Лесли Пирс

Камелия

Глава первая

1965, Рай, Сассекс

— Эй, мистер! — сказал мальчик полицейскому, дернув его за рукав. — В реке женщина!

Сержант Саймондз поставил чашку с чаем на барную стойку, посмотрел на рыжеволосого мальчика и добродушно улыбнулся.

— Плавает, катается на лодке или стирает? — уточнил он.

— Она мертвая, мистер. Она застряла в грязи!

Мальчику было не больше семи лет, на нем были рваные шорты и грязная футболка. Туфли тоже были в грязи, а в красном игрушечном ведерке извивались земляные черви.

По выражению его лица было понятно, что он не шутит. Мальчик тяжело дышал, а на маленьком веснушчатом носу выступили капельки пота.

— Где ты увидел это, малыш?

— Недалеко отсюда, — ответил мальчик, указывая на то место, где встречались реки Тилингэм и Брид и вместе текли в сторону порта Ротер и города Рай. — Я копал червей для рыбалки и вдруг увидел ее руки.

Было прекрасное августовское утро, туман рассеялся, обещая жаркий солнечный день. Еще не было семи часов — слишком раннее время для отдыхающих, которые нарушали тишину курортного города. Толпы туристов появятся только через несколько часов и будут бродить по тихим старинным улочкам.

Сержант Саймондз потрепал мальчика по голове.

— Иди домой и позавтракай, сынок. Предоставь это дело мне, я все проверю.

— Может быть, это заблудившаяся русалка? — предположил Альф, владелец закусочной. Он наклонился через прилавок, загорелое худое лицо расплылось в злорадной ухмылке. — Это хорошо повлияло бы на торговлю!

— Чего только не выдумают эти дети! — засмеялся Саймондз, глядя вслед мальчику, который побежал в сторону Виш Вард. — Там, наверное, всего-навсего прибитая к берегу деревяшка. Но я все же поброжу вокруг и посмотрю, что там такое.



Берту Саймондзу было тридцать шесть лет, он был самым известным полицейским города Рай. Мужчинам нравилось его чувство юмора и то, что он был отличным, быстрым боулером в местной крикетной команде. Дети любили его за то, что он проявлял к ним искренний интерес, и за то, что он не всегда сообщал родителям об их проделках, а только если был уверен, что нагоняй необходим. Что касается женщин, то им Саймондз просто нравился; он был приятен в общении и довольно красив — светлые волосы, глаза цвета морской волны, — от всего этого женские сердца таяли. Но сам Берт, похоже, не подозревал о том, какое впечатление производил на противоположный пол.

Люди ошибались, думая, что Саймондз простак. Такое мнение складывалось благодаря его дружелюбному отношению. Но на самом деле в округе Кента или Сассекса мало найдется таких настойчивых и умных, как Берт, полицейских с таким же количеством арестованных преступников на счету.

Саймондз не спеша прошелся по набережной, перешел через мост. Он наслаждался свежим прохладным воздухом. Через пару часов Хай-стрит будет забита. Берт любил Рай, но этот городок был слишком мал, чтобы справиться с толпами туристов, которые приезжали на лето.

На другом берегу реки не было дороги, только тропа за прачечной, поросшая густым кустарником и крапивой. Берт уже несколько раз обходил заброшенные сараи и перелазил через ограды. Но если он пойдет по проторенному пути вдоль дороги Нью-Винчелси, то, скорее всего, пропустит то, что увидел мальчик, что бы это ни было.

Берт взглянул на реку. Он в очередной раз понял, почему Рай привлекает так много туристов и художников. Саймондз смотрел на лодки, пришвартованные в порту, на высокое черное здание склада и на возвышающийся над ними город, почти не изменившийся со времен средневековья. Небольшие домики почти примыкали к обнесенным стеной холмам, в глаза бросались разноцветные терракотовые крыши и белые обшивочные доски, разукрашенные желтыми, голубыми, розовыми и зелеными полосками. И над всем этим высилось серое здание церкви.

Берт пошел дальше. Он улыбнулся, вспомнив другие «мертвые тела», о которых ему сообщали раньше. Первое «тело» было выброшенным манекеном, а второе — просто деревяшкой, на которую какой-то шутник нацепил старые ботинки. Двое маленьких мальчиков со всей серьезностью заверяли его, что видели, как мужчина закапывал ребеночка в болото. Когда они привели Берта на место преступления, там оказался мертвый кот. Но, несмотря на это, любую информацию надо было проверить. Каждое лето происходили несчастные случаи на лодках, иногда купающиеся недооценивали силу течения.

Прилив отошел. В лучах утреннего солнца блестела липкая грязь. Река превратилась в тонкий ручей, она текла по центру в сторону моря. Впереди было болото, которое казалось бесконечным. Вдали, на горизонте, виднелись только руины замка Чамбер Касл и пара коттеджей береговой охраны. Все болото было предоставлено овцам. Единственными звуками были печальные крики кроншнепов и чаек.

Заметив чаек возле устья реки Брид, Саймондз бросился бежать. Крики птиц и безумная суматоха впереди говорили о том, что в грязи что-то есть, если только это не утонувшая овца.

Но как только Берт приблизился к этому месту, он заметил синюшную плоть. Тело лежало на высоком треугольном берегу, между двумя речками, и отчетливо выделялось на фоне коричневой грязи. Четыре или пять чаек сидели на трупе, яростно разрывая его, а с неба стремительно, словно боевые самолеты, спускались другие птицы.

— Прочь, негодные! — закричал Берт, бросив в них камень. Когда чайки улетели, издавая сердитые крики из-за того, что пришлось оставить завтрак, Саймондз подошел поближе и ужаснулся от увиденного.

Мальчик был прав: это женщина. Берт догадывался, кто это, несмотря на то что она лежала лицом вниз и тело наполовину погрузилось в грязь. Изгиб ее бедер, круглый зад и длинные стройные ноги сразу выдавали ее.

— О нет, только не ты, Бонни, — прошептал Саймондз, сдерживая подступившую к горлу тошноту. — Только не это!

Он знал, что, прежде чем прикоснуться к ней, надо позвать на помощь. Но все же он заставил себя сделать это, чтобы чайки снова не напали на нее. Берт снял курточку на берегу и, спустившись с обрыва, стал медленно продвигаться вперед.

За все пятнадцать лет службы в полиции Берту пришлось пережить всевозможные чувства из-за этой женщины. Он восхищался ею, желал ее, но в последнее время в основном презирал и жалел. Когда он был юным констеблем, ее чувственная красота преследовала его во снах.

Но сейчас на ее бедрах и руках виднелись синяки, а когда еще одна чайка ринулась вниз пировать, Саймондз прогнал ее криком.

— Убирайтесь, вы, мерзкие птицы! Оставьте ее в покое! — завопил Берт. Его ноги все глубже погружались в грязь.

Звук машины, остановившейся на мосту возле устья, вернул Саймондза на землю. Он оглянулся и увидел, как полицейские Хиггинс и Ров перелазят через ограду. Вдруг Берт осознал, что его могло затянуть в грязь по пояс, тогда он не выбрался бы без веревки.

— Нам позвонили на станцию, — закричал Хиггинс. — Старик выгуливал собаку и что-то заметил. Мы на всякий случай привезли болотные сапоги. Кто бы это мог быть, не знаешь?

— Это Бонни Нортон, — отозвался Саймондз. Он пытался высвободить ноги и удержать равновесие. — Нам надо ее вытащить, пока не собралась толпа. Надевайте сапоги и тащите веревку и доски.

Это было отвратительно — вытаскивать такую красивую женщину за ноги. Тело, которое желали многие мужчины, бесстыдно обнажилось, когда грязь затянула ее платье. Кружевные трусики разорвались и стали грязными от речной воды, золотистая кожа была испачкана. Но когда полицейские перевернули ее, чтобы ухватиться понадежнее, из лифчика вывалилась грудь — белоснежная, с розовым соском, маленькая и прекрасная. Мужчины стыдливо отвели глаза.

Хиггинс очнулся первым и прикрыл ее одеялом.

— Как же ее занесло к реке?! — угрюмо спросил он.

Ров пожал плечами. Он был на несколько лет младше своих коллег и слыл суровым и бесчувственным человеком. Он не так давно жил в Рае и не знал, какой была Бонни раньше.

