Памела Биннингс Юэн

Королева Парижа

Роман-фантазия о Коко Шанель

Посвящается моему отцу, лейтенанту Уолтеру Джеймсу Биннингсу, капитану торпедных катеров 279 и 281 на Тихоокеанском театре военных действий во время Второй мировой войны
«Дайте им быстроходные катера, потому что они намерены подвергнуть себя опасности».
Я, Коко Шанель, открыла для себя первое правило выживания: верить можно только самой себе.
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Пролог

Париж, Вандомская площадь

Осень 1944 года

Когда-то весь Париж лежал у моих ног. И Европа тоже. Мир принадлежал мне. Даже когда в 1939 году в приступе досады я закрыла Дом моды Шанель, мой великолепный № 5 продолжал продаваться, пока Пьер не украл его. Chanel № 5 был совершенством. Аромат пропитал мою легенду, осветил мой мир, словно сверкающая звезда, которая держится в невесомости вселенной исключительно по милости неведомых сил. Этот аромат носил мое имя, он сделал меня знаменитой и до сих пор превосходит мои мечтания.

Как и я, № 5 обладает силой, он держит в своей власти, сохраняя стойкость. Аромат, подобно призраку, продолжает парить в воздухе даже после того, как сама субстанция уже исчезла. Проблема в том, что такой запах пробуждает воспоминания и у меня, и у других людей, и не всегда эти воспоминания приятные.

Я совершала ужасные вещи. Но у меня действительно не было выбора. И я всегда осознавала риск. Но все же я никогда не думала, что настанет этот момент. Немецкие войска покинули Париж, и отпущения грехов в последнюю минуту не будет. Для меня не будет. Спросите разгневанную толпу внизу, на Вандомской площади.

Вчера сквозь кружевную штору я наблюдала в окно моего номера в отеле «Риц», как жестокие головорезы сорвали одежду с красивой молодой женщины. Она показалась мне знакомой. Но где теперь ее любовник, офицер СС? Она стояла обнаженная среди толпы, пока ее брили наголо. Бешеная толпа ликовала, когда ей выжгли на лбу свастику.

О, я до сих пор слышу ее крики.

Я не поверила своим глазам, когда увидела, как по улице вереницей шли женщины, связанные одной веревкой. Их называли горизонтальными коллаборационистками. Они плакали, молили о пощаде. Но нацисты ушли, и наступило время возмездия.

Это чистка.

Скоро они придут за мной. При мысли об этом я дрожу как последняя трусиха. Когда они придут, я пойду сама, не позволю меня тащить, даже если не осталось никого, кому есть до этого дело. В конце концов, я мадемуазель Шанель. Возможно, они обо мне забудут. Возможно, я спущусь вниз и выпью чашку чая. Возможно, она станет для меня последней.

Странная штука жизнь. Вы скажете, что такая яркая звезда, как № 5, могла бы вознести меня к свету, а не низвергать во тьму. Полагаю, все началось с предательства Пьера.

Или, возможно, мое падение началось раньше. Может быть, все началось с Андре?

Часть первая

Глава первая

Франция, Прованс

Весна 1940 года

Тем утром в начале мая Канны, старинные, тесно застроенные, все еще оставались причудливой звездой Лазурного Берега. Весна пришла в Прованс, и яркое солнце заливало город абрикосовым сиянием. За бульваром белел песок пляжа, и золотые искры танцевали на зеленой глади моря. На Лазурном Берегу невозможно было поверить в то, что железный кулак рейха уже схватил Чехословакию, Польшу, Норвегию и Данию. Но в городе ходили упорные разговоры о том, что немцы нацелились на Францию.

Габриэль Шанель – для большинства Коко – не верила в то, что это может оказаться правдой. Она сидела за столиком в тени на бульваре и смотрела на море. Перед ней стояла чашка чая, как это бывало практически всегда, когда она жила в «Ла Паузе»[1], своей вилле на побережье. Она смотрела по сторонам, наслаждаясь свежим соленым воздухом. Хорошо ненадолго уехать из Парижа, подальше от стрессов войны, от размышлений о том, что будет дальше, и от тех толп, которые наводнили Париж, спасаясь бегством из городов и селений у границы с Германией. Как только они поймут, что зря снялись с места, они вернутся домой, и Париж снова вернется к нормальной жизни.

Коко не тревожилась, скорее, испытывала легкую досаду. Франция объявила войну Германии девятью месяцами раньше, и с тех пор ничего не произошло. По крайней мере, здесь, на Ривьере. Странная война, подумала Коко. Даже герцог и герцогиня Виндзорские не покинули свою резиденцию на мысе Антиб, неподалеку отсюда. Если бы немецкое вторжение было неминуемым, Дэвид первым бы уехал, невзирая на дружбу с немецким фюрером.

Бывший король Англии, Эдуард VIII, которого в ближнем кругу звали Дэвидом, не скрывал своего восхищения Гитлером. И после того как Дэвид отрекся от престола ради женщины, которую любил, фюрер принимал его в Берлине с королевскими почестями. Но столкнуться с реальной войной – это совершенно другое. Дэвид совсем не такой стойкий, как Уоллис. Под любезными манерами и ухоженной внешностью герцогини скрывалось острейшее жало, которое при необходимости выпускало яд скорпиона. Коко видела, как Уоллис до смерти жалила тех женщин, которые подбирались слишком близко к Дэвиду.

Но большинство мужчин и поначалу некоторые женщины влюблялись в камуфляж Уоллис. Даже министр иностранных дел Германии фон Риббентроп, отличавшийся непростым характером, влюбился в нее. По крайней мере, ходили такие слухи. Он посылал Уоллис букет красных гвоздик каждое утро в течение нескольких месяцев перед ее свадьбой с Дэвидом, даже когда в Британии разгорался скандал из-за его отречения.

Коко сморщила нос, гадая, почему именно гвоздики, а не розы, но взгляд ее бродил то по бульвару слева от нее, то по пляжу с другой стороны, а затем устремлялся в море. Слепящее солнце не помешало ей разглядеть очертания шхуны, бросившей якорь вдали от берега. На мгновение ей показалось, что это «Летящее облако», одна из яхт герцога Вестминстерского. Но, разумеется, это было невозможно.

Коко в последний раз была на борту «Летящего облака» похожим весенним днем много лет назад. Яхта принадлежала самому богатому человеку Англии, Хью Ричарду Артуру Гровенору, герцогу Вестминстерскому. Друзья звали его Бендор. В то утро она стояла на главной палубе, наслаждаясь видом. Вода в гавани была гладкой, словно стекло. Между берегом и «Летящим облаком» стояли на якоре десятки судов меньшего размера. Бендор подошел сзади и поцеловал ее в шею, удивив Коко. Потом он облокотился на поручни, посмотрел на бухту и сказал, что ему надо обсудить с ней кое-что важное. Она мгновенно поняла, в чем дело.

