Александр Абрамов

Сергей Абрамов

ВСЕ ДОЗВОЛЕНО

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Зеленое Солнце

1. На планете нет жизни. А вдруг есть?

Космический субсветовик пошел на сближение с Гедоной,[1] уже погасив скорость. Теперь предстоял многократный, длительный и скучный облет планеты, пока в смотровом иллюминаторе можно будет увидеть и черную стекловидность импровизированного космодрома, и вышку соседней космической станции с флагом Объединенных Наций. Сейчас же в овале иллюминатора в черной туши чужого пространства плавал только серебряный диск, в отраженном свечении которого тускло просматривалось центральное пятно материка, замкнутое извилистой линией океана.

Трое из команды стояли у окна, обращенного в этот далекий от Земли уголок космоса: Капитан, которому полагалось все знать и предвидеть, коннектор Алик, работающий на лазерной связи с Землей и космической станцией на Гедоне, и Библ, объединивший в одном лице множество необходимых космонавту профессий от биологии и кибернетики до космической медицины. Даже коммуникации с чужим разумом во Вселенной — специальность, до сих пор пока никем не использованная, тоже числилась в реестре его познаний, а Библом его прозвали за любовь к старым книгам — пачкам тонкого непрочного пластика, именуемого почему-то бумагой, по которой древним типографским кодом были оттиснуты целые слова и фразы. Только Капитан знал этот код. Алик же и Малыш, инженер и пилот, ответственный за электронное автохозяйство космолета, как и все на Земле, пользовались для информации книгофильмами. Зачем мысленно расшифровывать код, когда экран преподнесет тебе все в натуральном виде.

— Еще немного, и совсем исчезнет, — сказал Библ, имея в виду диск планеты: космолет уже поворачивал по орбите.

В глаза ударил невыносимый свет, всех ослепивший.

— Фильтр! — потребовал Капитан.

Темная прозрачная пленка затянула овал иллюминатора. Теперь уже без боли в глазах можно было увидеть пять смежных солнц, расположившихся по углам ломаной линии. Пять сверкающих одноразмерных шаров, отливающих различными оттенками света. В центре сияло нестерпимо для глаз оранжевое солнце, точь-в-точь как земное на закате летним ветреным вечером, рядом странно зеленело другое, обращенное к планете немигающим огоньком светофора, третье висело, как большой синий фонарь, умело подобранный художником в тон бледной голубизне неба, а края замыкали еще два матовых шара: лиловый, мертвенно-тусклый, ему бы висеть над кладбищем или тюремным двором, и бледно-голубой подсвеченный изнутри, как голубого стекла люстра на фоне бледно-голубых обоев.

— Н-да, — сказал Библ без комментариев.

— Четыре ложных, — вставил Алик. — Оптический эффект. Отражение.

— Грамотный, — усмехнулся Капитан. — Мы тоже знакомы с Инструкцией. «Отражение»! А в какой среде?

— Не знаю, — честно признался Алик. — Может быть, преломление в определенно окрашенных слоях атмосферы?

Библ возразил, не отрываясь от иллюминатора:

— Слишком высоко, чтобы говорить об атмосфере. На «Гедоне-2» предполагают цветные пылевые туманности.

— Почему второй? А где первая?

— Разговорчики! — поморщился Капитан.

Инструкция о работе космической станции «Гедона-2» действительно ни единым словом не упоминала о «Гедоне-1». Но авторы Инструкции, видимо, не считали нужным говорить об экспедиции, даже не начавшей работать. Капитан, как и все старые космолетчики, хорошо знал, что произошло. Экспедиционный состав станции вместе с космическим кораблем попросту исчез, достигнув планеты, но не совершив посадки. Последнее донесение по лазерной связи с Землей извещало, что экспедиция, уже выйдя на орбиту вокруг планеты, вдруг изменила курс и пошла на сближение с одним из цветных ложных солнц. Цель в донесении не формулировалась: было ясно и так, что экспедиция предприняла непосредственное исследование загадочного оптического феномена. Просто и соблазнительно.

Капитан вздохнул: чего уж проще — пойти на сближение с чисто оптическим фокусом, не угрожающим никакими видами излучения, фактически даже материально не существующим, подойти вплотную, может быть, даже нырнуть в глубь светового шарика и… исчезнуть. Брр! Ведь посланная вслед экспедиция не нашла на планете никаких следов ни посадки, ни катастрофы.

Капитан знал, что авантюра предшественников «Гедоны-2» была прямым нарушением Инструкции. Экспедиции предписывалось: высадка на планете, скоростной монтаж исследовательской станции и кратчайший ответ на вопрос, есть ли жизнь на планете. Гедона была открыта совсем недавно, всего за два года до описываемых событий. Космолетчиков, случайно высадившихся на ней и обнаруживших кислород в атмосфере, заинтересовала не столько сама планета, сколько окружавшие и согревавшие ее пять причудливо расцвеченных солнц. На планете же, несмотря на почти одинаковый с земным химический состав воздуха, не обнаружилось ни малейших признаков животной и растительной жизни. Мертвая пустыня. Очень точный эпитет «мертвая»: даже не песок, а камень, будто оплавленный, остекленевший от жара — не солнца, нет, солнце было вполне терпимо, не жарче земного экваториального, а словно космический взрыв, тепловая волна в сотни тысяч градусов гигантским цунами прошла по всей поверхности окруженного океаном материка. Да и океан не радовал жизнью: флора и фауна раннего палеозоя, водоросли и трилобиты, начало эволюции, потребовавшей на Земле миллионы лет, чтобы вытолкнуть жизнь из океана на берег. «Жизни нет и не предвидится», — лаконично сообщил на Землю лазерный луч. Через несколько часов последовало второе сообщение, более пространное и тревожное: «На закате, когда начали готовить ракету к отлету, обнаружился пока необъяснимый феномен — блуждающие миражи: здания незнакомых конструкций, оазисы и дороги, призрачные люди, голые и одетые. Может быть, это исторический мираж — прошлое, отраженное в настоящем, может быть, следы жизни, которой мы пока не заметили. Что делать?»

На Земле предложили возвращаться. На планету, иронически наименованную Гедоной, отправили экспедиционный состав будущей космической станции для специальных исследований, но она, хотя об этом и умалчивала Инструкция, не достигла цели. Следующая экспедиция цели достигла, смонтировала и оборудовала станцию «Гедона-2» и время от времени посылала на Землю краткие сообщения.

«Океан силурийский. Материк единственный, пустынный, плоский, лишь в отдельных частях подымающийся не выше полутораста метров над уровнем моря. Каменный грунт оплавлен ударом тепловой волны очень высокой температуры. Следов вулканической деятельности не обнаружено; ни в почве, ни в воде радиоактивности нет. Бурение в различных частях материка показало схожесть пород и руд, характерных и для земной коры. Обнаружены силикаты, сернистые соединения, углекислые соли, есть признаки железа, цветных и легких металлов, но далеко не всех, какие имеются на Земле».

