явилось полной неожиданностью для всех, ибо тому не было предзнаменований — рейд не провидели галликены и не донесли о нем заморские осведомители на службе Иса. В народе говорили, что боги отвернулись от города, ибо многие жители встали на путь служения маммоне, а не богам. Саксы сожгли римскую пристань и окрестные селения. В бою с ними Редорикс погиб. Саксы осадили город, но взять его не смогли. Меткие лучники, кипящее масло и катапульты каждый раз расстраивали ряды штурмующих. В конце концов саксы отступились. Галликены призвали ураган, чтобы он потопил их галеры, однако никто никогда не узнал о судьбе дерзкого саксонского отряда. Торговля с Римом к тому времени давно шла на убыль, и пристань решили не восстанавливать.

Куллох. Если король лишается жизни не в Священном лесу, в таком случае трону необходим преемник, и как можно скорее. Король должен понимать в ратном деле и в случае войны возглавить ополчение Иса — гибель короля на поле брани не считается столь дурным предзнаменованием, как кончина от болезни либо в результате несчастного случая, — и это должен быть иностранец, чуждый распрям могущественных местных кланов. Делегация старейшин выехала в Редонум, и на невольничьем рынке был куплен раб, гладиатор. Куллоха перемена участи весьма обрадовала: всяко лучше быть королем, нежели сражаться на потеху толпе. Шесть лет он правил, с ловкостью и отвагой отстаивая свое право в Священном лесу и оставаясь в тени при решении государственных вопросов — он выбрал самую верную политику. При нем государством управляли суффеты. Двое из его дочерей стали высшими жрицами — Фенналис и Морваналис.

Вулфгар. Был изгнан из саксонского племени, как говорили, за предательское убийство сородича. Сам Вулфгар, впрочем, не признавал за собой вины, утверждая, что он убил в честном бою и по справедливости. Ему верили, ибо, несмотря на происхождение и тянувшийся за ним шлейф слухов, он оказался хорошим королем, храбрым и решительным в минуту опасности, мудрым и рассудительным на государственных советах. К подданным он относился с отеческой заботой. Венцом его стараний стало расширение флота, захиревшего было после мирного договора с Римом. Он был силен как бык и правил девятнадцать лет. Одна из королев в его правление умерла, и знак сошел на грудь юной Гладви. Вторым ее именем — божественным — стало имя Квинипилис. Они с Вулфгаром любили друг друга, и она родила ему трех дочерей; на одну из них сошел знак, и она стала Карилис. Впоследствии Знак сошел еще на троих дочерей Вулфгара от других королев: они стали Квистилис, Ланарвилис и Тамбилис. Больше ни на кого из его многочисленных дочерей знак не сходил. До восемнадцати лет они были весталками в храме Белисамы. В восемнадцать же получали свободу и вольны были распоряжаться собой, как пожелают. Некоторые выходили замуж, другие давали обет и становились младшими жрицами. Претендентов на трон Вулфгар убивал одного за другим. Вскоре слава о его непобедимости разнеслась далеко за пределы Иса, и много лет в Священный лес никто не приходил. Тем временем умерла еще одна королева, и знак сошел на его родную дочь, ставшую Тамбилис. Ужаснувшись, Вулфгар собирался отречься и бежать, однако в брачных покоях сила богини снизошла на него, и он взял Тамбилис, и она родила ему Бодилис. После этого он не хотел больше жить, и вскоре был убит на поляне в Священном лесу.

Гаэтулий. Это был солдат мавританского вспомогательного корпуса, расквартированного в Воргии, дезертир. Галликены скорбели о Вулфгаре, не питая при этом злого чувства к его низвержителю: стало быть, такова воля богов. Смерть старого короля и воцарение нового означали обновление природы, возрождение года и всех умерших. Характер у Гаэтулия был капризный; держался он замкнуто, вид имел всегда мрачный и суровый. Он легко раздражался по пустякам и, кроме того, был подвержен внезапным и тяжелым вспышкам ярости. Все его государственные начинания встречали у суффетов холодный прием и под любым предлогом игнорировались. Квинипилис так и не смогла полюбить его. От Гаэтулия она родила будущую Виндилис. Правление его длилось одиннадцать лет.

Лугайд. Лугайд был скотт из царского дома. Придворные интриги вынудили Лугайда бежать из родных краев и искать счастья на стороне. Вопреки закону Белисамы, Квинипилис отличала его как отмстителя за Вулфгара. В остальном он мало для нее значил. Лугайд дивно пел и играл на арфе. Однако его не любили. При дворе говорили вполголоса, что ночами, в одиночестве, он свершает тайные обряды. Лугайд был отцом Форсквилис. Мать умерла родами, и девочку вырастила и воспитала Квинипилис, ее бабушка. Лугайд правил всего четыре года.

Хоэль.Король Хоэль происходил из племени намнетов. В детстве, чтобы заплатить подать, семья продала его в рабство. Он убежал и долгое время скитался по свету, пока не пришел в Ис. Тут он почувствовал необъяснимый порыв, вызвал Короля и убил его.

Веселый и жизнерадостный, Хоэль быстро завоевал сердца подданных. Он был умен и умел оставаться лишь первым среди равных, более предлагая и советуя, нежели прибегая к своей законной власти. Гуляка и бражник, неутомимый любовник, Хоэль был к тому же бесстрашным воином. Он предпринял карательную экспедицию против скоттов и саксов; те помнят ее и по сю пору. При нем город расцвел, как никогда. Главными маршрутами караванов торговых судов стали края его родных намнетов и южные земли, Испания. Однако в процветании таился и зародыш погибели — так считала Квинипилис. Изобилие и чужеродные южные влияния вызвали упадок морали и подорвали патриотизм. Хоэля искренне оплакивали, и не в последнюю очередь его безутешные вдовы и дочери.

