Кристин Ханна

Женщины



The Women by Kristin Hannah

Copyright © 2024 by Kristin Hannah



Книга издана при содействии Литературного агентства Эндрю Нюрнберга

Перевод с английского Марии Териной

Редактор Игорь Алюков

Оформление обложки Елены Сергеевой



© Мария Терина, перевод, 2025

© «Фантом Пресс», оформление, издание, 2025

* * *

Этот роман посвящается отважным женщинам, служившим во Вьетнаме. В основном это медсестры, которые выросли на фронтовых рассказах о героизме предков во время Второй мировой и которые без раздумий отправились на войну, вняв призыву своей страны. Почти все они вернулись домой и оказались в стране, которой не было дела до их службы, оказались в мире, который не хотел даже слышать об этой войне. Их жизнями и трудностями слишком часто пренебрегали. Я горжусь возможностью пролить свет на историю их стойкости, силы и твердости духа. Я также посвящаю этот роман всем военнопленным, без вести пропавшим и их семьям, которые так много потеряли во время войны. И наконец, эта книга посвящается всем медицинским работникам, которые боролись с пандемией, спасали других, рискуя собственной жизнью. Спасибо.


Часть первая

Эта война… разделила целые поколения и теперь грозит разорвать страну на части. Фрэнк Черч
Глава первая



Остров Коронадо, Калифорния

Май 1966 г.

Дом семьи Макграт, обнесенный забором с большими воротами, заключал в себе целый мир, уединенный и безопасный. В ранних сумерках решетчатые окна тюдоровского особняка блестели, словно драгоценные камни, среди пышной зелени сада. Пальмовые листья покачивались на ветру, в бассейне плавали маленькие свечи, ветви большого калифорнийского дуба были украшены золотыми фонариками. Официанты в черных костюмах предлагали хорошо одетым гостям шампанское на серебряных подносах, в стороне негромко играло джазовое трио.

Двадцатилетняя Фрэнсис Грэйс Макграт знала, чего от нее ждут этим вечером. Она должна быть воплощением благовоспитанной молодой леди, улыбчивой и невозмутимой. Лишние эмоции следовало держать при себе, скрывать под маской спокойствия. Правила приличия Фрэнки усвоила с самого детства — об этом позаботились дома, в церкви и в женской школе Святой Бернадетты. Беспорядки по всей стране, протесты на улицах и в студенческих кампусах — все это было для нее чуждым, далеким миром, таким же непостижимым, как и конфликт во Вьетнаме. Фрэнки кружила среди гостей, потягивала холодную кока-колу, иногда останавливалась, чтобы поболтать с друзьями родителей, стараясь улыбаться и надеясь, что ее тревогу никто не заметит. Все это время она искала в толпе своего брата Финли, который опаздывал на собственный праздник.

Фрэнки боготворила старшего брата. Несмотря на разницу в два года, они с детства были неразлучны и очень похожи: оба темноволосые и голубоглазые. Каждое долгое лето они гоняли на великах по сонному острову Коронадо, предоставленные сами себе, и возвращались домой уже после захода солнца.

А теперь Финли уезжает и не может взять ее с собой.

Рев автомобильного двигателя нарушил мирное течение вечеринки, несколько машин просигналили в унисон.

Фрэнки заметила, как мама вздрогнула от резкого звука. Бетт Макграт терпеть не могла все показное и вульгарное и уж точно не считала, что о своем прибытии нужно возвещать гудками.

Через пару минут Финли с шумом распахнул задние ворота — привлекательное лицо раскраснелось, черные кудри растрепались. Он стоял в обнимку со своим лучшим другом Раем Уолшем, оба еле держались на ногах и громко смеялись — было видно, что они порядком выпили. Вслед за ними ввалилась шумная компания их друзей. Мама направилась к толпе хохочущих парней и девушек — в элегантном черном платье, со стильно уложенными волосами она выглядела безупречно. Бабушкин жемчуг напоминал о том, что когда-то Бетт Макграт была Бетт Александер из Ньюпорт-Бич.

— Мальчики, — любезно сказала она, — спасибо, что почтили нас своим присутствием.

Финли отпустил Рая и попытался встать ровно.

Папа махнул музыкантам, чтобы те перестали играть. Сад наполнился весенними звуками ночного Коронадо — тихим мурлыканьем океана, шелестом пальмовых листьев над головой, лаем собак где-то на пляже. Папа вышел вперед, в одной руке он держал сигарету, в другой — стакан с коктейлем «Манхэттен». На нем был черный костюм, такого же цвета галстук и белоснежная рубашка. Коротко стриженный, с квадратным подбородком, он выглядел как бывший боксер, который, став знаменитым, научился хорошо одеваться, — что было не так уж далеко от истины. Мама с папой выделялись даже в этой толпе нарядных и красивых людей — от них веяло успехом. Мама родилась в богатой, влиятельной семье и сразу оказалась наверху социальной лестницы, папа же забрался туда сам и уверенно встал рядом.

