Майкл Коуни



УМРИ, ЛОРЕЛЕЙ

Майкл Коуни живет на острове Ванкувер, где и происходит действие рассказа. «Умри, Лорелей» — научно-фантастический рассказ о людях и дельфинах, однако выражено в нем куда больше, чем просто отношения между различными видами живых существ. В этом зеркале отразилась еще и частица нас самих.

А Коуни так вводит древнюю легенду в свой рассказ: «Ползучий Риф… Была когда-то на Рейне сирена Лорелей, которая пением заманивала моряков на острые скалы. Было это давным-давно, да и все это — легенда, не более. Но порой, вечерами, когда береговой бриз насвистывает странные мелодии в стенах моей фермы, я думаю о Рейнской Деве и Ползучем Рифе, чья музыка родилась из потребности насыщения. И я гадаю: где и когда начал Ползучий Риф свой путь по миру?»



<sub>© Michael Coney. Die, Lorelei.

F&SF, May 1993

Перевод Т. Кухты</sub>



Мартовский полдень на западном побережье: ясно, пронизывающий ветер, рваные облака. В разрывы ослепительно бьют лучи солнца, и море блистает вспышками света. У подножья скалы, далеко внизу бьются с грохотом волны, разлетаясь в холодные брызги. Вдали, за проливом бесшумно скользит над волнами планер; исчезнув за громадой Луизы, он мгновенье спустя выныривает и разворачивается к заливу Робертс-Бэй, где находится клуб. Я поежился. Сейчас чокнутый пилот приводнится в ледяные волны. И зачем только так рано открывать сезон?

Дальше тропа спускалась к лощине, извиваясь меж земляничных деревьев и развалин немыслимо древних строений. Навстречу мне поднималась по тропе девушка, ее каштановые волосы развевались на ветру. Диана Уэстэвэй. За ней, резвясь, следовал адаптированный дельфин, животное нырнуло в заросли, и послышался оклик Дианы:

— Милашка! Ко мне, Милашка!

Под нами, у самой лагуны, стоял дом ее отца. Не дом, а груда хлама! Точно его вынесло на берег случайным штормом. Что ж, нет смысла труда спускаться, если Диана поднимается сюда. У ее отца водится неплохой ликер, но мне достаточно и Дианы — она красавица.

Она увидела меня и, помахав рукой, ускорила шаг.

— Привет, Джо, — сказала она, переводя дыхание. Улыбается она просто восхитительно. А когда грустит — от такого зрелища дрогнет всякое мужское сердце.

— Куда ты направляешься? — спросил я.

— В «Тихоокеанский Питомник». — Она погладила дельфина по голове. Надо проверить Милашку. Отец… отец говорит, что это его последний шанс. — Уголки ее губ грустно опустились.

Никакой жалости у этого нелюдима!

— Господи, дельфином больше, дельфином меньше — какая разница?

— Он говорит, что Милашка плохо влияет на остальных. Ты же сам видел, он все время ошибается, а отец считает, что другие дельфины перенимают его замашки. В последние дни они все будто с ума посходили.

Бриз шуршал листьями солянок, гнул и раскачивал зеленеющие ветви кустов. Прилив был невысок. Вокруг узкого перешейка, где галечный пляж отделял лагуну от океана, появилась рябь. Прямоугольники рыбных загонов угадывались по выступающим над мелководьем лагуны шестам изгородей.

За загонами, где топкий берег переходил в поросшее водорослями морское дно, высился серый холм размерами с опрокинутый сухогруз. Ползучий Риф.

Два года назад Дэн Уэстэвэй заманил Риф в лагуну рыбой и планктоном. Затем осушил часть лагуны и стал ждать, когда Риф погибнет.

А Риф все еще жил. Дэн говорил мне, что это чудовище представляет собой сообщество кишечнополостных организмов с необычайно высоким метаболизмом — они живут, гибнут, размножаются, питаются и становятся пищей. В отличие от прочих коралловых образований, Риф не просто надстраивался на останках погибших организмов — казалось, он способен расти самопроизвольно в избранном направлении.

Впервые о появлении Рифа сообщили в новостях — помнится мне, лет десять назад, и тогда он был в середине Пролива. За это время он продвинулся почти на двадцать миль. Для обычного рифа скорость приличная — только вряд ли это явление можно назвать обычным рифом.

Говорили, что Риф образовался в результате глобального потепления и изменения океанских течений. Кто его знает! Ходят легенды, что такие рифы не просто так бродят по океанскому дну. Пожирая все на своем пути, постоянно меняясь в объеме, они приманивают добычу необычным, одиноким зовом, который не слышим мы, но хорошо слышат другие существа…

Из своего дома вышел Дэн Уэстэвэй. За ним вприпрыжку следовала дюжина дельфино-амфибий. Время лова. Дэн пересек двор, распахнул ворота и, пройдя по гальке, остановился у воды. Мы услышали, как он свистнул. Дельфины разом кинулись вперед и исчезли под водой.

Я обернулся к Диане.

— Пойду с тобой.

— О… — удивилась она. — Разве ты не к отцу шел?

— Да это не к спеху.

Как я мог сказать ей правду? Она-то полагала, что я — единственный друг ее отца. Скорее всего, так оно и было, но как объяснить ей, что именно ради нее приходил я в гости темными мартовскими вечерами, когда мы с Дэном тянули вдвоем спиртное, а ветер бешено грохотал в окна?

Диана только что завершила двухлетнее обучение в колледже Управления Колоний и через пару недель покидала Землю, чтобы занять важный пост на какой-то там планете. Не влюбился же я в нее, в конце концов? Черт побери, ведь мы ровесники с ее отцом!.. Может быть, я любил в ней то, что она собой воплощает — живую, здоровую, юную женственность.

Всю дорогу до «Тихоокеанского Питомника» Диана болтала без умолку. Из своего псевдо-тюдоровского жилища навстречу нам вышла владелица «Питомника», сама Миранда Марджори-бэнкс. Шарф ручной вышивки, развевающееся платье — этакая расфуфыренная штучка с выговором, заученным по старинным записям. Мода теперь на редкость причудлива — а впрочем, не причудливее существ, которых Миранда выращивала в своем питомнике.

— Ах, это мистер Сагар! — Она говорила так, словно рот у нее был полон недозревших вишен. — И Диана Уэстэвэй! Прелестно. Какое милое животное, — механически добавила она, взглянув на Милашку.