Колконор.Озисмий, фермер. По слухам, домогался жены соседа, надругался над ней; будучи застигнут, бежал и присоединился к лесным разбойникам-бакаудам. Среди них провел несколько лет, потом решил стать королем. Он был свиреп, коварен в бою и силен и мог удерживать королевство неизвестно сколько времени. Вскоре его возненавидели за то, что он убил доброго короля Хоэля, но еще больше — за бесстыдные привычки и за то, что ему нравилось унижать людей. В начале правления его много раз вызывали, но он всех убивал. Ни одна из галликен не родила от него, хотя он посещал их часто и брал всегда жадно и грубо. Только Малдунилис понесла, но родила недоношенного ребенка, а это зловещее знамение. При нем умерла Тамбилис, и знак сошел на юную Эштар, и она приняла имя Дахилис. Дахилис нравилась Колконору больше других, и он брал ее часто, но ему не удалось ни сломить ее дух, ни вызвать любовь к себе. Галликены не скрывали отвращения к нему, все, кроме Малдунилис, слишком ленивой для каких-либо чувств. С пропойцами и продажными девками Колконор прокутил немало из государственной казны. Его считали виновником смерти Тамбилис, и справедливо. Он терзал Тамбилис с особой изощренностью, и у нее не выдержало сердце. В городе говорили, что пора прибегнуть к яду или кинжалу. Это, однако, было бы святотатством и нарушением уговора с богами, и Лер мог послать большую волну и сокрушить морские ворота. Суффеты втайне склоняли смельчаков, и те ударяли в Щит Вызова, но Колконор всех убивал. В конце концов Девятеро решились. Знаки были смутными, но прямого запрета не давали, и Девятеро прокляли Колконора.

V

К ночи небо затянуло тучами. В темноте Сорен Картаги нащупал бронзовое кольцо и легко стукнул в дверь. Открыла ему Ланарвилис.

Галликены жили порознь, неподалеку друг от друга и от храма Белисамы. Дом умершей галликены переходил к преемнице, к той, на которую сходил знак. И каждая владелица оставляла свой след в жилище, и многие из этих следов сохранялись неприкосновенными в течение долгих лет. Ланарвилис и сама не знала, какая из королев, к примеру, распорядилась отлить вот это дверное кольцо в форме змеи, кусающей свой хвост.

Не красавица, с раздавшимися к сорока годам бедрами и иссохшей грудью (она родила и вскормила пятерых дочерей), сегодня вечером Ланарвилис как будто помолодела на десять лет. Ее длинное, мягкого ворса платье горчичного цвета с блестками перламутра, присборенное на талии, скрывало изъяны погрузневшей фигуры; притирания придали матовый блеск коже; волосы были заплетены в косы, собраны в узел и скреплены массивным золотым гребнем. Глаза ее, такие же ярко-синие, как сапфиры в золотом колье на шее, лучились радостью. Она взяла его руки в свои.

— Да хранят тебя боги!

— Элисса! — воскликнул он в восхищении. — Ты прекрасна. Какие колдовские чары позволяют тебе оставаться вечно юной?

Ланарвилис улыбнулась, но в словах ее звучала горечь.

— Я была Элиссой когда-то, — сказала она тихо. — Когда-то очень давно. Теперь я Ланарвилис. Элисса — моя дочь от Лугайда, весталка. Ее служение вот-вот закончится, и она выйдет замуж. Так что я почти бабушка.

— Я забыл. Всего на миг. На один миг. Мне не следовало забывать.

— О Сорен, дорогой, прости меня. Я хотела… Я рада тебе. Наверное, это неправильно, — отняв руку, она указала на кресло. Они сели. Ланарвилис молча откупорила оплетенную бутыль и наполнила кубки. По комнате разлился терпкий аромат вина с Аквитанских холмов.

— Я истомился в ожидании ответа, — сказал он.

— Прости, — голос ее был спокоен и тверд. — Сестрам понадобилась моя помощь. Это потребовало времени. Для чего ты хотел повидаться со мной?

— Скоро король созовет Совет. Нам следует подготовиться к возможным неожиданностям.

— Что ты имеешь в виду? Этот Гра… Грало… Гра-цил-лоний уже принял старейшин и королев по очереди. Всем он показался весьма толковым и искренним человеком; с большинством его предложений старейшины согласились. Так что Совету останется лишь закрепить на бумаге наше соглашение.

Сорен нахмурился.

— Не очень-то мне верится в его искренность. Почему Риму вдруг вздумалось посылать к нам префекта, после стольких-то лет? Этот мальчишка, новый король, намекает на некие грядущие перемены и уверяет, что постарается сделать все, чтобы нас они не коснулись. Что он имеет в виду? Я чувствую, что знает король куда больше, чем говорит. Какой сюрприз Грациллоний — или Рим? — нам еще уготовят?

На лице Ланарвилис появилось странное выражение; оно застыло, словно превратившись в безжизненную жреческую маску. Глаза стали ярко-голубыми, осветившись изнутри светом тайного, недоступного непосвященным Знания.

— Я поняла тебя, — проговорила она бесцветным голосом. — И у Форсквилис в тот день было предчувствие…

— У Форсквилис? Она что, знала?..

— Да. Мы все знали.

Сорен неуклюже, словно руки перестали его слушаться, поставил кубок.

— Может, ты расскажешь? — осторожно спросил он.

И она рассказала.

Прикрыв веки, Сорен слушал рассказ о той страшной ночи на острове. Когда она кончила говорить, он потянулся к кубку, отпил и некоторое время сидел молча, не поднимая глаз.

— Нечто подобное я и предполагал, — выговорил он наконец, поглаживая бороду. — Хорошо бы намекнуть римлянину, что нам подвластно не только привести человека к городу и сделать королем, но и проникнуть в самые его тайные помыслы. Тогда, может, он станет более сговорчивым. Ко всем нашим бедам нам не хватало только короля — лазутчика чужой державы.

— Пришел к городу и стал королем он без нашей помощи. Что же до его помыслов… Мне кажется, он не хочет нам зла.

— Возможно, но у него свои цели. Вернее, у Рима. То есть у императора Римской империи. Наши представления о том, что есть благо для Иса, а что зло, могут сильно отличаться. — Сорен недобро усмехнулся. — В любом случае лучше быть хозяевами положения. Кто знает, каких уступок мы сможем добиться от Империи.

Рассмеявшись, Ланарвилис тронула его за руку.

— Ты слишком корыстен, Сорен!

— Да. Ради моего города, моего дома, моих сыновей и себя, — ответил Сорен глухим голосом. — Больше у меня ничего нет.

Ее взгляд потемнел. Она почувствовала горечь в его словах и знала, что он никогда не выскажет этого прямо. Много лет назад она и Сорен были тайно помолвлены. Знак на своей груди Ланарвилис обнаружила за месяц до окончания службы весталкой.

— Ты можешь оспаривать решения короля на Совете, — сказала она. — Только не строй козни у него за спиной. Поверь мне, Грациллоний для нас — не зло. Иначе боги не позволили бы призвать его.

— Кроме богов, ему помогали люди. Женщины, — Сорен прикрыл глаза ладонью. — Сильного Колконора нужно было ослабить. И в этом вы преуспели. Что вы с ним сделали? Каким грязным фокусам ты обучилась за эти годы?