— Дорогие родственники, друзья и недавние выпускники академии, — громко сказал папа.

Когда Фрэнки была маленькой, он говорил с легким ирландским акцентом, но теперь от него не осталось и следа. Вокруг своей иммиграции папа выстроил целую легенду — легенду о тяжелом труде и заслуженном успехе. О деньгах и возможностях, которые ему принесла женитьба на дочери босса, он обычно не упоминал, но все и так об этом знали. А еще все знали, что после смерти тестя и тещи он увеличил семейное состояние почти втрое, скупая и строя недвижимость по всей Калифорнии.

Он обнял свою стройную жену и притянул поближе к себе — насколько она позволяла на людях.

— Спасибо вам, что пришли! Сегодня мы говорим бон вояж нашему дорогому Финли. — Папа улыбнулся. — Больше никаких безумных гонок и полицейских участков в два часа ночи.

Послышались вежливые смешки. Все здесь прекрасно знали, какой извилистой дорогой Финли шел во взрослую жизнь. С детства он был всеобщим любимчиком, сорванцом, способным растопить даже самое холодное сердце. Над его шутками всегда смеялись, девочки не давали ему проходу. Все просто обожали Финли, хотя с ним бывало нелегко. В четвертом классе его оставили на второй год — в основном из-за проблем с дисциплиной. Порой он даже в церкви позволял себе выходки, а когда подрос, стал увлекаться девчонками в коротких юбках и с сигаретами в сумочках. Как только смех затих, папа продолжил:

— Выпьем же за Финли и его великое приключение. Мы очень гордимся тобой, сынок!

Официанты принесли еще шампанского «Дом Периньон», и все подняли бокалы. Гости окружили Финли, мужчины хлопали его по плечу и поздравляли, девушки пытались пробиться вперед, чтобы привлечь его внимание.

Папа снова махнул музыкантам, и те заиграли. Почувствовав себя лишней, Фрэнки ушла в дом. На огромной кухне официанты деловито раскладывали канапе по подносам.

Фрэнки свернула в кабинет отца, ее любимую комнату в доме. Большие кожаные кресла, скамеечки для ног, два огромных книжных шкафа и массивный письменный стол. Она включила свет. В комнате пахло кожей, сигарами и дорогим лосьоном после бритья. На столе аккуратными стопками лежали проектные планы и разрешения на строительство. Одна из стен в кабинете была отведена семейной истории. В основном там висели фотографии, доставшиеся маме от родителей, но были и те, что папа прихватил с собой из Ирландии. В центре — фотография прадедушки Макграта в военной форме, он отдавал честь. Рядом в рамке висела медаль, которую дедушка Франсис получил за участие в Первой мировой. Свадебная фотография родителей располагалась между «Пурпурным сердцем» дедушки Александера и газетной вырезкой с изображением корабля, на котором он служил в конце войны. На стене не было ни одного снимка отца в форме. К его великому стыду, он оказался не годен для военной службы. Он до сих пор об этом сокрушался, но только в кругу семьи и только когда выпьет. После войны он убедил маминого отца начать строить доступное жилье для ветеранов в Сан-Диего. Папа назвал это личным вкладом в военные нужды, предприятие оказалось весьма успешным. В папиных речах сквозило столько боевой гордости, что со временем жители Коронадо будто совсем забыли, что он не служил. Фотографий Финли и Фрэнки здесь пока не было. Отец считал, что место на этой стене нужно заслужить.

Вдруг дверь за спиной Фрэнки тихо открылась и кто-то сказал:

— Ой, прости. Не хотел мешать.

Она повернулась и увидела Рая Уолша. В одной руке у него был коктейль, в другой — пачка сигарет «Олд голд». Наверняка искал укромное место, чтобы покурить.

— Я тут прячусь от вечеринки, — сказала она. — Праздновать нет настроения.

Он оставил дверь открытой.

— Кажется, я занят тем же. Ты, наверное, меня не помнишь…

— Джозеф Райерсон Уолш по прозвищу Рай. Тот самый рай на земле. — Фрэнки попыталась улыбнуться, именно так он представился ей прошлым летом. — И почему ты прячешься? Вы же с Фином не разлей вода. И вы оба так любите вечеринки.

Он прошел в комнату, и ее сердце забилось быстрее. Так случалось каждую их встречу, хотя они никогда даже толком не разговаривали. Вот и теперь ей нечего было сказать, она чувствовала себя одинокой и брошенной.

— Я буду скучать по нему, — тихо сказал Рай.