Диана поведала о недостатках Милашки.

— Отец говорит, что он просто глуп, но я в этом сомневаюсь. Он просто не желает… сотрудничать.

— Причина такого нежелания — зачастую обыкновенная скука. Дельфины очень смышленые существа, и перемена общества творит с ними чудеса. — Миранда открыла дверцу загона, втолкнула туда Милашку и легким толчком захлопнула дверцу. Ловко проделано. Сухопутная акула в бессильной ярости кинулась на проволочную стену. Щеколда задребезжала. Бедный Милашка жалобно защелкал, сквозь проволоку высматривая Диану.

— Вы же не оставите его со всеми этим тварями! — воскликнула Диана. Акулы, скаты, луна-рыбы, марлины и осминоги бродили за оградой, валялись в траве, их жабры мерно пульсировали — имплантированные оксигенаторы насыщали кислородом их кровь и поддерживали существование. Отвратительное зрелище! Молодая женщина в униформе Гражданского Заключенного ходила между ними, поливая из шланга и натирая увлажнителем марлинов и луна-рыб. Сухопутная рыба сбрасывала чешую. Вонь стояла непереносимая.

— Заверяю вас, Милашка в полной безопасности, — сказала Миранда. — Я весьма тщательно отбираю рыб, которых принимаю под свое попечительство. Многие мои близкие друзья сейчас в отъезде — на Полуострове такие ужасные зимы — и Милашка несомненно будет счастлив пообщаться с их питомцами.

— Глядите, он уже нашел приятеля, — сказал я в утешение Диане.

Милашка столкнулся носом к носу с молот-рыбой весьма злобного вида. В конце концов рыбина попятилась и с растерянным видом уползла. Диана облегченно засмеялась.

— Когда мне вернуться? — спросила она.

— О… я приеду к вашему отцу завтра, во время прилива. — Миранда уже шагала к дому, развевая по ветру свои вычурные одежды.

Диана посмотрела на меня, я — на нее. Она была довольна — с Милашкой будет все в порядке. Я глядел ей в глаза на полсекунды больше, чем следовало.

— Тебе ведь необязательно сразу возвращаться домой. Пообедаем в Луизе?

Играешь с огнем, Сагар. Приготовься к отказу.

— Прекрасная идея, Джо, — сказала она.



Утро следующего дня, прилив. Далеко от берега, над гладью пролива вынырнул дельфин, высоко подпрыгнул и шумно плюхнулся вниз. Дэниэл Уэстэвэй опустил бинокль.

— Идут, — сказал он. — Они куда лучше справляются без этого твоего чертова Милашки.

Диана искоса глянула на меня, но ничего не сказала, неподалеку стоял грузовик на воздушной подушке Миранды Мардэжорибэнкс. Погода была неважная, моросил дождь, и ветер все усиливался. Может быть, за эти столетия климат на планете и изменился, но март на Полуострове оставался мартом. Мы ждали.

Началась работа. Тут и там рябили воду прыжки рыб, выныривали горбатые спины дельфинов, гнавших стадо. Дэн что-то проворчал, прыгнул в старенькую резиновую шлюпку и быстро греб от берега, между загонов. Порыв ветра с дождем хлестнул по пляжу. Какого черта я здесь делаю? У меня полно хлопот на слитовой ферме, а я вот заявился в забытую Богом дыру ради хорошенькой дочки океанолога, заделавшегося рыбаком! Всегда у меня ума было мало, до и того лишился.

Миранда Марджорибэнкс выбралась из своего грузовика и подошла к нам, полы длинного дождевика хлопали ее по лодыжкам.

— Ужасная погода, мистер Сагар! — прокричала она, точно я глухой.

— Как Милашка? — прокричала в ответ Диана.

— В хорошем состоянии.

Мы следили, как Дэн сражается с загонами, открывает ворота, свешиваясь за борт своей вертлявой лодчонки. Рискованное занятие! Скоро весь узкий канал кишел рыбой — дельфины загоняли добычу в лагуну. Огромный лосось отчаянным прыжком вымахнул неподалеку от нас и шлепнулся у самых ног Миранды. Она брезгливо отпихнула рыбину ногой. Из воды вынырнул дельфин, выбрался на причал и подобрался к Диане. Наклонясь, она ласково погладила его по голове. Дельфин нежно терся о нее носом, щелкая и посвистывая.

Диана защелкала, засвистела в ответ. Надо же!

— Я и не знал, что ты умеешь говорить с дельфинами, — сказал я.

— Совсем немножко, — улыбнулась она. — Но им, похоже, нравятся мои старания. Диана бросила на меня странный взгляд. — А теперь ты его слышишь?

— Нет. Теперь — нет.

— Он все еще говорит, только на слишком высокой для людей частоте.

— Но ведь ты его слышишь.

Диана вытянула губы трубочкой. Я ничего не расслышал, но дельфин внимательно глянул на нее.

— Ну да, — сказал она, — слышу. Нас в колледже Управления очень многому учили. И кое в чем даже изменили… Тем или иным способом улучшили восприятие всех наших чувств. Просто для того, чтобы мы были лучше готовы ко всему, что может с нами случиться. В общем, мы немножко супермены… — Уголки ее губ грустно опустились. Очень скоро ей предстояло покинуть все это.

Дэн, неистово работая веслами, метался меж загонов, запирал одни ворота, распахивая другие, чтобы впустить новые косяки рыбы.

— Отличный улов! — прокричала Миранда.

— Вот на этом вчера и подвел нас Милашка, — сказала Диана. — Мы и оглянуться не успели, как половина рыбы плыла уже себе вдоль берега, а он с дурацким видом восседал на пляже. И хуже всего, что это уже не в первый раз.

Время шло. Появился Дэн, у него ручьями стекала вода.

— Пойдем в дом, — сказал он и сделал вид, что только сейчас заметил Миранду. — А, это вы! У меня этим утром еще не было времени отобрать для вас рыбу. Может, как-нибудь в другой раз?

— Дорогой мой, я не стану ездить впустую туда и назад по такой мерзкой погоде.

Дэн фыркнул.

— Ну, папочка! — поспешно вмешалась Диана. — Это же займет считанные минуты.

— Ну ладно, ладно. Так что же вам нужно?

— Гм, — протянула Миранда, — сейчас большой спрос на хвостоколов…

— Господи, вот уже чего нет, того нет. Лэн глянул на нее с нескрываемым отвращением. — Пару лососей, может быть. Или треска.