Наконец-то он задаст ей этот вопрос. Что ж, она заставит его подождать ответа после стольких лет собственного ожидания. В конце концов, заставлять ждать – это прерогатива женщины. Ему придется помучиться, хотя бы немножко, из-за того, что он так долго откладывал этот разговор.

Коко обрадовалась, почувствовав, что ее будущее наконец-то обеспечено, поэтому спокойно стояла рядом с ним, пока Бендор собирался с мыслями. Но после первых же его слов ей пришлось отвернуться, пока он радостно сообщал о том, что сделал предложение очаровательной английской леди и эта леди согласилась. Бендор положил руку на плечо Коко, говоря, что ему не терпится их познакомить. Ну да, любовницу и будущую жену.

В эту секунду она испытала невероятное унижение, каждый мускул в ее теле напрягся, пока она осознавала новость. Бендор женится на другой, не на Коко! Ее любовник берет в жены английскую розу, женщину, которая, в отличие от Коко, родилась с правильной стороны от невидимой черты. Той самой черты, которая не позволяла Коко посещать публичные праздники и частные вечеринки под руку с Вестминстером. Та же черта не давала ей зайти с ним в загон с лошадьми на скачках или присутствовать в ложе герцога в опере или на балете.

У Коко нынешней при воспоминании о том моменте задрожала рука, когда она взяла чашку с чаем. Бендор выглядел счастливым, он выжидающе смотрел на нее. Мысли Коко метались, жаркий гнев разгорался в ее груди. Она вцепилась в поручни и сделала несколько быстрых вдохов и выдохов, пытаясь успокоиться. Она помнила, что в те минуты старалась сосредоточиться на простых вещах: солнце, согревающем ей плечи, купающихся на этом самом каннском пляже, что плескались на мелководье.

Не раздумывая, она протянула руку назад, к тому месту на шее, куда он поцеловал ее, и одним резким движением сняла длинную нить жемчуга. Крупные, молочно-белые, бесценные жемчужины, его подарок. Из горла Бендора вырвался сдавленный звук, и герцог протянул руку в то же мгновение, когда она перегнулась через поручни и бросила бусы в воду.

Бендор зарычал. Его глаза вылезли из орбит, он попросту запаниковал, развернулся на месте и закричал:

– Вся команда на палубу! Все должны нырять!

Когда начался переполох, зазвучали свистки, раздался топот бегущих ног, Бендор продолжал кричать, Коко сняла изумрудные браслеты и тоже бросила их в море. Она стояла и смотрела, как они отправились следом за жемчугом в темные глубины.

Коко не смогла сдержать улыбку, потягивая чай. Время залечивает не все раны, но это было так давно.

– Мадемуазель! – Она вздрогнула, когда чей-то оклик издалека ворвался в ее мысли, и яхта «Летящее облако» исчезла.

Коко подняла глаза, прищурилась от солнца и увидела, что кто-то спешит к ней. Шарль Прюдон! Откуда он взялся? Управляющий директор Дома Шанель должен был заниматься делами в Париже, а не носиться по бульвару в Каннах. Она больше не занималась от-кутюр, но в магазине на улице Камбон еще оставался персонал, торгующий духами и косметикой. Коко в ожидании откинулась на спинку стула. В самом деле, она никогда раньше не видела, чтобы директор двигался так быстро.

– Я надеялся найти вас здесь, – задыхаясь, произнес он и схватился за край стола.

Она подняла бровь и улыбнулась.

– Доброе утро, директор Прюдон. – Коко заметила, что его костюм и галстук измяты, как будто он спал в одежде, лицо раскраснелось, дышал он тяжело и часто. – Садитесь, пожалуйста. – Она указала на стул. – Что привело вас в Канны?

– Я привез вам письмо, мадемуазель. – Прюдон протянул ей конверт через стол. – На нем написано срочно, поэтому я сел в ночной экспресс. Я только что со станции.

Коко взяла конверт, посмотрела на адрес отправителя. Отправителем значился Жорж Боден, генеральный управляющий парфюмерной фабрики в Нейи, на которой производили ее духи.

– Письмо доставили вчера. – Прюдон достал из кармана носовой платок и вытер лоб. Сняв шляпу, он рухнул на стул.

В молчании Коко вскрыла конверт и достала письмо. Пробежав глазами по странице, она поджала губы, потом начала внимательно перечитывать написанное. Невероятно! Сердце пропустило удар. Она подняла глаза, но смотрела мимо Прюдона. Это не могло быть правдой.

Неожиданно осознав, что Прюдон пристально на нее смотрит, она справилась с дрожью в руках, сложила письмо и убрала в конверт. Коко не отводила глаз от рыжей кошки, сидевшей на тротуаре позади директора. Животное изогнулось, медленно вылизывая обрезанный хвост, как будто времени не существовало.

Но время никуда не исчезло, и, если написанное в письме правда, Коко должна действовать немедленно. Кошка потянулась, спрыгнула на мостовую и сверкнула на Коко зеленым глазом. В эту же секунду из-за угла на большой скорости выехал автомобиль. Коко уронила конверт на стол, когда кошка метнулась под колеса. Раздался громкий сигнал клаксона, завизжали тормоза, и автомобиль умчался прочь.

Прюдон повернулся, чтобы проследить за ее взглядом. Но к этому моменту исчезли и автомобиль, и кошка. Коко не сводила глаз с мостовой, но улица была пустынна и чиста.

Директор уставился на нее.

– С вами все в порядке, мадемуазель?

Она кивнула. Прюдон махнул рукой, подзывая официанта. И уже через минуту тот стоял рядом с Коко. Чистая белая салфетка была перекинута через его руку. Официант вопросительно поднял бровь и нагнулся к Коко.

– Там только что была кошка, вон на том месте, когда из-за угла выскочил автомобиль. – Она повернулась к официанту. – Мне это показалось?

Официант выпрямился и улыбнулся.

– Это была крупная рыжая кошка с половиной хвоста, мадемуазель?

Она кивнула, все еще удивленная.

– Да, вы правы.

Мужчина сложил руки на груди.

– Тогда вы стали свидетельницей лучшего трюка Цыганки – исчезновения. – Он пожал плечами. – Она избегает любой беды. Это цыганский трюк, что-то вроде магии.

Коко со вздохом снова посмотрела на лежащий перед ней конверт. Она бы не отказалась от такой магии прямо сейчас.

– Принести вам еще чаю? Этот, должно быть, совершенно остыл.

– Нет, благодарю. Все в порядке.

Официант повернулся к Прюдону.

– Что-нибудь желаете, месье? Аперитив? Чай?

Директор покачал головой и посмотрел на часы.

– Не сегодня. У меня нет времени. – Когда официант отошел, Прюдон повернулся к Коко. – Что с письмом? Я привез дурные вести?

