– Покупал шампунь от перхоти. – Я согрелась и осмелела оттого, что делюсь с ней тайными знаниями; чувствую себя всемогущей, будто могу вскочить и разломать кофейный столик надвое голыми руками. Возможно, это от шнапса.

«Кстати о писательнице, – продолжила Макензи. – Её зовут Долорес Мэннинг, тридцать два года. Сама она живёт в Баффало, а родственники в пригороде Сигурни. Её колёса были проколоты осколками стекла, лежащими на дороге. Это было довольно толстое стекло, выкрашенное чёрной краской, чтобы не отражать свет фар. Её агент сообщила об исчезновении приблизительно через тридцать минут после того, как машину заметил проезжающий грузовик примерно в два часа ночи. Сегодня мы с агентом Эллингтоном поговорили с её матерью и сестрой, но разговор не дал никаких зацепок. Более того, у нас нет зацепок и по другим похищениям. К сожалению, это всё, что у нас есть».

– У него не было перхоти, – со знанием дела отвечает она. – Это стресс.

«Спасибо, агент Уайт, – сказал Бейтман. – Так что дальше?»

– Он все еще тебе пишет? – спрашиваю я.

Макензи хмыкнула и кивнула в сторону стола с едой из ресторана: «Хорошо, что вы всё продумали заранее. Думаю, что лучше всего начать с изучения всех нераскрытых похищений в радиусе сотни миль за последние десять лет».

Теперь уже она поднимает брови, наклоняет набок голову и будто говорит: о, мне есть что тебе показать. Достает телефон из кармана, открывает сообщения и подносит экран к моему лицу. Несколько сообщений с неизвестного номера: мне очень жаль, хочу, чтобы ты знала. И еще: умоляю, умоляю, прости меня. Я не плохой человек. И последнее: зачем я всем рискую, если ты даже не отвечаешь?

– Ого, – отдаю ей телефон. – Почему не заблокируешь?

Никто не стал возражать, но взгляд Бейтмана, Уиклайна и других офицеров говорил сам за себя. Женщина-офицер пораженчески пожала плечами и покорно подняла руку. «Я могу изучить архивы и найти нужные дела», – сказала она.

Она смотрит на телефон так ласково, будто это не гаджет, а щенок золотистого лабрадудля.

– Не знаю. Это кажется неоправданной жестокостью.

«Отличная мысль, Робертс, – ответил Бейтман. – Справишься за час? Пусть тебе помогут секретари».

С Джейн и мистером Тейлором такая фигня: я его терпеть не могу, но Джейн не хочет, чтобы я так думала. Однажды на протяжении всего трехчасового марафона «Баффи – истребительница вампиров» она непрерывно втолковывала мне, почему он не плохой человек. Как ее подруге, мне, наверно, надо бы ей верить. Но проблема в том, что у меня есть два желания: я хочу, чтобы у Джейн все было хорошо и она добилась справедливости, даже если ей кажется, что справедливость ей не нужна.

Робертс поднялась с места и вышла из конференц-зала. Макензи заметила, что Бейтман провожал её взглядом немного дольше, чем все другие мужчины.

В школе никто не знает, что это она. В данный момент ходит несколько теорий: что это Эстер Ландиман, школьная шалава (это не я ее так назвала, это просто общеизвестный факт), Кьяра Риччи, самая горячая ученица по обмену (опять же, не мои слова, а общеизвестный факт), или Оливия Кушинг, потому что она совсем без тормозов и вполне способна переспать с учителем, лишь чтобы поиграть у матери на нервах. Последняя версия – пожалуй, самая популярная, так как Оливия перешла в другую школу, а директор Кушинг тщательно пытается избежать огласки. Когда она проходит мимо меня в коридоре, я всякий раз чуть не писаюсь от страха, но Джейн говорит, что она милая. Впрочем, суждениям Джейн о людях едва ли можно доверять.

– Как, по-твоему, ты еще когда-нибудь его увидишь? – спрашиваю я.

«Агент Уайт, – сказал он. – У вас есть мысли о том, что за человек наш похититель? В таком маленьком городке, как Бент Крик, чем быстрее мы отсеем подозреваемых, тем быстрее выведем вас на преступника».

Джейн кладет телефон и размышляет.

«Не имея ни одной зацепки, сложно делать какие-то выводы, – сказала Макензи. – Пока в нашем распоряжении всего пара предположений. Агент Эллингтон, поделитесь с собравшимися?»

– Не знаю. Может, в Нью-Йорке или где-нибудь еще. Где нас никто не знает.

– Я бы хотела лишиться девственности в Нью- Йорке, – говорю я и слышу свой голос будто со стороны. Вообще-то, это Люси придумала, еще до того, как все случилось. Мы с ней тайком посещали внеурочные занятия по безопасному сексу и однажды шли домой, натренировавшись надевать презервативы на два пятнистых банана. Первый раз все равно будет отстойный, сказала она. Так почему бы не поехать туда, где весело, напиться, познакомиться с парнями, которых мы больше никогда не увидим? Вот почему я ненавижу этот город, сказала она, и ее лицо ожесточилось. Что бы ты ни сделала, все прилипает к тебе, как грязь.

Эллингтон улыбнулся ей и откусил кусок яичного рулета: «Прошу, продолжай. У тебя отлично получается».

Джейн впервые за вечер кажется заинтересованной.

– Правда?

Между ними завязалась странная игра, и Макензи надеялась, что кроме неё, этого никто не замечает. Она лишь хотела быть уважительной и показать Эллингтону, что не пыталась перетянуть одеяло на себя. Но он, в свою очередь, был совсем не прочь отсидеться в тени. Казалось, что ему нравится, что Макензи взяла на себя роль лидера.

– Угу, – отвечаю я. – Поехать туда, где весело, напиться, познакомиться с парнями, которых я больше никогда не увижу.

– С парнями? – в ужасе спрашивает она.

– С парнем. Конечно же, с парнем.

«В первую очередь, – сказала она, не позволяя себе отвлекаться, – наш подозреваемый, вероятнее всего, местный житель. Знание загруженности просёлочных дорог указывает на скрупулёзность и терпение, что облегчает нам задачу в составлении портрета. Если подозреваемый потратил столько сил на похищение этих женщин, это говорит о том, что в отличие от других случаев похищения, он не видит своей целью их убийство. По крайней мере, он действует очень скрытно. Всё, что мы о нём знаем, это то, что он нападает на них в момент, когда они уязвимы, в темноте. Очевидно, он планирует свои действия, а это указывает на человека, не склонного к насилию. Иначе зачем так тщательно продумывать похищение, чтобы убить жертву через несколько минут? Это указывает на то, что он коллекционирует женщин. Пока я не могу подобрать более подходящего термина».