— О, не думаю, чтобы кого-нибудь заинтересовала ручная треска. Неужели у вас не найдется чего-нибудь более… экзотического?

— Кажется, я приметил в улове парочку гренландских акул. Повторяю — кажется.

— Прекрасно. А также — все интересное, что ни найдете.

Диана издала несколько звуков и нагнулась с причала. Я заметил, как в воде мелькнули хвостовые плавники, потом дельфины исчезли. Дэн, снова что-то ворча, уселся в резиновую лодку и погреб к загонам. Скоро он вернулся, и мы собрались вокруг узкого слипа. Неподалеку кружили две крупные рыбины, то и дело пытаясь прорваться к открытой воде, но бдительные дельфины всякий раз их отгоняли. Умницы эти дельфины! Только будут ли они так умелы, когда Диана уедет и некому будет говорить с ними на их языке? Дэн взял острогу и вошел в воду, тыкая вокруг себя острогой.

Вода вскипела. Черный силуэт метнулся у самых ног Дэна. Он нанес удар острогой и с трудом поволок добычу к слипу. Диана спрыгнула в воду с шестом, оканчивающимся большой проволочной петлей, и погрузила шест под воду. Небольшое замешательство — и вдруг Дэн завопил и с ужасающим плеском опрокинулся на спину. Едва сдерживая смех, Диана втащила на слип хвост черного чудовища. Дэн, с трудом поднявшись на ноги, ухватился за голову рыбины. Скоро она целиком лежала на причале, хватая ртом воздух и злобно выкатывая на нас глаза. Омерзительная тварь, достаточно уродливая, чтобы удовлетворить самого пылкого любителя рыб. Из ее жаберных щелей сочилась кровь.

Дэн и Диана уже выволакивали на сушу вторую акулу; на сей раз выпало окунуться Диане. Она выбралась на причал, смеясь, но у ее отца настроение портилось на глазах. Он яростно бил по воде острогой, подцепляя диковинную губастую рыбину с глазами навыкате, длиной в метр. Я всегда удивлялся, как это у людей достает хладнокровия плавать в здешних водах.

— Забирайте вы их поскорее в свой бак, — проворчал Дэн. — Они, между прочим, родились на свет без этих ваших чертовых оксигенаторов, и вы это отлично знаете.

— Да, но этих я не возьму.

Время словно остановилось. Дэн побледнел. Острога со стуком упала на причал.

— Что вы сказали? — почти ласково переспросил он.

— Эти экземпляры повреждены. Поглядите только на их жабры! Я не смогу продать их. Мои клиенты привыкли получать все самое лучшее.

— Их можно вылечить, — процедил Дэн с видом убийцы.

— Вне всякого сомнения. Однако это слабое утешение, потому что покалеченная рыба годится только на корм. Бросьте их назад в воду. Я их не возьму.

— Вы их заказали, и вы их купите.

— Ошибаетесь, — надменно сказала Миранда. — Я только хотела взглянуть на них. Я на них посмотрела и теперь возвращаю назад. Это привилегия каждого покупателя. Всего доброго, мистер Уэстэвэй. Всего доброго, мистер Сагар. И вам, Диана. — Она повернулась и, хлопая полами плаща, пошла к грузовику.

— Стой, где стоишь! — гаркнул Дэн и, в три шага настигнув Миранду, схватил ее за руку.

— Пусти, животное! — взвизгнула она.

— Папа! — предостерегающе крикнула Диана.

— Всем известно, что ты величайший сноб на всем Полуострове, — сдержанно продолжал Дэн, крепко держа за руку свою невольную слушательницу. — И друзей у тебя нет с тех пор, как ты разругалась со снобом номер два, Кариокой Джонс. К тому же, ты бессовестная торгашка и живешь за счет самого большого сумасбродства, если не считать полетов на планерах. Ты богатеешь, уговаривая легковерное дурачье, что нет ничего лучше ручных рыб. Поскольку твои так называемые питомцы плохо приспособлены к жизни на суше — а не надо быть океанологом, чтобы это знать — ты удваиваешь доходы, продавая их обеспокоенным владельцам сменные оксигенаторы, увлажнители, зуболечебные приборы, присыпку, соляные и железные пилюли, витамины и прочую дребедень. А если рыбы все еще продолжают подыхать, ты берешь их в питомник под свое наблюдение и получаешь за это жирный куш. Ты — скряга, шарлатанка, позор профессии ветеринара!

Великолепная речь — никакой лжи, ничего, что давало бы основание для судебного преследования.

— Я привлеку тебя за оскорбление, свинья!

— Провались ты к чертовой матери! — буркнул Дэн, выпуская ее руку.

Миранда лихорадочно озиралась в поисках достойного, с ее точки зрения, ответа — и нашла. Серая туша Ползучего Рифа высилась над загонами, точно семья слонов, задравших хоботы.

— Я знаю, ты хочешь уничтожить этот риф — а еще называешь себя океанологом! В этом рифе миллионы живых существ, и у каждого из них такое же право на жизнь, как у тебя, Дэниел Уэстэвэй! Будь уверен — если только ты посмеешь хотя бы кулаком погрозить этому рифу, я подниму против тебя и полицию, и журналистов — ты и пикнуть не успеешь. Понял?

— Ты сама не знаешь, о чем говоришь, — устало отозвался Уэстэвэй.

Он терпеть не мог Миранду. Уж не потому ли, что Диана уговорила его доверить Миранде перевоспитание Милашки? Не боялся ли он, что Миранда добьется успеха, так где он оказался бессилен? Наверняка. И все же, в этой неприязни должно было скрываться что-то еще.



В следующие дни дождь перестал, зато ветер вдруг словно обрел второе дыхание и играючи сорвал кровлю с моей небольшой фабрики. Я там изготавливаю украшения из кожи слитое — вернее, изготавливал, пока мои рабочие не забастовали. Им не нравится, когда ледяная водя льется ручьями за шиворот и портит станки. Признаться, я их понимаю.

