— Очень хорошо! — отрезал Брэйд.

— Откуда вы знаете?

Брэйд хотел было уже ответить, как заметил поставленную ему Рейнком ловушку. Он не знал, как избежать ее, и его молчание означало только то, что Рейнку самому придется подтолкнуть его туда.

— Должно быть, — продолжав Рейнк, — это он сам говорил вам, что его работа идет хорошо.

— Конечно, говорил, — вызывающе подтвердил Брэйд.

— А откуда вам было знать, что он говорит вам правду?

— У меня есть копии его записей.

Улыбка Рейика стала шире, Фостер тоже начал улыбаться. Брэйд внезапно заметил царящую в комнате тишину, увидел небольшие группы людей, прекративших разговоры и смотревших в его сторону, заметил Дорис, которая стиснула рукой платок и прикусила нижнюю губу.

Брэйд знал, что ни одного из находящихся здесь химиков он не сможет убедить, что разбирается в кинетике настолько хорошо, чтобы судить о том, действительно ли успешно шла работа Ральфа.

Голос Рейнка стал медоточиво-приторным:

— Я знаю, каких теорий Ральф Ньюфелд придерживался вначале, и уверяю вас, что они были бессмыслицей. Я хотел предоставить ему возможность самому убедиться в этом, допуская, что ему удастся найти какой-то побочный путь, который к чему-нибудь приведет. Конечно, из этого ничего не вышло. С ним невозможно было поладить. Тогда он пошел к вам, и здесь-то было его истинное Ватерлоо. Когда аспирант занимается проблемой, подобной выбранной Ральфом, и никогда не консультируется со специалистом, он неотвратимо приближается к катастрофе.

«Для Рейнка эта ситуация должна была быть источником постоянного раздражения, — промелькнуло в сознании Брэйда. — Подумать только: Ральф никогда не консультировался у такого великого человека!»

— Вам, Рейнк, не следует отлучать его душу от церкви и обрекать ее на адские муки только за то, что он никогда не обращался к вам за помощью.

— Мне совершенно наплевать, приходил он ко мне или нет, — резко ответил Рейнк, вздернув подбородок. — Какого черта мне беспокоиться об этом? Мне просто пришла мысль, что он находился в крайне затруднительном положении. И вот что я скажу вам, Лу: ему наконец пришлось это признать. Он все кружил наобум возле своей проблемы, проводил измерения, которые осмысливал и переосмысливал до тех пор, пока не увидел, что зашел в тупик. А это означало никакой кандидатской степени. Тогда он и покончил с собой. А почему бы нет?

— Потому, — с холодной яростью возразил Брэйд, — что его работа шла хорошо. Возможно, физическая химия не моя специальность, но я все же не водопроводчик! Я всегда могу отличить вальденовское обращение от фотохимической цепной реакции. Я читал его отчеты — у него все шло хорошо.

Почему-то Брэйд не мог видеть окружающее в истинном свете, — словно туман застлал ему глаза. Все присутствующие, мужчины и женщины, казалось, обернулись к нему; в первой шеренге находились Рейнк и Фостер. А он, Брэйд, стоял на краю пропасти.

Волки! Он отбивается от волков. События истекших сорока восьми часов сконцентрировались в странно светящуюся точку. Насилие вторглось в академическую обитель и вызвало панику среди ее членов. Они мечутся в страхе и ищут способа умилостивить недружелюбных богов. Они готовы принести в жертву Брэйда, чтобы искупить свои грехи и отвратить кару. Если смерть Ньюфелда несчастный случай, то виновным окажется Брэйд. Если их заставят признать это самоубийством, они согласятся, но и в этом случае решат, что причиной послужило неквалифицированное руководство со стороны Брэйда. И, наконец (Брэйд не раз говорил себе это с холодной уверенностью), если возникнет мысль об убийстве, то подозреваемым тоже будет только один человек. Этого ведь требуют интересы факультета. Но если они считают, что он спокойно подставит под нож свою грудь, то ошибаются!

— Вы, профессор Рейнк, видимо, настолько уверены, что Ральф убил себя, что я не могу не задавать себе вопроса: а не движет ли вами сознание внутренней вины?

— Внутренней вины? — высокомерно переспросил Рейнк.

— Вот именно! Вы вышвырнули его из своей группы. Вы обрекли его на работу под руководством человека, которого считаете малокомпетентным. Вы дали ему совершенно ясно понять, что не одобряли его теорий, еще до того, как он начал экспериментировать (Брэйд повысил голос, чтобы не дать возразить собеседнику, нисколько не обеспокоенный тем, что вся комната слушает его слова), и что он вам крайне неприятен. Возможно, Ральф чувствовал, что вы разорвете его вместе с диссертацией в клочья во время защиты, независимо от того, какую ценность может представить его работа. Возможно, в минуту депрессии он не смог вынести мысли о необходимости смело выступить против мелочного тирана, неизлечимо больного тщеславием!

Рейнк, побледнев, прохрипел что-то невнятное. Фостер сказал:

— Мне кажется, нам следует предоставить это полиции.

Но Брэйд еще не кончил. Он круто повернулся к Фостеру.

— А может быть, его прикончила отметка, которую ты поставил ему по синтетической органике?

— О чем ты говоришь? — с неожиданным беспокойством спросил Фостер. — Мне пришлось поставить ему то, что он заслужил.

— А он заслуживал низкой оценки? Я видел его экзаменационную работу. Я химик-органик, с этим ты согласишься, и позволь мне судить о заключительной экзаменационной работе по курсу органической химии.

Фостер разволновался.

— Здесь учитывается не только заключительная работа. Сюда входят лабораторные занятия, сюда входит его поведение на лекциях…

Брэйд со злостью прервал его:

— Чертовски жаль, что никто не ставит оценок твоему поведению на лекциях или не задается вопросом, какое ты получаешь удовольствие, изводя студентов, которые не могут дать тебе сдачи. Я не удивлюсь, если как-нибудь один из них встретит тебя в узком переулке и сведет с тобой счеты.

Взволнованная миссис Литтлби подошла к ним и безнадежно мягким голосом объявила:

— Будьте любезны, пожалуйста… Теперь всем надо покушать, не так ли?

Когда Брэйд машинально двинулся в столовую, он обнаружил, что вокруг него образовался некий вакуум. К нему поспешно приблизилась Дорис.