— Полагаю, напилась, как обычно, — проговорил он.



В двенадцать часов того же дня Берт Саймондз вышел из полицейского участка и закурил. Ему надо было побыть одному, чтобы собраться с мыслями.

Полицейский участок находился на площади Черч-сквер, прямо напротив приходской церкви — маленького здания из красного кирпича, построенного в викторианском стиле. Казалось, оно извинялось за дерзость находиться среди соседей родом из четырнадцатого и пятнадцатого столетий. Новый полицейский участок строился на Синк-порт-стрит, возле железнодорожного вокзала. Берт из соображений практичности был рад переезду, но все же знал, что будет скучать по мирному церковному дворику, по видам на болото с задней стороны здания и по тому, что участок находился в самом центре. Но сегодня он не думал об окружающей его красоте, как обычно это делал, останавливаясь здесь. Сейчас его мысли полностью были заняты Бонни.

За всю его карьеру не было драматичней момента, чем тот, когда он нашел ее тело. Сейчас предстояло рассказать о случившемся дочери Бонни.

Это было невыносимо. Рубашка Берта была мокрой от пота, а штаны прилипли к ногам, от них все еще пахло речной грязью.

— Как сказать такое пятнадцатилетней девочке? — вздохнул Берт.



Летом 1950 года Бонни вместе с мужем и дочерью переехала в Рай и поселилась в красивом доме на Мермайд-стрит. С первого же дня о ней заговорил весь город. Не только потому, что ей был двадцать один год и она была ослепительно красива, или потому, что у нее был солидный муж, который был намного старше ее и довольно богат (они сразу вызвали плотника, чтобы переделать дом), Бонни во всем была уникальна.

Она была воплощением перехода из строгих военных сороковых годов в пятидесятые. Ее светлые волосы сверкали, как у голливудских актрис, она носила яркие облегающие свитера, узкие юбки до середины икры и туфли на высоких каблуках. Ее упругий круглый зад, который соблазнительно раскачивался из стороны в сторону, когда она прогуливалась, катая ребенка в коляске, мог остановить движение на дороге. А когда она беззаботно рассказывала о том, что выступала в театрах Вест-Энда, ее пожилые соседи удивленно вздыхали. Были, конечно, и такие, которые не верили в то, что Бонни была танцовщицей, но все выяснилось, когда Бонни увлеклась любительским театром, — местные девушки, игравшие там, выглядели коровами по сравнению с ней. Дежурный отделения как-то описал ее в нескольких словах: «Я видел фотографии девочек, которых называют сексуальными кошечками, но пока я не встретил Бонни Нортон, то думал, что все это фотомонтаж».

Бонни казалась загадкой: она была одновременно и девушкой с обложки, и любящей женой и матерью. По крайней мере, так было в те времена. Мужчины завидовали Джону Нортону, а их жены относились к Бонни по-дружески и во всем ей подражали.

Когда Бонни впервые приехала в город, Берт как никто другой пристально и виновато ее рассматривал. Ему тоже был только двадцать один год, он был самым молодым констеблем в участке, скромным и довольно неуклюжим молодым парнем. Прошло несколько лет, прежде чем он осмелился с ней заговорить.

Однажды летом, когда Камелии было года три, Берт увидел ее на ступеньках дома на Мермайд-стрит. Девочка играла с куклами.

Она была странной, умной не по годам девочкой и при этом некрасивой, несмотря на то что ее мать была прекрасна. У Камелии были темные непослушные волосы и миндалевидные карие глаза. Берт догадывался, что ей одиноко, — он никогда не видел, чтобы она играла с другими детьми. В тот день он остановился поговорить с ней, и с тех пор эти беседы стали неотъемлемой частью его обходов. Камелия рассказывала, куда отправился ее отец, показывала Берту свои игрушки и книги, а Берт частенько приносил ей сладости.

Берт хорошо запомнил тот день, когда его впервые пригласили в дом Нортонов, наверное, потому, что тогда он впервые посмотрел на них как на семью. Был жаркий летний вечер, и он, как обычно, задержался дольше, чем положено, на Мермайд-стрит.

Камелия сидела на ступеньках дома. Она была в длинной розовой ночной рубашке, в руках держала куклу. Когда подошел Берт, на ее серьезном лице заиграла широкая улыбка.

— Папа вернулся, — сообщила она.

— Он сейчас дома? — Берт присел рядом с девочкой. Джон Нортон был известным ученым, он работал над проблемой очистки топлива, и ему приходилось часто ездить в командировки на Ближний Восток.

— Папа привез кое-что для кукольного домика. Хочешь посмотреть?

Из дома донесся смех. Берт догадался, что у Нортонов гости. Он уже начал придумывать отговорку, как вдруг на порог вышел Джон.

— Пора спать, Мелли, — сказал он, взяв девочку на руки.

В городе Джона Нортона называли «настоящим джентльменом». Он всегда носил безукоризненные костюмы, сшитые на заказ, и тщательно укладывал волосы. У него были аккуратные усы и низкий, но нежный голос. Он нравился многим женщинам и был похож на актера Рональда Колемана. Лицо Джона было худым, а выражение лица слишком серьезным, чтобы считать его красивым, но, несмотря на это, в нем было какое-то обаяние. При встрече с женщиной он приподнимал шляпу, всегда помнил имена людей и расспрашивал их о семьях. Местные торговцы никогда не требовали с него оплату по счетам. Он был вежлив с каждым, какое бы низкое положение ни занимал человек, его хорошо принимали в обществе, что было не принято по отношению к новым людям в городе.

— Это мистер Саймондз, мой друг, — проговорила Камелия, дергая отца за усы. — Можно ему пойти посмотреть на мой кукольный домик?

— Я много слышал о вас, мистер Саймондз, — произнес Джон и улыбнулся. — Рад наконец-то с вами встретиться. В доме как всегда много народу, но вы входите. Я уверен, что моя жена тоже будет рада вас видеть. Может быть, удастся отправить Камелию спать, когда она покажет вам свои сокровища.

Берт никогда раньше не был у них дома. Там все оказалось таким же идеальным, как он себе и представлял.

Внизу располагалась одна большая комната с паркетными дубовыми полами, толстыми узорными коврами и антикварной мебелью — так обычно и обустраивают свои дома богатые люди. Голосистые друзья Нортонов — элегантно одетые, с бокалами в руках — были незнакомы Берту. Было всего шесть пар. Когда Джон представил Саймондза, гости дружелюбно улыбнулись, но Берт почувствовал себя неловко. Бонни в другом конце комнаты зажигала длинные зеленые свечи на обеденном столе, накрытом для ужина: там было разложено столовое серебро, салфетки и расставлены цветы. Через открытые окна виднелся огороженный сад. Для Берта, который привык к столовым и придорожным закусочным, все это казалось кадром из фильма.

Бонни повернулась, чтобы поприветствовать его. Она неуверенно держалась на ногах, наверное, уже успела пропустить стаканчик-другой.

— Наконец-то мы познакомились с другом-полицейским нашей дочери! Мы и не предполагали, что им окажется такой молодой и симпатичный паренек, — сказала она. От ее слов Берт смутился и покраснел. — Надеюсь, Камелия не надоедала вам, мистер Саймондз. Она так похожа на меня: считает, что все должны ею восхищаться. Что-нибудь выпьете?

Для любого мужчины было невозможно не восхищаться Бонни Нортон, тем более если она выглядела так, как в тот вечер. На ней было легкое длинное голубое платье, подчеркивавшее золотистый загар на обнаженных руках. Волосы были собраны на затылке, несколько прядей выбились из-под шпильки и обвили ее шею и уши. Щеки Бонни пылали.

— Я на службе, — наконец выговорил Берт, поражаясь тому, как уверенно звучит его голос. Ходили слухи, что у Нортонов бывали только важные титулованные особы. — Я только посмотрю на кукольный домик Камелии и уйду — не хочу вам мешать.

Спальня Камелии была самой красивой из всех, которые видел Берт: белая кроватка с балдахином, на полках аккуратно расставлены куколки, медвежата и книжки, на полу толстый ковер, под окном мягкое кресло. Из окна виднелись крыши домов и болото за Винчелси.