Упрек был несправедливый и злой. Ланарвилис разрыдалась. Слезы размыли малахитовую краску на подведенных веках, и лицо королевы сразу стало жалким и некрасивым.

— Сорен, но меня там не было! Я все знала. Я помогала Сестрам, но… на это я никогда бы не пошла!

— Почему же? В чем разница? Мы с тобой давно не юные влюбленные, воркующие при луне. Ты вдоволь изведала плотских утех со своими прежними мужьями. Теперь у тебя новый король. Молодой, красивый, пылкий…

Королева уже овладела собой, утерла слезы и выпрямилась.

— Ты тоже не был затворником, Сорен Картаги, — ответила она резко. — И весьма охотно ублажал свою плоть, и, насколько мне известно, не только с женой. Что же до моих мужей… Лугайд был неплохим человеком, и Хоэль тоже. Что мне оставалось делать? Но я всегда представляла на их месте тебя… А Колконор стал ненавистен мне с первого дня. Он почти умертвил во мне женщину!

— Элисса! — выдохнул Сорен. Полузакрыв глаза, они потянулись друг к другу.

Она отпрянула за мгновение до того, как губы их встретились.

— Нет. Нельзя. Мы с тобой те, кем мы стали. Я не могу осквернить богиню.

— Ты права, — хрипло проговорил Сорен и снова спрятал лицо в ладонях. Воцарилось молчание.

— Я пойду, — Сорен с усилием встал, не поднимая на нее глаз.

— Задержись, Сорен, — она снова стала королевой, и голос ее зазвучал властно. — Мы с тобой те, кто мы есть: Оратор Тараниса и высшая жрица Белисамы. Я не хочу, чтобы ты строил козни новому королю. Давай обсудим, как нам поладить с ним.

Глава девятая

I

Дахилис выглядела непривычно серьезной.

— Любимый, ты мог бы уделить мне час нынче утром?

Грациллоний прижал ее к себе. Какая она тоненькая и легкая! Его рука обняла чашу ее груди, прошлась по изгибу бедра и живота, пригладила золотистый пух и вернулась, чтобы пощекотать под подбородком.

— Что, опять? — засмеялся он. — За час я едва успею восполнить силу, которую ты тратила так щедро.

— Я думала о том, чтобы поговорить с тобой наедине, — в голосе и в лазури глаз Грациллоний прочел настойчивую просьбу. — О, я понимаю, что ты занят. С самого прибытия вокруг тебя круговерть народу, но если ты сможешь найти время… Это касается нас обоих — и всего города.

Он ответил поцелуем.

— Ну конечно, — исанский давался ему нелегко, но он старался, как мог. — Будь моя воля, я бы от тебя не отходил. И если тебе вздумалось обсуждать государственные дела, что же, с тобой это приятнее, чем с купцами и военными.

Шевельнув плечами, Грациллоний ощутил меж лопаток посторонний предмет — снимать Ключ не дозволялось, поэтому приходилось закидывать его за спину, чтоб не мешал. Перекидывая Ключ обратно на грудь, он испытывал почему-то такое чувство, словно закрывал тем самым некую дверь. Но отгонял эти мысли, скрывая их от Дахилис и от себя самого.

Они выбрались из постели и отправились принимать ванну. Намыливая ему спину, Дахилис развеселилась и, хихикая, ныряла в теплой воде, как тюлененок. Они вытерли друг друга, но не стали звать слуг. Цирюльник подождет, решил Грациллоний, одевшись, накинув плащ и надев сандалии. Дахилис облачилась в простое белое платье, перепоясанное по талии, сунула ноги в тапочки и нахлобучила на голову венчик. Расчесанные золотистые волосы свободно спадали на спину. Ныне многие молодые женщины из хороших семей предпочитали этот плебейский стиль традиционным сложным прическам. В таком наряде юная жена казалась Грациллонию девушкой, почти ребенком.

Рука об руку они прошли по коридору, в который выходили двери роскошных покоев, по мозаичным полам мимо слуг, касавшихся лба в знак приветствия, и вышли в утренний сад. Едва ли не единственный в Исе огороженный палисадник при доме был невелик, но сложное переплетение дорожек и изгородей, горок и клумб позволяло бродить по нему часами, не наскучивая замкнутым пространством. Сам дом с пристройками также был скромных размеров, но удобен и приятен глазу. Северный и южный фасады образовывали правильные прямоугольники, расписанные изображениями диких зверей на воле. Лестницу, ведущую к портику перед главной дверью, стерегли медведь и вепрь. На бронзовых створках дверей выделялись рельефы человеческих фигур. Второй этаж отступал назад над крышей из позеленевших листов меди и венчался куполом с золотым орлом на вершине.

Славный был день! Весенний воздух наполнял грудь, как прохладное вино. На листьях и во мху еще сверкали капли росы, новорожденные цветы сбрасывали скорлупу бутонов, и она мягко хрустела под ногами. Повсюду слышался радостный гомон птиц: зарянок, зябликов, крапивников, пеночек… Высоко над головами проплыл косяк аистов, возвращавшихся к родным гнездам.

Дахилис шла молча, снова помрачнев. Что же ее так тревожит? Вышли к стене. Густой плющ не мешал солнечным лучам нагревать песчаник, и от камня уже дышало теплом. Грациллоний раскинул плащ на сырой каменной скамье, и они присели под стеной. Широкая мужская ладонь накрыла стиснутый кулачок Дахилис.

— Рассказывай, — попросил Грациллоний.

Дахилис говорила с трудом, уставившись прямо перед собой невидящим взглядом:

— Мой господин, мой любимый, я больше не могу. Обещай мне, что позволишь… позволишь мне вернуться к себе.

— Как! — огорченно воскликнул он. — Мне казалось, ты счастлива…

— Так и есть. Мне никогда не было так хорошо. Но это неправильно… нечестно, что король только со мной. Уже пять дней. Шесть ночей.

Он отозвался сквозь зубы:

— Что ж, верно. Я полагаю, нам следовало бы…

— Мы должны! Ты — король! А они… они мои Сестры по Таинствам. В каждой из нас — Белисама. О, не гневи Ее. Мне страшно за тебя.

— Я непременно окажу им должное уважение, — принужденно выговорил Грациллоний.

Юная жена обернулась к нему. На ее ресницах блестели слезы.