— Что случилось? — спросила она напряженным тихим голосом. — С чего все это началось?

Сквозь сжатые зубы Брэйд проговорил:

— Оставь пока это, Дорис. Я рад, что все так произошло.

И он действительно был рад. Работы он лишился — это ясно. И теперь, когда ему нечего было больше терять, у него появилось ощущение свободы, он испытывал какое-то облегчение. То время, пока он еще пробудет в университете, фостеры, рейнки и все это племя честолюбцев не смогут больше притеснять его, не почувствовав на себе его зубов.

Он продолжал ощущать, что его избегают. Поэтому он разыскал Литтлби.

— Профессор Литтлби!

— А, Брэйд! — Механическая улыбка декана факультета была беспокойной.

— Я хотел бы предложить, сэр, чтобы лекции по технике безопасности были обязательным предметом, поскольку факультет отвечает за безопасность. Если, как вы предложили, личная ответственность за них возлагается на меня, я хотел бы, чтобы данное обстоятельство повлияло на улучшение моего служебного положения.

Он отрывисто кивнул головой и ушел, не ожидая, что ответит ему Литтлби. Это также помогло ему почувствовать себя лучше — и ничего ему не стоило. Вот что значило потерять все: никакие потери больше не страшны.

Брэйд и Дорис ушли домой настолько рано, насколько это позволяло приличие. Брэйд боролся с потоком автомобилей так, будто каждая встречная машина олицетворяла Рейнка, а каждая догонявшая — Фостера: он пробивался вперед, оттесняя тех, кто не давал ему дорогу.

— Вот так, — сказал он. — Я никогда больше не пойду ни на одну из этих вечеринок, даже если… — Он хотел докончить: «…даже если меня оставят», но не сказал этого.

Дорис до сих пор еще не знала истинного положения дел. С поразившей его мягкостью она повторила свой вопрос:

— Но из-за чего же это началось?

— Фостер предупредил меня, что полиция не принимает версии о несчастном случае. Я полагаю, что кто-то сообщил об этом полиции.

— Но зачем же? Зачем создавать новые неприятности?

— Некоторые любят создавать другим неприятности. А кое-кто даже считает это своим гражданским долгом. Все дело в том, что факультет с удовольствием примет версию о самоубийстве, чтобы на этом покончить, особенно если удастся возложить вину на меня. Проклятые дураки не знают, какую бурю они накликают на себя.

— Но…

— Никаких «но». Это — убийство. И они это чувствуют, иначе не старались бы распустить версию о самоубийстве. У Ральфа всегда под рукой был цианид натрия; чтобы убить себя, достаточно было положить в рот несколько кристаллов. А поставить эксперимент, чтобы понюхать цианистый водород? Никто не станет кончать с собой каким-то особо сложным способом, который может не сработать, когда в твоих руках — прямой и безотказный.

Его мысли опять переключились на другое. Опасность безработицы еще раз отступила на задний план перед опасностью быть обвиненным в убийстве.

ГЛАВА 11

В эту ночь Брэйд спад крепко, без снов. Сказались волнения последних дней и опустошившее его возбуждение вчерашнего вечера.

Утро встретило его дождем — пасмурное, как и его настроение. То, что вчера перед сном казалось ему благородной битвой, теперь вспоминалось с отвращением — перебранка рыночных торговок. Опасности снова нависли над ним, выхода не было. Можно, конечно, предположить, что те, кто с особой энергией поддерживает версию самоубийства, особенно боятся другой — убийства. А кто больше всего боится ясности в этом вопросе? Конечно, сам убийца. Хорошо, но означает ли это, что Рейнк или Фостер убили Ральфа? Черт побери! Он отодвинул свою порцию яичницы с ветчиной и подумал: какие же у того или другого могли быть основания? Мотивы? Все происшедшее с самого начала зависело от мотива. Он обратился к Дорис:

— Я поеду в университет.

— Сегодня?! В воскресенье?!

— Именно потому, что воскресенье. Я собираюсь поработать над записями исследований Ральфа.

— Зачем?

— Ты слышала вчера Рейнка, не так ли? Он считает, что работа у Ральфа шла плохо и что я в этом не смогу разобраться.

— А ты сможешь? — спросила Дорис спокойно.

Вся оборона Брэйда неожиданно рухнула:

— Я не уверен, но мне надо это выяснить. Мне следует закончить его работу и показать этим… этим ублюдкам кое-что.

— Ты знаешь, я страшно боюсь, — прошептала Дорис.

Поддавшись внезапному порыву, Брэйд встал, подошел к Дорис и обнял ее за плечи:

— Боязнью делу не поможешь. Нам следует бороться, и мы будем. Вот и все.

Она прислонила голову к его груди в закрыла глаза:

— Да, дорогой, — но тут же оттолкнула его, услышав стук каблуков спускавшейся Джинни, и крикнула ей: — Ты опаздываешь, Вирджиния, и тебе придется есть холодную яичницу.

Когда Брэйд, повернул автомобиль с Пятой улицы на Юниверсити роуд, он увидел два кирпичных шпиля административного корпуса, возвышавшиеся среди зелени Университетского городка. Весь городок показался Брэйду чужим — сейчас здесь не было оживленного движения, шелеста шин, звука моторов и бензиновой гари. Да, университет выглядел непривычно чужим и враждебным. Возможно, он казался таким потому, что сегодня воскресенье, а возможно, потому, что сам Брэйд больше не считал все это своим. Накануне вечером что-то произошло. Он порвал узы, принял как свершившийся факт, что больше не является частью университета.

Даже автомобильная стоянка казалась враждебной. Она не была, как обычно, забита до отказа — стояли только три машины. Чужим было и здание химического факультета — всегда открытые деканат и химический музей заперты, звук шагов Брэйда гулко разносился в воскресной тишине.

Брэйд поднялся на четвертый этаж. Все двери лабораторий и кабинетов заперты, коридор погружен в темноту. Он включил свет и прошел половину коридора до бывшей лаборатории Ральфа. Достал цепочку с ключами и, быстро перебрав их, нашел нужный. На мгновение удивился, сам не понимая почему: на цепочке висел лишний ключ. С внезапным острым беспокойством Брэйд вспомнил, что детектив в пятницу вернул ему ключ Ральфа. Брэйд понял причину беспокойства: этот детектив не собирался оставить дело в покое, должно быть, он допускает мысль, что было применено насилие.