Она поняла, что сейчас заплачет, и быстро отвернулась. Рай приблизился и встал рядом. Они вместе разглядывали фотографии и награды семьи Макграт. Мужчины в форме, женщины в свадебных платьях, медали за храбрость и боевые ранения, сложенный треугольником американский флаг, который подарили ее бабушке по отцовской линии.

— Почему здесь почти нет женщин, а те, что есть, в свадебных платьях? — спросил Рай.

— Это ведь стена героев. Мы чтим память тех, кто служил своей стране.

— Женщины тоже могут быть героями. — Он закурил.

Фрэнки рассмеялась.

— Что тут смешного?

Она повернулась к нему, вытирая слезы.

— Я… ну… ты же не думаешь…

— Думаю, — сказал он и посмотрел на нее так пристально, как не смотрел еще ни один мужчина. У нее перехватило дыхание. — Фрэнки, сейчас шестьдесят шестой год. Мир меняется.

Через несколько часов гости постепенно начали расходиться, а Фрэнки все обдумывала слова Рая.

Женщины тоже могут быть героями.

Раньше ей никто такого не говорил. Ни учителя в школе Святой Бернадетты, ни родители. Ни даже Финли. И почему Фрэнки никогда не приходило в голову, что девочке — женщине — тоже есть место среди героев в кабинете отца, что женщина может изобрести или открыть нечто важное или стать медсестрой и спасать солдат на поле боя?

Эта мысль противоречила всем ее представлениям о мире и о себе. Монахини, учителя и родители годами твердили ей, что дело женщины — заботиться и помогать.

Учительница. Медсестра. Стенографистка. Вот подходящее будущее для девушки вроде нее. Всего неделю назад мама, услышав о трудностях Фрэнки с биологией, мягко сказала: «Кому есть дело до лягушек, Фрэнсис? Ты ведь будешь медсестрой лишь до замужества. Кстати, пора бы об этом подумать. Перестань гнаться за знаниями, замедли темп. Кому нужен этот досрочный выпуск? Ты лучше почаще ходи на свидания». Фрэнки внушали, что ее работа — быть хорошей хозяйкой, растить послушных детей и следить за домом. В католической школе их целыми днями учили правильно утюжить швы, красиво складывать салфетки и сервировать стол. Среди ее однокурсниц и подруг из женского колледжа Сан-Диего мятежных настроений не наблюдалось. Девочки шутили, что пришли сюда только за «степенью миссис». Фрэнки и сама с трудом могла объяснить, для чего ей медицинское образование. Все, что ее по-настоящему волновало, — это хорошие оценки и одобрение родителей.

Когда музыканты сложили инструменты, а официанты стали убирать бокалы, Фрэнки сняла босоножки и вышла за ворота. Босиком она пересекла пустой бульвар Оушен — широкую мощеную улицу между пляжем и домом родителей.

Впереди открывался золотистый песчаный пляж Коронадо. Слева — знаменитый отель «Дель Коронадо», а справа — авиабаза «Северный остров», которую недавно начали именовать родиной военно-морской авиации.

Прохладный ночной ветерок норовил растрепать пышную прическу, но каждая прядь была намертво закреплена толстым слоем лака.

Фрэнки села на холодный песок, обхватила руками колени и посмотрела на океан. Над водой висела полная луна. Неподалеку мерцал оранжевый огонек пляжного костра, ночной воздух был наполнен запахом дыма.

Как женщине открыть для себя целый мир? Как отправиться в путешествие, не имея билета и даже приглашения? Для Финли это легко — дорожку давно протоптали. Он просто должен делать то, что делали все мужчины в их семье: служить своей стране и затем управлять бизнесом по недвижимости. А удел Фрэнки — замужество и материнство.

Сзади послышался чей-то смех и шорох шагов по песку. Светловолосая девушка сбросила туфли и плюхнулась в воду. Следом бежал Рай, не снимая ботинок, он с хохотом бросился в океан. Кто-то фальшиво напевал «Шагай как мужчина»[1].

Рядом с Фрэнки уселся пьяный Финли и привалился к ее плечу.

— Где ты была весь вечер, рыбка? Я скучал.

— Привет, Фин, — тихо сказала она и прижалась к нему.

На нее нахлынули детские воспоминания: как они строили песчаные замки на пляже, как покупали фруктовый лед в дребезжащем фургоне мороженщика, который разъезжал по бульвару Оушен все лето, как под палящим солнцем они ждали хорошей волны — часами сидели на доске для серфинга, свесив ноги в воду и делясь друг с другом самым сокровенным.

Всегда вместе. Лучшие друзья.

Финли хотел бы, наверное, чтобы на прощанье она с улыбкой сказала ему, как сильно им гордится. Но она не могла этого сделать. Они никогда не врали друг другу. И начинать было не время.

— Фин, ты уверен, что тебе нужно во Вьетнам?

— «Не спрашивай, что страна может сделать для тебя. Спроси, что ты можешь сделать для страны».

