С такими людьми связана одна странная штука. После того как они уходят, несколько часов подряд назойливо и методично звучит сигнал вызова медсестры с места, где этот человек лежал. Чтобы активировать такой сигнал, нужно нажать на специальную кнопку, которая есть у каждой кровати, – тогда на медицинском посту прозвучит звонок с указанием палаты и места.
Такое бывает нечасто, но бывает. Собеседница моя говорит: проверяли кнопки, сам пульт, электрику, все исправно, а сигнал звучит и звучит. Однажды звучал всю ночь…
Я говорю:
– Я бы, наверное, пришел к этой кровати и просто рядом бы посидел, поговорил бы, почему нет. Вдруг перестал бы звонить?
– Я молилась. Он звонит – а я молюсь. Один раз меня это спасло, страшно было. Но как-то по-особенному: знаешь, страх такой же, как в пионерском лагере, когда Пиковую даму или гномика вызывали. А вторая легенда старая уже. Многие пациенты, независимо друг от друга, видят по ночам в коридорах хосписа «даму в шляпе». Ходит, понимаешь, какая-то женщина в широкополой шляпе, ни с кем не разговаривает, ходит просто.
Я как это услышал, сразу понял, о какой даме идет речь. В моем детстве была такая заставка передачи «Спокойной ночи, малыши» – сейчас нет ее уже. Там звучала песня «Спи, моя радость, усни», причем звучала так, что все время плакать хотелось, а в середине этой заставки была огромная, до неба, женщина в черной мантии. Она раскидывала длинные худые руки в стороны, ее глаза скрывались за огромной широкополой шляпой. Мама мне объясняла, что это тетя Ночь, что она добрая и бояться ее не надо, но я боялся все равно, конечно.
Сейчас не боюсь совсем, а вот плакать хочется так же. Лучше бы наоборот.
Мира Тристан
День откровений.
Петр Фёдорович, восьмидесяти лет от роду, действующий научный сотрудник института с мудреным названием. Поступил сегодня.
Вечер. Знакомимся. Рассказываю, кто я, для чего я здесь, если я не медперсонал. Узнаю́, что скоро футбол, очень хочется посмотреть, зрение плохое, телевизор далеко, плохо видно. Подвигаем стол к кровати, всё переставляем, переключаем. Рассказываю, что у нас есть и библиотека.
– Эх, жаль лупу не взял. А у вас есть детские книги?
– Вам для себя?
– Да. Маршака хочу почитать. Люблю его.
– Завтра принесу и Маршака, и лупу.
П. Ф. восклицает:
– Мое государство все больше вырастает в моих глазах! Это же государственное учреждение? В моем государстве так может быть? В нем еще есть хорошие люди?
– Конечно. Хорошие люди есть, и их немало. А государству нужно просто показать, как может быть.
– И кормят как вкусно!
– Причем так вкусно будет пять раз в день, – отвечаю я.
– Ого! Вот это испытание! Остается только какать и какать.
В другой палате Ольга Сергеевна (вторую неделю у нас и все знает, но память подводит) просит подойти к ней и спрашивает:
– Я пи́сать хочу, что мне делать?
– На вас подгузник надет?
– Да.
– Можете сейчас расслабиться и пописать. Затем нажимаете на кнопку вызова, вот она у вас на тумбочке, придет медсестра и поменяет вам мокрый подгузник на сухой.
– Да, так просто?! Я такая нерешительная, меня нужно подталкивать, – замирает. – Всё, писаю.
Разговоры и откровения бывают разные.
Алексей Васиков
Два раза перевозили бабушку туда-сюда. В одной палате ей понравилось, но соседке мешал телевизор. Перевели в другую – телевизор есть, но окна не рядом, а надо смотреть в окно.
Возвращаемся на прежнее место.
Они разные и такие живые…
Анастасия Лаврентьева
У нас в прошедшую субботу пациенты загадывали желания и вешали их на елку, а неизвестные деды морозы эти желания исполняют вот уже несколько дней.
Сегодня нашей Марише привезли электрический самокат – она мечтала после выписки ездить в магазин, в парк и в гости, потому что ходить ей тяжело, а ехать она может. Вешала звезду на елку и приговаривала: ну зачем я это написала, ну это же нереально, все смеяться будут…
И когда она сквозь слезы рассказывала, что это первая мечта, которая сбылась у нее за шестьдесят лет, просто сердце разрывалось!
Заряжаем самокат, завтра утром договорились погонять по холлу!
Татьяна Лобанова
Валентин Сергеевич стал для меня примером любви к жизни, умения ею восхищаться и продолжать жить с радостью даже на пороге смерти. Он был всегда всем доволен, всех благодарил, был очень жизнерадостным и творческим человеком, его часто навещали многочисленные родственники и друзья.
На одном из концертов Валентин Сергеевич попросил у артиста гармонь и исполнил песню, а после своего выступления рассказал, как важно в жизни всегда наполнять ее радостными вещами, как последние несколько лет он, уже тяжело болея, увлекся историческими танцами и «протанцевал» всю свою болезнь.
Мы предложили Валентину Сергеевичу организовать собственный концерт для других пациентов. Он ответил, что это ему уже тяжело, но он попросит своих друзей-музыкантов приехать к нам в хоспис и выступить. И вскоре его друзья назначили дату концерта. К сожалению, Валентину Сергеевичу становилось все хуже, и к дате их приезда он был уже на пороге смерти… Ушел он в окружении всей своей семьи, с улыбкой – в прямом смысле этого слова.