Тетрадей Ральфа было пять, все аккуратно пронумерованы, и Брэйд наугад открыл одну из них. У Брэйда в кабинете имелись копии этих записей, но, если Ральф был таким же, как и остальные аспиранты, на оборотной стороне оригинала могли сохраниться какие-нибудь черновые записи и заметки, может быть, очень существенные.

Брэйд быстро перелистывал страницы и думал о том, что Ральф, несомненно, был чрезвычайно аккуратен: записи ясные, краткие и до крайности точные. Брэйд помнил еще те тетради, в которые Кэп Энсон неразборчивым почерком, но скрупулезно заносил результаты исследований к своей диссертации, — пожалуй, Ральф превзошел даже этот образец пунктуальности.

Записи велись так, будто Ральф полагал, что любой, кто будет их читать, обладает лишь самыми элементарными знаниями. (С чувством вины Брэйд поймал себя на мысли, что, возможно, Ральф писал это для него.) Черт возьми, тогда он, несомненно, разберется: ему нужно только поменьше опасаться математики. Итак, начнем по порядку!

Он возвратился к тетради номер один. Первые страницы были посвящены тому периоду, когда Ньюфелд занимался под руководством Рейнка. Перечислялись работы, которые были прочитаны перед тем, как приступить к фактическим исследованиям, приводились аннотации этих работ, а также собственные выводы и теории. Все это было очень аккуратно и превосходно изложено. Брэйд вспомнил, что однажды уже просматривал эти записи года полтора назад, когда Ральф только что стал его аспирантом.

Изучая тетрадь, Брэйд не мог не удивиться тому, как мало нервозность и неуравновешенность Ральфа сказались на его работе. Записи казались совершенно бесстрастными. «Профессор Рейнк указывает на противоречивость утверждения…», или: «Профессор Рейнк, кажется, не убежден тем, что…» Даже разрыв с Рейнком был отмечен лишь такой фразой; «Сегодня я последний день аспирант профессора О. Рейнка». Никакого упоминания о ссорах, никаких самооправданий или враждебных выпадов. Одна эта фраза на всей странице, и больше ничего.

Следующая запись, как показывала дата, была сделана более чем через месяц на новой странице: «Сегодня первый день, как я аспирант профессора Л. Брэйда». Последующие записи были знакомы: вначале копии передавались Брэйду еженедельно, затем — реже и реже, а содержание их становилось все более конспективным. Разочаровался ли Ральф в способности своего нового руководителя надлежащим образом разобраться в его работе? Или же Ральф действительно возненавидел Брэйда? Но ведь аспирант Чарли Эмит считал, что это был страх, а не ненависть.

Брэйд почувствовал, что голоден. По воскресеньям буфет закрыт, из дому он ничего не захватил, а ближайший приличный ресторан находится в десяти минутах быстрой ходьбы. Он решил, что обойдется без обеда, и вернулся к тетрадям.

Отдельные эксперименты Ральф описывал особенно тщательно. В тех случаях, когда результаты оказывались неудовлетворительными, Ральф записывал свои предположения о причинах неудачи. Это было полезно. Более чем полезно! Настроение Брэйда начало улучшаться.

Главным недостатком Ральфа как химика-исследователя явно была чрезмерная приверженность своим предвзятым теориям: любой эксперимент, который пусть поверхностно, но подтверждал его мнение, он оставлял без перепроверки. Те же эксперименты, результаты которых противоречили его теориям, проверялись и перепроверялись и иногда опровергались.

Первая и вторая тетради содержали описания многих опытов, которые противоречили теории Ральфа, и в комментариях начало сквозить раздражение. Появились замечания вроде: «Нужно улучшить контроль температуры. Поговорить с Брэйдом относительно приличного термостата для того, чтобы работа имела хоть какой-то смысл». Отсутствие слова «профессор», которое раньше везде с дотошностью вставлялось, казалось Брэйду самым характерным признаком раздражения (или ненависти?). Но ведь Ральф умел владеть собой при гораздо более напряженных отношениях когда работал с Рейнком. Может быть, причина в том, что Рейнк, даже когда он не соглашался с Ральфом, был его оплотом, скалой, о которую можно было опереться, тогда как Брэйд — лишь пустым местом?

Тогда-то копии записей стали попадать к Брэйду изредка и большими партиями сразу, он уже не узнавал страницы или припоминал их смутно. (Это его вина, его! Брэйд поклялся себе, что в будущем ни один аспирант не будет проводить исследовании без него.)

В самом начале третьей тетради положение вещей неожиданно улучшилось. Прежде всего Ральф наметил четкое направление проведения экспериментов, которое впоследствии оказалось плодотворным. Брэйд перевернул страницу, и… подскочил на стуле. Тщательно и подробно Ральф описал здесь метод проведения эксперимента, включая заблаговременную подготовку аликвот[2] ацетата натрия в десяти колбах. У Брэйда забегали по спине мурашки: любой враг Ральфа, мало-мальски компетентный химик, прочитав именно эту страницу, получал точное руководство, как отправить юношу на тот свет. Как отравить его именно тем способом, каким он и был, очевидно, отравлен. Брэйд взял себя в руки: не думать об этом сейчас! К черту убийство и всех убийц! В данный момент следовало оценить свои собственные шансы на то, сможет ли он самостоятельно продолжить эти исследования.

Эксперименты продолжали идти хорошо. Брэйд почувствовал облегчение. Его зашита прошлым вечером работы Ральфа перед Рейнком во многом была блефом, но здесь, в тетрадях, убеждали графики, уравнения — все, от А до Z. Каждый мог их проверить и убедиться, что работа Ральфа шла хорошо, что его теории подтверждались. Даже Рейнк мог это сделать.

Брэйд остановился, чтобы разглядеть какие-то черновые вычисления на обратной стороне листов. Они были стерты. Брэйд нахмурился. Теоретически предполагалось, что в тетрадях не должно быть никаких подчисток. Все неправильное, все ошибочное следовало только слегка перечеркнуть, оставляя разборчивым для будущих справок. (Даже ошибки могут быть полезны!) Конечно, подчистки на обратной стороне листа были простительны: эта сторона формально не была деловой частью тетради. Он более внимательно изучил цифры и нахмурился сильнее. Немного подумал, перелистал несколько страниц и натолкнулся на другие подчистки. Он долго сидел в кресле, не глядя в тетради. День клонился к вечеру…

Айзек Азимов

Это казалось невероятным. За всю свою практическую деятельность как химик-исследователь он никогда не сталкивался ни с чем подобным. И все же нет, здесь не было никакого сомнения.

