Реймер покачал головой:

– Он бы лежал под гробом.

– Так-то оно так, – ответил Салли. – Дай-ка это сюда. – Он указал на серебристую ручку от гроба, которую вертел в руках Реймер.

Просьба Реймера, видимо, озадачила, но он все-таки встал и отдал Салли ручку, а тот бросил ее в могилу, и ручка с грохотом упала на гроб.

– Эй, – сказал Салли, указывая на небо на востоке. – Новый день.

Реймер взглянул, куда указывал Салли, но, судя по отсутствующему лицу, пытался увидеть то, чего там нет.





Салли снова подъехал к дому мисс Берил, когда за деревьями парка “Сан-Суси” уже мелькнули первые лучи рассвета. Карл не спешил вылезать из машины – безнадежно испорченные мокасины и грязные, мокрые носки он снял, – Салли заглушил мотор, и мужчины просто сидели, совсем озадачив Руба: пес бесновался в кузове, испуская при этом короткие струйки мочи. И откуда в нем столько берется, подивился Салли. Карл свернул носки в комок, протер изнутри ветровое стекло, рассчитывая убрать сухие потеки собачьей мочи, но лишь оставил на стекле вихреобразные бурые разводы.

– Смотри, – сказал он Салли, любуясь делом своих рук, – идеальный говношторм.

– Спасибо, – ответил Салли.

– Не за что. – Карл выбросил носки в окно, а следом и мокасины. – Почему ты не взорвешь эту развалюху и не купишь себе нормальную машину?

Два года, а скорее, все же один. Зачем Салли машина крепче него самого?

– Знаешь, – продолжал Карл, – я только сегодня понял, что вы с Реймером фактически близнецы. Наверняка начальник полиции может позволить себе машину получше этой ушатанной “джетты”.

– Может, она ему нравится, – предположил Салли. – Ты, может, тоже в чем-то ставишь его в тупик. Ты об этом не думал?

– Я знаю одно. Он окончательно спятил.

Они расстались на кладбище, Реймер пообещал, что поедет домой и ляжет спать. Салли не поверил ни в то ни в другое. Карл прав. В Реймере ощущалось болезненное возбуждение. Такой взгляд Салли видал у людей, которые после долгого боя вели себя как обычно, даже что-то делали, но по сути это было не что иное, как бегство от действительности. Они будто бы потерялись и вряд ли хотели найтись.

– И никакой рации в машине нет, – добавил Карл. – Я посмотрел.

– Да? – спросил Салли.

– Да.

Сквозь кроны пробилось солнце, неожиданно ослепив Салли, и он прищурил глаза. Карл подался вперед, чтобы взглянуть на лучи из-за идеального говношторма, и заметил:

– Подумать только – какая бы хрень ни творилась, а шарик всё вертится как ни в чем не бывало. Удивительно.

Салли удивился бы куда больше, если бы шарик остановился, но чувства друга были ему понятны. И впрямь диво – шестеренки времени по-прежнему крутятся без явной потребности или цели, безразличные к жизни и смерти. Салли вспомнил о секундомере, который вернул ему Уилл, – стрелка отсчитывала секунды, послушно бежала по кругу, неизменно в одном направлении. И тем не менее мир механизмов, пожалуй, не особенно отличается от живых его обитателей, большинство из которых, заключил Салли, живут себе и живут, ни о чем не задумываясь. И собственное его счастье – уж такое, какое было, – всегда проистекало из готовности допустить, чтобы каждая секунда, минута, час и день предсказали следующие, сегодня и завтра разнились только в частностях, да и те были невелики. Едва ли не каждое утро он просыпается в эту пору, вытаскивает себя из постели, бреется, умывается и направляется к Рут помогать обслуживать тех, кто явился позавтракать. Может ли измениться столь непреложный обычай?

Может быть, Рут права и он каждое утро приходит в закусочную “У Хэтти” потому лишь, что ему больше нечем заняться и некуда пойти. Салли и рад был бы возразить ей, что это неправда, что он по-прежнему питает к ней теплые чувства. В его жизни нет других женщин – это ли не доказательство? И вряд ли уже появятся, в его-то годы. Наверняка это что-то да значит. Но потом Салли вспомнил о Реймере на Хиллдейле, как тот с диким взглядом твердил “Он должен быть где-то здесь” – настоятельная потребность, которую жизнь попросту не признала.

Так что, может, и впрямь настала пора попробовать что-то другое. Может, он каждое утро торчит в закусочной не для того, чтобы помочь, а из эгоистичных соображений. И если муж Рут – по причинам, ведомым лишь ему, – вдруг захочет ее вернуть, а жена проникнется к нему большей нежностью, нежели прежде, то кто он, Салли, такой, чтобы вставать между ними? И если Джейни осточертело каждое утро просыпаться под его голос – который, несомненно, напоминает ей о том, что роман Салли и Рут разрушил их семью, – может ли он винить ее? Салли и рад был бы возразить, но ведь он действительно разрушил их семью. Грегори, брат Джейни, сразу после школы уехал из города, а он почти наверняка знал об отношениях Салли и Рут. И если Салли ходит в закусочную лишь по старой привычке, не обязан ли он от этой привычки избавиться? В конце концов, закусочная “У Хэтти” не единственное место в городе, где можно заказать яичницу и потрепаться.

Да вот только единственное. Разумеется, у федеральной автомагистрали есть сетевые кафе, но там за буфетными стойками сидят те, кто куда-то едет. Кстати, Рут предложила Салли стать одним из таких. Человеком, который направляется на Арубу. Почему бы и нет, допытывалась она. Деньги у него есть. Как и на машину получше. Так почему бы и нет, черт побери? Потому что, рад был бы ответить Салли, сущность его закреплена, как стрелка Уиллова секундомера, и движение его ограничено шестеренками, которых он не видит и уж тем более не в состоянии заменить.

Рубу надоело непонятно зачем сидеть в кузове, и он с визгом выскочил на газон, проделал идеальный кувырок, как натренированный солдат, вскочил на лапы и припустил к трейлеру. Мужчины не без зависти (если Салли правильно понял, что чувствует) проводили его взглядами. Можно ли завидовать псу с полуотгрызенным причиндалом? Да почему бы и нет? Руб истинный оптимист, а чем старше становишься, тем трудней отыскать в себе хоть капельку оптимизма и еще трудней ее сохранить.

– Ты видишься с Тоби? – ни с того ни с сего спросил Карл.

