В два прыжка он пересек маленькую переднюю, распахнул следующую дверь и вихрем влетел в прихожую, едва не столкнувшись с Изабеллой. Лицо ее было бледное, как мрамор; она прижимала руки к груди и прерывисто дышала. В полумраке комнаты, освещенной лишь одной свечой, ее изумрудные глаза сияли, как две яркие звезды.

«У меня еще никогда не было зеленоглазых женщин», – почему-то подумал Филипп.

Тут он увидел стоявшую в стороне горничную и прикрикнул на нее:

– Пошла вон!

Девушка растерянно заморгала и не сдвинулась с места. Филипп схватил ее за плечи и вытолкал в переднюю. Захлопнув за ней дверь, он сразу же бросился к Изабелле.

Они целовались наперегонки. Едва переведя дыхание, они снова и снова осыпали друг друга жаркими поцелуями… Но вдруг Изабелла положила свою белокурую голову ему на плечо и тихо заплакала.

Филипп растерялся. Он всегда терялся перед плачущими женщинами. Женский плач выбивал его из равновесия, и всякий раз невесть почему на глаза ему тоже наворачивались слезы.

Филипп усадил Изабеллу в ближайшее кресло, сам опустился перед ней на колени и сжал ее руки в своих.

– Не плачь, родная, – взмолился он. – Прошу тебя, не плачь. Если ты не хочешь, я не стану принуждать тебя.

– О нет, милый, нет. Ты был прав. Я хочу, чтобы ты остался со мной. – Она поднесла его руку к своим губам и поцеловала ее. – Я так хочу тебя…

– Но почему ты плачешь?

– Это я так… от счастья.

– Ты счастлива?

– Безумно! Я уже оставила всякую надежду когда-нибудь свидеться с тобой… Но вот, благодаря Маргарите, мы снова вместе, и ты опять целуешь меня… как и тогда…

– Ты все еще помнишь об этом? – спросил Филипп, нежными прикосновениями губ собирая с ее щек слезы.

– Да, помню. Все до последней мелочи помню. – В глазах Изабеллы заплясали изумрудные огоньки. – Я никогда не забуду ту неделю, которую ты провел у нас в Сарагосе.

– Я тоже не забуду…

– Особенно тот последний вечер, когда ты явился ко мне в спальню якобы для того, чтобы попрощаться со мной. И тогда мы чуть не переспали.

Филипп улыбнулся – мечтательно и с некоторым смущением.

– «Чуть» не считается, Изабелла. – Он крепче обнял ее и прижался лицом к ее груди. – Тогда мы здорово испугались.

– Как? Ты тоже?

– Еще бы! У меня аж поджилки тряслись.

– А мне сказал, что не хочешь лишать меня невинности вне брака.

– Надо же было как-то оправдать свое отступление. Да и скрыть испуг. Вот я и сказал, что первое пришло в голову.

– Подумать только! – томно произнесла Изабелла, запуская пальцы в его золотистую шевелюру. – У тебя – и поджилки тряслись!

– Тогда я был ребенком, – пробормотал Филипп, изнывая от блаженства; ему было невыразимо приятно, когда женщины трепали его волосы. – Я был невинным, неиспорченным ребенком. Лишь через два месяца мне исполнилось тринадцать лет.

– А мне уже шел шестнадцатый.

– То-то и оно. Я остро чувствовал нашу разницу в возрасте, этим в частности и объяснялась моя робость перед тобой. В моих глазах ты была взрослой барышней, и я боялся, что сделаю что-то не так, а ты будешь насмехаться.

– Я бы не насмехалась, Филипп. Потому что уже тогда была влюблена в тебя и очень сожалела, что ты младше меня. Я считала твой возраст серьезным препятствием нашему браку, но отец сказал, что это не беда, что с течением времени эта разница сгладится. В конце концов, моя бабка, королева Хуана, была на целых пять лет старше моего деда, Корнелия Юлия, – и ничего, жили в любви и согласии. Отец был уверен, что из нас получится замечательная пара.

– А я полагал, что это была твоя идея.

– Это была наша общая идея. Когда я сказала отцу, что хочу стать твоей женой, то думала, что он лишь посмеется надо мной и уже готовилась закатить истерику. Но он отнесся к этому очень серьезно. В письме к твоему отцу, предлагая обручить нас, он пообещал сделать меня наследницей престола, если твой отец, в свою очередь, завещает тебе Гасконь. Он пола…

– Да что ты говоришь?! – перебил ее пораженный услышанным Филипп. Он поднял к ней лицо и вопрошающе поглядел ей в глаза. – Неужели так было?

– А разве твой отец ничего тебе не рассказывал?