Как жаль!

Никакого сомнения! Чарли Эмит был прав. Ральф должен был смертельно бояться Брэйда, и Брэйд теперь знал, почему.

Три закона роботехники:

1. Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред.

ГЛАВА 12

2. Робот должен повиноваться всем приказам, которые отдает человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому закону.

Потребовалось некоторое время, чтобы Брэйд полностью проникся значением своего открытия. Он был оглушен обрушившимися на него ударами. Продолжать работу Ральфа теперь было бессмысленно. Не будет ни потрясающей статьи, ни значительного вклада в науку — словом, ничего, чем можно было бы поразить факультет и весь химический мир. Кэп Энсон оказался прав. Отто Рейнк тоже был прав. А Брэйд ошибался.

3. Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в которой это не противоречит Первому и Второму законам.

Стук в дверь повторился трижды, прежде чем дошел до него. Брэйд встал, чтобы открыть. Ему казалось, что двигается не он, а кто-то другой. В его голове не оставалось места для раздумья о том, кто мог находиться за этой дверью в воскресный день, он даже не удивился, когда увидел детектива Джека Доуни, в том же темно-синем костюме в узкую светлую полоску, который был на нем в четверг вечером, когда они впервые встретились возле тела Ральфа Ньюфелда. Доуни небрежно осмотрелся и сказал:

— Надеюсь, вы не откажетесь немного поговорить со мной, профессор.

Грегори Арнфелд еще не умирал, но его жизнь приближалась к концу. У него был неоперабельный рак, и он категорически отказался от химической и радиационной терапии.

— Если хотите, — ответил Брэйд почти безучастно.

Он лежал, опираясь спиной на подушки. Улыбнувшись жене, Арнфелд сказал:

— Я звонил вам домой, но ваша жена сказала, что вы здесь. Поэтому я приехал сюда. — Он опять посмотрел вокруг. — Не возражаете, если я закурю, проф?

– Я превосходный случай. Терция и Майк разберутся со мной.

— Валяйте!

Терция не улыбнулась ему в ответ. Она была явно обеспокоена.

Доуни тщательно раскурил сигару и сел в кресло в ответ на молчаливое приглашение Брэйда. Придвинув себе пепельницу, он сказал:

– Существует множество вещей, которые еще можно сделать, Грегори. Конечно, Майк – последняя надежда. Но ты можешь обойтись без этого.

— Похоже, что мы оба, как нерадивые школьники, выполняем небольшое воскресное задание.

– Нет, нет. К тому времени, когда я потеряю последние силы от воздействия облучения и химикатов, будет бессмысленно ставить эксперимент… И пожалуйста, относись к Майку с большим уважением.

— Вы пришли сюда, чтобы задавать вопросы о Ральфе Ньюфелде, или я могу чем-нибудь еще помочь вам?

– Мы живем в двадцать втором веке, Грег. Медицина знает множество способов борьбы с раком.

— О парне, профессор. Я, видно, не могу выбросить его из головы. Странно. Просто все это было неправильно с самого начала.

– Да, но Майк один из них, и, как мне кажется, лучший. Мы действительно живем в двадцать втором веке и знаем, на что способны роботы. Во всяком случае, я знаю. Я имел дело с Майком больше, чем кто-либо другой. И тебе это хорошо известно.

— Как это «все было неправильно с самого начала»? — осторожно спросил Брэйд.

– Но не станешь же ты использовать его только из соображений гордости! Кроме того, насколько ты уверен в миниатюризации? Ведь это еще более новый раздел науки, чем роботехника.

— Видите ли, проф, я ни черта не понимаю в химии. Поэтому я чувствовал себя довольно растерянно, когда первый раз оказался здесь. Но все-таки я давно занимаюсь своим делом, так давно, что не мог не почувствовать что-то неладное, хотя и говорил себе: «Остерегайся, Джек, ты суешься туда, где ничего не смыслишь».

— Я не понимаю вас.

Арнфелд кивнул.

— Это не так легко объяснить. Смотрите, профессор, возьмем вас… Скажем так: вы получили новый химикалий в пробирке и раздумываете, на что он сгодится. Бьюсь об заклад, вы можете сделать какое-то предположение даже еще до того, как вы его испытаете. Вы говорите себе: он похож на те штуки, которые взрываются; или: с ним надо быть поосторожней, это яд; или: это станет черным, если я к нему добавлю вон того порошка.

– Ты права, Терция. Однако ребята, которые занимаются миниатюризацией, абсолютно уверены в надежности своей аппаратуры. Они могут уменьшить или восстановить постоянную Планка с высокой степенью уверенности в успехе, ведь управляющие цепи встроены в Майка. Он способен по желанию уменьшать или увеличивать себя, никак не влияя на окружающий мир.

— Несомненно, — подтвердил Брэйд. — Если мне известна структурная формула нового соединения, я могу сделать определенные заключения относительно его свойств.

– «Высокая степень уверенности», – с горечью сказала Терция.

— И вы будете правы чуть ли не каждый раз, а?

— Полагаю, что я буду почти всегда прав.

– На большее нельзя рассчитывать. Подумай сама, Терция. Я имею честь быть частью эксперимента. Я войду в историю как главный конструктор Майка, но это вторично. Моим важнейшим достижением будет благополучное излечение от болезни при помощи мини-робота, причем по моей собственной воле.

— Наверняка. Это дается опытом. Своего рода ощущение, которое иногда не можешь и объяснить.

– Ты знаешь, как это опасно.

— Возможно, так, — неуверенно сказал Брэйд.

– Опасность грозит мне со всех сторон. Химикаты и радиация дают побочные эффекты. Они лишь замедляют процесс, не останавливая его. Даже в самом лучшем случае они не позволят мне вести полноценную жизнь. Если я ничего не буду предпринимать, то достаточно скоро умру. А если Майк сделает свою работу как следует, я стану совершенно здоровым, а при рецидиве, – Арнфелд радостно улыбнулся, – ничто не помешает Майку повторить все сначала.