А через час после его кончины приехали его друзья-музыканты. Они еще не знали о его смерти и очень ждали, что он непременно будет на этом концерте. Я сказала им, что Валентина Сергеевича больше нет.
Это было ударом для них, и они попросили не-множко времени, чтобы осознать известие и решить, как же быть с концертом, а потом сообщили, что выступят и этот концерт будет в память об их ушедшем друге.
Мы не стали скрывать ничего от других пациентов, к тому же многие из них знали Валентина Сергеевича. Концерт получился невероятно теплым: печальным, но очень светлым, и все собравшиеся, словно одна семья, вспоминали Валентина Сергеевича и думали о чем-то очень важном…
Мира Тристан
Виктор Илларионович лежит в палате один, ноги не ходят, сидеть не сидит, не ест самостоятельно, говорит так, что не понять ничего. Все пытается встать и пойти – нужно постоянно смотреть за ним, чтобы не упал. А он нестарый еще мужчина, интересный, живет той, прежней жизнью, все на работу собирается.
Погулять предложили – жена возражает: зачем ему? Хотя вещи привезла.
Погуляли, пива захотелось. Выпил. Перевели в палату к двум мужчинам.
Просто волшебное превращение. Сидит, ест сам, речь связная и более понятная. Бреется с помощью товарища по палате, заигрывает с женщинами, телевизор захотел посмотреть.
Чудо! Всем радостно.
Нюта Федермессер
Когда мне было семнадцать лет и я была волонтером на выездной патронажной службе, со мной случилась такая история: мне запретили ходить домой к пациентке, которой помогала выездная.
У нее было две дочери, шестнадцати и двадцати лет. А я приходила ухаживать за их мамой – мыла ее, болтала с ней, делала педикюр, покупала для нее у метро мороженое… Все время пыталась показать, какая я молодец. А она своим девчонкам говорила: почему вы не можете, как Нюта? И я про себя тоже думала: какие девки дурацкие – одна курит, хотя еще в школе, другая где-то гуляет вечно.
Что этой пациентке давала моя забота? Качество жизни? Нет! Только досаду на то, что она «дурацких» девок вырастила.
Это поняла врач хосписа – в силу своего опыта и чуткости. И запретила мне туда ходить. А я была так возмущена! Мне нужно было дождаться рождения своих детей, чтобы понять, как это было с моей стороны глупо и жестоко.
Дети для пациента всегда должны оставаться лучшими. Их надо хвалить…
Анастасия Лаврентьева
Марина Андреевна на вопрос, что нужно, мгновенно реагирует: помады («три разные, под настроение»), духи, крем женьшеневый для век и зеркало – и будет «шито-крыто, волной накрыто».
Накрасив губы и надушившись, рассказывает про свои браки («не будем фиксировать количество, деточка») и про свой талант раздувать пламя из фуфловых поленьев (ее выражение).
– Вот, например, последний муж: до встречи со мной он был Витёк – нассал и утёк, а со мной стал Виктором Сергеевичем!
Мира Тристан
Валерий Николаевич лежит всегда с закрытыми глазами. Но если к нему подойти и взять за руку, он их открывает. Глаза у Валерия Николаевича голубые, ясные. Когда с ним встречаешься взглядом, он сразу расплывается в улыбке, как младенец, увидевший мамино лицо.
Есть такой рассказ у Драгунского, про светлячка. Так вот Валерий Николаевич именно такой светлячок – живой и светится!
На столике у кровати стоит полная тарелка. Ужин не тронут.
– Валерий Николаевич, почему вы не ели? Вас покормить?
– Нет. Сыт.
– Чем же?
– Святым духом.
– Так священник был два дня назад. Сегодня уже нужно поесть.
Осиливает пару ложек картошки с мясом и чай. Завтра принесу ему рыбки.
– Другое дело! – скажет он, смакуя селедку с безалкогольным пивом, и снова засветится.
У нас нет неконтактных, каждый слышит и чувствует.
Нюта Федермессер
Еще в одной палате есть бабушка с деменцией, она все забывает, потом концентрируется на какой-то одной грустной мысли и все время плачет. Хочу домой. Или не хочу, чтобы меня выписали. Хочу жить или не хочу укол.
И я говорю медсестрам: девчонки, ну простой же рецепт, вы вывезите ее в холл, где все время жизнь, не оставляйте ее в палате с этими навязчивыми мыслями. В холле все время движуха, суета, люди, звуки – она и не будет даже успевать плакать.
Вывезли. Вроде довольны все – бабушка крутит головой и не плачет.
Валерий Першуков
– Тамара Максимовна, как ваше настроение сегодня? – спрашиваю, пробегая по коридору, невысокую стройную женщину, медленными шажками идущую вслед за ходунками, которые она настойчиво переставляет впереди себя.
– Волшебное, дорогой мой, волшебное! Но я недовольна.
– А чем же, позвольте вас спросить? – останавливаюсь я рядом с ней.
– Да всего тринадцать! Это абсолютный позор!
– А чего тринадцать? – не сразу соображаю я.
– Тринадцать хо́док. Я, дорогой мой, дала себе задание на каждый день: не менее тридцати ходок туда-сюда по коридору: хочу ходить грациозно, как раньше. Вчера у меня было двадцать шесть ходок, а сегодня всего тринадцать, это позор.