– Нет. Тогда он вообще со мной не разговаривал, а потом, когда мы помирились… Думаю, он просто побоялся признаться мне в этом. Побоялся моего осуждения… Черт возьми! – Филипп досадливо закусил губу. – А как же твой брат? – после секундного молчания спросил он.

– Педро не будет королем, – ответила Изабелла, качая головой. – Это было ясно уже тогда и тем более ясно теперь.

– Твой отец намерен лишить его наследства?

Изабелла грустно вздохнула:

– Ты же знаешь, что представляет из себя мой брат. Тряпкой он был, тряпкой и остался. Навряд ли он долго удержится на престоле и, надо отдать ему должное, прекрасно понимает это. Педро сам не хочет быть королем. Он панически боится власти и ответственности за власть и вполне довольствуется своим графством Теруельским. Отец дал ему последний шанс – жениться на кузине Маргарите…

– Это безнадежно, Изабелла, уж поверь мне.

– Я знаю. И скажу тебе по секрету, что сегодня ты поцапался с будущим королем Арагона.

– С Фернандо?! О Боже!..

– Только никому ни слова, – предупредила Изабелла. – Об этом не знает даже Мария. Для пущей верности отец решил дождаться, когда Маргарита со всей определенностью назовет имя своего избранника, и лишь тогда он объявит Марию наследницей престола.

– Но Фернандо! – воскликнул Филипп. – Он же отдаст Арагон на растерзание своим дружкам-иезуитам.

– Не беспокойся. Мой отец еще не стар и рассчитывает дожить до того времени, когда с иезуитами будет покончено.

– А если…

– Все равно не беспокойся. Мария властная женщина, пожалуй, еще властнее Маргариты, и не позволит Фернандо совать свой нос в государственные дела.

– Однако она любит его, – встревожено заметил Филипп. – При всем его скверном характере и дурных наклонностях, Мария просто без ума от него. А любящая женщина зачастую становится рабой любимого ею мужчины.

– Так таки и без ума? – криво усмехнулась Изабелла. – Ее безумная страсть к Фернандо нисколько не помешала ей переспать с тобой – и не единожды, кстати. Мария сама призналась мне в этом.

– Ну и что? С ее стороны это была лишь дань моде.

– Ну, не скажи! Из ее слов я поняла, что представься ей снова такой случай, она без колебаний изменила бы своемубезумно любимому мужу с тобой. И между прочим, Мария сама не уверена, от кого у нее дочка – от тебя или от Фернандо.

– Я тоже не уверен, – с горечью произнес Филипп. – Как бы мне хотелось знать наверняка… Ах! – спохватился он. – Но почему твой отец не посвятил меня в свои планы? Ведь через год я становился совершеннолетним, и мы могли бы пожениться даже вопреки воле моего отца.. Черт! Тогда бы он поломался немного, но в конце концов признал бы меня наследником без этой семилетней волокиты. И сейчас мы бы уже владели всей Галлией и потихоньку прибирали бы к рукам Францию и Бургундию… Как глупо все получилось!

Изабелла опять вздохнула:

– Да, пожалуй, отец сглупил. Он дожидался твоего совершеннолетия, не предпринимая никаких шагов, все ждал, увенчается ли успехом заговор молодых гасконских вельмож, а когда стало известно о твоей женитьбе, об этом мезальянсе…

– Тогда я просто потерял голову от любви, – быстро перебил ее Филипп. – Я проявил обыкновенную человеческую слабость, поддался чувству – что недопустимо в нашем положении. А сопротивление отца и друзей лишь укрепило меня в намерении жениться на Луизе. Другое дело, будь мы с тобой помолвлены, пусть даже тайно – тогда бы все сложилось иначе.

– Да, – с грустью согласилась Изабелла. – Тогда бы все сложилось иначе. Особенно для меня… Узнав о твоей женитьбе, отец ужасно разозлился – и больше на себя и на меня, чем на тебя. Он упрекал себя за излишнюю осторожность и благодушие, а меня – за то, что я, взрослая девушка, не смогла соблазнить такого сопливого юнца, как ты. – Она нервно хихикнула. – Вот так-то. Поначалу отец собирался потребовать от Святого Престола, чтобы твой брак был признан недействительным, затем передумал, плюнул на все и выдал меня замуж. – Снова вздох. – Он предложил мне на выбор две кандидатуры – кузена Фернандо и этого… брр! – Она содрогнулась.

– И ты выбрала Филиппа Французского?

– Д-да…

– Но почему его, а не Фернандо? Потому что он наследник престола?

– Нет, вовсе не потому. Я поступила так из-за тебя. Ведь женившись, ты уехал в Кастилию – а я не желала больше встречаться с тобой. Тогда я возненавидела тебя, я готова была тебя задушить… Если бы только я знала…

Филипп запечатал ее рот поцелуем. Он уже раз слышал подобные откровения от Амелины и не хотел услышать их вновь от другой женщины.