– Так, погоди. – Мы сидим по-турецки на разных концах дивана друг к другу лицом; она кладет руки мне на колени. – Звучит дико, понимаю, но что, если прямо сейчас махнуть в Нью-Йорк?

В голове мелькает мысль, что спать с учителем, вообще-то, тоже звучит дико.

«Да, – сказала офицер Робертс. – Но для чего именно он их коллекционирует?»

– Ты серьезно?

– Да! – Она пружинит на диване и расплескивает горячий шоколад. – Твоего папы нет дома, а моя мама никогда не в курсе, где я пропадаю.

«Это ужасно, если я предположу, что ради секса?» – спросил зам Уиклайн.

Не хочу показаться трусихой и показываю на окно.

– Там снег идет.

«Вовсе нет, – сказала Макензи. – Более того, если наш подозреваемый робок, мы можем добавить это к нашему портрету. Стеснительные мужчины, которые подобным образом охотятся за женщинами, обычно слишком стеснительны или как-то иначе социально ограничены, чтобы встречаться с женщинами открыто. Обычно к такому типу людей относятся насильники, которые стараются делать всё, лишь бы женщина осталась жива».

– Да какая разница! Ты же не растаешь. – Она смеется. – И твой брат в Нью-Йорке же? По-моему, просто идеально.

Вот в чем разница между мной и Джейн: когда она чего-то хочет, то идет напролом и сносит все преграды. А я, наткнувшись на любую преграду, пытаюсь убедить себя, что не особо-то и хотелось.

Макензи ощутила на себе ещё несколько восторженных взглядов, но, беря во внимание то, что именно они сейчас обсуждали, ей сложно было принять эти восторги за комплимент.

– Но как мы доедем до Нью-Йорка?

Она сильнее давит мне на колени. Коленям становится больно.

«Мы можем быть в этом уверены?» – спросил Бейтман.

– На поезде! Доедем до Южного вокзала и сядем на Амтрак. Дальше быстро по прямой. – Она берет телефон. – Сейчас куплю билеты. У меня осталась зарплата, потом отдашь.

– Угу, – бормочу я.

«Нет, – ответила Макензи. – Именно поэтому ставки так высоки. Речь идёт не просто об убийце, который, как мы надеемся, больше никого не убьёт. Наш подозреваемый – психически больной, опасный человек. Чем дольше мы будем его искать, тем больше у него будет времени для того, чтобы вдоволь издеваться над жертвами».

Она тычет в экран и улыбается.

– Готово! – Никогда не думала, что Джейн из тех, кто визжит, но она визжит, и я тоже, на нее глядя; мы держимся за руки и прыгаем на диване, будто ничего более радостного с нами в жизни еще не приключалось.



Глава седьмая

На Южном вокзале вливаемся в толпу людей, изучающих свисающее с потолка автоматическое табло. Мы с папой редко ездим в Бостон, причем всегда на машине. Меня толкает мужчина в светло-коричневом пальто, и я прижимаюсь к одному из металлических столиков, которыми заставлен вестибюль; мимо проталкивается женщина с йоркширским терьером под мышкой и встает в очередь в «Старбакс», а какой-то деловой малыш пытается продать мне «твикс» из своего кармана. На вокзале повсюду маленькие киоски с зелеными крышами: журнальный, с глянцевыми обложками, в которых отражается свет флуоресцентных ламп; кофейня, где продаются кексы, по форме напоминающие песочные часы; пекарня с громадными шоколадными печеньями размером с тарелку. Я прижимаю к груди дорожную сумку: папа говорил, что в городе полно карманников. Наверняка преувеличивал, но, по-моему, в такой толпе совершить кражу очень легко. Я пытаюсь глубоко дышать, но в нос ударяет запах горелых бейглов и железнодорожных выхлопов. А вот Джейн, кажется, все это совсем не смущает, хотя она никогда не была нигде, кроме Коннектикута и Нью-Гемпшира, куда ездила в гости к кузинам. Что нужно сделать, чтобы выбить ее из колеи? С тех пор как мы подружились, я ни разу не видела ее в смятении.

– Пятый путь, – говорит она и берет меня за руку. – Пойдем! – У нее с собой лишь рюкзак, тот, с которым она приехала на ночевку, и ей намного легче бежать, чем мне. А почему мы бежим? Опаздываем? Может, не успеем?

Набив желудки китайской едой, а головы – информацией по трём похищенным, Макензи и Эллингтон вышли из полицейского участка Бент Крик в 9:15 вечера. Единственный мотель в городе – Мотель 6 – выглядел так, словно в нём не проводили ремонт и не заглядывали туда с 80-х годов. Он находился в пяти минутах езды от участка. Не удивительно, что в нём нашлись две свободные комнаты, которые они сняли на ночь.

– Да просто так веселее! – Она толкает ведущие на платформу массивные двери. – Бежим!

Снегопад прекратился, но все еще очень холодно. Я зарываюсь подбородком в шарф и думаю: мы веселимся! Мы просто веселимся! А живот крутит так, будто меня сейчас стошнит.

Когда они вышли из здания на тёмную улицу, Макензи оглядела парковку. Бент Крик был поистине очень маленьким городком. Он был настолько мал, что местные бизнесмены, очевидно, решили как можно эффективнее использовали его территорию. Она сделала этот вывод, глядя на небольшой бар, который находился напротив парковки Мотеля 6. «Всё логично», – подумала Макензи. Если кто-то останавливался в мотеле в Бент Крик, то ему явно не помешает выпивка.

На улице слышен громкий свист, пыхтят моторы, по узким платформам бегут люди, которые, в отличие от нас, на самом деле опаздывают. Глухой механический голос объявляет об окончании посадки, кондукторы высовываются из дверей и кричат то же самое. На них форменные высокие фуражки, как на картинках. Я, видимо, начинаю на них пялиться, потому что Джейн хватает меня за запястье и кричит: не зевай!

Наш поезд грязный, а на грязи кто-то вывел пальцем: любовь зла. Билеты у Джейн в телефоне, и мы сразу заходим в вагон, но она ведет нас не в вагон Е, где находятся наши места, а дальше.

Ей бы точно не помешала.

– Эй, куда мы идем? – спрашиваю я.

Она нажимает на кнопку, и двери в соседний вагон открываются автоматически.

Эллингтон постучал ей по плечу и посмотрел в сторону бара. «Выпивка за мой счёт», – сказал он.

– В вагон-ресторан.

Ей начинал нравиться сухой и довольно примитивный юмор, ставший частью их отношений. Оба понимали, что между ними существовала некая неловкость, но оба предпочитала о ней забыть. Более того, они построили дружбу на рабочих отношениях, которые требовали от них логики и делового подхода. Пока их план работал отлично.