Тамара Максимовна театральный художник, натура творческая, но деликатная. Любимое занятие, к сожалению, для нее уже невозможно, ибо зрение упало настолько сильно, что видит она лишь примерные очертания предметов. А недавно ей сделали операцию по поводу перелома шейки бедра, и теперь приходится заново учиться ходить. И это в восемьдесят один год!
Вечером стоим с ней (ей удобнее стоять – из-за бедра) на дегустации южноафриканских вин, которую проводят для пациентов наши волонтеры, пробуем одно вино, другое, обсуждаем послевкусие, как учили, закусываем настоящим голландским сыром с черным итальянским трюфелем.
– Ну вот, Тамара Максимовна, а вы отказывались идти на дегустацию! Разве же это было не прекрасно?
– Это было грациозно, грациозно! – тут же отвечает она. – Особенно этот ваш контрабандный голландский сыр. Кстати, помните, на прошлой неделе у нас в отделении снимали репортаж про хоспис? И представляете, меня же показали по телевизору, и теперь у меня столько родственников обнаружилось повсюду, даже в Архангельске. Весь день звонят, интересуются моим здоровьем, будто я тут умираю!
Дмитрий Левочский
Я встречаю два противоположных мнения, когда общаюсь с людьми, которые работают в хосписе. Одно из них такое: нельзя потакать искаженному болезнью мировосприятию. Если человек думает, что находится, например, в роддоме (не очень частое, но довольно распространенное заблуждение) и просит со слезами на глазах отдать только что рожденного ребенка, то нужно спокойно объяснить, что это совсем не роддом, что ребенка нет и сейчас совсем не тот год, который ей или ему кажется.
Противоположное мнение заключается в том, что если человеку комфортно и спокойно в своих грезах, то можно немножко и подыграть – если это не повредит человеку и никак не унизит его.
Признаюсь, что я, наверное, сторонник второго мнения, тем более что приятные грезы (назвать их галлюцинациями почему-то не поворачивается язык, галлюцинация – это что-то пугающее, внезапное, идущее вразрез с работой человеческого мозга) встречаются значительно чаще.
Я помню, например, пациентку, которая каждый раз принимала меня за своего дедушку. Я не мог, у меня не получалось предать ее радость и даже счастье по поводу моего появления в палате. Такую радость я испытывал, когда видел самых близких и дорогих мне людей после долгой разлуки. Такую радость помню, когда в детстве увидел издалека своего товарища, несущего в руках новенькую Super Nintendo, осознавая, что впереди несколько часов божественной и увлекательной игры.
Так и она радовалась. Слова были спутаны и часто непонятны, но радость была очевидна. Я стоял рядом и держал ее за руку, больше помалкивал. Восторгу ее предела не было – дедушка пришел. Пришел в одиночество, атомную печаль и разлуку длиной в жизнь.
Не секрет, что деменция часто возвращает человека в детство или далекое прошлое. Так и с моей бабушкой было: она уже не могла ходить, но, когда видела меня, неизменно говорила о том, как я вырос за последний год и каким же увлекательным для меня будет второй класс. Лет мне тогда уже было около тридцати.
Общаясь с пациентами, я сформулировал для себя свое, третье мнение: я не буду напрямую подыгрывать грезам, но я оставляю за собой право выслушать человека и задать уточняющие вопросы. В конце концов, это просто очень интересно бывает. Текст сознания другого человека – это тоже книга, тоже история. И я не вижу причины для того, чтобы считать этот текст полным бредом и выдумкой. Именно этому учили великие психиатры и философы.
Вчера в нашем хосписе был концерт. Играло фортепьяно, и, слушая, Татьяна Павловна нажимала на клавиши невидимого инструмента. Мне очень это понятно: я с четырнадцати лет хожу в наушниках и до сих пор зажимаю аккорды невидимой электрогитары или же кручу вертушки невидимого диджейского пульта.
Татьяна Павловна играла раньше – так она говорит. Сейчас сесть за инструмент нет ни сил, ни возможностей, но игра продолжается – вот таким вот образом. А после концерта мы с ней беседовали:
– Спасибо вам. Я играла на пианино, и ко мне пришли дети. Слушали меня.
– А как они пришли, Татьяна Павловна?
– Стояли за окном. Сыновья мои и дочка. Музыка привела их.
– Расскажите, какими они были?
– Очень радостными. Улыбались все, молодые такие. В светлых рубашках. И руками мне махали. Я играла им и плакала.
Я скашиваю глаза на табличку над кроватью и вижу, что у нее двое сыновей. Дочери нет.
– Как же зовут вашу дочь?
– Анечка. Доченька.
Татьяна Павловна плачет, я молчу, стою рядом, держу ее за руку.
Любопытство мое неистребимо, после разговора зашел к лечащему врачу и поинтересовался: есть ли дочь? Может быть, была, но скончалась? Ответ однозначный – дочери нет и не было никогда, двое сыновей только.
А все равно пришла. Кто она – так и останется, наверное, тайной, разгадка которой только внутри пожилой женщины, играющей на невидимом фортепьяно.
Мира Тристан
О смерти можно говорить по-разному. Сложно передать интонацию в написании, но это было не грустно, не страшно, порой с юмором.
Роза Аркадьевна, маленький воробышек, крохотная, интеллигентная. Во время разговора ей постоянно неловко от себя самой. Она чувствует себя совсем плохо, я зашла посидеть с ней рядом.
– Ох, что-то совсем ничего не понимаю, голова в тумане. Вас как зовут? Мира? Какое красивое имя. Вы мне нравитесь. А сколько времени сейчас?
– Семь часов вечера.
– Вечера? А что потом будет? Что наступит?