— Этого мало, ты должен полюбить их, — умоляла она. — Постарайся, хотя бы ради меня. Потом ты поймешь. Они — мои Сестры. Они терпели меня ребенком-непоседой, они были нежны и терпеливы, когда у меня не хватало усердия к учению. Старшие из них заменяли мне мать, а младшие были любящими старшими сестрами. Когда пал мой отец Хоэль, они утешали меня в моем горе. Когда умерла моя мать, они сделали для меня еще больше, потому что в ту самую ночь на меня сошел Знак, и… и они поддержали меня, помогли сохранить душу, когда Колконор… они научили меня, как вынести это. И наконец, это они, они своим искусством и бесстрашием призвали тебя. Я только помогала. Почему же мне одной досталась твоя любовь? Это несправедливо!

Дахилис, всхлипывая, прижалась к его груди. Он гладил ее по голове, бормотал что-то ласковое и наконец прошептал:

— Да, верно. Пусть будет, как ты хочешь. И ты права, мне самому следовало бы понять. Единственное, что меня оправдывает — я был слишком занят делами мужчин, чтобы думать о ком-то, кроме тебя, моя Дахилис.

Она сглотнула, овладела собой и села прямо. Грациллоний целовал ее щеки и губы, коснулся мягкой кожи под ухом и замер, впивая теплый запах ее волос.

— Благодарю т-тебя, — прошептала Дахилис. — Ты всегда так добр.

— Разве можно быть иным с тобой? И ты убедила меня. Сможешь объяснить… остальным, что я не желал… оскорбить их?

Дахилис кивнула.

— Я обойду всех сегодня же, ведь завтра начинается мое Бдение.

— Что это? — заинтересовался Грациллоний.

— Как, ты не знаешь? А я-то думала, что мой просвещенный повелитель… Ну да ладно. Сен — священный остров, и хотя бы одна из галликен должна пребывать там всегда, кроме нескольких особых дней, когда все мы нужны здесь. Например, во время собраний Совета, коронаций, венчаний. Ну и еще Бдения прерываются во время войны, ради безопасности, хотя едва ли даже самые дикие пираты осмелятся… Мы остаемся там по очереди, на день и ночь. Команда перевозчиков составлена из моряков, заслуживших особую честь. Они сменяются через месяц.

Грациллоний не решился спросить, что делают высшие жрицы на острове. Таинства наверняка запретны для мужчин. Он с новым интересом взглянул в юное личико.

— В тебе скрыты глубины, о которых я и не подозревал, мое чудо.

Дахилис тряхнула блестящими прядями волос.

— Нет-нет, я совсем мелкая, честно.

— Ты несправедлива к себе.

— Я говорю правду. Смерти четырех старших королев не коснулись меня, мне только было грустно и не хватало их. Лишь когда умер отец, я поняла, что такое горе.

— Он, конечно, обожал тебя.

У Дахилис задрожали губы.

— Он меня совсем избаловал, это верно. Ты так похож на Хоэля, каким я его помню, Гра… Грациллоний? — ее знания латыни едва хватало, чтобы не перепутать слоги его имени. И Грациллоний предпочитал переходить на исанский, говоря с ней. Он уверял себя, что нужно пользоваться каждым случаем поупражняться.

— Даже потом, когда я перестала оплакивать его вслух, — продолжала Дахилис, — я не приобрела мудрости. Я мечтала отбыть свой срок служения весталкой и выйти замуж за милого юношу, которого сама себе выдумала. — Ее улыбка поблекла. — Но мать умерла, и появился знак, и… — она снова уставилась в пустоту, сжав кулачки.

— Должно быть, это было ужасно, — сказал он. Дахилис понемногу расслабилась.

— Сперва. Но Сестры заботились обо мне. Особенно Бодилис. Она мне настоящая сестра, ты ведь знаешь. Она тоже дочь Тамбилис, хотя ее отцом был Вулфгар. Но и остальные утешали меня и учили. С Колконором… это редко бывало долго. Кончив, он выгонял меня или засыпал и храпел всю ночь. Тогда утром я могла уйти домой. А пока он меня использовал — как бы унизительно или мучительно это ни было, — я могла уйти. Я посылала свой дух назад, в прошлое, или вперед, ко временам, когда все снова станет хорошо. Меня научила этому Форсквилис. А в дни, когда он оставлял меня в покое, я жила, как хотела.

— Скажи мне, — попросил Грациллоний, желая отвлечь ее от тяжелых воспоминаний, — почему тебя назвали Дахилис? Я знаю, что мать называла тебя Истар. Как вновь избранные галликены получают свои новые имена?

— От названий мест. Они несут благословение духа-покровителя. Мое имя означает «Дахейская». Дахей — это источник в восточных холмах. Там живет нимфа Ахе. Я выбрала его, потому что он, прохладный и бурливый, скрывается в тени деревьев. Когда я была маленькой, и мать или Бодилис брали меня с собой на прогулку в те места (там очень красиво), я, пока они медитировали, отыскивала источник, дарила Ахе венок и просила послать мне счастливые сны.

Она вздохнула, но в этом вздохе больше не было горечи.

— Нельзя ли нам с тобой когда-нибудь отправиться туда, Грациллоний? Я бы показала тебе источник Ахе.

— Ну конечно, как только удастся найти время. Пока слишком много неотложных дел. Ты можешь не слишком торопиться с передачей моего послания. Твое Бдение на Сене будет отложено. Я как раз собирался сказать, но с тобой забыл обо всем. Хлопотливое занятие для невежды, не знающего ни людей, ни обычаев, — собрать Совет. Но мне удалось. Совет состоится завтра, — Грациллоний усмехнулся. — Необходимо твое присутствие.

— Это только формальность, — скромно заметила она. — Мне нечего предложить.

— Повторяю, ты присутствуешь. Хотя бы для того, чтобы украсить собой наше скучное собрание.

— О мой единственный!

Они обнялись.

— Я не знала, — шептала Дахилис, — я думала, конечно, что новый король принесет на плечах новое время, иначе и быть не может. Но я не ждала радости, какую ты принес мне. Прошлой ночью, когда ты заснул, я молилась Матери Белисаме. Я молилась, чтобы ты прожил много-много лет, и, что бы ни случилось, я хочу умереть раньше тебя. Я думаю только о себе, да? Я бы вернулась в море и ждала тебя. Я всегда буду ждать тебя.

— Ну-ну, меня еще хватит не на одну битву, — похвастался Грациллоний. Дахилис прижалась к нему, и он почувствовал прилив силы.