Сами слиты, ящерицы синего цвета, забились поглубже в свои хижины — ветер разбрызгивал в загончиках соленую водяную пыль. Никогда еще я не видел своих слитов такими несчастными — с того дня, как Кариока Джонс привезла на ферму свою сухопутную пилу-рыбу Челмондели. Слиты, подобно хамелеонам, меняют цвет в зависимости от настроения. Желтый — страх, синий — несчастье, розовый — любовь, не говоря уже о множестве промежуточных оттенков. Столетие было затрачено на то, чтобы закрепить у них это свойство. Они ежегодно меняют кожу, и если ее немедленно обработать, из нее уже можно сделать что угодно — шарфы, платья и тому подобное. При этом кожа сохраняет свойство менять цвет — в зависимости уже от своего нового владельца…

Я заменил кровлю, утихомирил забастовщиков и к четвергу уже был сыт этим по горло, так что с утра сел в свой автомобиль на воздушной подушке, сделал вид, что не заметил мастера, который спешил сообщить мне об очередной неполадке, и во всю прыть умчался прочь.

Я остановился на распутье, где основное шоссе сворачивало к Луизе. Куда бы податься? Кариока Джонс вышла из тюрьмы и снова поселилась в «Звездах» — своем воздушном доме. Ужасная женщина, хотя посплетничать с ней после обеда совсем неплохо. Но нужно ли мне сейчас общество стареющей кинозвезды, которая способна говорить только о своих активистских подвигах.

Боже упаси! Я повернул на юг и уже скоро, припарковав машину, спускался к лагуне. Ветер стих, и малянистая гладь моря была неподвижна. На пляже, у дома Дэна Уэстэвэя толпились люди. Сегодня утром я не был здесь единственным гостем.

Меня опередила полиция.

Господи… Случилось что-то страшное. Диана!.. Я бросился бежать. Диана, истерзанная, лежит на песке без движения. На нее напала шайка бродячих сухопутных акул — эти твари в последнее время наводнили Полуостров… Стоп — возле дома только один вертолет, полицейский, в синюю полоску. Скорую помощь никто не вызывал, а это значит, что пострадавших нет.

Дэн Уэстэвэй с красным от гнева лицом орал на Уоррена Ранни, шефа полиции города Луиза.

— Эта чертова баба грозила, что она мне еще покажет, и показала! — Он приблизил лицо к лицу Ренни. — Какого дьявола, Ренни, что за волокита? Пошлешь ты людей обыскать ее проклятый питомник или нет?

— Дэн, — спокойно отозвался Ренни, — какие у тебя доказательства?

— Доказательства? — Доказательства! Дюжины мертвых дельфинов тебе недостаточно? Пошли! — Он зашагал вдоль края лагуны, а за ним последовали фараоны и ваш покорный слуга. Дианы нигде не было видно. — Эта баба пробралась сюда прошлой ночью и разбросала отраву. Ее дом совсем близко — вон, видишь, за деревьями торчит труба? Я надеюсь, ты все это записываешь?

— Всему свое время, — терпеливо отвечал Ренни. — Дэн, я не хотел бы записывать то, о чем ты потом пожалеешь.

— Джо ее слышал! — рявкнул вдруг Дэн, разворачиваясь ко мне. — Скажи ему, Джо! Расскажи, как мне угрожала эта чертова баба, Марджорибэнкс!

Я заколебался, и Ренни одарил меня пронзительным взглядом, на которые он великий мастер.

— Произошло недоразумение, — выдавил я.

— Недоразумение! — Дэн издевательски хохотнул. — Ты это так называешь? Какого дьявола ты защищаешь ее, Сагар?

Что еще я мог сказать? Мы поспешно шагали по грязному пляжу, огибая примитивную дамбу, построенную Дэном в те дни, когда он заманил в ловушку Ползучий Риф. Теперь эта часть лагуны была осушена, и Риф потерял способность передвигаться… может быть. Он маячил перед нами — серый полумесяц — пять метров в высоту, шесть или семь в ширину, а длиной, так все сорок метров. Тускло-серого цвета, он был зернисто-рыхлым, как пемза. Первые два метра в основании Рифа были плотными, но выше вещество Рифа разветвлялось, свиваясь диковинными спиралями, завитками, колоннами — точь-в-точь церковный орган, чудовищное творение безумца. В расселинах коралла шныряли иглокожие — морские звезды и морские ежи.

— А ведь эта проклятая штука все еще жива, — пробормотал Ренни, разглядывая трепещущие реснички анемоны. — Каким дьяволом она кормится?

Анемона схватила алую бабочку. Щупальца с силой свились, запихивая пойманное насекомое в желудок.

Сами тени

— Чтоб мне провалиться, — изумленно проговорил кто-то.

Все время, что я провел в Тарбеане, я не переставал учиться, хотя большая часть уроков была неприятной и болезненной.

— Весь Риф все еще живет, — заметил Дэн. — Сюда. Повернем вот сюда.

Я научился просить милостыню. Это было практическое приложение актерского мастерства перед самой капризной публикой. Милостыню я просил хорошо, однако с деньгами в Приморье было туго, а пустая чашечка для милостыни сулила холодную и голодную ночь.

Мы вошли во впадину серого полумесяца. Там была Диана, окруженная с трех сторон причудливыми стенами Рифа. Она улыбнулась мне и обратилась к отцу:

Путем опасных проб и ошибок я научился как следует срезать кошельки и шарить по карманам. Последнее мне давалось особенно хорошо. Всякие замки и задвижки также охотно делились со мной своими тайнами. Моим ловким пальцам нашлось применение, о котором ни мои родители, ни Абенти даже и не подумали бы.

— Послушай, папа, я думаю, ты…

Я научился удирать без оглядки от людей с неестественно-белой улыбкой. Смола деннера мало-помалу отбеливает зубы, и, если сладкоед прожил достаточно долго, чтобы его зубы сделались ослепительно-белыми, скорее всего, он уже успел продать все, что стоило продавать. В Тарбеане полно опасного народу, но нет никого опаснее сладкоеда, который алчет новой порции смолы. Такой убьет за пару пенни.

Я научился сооружать из тряпья самодельную обувь. Настоящая обувь сделалась для меня несбыточной мечтой. Первые два года мне казалось, будто ноги у меня постоянно замерзшие, или сбитые, или то и другое сразу. Но к третьему году ступни у меня задубели, и я мог часами бегать босиком по булыжной мостовой и вообще ничего не чувствовать.

— Ладно, — оборвал ее Дэн. — Вот, Ренни, погляди на это.

Я научился не ждать помощи ни от кого. В нехороших районах Тарбеана на крики о помощи хищники сбегаются, как на запах крови.

Над коралловой стеной свисал хвостовой плавник дельфина. Голова и почти все тело скрывались в глубокой расселине.