— Ладно, проф. Так вот, я двадцать пять лет работаю с людьми, как вы с химикатами. Я в этом деле получил такое образование, какое и не снилось: могу заметить, если что неладно с человеком. Иногда могу идти по неверному пути, как вы иногда можете ошибаться с вашими пробирками, но ведь в большинстве-то случаев и я и вы бываем правы, так?

Он сжал ее руку в своей ладони.

Брэйд чувствовал, как тревога его растет, однако сохранил еще достаточно самообладания, чтобы понимать: весь этот разговор, возможно, предназначен лишь для того, чтобы испугать его.

Он спросил решительно:

– Терция, мы с тобой знали, что этот момент приближается. Давай воспользуемся нашим шансом и поставим замечательный эксперимент. Даже если мы потерпим неудачу – а я уверен в успехе – попытка того стоит.

— На что вы намекаете?

Луис Секандо из группы миниатюризации сказал:

— Я хочу сказать вот что: когда я разговаривал с вами в четверг, вы были не в своей тарелке.

— Несомненно. Я никогда в жизни не видел мертвого тела. А это был один из моих аспирантов. Мне было не по себе.

– Нет, миссис Арнфелд. Мы не можем гарантировать успех. Миниатюризация тесно связана с квантовой механикой, а здесь непредсказуемость чрезвычайно высока. После того как МИК-27 уменьшится, он может неожиданно начать снова увеличиваться, что приведет к мгновенной гибели пациента. Чем сильнее уменьшается робот, тем выше вероятность его внезапного возвращения к своим прежним размерам. И стоит ему начать расширяться, скорость процесса резко возрастает. Именно с этой стороны нам грозит самая серьезная опасность.

— Я могу понять это, профессор. Честно. Но поглядите… — Доуни не спеша занялся своей сигарой, делая методические затяжки, поворачивая ее, чтобы убедиться, что она горит ровно. — Химия очень во многом похожа на стряпню, понимаете? Вы берете составные вещества. Вы смешиваете их, нагреваете или вытворяете с ними какую-нибудь другую чертовщину. Может быть, химия — более сложное дело, но если вы представите себе повара на кухне, то получите и картину химика в лаборатории. Теперь предположим, что повар делает торт. Ему нужны мука, молоко, яйца, ваниль, сода и бог знает что еще. Он ставит их все перед собой и начинает накладывать, смешивать и все такое. Но после того, как он попользуется всем этим, он оставляет банки и бутылки на столе. Может быть, он поставит молоко в холодильник, но, во всяком случае, не кинется в кладовку прятать остатки муки или ванили. Не так ли?

Терция покачала головой:

— Так, мистер Доуни. Но какое отношение имеет все это к нам?

– Вы думаете, такое возможно?

— Видите ли, ваш парень делал свой торт и добавлял (Доуни бросил быстрый взгляд на карточку, которую вынул из кармана рубашки) ацетат натрия, но только вместо него положил цианид. Так почему же на его рабочем месте не было бутылки с цианидом? Почему она была поставлена назад на полку?

– Вероятность очень невелика, миссис Арнфелд. Но вы должны понимать, что она не нулевая.

— Какая разница, где она была? (Брэйд знал разницу, но вопрос заключался сейчас в том, что по этому поводу думает грозный человек с круглым неинтеллигентным лицом.)

— Возможно, — рассудительно сказал Доуни, — что это ничего не значит. Возможно, она действительно была на столе возле него, и вы автоматически, без размышления поставили ее на полку, когда нашли тело. Вы это сделали?

– А мистер Арнфелд это понимает?

Брэйд почуял ловушку. Он не осмелился солгать.

– Безусловно. Мы обсудили с ним все детали. Он считает, что обстоятельства оправдывают риск. – Секандо покачал головой. – Вся наша группа того же мнения. Я знаю, вы скажете, что риску приходится подвергаться не нам, однако мы считаем, что все складывается как нельзя лучше. И главное, мистер Арнфелд уверен, что все будет в порядке.

— Нет, — ответил он.

– А что, если Майк по ошибке слишком сильно уменьшится? Ведь тогда обратный рост станет неизбежным?

— Или, может быть, парнишка был чудаком? Отсыплет немного порошка и через всю комнату топает ставить бутыль на место? Но я заметил, что рядом с ним была только какая-то пустая бутыль и другая, где было немного порошка, так что он, пожалуй, принадлежал к тем людям, которые не спешат ставить вещи на место. Тогда это кажется странным.

Тонкие губы Брэйда оставались сжатыми. Он молчал.

– Нет, здесь речь может идти только о статистической вероятности. Вероятность несколько увеличивается, если он будет слишком маленьким. Но чем он меньше, тем меньше его масса, а при переходе через критическую точку масса станет пренебрежимо малой, что позволит ему без заметных усилий достигнуть скорости, приближающейся к скорости света.

— Это меня и обеспокоило, — продолжал Доуни. — Вы помните, я взял бутылку с ядом с полки, сделал какое-то движение и спросил: «Послушайте, проф, вас ничего не удивляет?» Я подумал, что мне следует проверить, заметили ли вы ту же странность. Я был убежден, что вы скажете: «Эй, как эта бутылка очутилась на полке, а не там, где он работал?» Только вы этого не сказали, проф. Вы были просто озадачены. Тогда я сказал себе: «Джек, с профом что-то не так. Он слишком ловок, чтобы быть таким глупым!» Видите, что я имею в виду? Вы — и химикалии, я — и люди.

– Но разве это не убьет доктора?

Брэйд сердито сказал:

– Нет. К этому моменту Майк будет таким маленьким, что с легкостью проскочит мимо атомов тела доктора, никак на них не влияя.

— Какого черта! Я был расстроен. Я не мог трезво рассуждать.

– Какова вероятность того, что он не начнет увеличиваться, став таким маленьким?

— Согласен, проф. Это дело было достаточно необычным, поэтому я решил немного порасспрашивать людей, прежде чем покончить с ним. И вы знаете что? Кое-кто сказал мне, что достаточно сунуть в порошок ложку, и вы поймете ацетат это или цианид.