– С какой стати? – удивился Салли, хотя лет десять тому назад был всерьез влюблен в бывшую жену Карла.

– Это ты мне скажи, – ответил Карл, прекрасно знавший о его чувствах.

– Если подумать, я действительно видел ее один раз прошлой осенью. Кажется, в праздники.

– Да?

– Да, она заезжала.

Карл выпрямился.

– Заезжала, – повторил он. – Чтобы повидаться с тобой.

– Спрашивала, не планирую ли я его продать. – Салли кивнул на дом мисс Берил. – Тоби теперь занимается недвижимостью.

Карл снова расслабился.

– Да. Я слышал, дела у нее идут хорошо. Как она выглядела?

– Потрясающе, – с удовольствием ответил Салли. – Как никогда. Ходячий секс.

– Да ну тебя. – Карл вздохнул. – Даже не верится, что я толкнул ее в объятия лесбиянки с волосатыми ногами.

– Наверное, у нее есть что-то, чего нет у тебя.

– Наоборот: у нее нет того, что есть у меня, – поправил Карл. – Или было, до недавнего времени.

– Дело наживное.

– Даже не знаю, – продолжал Карл, – зачем теперь вообще нужны мужчины?

Именно этим вопросом Салли всю жизнь старался не задаваться, а потому и решил, что пора сменить тему. И спросил Карла о том, о чем думал с той самой минуты, когда Реймер на кладбище посетовал, что без пульта от гаража не узнает, кто же был любовником его жены.

– Скажи мне, что это был не ты, – попросил Салли.

– Кто был не я?

– С женой Реймера.

Ведь если бы подвернулась такая возможность, Карл своего не упустил бы. В этом Салли ни минуты не сомневался. Но дюжина роз на могиле? Карточка с надписью “Навсегда”? Карлу такие жесты, мягко говоря, несвойственны. С другой стороны, кто знает?

– Еще не хватало, – ответил Карл.

– Точно? – уточнил Салли, хотя в этом не было нужды. Карл врет похлеще Санта-Клауса, но, насколько известно Салли, в серьезных делах ни разу ему не соврал.

– Ты думаешь, я единственный бабник в городе?

– Ладно, – ответил Салли.

Может, вопреки предположению Карла, Салли с Реймером и не близнецы, но Салли всем сердцем жалел этого бедного ублюдка.

Опомнившись, Салли понял, что Карл что-то сказал.

– Что?

– Я сказал, что это не я, но я знаю, кто это был.

Карл смотрел прямо перед собой на бурые разводы на стекле и, несомненно, ждал, что Салли задаст ему резонный вопрос. Чего Салли делать не собирался. Потому что, сказал он себе, это не мое дело (что было неправдой). Он не задал этот вопрос, потому что не хотел слышать ответ. Потому что он, кажется, уже его знал.

Соучастник

Известий о подлинной жизни Бата читатели “Еженедельника”, как правило, в своей городской газете не искали. Время от времени там мелькали отрывочные сообщения – вот как на этой неделе новость о переименовании средней школы в честь Берил Пиплз, – но обычно “Еженедельник” писал о встречах прихожан и об ужинах со спагетти[32], о свадьбах и похоронах, о счете в матчах Малой лиги[33] и о том, кто попал в список лучших студентов муниципального колледжа. Истинной задачей газеты было сообщать о куда более увлекательных событиях в Шуйлер-Спрингс: там ипподром предлагал диковинку – ставки на бегах иноходцев и рысаков, почти каждую неделю открывались новые рестораны, где посетителям подавали самые необычные, поразительные блюда (эритрейская кухня!) с колоритными и таинственными ингредиентами (крапива! чернила кальмара!) и вино на “дегустационных сетах”. Тамошний книжный совместно с кафедрой английского языка и литературы колледжа Шуйлер-Спрингс устраивал встречи с известными авторами, после чего можно было отправиться в соседний клуб потанцевать под живую музыку (клезмер-панк) или посмотреть фильм в новом кинокомплексе на двенадцать залов.

Ну а те, кто хотел читать новости Бата, выписывали “Демократ Шуйлер-Спрингс” – ежедневную газету, гордившуюся сенсационными журналистскими расследованиями происшествий у соседей. К примеру, все прошлое лето “Демократ” публиковал передовицы о Великой Вони Бата (“Еженедельник” о ней не обмолвился ни словом), равно как и о непрерывных напастях Хиллдейла (“Смерть на марше в Норт-Бате”, гласил один заголовок, точно к рецензии о фильме про зомби). В этом году “Демократ” удостоил вниманием известия о том, что строительство лофтов “Старая фабрика” затягивается и стоимость работ превысила первоначальную смету, что проект день ото дня вызывает все больше подозрений и что к делу причастен мэр города Гас Мойнихан, как бы энергично он от этого ни открещивался.

А тут еще и жена – мало Гасу прочей головной боли – опять пошла вразнос. В тот вечер за ужином Элис так разнервничалась, что Гас позвонил врачу, и тот по просьбе Гаса выписал ей снотворное. Учитывая, что Элис совершенно вымоталась, а таблетка была сильнодействующая, Гас полагал, что жена проспит до полудня.

Порою безумие Элис отступало, и целые недели, даже месяцы она была – или казалась – спокойней. Читала, писала картины или просто смотрела в окно на темный парк “Сан-Суси”. А потом ее ни с того ни с сего вновь охватывала тревога, Элис нервничала, не находила себе места и слонялась по их просторному дому, как будто что потеряла. Гас выучил признаки надвигающейся одержимости: безмятежная улыбка испарялась, краешки губ жены нервно подрагивали, она теряла интерес к книгам, которые прежде читала запоем, и если раньше Элис покрывала свои полотна точными крошечными мазками, то теперь небрежно и широко возила кистью по холсту, потерявшему связь с действительностью, которую Элис пыталась запечатлеть, – казалось, ей перерезали нить между мозгом и кистью.

Гас понимал, что Элис, бедняжка, сама предчувствует надвигавшуюся тревогу. Привычные тихие звуки не успокаивали, а пугали ее до жути. Краем глаза она словно все время видела то, что ее преследует, но стоило ей обернуться, как оно исчезало. Гасу казалось, будто она постепенно вспоминает о том, что лучше бы позабыть. Если он спрашивал, что ее беспокоит, Элис смотрела недоуменно, как будто он обратился к ней по-немецки. Один раз Гас спросил ее: “Кого потеряла, меня?” – а Элис в ответ повторила: “Меня”. И потом Гас гадал, что значат ее слова: она не поняла вопроса или имела в виду, что ищет себя саму? В конце концов ей становилось тесно в четырех стенах, она убегала из дома, и Гасу сообщали, что ее видели в городе – такое чувство, будто везде одновременно, – и что она шокирует всех своим гребаным телефоном.