— Хм-м, в полдень меня ждут суффеты, но у нас еще остался час. Может?..

Она довольно промурлыкала:

— А ты думал, что придется долго отдыхать!

— С любой женщиной, кроме тебя, так и было бы, — он мельком припомнил, как Квинипилис говорила о силе богини…

Дахилис вприпрыжку поспевала за его размашистым шагом.

— А нельзя ли потерпеть, пока ты побреешься? Потом ты мог бы и бороду отрастить. В Исе носят бороды.

Он потер подбородок.

— Посмотрим. Что-то моя борода и впрямь начала расти с небывалой скоростью.

— Ну, пока лучше ее убрать. Не слишком пристойно мне показываться Сестрам с исцарапанными щеками. Хотя они все поймут и по моей походке, милый мой жеребец!

II

Форум Иса никогда не был рыночной площадью. Это название принесли с собой римские инженеры, которые, пока шло возведение стены в гавани, успели перестроить и площадь, и многие городские здания. В центре города, там, где скрещивались дорога Лера и дорога Тараниса, открывалась площадь, окруженная общественными постройками. Архитектура их напоминала римскую: мрамор и величественные колоннады, но эти здания не подавляли своей величиной. Храм Тараниса, бани, театр и библиотека были всегда открыты. Базилика использовалась реже, поскольку в последние две сотни лет в городе не было постоянного представителя империи. Храм Марса стоял пустым долгие годы, пока император Константин не потребовал от Иса принять христианского священника. Тогда храм превратили в церковь.

Будик с любопытством оглядывал площадь. В центре стоял фонтан с тремя чашами. Его опоясывали мозаики с изображением дельфинов и морских коньков. Фонтан молчал. Только в праздничные ночи его трубы извергали горящее масло, и тогда к небу взметывались каскады огня. Сейчас, в будничный полдень, площадь была немноголюдна. Редкие прохожие оглядывались на молодого солдата. Он оставил в казарме форменную одежду, но светлые волосы, высокий рост и сшитая ему в дорогу матерью-коританкой короткая туника выдавали иноземца. Даже на солнцепеке голым ногам было холодновато. Сандалии слишком громко щелкали по камням мостовой.

Прежний храм был обращен на юг, и христиане пробили новый вход на западной стороне. Будик поднялся по ступеням портика и, найдя двери открытыми, вошел внутрь. Просторный вестибюль заканчивался стеной, под облупившейся штукатуркой которой виднелось дерево. Эта перегородка разделяла надвое просторный зал, в котором язычники справляли свои обряды. Сквозь раскрытую дверь виднелось святилище, почти столь же пустынное, как и вестибюль. Алтарный камень стоял под балдахином, заменявшим купол настоящей церкви. Крест простой работы не был даже позолочен. У дальней стены виднелся стол и пара стульев.

Сутулый старик лениво мел пол вокруг алтаря. Будик остановился в дверях и нерешительно обратился к нему:

— П-прошу прощения. Почтенный…

Старик замер, моргнул и зашаркал к нему.

— Чего ты хочешь? — в его латинской речи слышался густой редонский акцент. — Ты верующий?

— Да, хотя всего лишь катекумен — новообращенный.

— Что ж, ты еще молод. Чем я могу помочь, брат во Христе? Я — Пруденций, дьякон.

Будик назвал себя, объяснил, кто он такой, и смущенно спросил, можно ли видеть священника.

— Священника? — старик моргнул. — У нас нет священника. К чему? Наша паства невелика. Я потому только зовусь дьяконом, что крещен, и у меня есть время помогать при богослужениях. Все прочие наши единоверцы слишком заняты, зарабатывая себе на жизнь.

— О! А епископ? Если мне будет позволено…

— У нас здесь, в гнезде язычников, и епископа нет. Эвкерий всего лишь пресвитер. Я пойду спрошу, может ли он сейчас тебя принять. Подожди.

Старик удалился. Будик переминался с ноги на ногу, грыз ногти и заглядывал в святилище, куда не смел войти, так как еще не удостоился святого крещения. Этого таинства предстоит ждать долгие годы.

Наконец старик-дьякон возвратился.

— Идем, — сказал он и первым прошел в дверь, проделанную в мраморной стене первоначального храма. Коридор уходил налево через заброшенные помещения и наконец привел к закрытой двери. Дьякон знаком предложил легионеру войти.

За дверью, где некогда обитала роскошь, теперь ютилась нищета. Комната, которую пастырь избрал для жилья, прежде была сокровищницей. Жалкая мебель занимала лишь малую часть просторного помещения, сохранять тепло кое-как помогали потертые ковры. Окна были застеклены, а у северной стены, где была устроена непритязательная кухня, было пробито отверстие дымохода. Копоть очага покрыла древние фрески и украшения. На столе лежали несколько книг и письменные принадлежности: перья, чернильница, деревянные дощечки и куски старого пергамента, с которого были старательно счищены прежние записи.

Будик остановился и неловко отдал военный салют. За столом сидели двое. Должно быть, поэтому старый дьякон и испрашивал для нового посетителя разрешения войти.

Хрупкий старец в залатанной рясе близоруко моргнул и, неуверенно улыбнувшись, сказал на латыни:

— Мир тебе.

— Отец… — голос Будика сорвался.

— Я заменяю епископа, твоего истинного Отца во Христе. Однако если желаешь, я стану звать тебя сыном. Мое имя Эвкерий. Откуда ты?

— Я… я легионер… один из тех, кто пришел с Грациллонием, который теперь у вас король. Мое имя Будик.

Пастырь вздохнул и сделал знак, который часто повторяли христиане. Сидевшая напротив женщина обернулась и негромко, взволнованно спросила:

— Ты человек Грациллония? Он прислал тебя?

Ее латынь была безупречна.

— Нет, милостивая госпожа, — Будик запнулся, не зная, правильно ли выбрал обращение. — Я пришел по своей воле. Отец, я сегодня свободен от службы и расспросил жителей, как вас найти. Мы долго были в походе, и у меня едва находилось время помолиться. На душе у меня много такого, в чем я должен исповедаться и покаяться.

— Разумеется, я выслушаю тебя, — улыбнулся Эвкерий. — Твое появление — цветок, украсивший праздник Пасхи. Но нет нужды торопиться. Будь моим гостем. Я полагаю, что и ты, госпожа Бодилис, не откажешься познакомиться с этим молодым человеком, а?

— Буду рада, — ответила женщина.

— Будик, — сказал пресвитер, — окажи почтение, не религиозное, но светское, Бодилис, королеве Иса.