– Да, месье Прюдон, это действительно плохие вести. Но вы правильно сделали, что приехали. Дело срочное.

Он открыл было рот, чтобы ей ответить, но она подняла руку.

– Помолчите, прошу вас. Я должна подумать.

Ее ответ должен быть быстрым и фатальным для Пьера. Ей следовало ожидать, что Пьер Вертхаймер провернет что-то подобное, когда он перебрался из Франции в Америку. Он говорил, что хочет убежать от немцев и угрозы войны. А теперь это письмо! С тех пор как они вместе создали «Общество Мадемуазель» в 1924 году, чтобы продавать № 5, ей приходилось не раз сражаться с ним, чтобы защитить права на свой парфюм и на свое имя.

Какой же дурой она была. Но когда они познакомились, к ней только-только начал приходить успех благодаря созданным ею для своего парижского Дома платьям. И она только что создала № 5. А Пьер с его деньгами и крупными парфюмерными компаниями захотел стать инвестором. Его компании «Ленталь» принадлежала фабрика под Парижем, которая была готова сразу производить и распространять ее парфюм. Идея партнерства между ними казалась мечтой.

Они заключили сделку, и в результате Коко стала владелицей всего лишь десяти процентов акций «Общества Мадемуазель». Контрольный пакет получили Пьер и его брат Поль. В те времена она была новичком в парфюмерном бизнесе и сосредоточилась на том, чтобы сделать себе имя в от-кутюр. Детали соглашения она оставила Пьеру. И он, такой добродушный, успешный и богатый, казался ей очень мудрым. Он занимался всеми контрактами, всеми юридическими моментами в окончательной документации. А она не поняла, что ему незачем думать о ее выгоде.

Из-под ресниц Коко изучала директора Прюдона. Ей понадобится его помощь, поэтому она должна ему довериться. Она никому не доверяла. Но он проработал с ней много лет. Он знает цену осмотрительности, особенно в полном конкуренции мире моды. И он точно знал, что сдержанность – это постоянное условие его работы.

Коко переплела пальцы и прямо посмотрела на него.

– Я должна довериться вам, директор Прюдон. – Она помолчала немного. Когда он кивнул, Коко продолжила: – Судя по всему, мой деловой партнер – вор.

– Прошу прощения? – Его глаза расширились. – Вы говорите о месье Вертхаймере?

– Да. Да! – Коко сделала глубокий вдох, стараясь справиться с накатившей яростью.

Между бровями Прюдона пролегла глубокая складка. Он нагнулся вперед на тот случай, если их подслушивали, и понизил голос.

– Насколько я знаю, месье Вертхаймер и его брат вместе с семьями переехали в Америку несколько месяцев назад. – Он склонил голову к плечу. – В Нью-Йорк, если я не ошибаюсь?

– Да, они эмигрировали.

После того как Гитлер занял Польшу, Пьер решил, что это предупреждение для всех еврейских семей и что эта непонятная война вполне реальна. Коко взяла конверт и принялась обмахивать им лицо, словно веером.

– Но какое отношение…

– По словам месье Бодена, Пьер взял… Нет, не так. Пьер Вертхаймер украл с фабрики мою формулу № 5.

– Украл! – Прюдон отвел глаза. – Я всегда считал его джентльменом. Вы уверены, что тут нет никакой ошибки, мадемуазель?

– Да, месье Прюдон, я абсолютно уверена. Судя по всему, Ален Жобер, правая рука Пьера, два дня назад прибыл в Нейи из Нью-Йорка. У него была письменная доверенность и инструкции от Пьера, чтобы забрать формулу Chanel № 5. – Коко замолчала, перебирая жемчуг ожерелья. – Месье Боден уверяет, что ему не оставалось ничего другого, кроме как подчиниться. Поэтому Ален Жобер уехал, увозя с собой формулу моего самого драгоценного аромата.

По выражению лица Прюдона она поняла, что директор наконец полностью осознал ее слова. Формула украдена. Та самая формула № 5, которая никогда не покидала сейф в Нейи, поскольку формула духов, как и рецепты лучшего шеф-повара, полностью зависят от их секретности. Шифр от сейфа знали всего три человека: Коко, Пьер и Жорж Боден.

Разумеется, Коко, не доверявшая никому, хранила копию формулы в своем сейфе в Доме моды.

Прюдон покачал головой.

– Месье Вертхаймер вор! Мадемуазель, как такое возможно? Забрать формулу без вашего согласия!

– Все довольно просто. Ален Жобер порой бывает просто устрашающим. – Ее улыбка получилась горькой.

– Но все знают, что № 5 ваш. Формула ваша.

– Да, – Коко как будто выплюнула это слово. – Но как месье Боден напоминает мне в этом письме, Пьер Вертхаймер контролирует компанию.

На лице Прюдона появилось озадаченное выражение, а голос понизился до утешающего шепота.

– Напрасная кража, мадемуазель. Мир знает, что это вы создали № 5. Поэтому аромат и носит ваше имя. И № 5 всегда производили в Нейи. Зачем эта формула господину Вертхаймеру в Америке?

В самом деле. Хороший вопрос.

Неожиданно картина стала абсолютно ясной. Пьер не собирается возвращаться во Францию. Он осмелился похитить формулу № 5 из Нейи только по одной причине: он намерен выпускать парфюм в Америке. Для него это возможность раз и навсегда отделаться от ее жалоб. Он перенесет бизнес в Нью-Йорк, избавившись от Коко. Он выкинет ее из дела, пока она в ловушке в Европе, охваченной войной. Как бы ни складывались дела у Германии, Пьер бросит Коко.

Chanel № 5 всегда производили в Нейи. Почему же Пьер поступил так подло, почему действовал тайком, почему прислал Алена вместо того, чтобы открыто обсудить все с ней? Осознав всю глубину предательства делового партнера, Коко шлепнула ладонью по столешнице, и Прюдон поморщился. Никто не знал, насколько она зависела от дохода, который давал № 5. Да, у нее были накопления в виде золота и инвестиций, хранящихся в сейфе в Женеве. Но когда годом раньше она закрыла Дом моды после забастовки работниц, № 5 стал главным источником ее дохода. Она вздернула подбородок.

– Chanel № 5 мой, господин Прюдон. Формула моя. Я креативный партнер в компании. Да, № 5 – мои первые духи, но они же и самые лучшие. Я создала аромат после многих лет планирования и долгих месяцев работы в сырых химических лабораториях в Грассе.

И Пьер сделал это именно сейчас! Даже если бы она захотела снова открыть Дом моды, то теперь совершенно невозможно раздобыть ткани, когда Гитлер воюет в других частях Европы. С тех пор как Франция объявила войну Германии, даже ткацкие фабрики в стране были реквизированы в пользу непонятной войны. Коко прищелкнула языком, подумав об утраченных шелках, шерсти и хлопке.

«Не война закрыла твой Дом моды, Коко. Это сделал твой характер.