«Миражи наблюдаются обычно на восходе и закате четырех ложных, по-разному окрашенных солнц планеты. Наблюдаются не часто и не регулярно, лишь при каких-то пока не выясненных нами состояниях окружающей атмосферы. Обычно это варианты одних и тех же картин: странные архитектурные сооружения, движущиеся дороги, спиралевидные трубчатые конструкции вроде гигантских синхрофазотронов, автоматические цеха, напоминающие модели заводов, и люди, обычно никуда не спешащие, ничем не занятые, иногда раздетые догола, нестриженые и небритые. Все это туманно, призрачно и прозрачно, иногда перекошено и перевернуто, как отражение в воде. При попытке сближения миражи отодвигаются, а если все-таки удастся подойти к ним на вездеходе, исчезают, расплываясь в зеленоватой пылевидной туманности».

«Жизнь у нас протекает, как на любой внеземной космической станции. Синтетическое питание, гимнастика, сон, работа, короткий отдых — пиво, шахматы или книгофильмы. Иногда бесполезные экскурсии на берег и в глубь океана, порой астрономические наблюдения, столь же безрезультатные, и чаще всего охота за миражами на восходе и закате каждого из цветных солнц. Кажется, есть какая-то закономерность в окраске миражей».

«Вчера впервые при сближении с миражем напоролись на силовое защитное поле. Мираж был необычен по своей резкости и чистоте, а возник, как и раньше, из цветного клубочка пыли, катившегося по черному катку этаким сплюснутым смерчиком. Смерчик раскрылся или раскололся, и мы увидели, как черный оплавленный камень без каких-либо контуров переходил в ленту-эскалатор, двигавшуюся мимо панелей кибернетических компьютеров неизвестного назначения. Механик взял сразу шестую скорость и бросил вездеход в скачке на белую ленту миража. Но при этом забыл включить отражатель. Может быть, не забыл, а не подумал, что это нужно, — случайный просчет, не нажатая вовремя кнопка, не включенная лампочка, не сработавший винтик в мозгу. И никому из нас не пришло в голову напомнить ему об этом — вот вам и катастрофа. Мираж ответил ударом на удар: нас с такой же силой отшвырнуло обратно. Механик и геолог скончались сразу: сотрясение мозга с летальным исходом. У Дока перелом обеих ног — лежит в гипсе. Только я один цел и невредим, почему и вынужден принять на себя все заботы об экспедиции».

В следующем сообщении уже звучали нотки серьезной тревоги.

«От исследования планеты в одиночку пришлось отказаться. Нельзя рисковать, оставив Дока без помощи. Пока костные переломы срастаются плохо. К тому же все время приходится защищаться. Миражи теперь не уходят от человека, а наступают и преследуют. Я встретил зеленый смерч уже в нескольких метрах от станции. Он шел прямо на меня и, вероятно, мог бы догнать, если б я не опередил его, добравшись до двери. В другой раз мы увидели из окна тропический лес, возникший рядом. Я вышел — лес придвинулся ближе. Если б не излучатель, ветка гигантского папоротника успела бы хлестнуть меня, но я вовремя срезал ее пучком пламени. И все исчезло».

Последнее сообщение было совсем кратким.

«Мой излучатель — единственное и верное оружие против наступающего врага. Иногда приходится прибегать к нему по нескольку раз в день. За пределы станции уже не выхожу. Присылайте смену, пока не поздно».

Дальнейших сообщений больше не поступало. Попытки установить видеосвязь без участия приемо-передаточной аппаратуры космической станции не достигли цели: атмосферные разряды искажали изображение. Казалось, все воздушное пространство в этом районе было насыщено электричеством. На лазерные вызовы станция не отвечала.

С сообщениями «Гедоны-2» Капитан познакомился в архиве Службы контактов. В Инструкции эти сообщения только пересказывались. Умалчивала она, естественно, и о последовавшем затем разговоре Капитана с директором Службы.

— Будешь посылать экспедицию?

— Конечно.

— Учти просьбу земляка. Ленинградец не подведет.

— А ты думаешь, они подвели?

— Нет, конечно. Просто им не повезло. В первом же столкновении с Неведомым выбыло из строя три человека.

— Считаешь, что вам повезет?

— Полагаюсь на опыт предшественников. Кое-что мы уже знаем. Ошибок не повторим. К тому же мой экипаж свободен.

— А что стоит твой экипаж?

— Один Библ стоит десятка специалистов.

— Согласен.

— А Малыш? Ты же ходил с ним на «Альтоне». Самый молодой — Алик. Но молодость физика часто пик его таланта. А лазерный луч у него поет, как скрипка.

— Геолога у вас нет.

— Загадку планеты будут разгадывать не геологи, а психологи. И физики-пространственники. И специалисты по контактам.

— Ты думаешь, что они понадобятся?

— Убежден.

Теперь ему предстояло доказать свою убежденность. Он оборвал болтовню о Гедоне. Болтовня развинчивает, а сейчас надо собраться, а не расслабиться. Кто знает, что ждет их в ближайшие четверть часа? Кого они найдут на станции — живых или мертвых?

— Пошли на посадку, — сказал Алик.

Пять цветных солнц сдвинулись за границы иллюминатора, снова уступив место тусклому серебряному диску планеты. Щелкнув тумблером, Библ убрал пленку. Диск стал светлее и ярче. Уже отчетливо просматривалось темно-серое пятно единственного материка, похожего на перевернутую Африку, свободно плавающую в окружающем океане, как плот, по какому-то своему, незамеченному и невычисленному маршруту.

С приближением пятно темнело, размытая тушь сгущалась, и перевернутая Африка превращалась в черную крышку рояля. Ракета садилась, как рейсовый самолет, позволяя видеть и очерченные белым границы естественного космодрома, и вышку космической станции, тоненькой иглой воткнутую в черный оплавленный камень.

— А флаг спущен, — заметил Алик.

Флаг спускают, когда возникает опасность, — сигнал-предупреждение прибывающим космолетам. Может быть, радиация; может быть, эпидемия. И то и другое исключалось. Все трое об этом знали, и загадочность предстоящего смущала и настораживала. А когда ракета наконец приземлилась в километровом радиусе от массивного корпуса станции, безмолвие черной пустыни и совсем встревожило. Не поднялась ни одна пластмассовая шторка на окнах, не выбежал навстречу ни один человек.

— Что они там, вымерли, что ли? — спросил по-русски Малыш, двухметровый рыжеволосый гигант лет тридцати или чуточку больше.