Вчера Элис заявила, что видела кого-то, кто ее напугал, но когда Гас спросил, кого именно, уставилась на него недоуменно, будто он сам должен это знать.

– Курта? – наобум подсказал Гас.

Чем черт не шутит. Правда, Курт отсутствовал лет десять и, насколько Гас понимал, не имел причин возвращаться. Но Элис покачала головой.

– Курт уехал, – объяснила она: вдруг Гас не заметил его отъезда.

Кто знает? Может, она имела в виду Реймера. Это же он поутру нашел ее в парке и привез домой. Обычно она узнавала его, мужа своей подруги Бекки, и понимала, что он не опасен и ничем ей не угрожает, но Элис порою боялась людей в форме, а Реймер был как раз в парадном облачении, так что, возможно, она его не узнала.

Эта жуткая история с телефоном страшила Гаса больше всего. Элис теперь повсюду таскала с собой телефон, словно он связывал ее с чем-то таким же жизненно необходимым, как следующий вдох. Иногда в разгар спокойного ужина, услышав “звонок”, Элис поднималась, доставала из сумки телефон и снимала трубку. Она вроде и помнила давнее правило – никаких звонков за столом, – а потому тихим голосом отвечала: “Я сейчас не могу разговаривать” – и убирала телефон в сумку. В другой раз Элис терпеливо выслушивала воображаемого собеседника, и на глаза ее наворачивались слезы. “Боже мой, – произносила она, – значит, все еще хуже, чем мы полагали”. Гас гадал, не его ли они обсуждают. “Он не знает, – шептала Элис, умолкала и слушала. – Ну разумеется, он имеет на это право, но что, если это его погубит?” Порой ее реплики оказывались до того любопытны, что Гас невольно заслушивался, готовый поверить, что на том конце провода кто-то есть, и очень хотел узнать, что же сказал собеседник Элис. Все это настолько его смущало, что он уже был готов отобрать у нее телефон.

Теперь же, судя по всему, неминуемый кризис приближался, и вскоре они узнают, чем кончится. Иногда – бог знает почему – внутреннее смятение Элис улетучивалось и она возвращалась к мольберту, к своим кистям, к спокойной синей, зеленой и желтой палитре, но, вероятно, все опять, как бывало не раз, покатится под откос и окончится в Ютике, в психиатрической больнице штата. Больше всего Гас ненавидел ждать. Все равно что ухаживать за заболевшим ребенком, наблюдать, как опасно повышается температура, молиться, чтобы она упала, бояться, что не упадет, и знать, что ты бессилен что-либо сделать.

Поэтому Гас и не спал всю ночь. Он лег рано в надежде скорее окончить этот ужасный день, но мысли блуждали по кругу. Гас упорно не понимал, почему обрушилась стена старой фабрики. И в тот же день смертельно опасная рептилия, чья естественная среда обитания – Индия, сбежала из “Моррисон-армз”. Еще у Гаса, как он ни бился, перед глазами стояла картина: этот чертов дурак, начальник полиции, ныряет в разверстую могилу судьи Флэтта, подняв столб пыли. Нет никакого сомнения, что газета Шуйлера в красках опишет три этих события. То-то обрадуются журналюги! Стоило Гасу задремать, как налетала гроза, и он опять просыпался. Если кому и нужно принять снотворное, так это ему. Почему он не попросил доктора выписать рецепт? Дом содрогнулся от очередного раската грома, мощного, как удар свайного молота, Гас поднялся с постели, пошел проверить Элис, но она спокойно спала. Не разбудил ее и телефон.

Звонить начали вскоре после того, как окончились грозы, и звонили всю ночь, в основном горожане, желавшие знать, когда им, черт побери, дадут свет. Баллотируясь в мэры города, Гас допустил серьезнейшую ошибку (и что на него нашло?): он обнародовал свой домашний номер. Если Гас правильно помнил, он хотел выглядеть истинным слугой народа, открытым и всегда доступным для избирателей. Правда, быстро выяснилось, что пообщаться с ним рвутся, особенно среди ночи, или пьяные, или сумасшедшие, или те и другие вместе, так что сразу же после выборов, дабы оградить себя от психов, Гас завел автоответчик, а тем, с кем действительно хотел пообщаться, давал свой мобильный (и больше нигде его не светил). Автоответчик, предназначавшийся для всех прочих, уверял, будто каждый звонок очень важен (вранье) и Гас перезвонит при первой возможности (тоже вранье). Удивительно, как долго порой разглагольствовали звонившие. Некоторые сообщали о странных потусторонних зрелищах: коровы в полях помахивали ярко светящимися хвостами, на штыке у стоявшего перед библиотекой памятника солдату Армии Союза[34] синел таинственный шар, на кладбище Хиллдейл сияли каменные кресты. Один из звонивших предположил в этом происки сатаны. Скорее уж студентов, подумал Гас. До конца учебного года менее двух недель, пора розыгрышей в самом разгаре. И если кресты горели, так потому, что какой-нибудь идиот облил их жидкостью для розжига и чиркнул спичкой. Утром Гас скажет Реймеру, чтобы позвонил в больницу и узнал, сколько к ним обратилось подростков с ожогами.

Но были и другие, менее сверхъестественные происшествия. Позвонила мать Трупориканца Джо и сообщила, что ее сын ушел в таверну “Белая лошадь” и до сих пор не вернулся, а это значит, что его наверняка убили. Мать намекнула Гасу, что некие либеральные фанатики таят злобу на ее сына, поскольку он осмеливается говорить правду о меньшинствах, гомосексуалах и тех, кто захватил все вокруг, так что Америку уже нельзя назвать Америкой. В шестом часу утра позвонил последний псих и сообщил, что неизвестные грабители раскапывают могилу судьи Бартона Флэтта. Это, конечно, бред, но Гас на всякий случай связался с участком и отправил Миллера разобраться, в чем там дело. На месте преступления никого не оказалось, но в ста ярдах от въезда на кладбище со стороны Спринг-стрит Миллера ждала находка весьма неожиданная и пугающая. Огромный пласт земли – такой вместил бы и взрослое дерево со всей его обширной, пусть и засохшей корневой системой, и полдюжины гробов в придачу, в том числе очень старых, – непонятно почему оторвался, сполз по размытому ливнями склону и теперь маячил, как остров, посреди этой сраной дороги.