Я спал на крыше, плотно забившись в свое потайное место, там, где сходились три кровли. От глубокого сна меня пробудил грубый хохот и топот ног внизу, в переулке.

Топот затих, снова послышался хохот и треск рвущейся одежды. Я подобрался к краю крыши и посмотрел вниз, в переулок. Я увидел нескольких больших мальчишек, почти взрослых. Одеты они были, как и я: оборванные и грязные. Их было человек пять-шесть. Они скрывались и выныривали из тени, точно сами тени. Они тяжело дышали после бега, мне даже отсюда, сверху, было слышно, как они пыхтят.

— Это мой ученый дельфин. Самка. Вот так мы ее и нашли. Другие тоже были здесь, вокруг Рифа — в агонии. Мы отнесли их домой, но что проку? Они все умерли. Отравление. Чтобы я да не узнал симптомы! Ну, что ты на это скажешь?

Тот, за кем гнались, лежал посреди переулка: мальчонка лет восьми, не старше. Один из больших парней держал его, не давая подняться. Обнаженная кожа мальчонки белела в свете луны. Снова послышался треск одежды, мальчонка вскрикнул, потом сдавленно всхлипнул.

Остальные смотрели и переговаривались негромко и возбужденно, обмениваясь жестокими, голодными ухмылками.

— Папа, — твердо сказала Диана, — по-моему, тебе стоит взглянуть вот на это.

За мной тоже гонялись по ночам, и не раз. Несколько месяцев назад даже догнали. Я опустил глаза и с удивлением увидел у себя в руке увесистую красную черепицу, которую я явно собирался швырнуть вниз.

Я остановился, оглянулся на свое тайное укрытие. Там у меня лежало тряпичное одеяло и полкаравая хлеба. Там же были припрятаны деньги, скопленные на черный день: восемь железных пенни. А главное, самое ценное – Бенова книга. Тут я был в безопасности. А если даже я пришибу одного из них, остальные через пару минут заберутся сюда, на крышу. И тогда, даже если мне удастся уйти, деваться мне будет некуда.

— Что? — Дэн шагнул вперед, не отрывая глаз от трупа. — Иисусе…

Я положил черепицу на место. Вернулся в уголок, сделавшийся моим домом, и забился в нишу под нависающей кровлей. Я теребил одеяло и стискивал зубы, стараясь отстраниться от голосов внизу, прерываемых взрывами грубого хохота и тихими, безнадежными всхлипываниями.

Он поднял какую-то щепку, потыкал ею тело и приподнял хвост. Мы столпились вокруг.

Глава 25

Там, где тело дельфина соприкасалось с Рифом, плоть исчезла. По спине у меня поползли мурашки. Миллионы тончайших щупалец отпрянули в раковины. Глубже в расселине, ни на что не обращая внимания, трудились ненасытные анемоны. На голове дельфинки, насыщаясь, возлежала морская звезда. Омерзительное зрелище!

Интерлюдия. В поисках причин

Квоут сделал Хронисту знак положить перо и потянулся, сцепив пальцы над головой.

— Вот странно, правда? — сказал полицейский. — У дельфинов ведь такие прочные шкуры. Да и вряд ли труп успел разложиться. Так какого дьявола…

– Ох, как давно я этого не вспоминал! – сказал он. – Если вам нужны причины, отчего я сделался тем Квоутом, о котором рассказывают истории, пожалуй, стоит поискать именно тут.

Хронист наморщил лоб:

— Ее растворили… — тихо сказал Дэн. — Коралл выделяет сильный растворитель… и другие существа, вероятно, тоже. — Он выпрямился. — Нужно изучить это явление. Однако сути дела это не меняет. Вначале что-то должно было убить дельфина. Я исследовал других погибших животных и нашел в их крови сильнейший яд. Вернемся в дом.

– Что именно ты имеешь в виду?

И мы, слава Богу, вышли из этой впадины. Нас окружали бесчисленные миллионы живых существ, вырванных из родной стихии и борющихся за существование…

Квоут помолчал, опустив взгляд:

— Черт подери! — воскликнул кто-то.

– Знаешь, сколько раз меня били за мою жизнь?

Хронист покачал головой.

— Удивительно, что Риф вообще живет, — сказал я Диане. — Все эти морские звезды, ежи, сами кораллы — как они ухитряются существовать без воды?

Квоут вскинул голову, ухмыльнулся и небрежно передернул плечами:

— У отца есть теория… — она осеклась и обернулась. — Что случилось, Джим?

– Вот и я не знаю! А ведь, казалось бы, уж такое-то должно бы застревать в памяти. Казалось бы, я должен помнить, сколько костей у меня сломано. Казалось бы, я должен помнить все швы и перевязки… – Он покачал головой. – Нет! А вот того мальчонку, что всхлипывал в темноте, – помню. Спустя все эти годы, отчетливо, как удар колокола.

Хронист нахмурился:

Один из полицейских, Джим Андерс, согнулся, разглядывая тыльную сторону ладони.

– Но ты же сам говорил, что ничего сделать не мог.

– Мог, – серьезно ответил Квоут, – мог – и не сделал. Я сделал свой выбор и жалею о нем по сей день. Кости срастаются. А раскаяние остается с тобой навсегда.

— Чертовски жжется, — пробормотал он.

Квоут отодвинулся от стола:

– Ну, пожалуй, и довольно о темной стороне Тарбеана!

— Дай — ка я гляну, — сказала Диана. — Эй, не шевелись! Ты дотронулся до морского ежа. — Сильно сдавив мякоть ладони, она извлекла наружу стерженек тонкого шипа, вонзившегося в кожу. — Не вздумай тереть. У этой иглы кончик зазубрен, ты ее только глубже загонишь в кожу. Я вытащу ее в доме.

Он поднялся на ноги и еще раз потянулся, заложив руки за голову.

– Реши, но зачем?! – выпалил вдруг Баст. – Зачем ты там оставался, если все было так ужасно?!

— А я ничего не касался, — сказал Андерс.

Квоут кивнул, словно ожидал этого вопроса.

– Ну а куда мне было идти, Баст? Все, кого я знал, погибли.

— Морского ежа можно задеть даже не заметив, — показала головой Диана. — Со мной это не раз случалось, когда ныряла.

– Не все! – возразил Баст. – Был же еще Абенти. Ты мог бы отправиться к нему!