Фрэнки вздохнула. Они с Финли боготворили президента Кеннеди. Его слова много для них значили. Разве она могла возразить?

— Знаю, но…

— Да это не опасно, Фрэнки. Поверь. Я выпускник Военно-морской академии. Спокойно отслужу на корабле и вернусь, ты и соскучиться не успеешь.

Все говорили одно и то же: коммунизм — зло, которое нужно остановить; идет холодная война; время сейчас опасное. Если даже великого Кеннеди средь бела дня застрелил в Далласе какой-то красный, разве может простой американец чувствовать себя в безопасности? Все понимали, что коммунизм не должен пустить корни в Азии и что во Вьетнаме с ним надо покончить. В вечерних новостях крутили сюжеты про американских солдат — они маршировали по вьетнамским джунглям, улыбались журналистам и показывали большие пальцы. Никакого кровопролития.

Финли обнял ее.

— Я буду скучать, бусинка, — сказал он и запнулся.

Она поняла — он боится. Все это время он скрывал страх — от нее или от самого себя?

Фрэнки вдруг накрыла тревога, которую она подавляла весь вечер. Сил держаться больше не было. Настало время посмотреть правде в глаза.

Ее брат уходит на войну.

Глава вторая



Следующие полгода Фрэнки писала брату каждое воскресенье. В ответ она получала забавные рассказы о его жизни на корабле и выходках других моряков. А еще открытки с изумрудными джунглями, синим морем и белоснежными песчаными пляжами. Финли писал о вечеринках в офицерском клубе, о барах на крышах Сайгона и о знаменитостях, которые выступают для солдат.

Пока брат отдавал долг стране, Фрэнки усердствовала в учебе и с отличием окончила колледж раньше срока. Получив диплом медсестры, она сразу устроилась на работу — стала выходить на ночные смены в больнице рядом с Сан-Диего. Вскоре она начала подумывать о том, чтобы съехать от родителей и снять собственное жилье. Неделю назад она написала об этом Финли.


Только представь, Фин. Свой уголок рядом с пляжем. Где-нибудь в Санта-Монике. Нам было бы так весело…


Этой холодной ноябрьской ночью в коридорах больницы было тихо. Фрэнки в накрахмаленной белой форме и чепце поверх пышной прически проследовала за дежурной медсестрой в палату, куда никогда не приходили посетители, не приносили цветы. Там лежала совсем юная девушка. По дороге Фрэнки в очередной раз объяснили ее обязанности.

— Старшеклассница из приюта Святой Анны, — сказала дежурная медсестра и почти беззвучно добавила: ребенок — как будто само слово было грехом.

Все знали, что приют Святой Анны — обитель незамужних матерей, но о таком старались не говорить, девочки внезапно пропадали из школы, а потом возвращались через несколько месяцев, тихие и нелюдимые.

— Капельница почти закончилась. Я могла бы…

— Господи боже, мисс Макграт, вам еще рано. Сколько вы здесь? Неделю?

— Две, мэм. Я дипломированная медсестра. Мои оценки…

— …никого не интересуют. Важен опыт, которого у вас нет. Ваше дело — менять утки, наливать воду в графины и водить пациентов в туалет. Я сообщу, когда ваши полномочия расширятся.

Фрэнки тихо вздохнула. Она упорно училась, даже выпустилась досрочно — но не для того, чтобы выносить судна и поправлять пациентам подушки. Разве так она наберется опыта для работы в первоклассной больнице?

— Пройдите по палатам и проверьте капельницы. Да поскорее.

Фрэнки кивнула и отправилась на обход.

Было почти три, когда она вошла в палату номер сто семь.

Она тихо открыла дверь, опасаясь разбудить пациента.

— Пришли поглазеть?

Фрэнки замерла, не зная, что ответить.

— Я зайду позже…

— Останьтесь. Пожалуйста.

Фрэнки закрыла дверь и подошла к кровати. Лицо у парня было бледным и вытянутым, светлые волосы торчали в разные стороны, над верхней губой клочками росли усы. Его можно было бы принять за юного серфера с пляжа Треслс, если бы не инвалидное кресло в углу комнаты.

Под белым одеялом проглядывали очертания ног — точнее, одной ноги.

— Да ладно, смотрите, — сказал он, — не смотреть все равно не получится. Кто пройдет мимо такого зрелища?

— Я вам помешала, — Фрэнки хотела развернуться и уйти.

— Не уходите. Меня скоро упекут в психушку за попытку самоубийства. Принудительная госпитализация — или как эта хрень называется? Типа они знают, о чем я думаю. Может, вы последний нормальный человек, которого я вижу.

Фрэнки неуверенно приблизилась, проверила капельницу, затем сделала пометку в его карте.

— Лучше бы я застрелился, — сказал парень.