Если определять на глазок, он походил на скандинава или ирландца, хотя родился и вырос в Ленинграде, как и командир корабля. Шестнадцать прожитых в космосе лет не согнули, а, казалось, распрямили его еще больше, расширив заодно плечи и грудь. Хотя алгол к концу двадцать первого века и был международным земным языком, дублирующим машинный, но Малыш, как и другие участники экспедиции, всем языкам на свете предпочитал язык своего детства. Первым воспротивился «алголизации» Библ, заставив Алика заучивать наизусть целые страницы из Пушкина и Маяковского. «Алгол, алгол, — ворчал он, — а Пушкин все-таки по-русски писал… „Люблю тебя, Петра творенье, люблю твой строгий, стройный вид…“ Продолжай!» И Алик с памятью вычислительной машины продолжал до любой требуемой строки. Но вкусы его не ограничивались рыцарской преданностью классике. Он с таким же увлечением цитировал в математике — Мерля, открывшего закон многофазности пространства, а в поэзии — Эйсмонта, гениально соединившего лирику и алгол.

— Черная пустыня планеты, — с пафосом продекламировал он, отыскав в памяти подходящие строчки, — под ногами звенит как металл…

Капитан поморщился: он не любил пафоса.

— Погоди, — остановил он Алика. — Сойди с котурн. Смотри и слушай. Звенит? Ничего не звенит. И это не металл, а оплавленный кварц. — Он еще раз внимательно огляделся вокруг и прибавил: — Видите пыль? И никаких следов — ни вездехода, ни человека.

— А если у них вездеход на воздушной подушке?

— Где-то ведь он останавливается. Даже у дверей следов нет. Неужели они уже не выходят наружу?

Все четверо молча пригляделись к куполообразному зданию станции. До него оставалось не более десяти шагов. Все шторы на окнах были опущены, тяжелые двери замкнуты наглухо. Нержавеющая сталь их отражала солнце, как зеркало.

— Эй, кто живой, отзовись! — крикнул Капитан.

Молчание.

Крик поддержали.

Никто не откликнулся.

— Как же мы войдем? — спросил Малыш.

— У меня есть ключ, — сказал Капитан. — Мне дали его в Службе контактов.

Стальная дверь открылась мягко, почти беззвучно. Широкий коридор, заваленный по стенам древесно-опилочной тарой и связками цветной проводки, был тих и безлюден. Когда они вступили на его центральную ленту, где-то включился механизм и эскалаторная дорожка не очень быстро, но и не слишком медленно поплыла по дуге, огибающей станционные помещения.

И ни одного звука в ответ. Только монотонное жужжание эскалатора да тяжелое дыхание готовых ко всему гостей.

2. Двое в стальном бесте. Рассказ доктора

Исследовательская станция на планете была смонтирована из пластиковых плит с прокладкой из нержавеющей стали внутри. Инженер назвал бы ее сегментом плоско-выпуклой линзы, по дуге которой и двигалась эскалаторная лента коридора. В коридор выходили только стальные двери, иногда далеко отстоящие одна от другой, с лаконичными табличками на зеркально поблескивающих филенках: «Холодильники», «Кухня», «Склады», «Лаборатории», «Коннектор», «Компьютеры». Вторая половина сегмента представляла специалистов: «Второй пилот», «Кибернетик», «Геолог», «Шеф». Дальше ехать не стали. Капитан коснулся рукой двери, и эскалатор остановился. Дверную ручку заменяла сигнальная кнопка, но либо она не действовала, либо ее действие выключил другой механизм, но дверь не открылась. Попробовали древнейший способ: Малыш саданул каблуком по стальной филенке. И снова безрезультатно.

— Открой! — рявкнул он. — Свои!

В ответ тонкий и сужающийся, как рапира, ослепительно голубой луч пробил стальную филенку двери, только чудом не задев Малыша. Тот отпрыгнул метра на полтора и прилип к стене. Стоявший поодаль Капитан с подавленным криком: «Тихо! Назад!» — буквально отшвырнул Библа и Алика от двери. Сейчас голубая рапира уже никого достать не могла.

Она наискось рассекла дверь, а заодно и нагроможденную у противоположной стены пирамиду ящиков с синтетическими бифштексами, повторила крестообразно разрез до пола и исчезла за дверью. На стальной ее толще остались лишь ровные оплавленные швы. Запахло сожженной синтетикой и опилочной тарой. Потом дверь чуть приоткрылась, и в щель выглянуло чисто выбритое худое лицо с пристальным взглядом снайпера. Умные, внимательные глаза нащупали сидевшего на корточках Малыша, настороженный прицельный взгляд потеплел, и тонкие губы растянулись в улыбку. Человек в грязной замшевой куртке, пересеченной «молниями», сделал шаг вперед и дружелюбно спросил на алголе:

— Малыш?

— Идиот, — ответил Малыш, вставая. — Я же тебе кричал, что свои!

— Ты по-русски кричал, — сказал Капитан, подходя ближе. — Принимайте смену, хозяин. Второй Пилот, если не ошибаюсь?

Второй Пилот «Гедоны-2» был похож на ковбоев из древних фильмов, иногда воскресавших на телеэкранах. Сжатые губы, холодные глаза, и две глубокие морщины у губ, как две черты художника-графика на мужском лице, одержимом стремлением сломать, убить, выжить, выстоять. Сейчас глаза цвели теплотой придорожного бара, встречающего гостей в плохую погоду.

— А это здорово, что вы все-таки прибыли! Смена! Звучит вроде колокола на ярмарке.

— А что, дрейфишь?

— Да нет. Бояться не боюсь. Лично за себя, понятно. С Доком неважно. Кости не срастаются. Чего-то в организме не хватает.

— Ну, а контакты?

— Ты видел мои контакты. Чуть вас на тот свет не отправил.

— Сдали нервишки?

— Сдать не сдали, а приучили держать палец на спусковом крючке. Вы еще глотнете, не смейтесь.

— Для того и приехали.

— А ракета в порядке?

— Целехонька.

— И автоматика?

— Угу.

— А вы совсем останетесь? — вдруг спросил он, спохватившись.

— Конечно. Мы на смену, а вы домой. Садись к пульту и жми.

Ковбой-Пилот исполнил что-то вроде шаманской пляски среди растоптанных окурков, пустых бутылок, откупоренных жестянок и раздавленных тюбиков со сгущенным бульоном и сыром. Можно было только дивиться тому, как он не споткнулся и не сломал ногу на этой мусорной свалке. Может быть, раньше и жили в этой большой комнате без окна, хотя и с чистым искусственным воздухом, но сейчас она не казалась жилой. Такими комнаты выглядят после обыска или драки пьяных гостей. Ободранные стальные стены там и сям пересекали сваренные излучателем швы.

— Стены-то зачем испортили? — поинтересовался Библ.

С лица бритого Пилота сбежала улыбка. Он настороженно оглянулся. Движение было рефлекторным, привычным.

— Они и сюда проникают… — шепнул он, медленно отступая к внутренней двери, в пролете которой виднелась узенькая винтовая лесенка, ведущая на второй этаж. — Пошли. Там безопаснее. Другой горизонт, другой уровень.