– Прошлого не вернешь, дорогая. Хватит горьких воспоминаний, давай займемся настоящим. Пойдем в спальню, у нас очень мало времени.

Изабеллу прошибла мелкая дрожь.

– Филипп… милый…

– Ты не хочешь? – удивленно спросил он. – Уже передумала?

Она напряглась и побледнела.

– Нет-нет! Я… хочу, но… Только не надо спешить. У нас еще полтора часа… даже больше… Прошу тебя, не спеши. Пожалуйста…

Филипп нежно прикоснулся ладонями к ее бледным щекам.

– Тебе страшно?

– Д-да…

– Ты так боишься прелюбодеяния?

– Нет… нет… Я… Я боюсь…

– Ты боишься вообще заниматься любовью?

Изабелла всхлипнула – раз, второй, третий…

– Да разве я когда-нибудь занималась любовью?! – истерически выкрикнула она и разразилась громкими рыданиями.

Филипп не пытался утешить ее. Он понял, в чем дело, и решил, что сейчас самое лучшее – дать ей выплакаться вволю.

Наконец Изабелла успокоилась и, то и дело шмыгая носом, заговорила:

– Мой муж – грязное, отвратительное, похотливое животное. Меня тошнит от одного его вида. Он… он… Каждый раз он попросту насилует меня. Он настоящий изувер! Он делает мне больно… – Она прижала голову Филиппа к своей груди. – Боже, как мне больно! В первую ночь, когда я увидела его… это… его раздетого – я упала в обморок… а он… он пьяный набросился на меня и… – Ее затрясло от нового приступа рыданий.

Из глаз Филиппа тоже потекли слезы.

– Потерпи, милая, – захлебываясь, говорил он. – Потерпи немного. В следующем году я стану соправителем Галлии, и тогда объявлю Франции войну. Пора уже кончать с существованием нескольких государств на исконно галльских землях – я соберу их воедино и возрожу Великую Галлию, какой она была при Хлодвиге. Я освобожу тебя от этого чудовища, любимая, а его самого упеку в монастырь.

Изабелла мигом утихла.

– Это правда?

– Клянусь, я так и сделаю.

– Нет, нет, я не о том спрашиваю. Ты назвал меня любимой – это правда?

– Истинная правда.

– А как же тогда Бланка? А твоя кузина Амелия? А Диана Орсини?

Филипп вздохнул:

– Вы мне все дороги, Изабелла. Я всех вас люблю, даже не знаю, кого больше. – Он положил голову ей на колени. – Я закоренелый грешник и ничего не могу поделать с собой. Надеюсь, Господь простит меня. Ведь Он все видит и все понимает. Он знает, что мною движет не похоть, но любовь; что я всей душой люблю каждую женщину, которой обладаю. Жаль, что сами женщины не хотят этого понять и не могут простить меня.

– Я понимаю тебя, милый, – ласково сказала Изабелла. – У тебя так много любви, что ее хватает на многих, и ни одна женщина недостойна того, чтобы ты излил на нее всю свою любовь. Ты еще не встретил такую… и, может быть, не встретишь никогда… Но мне все равно, я на тебя не в обиде. Не пристало мне, замужней женщине, пусть и ненавидящей своего мужа, требовать, чтобы ты любил только меня. Я вполне удовольствуюсь той частичкой твоей любви, которая приходится на мою долю.

– О, как я тебя обожаю! – восхищенно произнес Филипп, поднимая голову.

Они долго и страстно целовались, а потом он подарил ей ту частицу своей любви и нежности, которая приходилась на ее долю…

* * *

По истечении второго часа пополуночи Филипп вышел из покоев Изабеллы и с удивлением увидел перед собой сопровождавшего их пажа, который сидел на полу напротив двери, прислонившись спиной к стене. Уронив голову на грудь, он тихо посапывал. Справа от него стоял потухший фонарь.

Закрывая дверь, Филипп намеренно громко хлопнул ею, едва не задув пламя своей свечи. Паренек вздрогнул, поднял голову и недоуменно уставился на него. Сообразив, наконец, что к чему, он быстро вскочил на ноги и виновато заморгал.

– Прошу прощения, монсеньор. Я малость вздремнул.

– Какого дьявола ты здесь забыл?

– Но монсеньор! Вы же не велели мне уходить. А я человек исполнительный.

– М-да, – вынужден был согласиться Филипп. – Тут ты прав.

– К тому же, – поспешил добавить паж, – я стоял на стреме.

– Ясненько, – ухмыльнулся Филипп и протянул ему свечу. – Ладно, пошли.