– Когда МИК-27 достигнет размера нейтрино, его, если можно так выразиться, полужизнь будет длиться несколько секунд. То есть мы получим вероятность пятьдесят на пятьдесят, но к тому моменту, когда робот вновь начнет расти, он окажется в сотнях тысяч миль от нас, в открытом космосе, что приведет к небольшому выбросу гамма-лучей – астрономам будет над чем поломать голову. Однако я уверен, что ничего этого не произойдет. МИК-27 получит исчерпывающие инструкции и уменьшит себя до таких размеров, которые необходимы для успешного выполнения миссии.

Брэйд вновь заколебался и опять решил, что лгать небезопасно:

— В определенном смысле, да.

Миссис Арнфелд понимала, что ей придется иметь дело с прессой. Она категорически отказалась выступать по головидению, а постановление Мировой Хартии о невмешательстве в личную жизнь защищало ее. С другой стороны, она не могла отказаться отвечать на вопросы по звуковому каналу. Закон, защищающий право на свободное получение информации, не давал ей шансов полностью укрыться от прессы.

— Затем мне сказали, что этот паренек, Ральф, был таким аккуратным, что просто непонятно, как он мог допустить подобную ошибку. Он всегда все проверял дважды. Это правда, профессор?

Она сидела в застывшей позе, когда молодая журналистка спросила:

— Да, он был очень аккуратен.

– Кроме всего прочего, миссис Арнфелд, вам не кажется странным, что ваш муж, главный конструктор мини-робота Майка, станет его первым пациентом? Поразительное совпадение, не правда ли?

— Ладно, будем считать так, профессор. — Добродушная улыбка не сходила с ярко-красного лица Доуни. — Вы были настолько расстроены, что ничего такого мне не сказали. Вы даже не сказали, что парнишка вряд ли мог перепутать бутылки. А ведь у вас было два дня, чтобы остыть, и все-таки вы не позвонили мне, дескать, я тут кое о чем поразмыслил и кое что забыл вам сказать. Может быть, поэтому мое первое чувство в отношении вас — удивление — имело какое-то основание.

– Вовсе нет, мисс Рот, – устало ответила миссис Арнфелд. – Состояние доктора определяется его предрасположенностью к данной болезни, поскольку среди его родных были люди, которых она поразила. Он рассказал мне о состоянии своего здоровья перед нашей свадьбой, так что я прекрасно знала, на что иду, и вот почему у нас нет детей. Несомненно, предрасположенность моего мужа к раку во многом определила выбор его жизненного пути, и он приложил все силы, чтобы создать робота, способного к самоуменьшению. Он всегда знал, что рано или поздно станет его пациентом.

— Не слишком большое, — возразил Брэйд с неожиданным раздражением. — Я ведь не смыслю в этих вещах. Я не детектив. Вот и все.

Доуни кивнул:

Миссис Арнфелд настояла на том, что она должна переговорить с Майком, и, учитывая все обстоятельства, ей не смогли отказать. Бен Йоганнес, который работал с ее мужем в течение пяти лет (она знала его достаточно хорошо, чтобы называть его просто по имени), привел ее в помещение, где находился робот.

— Да. Согласен. Само по себе это не так уж много. Но поглядите-ка на все это снова. Может быть, вы и были сильно расстроены, но вот не забыли же вы попросить у меня парнишкин ключ от лаборатории. Вспомните-ка!

Миссис Арнфелд видела Майка вскоре после его создания, когда он проходил базовые тесты, и робот ее не забыл. Он сказал своим абсолютно нейтральным голосом, который не отличался от голоса негромко говорящего человека:

— Да, попросил.

– Я рад встрече с вами, миссис Арнфелд.

— Отлично! А почему? Вы могли бы, скажем, позвонить на следующий день, или прийти в полицейский участок, чтобы забрать его, или оставить его у нас, потому что у вас, вероятно, был свой ключ. Но вы попросили. Зачем?

Брэйд взорвался:

Выглядел робот не слишком симпатично: маленькая головка и массивное туловище. По форме Майк напоминал конус. Миссис Арнфслд знала, что сложный механизм миниатюризации и мозг робота находятся в нижней части его тела, что позволяло увеличить быстроту реакции. Муж объяснил ей, что не было никакой необходимости располагать мозг в черепе. В результате Майк выглядел смешным и даже слабоумным. Все-таки, с тревогой подумала миссис Арнфелд, в антропоморфизме есть психологические преимущества.

— Я просто вспомнил тогда об этом ключе — вот и все. («Боже мой, — с безнадежностью подумал Брэйд. — Я запутываюсь в этих сетях!»)

Доуни поднял пухлую руку:

– Майк, а ты уверен, что до конца понимаешь свою задачу? – спросила миссис Арнфелд.

— Конечно, конечно. Может быть, этим все объясняется. Я не спорю. И все-таки я подумал: а нет ли другого объяснения? Такая уж у меня работа искать другие объяснения. Должно быть, вы здорово беспокоились, чтобы никто без вашего ведома не вошел в лабораторию. Может быть, вас нервировало, что у полиции ключ? — Пепел на его сигаре стал длинным. Он осторожно стряхнул его. Я просто поинтересовался.

Брэйд понял, что совершил ошибку, отказавшись пообедать. Пустота в желудке и запах сигарного дыма вызывали дурноту, мысли его как-то притупились.

– Абсолютно, миссис Арнфелд, – ответил Майк. – Я позабочусь о том, чтобы уничтожить все следы рака.

— Уверяю вас, ни о чем таком я и не думал.

В разговор вмешался Йоганнес:

— А я посчитал, что мне вас следует проверить, проф. Выйдя от вас, я еще послонялся возле окон. В лаборатории парнишки зажегся свет и горел довольно долго. Вы ушли на добрый час позже меня. Поэтому я велел моим ребятам принести сюда парнишкин ключ и опять зашел в лабораторию. Оказалось, вы там работали. Там были расставлены некоторые химикалии, которых раньше не было, и несколько бутылочек с порошком.

– Не знаю, объяснил ли вам Грегори, но Майк способен моментально распознавать раковые клетки, когда он сам становится соответствующего размера. Разница между здоровой клеткой и пораженной раком очень велика, а Майк может моментально уничтожать ядра пораженных клеток.

Поэтому я попросил приехать сюда одного из наших химиков. У нас в полиции тоже есть химики, проф. Он все осмотрел и сказал, что, возможно, вы здесь проводили опыты на цианид. Он взял немного порошка из этих бутылочек, проверил в полицейской лаборатории и сказал, что в них ацетат. Итак, что вы делали в лаборатории, профессор?