До Нью-Йорка четыре часа пути, и все это время мы сидим в вагоне-ресторане. Еще только десять утра, а я уже устала от дел: пришлось собрать сумку, запереть дом, проверить, заперла ли я дом, доехать до станции, соврать отцу, когда он написал доброе утро, сесть на местную электричку до Южного вокзала, протиснуться сквозь толпу и наконец сесть в маленькой металлической кабинке в вагоне-ресторане, вспотев как мышь, оттого что прижимала к себе сумку в пальто.

Я засыпаю и просыпаюсь часа через два. Открываю глаза и вижу Джейн; та протягивает мне кофе в маленьком бумажном стаканчике с надписью «Амтрак» на держателе.

Макензи пошла за Эллингтоном, и они вместе перешли улицу и вошли в бар, носивший неоригинальное название «Бент Крик». Сумрак ночи сменился дымчатым промозглым полусветом, который можно было встретить только в маленьких барах. Из пыльного музыкального автомата в углу доносилась старая песня Тревиса Тритта. Они сели в конце барной стойки. Оба заказали пиво, и, будто этот бар дал ему подсказку, Эллингтон вернулся к разговору о работе.

– Ты бы брату позвонила, – говорит она, – иначе где ты будешь ночевать?

– Где мы будем ночевать, ты имеешь в виду? – Я тру глаза. Грэм редко встает раньше двенадцати, но сейчас наверняка уже проснулся, пьет кофе и курит сигарету с каннабидиолом. В последнее время он увлекся каннабидиолом, говорит, это травка для тех, кто ведет здоровый образ жизни. Я достаю телефон; Джейн делает то же самое.

«Я думаю, нам следует проверить просёлочные дороги, идущие к шоссе №14», – сказал он.

– Я буду с Робом, – спокойно заявляет она. – Он же в отпуске, никто за ним не следит.

– Что? – Я пытаюсь скрыть шок и смотрю на нее поверх бумажного стаканчика.

«Я тоже так думаю, – ответила Макензи. – Странно, что о них не написали на доске».

– Это же был наш план, верно? – говорит она. – Потерять девственность в Нью-Йорке, – последнюю фразу она произносит шепотом, наклоняясь ко мне через дребезжащий столик.

Чувствую себя точно так, как тогда, на карусели, прежде чем меня вырвало на крутящиеся металлические бортики. Мозг будто порубили на маленькие кусочки; он улавливает лишь какие-то крошечные обрывки информации.

«Возможно, они просто намного лучше знают местность, чем мы, – предположил Эллингтон. – Возможно, эти дороги ведут в никуда. Почему ты не упомянула о них в своей речи?»

– Что? – повторяю я.

Джейн откидывается на спинку своего сиденья.

«Не успела, – сказала Макензи. – Они так хорошо собрали всё в единую картину,… что мне не хотелось наступать никому на пятки. Мне непривычно, что полиция так нам помогает. Я скажу о них завтра. Если эти дороги были бы важны, они бы уже их проверили или, по крайней мере, сказали бы о них нам».

– Кто знает, что будет. Но мне нужно поставить точку в наших отношениях, понимаешь?

Лично я считаю, что, когда люди говорят, что хотят поставить точку, они на самом деле не могут смириться с тем, что отношения давно мертвы и реанимировать их уже не получится, как бы ни хотелось. Но если я буду ходить и резать правду-матку в лицо, люди начнут обижаться, поэтому я отвечаю: угу, и пытаюсь собраться с мыслями, разлетевшимися во все стороны, как конфетти.

Эллингтон кивнул и отхлебнул пива. «Чёрт, чуть не забыл, – сказал он. – Мои соболезнования по поводу Брайерса. Я работал с ним всего пару раз и знал его не очень хорошо, но он казался по-настоящему хорошим человеком и очень хорошим агентом, если верить тому, что я слышал».

– Так, я звоню Грэму, – говорю я.

Он подходит после одного гудка.

«Да, он был хорош», – сказала Макензи.

– Воробушек! – он пропевает мое имя сначала высоким голосом, потом низким, будто практикует гаммы.

– Слушай, кажется, я сделала глупость.

«Не знаю, насколько это может быть тебе интересно, – сказал Эллингтон, – но когда ты только пришла в Бюро, долго решался вопрос о том, чтобы сделать вас напарниками. Брайерс был нарасхват. Один из лучших. Когда ему предложили твою кандидатуру, он сразу согласился. Мне кажется, что в душе он всегда хотел быть наставником, и ещё думаю, что ему очень повезло с ученицей».

– Забыла сдать книгу в библиотеку?

– Очень смешно. – Джейн набирает сообщение; я вытягиваю шею и пытаюсь его прочитать, но она кладет телефон на колени. – Я еду в Нью-Йорк на поезде, прямо сейчас. Папа не в курсе.

«Спасибо, – сказала Макензи. – Правда, я считаю, что ещё не успела проявить себя в полной мере».

На миг он замолкает, а потом притворяется, что плачет.

– Воробушек, – наигранно всхлипывает он, – даже не представляешь, как я тобой горжусь.

«Почему?»

– Да, спасибо, – я закатываю глаза. – Можно у тебя переночевать, всего одну ночь? Мы с подругой. Ее зовут Джейн.

Теперь он говорит подчеркнуто серьезным голосом.

«Хм… не знаю. Может, всё изменится, когда я смогу завершить дело и не взбесить МакГрата из-за какой-нибудь мелочи».

– Для меня большая честь принимать в гостях тебя и твою соратницу.

Джейн смотрит на меня и шевелит губами: я не поеду, машет руками, но я не обращаю на нее внимания.

«Он требователен к тебе, потому что многого от тебя ждёт. Ты же похожа на динамит с зажжённым фитилём».

– Спасибо, Грэм.

– Куда прибывает поезд? На Пенсильванский?

«И поэтому сейчас он дал мне в напарники тебя?»

На Пенсильванский? – беззвучно спрашиваю я Джейн, и та пожимает плечами.

– Кажется, да.

«Нет. Думаю, он привлёк меня к делу из-за связей с управлением в Омахе. И, это строго между нами, он хочет, чтобы ты раскрыла это дело, чтобы превзошла саму себя. Когда я рядом, ты не сможешь геройствовать в одиночку, хотя мы все знаем, как ты это любишь».

– Вы точно едете на поезде, не на автобусе? – Я отвечаю «да». – Значит, на Пенсильванский вокзал. А во сколько?

Пытаюсь привлечь внимание Джейн, но та слишком занята своими сообщениями.

Макензи хотела поспорить, но понимала, что он прав. Поэтому она молча пила пиво. Музыкальный автомат переключился на Брайана Адамса, а она заказала вторую кружку.

– Хм… точно не знаю.