Возле своей двери Филипп остановился и сунул пажу в руку два двойных дублона48. Парень взглянул на монеты, и тут же челюсть его отвалилась, а глаза чуть не вылезли из орбит. Он, конечно, рассчитывал на солидное вознаграждение за свое молчание – но такой щедрости никак не ожидал.

– Объяснять нет никакой необходимости? – спросил Филипп.

– Разумеется, нет, монсеньор, – с трудом выдавил из себя обалделый паж. – Вы только проводили ее высочество и сразу же ушли.

– Ты видел это собственными глазами?

– Ясное дело! Я же сопровождал вас – сначала до покоев госпожи, а потом – до ваших.

– Вот и хорошо. А то, что могло тебе почудиться или присниться, когда ты малость вздремнул, – об этом ты никому, даже лучшим друзьям и подругам, надеюсь, не расскажешь?

– Конечно, монсеньор. Свои сны я никому не рассказываю. Только…

– Что «только»?! – грозно осведомился Филипп.

– Монсеньор, – заговорил паж, сам изумляясь своей наглости. – Вы дали мне две монеты с отчеканенным на них вашим профилем…

– Ну, и что?

– Одну из них я хотел бы сохранить на память, но…

– Ага, понятно! – Филипп выудил из кошелька простой одинарный дублон и отдал ее бессовестному шантажисту. – Здесь тоже отчеканен мой профиль. Теперь ты доволен?

– Да, монсеньор! – радостно улыбнулся парень, который за два часа заработал целых пять скудо.

– И учти, сорванец: если ты вздумаешь вести двойную игру и соблазнишься на монеты с профилем Филиппа-Августа Третьего…

– Монсеньор! – с притворным негодованием воскликнул паж. – За кого вы меня принимаете?

– За того, кто ты есть, – невозмутимо ответил Филипп. – Ты знаешь Эрнана де Шатофьера?

– Да, монсеньор. Ваш паж д’Обиак рассказывал, как господин граф, в качестве разминки, вырывает с корнями молодые дубки и…

– Так вот, приятель, – перебил его Филипп. – Я не люблю лупить детей, так что, если ты дашь волю своему длинному языку, я попрошу Шатофьера ухватить тебя за ноги и перебросить через крепостную стену Кастель-Бланко. Он не откажет мне в этой маленькой услуге.

– Монсеньор! Зачем эти угрозы? Ведь я дворянин и даю вам слово чести.

– Так тому и быть, – кивнул Филипп. – Положусь на твое слово чести, а также на твой страх быть переброшенным через стену – это ты тоже учти. А теперь ступай и будь паинькой.

Паж молча поклонился и уже отошел на несколько шагов, как вдруг ухмыльнулся и сказал:

– Однако и женщина мне приснилась, монсеньор! Губки оближешь.

– Пошел вон, сопляк! – раздраженно гаркнул Филипп. – Оближи сначала молоко со своих губ, а потом уже на женщин облизывайся.

Глава XLVIII.

НОЧНОЕ СОВЕЩАНИЕ

В прихожей его покоев было темно и пусто. Филипп прошел в соседнюю комнату, откуда слышалась унылая болтовня. Там его ожидали д’Альбре и Бигор. Симон выглядел сонным, а Гастон злым.

– Почти все наши в сборе, – констатировал Филипп. – Но где же Эрнан?

– В мыльне. Гоше обливает его холодной водой, – проворчал в ответ Гастон.

Филипп прислушался – из мыльни доносился плеск воды и довольное рычание баритоном.

– У него отходняк, – хмуро добавил Симон.

Филипп снял с себя камзол, сел в кресло напротив друзей и спросил:

– Это по его милости вы здесь?

– А по чьей же еще? – лениво проронил Гастон. – Чертов монах!

– Ты был у Елены Иверо? – сочувственно осведомился Филипп.

– У нее самой.

– Ага! Теперь ясно, почему у тебя такой кислый вид. Стало быть, Эрнан чувствительно помешал твоим забавам?

– Ну да. Этот евнух с гениталиями, считай, вытащил меня из постели.

(С присущим ему грубоватым изяществом Гастон назвал постелью кресло, стоявшее в двух шагах от дивана, где располагалась Елена. Ему стыдно было признаться друзьям, что за три недели, проведенных в Памплоне, он ни разу не переспал с ней – как, впрочем, и ни с какой другой женщиной.)

– А ты, Симон? Где ты был?

– Я?.. Я ничего… – Глаза его забегали. – Я просто…

– Он просто беседовал с графиней де Монтальбан, – прокомментировал Гастон. – Граф, ее муж и двоюродный дядя, оказался слишком стар, чтобы быть приглашенным в Кастель-Бланко, и графиня скучала без него. Вот Симон и решил чуток поразвлечь ее. Ты же знаешь, какой он интересный и остроумный собеседник.

Филипп с серьезной миной кивнул, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.