Что ж, в этом не было моей вины».

Они вынудили ее закрыть Дом Шанель, когда ее «маленькие ручки», ее швеи, присоединились к коммунистическим толпам во время забастовки. Они требовали платить им больше, чем они уже сумели выжать из своей хозяйки. Это были плохие времена, громилы рушили прекрасные памятники, атаковали предприятия и таких, как она, работодателей. А ведь она набирала своих девушек с улицы, учила каждую, платила хорошую зарплату. Как они посмели восстать против нее, ее «маленькие ручки», преградив ей вход в собственный Дом моды?!

Разве не понятно, почему она многих уволила?

Они сказали, что она сделала это назло.

Хотя в то время это было еще и отличным решением для бизнеса. Доходы от № 5 уже затмевали продажи платьев.

И что теперь? Эта кража всего лишь еще одна в череде попыток Пьера помешать ей в бизнесе на каждом повороте. Годами они сражались из-за созданных ею духов, спорили о каждом элементе дизайна, о распространении, маркетинге, продажах. Пусть не ей принадлежит бóльшая часть акций «Общества Мадемуазель», но единственным имуществом компании являются парфюмы Коко Шанель и немного косметики. Ее творческий талант намного важнее количества принадлежащих ей акций. Эта кража, эта попытка выкинуть ее из бизнеса стала последней каплей. Она не позволит Пьеру победить.

И тут ее осенило. План был настолько логичным, что она едва сдержала улыбку.

«Общество Мадемуазель» – это французская компания, и она подчиняется французским законам, а не законам США. И права на № 5 принадлежат французской компании, а не Пьеру. Коко сжала губы. Любой справедливый суд во Франции решит, что раз Пьер в Америке на неопределенное время, а Коко во Франции, то это дело мадемуазель защищать самое ценное имущество компании.

Она немедленно подаст иск. Она будет бороться за моральную и легальную необходимость контролировать компанию. Chanel № 5 – достояние Франции. И, как напомнил директор, и компания, и духи уже носят ее имя. Да, этот план сработает так или иначе. Так как Гитлер наступает, Пьер не осмелится вернуться во Францию, чтобы сражаться в суде.

Директор Прюдон молча ждал, его брови сошлись на переносице, а глаза блуждали по пейзажу за спиной Шанель.

– Месье Прюдон? – Ее голос звучал очень мягко, когда она подалась к нему.

– Я к вашим услугам, мадемуазель.

– Нам нужно немедленно приняться за работу.

Шаг первый – остановить производство ее духов в Америке. Для начала она скупит весь оставшийся жасмин в Провансе, чтобы он не достался Пьеру. Жасмин, выращенный в Провансе, это главный ингредиент № 5. Жасмин из других источников уменьшает аромат. Синтетическая замена его просто убьет.

Шаг второй – она использует приобретенный жасмин, чтобы производить парфюм в Нейи. Она будет продавать его по всей Европе, пока политическая ситуация на континенте не стабилизируется. А потом она сразится с Пьером на мировой арене. В конце концов, № 5 – это Шанель.

И шаг третий – при необходимости она будет отстаивать это в суде.

Коко посмотрела на Прюдона из-под полуопущенных век. Пока она скажет директору только то, что ему необходимо знать.

– Как мой эмиссар, вы отправитесь в Грасс сегодня же днем и приобретете весь жасмин, который еще есть на рынке в этом регионе.

Он нахмурился.

– В Грасс?

– Да, в Грасс, парфюмерную столицу мира. – Коко махнула рукой в сторону севера. – Это недалеко, примерно минут тридцать от Канн. Как вам известно, для № 5 мы используем только лучший жасмин, который растет в этом регионе. Большинство тех, кто выращивает здесь жасмин, продают урожай химикам в Грассе. Нам нужно спешить. Сбор жасмина скоро начнется, и мы опоздали с выходом на рынок. К счастью, Грасс – городок маленький. Вы зайдете к каждому представителю парфюмерных компаний.

– Но, мадемуазель…

– Я должна получить весь запас жасмина, который еще есть в продаже. То, что осталось от поставок прошлого года, хранится на фабрике в Нейи. Если Пьер только что решил украсть формулу и производить № 5 в Нью-Йорке, то едва ли он успел подумать о том, чтобы оплатить жасмин нового урожая. На этом мы его и обойдем. Сбор урожая совсем скоро, так что он уже опоздал. – И она уточнила: – Это понятно?

Прюдон приподнял шляпу и слегка пожал плечами.

– Я собирался сегодня же вернуться в Париж, мадемуазель, чтобы приступить к работе в Доме завтра с утра.

– Нет, нет, нет. Вы нужны мне здесь. – Коко указала на белые здания гостиниц, выстроившиеся вдоль бульвара у него за спиной. – Снимите номер в отеле «Мажестик» за мой счет и наймите автомобиль с шофером. Это дело важнее всего.

– Но месье Вертхаймер…

– Chanel № 5 мой, месье Прюдон, и формула моя. – Коко провела большими пальцами под воротничком блузки, расправляя и выравнивая его. – Это я придумала аромат, чтобы он обозначал Шанель для каждой женщины в мире и для следующих поколений. Я не позволю Пьеру отобрать его у меня.

Прюдон опустил подбородок на грудь. Коко приняла это как знак согласия.

– Я выбрала каждый ингредиент для № 5. Их в формуле больше семидесяти, месье директор. И химик смешал их в соответствии с моими точными инструкциями. – Она постучала пальцем по кончику носа. – У меня талант чувствовать запах, знаете ли.

Прюдон снова кивнул.

– Я Нос, месье директор.

– Вы художник.

Коко никогда не думала о себе как о художнике. Но если говорить об этом аромате, то да, пожалуй.

– Chanel № 5 – это икона, это Франция.

«И без него расходы вскоре превысят доходы, и мои фонды истощатся».

Прюдон надул щеки, потом выдохнул.

– Понимаю. Разумеется, № 5 – это икона. Да, я поеду в Грасс. Но что вы станете делать со всем этим жасмином, когда мы его купим, мадемуазель?

Коко чуть улыбнулась ему.

– Я решила заняться Нейи и бизнесом. Я буду выпускать № 5 без Пьера. На данную минуту моя первейшая забота – это обеспечить адекватные поставки на тот случай, если странная война с немцами станет реальной.

– Это может оказаться достаточно сложным. Летний урожай, скорее всего, уже продан.

Коко сурово посмотрела на него.

– Покупайте все, что сможете. Если урожай зарезервирован, предложите цену выше, чем в заключенных контрактах. Я разрешаю вам удвоить цену. – Прюдон нахмурился, но Коко продолжала с напором: – Напомните им, что надо думать о будущем. Напомните им, что вы представляете Дом Шанель. И им нечего терять, потому что мое предложение гарантирует немедленную прибыль в неспокойное время.