– Воробушек, в Нью-Йорке тебе не выжить.

«Скажи мне лучше, – начала Макензи, – как бы ты вёл это дело, если бы занимался им в одиночку? Каков был бы твой метод?»

– Я напишу. Не я занималась… организацией.

«Такой же, как у тебя. Я бы сотрудничал с полицией, старался с ними подружиться, делал бы пометки, думал над теориями».

– Ладно, только… – его голос становится серьезным по-настоящему. Как у папы. – Будь осторожна, ладно?

– Да все со мной хорошо, Грэм. Ты же знаешь. – Пытаюсь говорить беззаботным тоном, но в голосе все равно угадывается обида.

«У тебя уже есть теория?» – спросила она.

Он судорожно сглатывает.

– Знаю, Соф. Значит, увидимся.

«Ничего кроме тех, что ты упомянула на брифинге. Думаю, мы правы, что… считаем его коллекционером. Застенчивым одиночкой. Я почти уверен, что он похищает этих женщин не ради убийства. Думаю, в этом ты совершенно права».



Мы прибываем на Пенсильванский вокзал в 14:09, на одиннадцать минут раньше времени, которое я сообщила Грэму. За двадцать минут до прибытия остальные пассажиры выстраиваются в очередь на выход – я думала, что они стоят в туалет, – и мы с Джейн теперь вынуждены стоять, прижавшись к стойке вагона- ресторана, и ждать, когда можно будет пробиться к выходу. Ожидание длится так долго, что я уже начинаю беспокоиться, как бы поезд не поехал обратно в Бостон вместе с нами и не вышло, что мы бездарно потеряли день, катаясь туда-сюда. Но тут Джейн касается моего плеча.

«Я никак не могу перестать думать о том, – сказала Макензи, – зачем ещё он тогда их похищает и коллекционирует».

– Мы это сделали! – Она тянет меня за рукав, и мне передается ее волнение. Прямо как с Люси: я улавливала все ее настроения. Уж не знаю, хорошо это или плохо. Людей, легко поддающихся чужому влиянию, все называют слабыми, но мне кажется, привычка цепляться за свои мысли и чувства – тоже слабость, только другого рода. Мне же нравится, когда меня затягивает чужой внутренний мир.

Наконец подходим к маленькой двери с окошком, и Джейн легко ступает на желтую заградительную линию.

«Ты заметила, что шериф Бейтман оставил в конференц-зале женщину-офицера?» – спросил Эллингтон.

– Пойдем, – зовет она с платформы. – Или остаться решила?

Между поездом и платформой всего пара сантиметров, я это знаю, но расстояние кажется шире и опаснее, будто там, внизу, бурлит воронка и грозит утащить меня на рельсы.

«Да. Робертс. Я думаю, он сделал это для того, чтобы мы фокусировались на фактах, а не домыслах о том, зачем подозреваемый похищает жертв. Когда рядом нет женщин, немного проще говорить о насилии и издевательствах».

Джейн протягивает руку.

– Давай же, всего один шаг, – говорит она.

«Тебя этот факт не задевает?» – спросил Эллингтон.

Я знаю. Закрываю глаза, прижимаю к себе сумку и прыгаю.

Грэм ждет нас, как обещал, и я вздыхаю с облегчением. Он стоит у серебристого столба в углу и машет; на нем мятая кожаная куртка, слишком легкая для такой погоды. Смотрю на Джейн: мне кажется, она из тех, кто должен бояться взрослых парней в кожаных куртках, – но она кружится на месте и разглядывает прохожих, набившихся в крошечный коридорчик.

«Раньше задевал и довольно сильно, но сейчас меня это не волнует». Макензи была не до конца честна, но она не хотела, чтобы Эллингтон знал правду. А правда заключалась в том, что часто именно подобное отношение помогало ей выкладываться на полную.

Мы с Грэмом не виделись с похорон, и это был единственный раз, когда он плакал на моих глазах. Он любил Люси. Мы втроем были неразлучны. Он никогда не прогонял нас, как большинство старших братьев. Его друзьям казалось это странным, как и моему отцу. Однажды он отвел Грэма в сторону и сказал: даже не знаю, стоит ли тебе проводить столько времени с девочками.

Но меня никогда не заботило, что думали другие. Сойдя с эскалатора, я в ту же секунду бросаюсь к нему.

«Досадно, не правда ли, – спросил он, – когда часть тебя вроде как перестаёт реагировать на подобные вещи?»

От него пахнет одеколоном, потом и грязной одеждой. Мы обнимаемся, я всматриваюсь в его лицо и не понимаю: то ли он не выспался, то ли мы просто давно не виделись, а может, Нью-Йорк так на людей влияет, высасывает из них все краски. Передавшееся от Джейн волнение выдыхается, как газировка, из которой вышли все пузырьки.

– Ты прекрасно выглядишь, как настоящая городская девчонка! – Он кружит меня, и тяжелая сумка стучит по бедру. – А твоя соучастница? Кто она?

«Да, досадно», – подтвердила Макензи. Она спряталась за кружкой пива, отходя от шока после слов Эллингтона. С его стороны это был небольшой, но важный шаг, который указывал на определённую долю ранимости.

Джейн называет свое имя, протягивает руку, а Грэм ее целует. Возникает секундная неловкость, но она смеется. С Грэмом всегда так: непонятно, то ли он с прибабахом, то ли просто по жизни такой.

– Давайте скорее уйдем. – Этот вокзал нравится мне еще меньше, чем бостонский: потолки высокие, но почему-то придавливают меня к земле. Чувствую себя как в бомбоубежище.

Она допила пиво и отодвинула кружку к краю стойки. Когда подошёл бармен, она жестом показала, что её больше не наливать. «Достаточно, – сказала она, а потом, повернувшись к Эллингтону, добавила, – ты сказал, что угощаешь, верно?»

Грэм выбрасывает в воздух кулак.

«Да, угощаю. Подожди минуту, и я провожу тебя до номера».

– Вперед! – зовет он и поворачивается к эскалаторам.

– Ты куда? – кричу я ему вслед. Я решила, что подземные передвижения больше подходят для крыс, а не для людей, и мне очень хочется попасть в настоящий город: с деревьями, травой и свежим воздухом. Слева от меня лестница, но я не знаю, ведет ли она на улицу или куда-то еще.

Макензи стало стыдно, что она почувствовала лёгкое возбуждение после его последних слов. Не давая себе возможности насладиться моментом, она покачала головой. «Это необязательно, – сказала она. – Я могу сама о себе позаботиться».

Но он уже встал на эскалатор и уезжает.

– Нам в метро, Воробушек, – говорит он и скрывается из виду.

«Я это знаю», – ответил Эллингтон, отставив и свою кружку на край стойки. «Повторите», – попросил он бармена.