Королева! Одна из Девяти колдуний? И в то же время — жена центуриона? Будик сам не помнил, как отдал салют.

Кем бы она ни была, она была красива: высокая, с прекрасной фигурой и редкостной грацией движений. Волнистые каштановые пряди обрамляли лицо с коротким носом, широкими скулами и полными губами. Большие голубые глаза под темными дугами бровей. Темно-зеленое платье из богатой материи с золотой вышивкой, изукрашенный пояс и серебряная подвеска на груди в форме совы.

— Возьми кубок с той полки, — указал Эвкерий, — и раздели со мной этот мед, который щедрая королева принесла, чтобы согреть мои старые кости. Не удивляйся, мы с ней стали друзьями с тех пор, как я здесь появился, а тому уже десять лет. Помнишь, Бодилис?

Старый пресвитер закашлялся. Королева озабоченно нахмурилась и сжала его ладонь в своей. Будик тем временем достал с полки деревянный кубок и придвинул к столу третью скамеечку, с которой ему пришлось смотреть на старших снизу вверх. Бодилис кивнула ему на флягу. Что ж, королева, даже если она языческая жрица, не станет прислуживать простому солдату. Будик набрался смелости и налил себе сам.

Бодилис улыбнулась юноше. Вблизи Будик рассмотрел тонкие морщинки в уголках ее губ и глаз.

— Мы с пастырем разной веры, — пояснила она, — но нас объединяет любовь к книгам, произведениям искусства и чудесам земли, моря и небес.

— Королева Бодилис не просто скрасила мое одиночество, — добавил, отдышавшись, Эвкерий. — Она позаботилась доставить мне необходимые средства для пропитания. Языческие короли и не думали обо мне, а христиан в Исе не наберется двух десятков. Еще заходят порой единоверцы из заезжих галлов да моряки с торговых судов. Мои предшественники жили в нищете. Надеюсь, это послужило к их спасению, но… но… у королевы благородная душа, сын мой. Помолись, чтобы она когда-нибудь увидела свет или чтобы Господь открыл ей истину после смерти.

Бодилис саркастически усмехнулась:

— Берегись, ты впадаешь в ересь.

— Господь меня простит. Я не смею забывать… — пресвитер вновь обратился к Будику: — Когда могу, я выбираюсь в Аудиарну — город под властью Рима, на пограничной реке. Ты, верно, не знаешь географии? Там я исповедуюсь и получаю освященные хлеб и вино. Но здоровье не позволяет мне много путешествовать.

Он старался держаться прямо, но смотрел виновато.

— Прости, сын мой, я не хотел бы показаться слабодушным болтуном в глазах солдата. Просто… о, снова увидеть римлянина… Среди твоих товарищей есть христиане?

Будик кивнул, и пресвитер просиял.

— Пей, мальчик, и давай поговорим, — посоветовала Бодилис. — У нас найдется о чем побеседовать.

Будик пригубил мед. Легкий напиток с привкусом черники.

— Я всего лишь деревенщина из восточной Британии, — признался он. — Это мой первый поход. Правда, прошлой зимой мы стояли у Вала. Но там были только мелкие стычки, а между ними — гарнизонная служба. Никто нам ничего не рассказывал.

— Стояли прошлой зимой у Вала! Там, где Магн Максим прогнал прочь тьму варваров, — словно про себя, заметила Бодилис. — Хотя… Что ты знаешь о нем? Что он за человек?

— Я — простая пехота, рядовой легионер, госпожа моя, — Будик замялся. — Я ничего не понимаю в высокой политике. Мое дело — выполнять приказы центуриона.

— Но ты же слышишь разговоры, — настойчиво возразила королева. — Или ты глухой?

— Да ведь лагеря и бараки всегда полны сплетен, — попытался уклониться Будик. — Ты, госпожа, разбираешься в делах Рима лучше меня.

Бодилис рассмеялась.

— Стараюсь. Я как улитка — сама спряталась в раковине, а рожки выставила. Кое-что до меня доходит. Сегодня я пришла сюда, чтобы поделиться с Эвкерием новостями, полученными от Авсония. До него тоже дошли кое-какие слухи.

— Давайте же познакомимся, — предложил пресвитер. Он был рад рассказать новому человеку свою историю.

Эвкерий был родом из Неаполиса. Он обучался в школе риторики, которую основал в Болгарии Авсоний, и проявил немалые дарования. Но знакомство с философией и беседы с учителями зародили в его Душе сомнения в догмате о первородном грехе. Молодой священник не мог поверить, что даже новорожденные младенцы изначально прокляты. Вернувшись Домой с такими идеями, он был вскорости обвинен в ереси, и не нашлось влиятельного церковника, который бы выступил в его защиту. Несмотря на принесенное покаяние, епископ с тех пор не удостаивал его поручениями сложнее, чем простая переписка рукописей.

Через некоторое время епископ получил письмо от своего единоверца и друга. Гесокрибатский епископ, среди прочего, выражал сожаление о том, что место священника в Исе опустело, и не находится человека, достаточно компетентного и в то же время самоотверженного, который пожелал бы занять его. Таким образом, разрывается даже та тонкая нить, которая связывала этот город с Церковью, и невозможно предсказать, какие темные силы возобладают над Гобейским полуостровом.

Итальянский епископ в ответном письме предложил кандидатуру Эвкерия, и дело было решено. Высшие клирики рассудили, что в среде упорствующих язычников заблуждения Эвкерия едва ли будут заметны, а между тем он с успехом может исполнять священный долг для немногочисленных исанских христиан. Кроме того, такой пост мог расцениваться как дополнительная епитимья и послужить к спасению заблудшей души.

Эвкерия рукоположили в сан пресвитера — старейшины сельской церкви — с правом управлять экклесией, учить, вести службы, давать причастие и отпущение, но без права крестить и освящать хлеб и вино.

Добравшись до города, священник быстро изучил язык, но оставался одиноким. Горожане не то чтобы презирали, скорее не замечали его. Любознательная Бодилис заинтересовалась пришельцем, и вскоре между ними возникла дружеская приязнь. Королева пыталась ввести его в Симпозиум — собрание мыслителей в Доме Звезд, — однако большинством голосов чужак был отвергнут. Он, в свою очередь, связал ее с Авсонием, и они с королевой до сих пор обменивались письмами, хотя поэт с тех пор переехал ко двору императора и получил консульство.