– А месье Вертхаймер? – Прюдон покачал головой. – Ох, мадемуазель, пойдут разговоры.

– При упоминании Пьера напоминайте им, что он в Америке, а я здесь, и между нами океан и война. Теперь именно я буду вести дела.

Поколебавшись немного, директор кивнул.

– Возможно, это и есть реальная война, мадемуазель.

Она склонила голову к плечу.

– Возможно, вся жизнь – война, месье директор. – Коко откинулась на спинку стула и принялась один за другим разглаживать пальцы на перчатках. – Пусть продавцы в Грассе подготовят контракты к завтрашнему дню, я их просмотрю. Я должна немедленно получить жасмин.

Но директор все еще колебался.

– Мадемуазель, мы обсуждаем покупку целых плантаций цветов. Я не уверен, что мы сможем перевезти такое количество. Грузовые составы были конфискованы правительством для военных нужд.

Она оперлась локтями о столешницу.

– Я вижу, что вы плохо учились, директор Прюдон. Разумеется, мы не станем перевозить живые цветы. Химики из Грасса извлекут из цветов эссенцию. Придется мне дать вам несколько уроков об ароматах, – с коротким смешком сказала Коко. – Конечный продукт – это масло, полученное из цветов, так называемый абсолют. После экстракции его хранят в литровых стеклянных бутылях. Один килограмм абсолюта жасмина содержит масло, полученное из цветков со многих акров. – Она подняла плечо. – Перевозка в Нейи не станет проблемой.

Прюдон покраснел.

– Разумеется. Мне следовало это знать.

– Так как мы не продаем платья, месье директор, вы должны понимать важность такого шага для нашего Дома. – Ее тон стал резким. – Не сомневайтесь, Грасс это тоже понимает. В Грассе должны понять, что мадемуазель Шанель требует верности в обмен на бизнес.

– Да, мадемуазель.

«Подумай дважды, Коко. Пьер верил в тебя с самого начала, когда ты была еще рискованным вложением, когда Дом Шанель был новым и никому не известным. Помнишь ли ты, как он показал тебе первый флакон № 5, выпущенный после того, как было основано «Общество Мадемуазель»?»

Этот первый флакон до сих пор хранится у нее в сейфе на улице Камбон.

Но прошло столько лет, и Пьер изменился. Если она не будет действовать быстро, он ее уничтожит. Она этого не допустит. Она никогда не вернется к своей старой жизни, к тому, чем она была.

На Коко нахлынули старые страхи. Габриэль, малышка, которой она когда-то была, брошенная отцом, со стертыми в кровь руками, стоящая на коленях и скребущая каменный пол в коридоре аббатства на горе в Обазине. Она даже теперь чувствовала запах желтого мыла, леденящий холод северной части здания, где жили сироты.

Плиты в длинном коридоре образовывали узор в виде цветков с пятью лепестками. Пять – это ее счастливое число. Монахини сказали ей, что, когда она вымоет каждый камень, она сможет поесть. Господь говорит, что только чистоплотным, хорошим девочкам можно есть. Тогда она была Габриэль, сирота. Еще не Коко.

Пять, пять, пять, даже тогда она знала, что это число принесет ей удачу.

Коко вздрогнула, снова ощутив холод того коридора. Она не сомневалась, что приняла правильное решение. Деньги – это безопасность. Chanel № 5 – это еще раз безопасность. Пьер не оставил ей выбора, приходится бороться за то, что принадлежало ей. Никогда больше она не будет мыть полы ради еды и крова.

– Мадемуазель?

Голос Прюдона вернул ее в реальность. Она снова была Коко, и стены, возведенные ею за годы после Обазина, снова поднялись вокруг нее.

– Все, достаточно, – нетерпеливо сказала она. – Прошу вас, месье директор, отправляйтесь в Грасс. Вы останетесь в Каннах до тех пор, пока все контракты не будут подписаны. Мы проведем здесь столько времени, сколько потребуется.

– Да, разумеется. – Прюдон взял шляпу и встал.

– Завтра утром жду вас ровно в десять у меня на вилле. Так у нас будет время подписать и вернуть контракты.

Когда директор ушел, что-то мягкое коснулось ее лодыжки. Коко отодвинула стул, посмотрела вниз и увидела рыжую кошку, смотревшую на нее агатовыми глазами, зелеными с янтарными прожилками. Коко нагнулась и подхватила Цыганку на руки. Обняв кошку, она прошептала:

– Все хорошо, моя сладкая, ты в безопасности. – Коко позволила кошке устроиться у нее на коленях. Почесывая шелковистую шерстку за ушами, она заметила, что к ней торопливо идет официант.

– Прошу прощения, мадемуазель, – сказал он, протягивая руки к кошке.

Коко покачала головой.

– Нет, оставьте ее. Мы понимаем друг друга.

– Никто не понимает кошку, – хмыкнул официант. – А это умная кошка. Она скрывает свои мысли, как опытный вор.

– Пожалуй, я возьму ее домой.

Официант дернул подбородком в сторону отелей на бульваре.

– Цыганка живет там, в переулках, за кухнями. Она одичавшая, мадемуазель, она не останется. Цыганка не может без свободы улиц.

Коко гладила довольную кошку. Цыганка была теплой и мягкой. Но официант был прав. Она неохотно согласилась с ним:

– Я приму ваш совет, месье. Кошка останется свободной. Но пока я не ушла, принесите нам миску сливок.

Глава вторая

«Ла Пауза», неподалеку от Канн

Весна 1940 года

Вечером того же дня Коко сидела во дворе. Воздух, согретый мягким бризом, благоухал ароматами лаванды, мимозы и гиацинтов. Ветер с моря прогнал мысли о письме, которое Прюдон привез из Парижа.

Днем, когда боль от воровства Пьера еще не утихла, она отправила письмо с сожалениями Уоллис и Дэвиду на мыс Антиб. Слишком поздно она отказалась от званого ужина, который устраивали герцог и герцогиня Виндзорские, и понимала это. Не принято доставлять неудобства бывшему королю Англии, но такова жизнь. Пока она не получит контракты из Грасса, она не успокоится.

Вилла «Ла Пауза» расположилась в роще оливковых деревьев на скалистом мысу над Средиземным морем и была ее убежищем. Частично это был подарок Вестминстера перед его женитьбой. Всего лишь частично, потому что он купил участок, а Коко стала дизайнером дома и следила за стройкой, контролируя все до последней детали, даже состаренное дерево и фальшивую патину на ставнях, что придавало дому аристократичный вид, как у ношеных, но элегантно скроенных и сшитых твидовых пиджаков Вестминстера. Такой дом построил бы ее папа, если бы ему повезло и… если бы он вернулся.

Освещенная лунным светом Коко перебирала длинные нити жемчуга. Они заменили подарок Вестминстера, который теперь покоился на дне моря. Мама всегда носила нитку жемчуга вокруг шеи, пока не умерла от страшного кашля.