Фрэнки не знала, что в таких случаях говорят. Она впервые встретила человека, который пытался покончить с собой. Спрашивать, почему он это сделал, казалось невежливым, но и молчать тоже.

— Я отмотал там триста сорок дней. Думал, наконец-то свобода. Но быть дембелем еще хуже… Вьетнам, — добавил он, увидев замешательство на лице Фрэнки. — Джилли… моя девушка, она постоянно писала мне любовные письма, а потом я наступил на мину и мне оторвало ногу. — Он посмотрел вниз. — Она сказала, что я адаптируюсь, просто нужно время. И я пытаюсь…

— Ваша девушка так сказала?

— Да нет. Медсестра из Двенадцатого эвакогоспиталя. Без нее я бы откинулся. Она была рядом, пока я охреневал от этого дерьма. — Он в упор посмотрел на Фрэнки и потянулся к ее руке. — Мэм, побудете здесь, пока я не засну? Мне… снятся кошмары.

— Конечно, солдат. Я никуда не уйду.

Он уже спал, а Фрэнки все держала его за руку. Она думала о Финли, о его письмах каждую неделю, об этих смешных историях и красивых открытках. Привет, рыбка, здесь столько шелка и украшений. Мама бы скупила все вокруг. И черт, моряки умеют веселиться. Он постоянно писал, что война скоро кончится. Уолтер Кронкайт из вечерних новостей говорил то же самое.

Но война все продолжалась.

Мужчины умирали. Становились инвалидами.

Медсестра из Двенадцатого эвакогоспиталя. Без нее я бы откинулся.

Фрэнки никогда не думала о медсестрах во Вьетнаме, в газетах о них ничего не писали. Никто вообще не говорил о женщинах на войне.

Женщины тоже могут быть героями.

Фрэнки словно очнулась, в ней зарождалось новое отчаянное устремление.

— Я тоже могу служить своей стране, — сказала она спящему парню, руку которого все еще держала.

Мысль была мятежной, пугающей и такой пьянящей.

Но может ли она?

Как узнать, достанет ли тебе сил и мужества? Особенно если ты девушка из хорошей семьи, которую жизнь никогда не проверяла на прочность.

Она закрыла глаза и представила, как сообщает родителям, что поступила во флот и отправляется во Вьетнам, как пишет Финли письмо: «Барабанная дробь! Я в составе ВМС, скоро буду во Вьетнаме! До встречи!»

Если сделать все прямо сейчас, они и правда скоро встретятся. Там, во Вьетнаме.

На стене героев появится ее фотография — не за удачное замужество. А за спасение жизней на войне.

Родители будут гордиться ею так же, как гордятся Финли. Всю жизнь ей говорили, что военная служба — семейный долг.

Подожди.

Подумай, Фрэнки. Это может быть опасно.

Но ей не было страшно. На корабле-госпитале она будет далеко от боевых действий.

Когда она отпустила руку спящего солдата, решение уже было принято.



Всю неделю Фрэнки как одержимая планировала этот выходной, о своих намерениях она никому не рассказывала и советов не просила. Она говорила себе притормозить и еще раз обо всем подумать, но правда была в том, что она давно все решила и никто уже не мог ее остановить.

Фрэнки быстро приняла душ и вернулась в спальню. Комната была точно такой же, как в детстве, — кровать с балдахином и рюшами, пушистый ковер, розы на полосатых обоях. Она надела строгое, элегантное платье — одно из тех, что купила ей мама. Хорошие вещи, Фрэнсис, — вот что отличает приличную женщину.

Как она и предполагала, дома в это время никого не было. Мама играла в бридж в загородном клубе, а папа был на работе.

В час двадцать пять Фрэнки подъехала к ближайшему призывному пункту ВМС, рядом с ним стояла кучка протестующих с плакатами в руках: «Война убивает детей и все живое, бомбить ради мира — как трахаться ради девственности».

Под одобрительные крики толпы двое длинноволосых парней сжигали свои повестки (что вообще-то было незаконно). Фрэнки не понимала протестующих. Неужели они думают, что пара плакатов заставит президента Джонсона закончить войну? Разве не понимают, что если во Вьетнаме победят коммунисты, та же участь ждет всю Юго-Восточную Азию? Разве они не читали, каким жестоким может быть этот режим?

Фрэнки почувствовала себя белой вороной, как только вышла из машины. Она крепче сжала в руках дорогую темно-синюю сумочку из телячьей кожи. Народ скандировал: «Нет войне! Нет войне!»

Вдруг толпа развернулась к ней и затихла.

— Сраная республиканка! — выкрикнул кто-то.

Фрэнки заставила себя идти дальше.

— Черт, — раздался другой голос. — Девка совсем спятила.

— Куда ты идешь, дура!