– Я снабжен лазером, миссис Арнфелд, – заявил Майк, и ей показалось, что он говорит это с гордостью.

Брэйд не видел никакого выхода. Тихим, ровным голосом он рассказал Доуни, что он делал в лаборатории Ральфа в четверг вечером, о колбе с цианидом и ее сестрах с ацетатом, о методе работы Ральфа.

– Да, но там миллионы раковых клеток. На их уничтожение уйдет очень много времени, не так ли?

— И вы не рассказали этого нам?

– Вовсе не обязательно уничтожать их последовательно, Терция, – пояснил Йоганнес. – Хотя рак успел распространиться, он существует сгустками. Майк способен загерметизировать капилляры, ведущие к сгустку, после чего миллионы раковых клеток мгновенно погибнут. Лишь изредка ему придется иметь дело с индивидуальными клетками.

— Нет.

— Боялись, что окажетесь впутанным в дело об убийстве?

– И все же, сколько времени займет вся операция?

— Вы правы, — боялся.

На молодом лице Йоганнеса появилась гримаса, словно он не знал, как ответить на вопрос.

— Что ж, вы поступили неправильно. Это только усилит подозрения присяжных.

– Должен признать, что она может занять часы, если мы намерены довести дело до конца.

— Почему? — возбужденно воскликнул Брэйд. — Будь я убийцей, мне не нужно было бы проверять колбы. Я бы знал, что в них.

— Если вы не убийца, зачем вам надо было скрытничать? Вот чем будут интересоваться присяжные. А поскольку вы начали с утайки, они станут допытываться, какого черта вы действительно делали в лаборатории. Может быть, вы не говорите правды и сейчас…

– И чем дольше продолжается операция, тем выше вероятность обратного роста.

— Клянусь вам…

– Миссис Арнфелд, – сказал Майк, – я сделаю все, чтобы не допустить обратного роста.

— Не нужно клясться мне. Приберегите это для судейской комнаты, если дело дойдет до этого. — Он опять отряхнул свою сигару и сказал: — Суть в следующем: вы с самого начала считали, что это — убийство.

Миссис Арнфелд повернулась к роботу и серьезно спросила:

— Убийство или самоубийство.

— Самоубийство?

— Да, вы тоже думали о возможности самоубийства. По крайней мере прошел слух, что вы задавали вопросы о настроении Ральфа перед его смертью.

– Ты на это способен, Майк? Иными словами, можешь ли ты остановить обратный рост?

— А кто же вам это сказал, хотел бы я знать?

– Не полностью, миссис Арнфелд. Но, постоянно фиксируя свои размеры и стараясь поддерживать их неизменными, я могу минимизировать случайные изменения, которые способствуют обратному росту. Естественно, это практически невозможно, когда начинается обратный рост, предусмотренный программой.

— Какое это имеет значение?

— Никакого. Просто хотел посмотреть, скажете ли вы мне это. Конечно, я задавал вопросы, чтобы обмозговать возможность самоубийства, хотя не очень в него верил: самоубийцы обычно оставляют записки.

– Да, я знаю. Муж сказал мне, что обратный рост является самой опасной фазой операции. Но ты постараешься, Майк?

— Нет же такого закона, что они непременно должны это делать.

– Законы роботехники обеспечат это в полной мере, – торжественно проговорил Майк.

— Закона нет. Но обычно… Дело в том, что самоубийца обычно жалеет себя. Он считает, что когда будет мертв, то все, кто поступал подло по отношению к нему, будут чувствовать себя худо. Это каким-то образом поднимает его настроение, пока он готовится отдать концы. Поэтому обычно самоубийца оставляет записку тому, кого он наверняка хотел бы заставить почувствовать себя особенно гнусно. Наш парнишка не только не оставил записки, но если он действительно был самоубийцей, то доставил себе массу хлопот, стараясь представить самоубийство несчастным случаем.

Когда они оставили Майка одного, Йоганнес попытался успокоить миссис Арнфелд:

Брэйд согласился:

— Да, точно.

– На самом деле, Терция, у нас есть голосонограмма, и мы тщательно просканировали место операции. Майку хорошо известно расположение крупных скоплений раковых клеток. Большая часть времени уйдет на поиски мелких скоплений, которые невозможно засечь нашими приборами, но тут уж ничего не поделаешь. Мы должны обезвредить все клетки, а на это потребуется время. Однако Майк получил предельно точные инструкции относительно размеров, до которых он должен уменьшиться. А робот обязан подчиняться приказам.

— Бывает, что самоубийца поступает подобным образом, но лишь в тех случаях, когда его жизнь застрахована. А парень-то не был застрахован! Другие соображения? Ни он, ни мать не были особенно религиозны. Я рассматривал вопрос и с других точек зрения. Не было никакого смысла маскировать самоубийство под несчастный случай. Но вот представить убийство как несчастный случай — тут есть смысл. Итак, кто-то другой подложил цианид.

– А как насчет обратного роста, Бен?

— Но кто? — спросил Брэйд.

– Здесь, Терция, все зависит от квантов. Нет никаких гарантий, но вероятность успешного исхода остается высокой. Естественно, мы попытаемся максимально сократить возможность обратного роста, пока Майк находится в теле Грегори. Но небольшое увеличение размера необходимо, чтобы мы сумели найти робота и извлечь его наружу, после чего Майк будет перенесен в безопасное место, где завершится процесс обратного роста. Согласитесь, Терция, даже самые простые медицинские процедуры могут быть рискованными.

— Точно не знаю, может быть, вы.

— Но послушайте, у меня не могло быть никакого мотива. — Мозг Брэйда оцепенел, как под анестезией. Боли он не чувствовал.

Миссис Арнфелд находилась в смотровой комнате, когда началась миниатюризация Майка. Здесь же располагались камеры головидения и несколько избранных представителей прессы. Ввиду важности эксперимента им невозможно было отказать в присутствии, но для миссис Арнфелд и Йоганнеса предоставили место немного в стороне. Кроме того, журналистам дали понять, что к ней не следует обращаться за комментариями, в особенности если что-то пойдет не так.

— А, пожалуй, все же был, проф! Когда я занимался своими расспросами, я узнал, что у вас здесь дела идут не так уж хорошо, что, возможно, от вас собираются отделаться. Кое-кто мне намекал. Ральф также не ладил с вами. Если же ваш собственный аспирант ходит и везде говорит, что вы ничего особенного из себя не представляете, это тоже может послужить толчком, чтобы вас выставили с работы. Может быть, вы-то и были заинтересованы навсегда закрыть ему рот.