Джейн дотрагивается до моего плеча, но в этот раз я чувствую лишь, как устала рука от дурацкой тяжелой сумки.

– Почему он зовет тебя Воробушком? – спрашивает она.

– Долго рассказывать, – отвечаю я, и мы идем к движущейся лестнице, потому что куда нам без Грэма?

Макензи помахала ему на прощание и вышла. Когда она переходила парковку, какая-то небольшая и нетерпеливая часть её сознания постоянно задавалась вопросом, как бы она себя чувствовала, если бы возвращалась в мотель вместе с Эллингтоном, подстрекаемая чувством неопределённости, которое настигнет её, когда двери закроются, и шторы опустятся.



Я знаю, что Грэм живет в Бруклине, но не знаю точного адреса. Он жил и в Бронксе, и в Квинсе, но я никогда не бывала в этих квартирах: он говорил, что они «не для гостей», что бы это ни значило. Он даже о своей нынешней квартире отзывался как о временном жилище, но теперь, кажется, все иначе.

***

– Скорее бы познакомить тебя с моей девушкой, – заявляет он. Странно, что я не знала о наличии у него девушки, но я притворяюсь, что знала, чтобы Джейн не подумала, что наша семья – сборище дисфункциональных чудиков. Спрашиваю, чем она занимается, и пытаюсь за него порадоваться. Но он отвечает, что она актриса и модель, и меня это бесит. Я не доверяю красивым людям.

Через двадцать минут приступ страсти сошёл на нет. Как обычно, чтобы отвлечься, она обратилась к работе. Макензи достала компьютер и сразу открыла почту. Там она нашла несколько писем из департамента полиции Бент Крик, присланные ей за последние полсуток – эти ребята не переставали её удивлять своей готовностью помочь.

До Проспект-Хайтс полчаса езды, и за это время я успеваю увидеть, как мужик в конце вагона себя трогает, женщина, сидящая напротив, стрижет ногти (тонкие обрезки падают совсем рядом с моими кроссами), а маленькая собачка писает тонкой струйкой на стену. Хозяин дергает ее за поводок, и она выбегает в закрывающиеся двери. Джейн дремлет на моем плече; голова у нее тяжелая, как бетонная. Я смотрю на электронную карту над дверями вагона, где лампочка мигает все ближе к нашей остановке, и чувствую, как начинаю злиться, но не на Джейн или Грэма и даже не на себя за то, что согласилась участвовать в этой объективно дурацкой затее. Я злюсь на Люси. Это же она мне все уши Нью-Йорком прожужжала.

В письмах она нашла карты местности, четыре дела о пропавших без вести за последние десять лет, анализ загруженности трасс, проведённый штатом Айова в 2012 году, и даже список людей за последние пять лет, арестованных за нападение. Макензи просмотрела все документы, уделив особое внимание изучению четырёх дел о пропавших без вести.

Там ты можешь быть кем хочешь, сказала она. Можешь везде ходить и вообще не пользоваться машиной. Пить в барах, потому что никто не спрашивает удостоверение, и в полночь есть пиццу за доллар. Носить короткие платья и рубашки с глубоким вырезом, и всем будет плевать: там это нормально. В церковь ходить не надо, ведь никто из твоих знакомых не ходит. Буду брать тебя на открытия выставок и премьерные показы. На выставки и показы? – прервала я ее. А тебя, значит, будут на них приглашать? Естественно, будут, ответила она и не шутила, а говорила совершенно серьезно. Она знала, что особенная. Она как будто заранее предвидела, как сложится ее жизнь, а нам оставалось лишь ждать и наблюдать.

Грэм сидит позади меня и постукивает по моему локтю: выходим на следующей. Трясу Джейн, та просыпается, стонет, хлопает себя по щекам. Мы встаем, хватаемся за металлический поручень под потолком, но, когда подъезжаем к станции, я на миг теряю равновесие и скольжу по поцарапанному полу. Кроссовка заезжает под кресло, где я сидела секунду назад, и когда мне удается вытащить ногу – Грэм придерживает меня за спину, – от подошвы к полу тянется длинная нить фиолетовой жвачки.

В двух делах полиция подозревала побег из дома, и, ознакомившись с отчётами, Макензи с ними согласилась. В обоих случаях речь шла о классическом поведении озлобленных подростков, уставших от жизни в провинции и покинувших отчий дом раньше, чем этого хотелось бы родителям. Одной из сбежавших была четырнадцатилетняя девочка, которая вышла на связь с семьёй два года назад, чтобы сообщить, что отлично устроилась в Лос-Анжелесе.

– А, черт, – бросает Грэм. – Я на прошлой неделе тоже вляпался.

– Это мои любимые кроссовки, – я жду его ответа, но он уже отвернулся и смотрит поверх грязных голов стоящих впереди пассажиров.

Два оставшихся дела были не так просты. В одном из них речь шла о десятилетнем мальчике, который был похищен с игровой площадки при церкви. О его исчезновении узнали только три часа спустя и подняли шум. Местные сплетники уверяли, что мальчика забрала бабушка из-за сложных и опасных отношений в семье. Семейная драма, а также возраст и пол похищенного заставили Макензи думать, что это дело вряд ли было связано с чередой новых исчезновений.

– Отчистим, – Джейн сжимает мою руку, а я хочу, чтобы она перестала меня трогать.

Я трясу ногой и пытаюсь вытереть подошву об пол, но жвачка не отлипает. Эти кроссовки с язычками, вышитыми голубой нитью, Люси подарила мне на прошлое Рождество. В горле застревает комок, слезы жгут глаза. Двери открываются. Грэм тихонько подталкивает меня вперед и повторяет: извините, извините. Бормочет что-то про растворитель у него дома и горячую воду с мылом. Торопится, чтобы идти впереди, а Джейн оборачивается и ободряюще мне улыбается. Но через миг улыбка стирается с ее лица.

Четвёртое дело было более многообещающим, пусть и явных связей не было. Первое, что бросалось в глаза, так это факт автомобильной аварии. В 2009 году машину Сэма и Вики МакКоли снесло с дороги во время снежного бурана. Когда на место аварии прибыли полиция и скорая, Сэм находился на грани жизни и смерти и умер по пути в больницу. Он всё время спрашивал о жене. Из того, что было известно, Вики МакКоли выбросило их машины, но её тело так и не нашли.

– В чем дело? – спрашивает она.

Люди в колючих зимних пальто с острыми локтями толкают нас со всех сторон и рвутся вперед так уверенно, что, если бы я застыла на месте, толпа понесла бы меня за собой и никто ничего бы не заметил. Я останавливаюсь перед турникетом, и женщина позади орет, чтобы я блин не зевала. Джейн прошла турникет, протягивает руку и хочет мне помочь. «Я справлюсь», – говорю я, но слезы текут по щекам, и я ничего не могу по- делать.

