Лейтон Грин

Черный маг

Сатана добивается самых больших успехов, когда появляется с именем Божьим на устах. Махатма Ганди
Маски зла





Layton GreenTHE DIABOLIST

Copyright © Layton Green, 2013 All rights reserved



Перевод с английского Ольги Кидвати





© О. Кидвати, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025 Издательство Иностранка®

Глава 1

Мишен-Дистрикт, Сан-Франциско

21 сентября



Они называли себя Домом Люцифера. За полчаса до полуночи первосвященник Маттиас Грегори широко распахнул двери Красного аббатства, и верующие один за другим прошли внутрь.

Интерьер помещения казался вдохновленной готическими мотивами насмешкой над католическим храмом: багровые стены и сводчатый потолок угрожающе нависали над приделами, в витражных окнах красовались пентаграммы, на стене за кафедрой возвышалось перевернутое распятие. Оплывшие свечи заливали храм красным сиянием, и Маттиас в очередной раз признал, что архитекторы добились, чего хотели: ощущение было такое, будто направляешься прямиком в пасть ада.

Дом Люцифера официально признали некоммерческой религиозной организацией в 1966 году, и Маттиас руководил сотнями его отделений по всему миру. В 1960‑е и 1970‑е годы Америку завораживал и Дом Люцифера, и другие оккультные псевдорелигии, которые росли как грибы из подавленного коллективного подсознания. Теперь же демоны, колдуны и вампиры регулярно появлялись в модных романах и кинофильмах, а популярность сверхъестественного ослабила его способность шокировать.

Маттиас считал, что благодаря этому вести дела Дома стало только легче.

Два вооруженных охранника обыскивали всех на входе. На адрес Дома Люцифера приходило много полных ненависти посланий, в основном от христиан-фундаменталистов, но последнее письмо отличалось от остальных: в нем грозили убийством. Маттиас обнаружил конверт на кафедре шесть дней назад, когда утром отпер церковь. Это его встревожило, ведь, закрывая дверь накануне вечером, он не видел никаких писем.

Маттиас посмотрел на часы над главным входом. Его взгляд отметил положение стрелок в виде двух нагих суккубов.

До полуночи оставалось двадцать минут.

Собор наполнял аромат благовоний, словно усиливая ощущение полумрака и алыми мотыльками клубясь над приделами. Маттиас махнул рукой, его помощник ударил в гонг, и паства затянула один из сатанинских псалмов.

Первосвященник сосредоточился на его словах, чтобы ритуальные песнопения очистили разум и укрепили решимость. Вопреки попыткам отмахнуться от угрозы, в животе у него обосновался комок нервного страха.

Никто не присылал ему анонимных посланий на электронную почту или бандеролей с кустарной бомбочкой, не звонил по телефону, бормоча приглушенные угрозы. Вместо этого он обнаружил письмо прямо на кафедре, в конверте с красной восковой печатью, на котором было от руки заглавными буквами написано одно-единственное слово: «ЕРЕТИКУ».

Маттиас Грегори недоуменно нахмурился, вскрыл конверт и прочитал текст, нацарапанный черными чернилами под его именем:



Ты откажешься от своей ложной религии и объявишь себя ЕРЕТИКОМ, или умрешь от руки Единого Истинного Бога в шестую полночь от сего дня.



Подписи не было.

Вечером Грегори рассказал о послании прихожанам и в порыве праведного гнева объявил, что в ночь своей предполагаемой гибели проведет специальную службу. Сегодня ее время пришло. Маттиас просто из соображений предосторожности усилил охрану храма.

Без четверти полночь. Пора начинать.

Грегори воздел кверху зажатое в кулаке письмо и потряс им.

– Еще одна ребяческая выходка тех, кто узко мыслит, – провозгласил он громко, и его паства принялась ухмыляться и аплодировать. – Еще один акт ненависти от тех, кто проповедует так называемую любовь.

Первосвященник обеспечил себе весьма недурной уровень жизни за счет щедрой десятины прихожан, но старался отнюдь не только ради денег. И уж точно не ради дьявола: на самом деле Маттиас не верил ни в Люцифера, ни в какую‑нибудь иную сверхъестественную сущность, вообще ни во что за пределами дарвинистской реальности собственного существования. Зато он верил в удовлетворение своих естественных плотских желаний и презирал любого, кто пытался встать у него на пути, будь то человек, правительство, религия или учреждение.

Его последователи принадлежали к разным слоям общества. Многие вышли из самых низов, но были среди них и бизнесмены, люди свободных профессий, политики и даже несколько знаменитостей. Некоторые присоединились ради новизны, других привлекали тайные оргии, но большинство адептов верили в особую миссию Дома, которая заключалась в высмеивании и ниспровержении самых распространенных религий.

Взгляд Маттиаса снова скользнул к часам. Одиннадцать пятьдесят.

Он продолжил речь, сравнивая угрозу убийства с несбывшимися прорицаниями других религий, особенно псевдохристианских сект. Те, когда их предсказания не осуществлялись, изменяли свои якобы священные тексты или создавали новые версии пророчеств.

Прихожане энергично кивали, и это заряжало Маттиаса уверенностью. Когда гонг возвестил полночь, первосвященник с торжествующим возгласом порвал письмо пополам. Но вместо радостных криков, которых он ожидал, передние ряды тревожно вздыбились, и кое-кто стал показывать пальцем в сторону кафедры. Даже Оук, правая рука Маттиаса и фактически второй основатель храма, казался ошеломленным, а уж его напугать было весьма непросто.

Ком в животе Маттиаса разрастался, грудь теснило от страха.

Первосвященник резко обернулся, чтобы посмотреть, из-за чего переполох. Меньше чем в трех футах от него стояла фигура в черном одеянии, со скрытым под капюшоном лицом. Сегодня, в точности как и в тот день, когда обнаружилось письмо, Маттиас первым вошел в здание, которое перед этим стояло запертым. Спрятаться у него за спиной было негде, и казалось невозможным, чтобы кто‑нибудь незаметно проскользнул по узким проходам.

Прежде чем Маттиас успел отреагировать, неизвестный взмахнул кистью руки и прошептал единственное слово: «Гори».

И Маттиас загорелся. Как только это слово прозвучало, вспыхнуло пламя, и Грегори недоверчиво уставился вниз, на то, как огонь лижет его одежду и распространяется по ней. Недоверие превратилось в ужас, когда он почувствовал на лице жар, ощутил тошнотворный запах собственной горящей плоти, услышал приглушенный гул пламени, увидел, как волоски на тыльной стороне рук скручиваются и чернеют.

Когда первосвященник, сбивая пламя, в агонии рухнул на пол под звенящие в ушах крики паствы, фигура в черном одеянии исчезла так же необъяснимо, как до этого появилась. Последней связной мыслью Маттиаса было сомнение, не ошибался ли он все это время. Возможно, сам Люцифер явился сюда, чтобы затребовать свой дом обратно.