Капитан и Малыш переглянулись. Спрашивать разъяснении не имело смысла.

— Грязновато у вас, — сказал Капитан.

— Убирать некому. Наверху чище.

— А кто наверху?

— Я и Док. Там мы спим и едим. Одни.

— В лазерную почему не заглядываете?

— Смысла нет. Энергию для вас бережем.

— Туда можно пройти? — вмешался Алик.

Второй Пилот дружески указал на дверь:

— Отчего же нет? Десятая дверь справа. Нажми кнопку и входи. Там чисто. Пыли нет: вентилятор работает, пылеуловители в порядке.

— А на излучатель не напорешься? Может быть, у вас и автоматические есть.

— До этого не додумались, — засмеялся Пилот. — Это я один воюю.

Алик вопросительно взглянул на Капитана и вышел. Остальные двинулись за Пилотом в замшевой курточке. По винтовой лестнице они поднялись в такую же комнату, но с большим, сильно скошенным окном, прикрытым полупрозрачной шторой. Она не пропускала тепловой радиации солнца, но позволяла видеть все окружающее. А смотреть было не на что, кроме удручающей черноты каменной пустыни.

В комнате было чисто и прибрано — никаких окурков, бутылок, банок. Одна из выдвижных коек была аккуратно застелена, а на другой неподвижно лежал уже немолодой с проседью мужчина в расстегнутом мундире с нашивками, такой же чисто выбритый, как и его сосед, только с донкихотской бородкой под нижней губой. Он не пошевелился и не открыл глаз.

— Очнитесь, Док, — сказал Пилот. — Смена. Наконец-то долгожданная смена.

— Что-что? — воскликнул лежавший на койке и открыл большие, добрые и совсем не грустные глаза.

— Не узнали? — спросил Капитан.

Нажимом кнопки у изголовья седой поднял шторку окна. Стало светлее.

— Теперь узнаю, — сказал он. — Значит, вас только трос? Немного.

— Четвертый проверяет механику лазерной связи.

— Нас тоже было четверо, — задумчиво продолжал Доктор, словно уловил какой-то одному ему понятный смысл в ответной реплике Капитана. — Четверо. Двое живы, двоих похоронили у станции, использовав излучатель вместо лопаты и свинец из карьера вместо могильной плиты. Как это происходило, рассказать не могу — не видел.

— А вы не производите впечатления убитого горем, — сказал Капитан.

— Не умею убиваться — раз. И не стоит, считаю. Не повезло так не повезло. Мы начали, вы закончите, а не вы, так другие. Ошибок, наших не повторите, с опытом познакомитесь, ну, а нас — в архив Космической службы.

Пилот протестующе кашлянул. Доктор засмеялся.

— Прости, это я о себе. И то, если починят, думаю, пригожусь. А мой напарник — золото. В любой рейс хоть сейчас. Даже огорчаюсь, что вынужден его с собой забрать. Вам бы он пригодился: умен, решителен и находчив. — Он снова усмехнулся, салютуя помощнику: — Правду ведь говорю, Пилот, а? Обо всем в лазерограммах не напишешь, а было много всякого, от чего руки у слабонервного начинают дрожать. Миражи — штука хитрая и удивительная, и не всегда с ними излучателем бороться надо. Впрочем, сами увидите. Хотя бы из этого окна. — Доктор устало кивнул на скошенную стеклом панораму четырех цветных солнц. — Скоро закат. Раньше всех заходит зеленое. Может быть, увидите иллюзион, не знаю.

— Вы не повторяете попыток сближения?

— Нет. Мы прячемся от них в стальном бесде.

— Где-где? — не понял Малыш.

Библ любезно предупредил ответ:

— Память Доктора, Малыш, как и моя, хранит понятия, уже забытые человечеством. Доктор — иранец, а в бывшем Иране так назывались убежища, сохранявшие неприкосновенность преследуемого… Только почему у вас, коллеги, стены даже здесь вспороты излучателем?

— От большой осторожности, — сказал Доктор. — Мой сосед по убежищу не любит подозрительных звуков и всегда начеку.

— А излучатель помогает?

— Теоретически не должен. Материальный луч против фантомов? Бессмыслица, конечно. Но представьте себе, мой напарник все-таки сжег целую опушку леса. Он «вырос» прямо у станции. И лес-то какой — силурийские мхи да древовидные папоротники.

— Мираж?

— А вы думаете! Чистая мистика. А Пилот полоснул излучателем раз-другой — и все исчезло. Но угли остались. И сморщенная листва, рассыпавшаяся при нашем прикосновении. И пепел!

Разговор оборвался. Сообщение Доктора поражало своей нелепостью. Может быть, уже распад психики? Пытка страхом и мания преследования. Но почему у обоих?

— Вы как-нибудь пытались объяснить это? — спросил Капитан.

— А вы? — взорвался Доктор. — Четыре солнца восходят и заходят, и никто до сих пор не может объяснить, где, как и почему! Я устал от чудес и гипотез.

Он приподнялся на койке и выпил воды с сиропом. Или Капитан не сумел скрыть какой-то нотки недоверия, или необходимость убеждать в том, что для них давно уже стало реальностью, утомила Доктора. Он устало взглянул в окно и воскликнул с неожиданной радостью:

— Смотрите! Имеете шанс.

Выпукло выдающееся наружу окно не искажало видимости. Пустыня просматривалась вдаль, как с открытого балкона. Горизонт сужал ее, обрезая зеленым, похожим на диск светофора солнцем. От него осталась только узкая светящаяся дуга с травянисто-золотым отсветом. Почти рядом, только не сохраняя симметрии, как бы по другой орбите сползало к горизонту еще одно солнце — голубой пылающий сгусток неба.

А между горизонтом и станцией посреди черной пустыни вырастало вдруг нечто трудно описуемое и едва ли понятное. Будто невидимый Гулливер играл в цветной детский конструктор. Он брал шары и кирпичики и громоздил из них разрезанные пирамиды и купола, перекошенные синусоиды и промятые кубы или вдруг нечто знакомое, вроде пизанской башни, склоненной на опрокинутый стадион. Белые ленты, извиваясь как змеи, то исчезали, то появлялись в геометрических сочетаниях этого архитектурного бреда. Человеческий ум не мог участвовать в его создании: в нем не было главного признака человеческого деяния — целесообразности.

— Вы сомневаетесь сейчас, что эта цветная дичь может быть создана человеком, служить человеку, утешать его или радовать, — сказал Доктор, словно угадав мысли его собеседников. — Вы ошибаетесь, друзья. Видите эти перемещающиеся точки на белых лентах? Это живые существа, внешне не отличающиеся от нас, землян. Мы видели их близко: они объемны и гуманоидны.

— Что же они делают в этом столпотворении? — спросил Библ.