– А потом будет ночь и снова новый день.
– Простите, совсем ничего не понимаю. А вас как зовут? Ах да, Мира, вы же говорили. У вас дети есть? Жизнь у всех складывается по-разному. Я в 1937 году родилась, в Киеве. Крещатик, знаете такую улицу? Мама музыке хотела учить, а тут война, какая музыка… Потом эвакуация на Урал. Патефон, подушки – всё, что взяли с собой. Это позволило нам жить какое-то время. Меняли на продукты. Жили в бараках. В школу там пошла. Зачем я вам все это рассказываю? (Прикрывая рот рукой.) Извините у меня, наверное, изо рта пахнет…
– От вас не пахнет, не нужно волноваться.
– Зачем я вам все это рассказываю? Простите. Но голова как-то проясняется. Учителя… как важно, если в вашей жизни учителя были хорошие.
– У вас были? Вы им благодарны?
– Конечно. Учитель черчения был. Фронтовик. Строгий. Я дома чертила, расположившись на полу. Сосед-сантехник увидел, говорит: ты технарем будешь. Каким технарем? Я маленькая фитюлька была. Ну какой технарь? Зачем я вам это рассказываю? Кому моя жизнь интересна? Простите, от меня пахнет, наверное. Всю голову вам заморочила. Я умираю, наверное. А как же вещи? Мои вещи родственникам отдадут? А как потом со мной? Зачем я это спрашиваю, не знаю, что сказать… Если до утра доживу, попрошу близких за вас молиться. Я сама некрещеная. Как-то не собралась. Поздно уже, наверное. И хлопоты священнику создавать. Зачем я вам это говорю? А еще учительница французского была, красавица, фигура! Мира, а у вас красивая фигура. Из Франции приехала, но жизнь у нее трагически сложилась. Надо же, голова проясняется. А ужин был?
– Есть хотите?
– Да, мягкого чего-нибудь, печенье, пюре.
Ест как беззащитный маленький птенчик, запивает теплой водой. Прикрывает глаза.
– Потом хотела учителем французского стать. Училась, старалась. Вот вспоминаю, и голова проясняется. Мама от рака умерла. Папа на фронте погиб. А у вас есть дети? Дочь? Какая умница. Я умираю, а вещи мои отдадут родным? Так. Завтра они не приедут. А что я буду есть? Переехали в Москву после войны. Школу закончила и пошла в институт, энергетический. В то время, понимаете же, да, конкурс там и все такое, ну куда еще таких, как я, принимали?! Так что сантехник угадал. Столько всего не успела и уже не успею. Ну и наговорила я вам. Зачем вам это… Время ваше отнимаю.
– Вы не отнимаете мое, вы мне свое дарите. Спасибо! Я завтра приду к вам.
Надежда Фетисова
Самые запоминающиеся истории – это истории в самом начале, когда ты только-только пришел работать в хоспис и помогать чем только можно. Ты понимаешь, что каждое слово, каждое желание пациента может стать последним, а для оставшегося близкого это еще и память…
Ко мне подошла дочь нашей пациентки, Марины Борисовны, и попросила совета: в последние несколько дней маме стало много хуже, и она захотела обвенчаться с мужем, с которым прожила почти пятьдесят лет – их золотая свадьба через неделю. Я знаю, сказала дочь, что к пациентам приходит батюшка из соседней церкви оказать духовную поддержку, но венчание… возможно ли?
Тогда волонтерская команда в нашем хосписе была очень маленькой, но мы решили, что непременно должны помочь, хотя все было очень непросто, ведь нам предстояло за очень короткий срок организовать обряд венчания в хосписе и устроить праздник для большой семьи: золотая свадьба и венчание в один день – потому что все мы понимали, насколько это важно и для самой пациентки, и для ее близких.
Я много общалась с семьей, мы обсуждали детали, договорились с батюшкой. Но Марине Борисовне с каждым днем становилось все хуже и хуже, а накануне торжественного дня и вовсе ушло сознание…
Родные невероятно переживали, ведь последнее желание любимого человека могло не исполниться. Мы с волонтерами и сотрудниками поддерживали их, уговаривали ничего не отменять: все обязательно произойдет, она жива и ждет этого дня не меньше всех нас.
И действительно, все получилось! Утром сознание вернулось к Марине Борисовне, батюшка повенчал пару, и глаза женщины засияли, морщинки разгладились, она как будто даже помолодела.
Все близкие приехали на праздник, пятнадцать человек, любимые и родные… В холле хосписа музыкант тихо играл на рояле, семья в полном составе сидела за накрытым столом.
Так много было сказано друг другу, столько любви вокруг! Светлый праздник, искренние эмоции, даже солнце словно ярче светило в этот день. Но самое важное – это улыбка на лице нашей Марины Борисовны. Она мечтала, ждала… и все сбылось! Я в первый раз за свою жизнь увидела настоящее счастье на лице человека, такое чистое, красивое…
Больше она не приходила в сознание и через несколько дней ушла.
Светлана Лоскович
Валентина Ивановна не разговаривает. Совсем. Ни слова. Только звуки издает.
На Масленицу в хоспис принесли блины. В палате, где она живет, все пациенты очень обрадовались, а Валентина Ивановна только отрицательно качала головой.