– Да уж, знаю. Ведь это общеизвестно.

– А ты что делал? – спросил у него д’Альбре. – Ну-ка, ну-ка! – он взял Филиппа за грудку, притянул его к себе и обнюхал всклокоченные волосы; затем толкнул его обратно в кресло. – Ну, и как она?

Филипп покраснел.

– Кто «она»?

– Изабелла Арагонская.

– С чего ты вдруг…

– Да полно тебе! – отмахнулся Гастон. – Не изображай оскорбленную невинность. Только что ты валялся в постели с Изабеллой Арагонской, я это по запаху учуял.

– Ах, по запаху? Подумать только! Наша борзая взяла след.

– Твой сарказм неуместен, дружище. Нюх у меня действительно тонкий – пусть и не столь тонкий, как у борзой, но тем не менее я явственно чувствую аппетитный запах Изабеллы. Давеча я пытался приударить за этой недотрогой…

– И получил от ворот поворот, – злорадно вставил Симон.

– Всяко бывает, – невозмутимо ответил Гастон. – Когда тебя отвергает чужая жена или незамужняя девица, это всего лишь неудача, в этом нет ничего позорного. А вот один наш общий знакомый (из деликатности я не стану называть его по имени), так его порой отшивает его же собственная жена.

Симон понурился, а Филипп захихикал.

– Итак, – между тем продолжал Гастон, – Франция получила от тебя уже вторую пощечину. Сначала ты отвоевал Байонну, а теперь оттрахал жену наследника…

– А ну, заткнись! – внезапно вскипел Филипп, глаза его гневно засверкали. – Если я еще раз услышу от тебя это слово применительно к женщинам, которых я лю… которые мне нравятся, – то пеняй на себя и не говори, что я не предупреждал.

Гастон обреченно вздохнул:

– В таком случае мне придется вообще позабыть это слово. Ведь ты лю… то есть, тебе нравятся все без исключения женщины, которых можно без отвращения тра… пардон, заниматься с ними любовью в более или менее трезвом состоянии.

– Фу! – произнес Филипп, брезгливо поморщившись. – Какой ты пошляк!

– Что правда, то правда, – послышался с противоположного конца комнаты голос Эрнана. Раскрасневшийся от холодного купания и укутанный в широкую белую простыню, он стоял у двери, ведущей в мыльню. – Филипп совершенно прав: как только в жизни появляется что-нибудь светлое и прекрасное, тут же приходит Гастон и все испошлит.

Д’Альбре демонстративно фыркнул:

– Чья бы корова мычала! Кому-кому, но не тебе, монаху чертову, разглагольствовать про светлое и прекрасное.

– Но и не тебе, жеребцу похотливому, – отпарировал Эрнан, вразвалку приближаясь к друзьям. – А ты, Филипп, хорошо устроился, как я погляжу. Такие шикарные покои, не то что у меня. Мне, к твоему сведению, приходится ютиться в одной жалкой комнатушке… Ну, не так, чтобы слишком жалкой, но все же это несправедливо.

– Вот когда станешь гроссмейстером тамплиеров, – заметил Гастон, – тогда и тебя будут принимать наравне с королями. Думаешь, мои апартаменты намного лучше?

– У тебя две комнаты.

– Та же твоя комната, только и того, что разделена надвое тонкой перегородкой…

– И сени у тебя попросторнее. Так или иначе, ты можешь не бояться, что кто-нибудь вломится к тебе и сразу увидит, как ты мочишься в ночную вазу. – Эрнан вздохнул и плюхнулся в свободное кресло. – Что ни говори, а граф графу рознь.

– Подчас и виконт графу рознь. – Гастон завистливо покосился на Симона. – Нашего друга поселили вместе с принцами, предоставили ему аж три большие комнаты, не считая передней и мыльни. Небось, Маргарита уже положила на него глаз. Будем надеяться, что вскоре он отквитает Амелине еще пару ветвей на своих рогах…

Тут Филипп не выдержал.

– Хватит! – прикрикнул он. – Прекратите это словоблудие!

В этот же момент из мыльни вышел Филиппов слуга Гоше и почтительно осведомился:

– Вашим светлостям чего-то надобно, монсеньоры?

– Нет, Гоше, ничего, – ответил Филипп, – до утра ты свободен, ступай. – А когда слуга с поклоном удалился, он повернулся к Шатофьеру:

– Ну, давай, дружище. Что стряслось? Только по существу, без околичностей.

Лицо Эрнана приобрело серьезное выражение.

– Буду говорить по существу, но околичностей нам не избежать.

Филипп нетерпеливо щелкнул пальцами.

– Ладно, валяй свои околичности. Но покороче, не испытывай моего терпения.