Камелия побежала к кукольному домику, сделанному в георгианском стиле. Джон улыбнулся Берту.

— Я очень рад, что выпала возможность поблагодарить вас за внимание, которое вы уделяете Камелии, — сказал он с неподдельной искренностью в голосе. — Я часто бываю в разъездах, и мне очень приятно, что у нее есть друг, с которым она может поделиться.

— Камелия очень милый ребенок, — ответил Берт. Он сразу проникся симпатией к мистеру Нортону. — Вы знаете, она дни считает, когда ждет вашего возвращения!

— Пойдемте, мистер Саймондз, — нетерпеливо позвала его Камелия, приглашая к домику. — Вот что у меня здесь новое: пианино, за которым сидит женщина, и служанка с чайным подносом на колесиках.

Для такого простого человека, как Берт, это были не просто игрушки, а произведения искусства. Все было как в настоящем доме: маленькие обитые ситцем кресла, настольные лампы и даже тарелки с едой на столе.

Камелия взяла пианино и протянула его Берту. Должно быть, оно стоило целое состояние — это была миниатюрная копия настоящего инструмента.

— На нем даже можно играть, — проговорила благоговейно девочка, нажимая на клавиши маленьким пальчиком. — Папа дарит мне самые лучшие вещи в мире.



Вскоре после того вечера в доме у Нортонов Берт понял, что Бонни любила пококетничать. Она почувствовала, что он потерял из-за нее голову, и использовала это ради своей выгоды.

Она приглашала его на чай, а потом оказывалось, что она хотела подвинуть мебель или сделать что-нибудь еще. Берт не возражал и безропотно помогал ей, но она часто задавала ему вопросы о его личной жизни. Иногда ему казалось, что она только и ждет, когда он начнет за ней ухаживать. Однажды летним вечером, когда они пили чай в саду, Бонни сняла сарафан. Под ним оказалось очень маленькое бикини. Берт впервые увидел такое не на страницах газет.

— Ну? — спросила она, вызывающе надув губки, и, поправив волосы, приняла соблазнительную позу. — Мне идет?

Саймондз мгновенно возбудился. Бонни и в одежде выглядела обольстительно, но обнаженной она была просто восхитительна: тонкая талия, длинные стройные ноги и круглый зад, самый красивый в мире. Берт быстро допил чай и поспешно вышел, придумав при этом нелепую отговорку. В последующие дни он жалел о том, что не сказал ей хотя бы комплимент. Никому из своих коллег он не решался рассказать о растущей страсти к ней. Интендант Виллис был дружен с Джоном Нортоном. Берт знал, что если это дойдет до ушей Виллиса, то его выгонят с работы.

Когда Джон присоединился к крикетной команде, Берту стало еще больше не по себе. Джон больше не был абстрактной фигурой. Это был человек из крови и плоти, который искренне хотел влиться в общество. Берту нравилось чувство юмора Джона, его ум и полное отсутствие снобизма. Если бы не чувства к Бонни, они могли бы стать хорошими друзьями. Иногда после игры за кружкой пива Джон рассказывал о своей жене и дочке. Было ясно, как много они для него значат. Как-то он признался, что переехал в Рай из Сомерсета, потому что не хотел оставлять молодую жену одну в таком уединенном месте. Он понимал, что такой жизнелюбивой женщине, как Бонни, нужны люди, магазины, кино, суета. Он очень переживал из-за того, что так надолго приходится оставлять жену и дочь. Берт догадался, что Джон просит присматривать за семьей во время его отсутствия.

Берт изо всех сил старался видеть в Бонни только жену друга, но ему это не удавалось. По ночам он просыпался, стыдясь самого себя, когда в эротических снах ему являлась она. Его сердце бешено колотилось даже тогда, когда он видел ее вдалеке. Он всегда придумывал предлоги, чтобы лишний раз заглянуть на Мермайд-стрит.

Это была опасная страсть — она заводила в тупик. Но хуже было то, что Бонни прекрасно знала о чувствах Берта. Она пристально смотрела на него своими бирюзовыми глазами, соблазнительно надувала губки, словно созданные для поцелуя, и задерживала его руку в своей немного дольше положенного.

Были случаи, когда она заходила дальше в попытке соблазнить его: она застегивала перед ним подвязки, наклоняясь так низко, что был виден вырез на груди, а однажды она открыла ему дверь, завернутая в полотенце. Одна мысль не давала Берту покоя: почему она так играла с ним? У нее было все, о чем только могла мечтать женщина.

Прошло десять лет, прежде чем Берт нашел ответ на этот вопрос. Бонни Нортон была одной из тех женщин, которым необходимо иметь несколько обожателей, чтобы удовлетворить свое самолюбие. Если бы не смерть Джона, она, наверное, выросла бы из этих глупостей и наконец поняла, насколько ей повезло. Но Джон внезапно умер. В двадцать семь лет Бонни была слишком молодой для вдовства и слишком ветреной, чтобы одной справиться с воспитанием ребенка.

— Бедная Камелия, — пробормотал Берт. — Ты и так достаточно натерпелась!

Глава вторая

Август 1965

Сержант Саймондз подпрыгнул от неожиданности, когда сзади раздался голос Картер.

— О чем задумались, сержант? — спросила она. — Думаете, какую ставку сделать в игре?

Венди Картер уже несколько лет служила в полиции, но в Рае жила меньше года. Она была очень хорошим полицейским — сострадательной, умной, со сдержанным чувством юмора. Берт догадывался, что она далеко пойдет. Но она не знала историю семьи Нортонов и того, какую роль в ней играл Берт.

— Все не так просто, — ответил Саймондз, — я вспоминал, какой Бонни была когда-то. Надеюсь, мне не придется сообщать Мелли о случившемся.

Картер удивилась:

— Мелли? Я думала, что дочь Бонни зовут Камелия.

— Отец называл ее Мелли, — вздохнул Берт. — Он сейчас, наверное, перевернулся в гробу. Однажды он доверил мне свою жену и маленькую дочь. А я не очень-то хорошо справился со своей работой.

Картер краем глаза наблюдала за сержантом, когда они шли по Ист-стрит в сторону Хай-стрит. Берт Саймондз был таким мужчиной, за которого она хотела бы выйти замуж: сильным, надежным, добрым и ранимым. В тридцать шесть лет он был в самом расцвете сил: сильное мускулистое тело, выгоревшие на солнце волосы, которые были немного длиннее, чем положено. Не то чтобы красивое, но приятное лицо, на котором оставили свой отпечаток время и опыт, глаза серо-голубые, как море в пасмурный день. Она считала Сандру Саймондз счастливицей. Картер хотела бы оказаться с Бертом в постели.

Сама Картер слышала мало предложений от мужчин. Она была некрасивой коренастой двадцатидевятилетней девушкой с бесцветными волосами и носом картошкой. Чтобы подружиться с кем-либо, ей приходилось полагаться на свой ум и веселый характер, но эти качества не очень-то помогали ей в отношениях с мужчинами.

Бонни Нортон же стоило только поманить пальцем, и мужчины уже бежали к ней. Картер много раз видела эту женщину — в переполненном баре или гордо шествующей по Хай-стрит — и, как и многие, была очарована ею. Бонни была первой во всем. Она первой надела бикини в пятидесятых годах. Она была первой взрослой женщиной, которая стала крутить хулахуп. А недавно она стала первой женщиной «за тридцать», осмелившейся носить новые мини-юбки. Картер нравилась ее показная храбрость.

Возможно, позже, вечером, она узнает, было ли правдой все то, что говорили о Бонни Нортон. Без сомнения, ни одна тридцатишестилетняя женщина не успела бы сделать все то, что приписывали Бонни: разорвать контракт с Голливудом, выйти замуж за Джона Нортона, овдоветь шесть лет спустя и промотать полмиллиона. И еще совратить половину мужского населения, осушить несколько баров и, наконец, утопиться пьяной в реке! Зачем она выбрала для этого такую тихую заводь, как Рай, если на самом деле была такой, как о ней говорили?

Когда они подъехали к Роландз Бейкери, Берт почувствовал спазм в желудке: за прилавком он увидел Камелию. Накладывая пирожные, она разговаривала с покупателем. Каким-то образом контраст между этой некрасивой полной девушкой и ее прекрасной стройной матерью стал еще более заметен теперь, когда Бонни лежала в морге.