Переписка самого Эвкерия ограничивалась докладами начальству и получением инструкций. Свободные часы он заполнял изучением истории и традиций Иса. Этот предмет повергал его в ужас и в то же время зачаровывал, к тому же священник надеялся, что рано или поздно его исследования пригодятся тому подвижнику, который сумеет извлечь этот несчастный народ из бездны невежества.

Будик слушал со слезами на глазах.

— Отец, — пробормотал он, — ты солдат, как и я, легионер Христа!

Эвкерий вздохнул и застенчиво улыбнулся.

— Едва ли так. В лучшем случае, я обозник, вечно спотыкающийся на дороге и вздыхающий об оставленном доме.

— Я слышала, что Неаполис прекрасен, — тихо заметила Бодилис, обращаясь к Будику. — Древний греческий город между холмами и голубым заливом, под солнцем Италии, о котором здесь, на сумрачном севере, можно только мечтать.

— Нам следует оставить этот мир и искать истинной родины на небесах, — наставительно проговорил Эвкерий. Новый приступ кашля не дал ему закончить. Он прижал ко рту платок, а когда убирал его, Будик заметил на ткани пятнышки крови.

III

Получив у Эпилла увольнение, Кинан и Админий собрались посмотреть Ис и поискать развлечений. Молодой моряк Херун согласился быть проводником. Парни познакомились в Доме Воинов, где легионеров разместили вместе с городскими военными. Правда, горожане свободные от службы часы проводили дома, а римлянам пока приходилось и спать в казарме.

Вне службы полагалось носить гражданскую одежду, а из оружия разрешался только нож, длиной не более четырех дюймов. Админий предусмотрительно упрятал тяжелую дубинку за пояс. Свободно висевшая на его костлявой фигуре туника прекрасно скрывала сие нарушение правил. Кинан разоделся в одежды родной Деметы: отороченная мехом рубаха, штаны с подвязками крест-накрест и яркий шафранный плащ, хлопающий на ветру. На левом плече висел футляр маленькой дорожной арфы. Херун был одет по-исански: льняная рубаха, вышитая куртка, распахнутая на груди, чтобы выставить напоказ цепочку с подвеской, и широкие штаны. О том, что он кельт по крови, говорили только высокий рост, конопатое лицо да медные волосы, стянутые в пучок на затылке.

— Прогуляемся к Воротам Зубров через Гусиный рынок, а потом свернем на север, к Рыбьему хвосту, — Херун говорил медленно и внятно, чтобы спутникам легче было понимать малознакомую речь. — Посмотрите городские достопримечательности, а там и за пирушку.

— Звучит соблазнительно, — Админий перевел для Кинана это предложение на латынь. Протолкавшись через толпу на дороге Лера, все трое свернули на тихую улочку, которая вилась среди оград богатых особняков.

— Быстро ты подхватил наш язык, — похвалил Херун.

Админий усмехнулся, показав щербатые зубы.

— Таракану в лондинийских доках приходится учиться проворству, чтобы на него не наступили.

— Хочешь сказать, жизнь научила?

— У меня, знаешь ли, отец был лодочником на реке Темезис. Заработков было меньше, чем голодных ртов в семье. Я только ходить научился, а уже шнырял повсюду, стараясь раздобыть что-нибудь попитательней вареной капусты. Скудная добыча, а частенько и незаконная, но чтобы хоть что-то урвать, пришлось учиться понимать всякую речь. Так что у меня с детства острый слух и проворный язык.

Херун хмурился, сосредоточенно вслушиваясь. Админий говорил с запинкой, к тому же вкраплял в речь много слов, понятных во всей Арморике, но чуждых для исанца. Правда, моряк в своих путешествиях тоже нахватался чужеземных слов, и это помогало делу. Исанские моряки, патрулируя побережье и сопровождая торговые суда, часто заходили в гавани, чтобы пополнить запасы и дать команде отдых. Обычно капитаны выбирали маленькие портовые городки, где не было имперских чиновников, собирающих пошлины.

— И в конце концов ты пошел в солдаты? — догадался Херун.

Админий кивнул.

— Я нажил себе врагов в Лондинии. Да жизнь легионера не так уж и плоха, если умеешь подсуетиться и найти щелочку в уставе.

— О чем это вы болтаете? — не выдержал Кинан. Админий перешел на латынь.

— Да просто выкладываю свою биографию. Не переживай, скоро ты тоже сможешь болтать по-здешнему.

Кинан оскалился.

— Может, тогда здешние бродяги перестанут меня обчищать — если я выучу заговор против их колдовства.

— Ну-ну, брось скулить. Игра была честная. Просто тебе не везет в кости. Я-то свое получил, — Админий позвенел монетами в кошельке. Исанским военным, как и римлянам, платили не только натурой, но и звонкой монетой. Сестерции в последнее время упали в цене, но хранить их было удобнее, чем набивать мешок мелкой монетой. — Не думай, я не из тех, кто оставит приятеля на мели, — добавил он.

Кинан вспыхнул.

— Я не просил милостыни.

Админий расчесал пятерней желтую шевелюру.

— Слушай, ты безнадежен. Мы же собрались повеселиться, или как? Если хочешь, считай это займом. Отдашь, когда тебе повезет, — он хлопнул товарища по плечу. — Скучно тебе в бараках, а? Ничего, раздобудем выпивку и девку, разом повеселеешь.

Узкая улица уперлась в решетчатые ворота. По сторонам стояла стража из исанских моряков и легионеров. Херун отдал салют по-исански, Админий, проходя, махнул рукой знакомым парням.

— Это королевский дворец? — спросил Кинан.

— Должно, так. Наши больше нигде караул не несут. Скоро и нам с тобой здесь стоять.

— Я понимаю, что центурион… префект хочет иметь рядом своих людей. Но почему только двое? И зачем ему местные?

— Мне Эпилл объяснял. Грациллоний теперь не префект, а король, чтоб его. Если им не позволят охранять своего короля, местные это за обиду сочтут. Ну и нашим не понравится, если нас оставят не при деле.

Кинан обдумал слова приятеля.

— Похоже на правду. Мудрый у нас начальник, — и тут же снова вспыхнул: — Ну, когда настанет мой черед, меня не упрячут за ворота!

— Легче, парень, легче. Тебе так уж не терпится снова начать учения и копать рвы? Не бойся. Вот обустроимся немного, тогда у нас дела хватит.

Дорога пошла круто вниз. Дома здесь были победнее, старинной постройки. Тень от городской стены заслоняла заходящее солнце. С Гусиного рынка расходилась деловитая толпа. Под копытами и колесами гудели камни мостовой. Башни-Братья у Ворот Зубров торчали черными столбами.