Глава 2

Джорджтаунский университет, Вашингтон, округ Колумбия



Виктор Радек в первом ряду ждал, когда профессор Ян Хольцман, наставником которого он некогда был в Карловом университете Праги, представит его аудитории. Помещение было огромным; курс «Религиозная феноменология 101» был довольно популярен, и амфитеатр заполняли сотни возбужденно переговаривающихся студентов.

– С огромным удовольствием представляю вам, – произнес с кафедры профессор Хольцман, – наиболее уважаемого религиозного феноменолога наших дней, величайшего в мире эксперта по культам, человека, который научил меня всему, что я знаю, причем это лишь малая часть того, что знает он… дамы и господа, перед вами наш специальный гость, приглашенный лектор профессор Виктор Радек.

Раздались обычные аплодисменты, но, когда Виктор поднялся во весь почти семифутовый рост и подошел к кафедре в своем строгом черном костюме, он почувствовал, как аудиторию охватило тревожное нетерпение. Студенты как будто наблюдали через стекло за интересным, но опасным представителем животного мира.

Не произнеся ни слова приветствия, Виктор начал с резким чешским акцентом:

– Если бы я спросил вас, является ли человеческое жертвоприношение злом с феноменологической точки зрения, что вы ответили бы?

По рядам студентов пробежал ропот. Виктор вызвал рыжеволосую девушку во втором ряду.

– Нет, не является, – сказала она, хотя ее порозовевшая мордашка скривилась от неудовольствия, – абсолютного добра и зла не существует.

Виктор дал понять, что недоволен ответом, и вызвал молодого человека в толстовке с изображением Нотр-Дама.

– Настолько ужасные вещи всегда неправильные, разве нет? – спросил тот. – И неважно, с какой точки зрения мы на них смотрим.

Виктор заметил, как поморщился профессор Хольцман. Семестр только начался, но подобные вопросы обычно рассматриваются в первый же день занятий. Скорее всего, этот студент просто прогулял лекцию.

– Вероятно, вам стоит перечитать описание курса, – предположил Виктор. – Похоже, вы решили, что у нас тут «Этика 101».

Аудитория захихикала, а в дальнем левом углу зала поднялась рука худощавого афроамериканца с козлиной бородкой.

– Ответ зависит от того, считаются ли жертвоприношения злом в культуре, где совершается обряд. Или, возможно, их признаю́т злом, но злом необходимым, и потому оправдывают.

Студенты притихли, когда Виктор подошел к краю возвышения, сведя темные брови и ссутулив плечи, которые скорее подошли бы кузнецу.

– Человеческие жертвы, – громыхнул он, – во многих античных культурах считались необходимостью в тех редких, а порой и нередких случаях, когда нужно было умилостивить злых духов и обезопасить поселение. К ним прибегали и по другим причинам, включая, – Виктор повернулся, чтобы посмотреть на студента в толстовке с Нотр-Дамом, – проверку веры. – Профессор словно не видел аудитории колледжа с включенным кондиционером и множеством студентов: его взгляд переместился к тем временам, когда он стоял в завороженной толпе верующих посреди африканского буша. Потом Радек снова сосредоточился на реальности. – Например, во время определенных ритуалов йоруба жертву мучили, срезая плоть с ее тела и не давая потерять сознание при помощи снадобий, приготовленных жрецом-бабалаво. Это делалось, чтобы боль ощущалась сильнее и активнее привлекала внимание духов.

Аудитория дружно ахнула.

– Я привел этот пример не с целью шокировать вас, а чтобы проиллюстрировать ту степень отрешенности от эмоций, к которой вам придется прибегнуть, изучая религиозную феноменологию. Во имя понимания и полного осознания вы должны ступить за пределы своей среды и целиком переместиться в восприятие адепта изучаемой религии. Даже в наши дни субъект может искренне верить в ангелов и демонов, которые разгуливают среди нас, в духов, джиннов и тайновидцев, в одержимость дьяволом и многомерные планы существования. Вы обнаружите, что вашим воззрениям брошен вызов, что вы погрузились в новый мир, пугающий и восхитительный. Вы можете оказаться в глухой сибирской деревне с шаманами, утверждающими, будто у них есть власть ходить во сне, или в Карпатах, где придется изучать колдовство и защищаться от вампиров вместе с цыганами, или посетить индийский храм, где диких, рыскающих повсюду крыс почитают как реинкарнацию предков, или исследовать аскетов и целителей, сила духа которых не поддается научному объяснению.

К этому времени студенты уже подались вперед на своих местах, и когда Виктор замолчал, воцарилась такая тишина, что в ней можно было бы услышать шелест падающего перышка.

– И если вы избрали религиозную феноменологию своей стезей, – продолжил Радек, не удосужившись улыбнуться, – следующие лет восемь проведете взаперти, в пыльной библиотеке.

В аудитории опять раздались смешки. Виктор зашагал по возвышению, наполняя помещение своим присутствием.

– Но все же настоящий ученый должен пойти еще дальше. Что есть зло? Насколько сам этот термин применим не только к конкретному действию, но и к нравственному облику верующего в целом? Где именно в его системе верований корни идеи зла? Может быть, она вообще иллюзорна? Как адепт при необходимости примиряет у себя в голове существование зла со всемогуществом Бога? – Профессор сложил руки на груди. – Возможно, самый сложный урок заключается в том, что вы, будучи добросовестными учеными, можете так ничего и не узнать об истинной природе добра и зла. А еще в том, что для каждого нового случая нужно полностью очистить разум и начать с чистого листа.

Темнокожий парень с козлиной бородкой снова поднял руку.

– Против всего этого у меня нет возражений. Но даже у верующего или члена секты имеется своя точка зрения, правильно? Это заложено в человеческой природе. Мне кажется, каждый может быть сам себе феноменологическим исследователем.

Уголки губ Виктора впервые дернулись кверху. А студент продолжил:

– И к чему же в результате пришли вы сами после всего, что повидали и изучили? Зло реально или оно лишь концепция, состояние ума?

Аудитория прыснула, а Радек позволил реплике повиснуть в воздухе.

– Этот вопрос, – проговорил он наконец, – вы должны адресовать себе. Но кое-что я могу вам всем гарантировать. – Виктор дождался, пока аудиторию охватит жадное внимание, и не только ради театрального эффекта: ему предстояло преподать собравшимся тут молодым людям самый важный урок. – Если вы продолжите заниматься религиозной феноменологией, возможность ответить на этот вопрос наверняка вам представится.

* * *

Когда лекция закончилась, Радек удалился в кабинет профессора Хольцмана. Тот напоминал Виктору его самого в те времена, когда он еще состоял в штате Карлова университета и преподавал там, а профессор Хольцман был просто Яном, пылким аспирантом и его лучшим учеником. С академической точки зрения Ян подавал большие надежды и впоследствии оправдал их, но стремление к работе на местах так в нем и не проявилось: чтобы заняться полевыми исследованиями, ему пришлось бы ограничить себя в бельгийском пиве и запачкать руки.