После смерти мамы папа отправил младших братьев Коко работать на ферму. Она до сих пор помнит, как мелькали их маленькие ножки, когда они бежали за старым фермером через поля, а папина повозка уезжала все дальше и дальше. Она смотрела вслед мальчикам, пока они не превратились в точки на горизонте.

А потом и папа ушел.

Он оставил Антуанетту, Жюли-Берту и Габриэль, всех трех сестер, в аббатстве в Обазине. Он пообещал вернуться за своими детьми, как только заработает денег, чтобы о них заботиться. Даже теперь при воспоминании об этом Коко помрачнела. Пока они долго ехали в сиротский приют, он сказал дочерям, куда они едут. Услышав эту новость, девочки зарылись в солому и теснее прижались друг к другу. Папа дал им яблоки, чтобы они поели. Но Антуанетта и Жюли-Берта плакали часами напролет. А Габриэль держала горе в себе.

В сумерках в Лиможе папа остановил повозку перед лавкой. Вывеска на двери обещала «Честные цены за ваш фарфор, серебро, украшения». Папа долго сидел, не шевелясь, сжимая в руке мамино ожерелье, как будто взвешивал его. Его лицо исказила гримаса. И Габриэль подумала, что он может заплакать. Но вместо этого он спрыгнул с повозки, выпрямился, крепче сжал пальцы и направился в лавку.

Коко вспомнила, как ощутила прилив надежды, пока смотрела на дверь. Папа передумал! Он продаст ожерелье, получит деньги и построит для них дом, обязательно теплый, и там будет место для сада. Ее охватило предчувствие счастья, когда она лежала на соломе и представляла это новое будущее. Они заведут корову и будут выращивать овощи. Они пойдут в школу, после полудня мальчики будут работать, а девочки – готовить еду и убираться. Папа будет торговать на деревенских рынках и каждый вечер возвращаться домой.

Но через несколько минут он вышел из лавки, втянув голову в плечи и нахмурившись. Глаза его смотрели сердито. Габриэль снова зарылась в солому. У папы был вспыльчивый характер. Отвязывая мула, он проорал: «Шейлок!» Габриэль почувствовала, как повозка покачнулась под его весом, когда он сел на место возницы.

– Десять франков! – пробормотал он, хватая вожжи. – Десять жалких франков за ее жемчуг.

Этого не хватит, чтобы заплатить за дом.

Жюли-Берта подняла голову.

– Папа, что такое шейлок?

– Шейлок – это вор, еврей.

– Вернись туда, папа! – Габриэль села в повозке. Она подала голос, когда ее охватило отчаяние. – Скажи этому человеку, что жемчуг стоит больше.

– Тихо, девочки. – У отца был напряженный, сдавленный голос. – Это не поможет. – Он стегнул вожжами мула. – Слушайте папу. Когда вы бедны, всем на вас плевать. Бедняки страдают. Вы должны это понять. Готовьтесь сражаться за все то, чего вы хотите в жизни. Это единственный способ выжить. – Он плюнул в сторону лавки, и повозка загрохотала по улице.

Огни деревни остались позади, дорога стала у`же. Если не считать тяжелой поступи мула и звука деревянных колес на неровной грунтовой дороге, мир вокруг них был темен и тих, когда они поднимались в гору к аббатству. Обнявшись с Антуанеттой и Жюли-Бертой, Габриэль вдруг отчетливо поняла, что мама ушла навсегда и папа оставит их в Обазине так же, как он оставил мальчиков у фермера. Это был поворотный пункт.

Коко посмотрела через двор виллы, ощущая внутри ту же пустоту, которую чувствовала в ту далекую ночь. Странно это – оглядываться назад. Она редко позволяла себе такое. Но перед ее внутренним взором предстал папа, шаркающей походкой уходящий по коридору и скрывающийся за дверью. Она смотрела ему вслед, все еще надеясь, что он передумает. Но он даже не обернулся.

Девочки быстро узнали, что папа за их пребывание в монастыре не платит и они должны отрабатывать свое содержание. Габриэль старалась помогать обеим сестрам, но в конце концов они оказались не слишком крепкими и не слишком стойкими. Много лет спустя обе покончили жизнь самоубийством. А братья… Ну что с ними поделаешь? Они живы и нищенствуют. Иногда они пишут ей, и порой она посылает им деньги. Какое-то время она еще надеялась. А потом поняла, что семьи у нее больше нет.

Правда такова: после той ночи, когда папа ушел, она знала, что осталась одна.

Коко закурила сигарету и положила голову на спинку кресла, наблюдая, как дым кружится в темноте. Она отлично справилась одна. Тогда она еще была Габриэль и зависела от других. Теперь она полностью изменилась, она Коко. Она построила новую жизнь, и Габриэль осталась в прошлом. Правда о бедности и несчастьях осталась ее секретом.

Знал его только один человек. Она отдалась ему телом и душой в ту же минуту, когда они встретились. Шелест волн у подножия утесов в «Ла Паузе» успокаивал ее, завораживал, позволяя течь опасным воспоминаниям. Ритм волн убаюкивал, почти гипнотизировал. Теплая вода набегала на берег и отступала. Бой Кейпл был единственным мужчиной, которого она когда-либо любила. Как же она ему верила!

Нет. Она бросила сигарету на землю и раздавила носком туфли. Этим вечером у нее достаточно проблем, чтобы думать о Бое Кейпле. Коко встала, пересекла сад, чтобы выйти к крытой дорожке, огибающей двор. Галерея напоминала ей о монахинях, скользящих по переходам и читающих молитвы.

Она вошла в спальню через высокие стеклянные двери, открытые навстречу бризу. Горничная Алиса только что разобрала постель. При виде Коко она улыбнулась и быстро вышла. Коко сняла одежду и надела белую шелковую ночную сорочку, которую Алиса разложила на кровати. Это была одна из любимых сорочек – на тонких бретелях и без всяких прочих украшений.

Коко подошла к туалетному столику и села перед зеркалом. Оставшись одна, она разглядывала свое отражение, чуть повернув голову направо. Фотографы называли ее профиль классическим – нос идеальной формы, челюсть излишне квадратная, но сильная, шея длинная и стройная. Оливковый тон кожи, унаследованный от папы – она всегда утверждала, что это загар, – чуть темнее, чем предпочитало общество. Но он выгодно подчеркивал ее большие черные глаза под бровями вразлет и короткие черные завитки, обрамлявшие лицо. Бой однажды сказал, что она не хорошенькая в общепринятом смысле, но красивая. Она до сих пор пыталась расшифровать эту его фразу. Коко улыбнулась, взяла щетку, но потом встала и подошла ближе к зеркалу.

Когда в уголках ее глаз появились эти мелкие морщинки?