– До Хэллоуфелла были сотни миль, Баст, – устало ответил Квоут, отойдя на другой конец зала и зайдя за стойку. – Сотни миль без отцовских карт, которые могли бы указать мне путь. Сотни миль без фургонов, где можно ехать и ночевать. Без какой бы то ни было помощи, без денег, без обуви. Нет, наверное, ничего невозможного тут нет. Но для мальчишки, который еще не оправился от шока после гибели родителей… – Квоут покачал головой. – Нет. В Тарбеане по крайней мере можно было попрошайничать или воровать. Я сумел выжить в лесу летом, и то с трудом. Но зимой… – Он покачал головой. – Я бы либо умер с голоду, либо замерз насмерть.

У Андреса от боли слезы навернулись на глаза. Пальцы левой руки с силой сомкнулись на запястье правой. Кожа вокруг иглы горела нездоровой краснотой. Плохо дело.

Стоя за стойкой, Квоут наполнил свою кружку, кинул в нее несколько щепоток специй из разных коробочек, потом подошел к большому камину. Лицо у него было задумчивым.

– Нет, конечно, ты прав. Где угодно было бы лучше, чем в Тарбеане.

— Я же ничего не касался, — упрямо повторил он.

Он пожал плечами, стоя лицом к огню.

Я поднял обломок дерева, выбеленного морем, замахнулся им на морского ежа, забившегося в коралловую щель, и внимательно осмотрел обломок.

– Но все мы живем в плену привычек. Проще простого оставаться в знакомой колее, которую мы сами себе и накатали. Быть может, я даже считал, что это заслуженное наказание. За то что меня не было там, что я ничем не помог, когда явились чандрианы. За то что не умер, когда следовало умереть, вместе со всей своей семьей.

Баст открыл было рот, закрыл и, нахмурясь, уткнулся взглядом в столешницу.

Из дерева торчало с полдюжины черных иголок…

Квоут оглянулся через плечо и мягко улыбнулся:

– Баст, я же не говорю, что это логично! Эмоции по самой своей природе нелогичны. Теперь я уже не чувствую ничего подобного, а тогда – чувствовал. Я же помню. – Он снова отвернулся к огню. – Беново воспитание наделило меня такой отчетливой и острой памятью, что иной раз приходится смотреть в оба, чтобы не порезаться.

Господи! Я схватил Диану за руку и выволок из опасной зоны, на бегу предостерегающе крича остальным. Дэн побежал за нами. Полицейские обступили нас, и я показал им обломок дерева.

Квоут достал из огня накаленный камень и кинул его в деревянную кружку. Камень с пронзительным шипением ушел на дно. По залу поплыл аромат гвоздики и мускатного ореха.

Квоут вернулся к столу, перемешивая сидр длинной ложкой.

— Ты хочешь сказать, что еж метнул иглы? — недоверчиво осведомился Дэн.

– Не следует также забывать, что я был не вполне в своем уме. Большая часть меня все еще пребывала в шоке, спала, если хотите. Мне было нужно, чтобы что-то меня пробудило. Что-то или кто-то.

Он кивнул Хронисту. Тот потряс рабочей рукой, разминая пальцы, и откупорил чернильницу.

— Проверь сам, — посоветовал я.

Квоут откинулся на спинку стула.

– Мне требовалось, чтобы мне напомнили о том, что я забыл. Мне нужна была причина, чтобы уйти. И прошли годы, прежде чем я встретил человека, которому это удалось. – Он улыбнулся Хронисту: – Прежде, чем я повстречал Скарпи.

— Папа, не надо, — поспешно сказала Диана. — Я все сама видела. Именно так погибли наши дельфины. Помнишь, в каждом из них мы нашли вот такие иглы? Мы-то решили, что подцепили их, когда оттаскивали тела подальше от Рифа.

Глава 26

— Пришлите вертолет скорой помощи к дому Уэстэвэя, срочно! — распорядился Рекнни в свой наручный визифон. — Как ты себя чувствуешь? — обратился он к Андресу, который скорчился над своей рукой с посеревшим от боли лицом.

Обернулся Ланре

— Это не обычный морской еж и не обычная игла, — проговорил Дэн. — И весь этот проклятый Риф — не обычный.

К тому времени я провел в Тарбеане уже несколько лет. Три дня рождения миновали незамеченными, и мне только что сравнялось пятнадцать. Я научился выживать в Приморье. Сделался опытным попрошайкой и вором. Замки и карманы раскрывались от первого же моего прикосновения. Я знал, в каких ломбардах берут товар «от дяди», не задавая лишних вопросов.

Чайка уселась на коралловый пик, не сводя глаз с дельфиньих останков. Алчная пожирательница падали ждала, когда мы скроемся из виду.

Я по-прежнему ходил оборванный и зачастую голодный, но умереть с голоду мне уже не грозило. Я мало-помалу собирал себе капитал на черный день. Даже после суровой зимы, когда мне не раз приходилось платить за то, чтобы переночевать в теплом углу, моя казна перевалила за двадцать железных пенни. Для меня это было все равно что драконий клад.

Я прижился здесь, и мне было нормально. Но, не считая желания пополнить свой капитал на черный день, жить мне было незачем. Мне не к чему было стремиться. Нечего было ждать. Я проводил время, ища, что бы спереть и чем бы развлечься.

— Присядь-ка лучше. — Ренни извлек нож, наклонился над Андерсом и занялся малоприятным делом. Я увидел, как брызнула кровь. — Сиди и не шевелись, ладно? Сейчас прибудет помощь. — Он резко повернулся к Дэну. — И ты зовешь себя океанологом? Какого черта ты не знал об этом? Пудришь мне мозги болтовней о Миранде Марджорибэнкс! Твое счастье, Уэстэвэй, что я не включал диктофон. И вот что я тебе скажу: если Андрес… — Ренни не договорил.

Но несколько дней назад, в подвале у Траписа, все вдруг переменилось. Я услышал, как какая-то девочка завороженно рассказывала про сказочника, который все время сидит на Портовой стороне, в пивной, которая называется «Приспущенный флаг». И, если ей верить, каждый день на шестой колокол он рассказывает какую-нибудь историю. Какую историю ни попросишь – он все знает. А главное, говорила девчонка, он бьется об заклад. Если окажется, что он не знает той истории, которую ты попросишь, он тебе заплатит целый талант.

Я до самого вечера думал о том, что говорила девчонка. Я сомневался, что это правда, но невольно думал о том, что бы я сделал на целый серебряный талант. Можно было бы купить башмаки, а то и нож, дать денег Трапису, и все равно мой капитал на черный день удвоился бы.