Поэтому, выглянув в окно спальни и увидев, что небо на востоке светлеет, мэр понял, что уже не заснет. Лучше встать и смело встретить день. Гас решил не ждать, пока привезут “Демократ” (обычно его доставляли в десятом часу), он сам отправится в Шуйлер, возьмет свеженький, только что отпечатанный номер газеты и прочитает, как его чихвостят, за дорогим капучино в новом “Старбаксе”, о котором все говорят. Три пятьдесят за чашку, конечно, многовато, но вроде бы там удобные кожаные кресла, Гас устроится в кресле и прочитает дурные вести о своем городке в относительно спокойной обстановке среди модных жителей Шуйлера, которые не видят ничего плохого в небольшом расточительстве. А когда он вернется в Бат к собственным немодным избирателям, дурные вести уже устареют и не будут его тревожить. Гас тихонько оделся и направился было к двери, но решил напоследок проверить Элис – тогда-то и обнаружил, что ее нет дома.





Бедная, добрая, потерянная женщина.

Кто виноват? Хотелось бы, конечно, обвинить Курта, чаще всего Гас так и делал. Но порой, вот как сейчас, признавал и свою причастность. Он, разумеется, знал, что проблемы у Элис начались еще до него, а может, и до Курта – тот утверждал, что в колледже Элис вела жизнь беспорядочную и раздвоение личности у нее из-за употребления кислоты, но Гас не верил, что Элис и впрямь так куролесила. Да, возможно, она пробовала наркотики – на дворе стояли семидесятые, в конце концов, – но исключительно с чьей-то подачи, и Гас подозревал, что именно Курт был ее личным Свенгали[35]. Ох и фруктом тот оказался. Приняв его на работу (и ведь решающим стал именно голос Гаса!), колледж допустил катастрофическую ошибку. Что еще хуже, Гаса предупреждали. Двое его коллег из отборной комиссии почувствовали неладное, какое-то противоречие, но какое именно, сформулировать не сумели, и Гас им указал, что дурные предчувствия порою не что иное, как замаскированные предрассудки. На бумаге все, несомненно, выглядело хорошо. Да, публикаций у Курта было немного, но он вел активную профессиональную деятельность, посещал конференции, делал доклады и, кажется, лично знал многих виднейших политологов. И рекомендации у него были безупречные, как мало у кого.

Правда, однажды вечером, вскоре после прибытия Курта в кампус, Гасу позвонили на домашний.

– Вам не стоит брать на работу профессора Райта, – без предисловий заявил звонивший.

Гас сначала подумал, что это кто-то из отборной комиссии, но звонок, судя по всему, был междугородний. Гас спросил, кто звонит, и услышал в ответ: “Неважно”. Важно, чтобы Гас понимал: Курт Райт – негодяй. Гас помнил, что на это лишь рассмеялся. Разве в научной среде так говорят? Такие понятия, как “негодяй”, давным-давно заменили другими – к примеру, “неподходящий”. Звонивший, кем бы он ни был, видимо, не в себе.

– Большинство с вами не согласится, – сказал ему Гас. – Его рекомендательные письма…

– Одно из них написал лично я, – перебил незнакомец.

– Вы…

– Лишь бы он убрался отсюда, – добавил аноним. – И через год-другой вы захотите того же. И даже сами напишете такое же письмо.

На этом связь прервалась. Гас немедленно набрал номер, отобразившийся на определителе, но трубку никто не взял.

Гасу до пенсии оставались считаные годы, в ту пору он жил в кампусе, в одном из дуплексов, принадлежавших колледжу. Когда Курт и Элис приехали в Шуйлер, Гас гостил у друзей в Сан-Франциско, а к его возвращению они уже поселились в квартире на второй половине дуплекса. Подъехав к дому, Гас увидел Элис. Она не знала, что почту привозят ближе к вечеру, и как раз проверяла ящик у тротуара. Элис была высокая, гибкая, грациозная и сразу очаровала Гаса. Вдобавок ему всегда нравились женщины с длинными волосами, даже немолодые. Матери его было под восемьдесят, и у нее были длинные волосы. Гас представился, сообщил, что он с факультета политологии, один из новых коллег ее мужа, и добавил, что рад приветствовать ее в их квартале, населенном по большей части преподавателями колледжа. Элис немного нервничала, но внимательно выслушала все, что он говорил, и улыбка у нее оказалась очень красивая (Гас такие видел нечасто), вот только улыбалась Элис немного невпопад – будто собственным мыслям, а не происходящему.

На следующее утро позвонил ее муж и пригласил Гаса вечером выпить по бокалу вина у них на заднем дворе.

– Кстати, спасибо, что позвонили кому надо, – произнес Курт после того, как они пожали друг другу руки.

Он был на добрых лет двадцать моложе Гаса, но выглядел старше из-за бороды, черной и настолько густой, что она казалась фальшивой. Пока они разговаривали, Курт налил два бокала – почему только два, удивился Гас – и протянул ему тот, в котором было чуть меньше.

– Прошу прощения? – недоуменно произнес Гас. – Я позвонил кому надо?

– Это ведь ваша поддержка помогла нам попасть сюда вне очереди, – пояснил Курт, обведя рукой свою половину дуплекса.

Гас и сам этому удивился. Дуплексы располагались в кампусе, а потому пользовались спросом, хотя вроде дома как дома, ничего особенного. И снимать их было дешевле, чем прочее жилье в Шуйлере, не имевшее отношения к колледжу. Как новичкам удалось попасть в дуплекс? Гас хотел было возразить, что никому не звонил на их счет, но почему-то смолчал. Не из-за того ли предостережения? Может, в глубине души он струсил, решил не портить отношения с негодяем, если новый знакомец и впрямь окажется негодяй? Тут дверь дома, выходящая в патио, открылась, и Элис – “до чего хороша”, помнится, подумал Гас – вынесла поднос с фруктами, крекерами и сыром.

– А с моей Элис вы уже знакомы, – сказал Курт, явно озадачив Элис. Неужели она так быстро забыла Гаса? Ставя поднос, она случайно задела бутылку, та покачнулась и едва не упала, но Курт успел ее подхватить. Половина печенья просыпалась на пол.