Фрэнки открыла дверь призывного пункта. На стене висел плакат: «Будь патриотом, вступай в ВМС». Рядом за стойкой стоял моряк в форме.

Фрэнки подошла к нему.

Протестующие барабанили в окно. Она пыталась держаться спокойно и невозмутимо.

— Я медсестра, — сказала она, не обращая внимания на крики снаружи. — Хочу записаться добровольцем во Вьетнам.

Моряк нервно покосился на толпу за окном.

— Сколько вам лет?

— Двадцать, сэр. На следующей неделе будет двадцать один.

— По нашим правилам вы должны отработать два года в больнице штата, только после этого мы можем отправить вас во Вьетнам.

Два года. За это время война уже кончится.

— Вам не нужны медсестры?

— Очень нужны.

— Мой брат во Вьетнаме. Я… хочу помочь.

— Простите, мэм. Правила есть правила. Это для вашей же безопасности, поверьте.

Фрэнки расстроилась, но не пала духом. Она вышла из призывного пункта, почти бегом проскочила мимо протестующих, которые выкрикивали ей вслед ругательства, а затем зашла в телефонную будку и отыскала в справочнике Лос-Анджелеса адрес ближайшего отделения военно-воздушных сил.

Там ей сказали то же самое — прежде чем отправляться во Вьетнам, наберитесь опыта здесь.

В отделении сухопутных войск она наконец услышала то, что хотела: «Конечно, мэм. Корпусу армейских медсестер нужны лишние руки. Вас отправят сразу после основной подготовки».

Фрэнки поставила свою подпись и вот так запросто стала младшим лейтенантом Фрэнсис Макграт.

Глава третья



На улицах уже горели фонари, когда Фрэнки вернулась на остров. Весь центр Коронадо был украшен лентами и гирляндами, белобородые Санта-Клаусы у дверей магазинов звонили в колокольчики. Вдоль дорог висели цветные снежинки.

Когда Фрэнки вошла в дом, родители были в гостиной, они уже переоделись к ужину. Папа у буфета листал газету, мама курила в своем любимом кресле рядом с камином, уткнувшись в роман Грэма Грина. По всему дому были развешены праздничные гирлянды, в холле стояла огромная нарядная елка.

Увидев Фрэнки, папа отложил газету и улыбнулся:

— Привет, бусинка.

— У меня новости, — сказала она, сгорая от нетерпения.

— Ты встретила мальчика? — Мама закрыла книгу. — Наконец-то.

— Мальчика? Нет, — ответила Фрэнки после короткой паузы.

Мама нахмурилась:

— Фрэнсис, все девочки в твоем возрасте…

— Мама! — воскликнула Фрэнки. — Я хочу рассказать кое-что важное. — Она глубоко вдохнула. — Я теперь военная медсестра. Сегодня записалась в сухопутные войска. Перед вами младший лейтенант Макграт. Скоро я буду во Вьетнаме, и мы с Финли успеем встретиться до его возвращения!

— Не смешно, Фрэнсис, — сказала мама.

Папа посмотрел на Фрэнки, улыбка исчезла с его лица.

— Бетт, думаю, она не шутит.

— Ты записалась в сухопутные войска? — медленно спросила мама, будто слова были иностранными и она пыталась произнести их правильно.

— Я бы отдала честь, но не знаю как. Подготовка начинается через три недели. Форт Сэм-Хьюстон. — Фрэнки нахмурилась. Почему родители не поздравляют ее? — В нашей семье все служили. Вы были в таком восторге, когда Финли записался добровольцем.

— Служат мужчины, — отрезал папа. — Мужчины. — Он помолчал. — Подожди. Ты сказала «сухопутные войска»? Мы семья моряков. Живем на острове моряков.

— Знаю, но ВМС не отправят меня во Вьетнам, пока я два года не отработаю в больнице штата. С авиацией то же самое. Они сказали, у меня недостаточно опыта. Только сухопутные войска отправляют после базовой подготовки.

— Боже мой, Фрэнки! — Папа провел рукой по волосам. — Эти правила нужны не просто так.

— Скажи им, что передумала. Скажи, что не можешь. — Мама посмотрела на папу и медленно поднялась. — Господи, что мы будем говорить людям?

— Людям? — Фрэнки не понимала. Родители вели себя так, будто она их опозорила. Но это… какая-то бессмыслица. — Папа, ты столько раз собирал нас в кабинете и рассказывал о военных заслугах семьи. Ты всегда говорил, что хотел защищать родину. Я думала…

— Он мужчина, и то был Гитлер. Европа. А не страна, которой даже на карте не видно. Это не патриотизм, это глупость, Фрэнсис. — Глаза матери наполнились слезами, но она быстро их вытерла. — Что ж, Коннор, вот они, плоды твоего воспитания. Она выросла мечтательницей. Патриоткой.

Бросив на маму сердитый взгляд и рассекая сигаретный дым, отец вышел из комнаты.