— С ним все будет в порядке, — сказал Дэн. — Ему досталась только одна игла, а дельфинам — по нескольку дюжин. Чего я не понимаю… — Он впился взглядом в Риф. — Дельфины ведь обычно хорошо чувствуют опасность. Как же это им пришло в голову шнырять вокруг Рифа?

И даже если насчет заклада девчонка врала, все равно, мне было интересно. На улицах не так уж много развлечений. Временами какая-нибудь уличная труппа разыгрывала пантомиму на углу или скрипач играл в трактире. Но большинство настоящих развлечений стоило денег, а мои пенни дались мне слишком тяжело, чтобы швырять их направо и налево.

Однако была и одна проблема. Ходить на Портовую сторону мне было небезопасно.

— Да уж верно не с подачи Миранды Марджорибэнкс! — огрызнулся Ренни.

Пожалуй, следует объяснить, в чем дело. Больше года назад я увидел на улице Пайка. Я увидел его впервые со времен нашей встречи в мой первый день в Тарбеане, когда он и его дружки налетели на меня в том переулке и погубили мне отцовскую лютню.

Я осторожно выслеживал его большую часть дня, стараясь держаться на расстоянии и прячась в темных углах. Наконец Пайк вернулся к себе, в тупичок на Портовой стороне, где у него было свое логово наподобие моего. Его логово представляло собой кучу разломанных ящиков, из которых Пайк соорудил себе укрытие от непогоды.

Дэн, однако, был не из тех, кто легко признает свои ошибки, и начал громко рассуждать о природе и развитии Ползучего Рифа. Андрес тихо постанывал, а Ренни нетерпеливо глядел на небо.

Всю ночь я провел на крыше, выжидая, когда он уберется прочь на следующее утро. После этого я спустился в его ящичное логово и огляделся. В логове было уютно и полно всяких мелочей, собранных за несколько лет. Там была бутылка пива – я его выпил. Полголовки сыра – я его съел, и рубашка – я ее спер, потому что она была не такая драная, как моя.

Почему только Дэн оставил свою профессию и выбрал такую примитивную жизнь? И только ли научное воодушевление горело в его глазах, когда он смотрел на Риф и рассуждал о полипах, медузах, кишечнополостных и иглокожих?

В результате дальнейших поисков обнаружились всякие пустяки: свечка, моток бечевки, каменные шарики. Больше всего меня удивили несколько кусков парусины, на которых углем было намалевано женское лицо. Я шарил почти целых десять минут, прежде чем обнаружил то, что искал на самом деле. Дальше всего была запрятана деревянная шкатулочка, по которой было видно, что открывают ее часто. Там лежал засохший букетик фиалок, перевязанный белой ленточкой, деревянная лошадка, лишившаяся большей части своей веревочной гривы, и локон белокурых волос.

Я несколько минут провозился с кремнем и огнивом, прежде чем сумел развести огонь. Фиалки оказались хорошим трутом, и вскоре в небо уже повалили облака черного дыма. Я стоял и смотрел, как все, что дорого Пайку, гибнет в пламени.

Прилетел вертолет скорой помощи, взметнув в воздух вихрь песка и гальки. Погрузили Андерса. Скоро взлетел и полицейский вертолет, и мы трое — я, Дэн, Диана — остались одни посреди внезапной тишины.

Однако я слишком задержался, наслаждаясь местью. Пайк с приятелем увидели дым и примчались в тупичок, и я оказался в ловушке. Разъяренный Пайк набросился на меня. Он был на шесть дюймов выше и фунтов на пятьдесят тяжелее меня. А хуже всего то, что у него при себе был осколок стекла, с одного конца обмотанный шпагатом и служивший чем-то вроде ножа.

— А чайка-то так и не двинулась, — сказал Дэн.

Он успел пырнуть меня в бедро над коленом, прежде чем я вбил его руку в мостовую, разбив его «нож». И все равно он еще сумел поставить мне фонарь под глазом и сломать несколько ребер, прежде чем я сумел как следует пнуть его между ног и вырваться оттуда. Когда я рванул прочь, Пайк еще некоторое время, прихрамывая, бежал за мной и кричал, что он меня убьет за то, что я натворил.

Я ему поверил. Поэтому, заштопав ногу, я собрал все деньги, отложенные на черный день, и купил пять пинт дрега – дешевого гнусного пойла, достаточно крепкого, чтобы рот от него пошел волдырями. Потом, хромая, дотащился до Портовой стороны, и стал ждать, пока Пайк с дружками меня заметят.

Риф побил хищницу ее же оружием.

Ждать пришлось недолго. Я предоставил Пайку с двумя приятелями гнаться за мной полмили, через Портняжный проезд и потом в Свечники. Я держался главных улиц, зная, что они не решатся напасть среди бела дня, когда кругом полно народа.

Но, стоило мне шмыгнуть в переулок, они тут же кинулись за мной, подозревая, что я пытаюсь сбежать. Однако, свернув за угол, они обнаружили, что в переулке никого нет.



Пайку пришло в голову посмотреть наверх как раз в тот момент, когда я опрокинул на него с невысокого карниза ведро дрега. Пойло вымочило его насквозь, залив ему лицо и грудь. Пайк заорал, упал на колени и принялся тереть глаза. Тут я чиркнул украденной фосфорной спичкой и бросил ее на Пайка, глядя, как она зашипела и вспыхнула.

Исполненный незамутненной и жестокой детской ненависти, я надеялся, что Пайк тотчас обратится в огненный столп. Огненного столпа не вышло, но Пайк действительно загорелся. Он снова заорал и заметался, а его дружки принялись хлопать его, пытаясь сбить пламя. Я удрал, пока они были заняты.

Мелкие распри — главное занятие многих жителей Полуострова, но я к их числу не отношусь. Всю следующую неделю до меня доходили слухи, что вражда между Дэном и Мирандой Марджорибэнкс все усиливается, так что я держался подальше от их лагуны, и от «Тихоокеанского Питомника». Очень уж неохота ввязываться в чужие дрязги.

Это случилось больше года назад. С тех пор я Пайка не видел. Разыскивать меня он не пытался, а от Портовой стороны я старался держаться подальше, временами делая крюк в несколько миль, лишь бы не ходить туда. Это было нечто вроде завета. Однако я не сомневался, что Пайк и его дружки меня не забыли и готовы поквитаться со мной, если вдруг заметят.