Макензи дважды просмотрела отчёт, но так и не нашла описания того, что стало причиной остановки автомобиля. В документах несколько раз фигурировала фраза «плохие погодные условия», и хотя причина казалась подходящей, Макензи решила, что этот вопрос следовало бы изучить подробнее. Она несколько раз перечитала отчёт, а потом снова прочла дело Долорес Мэннинг. Наличие автомобильной аварии было единственной связью между этими случаями.

Мы поднимаемся по лестнице; подошва липнет к ступенькам.

– Дело не только в кроссовках, да? – спрашивает она и поднимает брови, будто говоря мне можно все рассказать. Ведь она рассказала мне про мистера Тейлора, а это такой грандиозный секрет, что, выходит, за мной теперь должок. Вижу над головой городские огни; мы почти вырвались наверх, на свободу.

– Она меня обманула, – выдавливаю я. – Нью-Йорк совсем не такой, как она рассказывала.

Она решила изменить тактику и попытаться вписать трёх текущих похищенных в сценарии старых исчезновений. Это была задача не из лёгких. Два случая касались возможных беглецов. Пусть обе были женского пола, но можно было очень долго гадать, что могло с ними случиться. Кроме этого, три последние жертвы были похищены из машин, возможно, потому что нередко случается, что машина ломается в пути. Их исчезновения не имели ничего общего с поиском сбежавших подростков. Эти случаи ей не подходили.

– Откуда ты знаешь? – отвечает Джейн. – Мы же только приехали. – Она достает из кармана салфетку и вытирает мне слезы. Хочется отвернуться, но я не отворачиваюсь.

Проход расширяется, я вижу верхние ступени, тротуар и море спешащих ботинок. Когда мы наконец выходим на улицу, чувствую себя кораблем, выброшенным волной на берег.

Грэм ждет, переминаясь с ноги на ногу от холода.

Похитителю не нужны сбежавшие из дома проблемные подростки, которые всего-то хотят позлить родителей. Ему нужны взрослые женщины, те, кто по той или иной причине, едут в одиночку по ночному шоссе. Возможно, он понимает, что случайный прохожий, который остановился помочь, вселяет в людей надежду, особенно, когда речь идёт о женщинах.

– Вы ходите намного медленнее ньюйоркцев, – говорит он и растирает плечи, будто пытается добыть огонь. – Давайте скорее домой.

Дай городу шанс, беззвучно шепчет Джейн, и мы сворачиваем за угол. Я тру подошву об асфальт, поднимаю ногу и смотрю, удалось ли оттереть жвачку, но фиолетовая блямба по-прежнему на месте. Она похожа на болячку.

С другой стороны, она отлично понимала, что женщины начинают думать о худшем, встретив на обочине дороги незнакомого мужчину, особенно, если у них сломалась машина, и вокруг царит ночь.

– Быстрее! – кричит Грэм с пешеходного перехода. – Сейчас будет красный!

Естественно, я не успеваю. Тут никогда никто никого не ждет? Я пытаюсь их догнать, бегу, но, когда встаю на переходе, загорается красный, они с Джейн оказываются на противоположной стороне улицы, а я остаюсь одна.

Возможно, он им знаком…



Это казалось маловероятно. Из того, что им сообщили Тэмми и Рита Мэннинг, Долорес вряд ли могла знать кого-то из Бент Крик.

Квартира Грэма мне не нравится. Тут пахнет тушеной капустой – наша бабушка ее делала, – а размер квартиры едва ли больше двух спален нашего дома, да и то если прищуриться, чтобы пол казался шире. Мы идем по коридору, куда Грэм со своими плечами едва протискивается; двери комнат открыты, и я вижу, что в одной стоит небольшая кровать и комод, в котором не хватает двух ящиков. Вторая не слишком отличается: здесь кровать побольше, но она занимает все пространство от стены до стены, и подобраться к окну можно лишь ползком, по нижнему краю матраса. «Очень удобно», – объясняет он. В конце коридора находится кухонька как в домах на колесах, с одной столешницей, на которой с трудом умещается даже доска для резки, и духовкой размером с маленькую подушечку. Над кухней весьма ненадежного вида лофт с таким низким потолком, что там, наверно, можно лишь лежать на кровати, что, видимо, и приходится делать его соседу. Грэм приглашает нас сесть на два блестящих пластиковых табурета.

Макензи вернулась к исчезновению МакКоли в основном потому, что это было единственное дело, хоть как-то похожее на их случаи. Она открыла почту и нашла последнее письмо из участка. Она написала ответ:

– Ну вот, – говорит он и встает, опираясь на столешницу. – Нам здесь очень нравится.

Я смотрю на Джейн, поджав губы и всем своим видом молчаливо показывая: господи, какой кошмар, но она таращится и разевает рот, будто говоря: вот это да, мне бы такую квартиру. Прекрати! – хочется крикнуть мне, потому что мне становится очень одиноко. Одиноко не хотеть того, чего хотят все остальные.

Большое спасибо за помощь. Я подумала, не могли бы вы ещё кое-что для меня узнать и как можно скорее. Мне бы хотелось получить список родственников МакКоли, проживающих в радиусе пятидесяти пяти миль отсюда, а также их контактные данные. Если вы можете достать мне номер агента Долорес Мэннинг, это тоже было бы замечательно.

Вскоре выясняется, что у Грэма не просто есть девушка, но они еще и вместе живут. Он называет ее имя, но я отказываюсь его запоминать: все равно ее скоро не станет, как других. Она выходит из ванной и кружит по квартире в черном трико, вытирая грязные полы своими носками. Не могу понять, она красивая или просто худая? Лицо симметричное до жути, скулы такие высокие, что остальные черты как будто провисают, а волосы покрашены в неестественный темно-рыжий, который бывает только от хны в брикетах. Неудивительно, что Грэм ее выбрал. Вылитая мама.

Кроме девушки, у Грэма еще два соседа, на выходные они уехали куда-то на Гудзон.

Она с некоторой неохотой просила их о помощи. Но если полиция с такой готовностью им содействовала, то Макензи хотелось использовать дополнительные ресурсы на максимум.

– Будете чай? – спрашивает девушка и выкатывает из-под столешницы маленькую золотую тележку. На ней деревянная коробочка с разными чайными пакетиками, маленький капучинатор, ситечко и несколько бутылок алкоголя с незнакомыми названиями.

– Или что-то покрепче? – добавляет она и подмигивает. Мне это не нравится, и я отвожу взгляд, чтобы она это почувствовала.