– Извините, – сказала Элис скорее мужу, чем Гасу, который, присев на корточки, помог ей собрать печенье. – Я такая растяпа. Кто-нибудь, пристрелите меня.

– Ну это уж чересчур, – возразил Гас, рассчитывая на улыбку, однако Элис с тревогой смотрела на Курта, очевидно пытаясь понять, согласен ли он с Гасом. Но лицо Курта было непроницаемо, и Элис ушла на кухню.

Они допили бутылку – превосходное шардоне, – и Курт удалился в дом. Элис не возвращалась, Гас не знал, что и думать. Бокалов с самого начала было всего два. Ей нездоровится? Почему Курт не удосужился объяснить ее отсутствие?

– И давно вы здесь? – спросил Курт, вернувшись с новой бутылкой.

В вопросе его сквозило неодобрение, и Гас отвечал осторожно, пока хозяин умело откупоривал вино.

– Почти тридцать лет, – признался Гас. – Я не собирался задерживаться так надолго.

Курт налил ему бокал, уже третий, и бокал себе. Как и с первыми двумя, Гасу досталось чуть меньше. Уж не сказали ли Курту, что Гас не умеет пить, или это случайность? Гас решил, что, наверное, все же случайность. В конце концов, Курт сделал широкий жест, пригласил его выпить вина, а шардоне недешевое.

– Тридцать лет вот здесь? – недоверчиво уточнил Курт. – В Шуйлер-Спрингс?

Ладно, подумал Гас, может, это не Мадисон и не Анн-Арбор, но все же. Или этот тип действительно взвесил на весах все достоинства Шуйлер-Спрингс и нашел их очень легкими?[36]

– Наверное, я тут прижился и чувствую себя как дома, – промямлил Гас, решив, что третий бокал допьет, а четвертому не бывать.

– Все равно ведь непросто, да?

Почему он так странно улыбается?

– Прошу прощения, я не понимаю.

Курт пожал плечами:

– Вряд ли здесь много геев.

От удивления Гас ответил не сразу.

– Действительно, – произнес он наконец. – Правда, я толком не знаю, поскольку я не гей.

– Гм. – Курт снова пожал плечами, без намека на извинение. – А я почему-то так думал.

Почему? Потому что Гас не женат? Потому что недавно вернулся из Сан-Франциско? Это беспочвенное предположение особенно ранило Гаса, поскольку, когда он только-только приехал в Шуйлер, один или двое новых его коллег пришли к такому же выводу, но на каком основании, Гас ни тогда, ни сейчас не понимал. Быть может, кто-то в колледже до сих пор сомневается в его сексуальной ориентации? Гас почувствовал, что краснеет.

Жена этого типа по-прежнему не показывалась.

– Надеюсь, у Элис все в порядке, – осмелился заметить Гас. Ну да, ему действительно хотелось сменить тему, но ведь ее продолжительное отсутствие на самом деле странно, не так ли? Может, Курт принес только два бокала, потому что и не рассчитывал, что она к ним присоединится? Может, даже запретил ей?

– С ней не знаешь, чего и ждать, – ответил ее муж с таким безразличием, что по спине у Гаса пробежал холодок. – Вы и сами это поймете, сосед.

Гас поставил бокал. “К сведению заинтересованных лиц, – подумал он. – Искренне рекомендую вам моего глубокоуважаемого коллегу Курта Райта. То недолгое время, что он провел в нашем колледже, оказалось поистине поворотным”.





Вскоре после того, как Райты приехали в Шуйлер, социальные связи на Гасовом факультете стали стремительно рваться. Старые друзья ссорились по причине недоразумений, которые, как в конце концов выяснялось, приключались из-за неких слов Курта. По факультету ходили слухи. Например, в оборот вернулась сплетня о том, что Гас якобы гей. Но хуже всего была даже не такая вот ложь. Однажды в кабинет к Гасу явилась его лучшая факультетская подруга с зареванными глазами-щелочками и спросила, почему он обманул ее доверие. Лет десять назад она призналась ему по секрету, что у них с мужем есть ребенок, у него повреждение головного мозга, они с мужем наконец решили сдать его в специализированное учреждение, и это решение едва не погубило и их самих, и их брак. Гас поклялся, что не говорил об этом ни единой живой душе, но подруга ему не поверила – заявила, что, кроме него, никому об этом не рассказывала. Ко Дню благодарения все преподаватели факультета, казалось, узнали какие-то гадости друг о друге; некогда общительные коллеги Гаса теперь, окончив занятия, возвращались домой, пропускали собрания и по пятницам уже не ходили все вместе выпить в таверну неподалеку от кампуса.

– Что у вас творится на факультете? – спросил Гаса друг с исторического. – Вы же всегда были компанейскими.

Выяснилось, что у Курта масса междисциплинарных интересов, он быстро перезнакомился с преподавателями других факультетов и стал пользоваться удивительной популярностью. Кроме прочего, он оказался талантливым пародистом и очень похоже передразнивал коллег с факультета политологии.

– Ты никогда не слышал, как он тебя пародирует? – спросила Гаса давняя знакомая с кафедры английского языка и литературы. – Обязательно попроси его показать, – посоветовала она, – это безумно смешно.

Гас спросил почему, и знакомая засмущалась.

– Он изображает меня геем? – уточнил Гас.

– Ну да, но…

– Но что?

– Ты же именно так и говоришь.

– Как гей.

– Ты не сюсюкаешь, не растягиваешь слова, ничего такого, просто, ну…

Через день-другой Гас наткнулся на Чарли из деканата, тот заведовал расселением.

– Я все хотел у тебя спросить, – сказал Гас, – каким образом Курт Райт умудрился попасть в мой дуплекс. Вроде же существует лист ожидания?

Чарли удивился:

– Ты же сам за него хлопотал, и это явно помогло.

– Я?

– Ну и разумеется, состояние здоровья Элис позволило нам обойти лист ожидания.

– Чарли, – произнес Гас, – я никогда не писал Райту никаких рекомендаций.

– А я тебе еще тогда сказал, что это необязательно. Мне хватило и твоего звонка.

– Но я тебе не звонил!

Чарли изменился в лице.

– Не смешно, Гас. Я ради тебя нарушил все правила. Если вы с Куртом из-за чего-то поссорились, извини, но я не выселю их с женой из дома. И меня удивляет, что ты об этом просишь.