Коко выключила все лампы в спальне, оставив только ночник на столике у кровати. Скользнув под шелковые, пахнущие лавандой простыни, она протянула руку за книгой, которую оставила накануне у кровати. Это был новый роман Колетт. Коко вздохнула, устраивая книгу на коленях. Колетт отличная писательница, но дружить с ней сложно.

Мысли Коко не задержались на романе, а вернулись к предательству Пьера. В прошлом они с Пьером воевали из-за разных взглядов на «Общество Мадемуазель» и духи, созданные Коко, но каждый раз им в итоге удавалось сохранить их дружбу. На самом деле Коко часто гадала, не влюблен ли в нее Пьер немного. Несколько раз он присылал ей букет ее любимых белых камелий, даже тогда, когда она выигрывала дело в суде.

Коко вспомнила тот день, когда они встретились впервые. Он был похож на красивую картину. Солнечный день на скачках. Ветер колышет красные, белые и синие флаги, всюду насыщенные цвета драгоценных камней, и все это в густом соленом морском воздухе на побережье Нормандии.

Пьер выглядел изысканно, высокий и стройный, с темными волосами и высоким лбом. Он всегда улыбался. Коко восхищалась его стилем – модный жилет, аккуратный галстук и пальто из светлой шерсти, шляпа-дерби слегка сдвинута набок. Но особое внимание привлекали его глаза, глубоко посаженные, с дружелюбными искорками и морщинками в уголках. И очень темные круги под ними.

При воспоминании об этом Коко вздохнула. Она всегда считала, что по глазам Пьера ничего прочесть нельзя. Был ли он в те времена ее истинным другом или все же конкурентом?

Она захлопнула книгу Колетт, отбросила ее в сторону и погасила свет.

Когда Шарль Прюдон вернется из Грасса, она подпишет все контракты и решит судьбу Пьера. Ни один французский суд не отклонит иск о признании ее единственной владелицей «Общества Мадемуазель» после того, как ее юристы представят его в суде.

Но, как это всегда бывало при появлении проблем, внутри нее заговорила Габриэль: «Пьер победит тебя, и что ты станешь делать, если он со всеми его деньгами выиграет суд? Мы снова станем бедными».

Ее мозг тут же начал подсчитывать расходы. Номер в отеле «Риц». Но это же ее дом. А еще расходы на содержание «Ла Паузы» и на поддержку того, что осталось от бизнеса в Доме моды.

Коко щелкнула языком: «Я не позволю Пьеру выиграть».

Перекатившись на спину, она уставилась в потолок. Если бы Бой Кейпл оказался в эту минуту с ней рядом, он бы обнял ее. Он бы прошептал, что любит свою маленькую Коко, и ей не пришлось бы жить в нескончаемой борьбе. Он бы негромко сказал, что Коко его единственная любовь навеки.

Длинные темные ресницы Боя коснулись ее щеки. Его дыхание щекотало ей шею. Глаза Коко начали закрываться, а бриз тем временем гулял по комнате, бледная луна освещала любовников. Обнявшись, они погружались в волшебство, Коко и Бой. И снова Бой Кейпл был ее любовником, отцом, братом, другом, наперсником. Ее защитником.

Глава третья

Компьень, замок Руайальё

1904 год

В тот день, когда я впервые увидела Боя в Руайальё, Этьен так спешил попасть в загоны с лошадьми, что едва остановился в холле замка, чтобы коротко представить нас друг другу. Он тут же ушел, а Артур Кейпл, известный всем как Бой, остался на месте и молча изучал меня. Не говоря ни слова, он приподнял мой подбородок. Его зеленые глаза встретились с моими, и я не отводила от него глаз, от этого вырубленного творцом из камня мужчины, обожженного солнцем так же, как и я. Мне показалось, что он способен заглянуть в мои мысли и мою душу. Я слышала голос Этьена, приветствовавшего кого-то во дворе. Сверху эхом отдавались шаги горничной, ходившей по деревянному полу. Но Бой и я были словно отгорожены от этих звуков. Я была одурманена.

Он наконец заговорил, нарушив напряжение момента.

– Значит, это и есть малышка Коко. – Бой сделал шаг назад и сунул руки в карманы, сразу сделавшись беззаботным. – Ты фея, такая же восхитительная, как хвастался Этьен. – Когда он улыбался, его глаза смеялись. – Я слышал, что ты была самой популярной певицей в Мулене и заставила Этьена за тобой побегать.

Когда в семнадцать лет я вышла из монастыря, Этьен уговорил меня бросить сцену в кабаре в Мулене, что неподалеку от Обазина, и привез меня в свое имение Руайальё, расположенное примерно в сорока пяти километрах к северо-востоку от Парижа. Этьен был высок, красив и женат, хотя его жена жила в другом месте. Он был богат, а я была молода и бедна, совсем девчонка. В Мулене я оставила работу швеи в мастерской портного и пение за чаевые по вечерам в кабаре «Ротонда».

Эти вечера были возбуждающими: сверкали огни, играла музыка, люди танцевали. Все военные, расквартированные в Мулене, приходили в «Ротонду», как и молодые люди из города. Они приветствовали меня, пока я с важным видом расхаживала по сцене и пела. Мне нравилось все это: мужчины и мальчики, запахи кожи, дыма и вина, гнилые дубовые доски старой сцены. Они называли меня Коко, по имени героини одной из моих песенок. Имя прижилось. Я сказала себе, что я больше не бедняжка Габриэль.

В Руайальё, впервые после смерти мамы, я сразу почувствовала себя в безопасности. Благодаря Этьену у меня была своя комната, собственное пространство и роскошная большая кровать с шелковыми простынями и грудой подушек. И я могла спать допоздна.

Той весной, когда я впервые приехала в Руайальё, по утрам я наслаждалась бездельем, через открытые окна смотрела на просторные поля поместья Этьена, сверкающие свежей зеленью и золотыми валками соломы, на конюшни неподалеку, выстроенные из того же старого серого камня, что и сам замок. Я вдыхала чистые ароматы скошенной травы, сухих лепестков попурри в вазах, лимонной полироли для дерева и душистого дрожжевого хлеба, который пекли в кухне внизу.

Пока я жила в аббатстве, у меня постоянно урчало в животе от голода. Но теперь я могла съесть хоть целую буханку, если бы мне этого захотелось! И все это потому, что Этьен Бальсан выбрал меня. Я была его любовницей, и это был мой новый дом. Этьен сказал, что я могу жить в Руайальё столько, сколько захочу, – вечно.

Конюшни Этьена славились по всей Европе. Он был почти французским аристократом – по образованию, если не по крови. Деньги в его семье были «старые». Этьен научил меня ездить верхом, спокойно чувствовать себя за столом, накрытым на тридцать человек, и делать вид, что я люблю человека, которого в душе я считала только другом.