– Договорились, – удовлетворенно кивнул Эрнан. – Теперь ответь мне на такой вопрос, Филипп: как, по-твоему, охраняется Кастель-Бланко?

– Надежно. Приступом его так просто не возьмешь.

– Что ж, согласен. А внутри?

– Тоже надёжно.

– А эта башня?

– Как государственная тюрьма. В конце концов, здесь находятся апартаменты принцесс королевской крови. Так же надёжно охраняется и восточная башня, где разместились принцы.

Шатофьер хмыкнул.

– Тогда выйди из своих покоев.

– Зачем?

– Чтобы провести смотр охраны.

– Ах, вот ты о чем! – усмехнулся Филипп. – В самом деле, ни в переходах, ни в галерее ты не встретишь ни одного стражника. Но все подходы на верхние уровни северной и восточной башен охраняются так, что и муха не пролетит, не подвергнувшись тщательной проверке. И между прочим. Сам выйди в коридор и выкрикни что-нибудь вроде «ой-ой-ой!» – так сразу же к тебе сбежится дюжина стражников. Нет, дружище, все твои опасения напрасны. Охрана здесь невидима, но лишь до тех пор, пока в ней не нуждаются; а так она вполне надежна. А что касается отсутствия часовых в переходах и галерее…

– То это очень удобно, – продолжил его мысль Гастон. – Хоть сейчас наш Филипп может снова пойти к принцессе Изабелле, и если он будет осторожен, а ее горничная будет держать язык за зубами, то никто никогда не узнает, где он был и сколько времени он там «где-то» провел… Гм, разве что по запаху – ведь она так аппетитно пахнет!

Эрнан прокашлялся, призывая к вниманию.

– Но в этом, кажущемся безобидным, удобстве есть не только светлая, романтическая, но и темная, зловещая сторона.

– Вот как! – насторожился Филипп. Хмурый вид Эрнана не предвещал ничего хорошего. – А ну, выкладывай, что у тебя на уме!

Гастон и Симон подались вперед; глаза их лихорадочно заблестели.

– Прежде всего, – начал Эрнан, – немного пофантазируем… Нет-нет, чуток, самую малость. Так вот, на двух верхних уровнях северной башни обитает восемь дам, и все они принцессы крови – Маргарита и Жоанна Наваррские, Бланка Кастильская, Елена Иверо, Мария и Изабелла Арагонские, Адель де Монтальбан и, наконец, королева Кастилии Констанца Орсини. Есть, правда, еще брачные покои с Габриелем и Матильдой – но эта парочка не в счет. Если они и замышляют кого-то убить, так это друг дружку… Гм-м, далее. В нашей башне, на тех же уровнях, поселились семь принцев крови плюс один Симон де Бигор. Кроме основного коридора внизу, эти две башни соединены также верхним коридором галереи, и вот по этому коридору… Представим себе такую возможность – только не принимай это всерьез, Симон, я беру тебя к примеру, – итак, предположим, что наш Симон заимел зуб на какую-нибудь из восьми вышеупомянутых дам, скажем… скажем, на Марию Арагонскую.

Щеки Симона вспыхнули.

– Гнусная ложь! – пробормотал он, виновато пряча глаза.

Филипп и Гастон вопросительно уставились на Эрнана.

– Что такое? – хором произнесли они.

– Ничего особенного, – отмахнулся тот. – Это наш с Симоном секрет, и я не намерен выдавать его… В том случае, конечно, – веско добавил Шатофьер, – если он будет вести себя паинькой… Значит, продолжим. По некоторым причинам Симон заимел зуб на Марию Арагонскую, и вот, темной ночью, когда все легли спать, он, спрятав на груди кинжал, выходит от себя, без излишних предосторожностей, но и не создавая лишнего шума, никем не замеченный, переходит по галерее на женскую половину, подходит к двери госпожи Марии, тихо стучит… – Тут Эрнан обескуражено умолк и покачал головой с таким видом, будто только сейчас обнаружил в своих рассуждениях существенный изъян.

– Ну! – приободрил его Филипп. – Что дальше?

– Дальше ничего, – сокрушенно вздохнул Шатофьер. – Я выбрал неудачный пример. Ни Мария Арагонская, ни ее горничная не впустят Симона внутрь, а скорее всего поднимут гвалт и вызовут стражу.

– Однако мысль твою я уловил. Кто-нибудь из нас, принцев, проявив некоторую осторожность, может явиться среди ночи к какой-нибудь из принцесс, остаться с ней наедине, якобы для серьезного разговора, ловко перерезать ей горло – так, чтобы она не пикнула, затем прикончить горничную, как единственного свидетеля, и спокойно возвратиться к себе… Ч-черт! Но это же чистейший вздор!

– Отнюдь, – авторитетно заявил Эрнан. – Никакой это не вздор. Именно так собирается поступить Рикард Иверо с принцессой Маргаритой.