– А я не прошу, – заверил его Гас. – Я так, к слову. Если тебе кто-то позвонил и выдал себя за меня…

– Гас, это был ты. Думаешь, я за тридцать лет не научился узнавать твой голос?

– Чарли…

– Да и подумай сам, – перебил его Чарли. – Если ты напакостишь Курту, то сделаешь только хуже своей сестре.

– Сестре? – повторил Гас.

– Ну ладно, – уступил Чарли. – Сводной сестре.

В те выходные, дождавшись возле окна гостиной, пока Курт уйдет, Гас отправился на соседнюю половину и позвонил в дверь. Звонить пришлось несколько раз, наконец ему открыла Элис в тонком халате. Казалось, она, как всегда, толком его не узнала.

– Мне неловко вас беспокоить, – сказал Гас. – Можно войти?

– Прошу прощения, – ответила Элис. Почему эта женщина вечно извиняется? – Курта нет дома.

– Я знаю, – кивнул Гас, и Элис, неловко помедлив, отступила на шаг, пропуская его в дом.

Внутри было темно, шторы задернуты, горели только два небольших светильника. Гас слышал, что Элис любит рисовать, но разве можно рисовать без света? Он поискал глазами приметы ее увлечения живописью – блокноты, мольберт, цветные карандаши, – но ничего не нашел.

– Я на минутку, – успокоил он Элис, гадая, почему она всегда так нервничает.

Гас уже понимал, что пришел зря. Он-то надеялся, Элис поможет ему понять, что происходит и почему ее муж так себя ведет, причиняет всем неприятности и распространяет такие возмутительные выдумки. Известно ли ей, к примеру, что Курт намекает, будто Гас и Элис родня? Но с одного взгляда на Элис было ясно, что она вряд ли чем-то ему поможет.

– У вас все в порядке? – неожиданно для себя спросил Гас. Он не собирался действовать настолько прямолинейно.

Элис задумалась.

– Курт говорит, я слишком много сплю, – призналась она.

Гас кивнул, размышляя, о чем еще ее спросить. И наконец произнес, хоть и понимал, что вопрос бестактный, учитывая, как мало они знакомы:

– Вы счастливы, Элис?

– Счастлива?

– Стены тонкие, – пояснил Гас.

Элис только моргнула, будто приняла его слова за метафору.

– И я слышу, когда Курт повышает голос, – продолжал Гас. – И когда вы плачете, тоже.

Элис прикрыла рот ладонью.

– Я порой его раздражаю. Не специально.

Гас кивнул.

– Он не очень-то добрый, правда?

Элис задумалась.

– Наверное, я и правда слишком много сплю, – сказала Элис. – Глаза сами слипаются.

– Элис, – произнес Гас, – если вам нужен друг, я тут, рядом.

Она уставилась на стену, отделявшую их квартиру от квартиры Гаса, будто пыталась представить, как он стоит по ту сторону, прижавшись ухом к стене.

– Ладно, – сказал Гас, – пойду я. Надеюсь, я вас не обидел.

– Нет, – без особой уверенности ответила Элис и пошла за ним к двери.

Когда Гас открыл дверь, Элис его окликнула:

– Гас!

Он обернулся к ней, удивленный, что Элис назвала его по имени.

– Да, Элис?

– А вы?

Что – вы? Гей? Неужели муж ей сказал?

– Что – я, Элис?

– Счастливы?

– А.

Гас почувствовал себя тупицей. Кстати, счастлив ли он? Потому что в тот миг, когда она произнесла его имя, сердце у него екнуло: он вдруг неожиданно для себя понял, что, вероятно, любит ее, пусть это и кажется невероятным. Так что да, на мгновение его переполнило нечто похожее на счастье, но действительность – они, по сути, чужие люди, она замужем, а он, Гас, ничего не смыслит в женщинах и никогда не смыслил – тут же и прогнала это чувство.

– Нет, Элис, – признался он. – Нет, вряд ли.

– Жаль, – произнесла она виновато, словно Гас был несчастлив именно из-за нее и она непременно придумает, как тут быть, вот только научится меньше спать.





У Гаса как у мэра был ключ от главных ворот парка “Сан-Суси”. С тех пор как отель закрыли, проезд автотранспортных средств по его территории, за исключением особых случаев, был запрещен. Вдоль велосипедной дорожки, лениво петлявшей по парку, стояли кованые скамьи; Элис любила сидеть на той, которую поставили на деньги Гаса, на скамье теперь была прикреплена табличка с их именами. В это утро Гас надеялся найти Элис там – одиночество и тишина парка порой действовали на нее успокаивающе. Почему бы не дать ей посидеть на их скамье, когда первые лучи солнца пронзают кроны деревьев? Здесь она может, никого не смущая, сколько душе угодно говорить по своему принцессиному телефону. Увы, Элис там не было.

Гаса вдруг охватило опустошение; он подъехал к скамье, вышел из машины и сел, не заглушив мотор и оставив водительскую дверь открытой, чтобы слушать полицейскую частоту. Перед тем как выйти из дома, он позвонил в участок, чтобы они поискали Элис. Он чувствовал, что нужно что-то сделать, но что? Сидеть в парке было так приятно. Закрыв глаза, Гас слушал, как шелестит ветерок в верхушках сосен. И мигом уснул – но вскоре, вздрогнув, очнулся в тревоге, гадая, уж не радио ли его разбудило. Что, если он пропустил сообщение? И Элис нашли? В проеме между деревьями виднелся старый отель, величественный и печальный, солнечные блики плясали на окнах верхнего этажа. “Сан-Суси”. “Без забот”. И эту идею продавали людям, у которых забот в избытке. По сути, всем, у кого есть заботы и кто лихорадочно ищет, как от них избавиться. Людям, желавшим верить в волшебные воды. В Лурд на севере штата Нью-Йорк. Если подумать, ему бы тоже не помешало средство, избавляющее от забот. Разве когда-то еще ему настолько хотелось всё бросить?

Курт, помимо прочего, сразу разглядел в Гасе непотопляемый, глуповатый оптимизм, уверенность в том, что все сломанное можно исправить. Курт инстинктивно почувствовал, что Гас постарается одолеть пораженческий, безвыходный пессимизм этого городишки, освободить его от иллюзорных оков своей несчастливой истории. Что с того, что в Бате источники пересохли, а в Шуйлере нет? Ведь от прочих недугов Бат можно излечить, не так ли? Но Гас не рассчитывал, что это потребует столько сил. И вынужден был признать, что жители Бата по натуре своей упрямы и противятся переменам. Им непременно хочется верить, что миром правит удача, а от них она отвернулась, и так будет присно, во веки веков, аминь; это кредо освобождало их от ответственности и желания участвовать в настоящем, не говоря уж о будущем.