Виктор не понимал подобной пассивности: религиозная феноменология представляла собой антропологию разума, и, если бы это зависело от него, Радек сделал бы длительную работу на местах обязательной для каждого. Именно она в первую очередь сподвигла Виктора к выбору профессии: традиционное изучение религии казалось слишком сухим и догматичным, а философия – чересчур отстраненной и теоретической. Но религиозная феноменология – эта сумрачная пограничная область, где первостепенное значение имеет субъективная вера, это царство культов, чудес и необъяснимых явлений, – Виктор мог погружаться в нее, как в прекрасную оперу на основе мистического источника.

Он открыл стоявшую на письменном столе профессора Хольцмана бутылку с абсентом и опытной рукой приготовил свой любимый напиток. Положив специальную ложечку на бокал, Виктор вспомнил свою юность и элитарное воспитание, которое он получил в чешской семье, принадлежавшей некогда к верхушке богемской знати. Он ни в чем не нуждался, даже в том, чтобы выбирать профессию, хотя родня и убеждала его поступить в соответствии с традицией и стать «важным» политиком.

«Важным?» – думал тогда Виктор. Губернаторы с сенаторами приходят и уходят, короли с их державами возносятся и исчезают в небытии. Его же интересовало нечто иное, нечто большее: тайны Вселенной, жизни и смерти, Бога и того, что было до него. Молодого Виктора манили вечные истины – если, конечно, допустить их существование.

Они продолжали манить его и до сих пор. Казалось, тайны прячутся в воде сразу под толщей льда и уплывают всякий раз, стоит только постучать по нему. Хитрость была в том, чтобы подобраться под правильным углом и не расколоть лед, а посмотреть сквозь него.

Сотовый зажужжал, вырвав Виктора из задумчивости. Звонил Жак Бертран, сотрудник Интерпола, рабочее время которого теперь почти полностью уходило на участие в расследованиях профессора. Радек консультировал полицейские агентства по всему миру, а иногда и частных клиентов по вопросам вредоносных или опасных культов. Прежде чем ответить на вызов, профессор поболтал напиток в бокале и заметил, что Жак звонит со служебного номера, хотя в Лионе сейчас второй час ночи.

– Время очень позднее, Жак.

– Oui [1], и спасибо, что ответил. Нам нужна твоя помощь. Ты свободен?

– Смотря для чего.

При мысли о новом деле Виктор ощутил знакомый трепет. Чаще всего расследования касались известных ему культов, однако профессора волновало предвкушение встречи с сектой, религией или тайным обществом, изучить которые ему еще только предстояло. А лучше всего пусть это будет пока не открытый потенциальный источник тайных знаний – именно такого опыта и жаждал Радек.

– Утром в Париже совершено убийство, – сообщил Жак. – И кое‑какие детали… прямо‑таки взывают к твоему опыту.

Обычно Интерпол обращался к Виктору по двум причинам: если дело имело отношение к его специализации и было связано с международной преступностью, что случалось редко, и если местная полиция запрашивала информацию в Интерполе, который, в свою очередь, рекомендовал привлечь к расследованию профессора. Однако казалось странным, что Жак сразу позвонил Виктору. Значит, что‑то в деле откровенно требовало его участия.

– Если можно, – продолжал Жак, – хорошо бы ты сперва съездил в Сан-Франциско. Там произошло аналогичное убийство. Туда тебе ближе, чем в Париж, и свидетели есть.

– Аналогичное? И кого убили в Сан-Франциско?

– Человека по имени Маттиас Грегори. Он был…

– …первосвященником Дома Люцифера, – закончил Радек. Вот так новость! В мире не существовало более крупной официальной сатанинской церкви, чем Дом. – И есть связь с парижским убийством?

– Oui, и даже несколько связей. Обсудим их, когда побываешь на месте преступления. Но самое очевидное сходство – в личности жертвы. В Париже убили мсье Ксавье Марселя.

Профессор, который как раз поднимал бокал, чтобы сделать очередной глоток, отставил абсент в сторону. Ксавье Марсель, известный также как Черный Клирик, находился в розыске и был негласным руководителем L’église de la Bête, или Церкви Зверя, – наиболее опасной и печально известной секты сатанистов.

Да уж, вот так новость…

Глава 3

Манхэттен



Длинные закатные тени встретили Доминика Грея, когда он вышел из приюта для бездомных подростков в сумеречный мир Вашингтон-Хейтс. После нескольких месяцев преподавания джиу-джитсу в импровизированном спортзале у Грея теперь было семеро более-менее постоянных учеников. Хотя большинство «трудных» ребят появлялись у него всего раз и исчезали навсегда.

Это причиняло ему боль. Он понимал, что боевые искусства подходят не для всех, но хотелось помочь каждому настороженному мальчишке, который попадал к нему. Многие из них жаждали знаний и упорядоченности, но не были готовы принять строгий кодекс чести Грея.

Его поступь в тот вечер была особенно тяжелой. Один из его любимых учеников, четырнадцатилетний Фрэнки, член латиноамериканской банды, обматерил во время занятия другого паренька. Грей указал Фрэнки на дверь, и тот по дороге обматерил и тренера тоже. Худой и жилистый, этот подросток был задиристым, смышленым и не умел сдаваться. Иногда Доминик видел в нем себя. И если учесть гордыню парня, Грей сомневался, что увидит его снова. Но так и должно быть. Грей занимался боевыми искусствами с пяти лет, причем некоторое время – в Японии, под началом одного из лучших в мире мастеров джиу-джитсу. Его шихан [2] настаивал, что уважение важнее всего остального, что именно с него все и начинается: нельзя причинять боль другому живому существу, не умея ценить его.

Как и дети, которых он теперь учил, Грей когда‑то был беспризорником. Его отец служил в морской пехоте и все детство Доминика издевался над ним и его матерью морально и физически. Смертельно боясь, что его тощенький замкнутый сын не сможет стать «настоящим мужиком», Грей-старший учил мальчика драться с тех пор, как тот начал ползать.

Вскоре после того, как Доминику исполнилось десять, отца перевели в Токио и он отправил своего отпрыска заниматься японским джиу-джитсу, одним из самых жестких и эффективных единоборств, где энергия противника используется для того, чтобы воздействовать на особенно уязвимые места его тела: суставы, болевые точки, внутренние органы, пальцы, мягкие ткани. Дзендзекай, стиль джиу-джитсу, который преподавался в школе Грея, отличался особой жестокостью. Редко бывали дни, когда мальчик возвращался домой без крови на кимоно.

Его мать умерла от рака желудка, когда ему было пятнадцать. В первую годовщину ее смерти папаша опять пришел домой пьяным и в очередной раз схватился за свой проклепанный ремень. Грей так и не простил себя за то, что в тот вечер избил собственного отца, но при этом не сомневался, что поступил бы иначе, представься ему шанс что‑то изменить, и потому корил себя еще сильнее.

Отец корчился на полу и клялся, что Доминику не жить, а тот вышел за дверь и оказался в глухих закоулках Токио, где зарабатывал на пропитание нелегальными схватками.

Вскоре он заслужил черный пояс по дзендзекай и преуспел в «петушиных боях», где в роли птиц выступают люди. Но пульсирующая неоном изнанка японских мегаполисов опасна для подростка, и неважно, насколько тот крут. Грей сменял города и страны в поисках места, которое мог бы назвать домом, вцепившись, как в спасательный круг, в бескомпромиссную этику, которую выработал для себя. Отказаться от нее, заглушить этот тихий внутренний голос значило бы потерять то единственное, что Доминик мог назвать по-настоящему своим.

* * *

Покинув грязные, исписанные граффити улицы Вашингтон-Хайтс, Грей оказался неподалеку от своего дома, бывшего здания старшей школы на окраине Гудзон-Хайтс – района, который как раз реконструировали и облагораживали.

– Эй, тренер!

Голый до пояса подросток стоял, прислонившись к крыльцу его дома. Фрэнки. Рядом с ним на ступеньках сидели двое амбалов в цветах его банды и смотрели на Грея так, будто он только что пнул их собаку.

Улица была пуста, и бетонную лестницу освещал единственный фонарь. Грей внимательно следил за всей троицей.

– Фрэнки, – проговорил он спокойным голосом, подходя ближе, – я хотел бы снова увидеть тебя на тренировке, несмотря на сегодняшнюю историю. У тебя настоящий талант.

– Да ну на фиг, тренер. По ходу, ты мне больше не нужен.

Грей заметил, что двое на ступеньках чуть сместились. Одетые в мешковатые штаны и майки, с тюремными татуировками на шеях и руках, они смотрели на мир тяжелыми взглядами уличных отморозков. Один из них был лысым, другой ходил с ирокезом.

Приближаясь к ним, Грей старался держаться как можно раскованнее. Еще пять футов, и станет неважно, что у них там может оказаться за поясами штанов. Обычному человеку нужно три секунды, чтобы вытащить пистолет, снять с предохранителя и направить на противника, не говоря уже о том, чтобы как следует прицелиться и нажать на спусковой крючок. А в ближнем бою три секунды – это целая вечность.

– Слышь, тренер, – тихо процедил Фрэнки, – знаешь, что мы делаем с чуваками, которые нас не уважают?

Двое головорезов поднялись со ступенек и полезли за выкидными ножами, а уголки губ Фрэнки поползли кверху. Однако Грей атаковал прежде, чем ухмылка на лице подростка успела сформироваться окончательно. Тот, кто вытаскивает нож, не ожидает, что на него бросятся, особенно если соотношение сил трое против одного. Миг – и вот Грей уже совсем рядом. Бандиты еще не успели достать оружие, когда он резко пнул лысого в коленную чашечку. По глазам того было ясно, что он не ожидал удара по ногам. Грей услышал хруст поврежденного сустава.

Амбал с ирокезом успел вытащить нож и замахнулся им на Грея. Тот опять повел себя неожиданно: увернулся от дилетантского выпада, плавно, как змея, скользнул в сторону и блокировал руку с ножом, а потом ударил противника по незащищенному горлу участком между большим и указательным пальцем, одновременно ткнув его в уязвимую точку мин мень на пояснице. Хулиган упал на тротуар и, отчаянно кашляя, схватился за горло. Грей пинком ноги отбросил ножи подальше и двинулся к Фрэнки, который пятился к двери у крыльца, тоже размахивая ножом. Мальчишка весь дрожал.

– Qué hiciste, qué hiciste? Что ты наделал? Ты его убил!

Грей остановился и поднял руки ладонями вперед:

– Опусти нож, Фрэнки. Они оба будут жить. Как только ты бросишь оружие, я вызову помощь.

Фрэнки посмотрел на своих друзей, которые стонали, корчась на земле.

– Hijo de puta madre, – выругался он. – Ты знаешь, что мне теперь придется сделать?

– Ты ничего не должен делать, Фрэнки, – заверил Грей. – Уходи из банды, тренируйся со мной. Я смогу тебя защитить.

Глаза у парнишки стали дикими. Он продолжал размахивать ножом, когда спускался по краешку лестницы, стараясь держаться как можно дальше от Грея, а когда оказался на земле, стал пятиться по улице.

– Зачем тебе это нужно, Фрэнки? Когда‑то я был в точности на твоем месте.

– Ни хрена ты не знаешь, – бросил Фрэнки, повернулся к Грею спиной и исчез в ночи.

Грей смотрел ему вслед, ощущая, как спадает уровень адреналина, а душу наполняет тоска этого мира.

Фрэнки ошибался. Грей очень даже знал.

* * *

Когда полиция со скорой уехали, Доминик поплелся на пятый этаж в свой лофт. Обоих типов, которые пришли с Фрэнки, арестовали. Они состояли в банде, уже имели судимости и находились в розыске за целый ряд связанных с насилием преступлений. Справедливо это или нет, но двое старших уже выбрали свой жизненный путь. А вот Фрэнки был еще достаточно юн, чтобы принять верное решение.

В лофте Грея были голые кирпичные стены, крашеный бетонный пол и ширма сёдзи, отделяющая ту часть помещения, где он спал. Из мебели у него имелась кровать-платформа и татами да еще несколько стульев c распродажи. На встроенных полках теснились романы, философские труды, разговорники на разных языках и путеводители для туристов. На кровати валялся последний бесплатный журнал «Тайм-аут Нью-Йорк», предназначенный для дешевых закусочных и далеких от Бродвея районов.

Грей так устал от гостиниц, что снял эту студию на год. Работа у Виктора требовала постоянных разъездов, и Грей счел Нью-Йорк хорошей базой для любого путешествия. Не хуже любой другой.

Он принял душ, налил себе холодного саке и с радостью увидел голосовое сообщение от Виктора. Грей становился беспокойным, если между расследованиями случались долгие перерывы. В последние несколько месяцев они с Радеком поработали над парой мелких дел, но после трагического расследования, связанного с египетской биотехнологической компанией, крупных заданий у него не было. То расследование оказалось не только трагическим, но и невероятным. Похоже, в должностные обязанности Доминика стоило бы внести постоянную необходимость расширять свои горизонты. Порой ему приходилось заставлять себя поверить в то, что казалось невозможным.

В сообщении Виктор говорил, что у них появилось новое дело, которое требует немедленного внимания, и что Грей должен проверить электронную почту, где его ждут подробности относительно поездки. Доминик залогинился и обнаружил письмо с авиабилетом в Сан-Франциско на следующий день в шесть утра и бронь отеля в Фэрмонте на трое суток. Встреча с Виктором была назначена на два часа следующего дня в гостиничном холле.

Допивая саке, Грей глазел на пустую улицу под окнами, гадал, где сегодня будет ночевать Фрэнки, каким будет новое расследование и сильно ли жизнь в не до конца обставленном лофте в глухом закутке десятимиллионного города, где у него не было ни друзей, ни даже знакомых, отличается от той, когда он одиноким и неуверенным подростком дерзко бродил по улицам Токио.

Наконец Доминик оторвался от окна и стал собирать вещи, довольный тем, что снова занят делом.

Глава 4

Внутренний храм Церкви Зверя, парижские катакомбы



Плащ Данте развевался, задевая лодыжки, когда его обладатель шагал сквозь мрак под аккомпанемент непрерывно падающих из водостоков капель воды. Порой какая‑нибудь из этих капель случайно приземлялась на макушку его бритой головы, где красовалась вытатуированная пентаграмма, спускающаяся ко лбу.

Большинство членов Церкви Зверя старались попадать в катакомбы скрытыми тайными путями, но Данте предпочитал идти открыто, на виду у бездомных, воров, убийц и всякой публики похуже. Эта шушера обитала на тех уровнях, что ближе к поверхности. Ему нравилось наблюдать, как при его приближении клошары бросались врассыпную или отводили глаза, старательно не встречаясь с ним взглядом. К тому же всегда оставался шанс, что в нижний мир явится новичок, незнакомый с Данте и его ножами.

Оставив позади кишащую крысами и нечистотами канализацию, он спустился в ту часть катакомб, о существовании которой приличное общество даже не подозревало. Если же говорить о неприличном обществе, то его представители обычно не осмеливались там появляться.

Данте состоял в Церкви Зверя свыше десятка лет. Бо́льшую часть этого срока он был правой рукой Ксавье Марселя, Черного Клирика. Данте не боялся Ксавье, но уважал его тягу к жестокости и преданность делу.

А теперь Данте переметнулся к Волхву и не испытывал по этому поводу никакого раскаяния. Ксавье решил выступить против Волхва, когда тот предложил ему выбор. Данте был бойцом, а не политиком, и, хотя Церковь Зверя оставалась его храмом, он хранил верность своему единственному истинному кредо, которым являлась боль. И готов был следовать за всяким, чей путь к ней ведет. Сейчас таким человеком стал Волхв, а путь к боли лежал через Церковь Зверя.

Боль. Страдания уже испачкали душу Данте, когда тот оказался за решеткой в нежном восемнадцатилетнем возрасте, но за десять лет мучения перестали служить источником разнообразных эмоций – они превратились в призвание. Над легкой шепелявостью Данте в тюрьме посмеивались, пока он не выпустил заточкой кишки типу, который его передразнивал. Данте участвовал в стольких потасовках, что боль для него обесценилась, и стал известен тем, что никогда не сдается, несмотря на самые серьезные раны. Поэтому его начали бояться.

В заключении он встретил двух людей, которые определили всю его дальнейшую жизнь. Первым был филиппинец, который сидел за убийство растлителя детей; он стал первым и последним другом Данте. Мастер эскримы [3], он искусно владел ножом и научил Данте всему, что знал сам, во время тренировок с доставленными контрабандой кухонными ножами и палками. Данте со страстью отдавался этим тренировкам, и его подтянутое жилистое тело само превратилось в подобие лезвия. Метание ножей он освоил под руководством бывшего солдата Иностранного легиона, который научил его утяжелять рукоять ртутью, чтобы точнее попадать в цель.

Второго человека, повлиявшего на жизнь Данте, сокамерники избегали. Этот тип – как, впрочем, и сам Данте – был в числе тех немногих, кто не состоял ни в какой тюремной группировке, но кого никто при этом не осмеливался тронуть. Было известно, что он из Парижа и входит в секту сатанистов под названием Церковь Зверя. Не подверженный влиянию слухов о том, что случилось с осмелившимися перейти дорогу Ксавье Марселю, Данте как‑то раз загнал Черного Клирика в угол на тюремном дворе. Но Ксавье не стал с ним драться, а рассказал о своей религии. Данте понял, что в ней тоже ценится боль, и решил принять приглашение – которыми, к слову, Церковь не разбрасывалась.

Выйдя на волю, он последовал за Ксавье в Париж, набил на макушке особую татуировку, заострил резцы и посвятил себя двум религиям: боли и Церкви Зверя.

Волхв ценил службу Данте; на самом деле Данте подозревал, что их новый лидер, в отличие от Ксавье, понимает его настоящие мотивы. Марсель просто использовал нового адепта, чтобы оставаться у власти, и Данте не возражал, потому что такое положение вещей окупалось.

Волхв был другим.

Волхв знал.

Входя в последний тоннель, Данте услышал резкие гортанные звуки черной мессы, и его обоняния коснулся запах горящей плоти, наполняющий воздух в соборе Церкви Зверя. Он покинул тоннель, вступил под своды подземного грота и увидел молящихся, которые толпились вокруг залитого светом фонарей помоста. Лучше подождать в стороне, решил он.

Ксавье придавал черной мессе большое значение и верил, что она таит в себе не меньше духовной мощи, чем христианское таинство, пародией на которую и являлся ритуал. Сатанисты служили черную мессу век за веком, и участие в ней считалось обязательным. Всем авторитетным сектантам полагалось на ней присутствовать.

Данте понял, что церемония подходит к завершению. Переиначенные десять заповедей уже были провозглашены, нечистый дух снизошел на дары, проглоченные и выпитые паствой. Данте наблюдал, как наиболее ретивые сектанты, как крабы, пятятся на четвереньках к изображению Зверя у основания громадного перевернутого креста.

Месса закончилась, но перед началом оргии Данте дал собравшимся знать о своем присутствии. Он двинулся сквозь толпу, и люди расступались, узнавая его. Данте славился тем, что не ленился доставать нож, если кто‑то недостаточно быстро убирался в сторону, и к тому времени, как сатанист преодолел половину расстояния к помосту, остаток пути был свободен.

Когда он поднялся по стремянке и остановился на деревянном помосте, на грот опустилась завеса тишины. Татуированная голова и черный плащ Данте казались венком тьмы в ореоле тусклого света. Потом он заговорил, и его французская речь была отрывистой и скрипучей, с тем самым пришепетыванием, которое с детства доставляло ему неприятности.

– Я знаю, многим из вас сложно принять правление Волхва.

Крики согласия раздались из толпы, а кто‑то из находившихся вне поля зрения Данте присоединил к ним несколько богохульств.

– Слышал, некоторые считают, что переворот устроил я, – продолжил Данте.

– А кто еще? – донеслось из толпы. – Кто этот новый пророк, где он?

– Поверьте, братья и сестры, я тут ни при чем.

Данте почувствовал чье‑то присутствие у себя за спиной еще прежде, чем увидел потрясение на лицах сектантов. Даже не оборачиваясь, он знал, что они видят: огромный крест, который объяло пламя, и фигуру в черной мантии, стоящую на помосте в нескольких шагах за ним с устремленным в толпу взглядом. Страх не принадлежал к числу часто посещавших Данте эмоций – возможно, способность испытывать эмоции вообще оставила его, – однако он почувствовал благоговение и ужас, охватившие собравшихся в пещере. Еще он явственно ощутил спиной жар горящего в двух шагах от него креста и понадеялся, что Волхв не станет тянуть с речью.

– Это ангел смерти, это сам Зверь! – выкрикнул кто‑то.

За спиной Данте прогремел, разносясь по всему гроту, каким‑то образом усиленный голос:

– До меня тоже доходили слухи, поэтому я пришел, чтобы успокоить ваши сердца и умы. Это я сверг Ксавье, но я не ангел и не Зверь.

– Кто же ты? – раздался женский голос, и Данте узнал Марго Фурнье, состоявшую в секте дольше остальных женщин.

– Я – Волхв. Я пришел, потому что Ксавье отказывался признавать истинного бога. Я здесь, потому что признаю его.

– Тогда ты наш враг. – Данте удивился, как твердо звучит голос Марго.

– Враг? Я ваш новый пророк. Оставайтесь при своей символике и своих песнопениях, совершайте свои обряды, как вам угодно. Но знайте: ваша теология примитивна. Я спрашиваю вас: кому бы вы поклонялись – зверю, отвергнутому падшему ангелу, или истинному богу?

Ропот волной прокатился по толпе.

– Почему бог Авраама должен единолично претендовать на этот титул? – продолжал голос за спиной Данте. – Зачем терять время, насмехаясь над второразрядной религией? Освободитесь от этого ярма и поклоняйтесь тому, кто явился первым, тому, кого, восстав, искал ваш сатана.

Толпа погудела и притихла, и теперь Данте слышал лишь треск пламени за спиной. По спине и шее ползли струйки пота, жара стала почти невыносимой.

– У вас появилась новая миссия, – произнес голос, – вам нужно отойти от поклонения одному лишь черному кресту. И нынешний пророк достоин того, кто меня послал.

Толпа снова зашумела.

– Данте станет вашим новым лидером, он расскажет вам, что делать дальше. Внимайте его словам и знайте, что в них моя воля.

И Данте снова почувствовал, как что‑то у него за спиной изменилось: теперь там никого не было. Не желая выказывать слабость, но зная, что с помоста нужно убраться, пока его не поджарило, Данте поднял один из своих ножей. Толпа следила за каждым его движением, гадая, кто же будет избран. Обрамленный адским сиянием пламени, Данте указал на мужчину в первом ряду. Прихожанина звали Люк Морель-Ренар, он был лидером самого быстрорастущего ультраправого движения во Франции. Его политический голос все громче звучал среди тех, кого разочаровывала современна политика.

Люк вскинул кулак, и Данте спустился с помоста.

Глава 5

В самолете Грей втиснул свое долговязое туловище в кресло на заднем ряду у прохода. Неважно, ресторан это, поезд или самолет, Грей предпочитал, чтобы у него за спиной никого не было.

Место рядом пустовало, поэтому он разулся и потер недельную темную щетину на подбородке. День может оказаться длинным, а ему было не уснуть до трех ночи. Перед взлетом Доминик задремал, вернее, провалился в состояние полусна, которое культивировал, отправляясь на миссии, будучи морским пехотинцем.

Когда‑то он попытался изгнать призрак отца, вступив в ряды морпехов. Тогда он хотел доказать, что совсем не похож на папашу, хоть и выбрал тот же путь, но из этого ничего не вышло. Вскоре Грей обнаружил, что лежит на терракотовой крыше в пыльном иракском городке, смотрит в прицел на человеческую фигуру примерно в миле от него и не может даже понять, какого пола его потенциальная жертва. Нажать на спусковой крючок и отнять жизнь оказалось совершенно невозможно. Грей уже начал борьбу с насилием, которое неизменно бодрствовало в его душе, глубоко внутри, теплясь неугасимой свечой. Тогда он закрыл глаза и позволил оружию выскользнуть у него из рук.

Потом, на базе, Грея приобнял полковник и сказал, что человек, настолько талантливый в искусстве причинения боли и страданий, все же способен помочь своей стране. И что у Грея есть выбор: обучать рукопашному бою новобранцев либо насладиться всеми прелестями военного трибунала. Грей покинул армию с чистым послужным списком и никогда не пытался вернуться.

После флирта с ЦРУ (которому нравились его навыки, но не нравился внутренний моральный компас) Грей наткнулся на вакансию в службе дипломатической безопасности. Ему показалось, что сочетание путешествий и работа в охране – неплохой для него вариант, но все это кончилось тем, что он швырнул свое удостоверение под ноги послу США в Зимбабве, опять не подчинившись приказу, и понял, что работа в государственных органах, а также любая другая, где придется поступаться принципами, пусть даже по уважительным причинам, не может быть неплохим вариантом для Доминика Грея.

В Зимбабве он вместе с Виктором вел дело, которое до сих пор иногда не давало ему спать по ночам. Когда расследование закончилось, Виктор предложил Доминику работу, которая действительно ему подходила: нужно было путешествовать, шевелить мозгами и помогать тем, кто в этом нуждается.

Трудиться в тандеме с профессором Радеком означало вести одинокий образ жизни, но Грей всегда был изгоем и не мог винить работу в том, что она пробудила к жизни его демонов. Было и еще кое-что, в чем он не сомневался: скучать, распутывая порученные Виктору дела, ему не придется никогда.

Он задремал, а когда проснулся, рядом сидела блондинка. Доминик думал, что заснул только после окончания посадки, но не был в этом уверен. А может, девушка просто пересела к нему с другого места.

Странно, что ее появление не разбудило Грея, ведь обычно он был внимательнее. В среднем ряду через проход похрапывал какой‑то бизнесмен, развалившись сразу на трех сиденьях. В самолете стоял тихий гул, свойственный середине полета.

Светловолосая женщина читала бегущую строку в нижней части экрана над головами, и Грей уловил хвост новости об убийстве лидера сатанинской церкви в Сан-Франциско. Подробностей было немного, но у него возникло сильное подозрение, что ему предстоит узнать об этом преступлении куда больше. Потом начались спортивные новости, следом – рассказ о предвыборной гонке. Все это Грей проигнорировал. Он никогда не увлекался спортом, ведь отец настаивал, чтобы все его свободное время было посвящено тренировкам. А политика просто вызывала у Доминика отвращение.

На экране появился высокий щеголеватый мужчина пятидесяти с чем‑то лет, с проседью в уложенных темных волосах, который отвечал на вопросы группы репортеров в Лондоне. Заголовок гласил: «Штаб-квартира Всемирного ордена нового просвещения».