Закончив с этим, Макензи открыла другое письмо,… которое она получила почти три недели назад и с тех пор старалась думать о нём как можно меньше. Она открыла письмо, прошлась по вложениям и выбрала одно фото.

– Просто воды, – отвечаю я прежде, чем Джейн вмешается и попросит налить ей чистого спирта или другого пойла со злосчастной тележки.

– Можно позвонить? – спрашивает Джейн.

Девушка машет рукой в сторону открытого окна, ведущего на пожарную лестницу.

Это была визитная карточка с именем её отца, написанным на обороте. На другой фотографии была изображена лицевая сторона визитки с надписью жирным шрифтом: Антикварный магазин Баркера: Редкие старые и новые коллекционные объекты.

– Пожалуйста, – говорит она.

И всё. Она уже знала, что такого магазина не существует, по крайней мере его не нашла ни она сама, ни ФБР. Это удручало. Она смотрела на фотографию, когда вдруг подумала, что до места, где умер её отец, было всего два с половиной часа пути и примерно три часа до того дома, где была найдена визитка – почти двадцать лет после его смерти.

Джейн вылезает через окно, а я кручусь на табуретке и поворачиваюсь лицом к нише в стене возле кухни. Там стоит маленький диванчик цвета васаби; девушка подсаживается к Грэму и гладит его руку, будто та обита бархатом.

– Ну что, Соф, – она стряхивает его руку и наклоняется ко мне. Какая бесцеремонность, думаю я, так укорачивать мое имя. – Куда собираешься в колледж? – Она выжидающе поднимает брови, будто шутит о чем-то понятном только нам обеим. Это выглядит ужасно. – Может, в Нью-Йорк?

Но этим делом занималась не она,… по крайней мере, официально. МакГрат разрешил ей неофициально помогать в расследовании в свободное время, но пока по делу не было никаких зацепок. Она вспомнила Кирка Питерсона, детектива, который обнаружил визитную карточку и способствовал открытию дела отца. Она собралась даже ему позвонить, но потом поняла, что было уже 11:45 вечера. Кроме того, о чём они будут говорить, если ни по новому делу, ни по старому не было никаких сдвигов?

– Не спрашивай ее про колледж, – стонет Грэм. – Старшеклассникам совсем не хочется об этом говорить.

Но от ее вопроса у меня сжимается нутро, ведь я конкретно затянула с подготовкой. Я никак не допишу эссе, а первое заявление нужно отправлять уже в следующем месяце. С прошлой весны осталось одно недоделанное эссе, но даже мисс Лайла считает его дерьмом, иначе не стала бы недвусмысленно намекать, чтобы я «зашла с другого угла». Проблема в том, что она не дает совета, с какого именно угла зайти, особенно учитывая, что я обиделась, когда она предложила написать про маму. Зря я тогда папе рассказала, он всегда поднимает кипиш, когда речь заходит о маме. На прошлой неделе я предложила описать свой путь от ненависти к майонезу до толерантности к нему, но мисс Лайла уже даже не смеялась.

Но Макензи нужно было с ним поговорить. Возможно, завершив это расследование, она сможет посвятить всё своё время Питерсону и его делу. Пора было уже наконец во всём разобраться.

Джейн влезает в окно; щеки раскраснелись, как яблочки, и я догадываюсь, что холод здесь ни при чем.

– Он едет, – выпаливает она и так волнуется, что даже не может говорить шепотом.

– О-о-о, – подружка Грэма на диване оживляется. – Кто «он»?

Макензи собралась ложиться спать, почистила зубы и надела тонкие спортивные штаны и футболку. Прежде чем лечь в постель, она проверила телефон на случай новых писем.

Джейн садится на табурет и складывает ладони домиком у лица, пряча улыбку.

– У Джейн есть парень, – дразнит Грэм. – А у тебя, Воробушек?

Она увидела, что департамент полиции Бент Крик уже ответил на её просьбу о предоставлении информации, хотя прошло всего семнадцать минут с тех пор, как она отправила письмо. Она сделала пометку в блокноте, мысленно составила расписание на следующий день и лишь потом позволила себе выключить свет и лечь в постель.

– Нет, – резко отвечаю я. Глупый вопрос. Когда я должна была думать о парнях? До или после похорон лучшей подруги?

Должно быть, Грэм по голосу понимает, что ляпнул что-то не то, и снова переводит разговор на Джейн.

Ей не нравилось, что день завершился, а у неё было много вопросов, на которые не было ответов. Она никак не могла привыкнуть к этому неприятному чувству. Однако она давно придумала, как с ним справляться, чтобы позволить себе несколько часов прерывистого сна, пока вопросы без ответов ждали её во мраке ночи, вне зоны досягаемости.

– Он из Нью-Йорка? – спрашивает он. – Как познакомились?

Я поворачиваюсь к ней. Мне очень любопытно, что она ответит.

– Он наш земляк, – осторожно произносит она. – Познакомились в школе. Он приедет на автобусе.

– Ого, здорово. Надо устроить праздничный ужин, – щебечет подружка Грэма. – Отметим новое начало! – Она хлопает в ладоши, радуясь своему же предложению, а Грэм оттягивает ее волосы назад и целует ее за ухом. Я подхожу к открытому окну, откуда в квартиру задувает холодный влажный сквозняк. У меня нет ощущения, что это новое начало: мне кажется, что это конец. Я смотрю на Джейн – чувствует ли она то же самое? Но она смотрится в экран смартфона, как в зеркало. Как она не понимает? Он не приедет. Он и не собирался.

Глава восьмая



Обеденного стола в квартире нет, поэтому мы ужинаем на диване, сбившись в кучку, а Грэм с девушкой сидят, прижавшись друг к другу на полу: она говорит, что сидеть на твердом лучше для пищеварения. А я думаю, что папа бы взбесился, увидев все это: ни нормального стола, ни салфеток, – и понимаю, почему мы никогда сюда не приезжали. Да мне плевать, что он думает, говорил Грэм сто раз и даже больше. Пытаться угодить родителям – себя не уважать.

Макензи как раз закончила одеваться, когда в дверь номера постучали. Посмотрев в глазок, она увидела на пороге Эллингтона. В руках он держал картонную коробку с двумя стаканами кофе наверху. Она открыла дверь и впустила его внутрь, не зная, что чувствовать, ведь он собрался раньше неё. Она всегда гордилась своей пунктуальностью и привычкой вставать рано. Видимо, у неё появился конкурент.

Грэм с девушкой кормят нас разными видами домашней пасты. Они три часа готовили их вручную, орали друг на друга, чтобы один вскипятил воду, а другой посыпал стол мукой, а потом мирились и целовались с языком у раковины. Грэм никогда не любил публичных проявлений привязанности, но он, наверно, не считает свою квартиру общественным местом. Я спросила, нужна ли ему помощь, а он заскрежетал зубами и ответил, что я лучше всего помогу, если просто постараюсь хорошо провести время.