Заблуждаются ли они? Гас теперь сомневался в этом. Быть может, они попросту реалисты. Не проходило недели, чтобы Гасу не позвонил очередной инвестор с юга штата с расспросами о “Сан-Суси”. Гас отвечал: потенциальная золотая жила, богатая история, стиль, на воды сюда приезжают из самой Атланты. “Но вроде отель расположен в этом, как его, Бате? Не в Шуйлер-Спрингс?” – “Мы города-побратимы”, – пояснял Гас, но, судя по голосу звонивших, они явно заключали, что Бат – брат-уродец из тех, кто не пользуется спросом у девушек (хотя парни с ним дружат охотно) и одевается не пойми как.

Кто знает? Может, Бату и впрямь не везет. На Хиллдейле восстали мертвые, долгие годы лежавшие в могилах, – триумф прошлого над настоящим. Стоит ли ожидать, что люди поверят в лучшее будущее, если прапрабабушка Роза словно бы в знак протеста вырвалась из зараженной земли. Земля здесь полнилась желтым гноем, и в дождь стояла не просто вонь, но вонь ядовитая. И как прикажете убеждать горожан, что рано еще сдаваться? Или втолковывать им, что у каждой проблемы есть решение, если те решения, которые ты предлагаешь им от чистого сердца, оказываются до того непродуманными и ненадежными, что обрушиваются на улицу? Как внушить горожанам веру в себя, в то, что они, по сути, хорошие люди, если есть среди них такие, кто тайком набивает квартиры контрабандными ядовитыми рептилиями? Как помешать всем прочим всмотреться в собственную небезупречную душу и разглядеть кишащих там гадюк?

Еще Курт понял: Гас не устоит перед искушением привести Элис в порядок. И не только решит исправить приключившееся с ней расстройство, но и ошибочно примет свое сочувствие к ущербной душе за любовь. Что ж, надо отдать себе должное. Он и правда пытался. Но у Элис, как и у Бата, все оказалось куда хуже, чем он предполагал, и как ни старался Гас, ничего у него не вышло. Как ни досадно это признавать, но он взвалил на себя неподъемную ношу и теперь задыхается под ее тяжестью. Греху этому есть название: гордыня. И теперь ему грозит то же, что человеку гордому[37].

За оградою парка послышался визг тормозов, и Гас поморщился, ожидая услышать лязг покореженного металла и звон разбитого стекла. А не дождавшись, представил на проезжей части раздавленное тело Элис. Быть может, это стало бы благом? Вопрос возмутил его своей подлостью. Что он за человек, раз допускает подобные мысли, пусть даже мельком?

Радио затрещало и стихло.





Однажды, вскоре после визита к Элис, Гас, вернувшись домой, обнаружил у себя в патио гостя – тот сидел, задрав ноги на столик, и смотрел на деревья. Гас не сразу узнал Курта без бороды. Некоторое время Гас наблюдал за ним из-за занавески, раздумывая, почему он пришел – не потому ли, что Гас заходил к Элис? И заключил, что это вполне вероятно. Но вполне вероятно и то, что Курт услышал, как он подъехал, и сейчас притворяется, будто задумался.

Услышав, что дверь в патио отворилась, Курт поднял глаза, улыбнулся Гасу своей неприятной улыбкой, но с места не встал и ноги со столика не убрал.

– Бокал вина? – спросил Гас.

– Я уж думал, вы никогда не предложите. – Курт намекнул на то, что с тех пор, как Гас был у него в гостях, минул без малого год, а Гас его в ответ так и не пригласил.

Гас откупорил бутылку, прихватил три бокала и вернулся в патио.

– Элис присоединится к нам?

– Лучше бы, если нет.

Гас наполнил два бокала, но и третий не убирал. В один из бокалов он налил чуть больше и протянул его Курту, а тот, засмеявшись, сказал:

– Вы заметили. – Посередине стола лежала желтая картонная папка с именем Гаса. – Люди и впрямь замечают всякое, особенно если привлечь к этому их внимание, но почти никогда ничего не предпринимают. А потом удивляются, почему в их жизни одни сожаления.

Гас сделал глоток и скривился. То ли вино отдавало пробкой, то ли к горлу вдруг подступила горечь. Скорее всего, второе, ведь Курт вроде бы ничего не заметил.

– Например, вы с самого начала догадывались, что с Элис что-то не так, но разве вы удосужились уточнить? Разве вы признали свое любопытство и спросили: “Курт, дружище, что с этой чертовой бабой? Ее в детстве на голову уронили или что?”

– И что же с ней?

– Да мне-то откуда знать? – Курт взял третий – чистый – бокал и принялся рассматривать, точно выискивал грязные пятна. – Но что-то все-таки не то, согласны?

Гас разозлился – и от этого осмелел.

– Ладно, а что тогда с вами?

Курт в ответ стукнул бокалом об угол стола. Бокал не разбился, но треснул от ножки до края.

– “Курт не очень-то добрый, правда?” – произнес Курт, на самом деле удивительно точно изображая голос Гаса.

Вся смелость Гаса словно бы улетучилась.

– Пожалуйста, не делайте так больше, – сказал он, имея в виду подражание, а не бокал.

Курт заговорщически подался к нему:

– “Если вам нужен друг, я тут, рядом”.

– Я же просил.

Курт пожал плечами, подлил себе вина.

– Чего вы хотите? – спросил Гас.

Курт задумался.

– Чего я хочу? Быть может, вы мне не поверите, но правда в том, что я и сам этого толком не знаю. Я пытаюсь жить настоящим. Вот сейчас, к примеру, мы сидим тут с вами вдвоем, и это очень приятно. Серьезно, когда вы услышали свой голос, свои слова из моих уст, у вас было такое лицо… Прелесть что такое. Вы прямо не знали, куда бежать и за что хвататься.

– Вы действительно негодяй.

– Вот только не говорите, что я вас не предупреждал. – Гас моргнул, и Курт продолжил: – “Вам не стоит брать на работу Курта Райта. Мы хотим, чтобы он убрался отсюда”.

Гаса охватила дурнота. На миг ему показалось, что он вот-вот потеряет сознание.

– Это были вы.

– Я решил вас предостеречь.

– Как вы научились подделывать голоса?

– Как и все в “Карнеги-холле”, приятель. Репетиции, репетиции, репетиции. Я записываю важные звонки. Мне достаточно предложения-другого. Женщина, мужчина, неважно. С детьми сложнее.

– Вот только с Элис я разговаривал не по телефону. Я был с ней в комнате. А вас не было.

– А вы хитрец, Гас. Дождались, пока я уйду? Но я вас прощаю. Дело в том, что порой, уходя из дома, я оставляю включенным магнитофон, и все записывается на пленку. Не то чтобы я не доверял Элис. Вовсе нет. Правда, порой, когда эта женщина остается одна, она говорит очень забавные вещи.

– Зачем вы мне все это рассказываете?

Потому что ни один человек в здравом уме не стал бы такое рассказывать, верно?

– Отчасти потому, что каждый артист жаждет признания. – Курт снова подлил себе вина. – А еще потому, что мне быстро становится скучно. Вот хоть теперь. И вроде опыт богатейший – я говорю не только о вас, не обольщайтесь, но и о колледже, обо всем этом гребаном захолустье, – а все равно надоело. Планировать всегда весело, но делать? Рано или поздно в действие непременно вступает закон убывающей отдачи[38], и жизнь превращается в рутину. Мне уже давно надоели и вы, и ваши коллеги.

– Извините, если разочаровали.

– Да вы-то не виноваты. Силы слишком уж неравны. Однако, – Курт пододвинул к Гасу картонную папку, – мне нужна парочка небольших одолжений, и больше вы меня не увидите.

В папке лежали конверт со штампом и адресом и рекомендательное письмо на одну страницу, с пометкой “Образец”.

– И об этом, если помните, я вас тоже предупреждал, – сказал Курт. – Если не хотите, можете ничего не писать. Я приложил это письмо лишь как повод для разговора. Но если все-таки будете, то уж, пожалуйста, собственным… как бы это сказать? Голосом, вот как. А поскольку эта новая должность, которую я вот-вот займу, административная, я был бы вам очень признателен, если бы вы подчеркнули, как ловко я управляю людьми.

– Так и писать? “Ловко управляет людьми”?

– Ни в чем себе не отказывайте. Скрытый смысл этой фразы никто не поймет, пока не станет поздно. И пусть вас не мучит совесть. На работу меня возьмут – а меня непременно возьмут – не только благодаря вашей рекомендации. Вы же знаете, все эти штуки исключительно для проформы, чтобы потом не жалеть, – а пожалеть непременно придется.

Гас взял в руки конверт.

– А вы не боитесь, что я позвоню этой Дженет Эпплбаум и все про вас расскажу?

Курт отмахнулся:

– Нужды нет. Уже сделано. Поверьте. Добрую женщину предуведомили, причем самым что ни на есть прямым текстом. Увы, дамочка эта, как некогда вы, кажется, заключила, что ей звонил психопат.

– Вы и есть психопат.

– Ого. – Курт вылил остатки вина из бутылки к себе в бокал. – Я выпил львиную долю, да?

Гас пригубил вино. На этот раз вкус показался ему приятнее, дурнота, охватившая его от страха, почти прошла, сменилась печалью.

– Так все-таки что с Элис, Курт? Что вы с ней сделали?

– Вы преувеличиваете мои способности. Я действительно время от времени заставляю ее усомниться в себе самой, но я ни разу не сказал ей того, чего она и так о себе не знает. И без ее согласия ничего бы этого не было. Но вряд ли я причинил ей сколь-нибудь серьезный вред. Попадись ей хороший мужчина, она была бы здорова и благополучна.

– Но ей попались вы.

– Бедная Элис, – согласился Курт. – По-моему, она к вам неравнодушна. Она, конечно, понятия не имеет, что вы гей.

– Я не гей.

Курт пожал плечами, точно об этом и спорить не стоило.

– А дальше вы скажете, что у вас нет политических амбиций.

На это Гас ничего не ответил.

– Господи боже, – Курт потер виски, – я прямо вижу, как крутятся шарики у вас в башке. Вы думаете: “Надо же, угадал”, верно? У каждого преподавателя литературы в ящике стола лежит черновик романа, каждый преподаватель политологии мечтает доказать, что те, кто учит, порою сами умеют то, чему учат.

Примерно так Гас и думал. Но как этот психопат пронюхал о его долговременных планах? Гас никогда никому о них не рассказывал.

– С домом идея хорошая, – продолжал Курт. – С тем, который на Верхней Главной, возле “Сан-Суси”. На который вы всё ходите поглядеть. Конечно, кое-что придется отремонтировать, но, как говорят бизнесмены, проект перспективный. Да и цены в Бате будут только расти.

– Вы следили за мной.

Курт фыркнул.

– Вы думаете, я следую за вами по пятам? Пора бы уж сообразить, что я вас давным-давно обогнал. Но вернемся к дому. Правда, идея хорошая. И в маленьких городках пришлых во власти не любят. Нужно пустить корни, жить этой жизнью. Так что да, непременно попробуйте. Заставьте местных меняться, даже если они всё просрали.

Гас и сам уже пришел к этим выводам. Но почему ему так приятно, что человек, которого он всей душой ненавидит, подтвердил разумность его решения?

– Лишь одно не дает вам покоя. Проголосуют ли за гея в таком захолустье, как Бат?

– Вы опять за свое.

– А меня убеждать и не надо. Я всего лишь хочу сказать, что если бы рядом с вами была симпатичная женщина, дело бы точно выгорело.

Гас спрятал письмо в конверт.

– Вы сказали, что вам нужна “парочка одолжений”.

– Точно. – Курт выпрямился и исполнил большими пальцами короткое барабанное соло на столе. – Чуть не забыл. Я хотел попросить, чтобы вы – разумеется, если вам нетрудно, – пока меня нет, присмотрели за Элис. Проследили, чтобы у нее все было в порядке. А то нам снова переезжать, и она вроде как нервничает. Я послезавтра лечу в Калифорнию. Нужно найти нам жилье, познакомиться с моими новыми подчиненными, раздать им ценные указания, договориться с перевозчиками и сделать еще массу всего. К середине месяца должен вернуться, и, как я уже говорил, больше вы нас не увидите.