Обдумав все как следует, я решил, что дело слишком опасное. И даже возможность бесплатно послушать истории и шанс заполучить серебряный талант не перевешивали риска заново повстречаться с Пайком. И к тому же какую историю я бы мог попросить рассказать?

В воскресенье я заехал к Кариоке Джонс. Почему? Да потому что она — один из лучших моих клиентов. Вот и все. Мы сидели в обзорном зале ее воздушного дома и смотрели, как в сотне метров внизу волны медленно лижут берег.

Этот вопрос крутился у меня в голове ближайшие несколько дней. Вот какую историю я бы попросил? Я пристроился было к портовому рабочему и получил затрещину прежде, чем успел сунуть руку ему в карман. Какую историю, а? Я просил милостыню на углу напротив тейлинской церкви. Какую историю? Я украл целых три каравая и отнес два из них к Трапису. Ну, какую?

На бурном мартовском ветру в таком доме не слишком уютно. Хмелея от качки, мы взлетали в небо, Кариока взвизгивала от восторга и цеплялась за мою руку, расплескивая ликер на обивку кресла.

И вот, лежа на крыше, в своем тайном убежище, там, где сходились три крыши, и проваливаясь в сон, я вдруг сообразил. Про Ланре! Да, разумеется! Я мог бы его попросить рассказать подлинную историю Ланре. Ту историю, которую мой отец…

— Джо, дорогой мой, ну разве это не прелесть? — проворковала она.

Сердце у меня екнуло – я вдруг вспомнил то, о чем годами старался не думать: отца, небрежно бренчащего на лютне, мать, которая сидит в фургоне рядом с ним и поет… Я уже было машинально отшатнулся от этих воспоминаний, подобно тому, как отдергивают руку от огня.

— А кабель проверяют часто?

Но тут с изумлением обнаружил, что воспоминания эти причиняют лишь слабую боль, а не мучительные страдания, как я ожидал. Вместо этого я почувствовал легкое, нарастающее возбуждение при мысли о том, чтобы услышать ту самую историю, которую искал мой отец. Историю, которую мог бы рассказать он сам.

— Вчера здесь была Миранда, так она порядком испугалась. Она, бедняжечка, не переносит высоты.

— Миранда — здесь? Я думал, ты ее и на дух не переносишь.

Но все равно, я понимал, что таскаться на Портовую сторону ради какой-то истории – чистое безумие. Вся суровая практичность, к которой за эти годы приучил меня Тарбеан, требовала остаться в привычных местах, где можно чувствовать себя в безопасности…

Черные глаза Кариоки блеснули.



— Джо, да с чего ты это взял, скажи на милость? Из — за досадного недоразумения, случившегося в ее питомнике… ну знаешь, серьезные женщины вроде нас с Мирандой не позволяют таким глупостям становиться помехой дружбе. Джо, все кончено и забыто. Я вызвала ее осмотреть Челмондели — он в последнее время был немного не в себе.

Первый, кого я увидел, войдя в «Приспущенный флаг», был Скарпи. Он сидел на высоком табурете у стойки, старик с глазами как алмазы и телом, точно пугало из жердей, выброшенных морем. Тощий, с обветренным лицом и густыми белыми волосами на руках, лице и голове. Белизна волос особенно выделялась на фоне темно-коричневого загара – казалось, будто его забрызгало морской пеной.

Отвратительная рыба-пила лежала перед нами на коврике. Услышав свое имя, она дернула головой. Метровой длины пила чиркнула по воздуху, едва не задев мою лодыжку. Господи Иисусе!..

— Спокойно, малыш, — пробормотал я. Уродина пристально следила за мной, акулоподобное тело напряглось, в жаберных щелях пульсировал оксигенатор. У меня по спине пробежали мурашки.

У его ног сидели дети, человек двадцать, некоторые – моего возраста, большинство помладше. Странная это была компания: от чумазых уличных босяков вроде меня до сравнительно прилично одетых, умытых и ухоженных ребятишек, у которых, по всей видимости, были родители и дом.

— Но дело кончилось тем, что Миранда почувствовала себя хуже, чем рыба! — захохотала Кариока и своей прелестной ручкой ухватилась за мое плечо — дом снова качнуло. Лучше не думать о том, откуда у стареющей женщины такие молодые руки. — Пришлось мне опускаться на землю, чтобы она могла закончить осмотр. Впрочем, я согласилась всецело бросить силы «Врагов Рабства» на поддержку ее великого дела. Она, дорогуша, была так довольна!

Никого из них я в лицо не знал, но неизвестно ведь, кто из них может оказаться приятелем Пайка. Я нашел себе местечко у дверей и сел спиной к стене на корточки.

— Я думал, что «Врагов» распустили.

Скарпи выразительно прокашлялся, так, что мне сразу захотелось пить. Потом скорбно и многозначительно заглянул в стоявшую перед ним глиняную кружку и аккуратно поставил ее на стойку, перевернув кверху дном.

— Послушай, Джо, только потому, что было отложено принятие этого отвратительного закона об уголовной реформе, нельзя пускать на ветер великолепный боевой дух моей организации. «Враги рабства» живы, едины и только ищут дела, в котором можно было бы заявить о себе. И теперь мы нашли такое дело — благодаря Миранде Млрджорибэнкс!

Ребятишки хлынули к стойке, наперебой бросая на нее монеты. Я быстренько прикинул, что есть у меня. Два железных полупенни, девять шимов и драб. В общей сложности чуть больше трех железных пенни на деньги Содружества. А может, он уже и не бьется об заклад на серебряный талант. Может, враки все то, что мне рассказывали.

Старик чуть заметно кивнул буфетчику:

— Гм, — забеспокоился я, — и какое же это дело?

– Феллоуского красного.

Голос у него был низкий и хриплый, производивший почти гипнотическое впечатление. Лысый дядька за стойкой сгреб монеты и расторопно налил вина в широкую глиняную кружку Скарпи.

Активисты Кариоки меня раздражают. Когда-то я и сам был с ними, но их методы показались мне слишком грубыми. Должно быть, я прирожденный законопослушный гражданин. Не то что Кариока — только из тюрьмы, и снова рвется в бой.

– Ну, и о чем бы вам хотелось послушать сегодня? – пророкотал Скарпи. Его басовитый голос походил на отдаленные раскаты грома.

На секунду воцарилась тишина, отдававшая неким благоговейным ритуалом. А потом все ребятишки загомонили разом: