Алистер Маклин

К югу от Явы

Глава 1

Удушающий, плотный, непроницаемый черный дым пеленой окутывал умирающий город. Каждое здание, каждый жилой дом и каждая контора, как разбомбленные, так и уцелевшие, — все было охвачено дымом и скрывалось в темной безвестности этого обволакивающего кокона. Любая улица, любая аллея и любой док были полны дымом и тонули в нем. Зеленовато-желтый и зловещий, он оказывался везде, почти не двигаясь в мягком воздухе тропической ночи.

Немного раньше, вечером, когда дым шел только от горящих городских зданий, на небе имелись широкие неровные разрывы, сквозь которые из темной пустоты светились звезды, но легкая перемена направления ветра затянула их и принесла клубящийся, слепящий дым горящей нефти из разбитых резервуаров расположенного за городом нефтехранилища. Откуда шел этот дым, никто не знал. Быть может, от аэропорта Каланг, возможно — с электростанции, а может быть, тянулся прямо через весь остров от северной военно-морской базы. Могло принести дым и с островков, на которых добывалась нефть, с Пуло-Самбо или же с Пуло-Себарок, находящихся в семи-восьми километрах в стороне. Словом, никто этого не знал. Знали только то, что каждый мог видеть. Полуночная тьма была практически абсолютной. Даже горящие здания не давали никакого света, потому что успели выгореть и полностью разрушиться. Последние догоравшие угольки светились еле заметными точками, затухая, как и жизнь самого Сингапура.

Город умирал. Казалось, тишина смерти уже охватила его. Время от времени над головой свистел снаряд и шлепался в воду или с жутким грохотом и вспышкой взрывался попадая в здания. И свист снарядов, и вспышки взрывов смягчались окутывающим все вокруг дымом, казались совершенно естественными, вписывались составной частью в отстраненную, мимолетную и отрешенную нереальность ночи, оставляя после себя еще более глубокую и напряженную тишину. Иногда за фортами Канинг и Перлз-Хилл, за северо-западной окраиной города, слышался беспорядочный треск винтовочных и пулеметных выстрелов, но и он казался отдаленным и нереальным, воспринимаясь дальним отголоском сна. В ту ночь все выглядело нереально, неправдоподобно, будто в полусне, приглушенное темнотой. Немногочисленные люди, медленно движущиеся по разбитым и пустым улицам Сингапура, выглядели бесцельно плутающими странниками. Они шли неуверенно, неслышно, словно в сомнении, брели, спотыкаясь в клубах дыма. Маленькие, безнадежно потерянные фигурки в мареве кошмара.

Небольшая группа солдат, около двадцати человек, медленно двигалась по темным улицам в направлении береговой линии. Это были очень усталые люди. Все они напоминали стариков, шли неуверенной походкой, с понурыми головами, по-стариковски сгорбившись. Они отнюдь не были стариками — самому старшему из них исполнилось не более тридцати лет. Но они устали, смертельно устали. До такой степени были измотаны, что для них в жизни уже больше ничего не имело значения, ничего. Им легче было продолжать ковылять вперед, чем остановиться. Усталые, раненые, терзаемые болезнями, они двигались механически, как будто просто перестали соображать. Однако полное моральное и физическое истощение приносило им своеобразное облегчение, стало своеобразным лекарством, утоляющим боль. Это отражалось в их пустых, потухших глазах, уставившихся в землю, под ноги. Какие бы их ни ожидали впереди физические страдания, они уже не задумывались над будущим.

По крайней мере, в тот момент они не вспоминали о кошмарах последних двух месяцев. Не помнили о лишениях, голоде, жажде, о ранах, болезнях и страхах, когда японцы гнали их по казавшемуся бесконечным Малайскому полуострову, по теперь уже разрушенной дамбе Джохор — к мнимой безопасности на острове Сингапур. Не помнили они о своих исчезнувших боевых товарищах, о криках, когда какого-нибудь ничего не подозревающего часового убивали ножом во враждебной темноте джунглей. Не помнили о дьявольских воплях японцев, берущих штурмом в самый темный час перед рассветом торопливо подготовленные позиции. Они уже ничего не помнили об отчаянных самоубийственных контратаках, предпринятых для того, чтобы на краткое время совершенно бесцельно отвоевать несколько квадратных метров земли. Такие контратаки позволяли увидеть лишь кошмарно изуродованные пытками тела попавших в плен товарищей или чуть замешкавшихся при выполнении вражеских приказов гражданских лиц. Они не помнили и своего гнева, ошеломленности и отчаяния, когда последний истребитель «брюстер», а позднее — «харрикейн» исчезал с неба, оставляя их полностью на расправу японской военной авиации. Даже крайнее недоверие к пришедшему пять дней назад сообщению о высадке японских войск на самом острове и та горечь, которую они испытали, когда у них на глазах стала рушиться тщательно взращенная легенда о неприступности Сингапура, — это тоже исчезло из их памяти. Больные, израненные и слабые, ничего-то они больше не помнили. Находясь будто в тумане, они ничего и не могли помнить. Но если они выживут, то однажды вспомнят обо всем, и память их преобразит. Пока же они продолжали двигаться вперед, опустив головы, не глядя, куда идут, и не заботясь о цели своего движения.

Но один из них все же смотрел вперед, один из них думал обо всем. Он медленно шел во главе колонны, подсвечивая себе фонариком, когда выбирал свободный проход среди загромождавших улицу обломков, и изредка сверяясь с направлением. Он был небольшого роста, худощавый и единственный в группе носил килт, а на голове — балморал.[1] Откуда взялся этот килт, знал лишь сам капрал Фрейзер. Совершенно определенно можно сказать, что он не носил его, когда отступали на юг из Малайи.

Капрал Фрейзер устал не меньше остальных. Глаза его тоже покраснели и налились кровью, лицо было серым и изможденным от какой-то болезни, то ли от малярии, то ли от дизентерии, а возможно, от того и другого одновременно. Он шел, неестественно подняв левое плечо, вздернув его прямо к уху, будто страдал от физического уродства. Но это было всего лишь результатом грубой перевязки, торопливо наложенной несколько раньше полевым медиком, пытавшимся чисто символически остановить кровь из жуткой шрапнельной раны. Правой рукой капрал держал автомат «брен», весивший десять с половиной килограммов. Его ослабленное тело едва могло нести такую тяжесть. Автомат оттягивал вниз правую руку, отчего левое плечо и поднималось прямо к самому уху.

Вздернутое плечо, криво надетый балморал и килт, хлопавший по разбитым ногам, придавали этому маленькому человеку нелепый и комичный вид. Но по сути, в капрале Фрейзере не было ничего смешного и нелепого. Для пастуха из Кернгорма лишения и тяжелый труд составляли основу всего его существования, и он еще не исчерпал последних резервов воли и выносливости. Капрал Фрейзер оставался хорошим солдатом, самым лучшим типом солдата. Для него очень много значили долг и ответственность, а собственные боль и слабость не существовали. Он думал только о людях, которые, спотыкаясь, двигались сзади, слепо следуя за ним. Два часа назад офицер, командовавший их дезорганизованной ротой на северной окраине города, приказал Фрейзеру взять всех раненых, которые могут ходить и кого можно унести, и вывести их с линии огня в тыл, в сравнительно безопасное и спокойное место. Офицер понимал, что это всего лишь символический жест, и Фрейзер тоже понимал это, так как последние оборонительные рубежи вот-вот должны были пасть и с Сингапуром все будет кончено. Еще до конца следующего дня каждый солдат на острове Сингапур будет убит или взят в плен. Но приказ есть приказ. И потому капрал Фрейзер продолжал решительно двигаться вперед, к бухте Каланг.

Иной раз, когда они подходили к не засыпанному обломками участку улицы, он делал шаг в сторону и позволял медленно бредущим людям обогнать себя. Сомнительно, чтобы они хотя бы видели его — и те, что лежали на носилках, и те раненые и больные, которые их несли. Каждый раз капрал Фрейзер дожидался последнего из группы, высокого и худого юнца со свободно болтающейся из стороны в сторону головой, постоянно бормочущего что-то прерывисто и бессвязно. Молодой солдат не страдал малярией или дизентерией, не был ранен, но выглядел самым больным из всех. Каждый раз Фрейзер брал его за руку, подталкивая в сторону основной группы. Юноша ускорял шаг, не протестуя, глядя на капрала Фрейзера совершенно равнодушными глазами без всякого проблеска мысли. И каждый раз Фрейзер с сомнением покачивал головой, а потом торопился вперед, во главу колонны.

В извилистой, заполненной дымом аллее плакал в темноте маленький мальчик. Просто малыш лет двух с половиной от роду, с голубыми глазами и белыми волосенками, с белой, покрытой грязью и слезами бледной кожей. Одетый только в тонкую рубашонку и шорты цвета хаки, с босыми ногами, он беспрестанно дрожал.

Он все плакал и плакал. Потерянный, испуганный плач непрерывно раздавался в темноте. Но рядом не было никого, кто мог бы услышать его, кого бы взволновал этот плач. Да и вряд ли кто-нибудь услышал бы его уже на расстоянии в несколько метров, так как малыш плакал очень тихо, а сдерживаемые приглушенные всхлипывания прерывались глубокими вздохами. Иногда он протирал глаза костяшками маленьких грязных кулачков, как это всегда делают усталые плачущие малыши. Так он прогонял от себя боль, когда едкий черный дым заставлял его глаза слезиться.

Малыш плакал, потому что очень, очень устал. Прошло уже несколько часов с той поры, когда его обычно укладывали в постель. Он плакал от голода и жажды. Он дрожал от холода: даже тропическая ночь может быть холодной. Он плакал от смятения и испуга, оттого что не знал, где его дом и где его мать. Две недели назад он пошел со своей старой малайской няней на ближний базар, и когда они вернулись, то на месте своего дома увидели горящие руины, весь смысл которых он не мог осознать, потому что был слишком мал. Они с матерью должны были отплыть на корабле «Вейкфилд», последнем большом корабле, уходившем из Сингапура в ту самую ночь, 29 января... Но больше всего он плакал оттого, что остался один.

Старая няня Анна полулежала на груде обломков рядом с ним, как будто спала. Многие часы она таскала его с собой по темным улицам, носила на руках последние час или два, потом положила на землю, схватилась обеими руками повыше сердца и упала со словами, что должна отдохнуть. И вот уже полчаса она лежала на земле без движения, уронив голову на плечо, с широко открытыми немигающими глазами. Немного раньше малыш раза два прикоснулся к ней, но теперь держался в стороне. Он боялся. Боялся смотреть и боялся дотронуться, не понимая причины, но смутно осознавая, что старая няня будет отдыхать очень-очень долго.

Он боялся уйти и боялся остаться. Бросив украдкой еще один взгляд сквозь растопыренные пальцы на старую женщину, он почувствовал, что больше боится оставаться рядом с ней. Не глядя куда, двинулся он по аллее, спотыкаясь о разбросанные повсюду камни и кирпичи, поднимаясь после падения и вновь начиная бежать, постоянно плача и дрожа от ночного холода. В конце аллеи высокая изнуренная фигура в ветхой соломенной шляпе оторвалась от ручек велотележки и протянула руки, пытаясь остановить ребенка. Человек не имел в виду ничего плохого. Он сам был болен — большинство сингапурских рикш умирает через пять лет работы — и все еще способен был сочувствовать другим, особенно маленьким детям. Но малыш увидел лишь высокую, внезапно возникшую из темноты угрожающую фигуру, и страх его превратился в ужас. Он увернулся от протянутых рук, побежал в конец аллеи, дальше по пустынной улице, в царящую вокруг темноту. Человек не сделал никакого движения, плотнее завернулся в одеяло и снова бессильно откинулся назад.

Медленно двигаясь вперед, спотыкаясь и так же тихо плача, как и малыш, из тьмы появились две медсестры. Они прошли мимо единственного еще горящего здания в деловом квартале города, отворачиваясь от пламени, но все равно можно было разглядеть их широкоскулые лица и раскосые глаза. Обе были китаянками, представительницами народа, который обычно не дает волю чувствам. Но они были очень молоды и оказались поблизости от места взрыва снаряда, разнесшего на куски грузовик Красного Креста недалеко от южного выезда с дороги Букит-Тимор. Они пережили сильное потрясение, еще не пришли в себя и двигались как в тумане.

За ними шли еще две медсестры, малайки. Одна была очень молода, так же молода, как обе китаянки. Другая давно миновала средний возраст. У молодой были большие черные глаза, расширившиеся от страха. Идя по улице, она все время нервно оглядывалась назад. На лице старшей была маска почти полного безразличия. Время от времени она пыталась протестовать против того, что идут они слишком быстро, но ее не понимали: она тоже сидела близко от места взрыва и, возможно временно, онемела. Раз или два она поднимала руку, пытаясь остановить идущую впереди медсестру, от которой зависел темп их движения, однако та мягко,но непреклонно заставляла ее опустить руку и продолжала быстро идти вперед.

Пятая медсестра, шедшая впереди, была высокой стройной девушкой лет двадцати пяти. Взрывом ее вышвырнуло из грузовика. Она потеряла шапочку, и густые иссиня-черные волосы все время падали ей на глаза, а она отбрасывала их назад нетерпеливым жестом. Было заметно, что это не китаянка и не малайка — у тех не бывает таких поразительно голубых глаз. Возможно, евразийка, но уж определенно не европейка. В желтеющих бликах пламени можно было увидеть длинную рваную рану на ее левой щеке.

Она возглавляла группу, но не представляла, что делать дальше. Она хорошо знала Сингапур, очень хорошо, однако в сплошном дыму и темени чувствовала себя затерявшейся в чужом городе. Ей сказали, что где-то у берега находится группа солдат, нуждающихся в срочной помощи, и если они не получат таковую этой же ночью, то, вполне вероятно, никогда ее не получат, а попадут в японский лагерь для военнопленных.

С каждой минутой становилось все вероятнее, что первыми до них доберутся японцы. Чем больше группа медсестер металась по опустевшим улицам, тем безнадежнее их предводительница себя чувствовала. Где-то против мыса Ру в бухте Каланг она должна была, как ей объяснили, найти раненых, но она не могла отыскать даже дорогу к берегу. И еще в меньшей степени представляла себе, где в такой темноте можно отыскать мыс Ру.

Прошло полчаса, час, и ее походка сделалась неуверенной, потому что отчаяние в первый раз коснулось ее. В этих бесконечных метаниях и темноте они никогда не смогут найти солдат, никогда. Со стороны их врача, майора Блекли, было совершенно неправильно надеяться на них. Но даже подумав так, девушка понимала, что это не Блекли не прав, а она сама не права: когда рассвет придет на окраины Сингапура, жизнь любого мужчины и любой женщины не будет стоить и цента, все будут, зависеть от настроения японцев. Она встречалась с ними раньше и имела все основания с горечью вспоминать об этом. Шрамы, свидетельствующие о той встрече, останутся на всю жизнь. Чем дальше от кровожадных японцев, тем лучше. Кроме того, как сказал майор, никто из тех солдат не пригоден по своему физическому состоянию находиться там, где они находятся. Почти ничего не зная об этом, девушка кивнула, соглашаясь с собственными мыслями, ускорила шаг и повернула в еще одну темную пустую улицу.

Страх и ужас, болезнь и отчаяние витали над плутающей группой солдат, над малышом и медсестрами, а также десятками тысяч других людей в ту полночь, 14 февраля 1942 года. А воодушевленные, не знающие поражения японцы прогрызали последние линии обороны города. Они ожидали рассвета, ожидали решительной атаки, ожидали кровавой бани и победы, которая должна непременно прийти. Но по крайней мере для одного человека страх, боль и отчаяние не существовали.

Высокий пожилой мужчина в освещенной свечами приемной офиса где-то к югу от форта Канинг не пережил ничего, о чем говорилось раньше. Он только ощущал быстротечность времени и понимал всю срочность дела, почти физически ощущая тяжелый груз ответственности, обрушившейся на него. Он был всецело поглощен этим и больше ни о чем не мог думать. Но бесстрастное, спокойное лицо кирпично-красного цвета с глубокими бороздами морщин под густой шапкой белых волос не отражало волновавших его чувств. Разве только задорно торчавший над щеткой седых усов орлиный крючковатый нос, блестевшие чуть ярче глаза и слегка расслабленная поза, в какой он сидел в плетенном из тростника кресле, выдавали его волнение и напряжение. Но и только. По внешнему виду Фостера Фарнхолма, отставного бригадного генерала, можно было сразу уяснить, что он находится в ладу с окружающим миром.

Дверь позади него отворилась, и в комнату вошел молодой, устало выглядевший сержант. Фарнхолм вынул изо рта трубку, медленно повернул голову и приподнял одну бровь в немом вопросе.

— Я доставил ваше послание, сэр. — Голос сержанта звучал устало, соответствуя всему его виду. — Капитан Брайсленд сказал, что прибудет немедленно.

— Брайсленд? — Седые брови сошлись над глубоко сидящими глазами. — Кто таков этот капитан Брайсленд, черт побери? Послушай, сынок, я совершенно определенно просил твоего полковника повидаться со мной. Я должен немедленно увидеть его. Немедленно, понимаешь?

— Возможно, я смогу вам помочь.

Еще один человек появился в дверях позади сержанта. Даже в неверном свете свечей были заметны налитые кровью глаза и лихорадочный румянец, пятнами покрывающий желтые щеки, но мягкий голос с уэльским акцентом был вполне вежлив.

— Вы безусловно можете помочь, — удовлетворенно кивнул Фарнхолм. — Пожалуйста, позовите сюда вашего полковника. И немедленно. Нельзя терять ни минуты.

Брайсленд покачал головой:

— Я не могу этого сделать. Он уснул впервые за трое суток. И один бог знает, что ему предстоит завтра утром.

— Понимаю. Тем не менее, я должен его увидеть. — Фарнхолм помолчал, выжидая, пока перестанет строчить расположенный вблизи тяжелый пулемет, и очень серьезно продолжил: — Капитан Брайсленд, вы даже не можете предположить, как жизненно необходима моя встреча с вашим полковником. Сингапур просто ничто, во всяком случае в сравнении с моим делом. — Он сунул руку под рубашку и вынул оттуда черный автоматический кольт калибра 0,455. — Если мне придется искать его самому, то я использую вот это. И я найду его. Но не думаю, что эта штука мне потребуется. Сообщите своему полковнику, что бригадный генерал Фарнхолм находится здесь. Он придет.

Брайсленд, колеблясь, посмотрел на него долгим взглядом, кивнул и молча повернулся. Через три минуты он вернулся и встал у двери боком, чтобы дать возможность пройти идущему следом человеку. Тот вошел в комнату.

Фарнхолм полагал, что полковнику должно быть лет сорок пять — пятьдесят. А выглядел он семидесятилетним и шел пошатываясь, как долго поживший и очень уставший человек. Глаза его сонно слипались, но все же он выдавил улыбку, когда шел через комнату, протянув руку для вежливого рукопожатия.

— Добрый вечер, сэр. Откуда вы могли появиться?

— Добрый вечер, полковник. — Поднявшийся на ноги Фарнхолм проигнорировал вопрос. — Значит, вы меня знаете?

— Я знаю о вас. Услышал о вас впервые примерно три ночи назад, сэр.

— Хорошо, хорошо, — удовлетворенно кивнул Фарнхолм. — Это сохранит массу времени. А для объяснений времени у меня нет. Перехожу прямо к делу. — Он полуобернулся, когда разорвавшийся поблизости снаряд встряхнул комнату, а взрывная волна едва не загасила свечи. Потом вновь взглянул на полковника. — Мне нужен самолет, чтобы вылететь из Сингапура, полковник. Мне неинтересно, какой будет самолет, меня не интересует, кого вам придется из него вытряхнуть, чтобы я смог попасть на борт. Мне даже неинтересно, куда он полетит — в Бирму, в Индию, на Цейлон или в Австралию. Мне это безразлично. Мне необходимо место в самолете. И немедленно.

— Вам необходимо место в самолете из Сингапура, — тупо повторил полковник деревянным голосом и без всякого выражения на лице, потом вдруг устало улыбнулся, словно улыбка стоила ему больших усилий. — Хотели бы мы все получить такое место, бригадный генерал.

— Вы не понимаете... — Медленным движением, подчеркнувшим его бесконечное терпение, Фарнхолм положил свою трубку на пепельницу. — Я знаю, что сейчас сотни раненых и больных, женщин и детей...

— Последний самолет уже улетел, — резко оборвал его полковник и провел рукой по усталым глазам. — День или два тому назад, точно не помню.

— Одиннадцатого февраля, — подсказал Брайсленд. — «Харрикейны», сэр. Они улетели в Палембанг.

— Верно, — вспомнил полковник, — «харрикейны». Улетели весьма поспешно.

— Последний самолет. — В голосе Фарнхолма не было никаких эмоций. — Последний самолет. Но... я знаю, есть и другие. Истребители «брюстеры», «вайлдебисты»...

— Все или улетели, или уничтожены. — Теперь полковник наблюдал за Фарнхолмом с некоторым любопытством в глазах. — Но если бы даже они не улетели, это не имело бы никакого значения. Селетар, Сембаванг, Тенга — японцы уже захватили все эти аэродромы. Я не знаю о судьбе аэропорта Каланг, но уверен, что все это бесполезно.

— Да-да, я понимаю. — Фарнхолм перевел взгляд на лежащий у его ног кожаный саквояж и вновь поднял глаза. — А... летающие лодки, полковник? «Каталины»?

Полковник отрицательно покачал головой, давая таким образом окончательный ответ. Фарнхолм долго, не мигая, смотрел на него. Понимающе кивнул, словно принимая сложившуюся обстановку, и взглянул на часы.

— Могу ли я поговорить с вами наедине?

— Конечно, — не колеблясь ответил полковник. Он подождал, пока дверь за Брайслендом и сержантом закроется, и еле заметно улыбнулся Фарнхолму. — Боюсь, что последний самолет все же улетел, сэр.

— Я в этом и не сомневался. — Фарнхолм начал расстегивать рубашку. Немного помолчав, он поднял глаза: — Вы знаете, кто я такой, полковник? Я имею в виду не только имя.

— Знаю уже целых три дня. Полная секретность и тому подобное. Предполагали, что вы можете оказаться в этом районе. — Впервые полковник посмотрел на своего гостя с откровенным любопытством. — Шеф службы контрразведки Юго-Восточной Азии последние семнадцать лет, разговаривает на большем количестве азиатских языков, чем кто-либо другой...

— Не нужно комплиментов. — Расстегнув рубашку, Фарнхолм снял с талии широкий плоский пояс, покрытый резиной. — Полковник, а разве вы сами не говорите на каких-либо восточных языках?

— Есть такой грех. Вот поэтому-то я и нахожусь здесь. Я знаю японский. — Едва заметная улыбка тронула губы полковника. — Думаю, что в концлагере это будет весьма кстати.

— Японский? Это может помочь. — Фарнхолм расстегнул два кармашка на поясе и выложил на стол перед собой их содержимое. — Посмотрите. Можете сказать, что это такое, полковник?

Полковник пристально взглянул на него, бросил взгляд на лежащие на столе фотостаты и фотопленки, кивнул, вышел из комнаты и возвратился с очками, увеличительным стеклом и фонарем. Три минуты он молча сидел за столом, не поднимая головы. Снаружи иногда доносились звуки разрывов, отдаленный стрекот пулеметных очередей и зловещий свист летящих рикошетом сквозь наполненную дымом ночь осколков. Но внутри комнаты было совершенно тихо. Полковник сидел неподвижно, точно каменное изваяние, и только глаза на его лице жили. Фарнхолм вытянулся в кресле с трубкой во рту, внешне совершенно невозмутимый.

Время от времени полковник поднимал голову и глядел через стол на Фарнхолма. Когда он заговорил, то его голос и руки, держащие фотостаты, слегка дрожали.

— Нет необходимости знать японский, чтобы понять, что это. Боже мой, сэр, где вы это достали?

— На Борнео. Два наших лучших агента и два голландца погибли, чтобы все это добыть. Но это теперь неважно и не имеет отношения к происходящему. — Фарнхолм попыхивал трубкой. — Сейчас имеет значение только то, что я это имею, а японцы об этом не знают.

Полковник, казалось, не слышал его. Он смотрел на бумаги в своих руках и медленно покачивал головой. Наконец он положил бумаги на стол, снял и сложил очки, зажег сигарету. Руки его все еще подрагивали.

— Фантастика... — пробормотал он. — Совершенно невероятно. Ведь подобные вещи существуют всего в нескольких экземплярах! План вторжения в Северную Австралию!

— Проработанный во всех деталях, — произнес Фарнхолм. — Порты и аэродромы высадки, сроки с точностью до минуты, задействованные войска вплоть до последнего батальона пехоты.

— Да. — Полковник смотрел на фотостаты, нахмурив брови. — Но здесь имеется что-то, что...

— Я знаю, знаю, — с горечью перебил его Фарнхолм. — У нас нет ключа. Это было неизбежно. Даты, главные и второстепенные цели зашифрованы. Они не могли рисковать и давать это открытым текстом, а японские коды невозможно раскрыть. Это под силу разве только одному маленькому старому человеку в Лондоне, который выглядит так, будто не способен написать и собственного имени. — Он помолчал и выпустил еще несколько клубов дыма. — Тем не менее, это все-таки кое-что, правда, полковник?

— Но... но как вам удалось добыть...

— Как я уже говорил, это совершенно неважно. — Сквозь напускное ленивое безразличие в звуке голоса почувствовалась сталь. Фарнхолм покачал головой и добродушно рассмеялся: — Извините, полковник. Кажется, я начинаю нервничать. Но уверяю вас, здесь нет никакого «удалось». Последние пять лет я работал только над одной проблемой — чтобы эти документы попали мне в руки в нужное время и в нужном месте. Японцы не бескорыстны. Мне удалось добыть это в нужное время, но не в самом подходящем месте. Вот почему я оказался здесь.

Полковник даже не вникал в его слова. Он смотрел на бумаги, медленно крутя головой из стороны в сторону, а когда наконец поднял глаза, лицо его было осунувшимся, расстроенным и очень старым.

— Эти документы... эти материалы бесценны, сэр. — Он взял фотостаты в руки и невидящим взглядом уставился на Фарнхолма. — Видит бог, все наши предыдущие удачи — ничто в сравнении с этими документами. В них воплощено различие между жизнью и смертью, между победой и поражением. Это... это... Боже мой, сэр, подумать только, что это значит для Австралии! Наши должны это получить. Они должны это получить!

— Вот именно, — произнес Фарнхолм. — Они должны это получить.

Полковник молча смотрел на него, усталые глаза медленно расширялись в ошеломленном осознании. Затем он откинулся на спинку стула и опустил голову на грудь. Сигаретный дым струйкой поднимался к глазам, но он этого не замечал.

— Вот именно, — сухо повторил Фарнхолм, протянул руку к фотопленкам и фотостатам и стал снова упаковывать их в водонепроницаемые карманы пояса. — Возможно, теперь вы начинаете понимать мою ранее выраженную озабоченность, э-э, воздушным транспортом из Сингапура. — Он застегнул «молнию» на поясе. — И уверяю вас, я по-прежнему крайне желаю добыть этот воздушный транспорт.

Полковник тупо кивнул, но промолчал.

— Совершенно никакого самолета? — настаивал Фарнхолм. — Даже самого разбитого, разваливающегося... — Он оборвал себя, видя выражение лица полковника. Затем попытался снова: — А подводная лодка?

— Нет.

Рот Фарнхолма плотно сжался.

— Эсминец? Фрегат? Вообще какое-нибудь военно-морское судно?

— Нет. — Полковник слегка пошевелился. — И даже никакого торгового судна. Последние из них — «Грассхопер», «Тьен Кван», «Катидид», «Куала», «Драгонфлай» и несколько более мелких каботажных судов — прошлой ночью отплыли из Сингапура. Они не вернутся. Увы, они не пройдут и ста миль. Японские самолеты постоянно летают вокруг архипелага. На борту всех этих судов раненые, женщины и дети. Большинство из них закончат свою жизнь на дне моря.

— Это лучше, чем японский лагерь для военнопленных. Поверьте мне, полковник, я знаю. — Фарнхолм снова застегнул на себе тяжелый пояс и вздохнул: — Все это очень кстати, полковник. Что будем делать?

— Ради всего святого, зачем вы здесь оказались? — с горечью сказал полковник. — Из всех мест и всех времен вы выбрали сегодняшний Сингапур. И каким же образом вам удалось сюда добраться?

— На кораблике из Банджармасина, — коротко ответил Фарнхолм. — «Кэрри Дансер» — самая разбитая посудина какую только можно себе представить. Ею управляет ловкий и опасный тип по имени Сиран. Трудно утверждать, но я готов поклясться, что он наверняка предатель, хоть и англичанин, и находится в достаточно теплых отношениях с японцами. Он утверждал, бог знает почему, что держит курс на Кота-Бару, но передумал и приплыл сюда.

— Передумал?

— Я ему хорошо заплатил. Деньги не мои, поэтому я мог себе это позволить. Мне казалось, что Сингапур будет достаточно безопасным местом. Когда я услышал по радиоприемнику, что Гонконг и острова Гуам и Уэйк пали, я находился на Северном Борнео, но вынужден был в страшной спешке уезжать. Прошло много времени, прежде чем я смог опять услышать новости, и это случилось на борту «Кэрри Дансер». Мы десять дней ожидали в Банджармасине, когда Сиран снизойдет до отплытия, — с горечью продолжал Фарнхолм. — Единственный приличный образец техники и единственного приличного человека на этом судне можно было найти в радиорубке — Сиран, вероятно, считал их необходимыми для своей нечестивой деятельности. Я был в радиорубке с этим парнем — его звали Лун — на второй день нашего плавания, двадцать девятого января, когда мы поймали сообщение Би-би-си о бомбардировке Ипоха. Естественно, я подумал, что японцы продвигаются очень медленно и у нас имеется масса времени, чтобы добраться до Сингапура и раздобыть здесь самолет.

Полковник понимающе кивнул:

— Я тоже слышал это сообщение. Бог знает кто несет ответственность за такую возмутительную болтовню. В действительности Ипох был взят за месяц до того сообщения, сэр. Когда шла эта передача, японцы находились всего в нескольких километрах к северу от дамбы, связывающей остров с материком. Господи, какое ужасное недоразумение!

— Это, пожалуй, слишком мягко сказано, — заметил Фарнхолм. — Сколько у нас осталось времени?

— Завтра мы капитулируем. — Полковник уставился на свои руки.

— Завтра!

— Мы совершенно измотаны, сэр. Ничего больше не можем сделать. У нас не осталось воды. Когда взрывали дамбу, то взорвали единственный трубопровод, по которому с материка поступала вода.

— Очень умные и проницательные парни готовили здесь нашу систему обороны, — пробормотал Фарнхолм. — Потратили на нее тридцать миллионов фунтов. Неприступная крепость. Больше и лучше Гибралтара. Ля-ля-ля... Боже, от всего этого я делаюсь больным. — Он с отвращением фыркнул, поднялся на ноги и вздохнул. — Ну ладно. Больше не о чем говорить. Пора обратно на старую добрую «Кэрри Дансер». И помоги господи Австралии!

— \"Кэрри Дансер\"? — удивился полковник. — Она погибнет через час после рассвета, сэр. Повторяю вам, что небо над проливами кишит японскими самолетами.

— Вы можете предложить какой-то другой выход? — устало спросил Фарнхолм.

— Да знаю я, знаю. Но даже если вам повезет, то каковы гарантии, что капитан поплывет туда, куда вам нужно попасть?

— Никаких гарантий, — признал Фарнхолм. — Но на борту очень кстати находится один голландец по имени ван Оффен. Вдвоем мы, возможно, сумеем наставить нашего достойного капитана на путь истинный.

— Вполне возможно... — Внезапно полковник подумал о другом. — А кстати, какие у вас гарантии, что он дождется, пока вы доберетесь обратно до берега?

— Вот. — Фарнхолм ткнул потертый саквояж, лежащий у его ног. — Моя гарантия и, надеюсь, моя страховка. Сиран полагает, что эта штуковина набита бриллиантами. Я использовал несколько бриллиантов, чтобы подкупить его и заставить приплыть сюда. Кроме того, он не слишком далеко отсюда. Пока он надеется, что есть хоть какой-то шанс отделить меня от этого, — он снова пнул саквояж, — то будет держаться за меня, словно я его родной брат.

— Он... он не подозревает?..

— Ни в коем случае. Он считает меня старым пьяным мерзавцем, находящимся в бегах с нечестно нажитым добром. Пришлось приложить определенные усилия, чтобы, э-э, создать такое впечатление.

— Понимаю, сэр. — Полковник принял решение и протянул руку к колокольчику. Когда появился сержант, он сказал: — Попросите капитана Брайсленда прийти сюда.

Фарнхолм поднял бровь в немом вопросе.

— Это самое большее, что я могу сделать для вас, сэр, — объяснил полковник. — Я не могу предоставить вам самолет. Не могу гарантировать, что вас не потопят еще до полудня. Но я могу гарантировать, что капитан «Кэрри Дансер» будет безоговорочно следовать вашим указаниям. Я собираюсь направить лейтенанта и пару десятков людей из Шотландского полка для сопровождения вас на борту «Кэрри Дансер», — улыбнулся он. — Они и в лучшие времена были боевыми парнями, а сейчас у них особенно свирепое настроение. Не думаю, что капитан Сиран доставит вам много сложностей.

— Уверен, что так и будет. Я страшно вам благодарен, полковник. Это очень поможет. — Фарнхолм застегнул рубашку, поднял саквояж и протянул руку. — Благодарю за все, полковник. Конечно, это звучит глупо, при том что вас ожидает концентрационный лагерь, но все равно желаю вам всего наилучшего.

— Благодарю, сэр. И... удачи вам. Видит бог, вам она потребуется. — Он взглянул на ту часть тела Фарнхолма, где скрывался пояс с фотостатами, и мрачно подытожил: — По крайней мере, у нас обоих имеется шанс.

Когда бригадный генерал Фарнхолм вновь вышел в ночную тьму, дым слегка рассеялся, но в воздухе все еще держалось странное соединение пороха, смерти и разложения, которое всякий старый солдат слишком хорошо знает. Лейтенант и группа солдат уже были выстроены снаружи и ожидали его.

Винтовочный и пулеметный огонь усилился. Видимость стала гораздо лучше, но артиллерийский обстрел прекратился полностью. Наверное, японцы не видели смысла в нанесении слишком большого ущерба городу, который на следующий день так или иначе будет им принадлежать. Фарнхолм и его сопровождающие быстро двинулись по опустевшим улицам под начавшимся легким дождем, под звуки стрельбы, постоянно ударяющие в уши, и через несколько минут оказались на берегу. Легким бризом с востока дым здесь вытягивался вверх и почти полностью исчезал.

Дыма не стало, и Фарнхолм тут же осознал нечто заставившее его сжать ручку саквояжа с такой силой, что побелели костяшки пальцев, а плечи заболели от напряжения. Маленькая спасательная шлюпка с «Кэрри Дансер», оставленная им у причала, исчезла. Его охватило ужасное предчувствие. Он быстро поднял голову и всмотрелся в море. Но на рейде не на что было смотреть. «Кэрри Дансер» исчезла, будто и не существовала вовсе. Остался только мелкий дождь, дующий в лицо легкий бриз и доносящиеся откуда-то слева негромкие жалобные всхлипывания маленького мальчика, плачущего в темноте и одиночестве.

Глава 2

Командовавший солдатами лейтенант тронул Фарнхолма за плечо и кивнул на море:

— Судно, сэр... Оно уплыло.

Фарнхолм сумел овладеть собой, и когда он заговорил, его голос звучал, как всегда, спокойно и суховато:

— Вы правы, лейтенант. Говоря словами старой песни, они оставили нас стоящими на берегу. Чертовски неловко, если не выразиться сильнее.

— Да, сэр. — Лейтенанту Паркеру показалось, что реакция Фарнхолма на происходящее была не слишком впечатляющей. — Что мы должны теперь делать, сэр?

— Действительно, вот вопрос, мой мальчик. — Несколько мгновений Фарнхолм с отсутствующим выражением стоял неподвижно, потирая пальцами подбородок. — Вы слышите что где-то рядом с водой плачет ребенок?

— Да, сэр.

— Пусть кто-нибудь из ваших людей принесет его сюда. Предпочтительно, — добавил Фарнхолм, — чтобы этот солдат был добрым, любил детей и не испугал насмерть ребенка.

— Принести сюда, сэр? — удивился офицер. — Но там повсюду сотни маленьких уличных арапчат...

Он резко оборвал свои рассуждения, потому что Фарнхолм внезапно навис над ним, глядя в упор холодными глазами из-под густых бровей.

— Надеюсь, вы не глухой, лейтенант Паркер? — заботливо поинтересовался он тихим голосом, предназначенным лишь для ушей лейтенанта.

— Да, сэр. То есть я хочу сказать, не глухой, сэр. — Паркер поспешно изменил свое прежнее впечатление о Фарнхолме. — Я тотчас пошлю солдата, сэр.

— Благодарю. Затем пошлите несколько солдат в обоих направлениях вдоль берега. Пускай пройдут по полкилометра и доставят сюда всех людей, каких встретят. Быть может, эти встречные прояснят нам причину исчезновения судна. Если будет необходимо, пусть солдаты применят силу.

— Приведут насильно, сэр?

— Как угодно, пусть только приведут. У нас сегодня, лейтенант, игра идет не копеечная. Когда вы отдадите все распоряжения, я бы хотел немного побеседовать с вами наедине.

Фарнхолм прошел несколько шагов в темноту. Через минуту лейтенант Паркер присоединился к нему. Фарнхолм раскурил новую трубку и задумчиво поглядел на стоящего перед ним молодого человека.

— Вы знаете, кто я такой, молодой человек? — резко спросил он.

— Нет, сэр.

— Бригадный генерал Фарнхолм. — И в темноте усмехнулся, явственно ощутив, как напрягся лейтенант. — А теперь, когда вы это услышали, сразу же забудьте. Запомните: вы никогда не слышали обо мне. Ясно?

— Нет, сэр, — вежливо сказал Паркер. — Но надеюсь, приказ понял достаточно хорошо.

— Это все, что вам нужно понять. И с этой минуты никаких «сэр». Знаете, чем я занимаюсь?

— Нет, сэр. Я...

— Я сказал, никаких «сэр», — перебил его Фарнхолм. — Если вы не будете так обращаться ко мне наедине, то более вероятно, что не используете этого выражения и на людях.

— Извините. Я не знаю, чем вы занимаетесь, но полковник внушил мне, что ваше дело в высшей степени важное и серьезное.

— Полковник нисколько не преувеличивал, — с чувством пробормотал Фарнхолм. — Это хорошо, очень хорошо, что вы не знаете, чем я занимаюсь. Если мы когда-либо доберемся до безопасного места, я обещаю вам рассказать обо всем, ну а сейчас чем меньше вы и ваши люди знаете, тем в большей безопасности все мы находимся. — Он помолчал, сильно затянувшись трубкой, и поглядел на краснеющий в темноте чубук. — Вы знаете, кто такой бродяга, лейтенант?

— Бродяга? — Внезапная перемена темы разговора заставила Паркера растеряться, но он тут же взял себя в руки. — Естественно.

— Хорошо. Вот кто я для вас с этого момента. И вы будете относиться ко мне именно как к такому человеку. Как к старому алкоголику и бродяге, очень желающему спасти свою шкуру. Вы должны относиться ко мне с добродушием и терпением, но презрительно. Вот ваша линия поведения. Обращайтесь со мной твердо, даже жестоко, если возникнет необходимость. Вы обнаружили меня болтающимся по улицам, когда я искал способ выбраться из Сингапура. Вы слышали от меня, что я прибыл сюда на небольшом пароходике, использующемся для сообщения между островами, и решили воспользоваться им для своих целей.

— Но судно ушло, — возразил Паркер.

— Тут вы правы, — согласился Фарнхолм, — но, вполне возможно, мы его еще найдем. Могут быть и другие, хотя я очень в этом сомневаюсь. Суть в том, что у вас всегда должна быть наготове такая история, вы всегда должны быть готовы изложить ее, что бы ни произошло. Между прочим, нашей целью является Австралия.

— Австралия... — Паркер был так озадачен, что на мгновение забылся. — Боже милостивый, сэр, это ведь за тысячи километров отсюда!

— В этом есть нечто фантастическое, — согласился Фарнхолм, — однако такова наша цель, даже если мы не сможем наложить лапу на что-то большее, чем весельная шлюпка. — Он прервался и повернулся кругом. — Как мне кажется, один из ваших людей возвращается, лейтенант.

Так оно и было. Из темноты возник солдат, три белых шеврона на его рукавах были хорошо заметны. Очень крупный человек, ростом не менее ста восьмидесяти пяти сантиметров и широкий в плечах. На руках он держал ребенка, который в сравнении с ним казался крошечным.

— Вот он, сэр. — Плотный сержант похлопал ребенка по спине. — Малыш сильно напуган, но это пройдет.

— Я в этом уверен, сержант. — Фарнхолм тронул ребенка за плечо. — И как тебя зовут, мой маленький человечек, а?

Маленький человечек быстро взглянул на него, покрепче обхватил ручонками сержанта за шею и разразился новым потоком слез. Фарнхолм поспешно отступил.

— Ну ладно, — он философски кивнул, — я никогда не имел подхода к детям. Я старый холостяк, а имя может подождать.

— Его зовут Питер, — сказал сержант деревянным голосом. — Питер Теллон. Ему два года и три месяца. Он живет на Мизор-роуд в северной части Сингапура и принадлежит к англиканской церкви.

— И он сказал вам все это? — недоверчиво спросил Фарнхолм.

— Он не сказал ни слова, сэр. Но на его шее висит медальон, где все это написано.

— Вот как, — пробормотал Фарнхолм, сочтя эту реплику единственно подходящей в данной условиях.

Он подождал, пока сержант присоединится к своим солдатам, и задумчиво посмотрел на Паркера.

— Приношу свои извинения, — искренне произнес лейтенант. — Откуда вы знали, что это белый малыш?

— Было бы чертовски забавно, если бы я этого не знал, прожив двадцать три года на Востоке. Да, вы можете найти китайского или малайского ребенка-беспризорника, но таковым он становится только по собственной воле. Вы никогда не увидите таких детей плачущими. Если же они плачут, то недолго. Азиаты всегда присматривают за своими детьми, я имею в виду, не только за своими собственными, но и за всеми детьми своей расы. — Фарнхолм помолчал и насмешливо взглянул на Паркера: — У вас имеются какие-нибудь соображения относительно того, что сделали бы японцы с этим малышом?

— Могу только догадываться, — мрачно ответил Паркер. — Я видел не много, но много всякого слышал.

— Умножьте то, что слышали, на два. Это совершенно бесчеловечная банда чудовищ. — Он резко сменил тему разговора. — Давайте вернемся к вашим людям. И постарайтесь унизить меня в их глазах, когда мы придем. Это очень нужно. Естественно, с моей точки зрения.

Прошло пять минут, затем десять. Солдаты беспокойно ходили взад-вперед, иные сидели на своих ранцах, но все молчали. Даже малыш перестал плакать. Из северо-западной части города доносилась стрельба, однако в общем ночь проходила очень тихо. Ветер переменился. Последние клубы дыма отнесло в сторону. Дождь все еще шел, шел сильнее прежнего, и ночь становилась все холоднее. Но тут с северо-востока, со стороны бухты Каланг, донеслись звуки приближающихся шагов: размеренные шаги трех шедших в ногу солдат и частый торопливый стук женских каблуков. Паркер уставился на появившихся из темноты и обратился к ведущему группу солдату:

— Что это? Кто эти люди?

— Медицинские сестры, сэр. Мы наткнулись на них, когда те бродили по берегу, — словно оправдываясь, пояснил солдат. — Считаю, что они заблудились, сэр.

— Заблудились? — Паркер уставился на высокую девушку, стоявшую ближе к нему. — Что это вы бродите здесь посреди ночи?

— Мы ищем раненых солдат, сэр. — Голос был мягкий и хрипловатый. — Раненых и больных, сэр. Но мы... мы не могли их разыскать.

— Допустим, — сухо согласился Паркер. — Вы старшая группы?

— Да, сэр.

— Пожалуйста, назовите свое имя, — сказал он уже не так строго: у девушки был приятный голос, и видно было, что она очень устала и дрожит под холодным дождем.

— Драчман, сэр.

— Послушайте, мисс Драчман, вы видели или, может, слышали что-либо о небольшой моторной лодке или каботажном суденышке где-нибудь здесь поблизости?

— Нет, сэр, — удивленно ответила та. — Все суда ушли из Сингапура.

— Очень надеюсь, что вы ошибаетесь, — пробормотал себе под нос Паркер, а громко спросил: — Знаете ли вы что-нибудь о детях, мисс?

— Что?! — ошеломленно спросила та.

— Наш сержант нашел маленького мальчика. — Паркер кивнул на ребенка, все еще находящегося на руках сержанта, но теперь укутанного в водонепроницаемый плащ, защищавший малыша от холодного дождя, — Он заблудился, устал, одинок. Зовут его Питер. Не присмотрите ли вы пока за ним?

— Конечно, присмотрю.

Когда она протянула руки за мальчиком, опять послышались приближающиеся шаги, уже слева. Не четкий шаг солдат, не легкое постукивание женских каблуков, но спотыкающаяся, шаркающая походка, какой ходят только очень старые люди. Или же очень больные. Постепенно из темноты и дождя возникла длинная неровная цепочка качающихся и спотыкающихся людей. Они безуспешно старались сохранять строй в колонне по два. Их вел маленький человек с высоко вздернутым левым плечом, с автоматом «брен», тяжело свисавшим с правой руки. Он был одет в мокрый килт, хлопавший по голым худым коленям, а на голове у него криво сидел балморал. В двух метрах от Паркера он остановился, выкрикнул команду «Стой!», проследил за тем, как опускают на землю носилки (только тут Паркер заметил, что трое его солдат помогают нести носилки), потом подбежал к замыкающему колонну шатающемуся человеку, продолжавшему бесцельно брести дальше в темноту, и остановил его. Фарнхолм посмотрел вслед шотландцу, затем оглядел больных, изуродованных и изможденных людей, стоявших под дождем каждый наедине со своими страданиями и молчаливым изнеможением.

— Боже мой! — удивленно покачал головой Фарнхолм. — Ну и оркестр у маленького волынщика!

Маленький человек в килте вернулся в голову колонны. Он неловко опустил «брен» на мокрую землю, выпрямился и приложил руку к головному убору так, что дал бы сто очков вперед любому гвардейцу на параде.

— Докладывает капрал Фрейзер, сэр, — произнес он с мягким акцентом жителя северо-восточного шотландского нагорья.

— Вольно, капрал. — Паркер уставился на него. — Не легче ли было взять оружие в левую руку?

Глупый вопрос, конечно, но вид вереницы полуживых зомби, материализовавшихся из темноты, выбил его из колеи.

— Да, сэр. Извините, сэр. Кажется, мое левое плечо вроде как сломано, сэр.

— Вроде как сломано, — повторил Паркер. Усилием воли он стряхнул с себя растущее чувство нереальности происходящего. — Какой полк, капрал?

— Арджилл и Сазерлендз, сэр.

— Конечно, — кивнул Паркер. — Я узнал вас.

— Да, сэр. Вы лейтенант Паркер, не так ли?

— Верно. — Паркер указал на строй терпеливо стоявших на дожде людей: — Вы у них старший?

— Да, сэр.

— Почему?

— Почему? — Измученное лихорадкой лицо капрала удивленно скривилось. — Не знаю, сэр. Наверное, потому, что я здесь самый подходящий человек.

— Самый подходящий... — Паркер растерянно замолчал и глубоко вздохнул. — Я имел в виду не это, капрал. Что вы делаете здесь с этими людьми? Куда с ними идете?

— На самом деле я не знаю, сэр, — признался Фрейзер. — Мне было приказано отвести их с передовой в безопасное место и по возможности получить для них медицинскую помощь, если найду ее. — Он указал пальцем в сторону непрерывной стрельбы. — Там все немного запуталось, сэр, — извиняющимся голосом закончил он.

— Да, — согласился Паркер. — Но что вы делаете здесь, на берегу?

— Ищем лодку, корабль, что-нибудь такое. — Маленький капрал продолжал говорить извиняющимся тоном. — Безопасное место — таковы полученные мною указания, сэр. И я решил попытаться отыскать такое место.

— Попытаться отыскать такое место... — Ощущение нереальности происходящего вновь вернулось к Паркеру. — Разве вы не понимаете, капрал, что, пока вы бродите, ближайшим таким местом может оказаться Австралия или Индия?

— Понимаю, сэр. — Выражение лица маленького человека не изменилось.

— Господи, дай мне силы! — Это впервые заговорил слегка ошалевший Фарнхолм. — Если вы собираетесь отправиться в Австралию на весельной шлюпке с этим... с этим... — Он указал на строй изможденных людей, не в силах отыскать подходящих слов.

— Ну да, собирался, — упрямо сказал Фрейзер. — У меня есть приказ, который я должен исполнять.

— Боже! Вы легко не сдадитесь, верно, капрал? — Фарнхолм уставился на него. — У вас в сотню раз больше шансов выжить в японском концлагере. Поблагодарите свою счастливую звезду за то, что в Сингапуре не осталось ни одного судна.

— Может, не осталось, а может, и осталось, — спокойно ответил капрал. — Вон там стоит корабль. — Он посмотрел на Паркера. — Я как раз прикидывал, как до него добраться, когда подошли ваши люди, сэр.

— Что?! — Фарнхолм выступил вперед и схватил его за здоровое плечо. — Там стоит корабль? Вы уверены?

— Конечно, уверен. — Фрейзер медленно, с достоинством высвободил плечо. — Не более десяти минут назад я слышал плеск воды от брошенного якоря.

— Откуда вы знаете? — спросил Фарнхолм. — Возможно, якорь подняли, и...

— Послушайте, приятель, — перебил его Фрейзер. — Я могу казаться глупым и даже могу сделать глупость, но я знаю, черт побери, разницу между...

— Хорошо, капрал, этого достаточно, — торопливо перебил его Паркер. — Где стоит корабль?

— За доками, сэр. Приблизительно в миле отсюда, сказал бы я. Трудновато утверждать с уверенностью, там все еще дымно.

— В доке? В бухте Кеппел?

— Нет, сэр. Мы сегодня не были вблизи бухты. Примерно в миле отсюда, прямо за мысом Малай.

Даже в темноте путь туда не должен был занять много времени — максимум пятнадцать минут. Люди Паркера взяли носилки, а оставшиеся свободными помогли ходячим раненым. Всех их, мужчин и женщин, раненых и здоровых, охватило единое чувство лихорадочной спешки. В нормальной обстановке ни один из них не возлагал бы много надежд на такой незначительный факт, как услышанный кем-то грохот, каковой мог и не оказаться бросаемым в воду якорем. Но на их умы так сильно повлияли отступления и потери последних недель, все они были настолько уверены, что еще до конца этого дня их ждет плен, плен и бог знает сколько лет безвестности, таким полным было чувство безнадежности, что даже этот маленький лучик надежды оказался для них сверкающей во тьме путеводной звездой, прорезающей своими лучами мрачное отчаяние мыслей. Однако дух больных людей намного превосходил их силы: многие из них совершенно выдохлись, хватали ртом воздух и были счастливы получить от своих товарищей поддержку. Но тут капрал Фрейзер остановился:

— Вот, сэр, я слышал звук приблизительно здесь.

— В каком направлении? — спросил Фарнхолм.

Он проследил глазами за стволом автомата капрала, но ничего не увидел: как и говорил Фрейзер, над темной водой еще клубился дым. Фарнхолм почувствовал, что рядом с ним стоит Паркер, губы которого почти касаются его уха.

— Фонарик? Сигнал?

Тихое бормотание лейтенанта было еле слышно. На мгновение Фарнхолм заколебался, но только на мгновение. Терять им было нечего. Паркер скорее почувствовал, нежели увидел кивок и повернулся к сержанту:

— Используйте ваш фонарик, сержант. Вон там. Мигайте до тех пор, пока мы не увидим ответный сигнал. До тех пор, пока не увидим или не услышим приближающуюся шлюпку. Пусть двое-трое из вас осмотрят доки, вдруг там найдется какая-то лодка.

Прошло пять минут, потом десять. Сержант монотонно включал и выключал фонарик, но со стороны темного моря ничего не появлялось. Еще пять минут прошло. Солдаты, уходившие на поиск в доки, вернулись и доложили, что ничего не нашли. Прошло следующие пять минут, дождь превратился из легкого душа в сильный ливень. И вот капрал Фрейзер откашлялся, прочищая горло, и как бы между прочим произнес:

— Я слышу, что-то приближается.

— Что? Где? — набросился на него Фарнхолм.

— Похоже на весельную лодку. Я слышу скрип уключин. Приближаются прямо к нам.

— Он прав, — возбужденно сказал большой сержант. — Господи, он прав, сэр. Я тоже слышу.

Скоро уже все могли это услышать: равномерно-медленный скрип уключин, которым сопровождалось усилие налегающих на весла гребцов. Напряженное ожидание, вызванное первыми словами Фрейзера, рухнуло и исчезло на почти осязаемой волне всеобщего облегчения, заставившего всех заговорить тихо и возбужденно. Лейтенант Паркер воспользовался шумом и пододвинулся к Фарнхолму:

— Как относительно остальных, медсестер и раненых?

— Пусть отправляются с нами, Паркер, если захотят. Обстоятельства против нас, скажите им об этом совершенно откровенно. И объясните, что это должен быть их собственный выбор. Затем прикажите соблюдать тишину и скрыться из виду. Кто бы это ни был, а это должны быть люди с «Кэрри Дансер», мы не должны их спугнуть. Как только услышите, что лодка зашуршала дном о прибрежный песок, двигайтесь вперед и захватывайте ее.

Паркер кивнул и отвернулся. Сквозь беспорядочный звук голосов прорезался его низкий и напряженный голос:

— Хорошо, возьмите эти носилки. Назад. Все назад. На другую сторону дороги. И соблюдайте тишину. Предельно соблюдайте тишину, если только снова хотите увидеть свой дом. Капрал Фрейзер!

— Да, сэр?

— Вы и ваши люди хотите отправиться с нами? Если мы погрузимся на это судно, то можем быть потоплены в первые же двенадцать часов. Я должен внести в вопрос полную ясность.

— Понимаю, сэр.

— Вы все равно отправляетесь?

— Да, сэр.

— А других вы спросили?

— Нет, сэр. — Обиженный тон капрала выразил все его презрение к подобной демократической процедуре в современной армии, и Фарнхолм ухмыльнулся во тьме. — Они тоже пойдут на корабль, сэр.

— Очень хорошо, значит, вы берете на себя ответственность. Мисс Драчман?

— Я отправляюсь, сэр, — спокойно сказала та, почему-то поднимая левую руку к лицу. — Конечно, я отправляюсь.

— А другие?

— Мы обсуждали это. — Она указала на молодую девушку-малайку, стоявшую рядом с ней. — Лена тоже хочет отправиться с нами. Трое других не видят большой разницы между этими двумя возможностями. Они в шоке, сэр. Сегодня в наш грузовик попал снаряд. Думаю, будет лучше, если они отправятся с нами.

Паркер ничего не возразил, но Фарнхолм сделал жест, чтобы тот замолчал, взял фонарь из рук сержанта и отправился к концу пирса. Лодку уже можно было различить. Она находилась менее чем в ста метрах, и ее силуэт смутно вырисовывался в свете фонаря. Даже сквозь плотную завесу дождя напряженно всматривающийся Фарнхолм видел белую пену от погружающихся в море весел, когда кто-то у руля давал команду. Наконец лодка остановилась.

— Эй, там! — окликнул Фарнхолм. — «Кэрри Дансер»?

— Да. — Низкий голос отчетливо донесся сквозь шум дождя. — Кто здесь?

— Конечно, Фарнхолм. — Он слышал, как человек у руля отдал приказ, и разглядел, как гребцы вновь быстро заработали веслами. — Ван Оффен?

— Да, ван Оффен.

— Молодец. — В голосе Фарнхолма прозвучала искренняя теплота. — Никогда не был так счастлив при виде кого-либо за всю мою жизнь. Что случилось?

Лодка теперь находилась всего в семи метрах от него, и они могли говорить нормально, не повышая голоса.

— Ничего особенного, — ответил голландец на безупречном разговорном английском с еле заметным акцентом. — Наш достойный капитан изменил свое намерение дождаться вас, и наш корабль практически отправился в путь, когда мне удалось убедить капитана не менять своего решения.

— Но... но как вы можете быть уверены, что «Кэрри Дансер» не уплывет до вашего возвращения? Боже милостивый, ван Оффен, вы должны были послать кого-нибудь вместо себя. Этому человеку нельзя доверять!

— Знаю, — невозмутимо сказал ван Оффен, направляя лодку к каменной кладке пристани. — Если судно отплывет, то отплывет без своего капитана. Он со связанными руками сидит на дне лодки, и мой пистолет упирается ему в спину. Думаю, капитан Сиран не очень счастлив.

Фарнхолм посмотрел вниз, посветив фонариком. Счастлив ли капитан Сиран, нет ли, определить было невозможно, но вне всякого сомнения это был капитан Сиран. Его одутловатое коричневое лицо оставалось, как всегда, равнодушным.

— И просто для гарантии, — продолжал ван Оффен, — я связал двух механиков по рукам и ногам и оставил их в каюте мисс Плендерлейт. Должен сказать, связал собственноручно. Они никуда не денутся. Дверь заперта, и мисс Плендерлейт находится там же с пистолетом в руках. Она никогда в жизни не стреляла, но сказала, что очень хочет попробовать. Она замечательная старая дама, Фарнхолм.

— Вы все предусмотрели! — восхищенно воскликнул Фарнхолм. — Если только...

— Ну хватит! Отойдите, Фарнхолм! — Паркер стоял сбоку от него, и мощный фонарь светил на поднятые лица в лодке. — Не будьте чертовым дураком, — резко сказал он, когда ван Оффен стал поднимать пистолет. — Уберите это. На вас нацелен десяток пулеметов и винтовок.

Ван Оффен медленно опустил пистолет и уныло поглядел на Фарнхолма.

— Это было здорово сделано, Фарнхолм, — медленно произнес он. — Находящийся здесь капитан Сиран гордился бы таким предательством.

— Это не предательство, — возразил Фарнхолм, — это британские солдаты, наши друзья. Но у меня нет выбора. Я могу объяснить...

— Заткнитесь! — энергично вступил в разговор Паркер. — Все свои объяснения отложите на потом. — Он взглянул на ван Оффена: — Мы плывем с вами, нравится это вам или нет. У вас моторная лодка. Почему вы гребете на веслах?

— Чтобы соблюдать тишину. Это совершенно очевидно. И много ли нам это помогло? — с горечью сказал ван Оффен.

— Заводите мотор, — приказал Паркер.

— Пусть меня черти заберут, если я сделаю это!

— Возможно, так и случится. Вы, скорее всего, будете мертвы, если этого не сделаете, — холодно произнес Паркер. — Вы выглядите умным человеком, ван Оффен. У вас имеются глаза и уши. Вы должны понимать, что мы находимся в отчаянном положении. Чего вы добьетесь своим детским упрямством в такой ситуации?

Ван Оффен долго молча глядел на него, затем кивнул, сильно ткнул пистолетом в ребра Сирана и отдал приказ. Через минуту двигатель ожил и мирно затарахтел, отвозя первую группу уложенных в лодку раненых солдат. За полчаса все стоявшие на причале люди оказались в безопасности на борту «Кэрри Дансер». Для этого потребовалось совершить два рейса, но они были короткими. Капрал Фрейзер правильно определил дистанцию. Судно стояло к берегу так близко, насколько позволяла глубина.

«Кэрри Дансер» стала последним судном, вышедшим из Сингапура, потому что город попал в руки японцев в тот же самый день, 15 февраля 1942 года. Судно отправилась в путь в половине третьего ночи. Ветер утих, дождь почти перестал, превратившись в мелкую морось, и над темным городом, растворившимся в ночном мраке, воцарилась тишина. Там уже не было видно огней, света, и даже стрельба совершенно прекратилась. Было неестественно тихо, тихо, как сама смерть. Но шторм должен был разразиться, когда первые солнечные лучи коснутся крыш Сингапура.

Когда в дверь постучали, Фарнхолм находился в тусклой сырой каюте кормовой части «Кэрри Дансер», помогая двум медсестрам и мисс Плендерлейт перевязывать раненых. Это была единственная ведущая в каюту дверь. Он выключил свет, шагнул наружу, тщательно закрыл за собой дверь и только потом обернулся к стоявшей в тени расплывчатой фигуре.

— Лейтенант Паркер?

— Да. — Паркер показал рукой в темноту. — Может быть, нам лучше подняться на палубу? Там нас никто не сможет подслушать.

Вместе они поднялись по железному трапу и прошли вперед. Дождь практически перестал, и море было очень спокойным. Фарнхолм наклонился через перила, наблюдая за сверкающими брызгами дорожки позади «Кэрри Дансер» и испытывая сильное желание закурить. Молчание прервал Паркер:

— У меня имеется для вас, сэр, довольно любопытное сообщение. Извините, я не должен говорить «сэр». Капрал сказал вам?

— Он мне ничего не сказал. Он ушел только пару минут назад. В чем дело?

— Кажется, наш корабль был не единственным, причаливавшим сегодня ночью в Сингапуре. Пока мы делали первый рейс к «Кэрри Дансер», подплыла еще одна моторная лодка. Подплыла и причалила меньше чем в четверти мили в стороне от нас. С британской командой.

— Ну, черт бы меня побрал! — тихо присвистнул Фарнхолм. — Кто они были и какого черта они тут делали? Кто их видел?

— Капрал Фрейзер и один из моих солдат. Они услышали звук двигателя моторной лодки — сами мы, ясное дело, ничего не слышали, так как двигатель нашей лодки заглушал другой мотор, — услышали и отправились узнать, в чем дело. В лодке было только двое, вооруженных винтовками. Говорил лишь один из них, горец, парень с Западных островов, как сказал Фрейзер, а уж он-то это знает. Весьма неразговорчивый, хотя сам задал Фрейзеру массу вопросов. Затем Фрейзер услышал, как возвращается лодка с «Кэрри Дансер», и они вынуждены были уйти. Он полагает, что один из двоих проследил за нашими, но не уверен.

— \"Любопытное\" — это не самое подходящее слово для характеристики вашего сообщения, лейтенант, — Фарнхолм в задумчивости прикусил нижнюю губу и уставился в море. — И у Фрейзера нет никакого понятия о том, откуда они пришли? Или что за корабль, с которого они высадились? Или куда они направляются?

— Он ничего этого не знает, — уверенно сказал Паркер. — Как говорит Фрейзер, они могли прибыть хоть с Луны.

Они поговорили еще несколько минут, и Фарнхолм прекратил обсуждение:

— Нет никакого толка в нашем разговоре, Паркер, поэтому просто забудем обо всем. Никому не нанесено никакого вреда, так что с этим покончено. Мы благополучно убрались, и только это имеет сейчас значение. — Он намеренно переменил тему разговора: — У вас все организовано?

— Да. Более-менее. Сиран намерен сотрудничать. В этом нет никакого сомнения. Его голова поставлена на карту в такой же степени, как и наши. И он это полностью осознает. Бомба или торпеда, которые достанут нас, вряд ли пощадят и его. Один мой солдат постоянно следит за ним, другой солдат следит за его помощником. А один присматривает за дежурным механиком. Большая часть моих людей спит. Бог знает, как уже давно они недосыпают. Четверо спят в каюте на полубаке и могут пригодиться в случае чрезвычайной ситуации.

— Хорошо, хорошо. — Фарнхолм кивнул в знак одобрения. — А две медсестры-китаянки и пожилая малайка?

— Они тоже находятся в центральной каюте корабля. Они очень больны и потрясены всем случившимся.

— А ван Оффен?

— Он спит на палубе под шлюпкой. Прямо у рулевой рубки, не дальше трех метров от капитана, — ухмыльнулся Паркер. — Он больше не злится на вас, но по-прежнему очень здорово настроен против Сирана. Это, по-видимому, хорошее место, раз ван Оффен спит там. Он надежный человек.