Подружка Грэма берет откуда-то медные подсвечники и зажигает две высокие голубые свечи радужной зажигалкой, которая спрятана у нее в носке. Грэм достает стоящую на холодильнике бутылку красного вина и разливает его в четыре кофейные кружки. «Свобода, равенство, братство!» – кричит он вместо тоста, и я знаю, что Джейн такое понравится. Краем глаза поглядываю на нее, глотая вино, и вижу, что от улыбки у нее аж глаза сузились.

«Я не мешаю тебе собираться?» – пошутил Эллингтон, ставя коробку и кофе на небольшой столик у заправленной кровати.

Половина тарелок в посудомойке, и нам с Джейн приходится есть из одной тарелки в форме петуха. Мы садимся по-турецки и кладем тарелку поверх соприкасающихся коленей, стараясь не шевелиться, когда тянемся за хлебом, салатом и добавкой вина. Все очень вкусное, но не такое вкусное, как я ожидала. Реальная жизнь всегда оказывается хуже, чем картины из моего воображения, часто повторяла Люси.

«Нет, я уже закончила», – ответила Макензи, с радостью взяв стакан.

Она сказала это, когда фотографировала меня для своего портфолио. Мы лежали на кровати в моей комнате. Она щелкала «Кэноном», глядя на меня через видоискатель.

Эллингтон открыл коробку, и там оказалось полдюжины пончиков. «Это клише, – сказал он, – но, чёрт возьми,… что может быть лучше свежих пончиков?»

Я некрасивая? – спросила я. Ее голова свесилась с кровати, она держала камеру у груди, а я лежала на боку, свернувшись калачиком и повернувшись к ней спиной. Я не хотела видеть эти фотографии.

Конечно нет, ответила она. Ты не сможешь быть некрасивой, даже если постараешься.

В ответ Макензи взяла один и откусила.

Я уставилась на ковер, заваленный грязной одеждой: разными носками, мятыми рубашками, сваленными в кучу джинсами. Тогда в чем проблема? – спросила я.

Не знаю. Возможно, в освещении.

«Что будем сегодня делать?» – спросил он.

За несколько минут до этого Люси взобралась на комод и подняла камеру над головой; та оказалась прямо под потолком, в месте пересечения двух стен. Веди себя как обычно, сказала она. Можно подумать, я каждый день примеряю платья, украденные из шкафа матери, пока та еще не приехала и не упаковала свои вещи в картонные коробки. Я попросила Люси слезть и помочь мне застегнуть молнию, но она сказала, что не может. Притворись, что меня здесь нет, сказала она. Иначе ничего не получится.

«А почему ты спрашиваешь об этом меня?»

Если выйдет плохо, можешь не использовать фотографии, сказала я.

Я обязательно их использую, ответила она. Подредактирую немного и будет норм.

Эллингтон пожал плечами и тоже взял пончик: «Давай говорить начистоту, Уайт. Я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы сказать, что ты работаешь наиболее эффективно, когда можешь всё контролировать. Не говоря уже о том, что ты не самый лучший напарник или помощник. Факт есть факт. Я не против, что ты взяла дело в свои руки. Я не меньше МакГрата хочу, чтобы у тебя всё получилось. И я повторяю свой вопрос: что будем сегодня делать?»

Если хочешь, я могу помочь, сказала я и повернулась к ней лицом. Осенью я ходила на курсы по фотошопу.

«Вчера вечером я просмотрела дела о пропавших без вести за последние десять лет, – ответила Макензи. – Среди них оказался только один случай, который заслуживает нашего внимания – автомобильная авария в снежный буран, когда женщину выбросило из машины, а её тело потом так и не нашли. Её зовут Вики МакКоли».

Не надо. Хотя ее лицо было закрыто камерой, по голосу я поняла, что она поморщилась. Когда дело касалось ее творчества, она никогда меня не подпускала. То ли потому, что хотела, чтобы ее искусство принадлежало ей одной, то ли считала, что я все испорчу.

Я скатилась с кровати; она продолжала щелкать камерой, и в этот момент я почувствовала, что у меня безвозвратно что-то забрали. Наверно, Люси чувствовала то же самое, когда я отправила ей видео из автобуса и спросила: видела?

«Когда это произошло?» – спросил Эллингтон.

Девушка Грэма с грохотом ставит тарелку на кофейный столик.

– И когда же придет твой парень? – спрашивает она Джейн. Та чуть не давится органической фрикаделькой.

«Это случилось в 2009 году. У меня есть данные о родственнике, который живёт в этом районе и с которым, я думаю, нам стоит пообщаться. Ещё я хочу позвонить агенту Долорес Мэннинг. Возможно, она знает что-то об её личной жизни, что сможет нам помочь. Факт, что семья Мэннинг живёт так близко к месту её исчезновения, наводит меня на мысль, что в её личной жизни может быть что-то для нас интересное».

– Скоро. – Она проверяет телефон. Уже почти восемь вечера, а мистер Тейлор должен был выехать из Бостона в два. Я молчу.

Мы съедаем все до последней крошки, потому что боимся, что иначе повара обидятся. Девушка Грэма встает и убирает посуду; она отказывается от помощи и подвязывает волосы полотняной салфеткой, что делает ее похожей на соблазнительную доярку. Я так объелась, что сползаю на пол и ложусь рядом с Грэмом; тот потирает живот, как делают беременные. Он ложится рядом, и, как только его голова касается пола, у меня в кармане жужжит телефон.

«Давай приниматься за работу», – сказал Эллингтон.

– Ой-ой-ой, – говорит он: мы оба знаем, что это папа. Я подношу телефон к уху, откашливаюсь и говорю «алло».

– Как дела? – спрашивает папа. Я слышу голоса его приятелей по гольфу; один, кажется мистер Браун, выкрикивает: «Привет, Соф!»

Макензи проверила телефон. Часы показывали 7:50 утра. Макензи улыбнулась Эллингтону и отхлебнула кофе. Кофе был без сахара. Обычно ей было всё равно, какой кофе пить, и поэтому она не стала жаловаться и на этот раз.

– Нормально. – Я оглядываюсь по сторонам и думаю, что бы соврать. – Джейн пришла на ночевку. Надеюсь, ты не против.

– Конечно нет. Я бы тоже не хотел ночевать в этом доме один. – Папе нравится Джейн, потому что она тихая: он считает, что тихони никогда не наделают глупостей. Если бы он знал.

«Ты ранняя пташка, да?» – спросила она.

– Ты когда завтра приедешь?

– Самолет прилетает в шесть; значит, около семи. Слушай, у вас правда минус десять? Я погоду смотрю.