У Этьена было много домов и много любовниц, а где-то жила его жена, но она не была помехой. Я знала, что я особенная, не похожая на других. Когда другие его женщины приезжали в замок с визитом, они были одеты в длинные платья с тугими корсетами, сжимавшими талию. Они пользовались макияжем, делали сложные прически, носили шляпы и ездили верхом в дамском седле. Я носила старые хлопковые сорочки Этьена, его бриджи и старый сюртук, которые я перешила. Тогда у меня были длинные волосы, и когда мы ездили верхом, я позволяла им свободно развеваться на ветру.

Мы мчались наперегонки. Он дразнил меня, утверждая, что я езжу как банши. Я была Коко, его любовницей, но еще я была ему другом. Уже тогда мне хватило мудрости понять, что дружба часто живет дольше, чем любовь.

Бой Кейпл покорил мое сердце в Руайальё. Элегантный в любое время дня и в любой ситуации. У него были тонкие усики, волосы зачесаны назад так, чтобы прикрывать уши по новой и современной моде. Бой был англичанином, изящным, остроумным и с деньгами, которые ему приносили угольные шахты в Ньюкасле, корабли и железные дороги. Состояние он составил собственными руками, а не унаследовал от отца, как Этьен. Бой был очаровательным, умным, богатым, холостым и спортивным. Он играл в поло и владел конюшнями с пони. Как и у Этьена, у него было много любовниц. А еще он был проницательным и амбициозным, но это я упустила из виду.

Меня потянуло к Бою с первой же минуты нашей встречи. Но поначалу я пыталась справиться с чувствами. Я думала: «Что ж, вот еще один мужчина, которому нравятся хорошенькие кокетки».

После нашей первой встречи Бой приезжал в Руайальё почти каждые выходные. Мы были просто друзьями, но только внешне. Нас сильно тянуло друг к другу. Я это ощущала и знала, что Бой тоже это ощущает. Я чувствовала, что в этом мужчине есть какая-то глубина, которую он еще мне не открыл.

Каждые субботу и воскресенье замок заполнялся друзьями Этьена. От восхода и до поздней ночи мы находили для себя занятие: долго завтракали, потом катались верхом, играли в карты, разыгрывали фарсы и загадывали шарады, устраивали пикники и ужины, танцевали, пили коктейли на террасе и много смеялись. На выходные мужчины приезжали с любовницами и никогда с женами. Бой обычно выбирал меня в качестве партнерши в играх, и мы почти всегда выигрывали.

Моим самым любимым временем были теплые вечера, когда другие гости расходились, а мы с Боем сидели вдвоем. Он был прирожденным учителем, и ему удалось увлечь меня рассказами об астрономии, о звездах, Луне, планетах и о том, как во Вселенной все сбалансировано.

Мне нравилось слушать его. Он хорошо владел своим низким, с выразительными модуляциями голосом, когда рассказывал о других измерениях во времени и в пространстве. От него я узнала названия созвездий и связанные с ними мифы, истории богов, любовников и трагедий. Мы часто говорили о музыке, об искусстве, об истории, и он всегда подводил разговор к философии и тому миру, который он называл духовным.

Порой я чувствовала себя дурочкой. Я католичка и знала о загробной жизни, но Бой говорил совершенно о другой духовности. И однажды вечером я попросила его объяснить.

Бой встал, подошел к низкой каменной стене, окружавшей террасу, и сорвал цветок с вьющегося жасмина.

– Смотри, – сказал он, поворачиваясь ко мне и поднимая цветок вверх.

Это был обычный цветок. Бой протянул его мне, я взяла и вдохнула аромат. Бой вернулся в кресло и с улыбкой смотрел на меня.

– Тебе нравится аромат? Форма? Цвет?

Я кивнула.

– Этот цветок вызывает у тебя воспоминания?

Я закрыла глаза, снова понюхала жасмин и мгновенно оказалась в прошлом, в сиянии солнечного света. Я почти чувствовала его тепло на моих плечах. Я снова сидела в папиной повозке с братьями и сестрами. Колеса повозки подпрыгивали на рытвинах узкой грунтовой дороги, идущей через поле сладко пахнущего жасмина. Мы направлялись на летнюю праздничную ярмарку в каком-то местечке в Провансе. И мама была с нами, живая, она сидела рядом с папой на месте возницы.

– Видишь? – ворвался в мои воспоминания голос Боя.

Я открыла глаза, положила цветок на колени и кивнула.

– Ничего не заканчивается. Хотя реальных растений уже нет, тех самых цветов, которые ты когда-то видела и нюхала, их суть остается. Спустя многие годы запах выпускает на волю воспоминания, связанные в твоей голове с этим ароматом, и возвращают те же самые ощущения радости, счастья.

– Да. Хорошие воспоминания. – Я обдумала это. – Теперь я понимаю. В самом деле, что-то остается от этих старых мертвых цветов. Судя по твоим словам, выходит, что прошлое становится настоящим.

Бой удовлетворенно улыбнулся.

– Материальные цветы давно сгнили. Но ощущения, которые они порождают своим запахом, остаются. Итак, – он чуть поднял брови, – откуда, по-твоему, происходят эти чувства?

Я посмотрела на залитое лунным светом поле и сказала, не думая:

– Из воспоминаний, разумеется. – Удобно устроившись в кресле, я вытянула ноги и сцепила пальцы за головой.

Бой рассмеялся.

– Это циклическое мышление, Коко.

Я перевела на него взгляд и смотрела, как он достает из кармана трубку, золотую зажигалку и кожаный кисет с табаком. Мне нравился аромат табака Боя.

– Что ж, наверное, я никогда раньше об этом не думала, – ответила я, пожав плечами. Мне было любопытно, и я молча ждала, пока он набил трубку, постучал ею о столешницу и зажег.

Затем, попыхивая трубкой, он заговорил так, что я поняла, насколько это для него важно.

– Чувства, как, к примеру, счастье, которое дали тебе воспоминания, не материальны, это не цветок и не стол. У чувств нет структуры, они эфемерны. Но, как и воспоминания, они реальная часть каждого из нас.

Я сидела, не шевелясь, слушала и хотела понять.

– Эмоции, чувства исходят из души, твоего внутреннего я. Они появляются после того, как мозг получит информацию о цветке, о его цвете, форме, аромате. – Дым из трубки Боя поднимался к небу. – Они приходят к нам из духовного мира, который существовал задолго до нашего рождения и будет существовать после нашей смерти. Поэтому человеческая душа, твое внутреннее я, Коко, не ограничена человеческими границами времени, пространства или структуры. Это эфемерные части твоего существа, как счастье, которое ты испытала, когда понюхала жасмин. К этим моментам ты можешь прикоснуться в любое время. Они навсегда остаются частью тебя.

Бой жестом указал на звезды.

– Поэтому с этой точки зрения мы все бессмертны. – Вынув трубку, он держал ее в руке. – На самом деле наши души могли даже жить на земле в предыдущих жизнях.

– То есть ты буддист?