А потом попросила (знаками) бумагу с карандашом и написала: «Спасибо вашей бабушке за блины. Сколько она их напекла! Много блинов не бывает! Я знаю это по своему опыту! Но, к сожалению, не могу их есть сейчас…»
Нюта Федермессер
В палате мама и дочь. Маме девяносто восемь. Дочь ее не отпускает, не может принять грядущее свое сиротство. А мама уже головой
там…
Когда я обращаюсь к ней, к маме, она говорит мне, вырываясь из сонного своего забытья:
– Мамочке, передайте меня моей мамочке, зачем она меня оставила тут, на море, отвезите меня к ней обратно в Москву…
Смотрю на ее лицо, на румянец, на белые тоненькие волосы, словно паутинка, – она снова маленькая девочка. И хочет к маме, вдыхать сладкий пот ее подмышек, хочет защиты, как в детстве. Не может она больше сама оставаться матерью для своей дочери и в какой-то момент ловит рукой дочкины пальцы, подносит их к губам, целует и шепчет: «Мамочка-мамочка-мамочка…»
А дочь роняет на простыню слезы и говорит: «Да, родная моя, я тут, я с тобой». Потом поворачивается ко мне и смотрит на меня растерянно. Просто обнимаю ее и глажу. По волосам и по спине. Глажу и слушаю ее тихие слезы. И думаю, что когда-то и она будет вот так лежать, уходя, и ее мама вернется к ней, вернется в руках и голосе сиделки или волонтера…
Все мы остаемся сильными и взрослыми ровно столько, сколько у нас есть сил на то, чтобы эту свою взрослость осознавать. Быть взрослым – работа. Именно поэтому некоторые так взрослыми и не становятся…
А когда силы уходят, когда уходит сознание, мы снова становимся детьми, нам всем делается одинаково страшно в темноте, одиноко и тоскливо.
И даже чтобы просто дышать, нужно обязательно слышать чей-то голос и держать кого-то за руку.
Валерий Першуков
У нас сегодня «Окрошка-вечер»!
Всё сами: нарезали, смешали, залили квасом-кефиром, съели, поздравили друг друга, посмеялись, помечтали, что будем делать в следующий раз: пиццу, или пельмени в горшочках, или оливье.
Говорят, что надоело, когда готовым кормят! Хочется самим!
Из разговора пациентки с родственницей по телефону: «Галя, это не больница, мы окрошку делаем!»
Дмитрий Левочский
В холле хосписа включил «Полосатый рейс» и вспомнил сразу: тридцать лет назад, во дворе темно и душисто перед грозой, вечер субботы. Домой не хочется совсем, внутри неизменная радость детства, когда хорошо везде и всегда: и от грозы приближающейся, и от вечера, и от субботы, и от себя самого, что редко случается сейчас. И голос мамы с балкона:
– Беги скорее домой, «Полосатый рейс» показывают!
Летишь домой как угорелый, в горле сердце стучит, и радость, кажется, заполняет вообще все, что только можно заполнить. Еще три минуты, минута, и я увижу этих замечательных актеров, которых я тогда еще плохо знал по имени, и тигров, и смешную музыку, и все-все-все. И предвкушая все это, бежишь еще быстрее, чтобы ни минуты, ни секунды этого счастья не упустить.
Те же лица, те же актеры, музыка та же. И невидящие глаза Андрея Борисовича, который не может смотреть фильм, хоть и смотрит в упор. И даже если говорю: «Андрей Борисович, “Полосатый рейс” идет!» – он только слегка наклонит голову, прислушиваясь к тому, что мне уже не дано услышать.
А все равно смотрим. И на молодого Леонова, и на тигров, и на море синее, теплое. Я верю, что где-то внутри радость есть. Радость оттого, что можно больше не ждать маму, не ловить фильм в сетке скучных передач, а включить в любой момент, в любой день и время.
Включить, смотреть и надеяться, что и Андрей Борисович все видит и радуется, как я.
Анастасия Жихаревич
«Я ничего покупать не собираюсь» – вот, пожалуй, единственное, что мы слышали от Нины Васильевны. Она в хосписе уже в третий раз. Оба прежних раза отказывалась от любых взаимодействий. Корректно, но строго. Ни «тележки радости», ни концерты, ни мастер-классы, ни поговорить, ни улыбнуться. Сбились с ног, доказывая, что ничего не продаем. Никто из волонтеров не мог растопить ее сердца.
А в этот приезд – оттаяла. Поверила. Слова добрые говорит, музыкантов хвалит, волонтеров, удачи желает, чтобы дело наше жило. Даже врачи недоумевают!
– Хорошие вы все! – говорит Нина Васильевна. – Делаете всё очень достойно и правильно. Можете даже… продавать.
Екатерина Чекмаева
Иван Георгиевич всей душой любил радио и все связанное со звуковой техникой. На свой день рождения он хотел только одного: чтобы привезли его любимую музыкальную технику и он бы вместе с семьей и близкими отметил праздник. Мы сделали всё, как он хотел. Иван Георгиевич любовно настраивал звук к приезду гостей, пока мы с волонтерами накрывали на стол.
Праздник вышел славный, по-настоящему семейный. Вечером Иван Георгиевич тихо уснул и скоро ушел со счастливой улыбкой. Он сделал все, как хотел.
Валерий Першуков
Мария Петровна, тихая сухонькая старушка, приехала в хоспис из больницы с ужасными пролежнями глубиной с кулак и с непереносимой болью. Обезболивающее ей подобрали быстро, и боль ушла. Но пролежни – дело трудное и долгое, заживают медленно и требуют практически ежедневных перевязок.