Грею доводилось слышать об этом ордене. Его лидер, ирано-американец Саймон Азар, слыл умным человеком. Эта «церковь», одно из кошмарных ответвлений нью-эйджа, зацикленных на самопомощи, была очень молода, но несколько роликов с речами Саймона уже наделали шума в соцсетях.

Считалось, что орден базируется в Лондоне, однако его вдохновителя можно было увидеть только в Сети. Откуда именно Азар туда выходит, никто не знал. Эта таинственность, казалось, шла новоиспеченной секте только на пользу. Где‑то в прессе проскакивало, что Саймон планирует раскрыть адрес своей штаб-квартиры, когда наберет миллион подписчиков. Грею казалось смехотворным, что репортеры гладят этого типа по шерстке. Интернет снова короновал очередного шута.

С телеэкрана говорил какой‑то журналист. Грей решил послушать и надел наушники.

– Поздравляю вас с успехом, пастор.

На Саймоне были серебристая рубашка без галстука и отглаженный черный костюм. Азар сложил перед собой ладони и сказал:

– Спасибо, но я предпочитаю, чтобы меня не называли пастором. – У него была ровная речь опытного оратора и идеально белые зубы. Людям с такими зубами Грей не доверял. – Это наводит на мысль о традиционных религиях, а наш орден можно охарактеризовать по-разному, но никак нельзя назвать традиционным.

– Как же вас тогда величать?

– Как насчет того, чтобы звать меня просто по имени? – мягко предложил Саймон. – Я не нуждаюсь в титулах. И это не мой успех, а успех наших участников по всему миру, связанных общим желанием привнести в современный мир новое мышление.

«Новый день, новый демагог», – подумалось Грею. Будь то политика, религия или бизнес, всегда находились те, кому хотелось что‑то доказать, кто горел желанием командовать остальными, кто орал громче всех, чтобы быть услышанным.

В нынешней профессии Грею особенно нравилась возможность противостоять тем, кто желал контролировать других ради собственной выгоды. Его мать умерла в жутких болях, отказавшись от медицинской помощи и последовав совету своего пастора, склонного потрясать кулаками с кафедры. Она молилась каждую секунду каждого дня, пока рак пожирал ее изнутри.

Другой репортер спросил:

– Орден нового просвещения – это религия?

– Называйте, как вам удобнее, – ответил Саймон. – Мы поклоняемся творению. И верим, что Бог наслаждается своим созданием, а также отрицаем логические заблуждения, которыми руководствуются все остальные мировые религии.

– Не согласитесь ли пояснить свое заявление?

– Зачем Всевышнему утруждаться и создавать людей, этот мир и все, что в нем есть, эту физическую вселенную, если он сосредоточен лишь на области духовного? Зачем отрицать все удовольствия мира, идти против базовых принципов природы и биологии? Последователи каждой веры должны спросить себя: действительно ли их теология имеет смысл или ее изобрели ради того, чтобы аккуратненько вписаться в политические и социальные реалии определенного времени. Мы живем в совершенно новую эру, и пора принять веру, которая соответствует сегодняшнему миру.

Невзирая на свою неприязнь, Грей мог понять, почему церковь, которую представляет этот тип, набирает популярность. Саймон обладал гипнотическим голосом и острым умом, а свои идеи он преподносил в очень простом и понятном стиле.

– Ваших последователей обвиняют в довольно‑таки… раскованных взглядах на сексуальное поведение. Не хотите сказать что‑нибудь об этих радикальных заявлениях?

– Более радикальных, чем процветающее во многих местах растление детей? Или чем архаичное ущемление прав женщин? Чем браки по сговору и полигамия? Наша политика ответственного отношения к естественной человеческой сексуальности несколько бледнеет в сравнении со всем этим, не правда ли?

Репортер затерялся где‑то в задних рядах, и вперед выступил другой его коллега.

– Очень трудно понять, кому или чему вы поклоняетесь.

– Простите, а в чем вопрос?

Журналист помахал рукой в воздухе.

– Вы поклоняетесь верховному существу или просто отстаиваете определенную философию и образ жизни?

– Возможно, вам станет легче, если я скажу, что мы поклоняемся тому же Богу, что и все остальные, если под Богом подразумевать силу или сущность, которая создала Вселенную и управляет ею.

Азар снова улыбнулся, и на этот раз к нему присоединились большинство репортеров. Грею стало любопытно, видел ли этого человека Виктор.

Вперед выступила стройная блондинка на высоких каблуках, преисполненная уверенности в себе. Она напомнила Грею Веронику Браун, амбициозную журналистку, которая преследовала его во время работы над предыдущим делом. Она также преследовала его в несколько другой области, но, несмотря на ум и красоту Вероники, они с Домиником разошлись, как в море корабли. Она хотела мировой славы и богатства, а Грей мечтал о том, чтобы приходить в кафе, где хоть кто‑то знает его по имени.

– Ваш орден часто критикуют за то, что он привлек много, скажем так, маргинальных элементов.

Саймон терпеливо кивнул и пояснил:

– А может, с этими маргинальными элементами никто толком не разговаривал или им было отказано в доступе куда бы то ни было еще. Не подразумевает ли ваше утверждение, что, если бы эти «маргинальные элементы» вдруг присоединились, например, к католической церкви, это поставило бы под сомнение католическую церковь, Рим и папу? Разве Иисус не омыл ноги ученикам? Почему вас не заинтересовало, что именно в моем ордене привлекает так называемые «маргинальные элементы»? У нас множество новых последователей, представителей разных рас, культур и национальностей. Мы рады им всем.

– Но разве неправда, что встречи вашего высшего руководства проводятся втайне? Разве это не признак секты?

– В таком случае назовите мне хоть одну религию, где это не так, – парировал Саймон.

Блондинка призадумалась, а Грей про себя улыбнулся. Вероника нашлась бы с умным ответом.

После еще нескольких вопросов и ответов начались новости о террористе-смертнике, который взорвал себя в Карачи, и Грей снял наушники. Его соседка, тоже блондинка, но не такая светлая, как репортер, проговорила:

– Он не тот, кем кажется.

Грей вздрогнул, удивленный ее репликой. Когда он повернул голову, то первым делом заметил сияние зеленых глаз соседки, от которого ее заявление показалось еще загадочнее.

Следом за глазами Грей разглядел кремовую кожу и овальное лицо, настолько симметричное и привлекательное, что он не мог оторвать от него взгляд. На соседке была приталенная белая блузка, а когда девушка чуть пошевелилась, Грей оценил, насколько подтянутое у нее тело. Она не была долговязой, как модель, но отличалась гармоничным сложением. Про таких говорят, что у них все на своих местах.

– Извините, – переспросил Грей, – вы про Саймона Азара?

Она закусила нижнюю губу, потом покосилась в проход.

– Важно, чтобы вы мне поверили.

Ее произношение казалось смесью славянского и испанского. Грей предположил, что у нее румынский акцент.