Камелия была высокой, примерно метр семьдесят, и весила килограммов восемьдесят. У нее было бледное лицо и темные миндалевидные глаза, красота которых терялась на фоне жирной кожи. Жидкие темно-каштановые волосы были неуклюже сколоты сзади обычной заколкой для волос, открывая широкий лоб. Белорозовый рабочий халат ее вовсе не украшал. Он был туго завязан и подчеркивал каждую линию ее тела.

Камелия широко улыбнулась, увидев Берта в дверях. Она всегда была ему рада. С самого детства она относилась к нему как к другу, но сегодня ее приветливость затронула сержанта до глубины души.

— Привет, мистер Саймондз. Что вы желаете сегодня? У нас прекрасные пироги с курятиной, только что из духовки.

Девушка искренне пыталась исправить репутацию матери. Она много работала, всегда была веселой и, по словам миссис Роландз, довольно честной. Это больше всего поражало жену пекаря.

— Ничего не надо, спасибо, — ответил Берт, покраснев. Только сейчас он подумал о том, как ему вызвать ее и поговорить наедине. — Миссис Роландз здесь?

Не успел он спросить, как из пекарни вышла Энид Роландз, вытирая о белый фартук руки, испачканные в муке. Ее внешность соответствовала ее работе. Энид была такой же круглой и пышной, как и ее булочки, лицо всегда сияло, а на голове развевались седые волнистые волосы.

— Привет, Берт, — сказала она, при этом ее маленькие глазки зажглись в предвкушении сплетен. — Что такое произошло утром на реке? Я уже такого наслушалась!..

Энид обожала сплетни. Она всегда знала мельчайшие детали всего, что происходило в городе. Берт подозревал, что она взяла к себе Камелию только ради того, чтобы побольше узнать о ее матери.

— Я вообще-то хотел поговорить с Камелией, — ответил он, понизив голос и взмолившись про себя о том, чтобы миссис Роландз догадалась, что дело очень деликатное. — Я могу ее забрать? Констебль Картер все объяснит.

Во взгляде Энид сразу же появилось подозрение. Она посмотрела на Камелию, наполнявшую коробку печеньем, потом вновь взглянула на Берта.

— Что она натворила? — прошипела миссис Роландз.

Берт поднес палец к губам и красноречиво посмотрел на нее.

Энид явно была в замешательстве, но все же она подошла к девушке и забрала коробку с печеньем из ее рук.

— Я сама закончу. Мистер Саймондз хочет поговорить с тобой. Можешь сделать себе перерыв и выйти во двор.

Было очевидно, что Камелия ни о чем не догадывалась. Она благодарно улыбалась Берту за то, что он освободил ее из душного магазина. Она повела его по ступенькам наверх, через большую Жаркую кухню, а затем через заднюю дверь во двор.

— Так приятно было оттуда выбраться, — вздохнула она, опускаясь на маленькую деревянную скамеечку в тени и обмахиваясь рукой. — Знаешь, сейчас уже почти тридцать градусов, а я работаю с семи утра.

Берт смотрел на Камелию, и его сердце переполняло сочувствие. Он знал, что в этом толстом теле заключена чистая, невинная душа. В Камелии чувствовалась выдержка, которую не смогли поколебать унижения, через которые ей пришлось пройти из-за матери. Стоит кому-то взяться за нее, помочь сбросить лишний вес, купить приличную одежду, и она будет в полном порядке. Она умная девочка с приятной улыбкой, умеет хорошо говорить. Все, что ей нужно, — это взять себя в руки.

— Неудивительно, что миссис Роландз не могла найти на лето работника в магазин, — рассмеялась Камелия, обнажая мелкие белоснежные зубы. — Я была так рада, что получила работу, что даже не задумалась над тем, почему больше нет желающих.

Берт привык к тому, что люди начинают нервничать, если он хочет с ними поговорить. В другое время он принял бы ее открытую манеру за подбадривание.

— Ты хорошо справляешься в магазине, — сказал Берт. Он хотел убедить Камелию в том, что ее взяли на работу не потому, что она была единственным претендентом. — Я уверен, что миссис Роландз наняла тебя, потому что знала, как усердно ты будешь работать.

Последовало молчание. Камелия обмахивалась, а Берт уставился на сложенные в стопку подносы для хлеба, ожидая, когда подойдет Картер и поможет ему.

— Зачем вы меня позвали, мистер Саймондз? — вдруг спросила Камелия.

Берт глубоко вздохнул. До этого ему приходилось сообщать о смерти только взрослым людям, и он не знал, что сказать.

— Это насчет твоей мамы.

Лицо девочки помрачнело. Выражение ее лица было таким же, как у матери трудного ребенка, ожидающей плохих новостей, как только упомянули его имя.

— Что она натворила на этот раз?

Берту захотелось позвать на помощь Картер. Она должна быть рядом с ним, чтобы успокоить так, как это умеют только женщины. Но он догадывался, что она специально не выходит из магазина, думая, что он сам сможет рассказать о случившемся деликатнее, чем это сделали бы они вдвоем.

Берт поднялся со скамейки, присел на корточки перед Камелией и взял ее руки в свои.

— Мне очень жаль, Мелли, — произнес он. — Мне нелегко говорить тебе об этом, но я скажу прямо. — Он замолчал, во рту пересохло, в животе все сжалось. — Дорогая, твоя мама мертва. Мне очень жаль.

Сначала не последовало никакой реакции. На большом круглом лице Камелии ничего не отразилось, оно было таким же мягким, как одна из булочек в витрине магазина.

— Не может быть. Она в Лондоне. — Камелия наклонила голову и посмотрела ему в глаза, а потом опустила взгляд на руки, которые ее держали.

— Она умерла здесь, в Рае, — сказал Берт, стараясь выговорить все на одном дыхании. — Она утонула в реке, рано утром.

К удивлению Берта девушка рассмеялась, ее двойной подбородок при этом задрожал.

— Не говорите глупостей, мистер Саймондз, — сказала она, улыбаясь во все тридцать два зуба. — Вы нашли кого-то другого. Мама и близко к реке не подходила. Она в Лондоне.

Берт слышал о том, что люди могут отрицать то, что им неприятно слышать. Но он не ожидал этого от Камелии.

— Мелли, я сам ее вытащил. Ты считаешь, что я недостаточно хорошо ее знаю для того, чтобы опознать?

Ответом на его слова была тишина. Камелия не произнесла ни слова, она даже не пошевелилась. Ее глаза, не мигая, уставились куда-то в пространство над головой Берта. Он надеялся, что она вспоминает их крепкую дружбу, те времена, когда она была маленькой девочкой, матчи в крикет, когда они с Бонни приходили посмотреть на игру Берта и Джона. Но Камелия, скорее всего, вспоминала, как ее пьяная мать флиртовала с ним или тот случай, когда Берту пришлось прибегнуть к официальным службам, что бы заставить Бонни выключить громкую музыку. Он так ждал, что Камелия скажет что-нибудь, все равно что. Он не знал, осознала ли она произошедшее.

Затем ее лицо задрожало. Сначала искривился рот, потом закрылись глаза и по щекам покатились слезы. Берт наблюдал, как они, словно бриллианты, скатывались по сальным щекам.

— Кто это сделал? — выдавила она из себя. — Кто это сделал?

Берт ничего не ответил, он просто обнял ее, прижал к своей груди в надежде, что сможет найти правильные слова.

— Мы не думаем, что в этом кто-то замешан, — прошептал он в ее волосы. — Мы думаем, что она сама прыгнула, потому что была несчастна. Никто не мог сделать такое, ее никто не заставлял.

— Ты ошибаешься! — воскликнула девушка, отстранившись и яростно закачав головой. — Мама была счастлива, когда отправлялась в Лондон, и она боялась воды. Она никогда не прыгнула бы в реку, ни за что.

Бонни любила рассказывать о том, как в детстве она чуть не утонула. Берт и сам слышал от нее эту историю. Он представлял себе широкую, покрытую льдом реку в Сассексе и героическое спасение ее юным возлюбленным. Берт сообщил о боязни воды коронеру и о том, что Бонни не могла покончить с жизнью таким образом. Но тот не согласился с Саймондзом, объяснив, что Бонни находилась в подавленном состоянии.