И хотя боли нет и перевязки делают специальными, не прилипающими к ране повязками, Мария Петровна каждый раз кричит на все отделение во время процедуры, словно ее пытают каленым железом. Кричит от страха, не от боли. Соседки по палате лежат с застывшими лицами, родственники пациентов пробегают мимо палаты в ужасе.
И вот перевязочная сестра, устав безуспешно отвлекать разговорами бабушку Марию, дала ей то, что первое попалось под руку на ее столике, – маленькую маринованную помидорку.
И – о чудо! – бабушка перестала кричать и принялась со смаком поедать, как оказалось, любимую закуску. Тут же перевязочная сестра сообщает координатору о своем открытии, координатор пишет в чате волонтеров историю о новом невероятном методе перевязки, и с тех пор у Марии Петровны не переводятся банки с маринованными помидорками-черри.
Идет перевязочная сестра по коридору, встречает волонтера и говорит:
– Сегодня после обеда иду перевязывать Ма-рию Петровну. Ну, ты знаешь, какой препарат нужен.
И волонтер тут же собирается в ближайший магазин.
Нюта Федермессер
У нас в хосписе лежал парень. Он жил в Москве со своей девушкой. И вот он заболевает раком, попадает в хоспис. И как-то упоминает, что у него есть еще бывшая жена и дочь, только живут они очень далеко. И что они никогда не согласятся приехать.
И так часто он это повторял, что стало понятно: он очень хочет, чтобы они приехали к нему. Мы нашли телефон, дозвонились, фонд «Вера» оплатил билеты до Москвы.
И они приехали. Я никогда не забуду того, что она (бывшая жена этого пациента) сказала мне, уже уезжая: «Спасибо вам! Мне не нужно будет больше врать ребенку о том, что папа – летчик».
Для меня эта встреча, эта ее честность – один из самых важных моментов в жизни.
А еще был случай, когда женщина, потерявшая мужа, приехала на свой день рождения в хоспис – потому что наши сотрудники стали за время болезни такими близкими, что она захотела не только горе, но и радость воспоминаний разделить с ними.
Кристина Акриш
Обед как дома (своими руками). Сегодня приготовили вместе с родителями наших маленьких пациентов крем-суп из шампиньонов с тыквенными семечками и гренками, а еще яркий сорбет на десерт.
Для нас играло радио «Шоколад», и мы болтали о женском, о разных вкусных рецептах и семейных традициях, много шутили и смеялись. Главная задача этого мероприятия была отвлечь мам от их бесконечных больничных тем и забот.
Каждый, кто проходил мимо, считал своим долгом зайти, чтобы выразить восхищение ароматом, который доносился с импровизированной кухни, и похвалить поваров.
Все получилось, родители довольны! Нам даже удалось угостить сотрудников. Суп все оценили по достоинству и отказались есть больничный суп на обед.
Екатерина Чекмаева
– Знаете, когда одиннадцать месяцев назад я узнала, что мне осталось недолго, – решила исполнить свою мечту. Я долго думала, а потом поняла, что больше всего на свете мечтаю прочитать всего Диккенса. И вот я пошла в библиотеку, а у них два собрания сочинений: 1957 года в тридцати томах, и 1970-х – в десяти. Я, конечно, выбрала тридцать.
Я думала, мне не суждено дочитать, но справилась всего за три месяца.
Диккенс такой живой писатель, в нем столько эмоций! И мудрый – он столькому может научить! Когда читаешь все, что человек успел написать, он как будто становится твоим другом. Представляете, обрести друга, оказывается, так просто…
Валерий Першуков
Флексид Миракл Авенин приходит в хоспис регулярно с интервалом в один месяц. Он волонтер фонда уже лет пять, и, похоже, эти визиты и сегодня доставляют ему радость и удовлетворение, как и на заре его волонтерской карьеры. Поскольку имя у него длинное, на его бейдже написано просто: «Веня». Венечка – это пес породы ши-тцу.
Венечку все знают и любят. Медперсонал хосписа встречает его еще при входе, и тут же пес-волонтер идет по рукам: все его гладят, тискают и целуют. Венечка неустанно машет хвостом и тычется мокрым носом в халаты медсестер, а хозяйка волонтера скромно дожидается в сторонке.
Затем начинается обход. Веня с хозяйкой обходят все палаты, предварительно спрашивая разрешения войти. Где-то Веньку давно знают и очень ждут, приготовив тайную колбаску (вообще-то хозяйка запрещает ему угощаться чем попало), где-то с удивлением и с настороженностью встречают необычного гостя: как-то поведет себя с новым человеком хоть и маленькая, но собака. Однако Веня – профессионал своего дела и самый наш внимательный волонтер. Понаблюдаем за ним.
Вот Веня встретился со своим приятелем Игорем Семёновичем, ноги которого не работают, но руки вполне в деле. Веня взбирается на грудь Игоря Семёновича, ложится, смотрит в лицо и подставляет голову под руки: гладь меня.
Вот Веня на кровати у Веры Николаевны, женщины строгой, но воспитанной. Авенин сдержан и сосредоточен, он устраивается клубочком с краю кровати и терпеливо ждет, пока на него обратят внимание.
На кроватях тяжелобольных людей со стомами и кислородными масками Веня предельно собран и спокоен – он ложится далеко в ногах, внимательно следит за пациентом и окружающими и готов подойти по первому зову.
И вы совсем его не узнаете, если увидите на кровати Николая Сергеевича: Венька прыгает и мечется по кровати и по самому́ счастливому Николаю Сергеевичу, тычется ему в лицо и вылизывает щеки, нос, лоб – всё, куда может дотянуться.