Не так! Вышедший из-под контроля обратный рост взорвет операционную, и все находящиеся в ней люди погибнут. Вовсе не случайно смотровая комната находилась под землей в полумиле от места операции.

Брэйд чувствовал себя отвратительно. Пока все эти домыслы не заслуживали того, чтобы опровергать их всерьез.

Это придавало миссис Арнфелд жутковатое чувство уверенности, что трое ученых, проводящих операцию (как спокойно они действовали, как спокойно!), обречены на смерть вместе с ее мужем – если что-то пойдет не так. Она могла не сомневаться, что они сделают все, чтобы сохранить свою жизнь, а значит, и жизнь ее мужа.

— Однако, мистер Доуни, сейчас я наткнулся на кое-что новое, объясняющее и самоубийство и старание Ральфа представить его несчастным случаем («А почему нет, — подумал он. — Так ведь оно и могло быть»).

— Интересно! Может, вы мне расскажете? — На Доуни заявление Брэйда, казалось, не произвело никакого впечатления.

Конечно, если операция пройдет успешно, будет найден способ автоматизировать процесс, чтобы риску подвергался только пациент. В таком случае вероятность фатального исхода из-за небрежности несколько увеличится, но только не сейчас. Миссис Арнфелд внимательно наблюдала за тремя учеными, которым, в случае любой серьезной ошибки, грозила смерть.

— Я и собираюсь.

Миссис Арнфелд уже доводилось наблюдать за процессом миниатюризации, поэтому она не удивилась, когда Майк стал быстро уменьшаться, а потом исчез. Затем невидимого робота впрыснули в тело ее мужа. (Ей объяснили, что было бы несравнимо дороже использовать для этой цели уменьшенного человека в устройстве для подводного плавания. Майк, по крайней мере, не нуждался в системе жизнеобеспечения.)

Брэйд печально посмотрел на тетради Ральфа. Вчера вечером он сказал Рейнку, что достаточно разбирается в физической химии, чтобы доказать, что работа Ральфа шла хорошо. Но все-таки одно обстоятельство он взял на веру, одно обстоятельство — честность исследователя. Приведя свои мысли в относительный порядок, Брэйд начал:

— У Ральфа Ньюфелда были определенные теории, которые он пытался подтвердить или опровергнуть экспериментами. Если бы ему удалось подтвердить их, он создал бы себе имя и, возможно, получил хорошее место. Если же нет, то он не получил бы ученую степень. Вы это понимаете?

На экране появилась голосонограмма соответствующей части тела пациента. Картинка была трехмерной, но смутной и несфокусированной, качество изображения определялось ограниченным размером звуковых волн и эффектами броуновского движения. И все же было видно, как Майк пробирается сквозь ткани тела Грегори Арнфелда в его кровеносную систему. Определить, что делает робот, практически не представлялось возможным, но Йоганнес описывал происходящее тихим и спокойным голосом, пока миссис Арнфелд не почувствовала, что больше не в силах это выдерживать, и попросила, чтобы ее увели.

— Конечно.

— Дальше. Сегодня утром, просматривая его тетради с записями исследований, я нашел, что сначала его работа шла плохо. Это его все больше и больше тревожило до тех пор, пока он не сумел сделать так, что его теории оказались наверняка правильными: он начал фальсифицировать результаты экспериментов, чтобы они соответствовали его теориям!

Миссис Арнфелд дали легкое успокоительное, и она проспала до самого вечера. Когда ее пришел навестить Йоганнес, она только что проснулась и не сразу пришла в себя. Но тут на нее накатил внезапный страх:

— Как банковский служащий, начавший плутовать, а потом подчищающий бухгалтерские книги, чтобы скрыть?

– Что случилось?

— Да, точно так.

– Успех, Терция, – торопливо ответил Йоганнес. – Полный успех. Ваш муж здоров. Мы не можем гарантировать, что не будет рецидива, но на данный момент рак полностью излечен.

Доуни замолчал и некоторое время обдумывал сказанное Брэйдом. Потом спросил:

— Вы подтвердили бы это под присягой, профессор?

Миссис Арнфелд облегченно откинулась на подушку.

Брэйд подумал о том, как он нашел неожиданный переход в тетрадях к успешным экспериментам, — подчищенные данные. Он вспомнил и о таких мелочах, как рассказ Симпсона о бешенстве Ральфа, когда Симпсон подошел к нему слишком близко, в тот момент, когда Ральф делал свои записи.

– Как чудесно.

— Да, полагаю, подтвердил бы… Но вы понимаете, что поразительно — до самого конца он упорно продолжал проводить эксперименты, как будто какая-то внутренняя сила заставляла его выдавать себя за честного ученого, хотя он больше уже им не был. Его поступки были ужасны, и наконец он не мог больше выдержать своего бесчестья. Он убил себя.

– Тем не менее произошло нечто непредвиденное, и это необходимо объяснить Грегори. Мы полагаем, что будет лучше, если это сделаете вы.

— Но почему он сделал так, чтобы все выглядело как несчастный случай?

– Я? – Миссис Арнфелд снова стало страшно. – Так что же произошло?

— Потому, что, если бы это было явное самоубийство, люди стали бы задумываться о причине. Они могли бы начать просматривать его тетради, и все бы обнаружилось. А если это несчастный случай, то никто не станет интересоваться мотивами. Память о нем останется незапятнанной.

И Йоганнес рассказал.

— Но он мог бы уничтожить тетради.

Прошло два дня, прежде чем ей разрешили задержаться у постели мужа. Он сидел, опираясь спиной на подушки, и улыбался жене. Несмотря на некоторую бледность, Грегори выглядел совсем неплохо.

— Копии были у меня.

— А мог он предполагать, что вы станете продолжать его работу и все равно наткнетесь на это?

– Я получил новую жизнь, Терция, – весело заявил он.

— Вряд ли, — тихо произнес Брэйд. — Он был невысокого мнения о моей способности продолжить подобную работу. Скорее всего он считал, что я просто заброшу эту тему, когда его не станет. Понимаете, мистер Доуни? Вы понимаете теперь, как подходит здесь самоубийство?