— Иногда люди поступают не так, как обычно, — повторил Берт слова коронера. Он услышал, как Картер вышла через кухонную дверь, но не обернулся к ней. — Иногда маленькие неудачи сливаются в одну большую проблему, с которой ничего нельзя поделать.

Камелия прижалась к нему и плакала на его груди, а Берт просто держал ее, жестами давая понять Картер, чтобы та рассказала то, что он не успел.

Берт вздрогнул, когда Картер выпалила все, что им было известно. Установили, что смерть Бонни наступила в два часа ночи, когда был сильный прилив. Ее сумочка и туфли были найдены под кустом на берегу. Камелия никак не отреагировала на то, что ей надо будет пойти в морг и опознать маму. Но когда Картер упомянула о вскрытии, девушка выпрямилась и ее глаза увеличились от ужаса.

— Вы имеете в виду разрезать ее? Это невозможно!

— Но по-другому нельзя. — Картер подошла ближе и нежно коснулась плеча девушки. — Понимаешь, надо исследовать ее на наркотики, алкоголь, на все, что могло бы хоть как-то рассказать нам о случившемся.

Держа Камелию в своих объятиях, Берт разделял ее горе. Для него Бонни была такой же частью жизни города Рай, как и старинные чайные, тюрьма Наполеона и залив. Возможно, завтра он разозлится на нее из-за того, что она не подумала о том, какую рану нанесет Камелии ее смерть, но сегодня он просто успокаивал милого взволнованного друга.

Позже Картер принесла им чай. Миссис Роландз то и дело выглядывала из-за двери, желая произнести слова утешения, но она, как и Берт, не могла подобрать нужные выражения.

— У тебя есть подруга, с которой ты хотела бы побыть? — спросила Картер. Ей было жарко, на белой рубашке проступили пятна от пота, а короткие волосы прилипли ко лбу. — Я могла бы позвонить и вызвать для тебя кого-нибудь.

Камелия выпрямилась, вытерла глаза тыльной стороной кисти и взглянула в глаза Картер, у которой были искренние намерения.

— У меня нет друзей, — сказала она, взгляд ее темных глаз стал тяжелым. — Разве вы не знаете? Я как прокаженная, мама об этом позаботилась.

Берт мгновенно забыл все хорошее, что было связано с Бонни.

— Я хотела бы побыть одна некоторое время, если вы не возражаете, — попросила Камелия. — Я имею в виду, до опознания.

Берт кивнул. Он хотел предложить сходить в морг завтра утром, но, похоже, Камелия решила пережить весь ужас за один день.

— Я зайду за тобой через полчаса, — произнес Саймондз, вставая. Затем повернулся и пошел, уводя за собой Картер.

Когда Камелия осталась одна, она прислонилась к стене и закрыла глаза, вспоминая тот день, когда ей сообщили о смерти отца. Это произошло 14 марта 1956 года. Тогда ей было шесть лет, и в тот день ее безопасный, предсказуемый мир стал разваливаться на части.

Несмотря на то что утро было особенно холодным и ветреным, все шло как обычно. В кухне она позавтракала кашей и вареным яйцом, а пока она ела, мама заплела ей косы и повязала ленточки.

Тогда Камелия очень гордилась своей матерью. Многие люди сравнивали Бонни с Мэрилин Монро из-за ее густых светлых волос, облегающих юбок и свитеров. Камелия считала, что ее мама намного красивее, чем Мэрилин. Даже в восемь утра на ней был розовый шерстяной костюм, туфли на высоких каблуках, а волосы были аккуратно уложены.

— Надеюсь, этот ветер утихнет до завтра, — произнесла Бонни, завязывая вторую ленточку. — Папа не очень хорошо плавает.

Джон Нортон был в Брюсселе на собрании по поводу беспокойств в Египте. Поговаривали, что это могло привести к закрытию Суэцкого канала. Из-за этого нефтяные танкеры оказались бы в ловушке. В понедельник утром Джон отправился на пароме в Дувр. Предполагалось, что он вернется в пятницу.

— Как бы мне хотелось, чтобы папочка не уезжал так часто, — мечтательно сказала Камелия. — Как бы я хотела, чтобы он каждый вечер приходил домой.

Бонни улыбнулась и нежно погладила дочку по голове. Она была уверена, что проблема на Ближнем Востоке была всего лишь бурей в стакане воды. Но Джон боялся, что это закончится войной, из-за чего несколько недель не находил себе места. Бонни подумала, что дочь заразилась волнением отца и поэтому так заговорила.

— Он вернется на выходные и, если погода улучшится, сходит с тобой на болото посмотреть на новорожденных ягнят. Я уверена, что папа тоже хотел бы быть с нами каждый вечер, но так он зарабатывает деньги, дорогая. Он очень важный человек.

Когда Камелия дошла до конца Мермайд-стрит, то оглянулась и увидела, что Бонни все еще стоит в дверях, чтобы помахать ей на прощание. Камелия помахала в ответ и медленно продолжила свой путь. Магазины только начали открываться, мистер Банкворс из бакалейной лавки поприветствовал ее и крикнул, чтобы она держала шляпку, а мистер Саймондз, ее друг-полицейский, проехал мимо на велосипеде и посигналил в звонок.

Днем ветер усилился. В классной комнате дрожали стекла. Они выучили таблицу умножения и теперь писали диктант. Мисс Греди задала выучить еще десять слов на завтра и предупредила:

— Горе тому, кто не сможет произнести эти слова по буквам.

Камелия удивилась, когда не увидела маму у ворот, где та обычно ждала ее в половине четвертого. Бонни почти всегда ее встречала, а иногда они даже ходили в чайную «Норас», чтобы попить чаю с пончиками. Камелия не расстроилась — теперь она могла заглянуть в кафе «Вулворс». Бонни не очень нравилось в «Вулворс», она говорила, что там «пахнет деревянным полом», но Камелия не обращала на это внимания. Ей нравилось смотреть на сладости, на лимонадную пудру в стеклянных коробочках, на то, как работники взвешивают сладости в целлофановых пакетиках. Она хотела бы работать там, когда вырастет, хотя папа всегда смеялся, когда она говорила об этом: он считал, что она может поставить перед собой более высокую цель.

Около четырех Камелия шла по Мермайд-стрит и напевала песню Алмы Коган «Никогда не танцуй танго с эскимосом». Она услышала эту песню в «Вулворс» и теперь хотела выучить слова, чтобы спеть папочке, когда тот вернется из Бельгии.

Камелия удивилась, увидев интенданта Виллиса. Он был другом родителей и иногда заходил с женой на ужин, но девочка никогда раньше не видела его в форме полицейского. Он был крупного телосложения, с красным, словно обветренным лицом. Сегодня он казался еще больше — просто заполнил собой маленькую прихожую.

— Здравствуйте, мистер Виллис, — сказала Камелия, бросив рюкзак на пол. — Где мама? — И, не дожидаясь ответа, проскользнула мимо него в гостиную.

Но увидев маму, девочка сразу поняла, что что-то случилось. Бонни сидела в кресле, опустив худенькие плечи, и неподвижно смотрела на огонь. Она даже не повернула головы, когда дочь вошла в комнату. Рядом с Бонни сидела молодая женщина-полицейский с рыжими взъерошенными волосами. Она сразу вскочила, ее лицо зарделось, словно от стыда.

— Мамочка! Что случилось? — спросила Камелия, подбежав к матери. Ее напугало опухшее от слез лицо Бонни и заплаканные глаза. — Почему здесь полиция?

Последовала тяжелая пауза. Камелия слышала тиканье старых дедушкиных часов и треск углей в камине. Она поняла, что трое взрослых были так поражены чем-то, что ее появление застало их врасплох.

— Мамочка, — Камелия внезапно почувствовала, что продрогла до самых костей, — скажи мне!

— О, дорогая! Папа, — произнесла Бонни странным, натянутым голосом и вдруг заплакала, схватив Камелию в объятия и так сильно сжав ее, что та едва могла дышать.

О произошедшем несчастье рассказал мистер Виллис. Он присел перед девочкой на корточки и сказал, что в Брюсселе у отца случился сердечный приступ.