— У меня нет достаточных наблюдений для ответа. Но предположения есть. Живут. Это город. Другого мира, может быть другого измерения. Не принадлежащий черной пустыне. Здесь это мираж. Видите, он уже тает.

Голубое солнце совсем скрылось за горизонтом. Погасли и его тускловатые отсветы. Бессмысленное столпотворение радужных конструкций тоже тускнело, теряя очертания и цвет.

— А когда садится другое солнце, мираж повторяется? — снова спросил Библ.

— Редко. Закономерность их появлений пока не ясна. Но любое сближение для нас опасно.

Чуть слышный скрип винтовой лестницы оборвал речь Доктора. Его коллега молниеносно, одним прыжком очутился у койки, где оставил свой излучатель.

— Не осторожничай, — тяжелая рука Малыша легла ему на плечо и пригвоздила к полу, — это же Алик.

Алик вошел в комнату с таким сияющим лицом, что хотелось увидеть на его голове нимб.

— Аппаратура в порядке, — захлебываясь доложил он, — хотя питание слабое и долговременная связь с Землей исключается. Я пока послал лишь коротенькое сообщение о нашем прибытии.

— А завтра сообщите о нашем отбытии, — сказал Доктор.

— Не спешите, Док, — протестующе заметил Пилот, — надо еще рассвет пережить.

Смешок Доктора был ответом.

— Я, сынок, в приметы не верю. Смена есть у нас, и смена дельная. Только не повторите еще одну нашу ошибку: выезжайте на обследование по двое, пусть двое всегда остаются на станции. В детали вдаваться не буду. Настораживать и пугать зря не следует.

Капитан подумал, что проще, а пожалуй, и разумнее было бы поделиться опытом своей полугодичной работы на станции, и никакая деталь в таком разговоре не была бы излишней; Но Доктор и Пилот явно уклонялись от объяснений. Почему? Может быть, из жалости к обреченным сменщикам или из зависти к будущим открывателям Неизвестного? Бесполезно было вызывать их на откровенность, и Капитан промолчал.

— Напомню лишь об одном, — продолжал Доктор, уже закрыв глаза. — Не сближайтесь с миражами. Знаете, как предупреждают гостей в земных заповедниках в бассейнах Амазонки и Ориноко? Избегайте встреч с ядовитыми змеями. Не трогайте их, если не нападают. И лучше уходите, если есть время и возможность уйти.

— А если нет возможности?

— Защищайтесь. На складе есть излучатели и гранаты, создающие устойчивую дымовую завесу — своего рода долговременный «смог». Есть и тактическое ядерное оружие, но оно практически бесполезно здесь, да и остаточная радиация более опасна для нас, чем для блуждающих нематериальных фантомов. Есть, наконец, переносный отражатель электротока, сконструированный моим коллегой. Пожалуй, это самое действенное оружие при сближении с миражем: его мы устанавливаем на вездеходе во время утренних и вечерних экскурсий. Сейчас он вам не понадобится. Уже ночь, и сон здесь практически безопасен.

Проглотив конец фразы, он уже спал, похожий на восковой муляж из паноптикума. Пилот посмотрел на него и сказал с завистью:

— Уже спит. А я хоть и мотаюсь целый день, сплю плохо. Должно быть, все-таки сдали нервишки, вы правы, хотя они у меня вроде рояльных струн…

— Он говорил, говорил: должно быть. Доктор был не из разговорчивых, и Пилот по-детски обрадовался собеседникам. — Наверное, хотите ужинать? К сожалению, вас не ждали и не приготовились — жрем неподогретую дрянь из тюбиков. Но по субботам и воскресеньям у нас настоящие пиры. Я превращаюсь в повара и подаю на стол яства — пальчики оближете. Впрочем, настоящую еду и сейчас можете приготовить на кухне: там все есть — и синтетика, и консервы. Вообще устраивайтесь. Комнат сколько хотите, только откачайте застоявшийся воздух и пыль. Кондиционерки включаются на одном пульте со светом. На заре шторы не открывайте, не советую. А излучатели на складе — запаситесь заранее. Проверьте спуск и заряд снаружи, сейчас это безопасно.

— А что опасно? — рявкнул Малыш, вторгаясь в это словесное извержение.

— Все. Закаты и рассветы. Воздух, которым ты дышишь. Пыль. Она хрустит на зубах, когда идешь навстречу ветру, и подымается вдруг тускло прозрачными клубами. А иногда зеленеет, как ряска на болотце, или голубеет речкой, или сгущается до чернильной синевы. Идет такой смерч, блуждая, как слепой, по черному камню, и если ты пеший, то удирай, пока цел, а если на колесах или воздушной подушке, жми вперед на шестой скорости, включай отражатель и бросай машину навстречу смерчу! Отражатель обязательно преодолеет защитное поле. Я не сомневаюсь в этом и охотно рискнул бы еще раз даже один, но, сами понимаете, рисковать нельзя, ведь Док двинуться с места не может. — Пилот заметил, как устало потянулся Малыш, и переменил тему: — Не задерживайтесь, ребятки, спать пора, а ночи на Гедоне короткие. Да об излучателях не забудьте. Сон сном, а вдруг разбудят?

— Ну, излучатели, думаю, не понадобятся, а с едой как-нибудь сами управимся, — сказал Капитан. Он понимал, что Пилоту просто не хочется расставаться с неожиданно подаренными ему судьбой собеседниками, но и они сами здорово устали, особенно после конечных часов перелета. И, уже спускаясь по лестнице в комнаты первого этажа, он тихо шепнул Малышу: — А все-таки жаль упускать такого парня, он бы нам пригодился.

— Может, уговорить подождать с отлетом? — спросил Малыш.

— Пустой разговор. Есть инструкция вернуть вторую экспедицию на Землю немедленно. Не зря же не срастаются переломы у Дока. И космолет на ходу. Они, конечно, ничем не хуже нас, но что поделаешь, если авария. Постараемся ее избежать, а трусов и у нас нет. Пошли!

3. Смысл ложных солнц. Бородатые младенцы

Рассвет пережили все, как на Земле в тихий солнечный день.

На Гедоне сутки на четыре часа короче, да и усталость взяла свое. Первый рассвет на планете Капитан и Малыш проспали. Они не слышали даже, как опять аккуратно выбритый Пилот с неразлучным излучателем ворвался в комнату вместе с солнцем:

— Вставайте, старики! Уже завтрак готов. Не завтрак — пир! И ракетку успел обследовать — прелесть!

Доктору уже подобрали комбинезон на великана, чтобы втиснуть его ноги в гипсе, и он был счастлив.

— На прощанье могу поделиться предположением. Все ложные солнца — пространственные отражения одного, настоящего. Оптическое выражение многомерности пространства. На Гедоне эти пространственные грани оказались фактически иными, чем на Земле. А вот Пилот не верит.