– Мы знакомы?

– Я понимаю, как это прозвучало. Просто запомните мои слова, потому что вы услышите такое, что заставит вас усомниться в них.

– Окей, – хмыкнул Грей, – это Виктор вас послал? Он тоже летит этим рейсом?

Блондинка все так же напряженно смотрела на него. Потом взяла его руку обеими ладонями и не выпускала, тогда как Грей сидел дурак дураком.

– Мне пора возвращаться, – заявила незнакомка, встала, пошла по проходу и скрылась за шторкой первого класса.

В этот момент Грей представил Виктора, попивающего свой абсент в передней части самолета и потешающегося над своим подчиненным.

Вот только Виктор не имел привычки устраивать розыгрыши.

Затем Грей подумал, что блондинка после слова «возвращаться» не добавила «на свое место». Почему? Прошло десять минут, потом двадцать, и наконец Грей нахмурился и встал. Он прошел в первый класс, поверив по пути каждое кресло и туалеты. Не найдя незнакомки, он застыл у кабины пилотов, сложив руки на груди.

Подошла стюардесса, и Грей спросил:

– Простите, вы не видели женщину, которая несколько минут назад прошла в салон первого класса? У нее светлые волосы, белая блузка, и она очень привлекательная.

– Извините, нет.

– Она сидела рядом со мной и ушла, наверное, минут пятнадцать назад.

Стюардесса наклонила голову набок.

– Милый мой, я тут с самого начала полета, и ни один пассажир, кроме вас, не проходил за этот занавес.

– Но я сам видел, как она сюда направилась. Вы должны были ее заметить.

Стюардесса похлопала его по плечу.

– Может, вы просто уснули и увидели плохой сон? – Она хихикнула. – Или наоборот – хороший. Как насчет кофе?

– Я не спал, – буркнул Грей, хотя его голосу не хватало уверенности.

Он вернулся на свое место и обратился к бортпроводнику-мужчине, который стоял в хвосте самолета, сразу за его сиденьем, задав ему тот же вопрос.

– Могу сказать, что никто не приходил сюда в последние двадцать минут, за исключением семилетнего мальчика.

Грей пробормотал слова благодарности и наклонился к бизнесмену через проход, единственному потенциальному свидетелю его разговора. Впрочем, Доминик уже сомневался, была ли соседка реальной.

Но бизнесмен по-прежнему похрапывал, уткнувшись лицом в надувную подушку.

Глава 6

Сан-Франциско



Грей с наслаждением вдыхал свежий воздух Сан-Франциско, радуясь краткой передышке от удушливой асфальтовой жары летнего Нью-Йорка. Забросив рюкзак в отель, перед встречей с Виктором он нашел время для короткой пробежки с последующим душем. Грей старался бегать при каждой возможности: так он разгонял теснящиеся в мозгу мысли.

Но странная встреча с девушкой не шла из головы даже во время пробежки. Когда самолет сел, Грей постоял у выхода и дождался, пока выйдут все пассажиры его рейса, а потом и члены экипажа. Незнакомки среди них не оказалось. Он мог смириться с тем, что девушка его одурачила, но зачем?

Теперь, одетый в штаны со множеством карманов, ботинки, свитер и черную ветровку, Грей ощущал себя слишком закутанным и вообще не к месту в этом шикарном отеле. Когда они встретились с Виктором под навесом у входа в «Фермонт», на ветру трепетали государственные флаги, а внизу на холмах раскинулся город. Грею стало легче при виде дружеского лица; он словно бы месяцами ходил на корабле по морю и лишь сейчас завидел сушу.

Доминик знал, что принадлежит к числу тех немногих, кто отмечен одновременно благословением и проклятием жить на периферии общества и видеть все неприглядные стороны своей эпохи в их истинном свете, но при этом все равно не мог избавиться от той части своей души, которая жаждала быть принятой людьми. Осознавал Грей и собственную двойственность, которая способствовала изоляции: он был прирожденным бойцом, который ненавидит насилие, скитальцем, жаждущим обрести дом, человеком, взявшим на себя сизифов труд создавать будущее, стирая при этом прошлое.

Виктор хлопнул его по плечу:

– Рад тебя видеть, Грей. Идем. У нас есть некоторое время перед тем, как появится детектив.

Грей чувствовал себя глупо, рассказывая профессору о девушке из самолета, поэтому сразу после этого принялся болтать ни о чем, следуя за Виктором вниз по холму к элитной французской кофейне неподалеку от Юнион-сквер. По дороге холод пробрался к нему под куртку. Как обычно, Грей недооценил, как ветрено в этом городе.

На Викторе был знакомый темный костюм, и вообще он выглядел ученым сухарем не от мира сего, но Грей знал, что впечатление обманчиво. Под профессорским костюмом Виктор носил с собой крис, индонезийский волнистый кинжал, и повидал не меньше опасных для обывателя мест, чем сам Доминик, а это кое о чем говорило. Еще Грей знал о нездоровом пристрастии Радека к абсенту и о том, что профессор обладает не только энциклопедическими знаниями о религиях и сектах, но и огромным опытом взаимодействия с их самыми патологичными проявлениями. Возможно, никто из ныне живущих не мог с ним в этом сравниться.

Нет, он не был ученым сухарем.

Кофейня, щеголяющая полированной латунью и голым кирпичом, располагалась через улицу от красно-зеленой пагоды, за которой начинался китайский квартал. Грей вдохнул ароматы свежей выпечки и изысканного кофе. Еще одним талантом Виктора было находить по всему миру места с лучшими блюдами и напитками. Грей жил у Радека в Праге после того, как они закончили безумное дело с биотехнологиями, и за неделю отобедал в большем количестве фешенебельных ресторанов, чем за всю жизнь до этого.

Помешивая капучино, Виктор рассказал все, что ему было известно об убийстве Маттиаса Грегори, первосвященника Дома Люцифера. Грей еще не работал с делами, в которых были замешаны сатанинские культы, а потому одновременно насторожился и был заинтригован.

– Судя по личности другой жертвы, – продолжал Радек, – которую мы с тобой скоро обсудим, и по тому, что убийство совершено в полночь двадцать первого сентября – в люциферианском календаре это день празднества и жертвоприношения, – можно предположить, что кто‑то затеял вендетту против сатанистов.

Хотя Грей и не был религиозным человеком, от последнего слова его пробрал озноб. Набожная мать Доминика верила и в Господа, и в сатану, и пыталась внушить сыну, что они действительно существуют и это очень серьезно. Но как бы Грей ни любил мать, какое бы уважение к ней ни питал, обстоятельства ее ужасной смерти, когда истовая вера ничем не помогла ей после отказа от медицинского вмешательства, перечеркнули для него любую возможность проникнуться ее убеждениями.

– Учитывая полученную жертвой записку, – заметил он, – можно сказать, что мы говорим о каком‑то религиозном фанатике, вероятно христианине-фундаменталисте.