– А в-в-ведь я р-рос с пятью с-с-собаками, – после инсульта с трудом выговаривает Николай Сергеевич, – к-к-как он чувствует это, не п-п-понимаю.
Да просто Веня – профессионал.
Мира Тристан
Вчера вечером захожу в палату, и один из пациентов встречает меня словами:
– С нашим другом совсем худо, посмотри. Помоги ему!
Андрей Юрьевич сидит на краю кровати. Исхудавший за последние дни, бледный, с закрытыми глазами. До последнего очень самостоятельный. От всего отказывается: лечь в кровать, есть, пить. Осталось немного, это видно. Кладу руку ему на плечо, разговариваю, предлагаю помощь. Он молча берет мою руку и кладет ее себе на голову.
– Погладить? – спрашиваю.
Так же молча кивает. Я стою и мягко глажу по голове. Так проходит несколько минут. Андрей Юрьевич просит холодной воды и соглашается лечь. Укладываем его в кровать. Он успокаивается и затихает. Его друзья по палате говорят мне:
– Ты не уходи.
Сегодня утром его не стало.
Посидеть рядом, поговорить, погладить по голове, услышать, увидеть – и проводить. Мы для этого.
Анастасия Жихаревич
Захожу вечером к Людмиле Николаевне узнать, как прошел день.
– Представляешь, – говорит она, – рассказываю внучке, что вчера играла в лото. Она спрашивает: где? Я говорю – в хосписе. Она мне говорит: «Бабушка, во что ты опять вляпалась?!»
Анастасия Лаврентьева
Виктория Андреевна – преподаватель английского с девятнадцатилетним стажем, а еще – невероятный эрудит, очень самодостаточная: тот случай, когда помощью можно обидеть, точнее – неверным предложением этой помощи. Не позволяет никому себя навещать, гуляет – только одна.
Долго приглядывалась к нам, но как пригляделась – оттаяла и с удовольствием принимала участие в наших маленьких сабантуях: смаковала баранину, поднимала бокал сухого красного, с азартом выбирала себе «интересные штучки» на «тележке радости». И учила английскому, потому что это дает ей силы жить, «выталкивает ее из кровати».
Скажу честно, мой английский сильно улучшился за это время, говорить с ней по-русски было строго запрещено, медсестры тоже освоили базовый уровень.
Сегодня она выписывалась, пришел заведующий стационаром, обсуждают выписку.
– Ну как настроение, Виктория Андреевна?
– Грустно, Алексей Петрович, очень грустно.
– Что случилось? Почему?
– Не успела я вас охватить, вы же так и не будете отличать past perfect simple от past perfect continuous…
Нюта Федермессер
Нашим пациентам очень важно не только получить вовремя обезболивание и другую медицинскую помощь. В конце жизни им страшно остаться в одиночестве, как будто бы болезнь или стены больницы навсегда отрезают их от мира, от людей, от жизни.
А все наши волонтеры, которые приходят в хосписы, не жалея времени и сил, приносят с собой запах улицы, шум машин, холод зимы – привносят жизнь в однообразные больничные будни.
Спасибо, дорогие сотрудники хосписов, за то, что всё это принимаете. И поддерживаете идеи, которые приходят в голову волонтерам, а им в голову вечно приходит что-то новое: от собак-терапевтов до мастер-класса по декупажу, от водосвятного молебна до отмечания Масленицы в стенах стационара.
То концерт, то «тележка радости», то шахматный турнир, то собаки, то чаепитие с пирожными. А летом еще будут пикник, шашлыки, концерты на улице…
Еще не так давно фраза «К нам приедут собаки-терапевты» вызывала у медсестер недоумение и легкую панику.
А на днях наша волонтер и ее дворняжка Найти шли по коридору и их встретил новый сотрудник. Увидел собаку – замер. А сотрудник-старожил похлопал его по плечу и сказал:
– Да успокойся – это нормально, это ж собака-терапевт!
Валерий Першуков
Галина Сергеевна без обеих ног, они отняты по колено. И практически ничего не видит, различает лишь слабый свет и тьму. Да и вообще, судя по ее скупым рассказам, жизнь ее совсем не баловала, к тому же и сама Галина Сергеевна была далеко не образцом для подражания.
Появилась у нас новый волонтер Лера, и как-то сразу они с Галиной Сергеевной сошлись характерами: обе открыты, прямолинейны в отношениях, к тому же обе курят. Лера появлялась в отделении, сразу направлялась в палату к Галине Сергеевне, и через несколько минут парочка выходила на улицу к общественной курилке: Галина Сергеевна в кресле-коляске, Лера позади в качестве рулевого. И так почти каждый день в то жаркое лето.
В один из дней возвращающаяся после прогулки компания выглядела весьма странно: Лера с довольной улыбкой везла в кресле рыдающую Галину Сергеевну. Сдерживая беспокойство, подхожу к ним и спрашиваю, что случилось. Лера молчит и смеется. Галина Сергеевна сквозь рыдания рассказывает:
– Представляешь, я в молодости была заядлая картежница, играла лихо, обыгрывала всех подряд. А сейчас что, совсем слепая и дурная стала. И сегодня Лерка закуривает, подает мне сигарету и спрашивает: может, в картишки перекинемся? И достает карты. И мы играли с остальными курильщиками в карты – я рулила, а Лерка за меня ходила. Ты представляешь, какое это счастье для меня?! Ты представляешь?
И смеется, и плачет одновременно. Ну, думаю, эти слезы пусть льются.