— Но когда же он вернется домой? — спросила Камелия, так ничего и не поняв. Она смотрела то на красное лицо мистера Виллиса, то на белое лицо его напарницы, то на свою заплаканную мать. — Он ведь вернется домой?

Большая мужская рука опустилась на ее плечо. Она была очень тяжелой, а всегда веселое лицо полицейского осунулось.

— Боюсь, он больше никогда не вернется домой, милая, — проговорил мистер Виллис печально. — Понимаешь, он умер от сердечного приступа. Папа теперь будет жить с Иисусом.

Позже, ночью, Камелия лежала рядом с матерью и пыталась понять все, что услышала и увидела за последние шесть-семь часов. Это было похоже на кошмарный сон, но Камелия знала, что не спит. К ним заходил доктор Негус. Он дал матери какие-то таблетки, после которых она перестала плакать и наконец заснула. Миссис Тулли, уборщица, спала на кровати Камелии, а завтра должна была приехать бабушка, чтобы заботиться о них. Несмотря на то что в большой кровати было тепло и уютно, а тело матери действовало успокаивающе, Камелия все же не могла уснуть.

На Мермайд-стрит ярко горели фонари, и Камелия могла хорошо рассмотреть комнату родителей. Зеркальные дверцы шкафа отражали свет с улицы, на столике стояли бутылочки духов, которые собирала Бонни, а белое неглиже, висевшее сзади на двери, походило на привидение. Для Камелии эта комната была храмом, тут отражались интересы ее родителей: книги отца, коробочка с запонками стояли с его стороны кровати, с маминой стороны находился крем для рук и лак для ногтей. Даже кровать пахла ими. На подушке отца сохранился запах его пенки для волос, а на маминой — аромат ее духов. На выходных Камелия всегда приходила к ним по утрам. За чашкой чая они обсуждали дела, которые необходимо было сделать, места, которые хотели посетить. Но сейчас Камелия лежала, вдыхая запах отца, и в голове у нее крутились обрывки фраз, сказанные взрослыми днем. Вдруг она поняла, что все, что еще этим утром казалось таким постоянным и надежным, исчезло навсегда.



Спустя четыре недели после похорон отца Камелия сидела внизу, рисовала карандашами и вдруг услышала, как мама и бабушка ругались в спальне. Камелия не хотела этого слышать, но ничего не могла поделать — их голоса заполнили маленький дом.

— Я не потерплю, чтобы ты говорила со мной в таком тоне, — сказала бабушка. Голос ее дрожал, как будто она плакала. — Я приехала сюда, чтобы помочь тебе, но я смогу это сделать, только если ты будешь содействовать мне в этом.

— Убирайся обратно в Лондон, — кричала на нее Бонни. — Ты то и дело критикуешь меня и суетишься. Я пытаюсь вернуться к нормальной жизни, но ты не позволяешь мне.

— Ты не можешь выйти из дома в розовом платье, слишком мало времени прошло с тех пор, как ты овдовела, — заметила бабушка. — Что подумают люди?

— Мне все равно, что они подумают. — Бонни еще больше повысила голос. — Мне надоело выглядеть как старая ведьма, мне надоело, что ты постоянно рядом: убираешь, стираешь, моешь и надоедаешь своим кудахтаньем. Мне все надоело!

Камелия заплакала. Она начинала осознавать, что без отца все будет по-другому. Но девочка все же не понимала, почему мама так грубо разговаривает с бабушкой, которая все делала для того, чтобы им стало хоть немного легче. Она убирала, готовила, отводила Камелию на качели в Салтс, провожала в школу, по вечерам учила вязать и шить. Бабушка была немного суетливой, но доброй и любящей.

До смерти отца слово «бабушка» для Камелии было всего лишь именем незнакомого человека, который присылал ей свитера ручной вязки и красиво одетых кукол на дни рождения и Рождество. По непонятным причинам раньше, насколько Камелия помнила, бабушка их не навещала. Она приехала только тогда, когда умер ее зять. Но сейчас, когда Камелия узнала, кто эта пожилая женщина, ей не хотелось, чтобы она уезжала.

— Я уеду, если ты этого хочешь, — сказала бабушка, повысив голос так, как будто теряла терпение. — Мне никогда тебя не понять, Бонни. Я отдала тебе все, никогда не думала о себе. А ты не более чем эгоистичная, жестокая шлюха. И ты плачешь не по Джону, ты оплакиваешь себя. Тебе надо упасть на колени перед Господом и благодарить Его за те чудесные годы, что он дал тебе, за Камелию и прекрасный дом. Что у меня было, когда умер Арнольд? Муниципальный дом, дочь, которая не могла обо мне заботиться, и пенсия вдовы. Но я не жаловалась, хотя мне не хватало Арнольда и по сей день не хватает.

Ссора наконец прекратилась, но бабушка спустилась только через десять минут. Она припудрила лицо, но глаза оставались опухшими. Она улыбнулась Камелии, которая сидела на канапе. Бабушка пыталась вести себя как обычно, но ей все же не удалось обмануть сообразительную шестилетнюю малышку.

— Не уходи, бабушка, — упрашивала ее Камелия. — Так хорошо, что ты с нами.

— Мне надо идти, милая. — Бабушка села на канапе и взяла внучку на колени. — Маме будет лучше, если я уеду. Она больше ничего не хочет слышать, а я не могу ничего поделать.

Камелия не нашла что возразить. Она просто свернулась калачиком на руках у бабушки. Ей так хотелось подобрать нужные слова и сказать что-то этим взрослым женщинам, чтобы все исправить.

— Как же мы будем без тебя? — спросила Камелия. Совсем недавно мать лежала в кровати целыми днями, даже сейчас она все предоставила бабушке. — Мама опять будет готовить еду и ходить по магазинам?

— Я уверена, что так и будет, — сказала бабушка сквозь слезы. — Она ведь обязана, разве не так?

— Я так скучаю по папочке, — выпалила Камелия. Она знала, что если скажет такие слова матери, то только разозлит ее еще больше. — Неужели всегда будет вот так?

Она хотела спросить, заполнится ли когда-нибудь огромная пустота в душе? Настанет ли когда-нибудь такой вечер, когда она не будет вспоминать, как отец читал ей сказку на ночь? Или выходной, когда она сможет не думать о том, как они гуляли по болоту. Мама никогда не интересовалась ее делами в школе, ее друзьями, даже мыслями, в отличие от папы. Камелия старалась не думать о таких вещах, но не могла ничего с собой поделать.

— Тебе станет легче, — спокойно проговорила бабушка. — Я не обещаю, что ты забудешь обо всем, — воспоминания об отце останутся в твоем сердце, потому что они тебе дороги. Но скоро ты обнаружишь, что тебе уже не так больно.

— Ты была такой же, как мама, когда умер дедушка? — спросила Камелия.

— Нет, я приняла это спокойно, — осторожно ответила Дорис. — Но дедушке было тогда семьдесят лет, и я знала, что он не может жить вечно. С мамой все по-другому. Ей всего двадцать семь, она думала, что они с Джоном еще долго будут жить вместе.

Камелия хотела расспросить бабушку о многом, например о том, почему мама больше не заботится о ней? Почему она хотела надеть розовое платье вместо черного? И почему Бонни так не любила свою мать? Но Камелия решила промолчать и не задавать вопросы, которые крутились у нее в голове.

— Ты приедешь ко мне еще когда-нибудь? — вместо этого спросила она.

Дорис снова засомневалась. Она знала, что сядет в первый поезд до Рая, если понадобится Бонни, несмотря на все, что было сказано. Но шестое чувство подсказывало ей, что дочь хочет оборвать все связи с прошлым из-за того горя, которое переживала.

— Я приеду, если буду вам нужна, — тихо сказала бабушка. — Может быть, мама отпустит тебя ко мне на праздники. Пиши мне, моя маленькая. Всегда помни, что я твоя бабушка и люблю тебя.



Слезы опять потекли из глаз, когда Камелия вспомнила о смерти отца. Она вытерла их краем халата и взглянула на небо. Но на этот раз в ее голове промелькнули еще более постыдные воспоминания.