— Бред, — сказал Пилот. — Не признаю геометрии, не подчиненной глазу.

— Математика уже давно разработала геометрию многомерного пространства, — возразил Капитан.

— А жизнь меня до сих пор не убедила, что параллельные пересекаются, а несовместимые точки совпадают. Пусть мне это физика подтвердит.

— Оптика тоже физика, — сказал Алик, но Пилот даже не удостоил его ответом, только рукой махнул.

— Может, вы и разгадаете смысл этих тусклых фонарей на небе, а мое время кончилось, — вздохнул он и вышел.

Ракету к полету готовили все, кроме Библа. Он играл в шахматы с Доктором. Все три партии Библ выиграл без труда, хотя Док и думал над каждым ходом по полчаса.

— Силен, — сказал Док. — Если с таким же успехом поиграете с хозяевами Гедоны, я им не завидую.

— А честно: вы верите в этих хозяев?

Док усмехнулся:

— Честно? Верю. И очень жалею, что нам не повезло с этой аварией. Мы бы решили задачу до вас.

А на черном зеркале каменного плацдарма ракета была уже готова к полету. Малыш, давно уже освободившийся, шепнул Капитану:

— Вы тут проводите их, помахайте платочком, а мы с Аликом на вездеходе покружимся. Туда-сюда, не далеко, не близко. Проверочка не помешает. — Малыш полез в кабину вездехода.

Алика мутило от вони и пыли, поднятой ракетой, першило в горле. Вздохнулось свободно, лишь когда Малыш включил кондиционерку и вездеход рванулся вперед над черным глянцем пустыни. Он шел на воздушной подушке плавно, сохраняя один и тот же уровень. Но однообразие раздражало: ну и планеточка, кто только ее так выгладил! И зачем бродить здесь по сплошной плите без единой травинки. Никакой жизни — ветер да пыль. Алик высказал свои сомнения Малышу: куда это они едут, удаляясь от станции?

Малыш указал на пылевой с зеленоватым оттенком двухметровый волчок, кружившийся в лучах бледно-зеленого солнца.

— Меня тот смерчик интересует. Видишь?

— Пыль, — сказал равнодушно Алик.

— Не похож на земные. Конуса сближаются основаниями, а не вершинами.

Малыш включил экранирующий механизм, предохраняющий корпус машины от любого излучения и радиации. «На всякий случай», — пояснил он, бросая вездеход навстречу пылевому волчку. Вблизи он оказался тускло-прозрачным, как давно немытое окно. Вездеход вошел в него, даже не покачнувшись. Обыкновенная пыль. Но она не отстала, смерчик, обтекая машину со всех сторон, двигался теперь вместе с ним, затемняя видимость. Малыш перевел рычажок на шестую скорость, вездеход бросило вперед, даже зеленое солнце осталось позади, но смерчик не отставал, обтекая их плотной пылевой оболочкой. Алику показалось, что она начала зеленеть все гуще и гуще. «Как ряска на болотце», — вспомнил он.

— А не повернуть ли назад?

Малыш засмеялся, даже не взглянув на Алика.

— Все они здесь чокнутые, сынок. Не подражай. Чего бояться? Электроудар нам не страшен: корпус экранирован. Пропасть? Перепрыгнем. Мираж? Так он нам и нужен. Мы с тобой за миражами охотимся. Сафари в черной пустыне. Ать-два!.. Что это?

Зеленый смерчик вдруг раскололся и пропал, обнаружив грунтовую дорогу, скорее даже аллею меж рядами деревьев, вымахавших метров в сто пятьдесят, с большими узкими листьями наверху, обращенными ребром к солнцу. Алик сразу узнал: эвкалипты, да еще выстроившиеся так ровно, словно их специально высадили. Вполне земной двадцать первый век где-нибудь под Мельбурном. И красные крупные цветы на подстриженных кустах говорили не о силурийской первобытности, а о вполне современной, ухоженной парковой культуре.

Но сообщить свою мысль Малышу он не успел. Малыш, не раздумывая, бросил машину в проход, спустил скорость до единицы и затормозил. Пустыни уже не было. Ни черного глянцевого катка, ни пяти солнц, разбежавшихся по небу. Светили два: одно — бледно-зеленое и ложное, не греющее, а другое — обычное, горячее, как в курортную жару на Земле. Мельбурнская эвкалиптовая аллея заворачивала впереди к зарослям высокого кустарника, похожего на акацию. От цветов на кустах шел одуряюще пряный запах.

— Вот тебе и мираж, — сказал Малыш.

Алик, не отвечая, открыл дверцу и выпрыгнул на дорогу.

— Осторожней! — предупредил Малыш.

Но Алик уже хлопнул по вытянутому к небу стволу, Потом нагнулся, потрогал траву и, подняв камешек, швырнул его в кусты. Какие-то пестрые, совсем земные бабочки вспорхнули и закружились над цветами.

— А где же палеозой? — спросил Алик.

Ему не хотелось никуда уходить. Чудесный оазис, возникший посреди черного камня, не отпускал, как далекое видение Земли.

— Обмяк, — скривился Малыш и сплюнул на дорогу в открытую дверь. — Цветочки, травка… Ты еще станцуй на лужайке. А как назад ехать будем?

Алик взглянул туда, откуда вездеход вырвался на эту дорогу. Пылевой смерчик, обтекавший их, исчез вместе с пустыней. Калитка в рай открылась и растаяла.

— Ты думаешь, мы где? — спросил он.

— Мираж. Только это не мираж, а что-то другое, — сказал Малыш, избегая гипотез.

— Я понял, почему пять солнц. У каждого свое пространство и время. Свой мир. Сейчас мы в мире зеленого солнца.

— С физикой это мало-мало не согласуется, — усомнился Малыш: его практический ум не воспринимал чуда. — Поехали-ка лучше выход искать.

Он увеличил мощность воздушной прослойки, вездеход легко перемахнул кусты у дороги и плавно поплыл над красными пригоршнями цветов, рассыпанных по явно подстриженным веткам. Впереди путь прикрывала рощица, уходившая вправо и, казалось, нигде не кончавшаяся. Впрочем, слово «рощица» явно не подходило: вблизи она оказалась зарослями гигантских папоротников, о которых так много говорили Пилот и Док. Толстые многометровые стволы, сгибавшиеся под собственной тяжестью, были утыканы листьями, похожими на куски листового железа. Задевая друг друга, они не шуршали, а скрежетали с противным металлическим скрипом.

— Эти не перепрыгнешь, — сказал Малыш, поворачивая вездеход вдоль папоротников над седыми метровыми мхами.