Фрэнки хотела взять маму за руку, но та отодвинулась, не давая к себе прикоснуться.

— Мам?

— Нельзя было позволять твоему отцу забивать тебе голову. Все эти семейные фронтовые истории… Он рассказывал их так… вдохновенно. Конечно, сам-то он не воевал. В армию его не взяли, поэтому… Боже, все это теперь неважно. — Она отвернулась. — Я помню, каким мой отец вернулся с войны. Его там сломали. Кое-как собрали по кусочкам. Ему постоянно снились кошмары. Уверена, это из-за войны он умер так рано. — Голос дрогнул, но она продолжала: — Ты думала, что поедешь, увидишь брата и отправишься навстречу приключениям? Как можно быть такой глупой?

— Мама, я медсестра, а не солдат. Мне сказали, я буду далеко от фронта. И обязательно встречусь с Финли.

— И ты поверила? — Мама глубоко затянулась. Рука у нее подрагивала. — Все уже решено?

— Да. В январе начинается подготовка, а в марте я уеду. Но на свой день рождения через неделю я буду здесь и на Рождество тоже. Я знаю, как для тебя это важно.

Мама прикусила губу и медленно кивнула. Было видно, что она изо всех сил сдерживает эмоции, пытается выглядеть спокойной. Вдруг она бросилась к Фрэнки и обняла ее так, что у той перехватило дыхание.

Фрэнки прижалась к матери и уткнулась в ее волосы, жесткие от лака.

— Я люблю тебя, мам, — сказала она.

Мама отстранилась, вытерла слезы и серьезно посмотрела на Фрэнки.

— Не вздумай геройствовать, Фрэнсис Грэйс. Мне все равно, чему тебя учили и какие невероятные истории рассказывал твой отец. Не высовывайся, держись в стороне от опасностей. Слышишь меня?

— Все будет хорошо. Обещаю.

В дверь позвонили.

Звук словно доносился откуда-то издалека, его почти не было слышно в тишине невысказанных слов и прерывистого дыхания.

— Господи, это еще кто? — Мама подняла голову.

— Я открою, — сказала Фрэнки.

Мама осталась в гостиной одна. Фрэнки обогнула полированный столик красного дерева, где в узкой вазе белела единственная высокая орхидея, и открыла дверь.

На пороге стояли два морских офицера в парадной форме.

Фрэнки жила на Коронадо всю жизнь, над головой постоянно летали самолеты и вертолеты, по пляжу рядами бегали моряки. На каждом празднике и приеме кто-то всегда рассказывал истории о Второй мировой или Корейской войне. Городское кладбище было переполнено могилами солдат.

Она хорошо знала, что значат офицеры на пороге твоего дома.

— Проходите, — прошептала она, хотя больше всего на свете ей хотелось захлопнуть дверь.

За спиной она услышала стук маминых каблуков.

— Фрэнсис? Что… — Мама увидела офицеров и тихонько ахнула.

— Простите, мэм, — сказал один из офицеров, снимая фуражку.

Фрэнки потянулась к маминой руке, но мама руку отдернула.

— Входите. — Голос у мамы сорвался. — Я позову мужа…



Мэм, с сожалением сообщаем, что мичман Финли Макграт пал в бою.

Сбит… на вертолете…

Никаких останков… весь экипаж погиб.

На все их вопросы лишь тихое идет война, сэр, будто это все объясняет. Сказать наверняка почти невозможно.

Этот вечер навсегда останется в памяти Фрэнки, отпечатается на подкорке сознания во всех его страшных подробностях: папа, натянутый как струна, руки трясутся, на лице показное спокойствие, один из офицеров говорит, что его сын герой, тихим голосом папа спрашивает — где, как, когда (хотя какая теперь разница?). Мама, всегда сдержанная и элегантная, съежилась в кресле, аккуратно уложенные волосы растрепались, она повторяет снова и снова: «Не может быть, Коннор, ты говорил, что это даже не война».

Родители, наверное, даже не заметили, как Фрэнки выскользнула из дома. Она пересекла бульвар Оушен и села на холодный песок пляжа Коронадо.

Как его могли сбить? Что помощник морского офицера делал на вертолете? Почему нет никаких останков? Как им его хоронить?

Снова потекли слезы, она закрыла глаза, вспоминая Финли. Вот они вместе бегут по пляжу, он держит ее за руку, учит плавать и лежать на воде, ведет в кино на «Психо», который мама запретила смотреть, украдкой протягивает бутылку пива на День независимости. Фрэнки все глубже погружалась в воспоминания о брате, об их жизни, о ссорах и перепалках. Первая поездка в Диснейленд, велосипеды каждое лето, наперегонки утром до рождественской елки — он ей поддался. Ее старший брат.

Погиб.