Екатерина Чекмаева
Сегодня в хосписе насыщенный день: наслаждались прекрасной погодой, потом приходил парикмахер (красились, стриглись), а вечером – мастер-класс «Броши из фетра».
Есть у нас пациентка Валя, очень стильная женщина. К сожалению, из близких у нее только подруга, тоже в возрасте, поэтому она соскучилась по вниманию. Валя уже не встает с постели, но при этом руки у нее всегда в кольцах и браслетах, на шее нитка жемчуга или другое украшение под настроение.
Сегодня Валю покрасили и подстригли, хотя под конец ей было уже трудновато, пришлось обезболить дополнительно. Но к вечернему мастер-классу она красиво накрасила глаза (впервые!) и выехала королевой.
Мимо проходил дежурный врач и искренне сделал ей комплимент.
Валя наша раскраснелась, рассмеялась, а потом еще несколько раз вспоминала и радовалась:
– Какой внимательный мужчина, заметил, как я похорошела!
Мира Тристан
Всегда испытываю некоторую неловкость, думая, как поздравить тяжело болеющего человека с днем рождения. Что подарить, какие слова сказать?
Е. В. восемьдесят пять, юбилей. Собираю для нее красивый букет садовых цветов. Она совсем слабая, мысли путаются, тяжело концентрироваться. Наклоняюсь к ней и поздравляю с днем рождения, желаю, чтобы ее самое заветное желание исполнилось.
– Оно у меня есть, – отвечает она. – Я желаю, чтобы мои дети были счастливы.
– Пусть так и будет. А есть что-то, чего бы вы хотели лично для себя? – спрашиваю.
– Конечно. Я хочу, чтобы дети мои были счастливы, – снова, как бы удивляясь, что я не понимаю, повторила Е. В.
Дети далеко, очень далеко. Ждет ли она их? Ждет наверняка. Приедут ли? Неизвестно. Терпеливо ждать, ни о чем не просить, просто любить и желать одного: чтобы дети были счастливы. И столько в этом было смирения и любви…
А я сидела рядом и думала: не так ли и Господь? Терпеливо ждет нас, любит и хочет, чтобы мы были счастливы. А нам так часто бывает некогда, мы далеко, мы заняты работой, своими делами, суетой, как будто чем-то важным.
Мы всё собираемся-собираемся. И можем так и не собраться. А Он ждет.
Анастасия Жихаревич
Вот уже несколько дней подряд начинаю день с просьбы медсестры: «Зайди в двадцать вторую, настрой телевизор, что-то сбилось». Хожу, настраиваю.
Сегодня думаю: странно, Виктор у нас уже давно, с тем, как телевизор работает, разобрался, а тут сбиваются и сбиваются настройки. Говорю пациенту:
– Виктор, а давайте я вам буду чай по утрам приносить или курить будем вместе выходить?
Он улыбается:
– А как вы догадались, что я специально?
Мира Тристан
Ушла Анна Петровна, звезда нашего отделения, наш энергетический заряд, женщина, которая всегда была при параде, с кольцами на руках и украшениями на шее. Каждый день она красила губы ярко-розовой помадой, наводила румяна, а рядом, на подоконнике, стоял флакончик духов Chanel № 5.
Недавно она мне сказала: «То ли духи уже не те, то ли тело мое пахнет по-другому, но что-то не вижу шлейфа мужчин позади себя. А раньше отбиваться приходилось».
На подоконнике у нее лежал и небольшой бумажный пакет с дисками фильмов, она щедро раздавала их для просмотра. Всегда в хорошем настроении, с всклокоченными волосами (ее фирменный стиль), говорлива. Поговорить с ней можно было на любую тему: о поэзии, о жизни, о кино. Это с ее легкой руки у нас образовался совместный киноклуб, она была известный в хосписе киноман.
За всей ее внешней радостью, конечно, были печаль и боль, которые она показывала крайне редко. Она шутила со всеми и над собой. Ее любимые фразы: «У меня в жизни были два достоинства: грудь и волосы. С грудью понятно что, волосы стремительно покидают голову, остался только мозг, теперь могу лишь вещать».
А еще, когда хотела выразить благодарность, говорила: «Позвольте к ручке приложиться». На прогулке вокруг нее собиралось много людей, и для всех она находила тему для разговора.
В последние несколько дней она загрустила, говорила: «Это я так, хорохорюсь, на самом деле я очень боюсь». В субботу присутствовала при подготовке ко Дню красоты
[12] и, хотя уже была с температурой, в воскресенье планировала поучаствовать в мероприятии. Не смогла.
Она подарила мне красивый дизайнерский блокнот и ручку в японском стиле со словами: «Пиши мемуары». Я ответила ее коронной фразой: «Позвольте к ручке приложиться». Она заплакала. В первый раз при мне. Она прощалась.
Вот с ее благословения и пишу.
Надежда Фетисова
Сегодня на свежем воздухе, да под песни из советских фильмов пили свежевыжатые соки из арбуза, винограда и томатов. Закусывая яблоками и пирогами.
Аркадий Иванович посмотрел, развернулся и пошел со словами: «Тут столько девушек, пойду зубы надену». И на каждой приходящей обещал жениться.
Анна Филипповна по такому случаю переоделась в красивый костюм. Обещал – женись!!! Тут Аркадий Иванович узнал, что сильно младше: его восемьдесят пять против ее девяноста девяти с половиной… сразу же и про жену вспомнил. Шутили и смеялись.