– О Боже! – испуганно взвизгнул Симон.

– Когда? – спросил практичный Гастон.

– Черти полосатые! – сказал Филипп. – Ты это серьезно?

– Серьезнее быть не может. Ты помнишь наш первый разговор о лурдском леснике?

– Да, – ответил Филипп, выстрелив взглядом в Симона. – Дело, кажется, было на ристалище…

– Вот-вот, на ристалище. В твоем шатре. А когда вы оба уехали, я там уснул, и виделся мне жуткий сон…

Разумеется, Эрнан поведал друзьям не о коварных сарацинах из своего сна. Он рассказал о не менее коварных христианах, которые имели обыкновение обсуждать свои преступные планы на арабском языке.

Филипп, Гастон и Симон слушали его, не перебивая. Когда Эрнан закончил, в комнате воцарилась гробовая тишина – все трое, каждый в меру своих умственных способностей, переваривали полученную информацию.

– Матерь Божья! – наконец выдавил из себя Филипп. – Граф Бискайский, виконт Иверо!.. Кто бы мог подумать!

– То-то и оно! Никто бы на них не подумал. Графа здесь нет. Он вдохновитель и организатор покушения, и остался в Памплоне, чтобы никто не заподозрил его в причастности к убийству…

– Не совсем так, – перебил Эрнана Филипп. – Маргарита вообще не приглашала его в Кастель-Бланко.

– Это несущественно. Главное, что граф будет вне подозрений. Что же касается Рикарда Иверо, то он втихую сделает свое дело и будет таков. А всю вину свалит на другого.

– Как? – спросил Гастон.

– Этого я не знаю. Возможно, он собирается обронить на месте преступления чужую вещицу. Или, к примеру, оставить там же окровавленный кинжал предполагаемого козла отпущения. Есть много разных способов.

– И я, кажется, догадываюсь, – сказал Филипп, – кому отводится роль козла отпущения.

– И кому же?

– Думаю, Ричарду Гамильтону. Он приглашен сюда по просьбе Эрика Датского, но на самом деле инициатива исходила от Елены Иверо. Вполне возможно, что ее попросил об этом брат.

Эрнан одобрительно хмыкнул:

– Вероятно, ты прав. Во всяком случае, когда я узнал, что Гамильтон едет с нами, на него-то я и подумал.

– Но почему? – отозвался Симон. – Зачем они хотят убить Маргариту?

Гастон с громким стоном выдохнул воздух.

– Неужели тебе не ясно, что после смерти Маргариты наследником престола станет граф Бискайский?

– Ну… Это мне ясно. Вправду ясно, Гастон, и не смотри на меня такими глазами. Я ведь имел в виду не графа, а виконта Иверо. Ему-то зачем убивать Маргариту? Он же любит ее.

– От любви до ненависти один шаг, детка, – снисходительно ответил Эрнан. – Виконт не просто любит ее, он любит ее безумно и, по всей видимости, окончательно выжил из ума, когда она отвергла его. Он истратил на подарки ей целое состояние, по уши погряз в долгах, евреи-ростовщики затравили его, требуя немедленно расплатиться по векселям. На него обрушился гнев родителей. Как мне стало известно, граф, отец его, даже пригрозил ему лишением наследства, а тут еще Маргарита послала его подальше и бросилась на шею Филиппу. – Эрнан тяжело вздохнул. – Одним словом, было от чего рехнуться. Я понимаю его, сочувствую – но не оправдываю. Не люблю слабовольных людей, порой они способны на такие гнусности, что… Ай, ладно! В общем, первое, что отколол Рикард Иверо, получив отставку, это попытался покончить с собой. Но тут ему некстати помешал граф Бискайский…

– Откуда ты знаешь?! – изумился Филипп. – Ведь это держалось в строжайшем секрете.

– Я знаю все, что считаю нужным знать, – самодовольно ответствовал Эрнан. – Так вот, судя по всему, графу удалось убедить кузена, что не стоит убивать себя. Дескать, гораздо лучше и приятнее будет отомстить обидчице, убив ее саму.

Филипп задумчиво кивнул:

– Все сходится. Абсолютно все. Даже то, почему Рикард Иверо не взял с собой камердинера – чтобы не было лишних свидетелей. А вчера я разговаривал с Маргаритой… – Тут до него кое-что дошло, он резко вскочил на ноги и вперился в Эрнана гневным взглядом:

– И все это время ты молчал?! Ты никому ничего не сказал?!

– Нет, никому.

Филипп плюхнулся в кресло и обхватил голову руками.

– Боже правый! Черти полосатые! Три недели злоумышленники готовили покушение на наследницу престола, а этот… эта жирная свинюка спокойно себе пьянствовала и обжиралась.