То был действительно палеозой — лес из глубин земной предыстории. Алик видел его именно таким: оживленным чудесами безлинзовой оптики на видоэкранах музеев биологической эволюции на Земле. Папоротники, похожие на пальмы с лохматой, не ветвящейся кожурой, папоротники, кустящиеся, как чудовищно увеличенный подорожник, или стелющиеся по земле, пробивая жирными, колючими листьями могучую толщу мхов. Пахло болотом и гнилью, как в сырых, заросших оврагах земных заповедников. Алику не случайно пришло на ум такое сравнение: что-то от заповедника было и в этом декоративно-палеозойском лесу. Словно кто-то обрубил его, огородил подрезанной лентой мхов и поместил бок о бок с белой акацией и строем заботливо ухоженных эвкалиптов. Палеозой рядом с субтропиками современности, дистанции в сотни миллионов лет, а Малыш прошел ее на своем вездеходе за четверть минуты.

Ехали молча и настороженно, с чувством затаенной тревоги. Что за мир? Где разум — его хозяин, тасующий геологические эпохи и прячущий их в клубах зеленой пыли? И главное, можно ли вернуться назад, к родной частице Земли в захламленных комнатах наблюдательной станции? Длительность пути не пугала: позитронный двигатель вездехода не нуждался в заправке «горючим» — хватало солнечной радиации, пищевая синтетика в запасных контейнерах обеспечивала многодневный вариант странствий.

А дальше?

— Странно, — сказал Алик.

Малыш не заинтересовался, что еще странно в этом и без того странном мире, и Алику пришлось пояснить.

— Обрати внимание: нет ни птиц, ни зверей. Одни бабочки. Останови на минутку.

Остановились. Свернувший в сторону палеозойский лес был темен, глух и бесшумен. Эвкалиптовая аллея по-прежнему уходила вперед, петляя в кустарнике. По сторонам разбегался совсем уже незнакомый подлесок — не то кизил, не то боярышник с длинными красными ягодами. И здесь ни одного перебежавшего дорогу зверька, ни одной вспорхнувшей с ветки на ветку птицы.

— Великое безмолвие леса, — сказал Алик.

— Погоди, — отмахнулся Малыш и прислушался.

Из-за дальних кустов в зеленой чаще донеслось не то кваканье, не то писк. Чем больше прислушивались, тем отчетливее разнообразились звуки. Иногда писк переходил в визг, что-то хрюкало или булькало и опять надсадно взвизгивало.

— Кошки, — подумал вслух Алик.

— Нет, не кошки. Ты был когда-нибудь в детских яслях? Для двух-трехмесячных.

— Нет.

— Точь-в-точь, только громче.

— Откуда же здесь ясли?

— А я знаю? Может быть, обезьяны?

— Подойдем, а?

— Подойти-то недалеко, — поразмыслил Малыш. — Вездеход придется оставить. Я только включу защиту. Мало ли что…

Побежали. Что-то невидимое отбросило их у двухметровых кустов. Словно напоролись на прозрачную, туго натянутую полимерную пленку. Обошли кусты справа, открылся проход. Далее пленка опять не пустила, но позволила увидеть все, что прикрывала защита.

Малыш и Алик не произнесли ни слова, настолько все увиденное ошеломило их, настолько не походило на то, что они предполагали увидеть. В пространстве, соразмерном баскетбольной площадке, свободно парили в воздухе, лежали, висели и ползали люди, внешне ничем не отличавшиеся от земных. Высота воздушной прокладки между ними и грунтом не превышала полутора метров, а сам грунт был покрыт газоном не газоном, а чем-то вроде ярко-зеленого мха или пуха. Барахтавшиеся над ним люди, казалось, пребывали в состоянии невесомости, причем не падали и не взлетали, а держались на одном уровне с полной непринужденностью. Все это были молодые мужчины, лет тридцати или меньше, успевшие обрасти, как древнехристианские монахи, не знавшие с юношеских лет ни бритвы, ни ножниц. Но волосы у них не росли ниже шеи, загорелая, без единого волоска кожа даже поблескивала, как у спортсменов-пловцов. По сложению они походили на Малыша, только тот был выше и шире в плечах, да и мускулатура их казалась равномерней и гармоничней. И какая странная потенциальная гармония, подумал Алик: она не служила телу, не управляла им. Сложенные, как античные боги, эти бородатые мужи были беспомощны, как младенцы: они лежали на спине и сучили ногами, пуская пузыри изо рта; не ходили, а ползали, может быть потому, что воздушная подушка не позволяла ходить, или потому, что ходить не умели. Они шевелили пальцами и издавали звуки, даже отдаленно не напоминавшие человеческую речь. Мычание или курлыканье, визг, писк, свист или бульканье то и дело переходили в истошный крик, какой только позволяли их развитые легкие. Даже повторявшихся междометий не было слышно — взрослые ползунки не общались меж собой, гомон их был бессмысленным и бессвязным, просто естественной, природной тренировкой языка, челюстей и голосовых связок. Они действительно были младенцами, хотя по внешнему виду любой мог быть мастером спорта. Когда такой «мастер» издавал свой истошный, надсадный крик, над ним немедленно появлялась ярко-зеленая трубка или свисток, а точнее, соска с присущей ей функцией: ее сразу же хватали жаждущие ребячьи губы. Она не материализовалась из воздуха, не возникала из ничего, а просто приобретала цвет, доселе почти незаметная в неярком блеске зеленого солнца. Такие соски в несчетном множестве болтались по всей площадке на таких же еле видимых шлангах, тотчас же превращавшихся в тоненькие зеленые струйки, должно быть, вкусной и питательной жижицы, потому что бородатые младенцы, с присвистом насосавшись, отваливались насыщенные, довольно урча.

— Вот тебе и детские ясли, — сплюнул Малыш, — смотреть противно!

— А почему они в воздухе?

— Какой-нибудь гравитационный фокус. Такая воздушная люлька гарантирует от неожиданностей.

— Так они же взрослые. Может быть, это сумасшедший дом?

— А я знаю? — озлился Малыш. — Встретились с чужим разумом. Ура! Раздевайся и булькай — вот тебе и контакт.

Он не закончил фразы: что-то сверкнувшее в воздухе полоснуло его по плечу — не то стальная проволока, не то серебристый лучик, тотчас же исчезнувший. Страшная боль ожгла его. Даже дышать стало трудно. Но куртка, должно быть, все же смягчила удар: левое плечо и рука хотя и онемели, но не утратили подвижности. В ту же секунду охнул от боли Алик. Серебристая змейка хлестнула его по ноге, и только одежда, не подпустившая ее к телу, позволила ему удержаться и не упасть.

В двух метрах от них, в проходе между кустами, откуда они вышли к площадке, возвышался голый бородач, такой же, как и булькавшие за пленкой, но твердо стоявший на ногах и управлявший руками. В правой была зажата или металлическая зажигалка, или ручной фонарик, во всяком случае что-то похожее. Позади толпились лохматые, как и он, парни, с глазами осмысленными и разумными. Впрочем, эпитет «разумный» можно было употребить лишь в сравнении с их ползающим за пленкой подобием. Едва ли можно назвать разумной горевшую в этих глазах слепую жестокость, нерассуждающую мальчишескую злость.