После смерти отца прошло пять лет. В феврале 1961 года, в пятницу ночью, Камелия проснулась от песни Джонни Кидда «Давайте будем двигаться». Музыка играла не просто громко, она была оглушающей. Включив свет, Камелия увидела, что было десять минут второго. Ей стало интересно: будет ли это продолжаться до тех пор, пока соседи не вызовут полицию.

Если бы не фотография возле кровати, Камелия, наверное, решила бы, что выдумала спокойные, тихие дни раннего детства, чтобы успокоить себя.

Но рядом стояла черно-белая фотография, на которой вся их семья была вместе. Камелии исполнилось пять лет, когда был сделан этот снимок. Она была в вельветовом нарядном платьице, на маме был сейчас уже не модный приталенный костюм, волосы были намного короче, чем сейчас. Папа в темном костюме стоял позади них.

Камелия заметила, что уже тогда она была полной, но выглядела милой и очень серьезной. А сейчас она была толстой, очень толстой, а темные глаза походили на щели, словно прятались в складках отекшего лица. Джон Нортон был мертв. Маленькая милая Камелия стала толстой громадиной. А мать больше не походила на прежнюю Бонни.

Даже счастливые дни в коллегиальной школе закончились в декабре, за два дня до одиннадцатилетия Камелии.

Бонни жаловалась, что из-за того, что Камелия могла не сдать экзамен, учительница посоветовала с нового года перевести ее в государственную младшую школу, а затем, в сентябре, в старшую школу. Но это была жалкая ложь. Камелия входила в пятерку лучших учеников класса, и мисс Греди всегда говорила, что она достаточно умна, чтобы получить стипендию в одной из лучших женских школ.

Камелия выключила свет и спрятала голову под подушку, чтобы не слышать музыки. Ей не надо было спускаться, чтобы узнать, что происходит внизу. Девочка легко могла представить себе, что происходит в гостиной: она уже много раз это видела. Бонни всегда была в центре. Длинные волосы она завязала в высокий хвост. На ней было одно из платьев с расклешенной юбкой, талия перехвачена широким поясом так туго, что, казалось, можно ее обхватить двумя пальцами. Под платьем был многослойный подъюбник из тонкой бело-розовой сетки. Скорее всего, она танцует с кем-то, возможно, с тем ужасным мужчиной-пижоном в длинном красном пиджаке и тонком галстуке. Если, конечно, она не выставила его за дверь. Другие мужчины жадно смотрят на ноги Бонни, стараясь увидеть верх ее чулочков, когда она вертится.

Для Камелии оставалось загадкой, кто все эти мужчины, которые приходили к ним в дом поздно вечером. Она знала, что они всегда превосходили по количеству женщин, которые бывали на таких спонтанных вечеринках. У Бонни больше не было подруг. Тети Пэт, Бэбз, Фрэда и Джанис исчезли так же, как и горячие домашние блюда, выглаженные школьные блузки, помощь с домашним заданием и совместные вечера у телевизора.

В течение года или двух после смерти Джона старые друзья заглядывали на чашку чая или просто поболтать. Интендант Виллис, дантист мистер Декстер, владелец гостиницы «Мермайд Инн» Малкольм Фразер… Они приходили одни, как будто у них не было жен. Но в конце концов и они перестали заходить. Камелии казалось, что ей приснилось то время, когда стол был украшен накрахмаленными салфетками, цветами и свечами, а мама когда-то проводила целый день в кухне, готовя обед для гостей.

Наверное, Камелия опять уснула, потому что когда она проснулась, музыка умолкла и в доме снова стало тихо, за исключением какого-то стука.

Она прислушалась, пытаясь определить, откуда идет звук. Было похоже на стук ветки о стекло. Стук раздавался не в ее окно и не в мамино, так как их окна выходили на улицу, где не было деревьев. Камелия прислушалась: стук становился все настойчивее. Это озадачило ее. Она вылезла из постели и вышла на лестницу.

Их дому было больше трехсот лет, комнаты в нем находились на разных уровнях. Комната Камелии находилась рядом с ванной, через пару ступенек наверх был небольшой проход и выше комната ее матери, которая занимала переднюю половину дома. Рядом с закрытой дверью была очень узкая лестница, которая вела к двум комнатам для гостей на чердаке. Камелия догадалась, что стук доносился оттуда. В доме постоянно раздавались непонятные звуки, шумели трубы, скрипели доски. Она решила, что, скорее всего, одно из окон на чердаке открылось и стучало от ветра.

Но как только Камелия ступила на лестницу, ведущую на чердак, то услышала еще один звук и резко остановилась. Звук был похож на хрюканье свиньи и раздавался одновременно со стуком!

Первым движением Камелии было вбежать в комнату матери. Но как только она повернула ручку, то сразу поняла, что шум шел из комнаты Бонни и то, что это был за шум. Камелия потрясенно застыла на месте и не могла пошевелиться.

У нее были незначительные знания о сексе. Она знала, что надо обняться особым образом, чтобы получился ребенок, и что нельзя делать этого, если ты не замужем. Она слышала, как мальчишки на игровой площадке ругались неприличными словами, и сейчас догадалась: она услышала то, что обозначалось словом «трахаться».

Девочка стояла и думала, стоит ли ей ворваться и остановить мужчину, который издевается над мамой. Но потом, сквозь хрюканье, она услышала голос Бонни:

— Сильнее, давай сильнее. Мне так нравится!

Камелию бросило в жар, как будто кто-то открыл перед ней печную заслонку. Она отступила и прикрыла рот рукой, опасаясь, что ее может стошнить.

Девочка вернулась в комнату и забралась обратно в постель. Внезапно все, что так беспокоило ее все эти годы, прояснилось. Камелия поняла, почему старые друзья перестали заходить, почему соседи шептались, когда они с матерью шли по улице. Теперь были понятны странные взгляды, которые бросали мужчины на ее мать, и то, почему старые друзья из коллегиальной школы перестали приглашать Камелию поиграть. Теперь она понимала, почему тот ужасный мальчишка в школе назвал ее мать шлюхой.

С той ночи жизнь становилась только хуже. Каждую неделю Бонни покупала себе дорогие модные наряды, а Камелия ходила в старых платьях, из которых давно уже выросла. Вечеринки стали проводиться чаще, они были еще громче. Грубые пьяные мужчины топали по ступенькам и часто врывались в комнату Камелии, думая, что это ванная. Бонни уже не скрывала, что мужчины оставались у нее на ночь. В спальне стоял запах их пота, на простынях, которые менялись все реже, были пятна, а на красивых коврах виднелись следы от сигарет и от пива. Днем Бонни тоже частенько была пьяной. Иногда, возвращаясь из школы, Камелия находила мать в бессознательном состоянии на канапе. Бонни больше не занималась домашними делами, единственной едой в доме был хлеб с джемом. Камелия съедала невкусный обед в школе, по дороге домой покупала в булочной пару черствых булочек, а потом Бонни посылала ее за чипсами.

Часто по выходным девочка оставалась совсем одна. Мама оставляла ей на столе десять шиллингов на питание. Но стоило Бонни войти в дверь воскресным вечером с мягкой игрушкой в руках, попросить прощения и пообещать, что такое больше не повторится, как дочь ей все прощала.

Но не прощали соседи. Больше не было вежливых просьб сделать музыку потише. Теперь они истерично кричали у двери, стучали в окна, вешали на двери злобные оскорбительные записки. Иногда это были предупреждения о легальной расправе, иногда в них угрожали жизни Бонни, но она только смеялась и бросала их в камин. Она говорила, что все соседи ограниченные и завистливые люди и что скоро они с Камелией уедут.

Две недели спустя, перед Рождеством 1962 года, Камелия, вернувшись из школы, обнаружила, что ее кукольный домик пропал.

У девочки появилось какое-то дурное предчувствие, когда она посмотрела на пустое место, где еще утром стоял домик. Она поняла, что вот-вот случится что-то плохое. Несколько недель Бонни была мрачной и угрюмой, она ничего не говорила по поводу Рождества или украшения дома. Вот уже три недели у них не было вечеринок.

Камелия спустилась вниз. За лето она еще больше потолстела и уже не могла бегать. Она не нравилась себе, но больше всего она ненавидела свое тело. Ей недавно исполнилось двенадцать, а объем ее бедер был уже больше ста сантиметров. Весила Камелия почти шестьдесят килограммов.