Херун свернул направо по переулку, над которым нависали выступающие вторые этажи домов. Торцы мостовой сменились грубыми булыжниками. Толпа здесь была гуще, чем в Новом Городе. По улице сновали моряки, ремесленники, служанки, рыбачки, ребятня в грязных рубашонках и личности неопределенных занятий. Кто был одет щегольски, а кто просто, но богатых одежд не видно было ни на ком. Лица казались усталыми, а порой и нездоровыми. Но все же здесь не было голода и нищеты, как в Лондинии, не было кислого запаха отбросов и немытых тел. Морской ветер Иса пах солью и водорослями, нес прохладу. Над головами кружились белые чайки.

Троица остановилась перед глинобитным квадратным домиком под деревянной крышей. Над дверью виднелась эмблема солнца из полированного гранита. Несмотря на следы ремонта и вынужденной перестройки, от стен дома веяло дыханием древности. Херун почтительно поклонился перед запертым входом.

— Что это? — спросил Кинан. Его знание языка почти исчерпывалось этим простым вопросом.

— Святилище Мелькарта, — объяснил Херун. — Того, которого основатели города в давние времена назвали Таранисом. С тех времен для него были выстроены храмы более величественные, и это святилище теперь открыто только в дни солнцестояния, и только один жрец совершает жертвоприношение. Есть еще подобное святилище Иштар — Белисамы, — которое открыто только в равноденствие. Мы чтим богов.

Он повел спутников дальше. Админий переводил его пояснения Кинану. Деметец начертил в воздухе тайный знак.

— Как не чтить им своих богов, — тихо проговорил он, — им, живущим во власти океана… Но ты христианин, ты не поймешь.

— Я плохой христианин, — признался Админий.

Чуть дальше они увидели темные, покрытые мхом менгиры высотой в рост человека. Херун снова преклонил колени.

— Святилище менгиров, — объяснил он. — Эти камни древнее города. Я видел в Арморике, как кельты, а иногда и христиане, выбивают свои знаки на памятниках древнего народа, но мы не смеем тревожить камни, посвященные неведомому богу.

Админий вздрогнул, и пробормотал, словно продолжая свое признание.

— Я чувствую присутствие древних богов… Надо было прихватить плащ. Экая холодина.

Дорога Лера спустилась к гавани. Там стояло несколько приличных домов, а дальше начинался Рыбий Хвост. Здешние трущобы были богаче бедных районов империи, однако оборванцев хватало и здесь. Вопили нищие, усталые шлюхи зазывали прохожих, детишки выкрикивали дразнилки, а взрослые провожали пришельцев цепкими взглядами прищуренных глаз.

— Все не так страшно, как кажется, — успокоил приятелей Херун. — Зато местные таверны не разорительны для кошелька.

Дом, в котором помещалась таверна, когда-то блистал роскошью. Теперь фрески облупились, в черепице виднелись наскоро залатанные дыры, а от барельефа над входом остались жалкие обломки. В бывшем атриуме на глиняном полу еще виднелись остатки мозаики, а стенные росписи скрывала вековая копоть.

— Что за разруха? — подивился Админий.

— Здесь поработало море, еще до того как были возведены Морские ворота, — Херун жестом пригласил их к столу. На скамье уже сидели четверо мужчин в грубой, поношенной одежде.

— Привет, — окликнул их Херун. Занятые выпивкой завсегдатаи что-то пробормотали в ответ.

Усадив товарищей за дальний конец стола, Херун шепотом пояснил:

— Рыбаки. Неплохой народ на свой лад, но угрюмый. Лучше их не задевать.

Горящие свечи немного добавляли света к полумраку, сочившемуся сквозь тусклую пленку окон. Воздух пропах горьким дымом, сальной копотью и ароматами кухни. Хозяин кликнул мальчишку, который и подбежал спросить, чего желают новые гости.

— Мед здесь неплох, — посоветовал Херун, — а вот с вином поосторожнее. — Он перевел мальчишке на исанский заказы своих спутников и расплатился. — Первый круг за мой счет. Будьте здоровы!

Из-за перегородки, раскачивая бедрами, вышла женщина. Несмотря на грязные волосы и дешевое платье, она была недурна собой. Узнав Херуна, девица расплылась в улыбке.

— Добро пожаловать, милый! Что-то тебя давно не видно. Познакомишь с друзьями?

— Это римляне, ты, должно быть, слыхала о них, — ответил моряк. — Прибыли с новым королем. Эти двое — Админий и Кинан.

Женщина округлила глаза.

— Римляне! О, чудесно! — она пристроилась рядом с Херуном. — Добро пожаловать и вам, красавчики. Если вы в настроении повеселиться, то попали куда надо. Я — Кебан.

— А где же твои подружки? — поинтересовался Херун. — Неужели все заняты в такую рань?

— Какое там, — она послала рыбакам кислый взгляд. — Эти вот жалуются на плохой улов и держатся за свои кошельки. Ну, а девицы — у Раэли лунные дни, и она заявила, что не может работать. Силис залетела и еще не оправилась от лечения. Так что я одна за всех и буду рада компании.

— Одна не останешься, — засмеялся Херун. — Но прежде ты, верно, хочешь выпить? — Он вновь подозвал мальчишку.

Админий коротко пересказывал Кинану разговор. У парня задрожали ноздри, он стиснул чашу и, тяжело дыша, выговорил:

— Клянусь Тремя в Капюшонах, после долгого похода мне нужна девка. Как здесь посмотрят, если я завалю ее прямо на полу?

— Удивятся, что ты натираешь себе коленки, когда мог бы за те же деньги валяться на тюфяке. Погоди немного, получишь больше удовольствия.

Дверь распахнулась, и в таверну раскачивающейся матросской походкой вошел новый гость. Его полотняная роба пропахла рыбой. Пришелец был невысок ростом, но сложением напоминал медведя, а плечи могли бы сойти за кабестаны, способные удержать пять якорей. Буйная черная борода и яркие зеленые глаза выдавали его молодость, хотя ветра и солнце выдубили кожу, как хорошую подметку.

Рыбаки встали, приветствуя его появление, и пригласили к столу. Пришелец с улыбкой махнул им рукой, но направился к тому концу стола, который занимали римляне.

— Это еще кто? — спросил Админий.

— Я его мало знаю, — вполголоса отозвался Херун. — Зовут его Маэлох.

— С чего ему такой почет? Ты вроде говорил, эти парни нелюдимы?