— Стой! — крикнул Малыш и прыгнул к бородачу.

Тот едва успел взмахнуть рукой, как что-то металлическое, зажатое между пальцами очутилось в руке Малыша. Теперь серебристая змейка хлестнула уже по голому телу бородача. Он тоненько всхлипнул и упал мешком. Но задние не отступили. Их сверкнувшие лучики метнулись к Малышу, а он успел увильнуть, рухнув во весь свой двухметровый рост под ноги нападавшим, и оттуда тем же электрохлыстом полоснул их снизу. Четверо, взвизгнув от боли, сразу свалились, как сбитые кегли. Остальные скрылись за бруствером кустов.

— Пппрости… — скулил, заикаясь, Алик, помогая подняться товарищу.

— За что?

— Я не испугался. У меня просто не было этой штуки.

— А о гранатах забыл? Давай сюда. Одну мне — и к машине. Выскочишь из прохода, не оглядываясь шарахни своей назад. А я прикрываю. Ну!

Алик сделал все, что потребовал Малыш. Выбежал, прыгнул, швырнул через плечо гранату и исчез за кустами. Позади вырос большой черный шар, вытянулся колбасой метра в три толщиной, все время сплющиваясь и расширяясь. «Пора», — решил Малыш, подождав секунду, пока не исчез за кустами Алик, и прыгнул вслед. За дымовой завесой, густой, как масло, ничего не проглядывалось, только в двух-трех местах колбаса вспучивалась, словно кто-то пробовал пробиться сквозь ее жирную черноту. Малыш тут же бросил вторую гранату и побежал за Аликом. Еще один черный шар повторил в точности преображение первого. Теперь колбаса расширилась метра на четыре. «Не пробьются», — решил Малыш и успокоился. У самой машины он догнал быстроногого Алика, сел к пульту и швырнул вездеход вперед над кустами к памятной эвкалиптовой аллее. Она просматривалась в обе стороны, по-прежнему светлая и пустынная.

— Струсил все-таки? — спросил Малыш. — Только не ври.

— Я и не вру. Сам видел. Сумасшедший дом суб-Гедоны.

— Почему «суб»? И едва ли это дом сумасшедших. Не знаю.

— А что это за змейки?

Малыш вынул из кармана матовую металлическую ручку, очень удобную: с вмятинами для пальцев, белой кнопкой посредине и капельным наконечником. Алик не нажал на кнопку, он только прикоснулся к ней, а на кончике капли уже засветилась точка, настолько крохотная, что измерять ее можно было только микронами. Алик снял палец с кнопки, и точка погасла.

— Электронный хлыст, — сказал Малыш, — а я думал, стальная проволока. Болевое и парализующее оружие. Вероятно, не убивает. Жестокая игрушка для жестоких детей.

— Чьих детей?

— Спроси еще что-нибудь, — огрызнулся Малыш. — Где находится этот твой мир зеленого солнца? На земле? Под землей? Призрак из пыли? Эвкалипты ведь настоящие, а где они росли час назад?

— Ты уравнения Мерля помнишь? — спросил Алик.

— Я не физик-пространственник. Мне это ни к чему.

— И зря. Тогда бы не спрашивал, где росли эвкалипты. Они росли и растут. В том же пространстве, но в другой его фазе. Она на минуточку, даже, может, всего на какой-нибудь квант, убежала вперед или отстала от нашего времени, но пространство в ней уже организовано по-другому.

— Силен, — сказал Малыш, — не зря тебя муштровали в Кембридже. Ну, а как мы выйдем из этой фазы, профессор?

— Как и вошли. Что это, по-твоему?

Издали навстречу им, обтекая коринфские колонны эвкалиптов, плыло нечто странно похожее на стог только что скошенной пыльно-зеленой травы. Гигантский комок то и дело вздрагивал, рос, мутнел, то наливаясь до синевы, то растекаясь по краям белокочанными выплесками.

— Выходит, опять мираж, — предположил Малыш.

Алик долго всматривался, потом сказал не без торжества в голосе:

— А ты получше вглядись, навигатор. — И прибавил, поясняя: — В центр, в центр!

А в центре менявшего формы комка чернело пятно. Оно тоже увеличивалось, но сохраняло цвет, поблескивая, как рояль, отражающий вставшее над окном солнце.

— Понял вас! — вскрикнул Малыш и швырнул машину прямо в крышку «рояля».

Одновременный шок, на мгновение выключивший и снова включивший сознание, темнота и свет, нормальный дневной свет, но окрашенный словно бледно-зелеными стеклами. А перед нашими странниками в ветровом стекле вездехода до горизонта простиралась уже не вызолоченная солнцем, палевая эвкалиптовая аллея, а припудренный пылью черный камень материка. Он вдруг показался им таким домашним, приветливым, даже родным.

— Кажется, выбрались, — облегченно вздохнул Малыш.

Алик оглянулся и увидел позади ажурную вышку наблюдательной станции.

— Поворачивай, — сказал он, — приехали.

4. Проводы проигравших. «Гедона-з» подымает флаг

Все уже было готово к отлету. Остались считанные минуты. Доктора после укола спонтифина, снимающего нагрузки во время ускорения, еще заранее перенесли в космолет: требовались минимум четверть часа тишины и покоя для стабилизации нервной системы. Даже Пилот выбрался из кабины, чтобы размяться в эти несколько минут перед отлетом, хотя разминаться можно было только в тени высокой ракеты. Оранжево-желтое солнце обжигало даже перед закатом. Любопытно, что в лучах его гасли все оттенки света его соседей и ничто окружающее не приобретало ни зеленых, ни синих красок. Цветные солнца не светили, а отсвечивали, похожие на блестящие кружки, выкрашенные разноцветными лаками. Смотреть на них можно было запросто, без темных очков.

Но жары и без того хватало на черном накалившемся камне без клочка тени, кроме узкой полоски от космолета, на которой топталось несколько человек. Библ то и дело слизывал с губ струившиеся по лицу соленые капли пота. Он с трудом переносил это пекло, не то что привычные ко всему Капитан и Малыш или зябкий Алик. Сморило и Пилота, но не погасило полыхавшей в нем радости. Он даже приплясывал, ни на секунду не умолкая:

— Пекло? Пекло. И не то еще будет, голубчики. Не завидую я вам, наглотаетесь. А мы с Доком как вернемся, так сразу рапорт об отставке с космической службы. Док — по болезни, я — по собственному желанию. Хватит с меня незапланированных поисков чужого разума в космосе! Полетаю теперь на земных трассах, тихонько, легонько, на воздушной подушечке, на звуковой скорости. Где-нибудь каботажем с курорта на курорт или в Арктике. Холодно, скажете? Хорошо!