— Где мой кукольный домик? — спросила она.

Бонни сидела в кресле, курила и читала напечатанное на машинке письмо. Впервые она была без макияжа, даже волосы выглядели так, как будто их совсем не причесывали. На розовом костюме спереди красовалось пятно.

— Я продала его, — ответила Бонни, даже не взглянув на дочь.

— Ты продала его! — воскликнула Камелия. Она не верила своим ушам. — Ты не могла этого сделать! Скажи, что ты шутишь!

— Делать мне больше нечего, — выпалила Бонни. Она положила письмо и подняла глаза на дочь. — Ну, перестань, милая! Ты уже взрослая для кукольного домика, а мне нужны деньги.

— Но его же купил папа! — глаза Камелии наполнились слезами. — Это все, что у меня осталось от него! Как ты могла?

— Если бы ты на самом деле понимала, в каком мы ужасном положении, то не говорила бы так, — защищалась Бонни.

Только сейчас Камелия заметила, что Бонни уже не выглядела такой красивой, как обычно. Под глазами были темные круги, кожа казалась серой, а вокруг глаз и рта виднелись тоненькие морщинки.

— Почему ты не взяла деньги в банке, если тебе что-то понадобилось? — спросила Камелия.

Бонни посмотрела в заплаканные глаза дочери, полные упрека, и вздохнула. Она понимала, что ей не следовало продавать домик, не спросив разрешения. Но Бонни была в отчаянии, и у нее не было другого выхода. Иногда она забывала о том, что Камелия была все еще ребенком. Девочка многое схватывала на лету, но явно не понимала, в какой ситуации они оказались.

— В банке больше нет денег, дорогая, — сказала Бонни мягко. — Думаю, пришло время кое-что тебе объяснить.

Камелия села рядом на канапе и с отчаянием слушала о том, что у них не только закончились деньги, но они были в таком большом долгу, что у них заберут дом.

— Вот почему тебе пришлось уйти из коллегиальной школы, — закончила Бонни. — Понимаешь, папочка не оставил мне достаточно денег. Я старалась экономить, но больше ничего нет.

— Что же мы будем делать? — спросила Камелия сквозь слезы. Она хотела напомнить матери, что на прошлой неделе та купила себе еще одно платье и пару новых пластинок. Но даже несмотря на свое горе девочка видела, что Бонни вот-вот расплачется, а Камелия не могла этого видеть.

— Я нашла небольшой домик на Фишмаркет-стрит, — сказала Бонни, брезгливо сморщив свой маленький носик. — Боюсь, он не очень красив, но это все, что я смогла найти. Я устроюсь на работу, и мы с тобой хорошо заживем.

Камелия снова всхлипнула. Она была толстой и некрасивой, у нее не было ни одного друга, в школе все смеялись над ней и говорили гадости о ее матери. Кукольный домик и вся маленькая мебель, которую купил папа, исчезли — перешли к двум девочкам, которые так никогда и не поймут, насколько был дорог этот домик прежней хозяйке. И в довершение всего ей придется выселиться из дома, который она так любила.

— Прости, милая. — Бонни притянула к себе дочку и обняла ее, окутав ароматом духов «Джой». — Я была тебе не очень хорошей матерью, верно? Я эгоистка, лентяйка и транжира. Но я так люблю тебя!



Камелия снова вытерла глаза и встала со скамейки. Даже после всего, через что ей пришлось пройти из-за Бонни: мужчин, пьянство, растранжиривание денег и безразличие, она все еще любила свою мать. Соседи и городские сплетники будут, наверное, помнить о Бонни только плохое. Но у Камелии было несколько прекрасных воспоминаний, которые сейчас казались особенно дорогими: пикники летом, походы в лондонский зоопарк. О том, как они смеялись друг над другом в комнате смеха в Гастингсе и бегали по песчаным дюнам в Камбер-Сандз. В душе Бонни оставалась ребенком, она всегда была готова рассмеяться или пошалить. Они были мать и дочь, но в первую очередь они были лучшими друзьями.

Глава третья

— Берт ждет тебя в машине, милая, — сказала Энид Роландз, когда Камелия вышла из туалета. На девушке была плотная синяя юбка и белая блузка. Энид взяла влажное полотенце и еще раз вытерла ее лицо. — Я сказала ему, чтобы потом он привез тебя сюда. Наверху у нас есть небольшая, но очень уютная комната. Тебе сейчас нельзя оставаться одной.

Камелия поблагодарила миссис Роландз. До этого момента она даже не подумала о том, где будет спать сегодня или завтра. После смерти Бонни у Камелии больше не было своего дома.

Мистер Саймондз почти ничего не сказал по дороге в Гастингс. Он то и дело брал руку Камелии и слегка сжимал ее в своей. Девушка была рада, что он не пытался заговорить. По дороге она наблюдала за людьми, ехавшими в других машинах. Почти в каждом автомобиле были семьи. Люди возвращались домой с моря, уставшие и загорелые, а на задних сиденьях спали дети. Камелия вспомнила, что, когда папа еще был жив, она любила становиться на колени на заднем сиденье и махать людям в других машинах. Наверное, дети уже так не делали.

Морг находился в закоулке. Это было здание из красного кирпича, с крашеными оконными рамами. Мистер Саймондз взял Камелию за руку и провел внутрь. Вдруг у нее заболел живот и закружилась голова от запаха антисептиков.

— Это нормально, в таких местах может немного тошнить, — сказал мистер Саймондз, подбадривая ее. — Но это всего лишь запах больницы, ничего более. Ты не увидишь ничего отвратительного. Бонни будет в своей комнате, на каталке. Она будет вся накрыта простыней. Мы просто вместе посмотрим на нее, ты подтвердишь, что это она, вот и все.

Какой-то мужчина в белом халате провел их в маленькую комнатку. Все было так, как сказал мистер Саймондз. Мужчина подождал, пока Камелия подошла к каталке, и только тогда приоткрыл простынь.

Конечно же, это была Бонни, несмотря на все мольбы Камелии о том, чтобы это оказался кто-то другой. Она выглядела так же, как обычно по утрам, после ночи пьянства. Из-за синеватого оттенка кожи Бонни выглядела старше и грубее. Если бы не волосы, испачканные болотной грязью, Камелия могла бы подумать, что мать спит.

Девушка подтвердила, что это ее мать, но не смогла поцеловать ее, хотя сердце просило об этом. Камелии очень хотелось еще раз прикоснуться к золотистым волосам, обнять ее крепко в последний раз. Но вместо этого она просто еще раз посмотрела на мать, повернулась и ушла.

Камелия откинулась на сиденье машины и закрыла глаза, когда они возвращались в Рай. Берт знал, что она не спит, — таким образом девушка пыталась справиться с тем, что только что увидела. Когда он посмотрел на ее бледное спокойное лицо, которое сейчас было так близко к его плечу, то вспомнил, как однажды он ехал с ней по этой же дороге. Это произошло примерно полтора года назад, примерно в такое же время — в полпятого или пять часов вечера. Но тогда был не жаркий летний день, а холодный февральский вечер и уже стемнело.

Берт ехал из Гастингса в Рай на своей машине «Моррис-Минор». На заднем сиденье лежал трехколесный велосипед — подарок для сына на четырехлетие. Была суббота и так холодно, что, казалось, вот-вот пойдет снег. Берт не мог дождаться, когда приедет домой и согреется у камина, потому что обогреватель в машине работал не очень хорошо.

Он ехал и думал о прошлом. Ему не верилось, что он провел в Рае четырнадцать лет. Казалось, совсем недавно он был еще молодым констеблем. Но сейчас ему тридцать пять лет, он сержант, у него есть жена и два маленьких сына. А ведь пока Берту не исполнилось двадцать восемь, он думал, что не сможет полюбить никого, кроме Бонни Нортон!

Берт вздрогнул. Как можно быть таким глупцом! Он всегда искал ее глазами, надеялся, желал, но никогда не решался что-то сделать. Слава Богу, что в его жизни появилась Сандра! Тогда Бонни можно было получить за пару стаканов спиртного. Если бы Берт связался с ней после того, как умер Джон, не видать ему тогда ни карьеры, ни личного счастья.