Как часто они с Фином приходили сюда вечерами, бегали по пляжу, катались на великах до самой ночи, возвращаясь домой при свете фонарей. Как часто смеялись и подкалывали друг друга, думая, что езда без рук — самый большой риск в жизни.

Как они были свободны. Как неуязвимы.

На пляже появился кто-то еще, сзади послышались шаги. Рядом села мама, она едва держалась на ногах.

— Они принесли с собой чужие ботинки и каску, говорят, их и хоронить, — наконец сказала она и до крови прикусила нижнюю губу, потерла красное пятно на шее.

— Похороны… — Фрэнки представила, как все будет.

Толпа, все в черном, в церкви не протолкнуться, отец Майкл бубнит под нос забавные истории о Финли, о его шалостях в роли алтарника, о том, как он мыл солдатиков в купели. Как они с родителями это вынесут?

Пустой гроб. Никаких останков.

— Не уходи, — тихо сказала мама.

— Я здесь.

Мама повернулась к ней:

— Я про Вьетнам…

Вьетнам. Не слово, а катастрофа.

— Но я должна, — сказала Фрэнки.

Она не переставала думать о Вьетнаме с той минуты, как узнала о смерти брата. И как теперь отказаться от обязательств перед армией, как остаться с родителями, скорбеть вместе с ними здесь, в безопасности? Но что-то менять было поздно. Она поставила подпись, дала слово.

— У меня нет выбора, мам. Я не могу отменить решение. — Она повернулась к матери: — Благослови меня. Пожалуйста. Скажи, что гордишься мной.

На одно мгновение Фрэнки увидела боль в маминых глазах. Румянец оставил ее щеки, лицо осунулось.

Бледная и изможденная, она смотрела на Фрэнки тусклым, безжизненным взглядом.

— Горжусь тобой?

— Мама, не переживай за меня. Я вернусь. Обещаю.

— Твой брат говорил мне то же самое, — сказала она сорвавшимся голосом, затем на секунду замолчала, словно хотела что-то добавить. Но вместо этого медленно встала и пошла к дому.

— Прости меня, — прошептала Фрэнки так тихо, что мама вряд ли услышала. Но какая теперь разница?

Слишком поздно для слов.

Слишком поздно брать их назад.

Глава четвертая



На курсах основной подготовки Фрэнки отлично себя показала. Она научилась маршировать, надевать армейские ботинки и противогаз на время (тревогу могут объявить даже ночью, на войне каждая секунда на счету), накладывать шины, обрабатывать раны, бегать с носилками и ставить капельницы. А перевязки у нее получались быстрее всех в группе.

К началу марта Фрэнки была полностью готова применить свои навыки на практике. Она сложила вещи в большую армейскую сумку и тщательно проверила содержимое: бронежилет, каска, ботинки, туалетные принадлежности, белая медицинская форма и китель.

Совсем скоро она будет там. Пересадка в Гонолулу, пара часов ожидания — и вот она поднимается в самолет, который доставит ее во Вьетнам, единственная женщина на двести пятьдесят семь мужчин.

В отличие от солдат в свободных оливково-зеленых брюках, аккуратно заправленных в ботинки, Фрэнки должна была лететь в парадной форме: пилотка, зеленый китель, узкая юбка, капроновые чулки и черные лакированные туфли. И в придачу еще и пояс для чулок. Садясь на самолет в Техасе, она знала, что лететь в таком обмундировании будет неудобно, но двадцать два часа спустя поняла, что это совершенно невыносимо. Просто смешно носить чулки, когда все давно перешли на колготки.

Закинув сумку на багажную полку, Фрэнки села у окна, но едва коснулась сиденья, как подвязка для чулок отстегнулась и больно шлепнула ее по бедру. Все попытки застегнуть подвязку оказались безуспешны.

В узком проходе толкались солдаты, они болтали и громко смеялись. Многие были ее ровесниками или даже младше — восемнадцать, девятнадцать лет.

Рядом с ней остановился капитан в мятой, испачканной форме:

— Не возражаете, если я сяду, лейтенант?

— Конечно, нет, капитан.

Он сел на место у прохода. Даже в мешковатой форме было заметно, какой он худой. На лице залегли глубокие морщины. От одежды слегка пахло сыростью.

— Норм Бронсон, — устало улыбнулся он.

— Фрэнки Макграт. Медсестра.

— Вы молодец, Фрэнки. Медсестры нам очень нужны.

Самолет набрал скорость, оторвался от взлетно-посадочной полосы и устремился в облака.

— Как там? — спросила она. — Во Вьетнаме?

— Словами не объяснишь, мэм. Я могу рассказывать хоть целый день, но к такому не подготовишь. На месте вы сразу поймете, что к чему. Главное, не высовывайтесь. — Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

Фрэнки впервые видела, чтобы кто-то так быстро засыпал.