– Эта жирная свинюка, – внушительно произнес Эрнан, впрочем, ничуть не обидевшись, – все три недели вместе со слугами следила за подозреваемыми и собрала неопровержимые доказательства их вины. Кроме того, вышеупомянутая свинюка обнаружила, что в дело замешано еще, как минимум, четыре человека.

– Кто?

– Канцлер графа Бискайского, Жозеф де Мондрагон, двое слуг и один бывший доминиканский монах, брат Гаспар.

– Весьма похвально, – ворчливо промолвил Гастон. – И если не секрет, можно полюбопытствовать, чтo эта свинюка намерена делать дальше?

– Она собиралась стеречь покои принцессы Маргариты и поймать преступника на горячем.

– Достойная восхищения самонадеянность, – буркнул Симон.

– Так чего же ты здесь развалился? – раздраженно произнес Филипп. – Валяй, сторожи, подстерегай!

– Вчера я еще сторожил, – невозмутимо ответил Шатофьер. – Мы, кстати, вдвоем охраняли принцессу – я снаружи, а ты в ее спальне.

Филипп пристально поглядел на Эрнана:

– Вот что я тебе скажу, дружище. Не знай я тебя так хорошо, как знаю, то, право слово, подумал бы, что ты по уши влюблен в Маргариту.

– Скажешь еще! – фыркнул Эрнан. – Все, что я хотел, так это разоблачить злоумышленников.

– А разве подслушанного тобой разговора было недостаточно? Почему ты не пришел тогда ко мне… ну, если не ко мне, то к Маргарите или к ее отцу, и…

– И сделал бы самый обыкновенный донос, – с неподдельным возмущением перебил его Эрнан. – Подобно лакею, случайно подслушавшему барский разговор. Ну, нетушки! Я не доносчик. Я жирная свинюка, согласен, но я не доносчик. Я поступил так, как велели мне честь и долг: я позволил злоумышленникам подготовить злодеяние, тем временем собирал доказательства их виновности, узнал имена их сообщников… Между прочим, о сообщниках. Один из них, брат Гаспар, бывший доминиканец, некогда служил в королевском казначействе, затем его уличили в подделке подписей и печатей, он едва не лишился головы и был приговорен к пожизненному заключению, но спустя полтора года, ровно две недели назад, его освободили под ручательство Александра Бискайского.

– Черт! – выругался Филипп.

– То-то и оно. И теперь, на предстоящем допросе этот подделыватель документов расскажет очень много интересного, чего не смог бы рассказать на позапрошлой неделе. Думаю, он подделал парочку писем или что-то вроде того, призванное скомпрометировать некую особу, предположительно барона Гамильтона. Эти письма либо будут подброшены графом Бискайским где-то среди бумаг принцессы в королевском дворце, либо будут в кармане у Рикарда Иверо, когда он пойдет на дело.

– А что если онуже пошел на дело? – встревожено спросил Гастон.

– Нет, – успокоил его Эрнан. – Сегодня ночью госпожа Маргарита может спать спокойно. Покушение состоится завтра.

– Ты уверен?

– Я убежден.

– И на каком основании?

– Ну, во-первых, Рикард Иверо сейчас пьян, как бревно…

– Бревно не пьет вино, – заметил Гастон.

– Зато люди подчас напиваются до такой степени, что превращаются в бесчувственные бревна. А я его напоил именно до такого состояния. Это во-первых.

– А во-вторых?

– Во-вторых, Рикард Иверо сам признался мне, что покушение состоится завтра ночью.

– Да?

– Вот как?

– И что же он сказал?

Последний вопрос, единственный содержательный, принадлежал Филиппу.

– Когда я увидел, что виконт теряет над собой контроль, – повествовал Эрнан, – я перевел наш с ним разговор на Маргариту. Он сразу же начал плакаться мне в жилетку, твердил, какая она жестокая, бессердечная, извращенная. Потом бухнул что-то о плахе, потом о топоре и по секрету сообщил, что завтра ночью произойдет нечто такое, что заставит нас содрогнуться от ужаса. После этого он вырубился окончательно.

– Понятно, – сказал Филипп, чуть поостыв. – Но все же…

– Не беспокойся. На всякий случай я поставил Жакомо сторожить покои принцессы. Он спрятался в нише под лестницей и до самого утра глаз не будет спускать с ее двери. Так что и сегодня она в полной безопасности.

– И на том спасибо, – снова проворчал Гастон. – Успокоил…

– А я вот одного не понимаю, – отозвался Симон. – Причем здесь топор, о котором говорил виконт Иверо? Он что, собирается зарубить принцессу?

Д’Альбре устремил на своего зятя такой взгляд, как будто ожидал, что тот с минуты на минуту должен превратиться в осла.