– Вот так бы и сказала. А то «влюбилась, влюбилась». Ну чё, поздравляю тогда. Ему крупно повезло.

Костя повернулся и пошел к машине, но через пару шагов остановился:

– Я только одного не пойму.

– Да блин, что опять?

– Ты ж не здесь с ним познакомилась, да?

– Начинается…

– Не-не-не, давай проясним. Когда у вас это все началось?

– Костя, давай ты уже просто от нас отвянешь, а? Ну правда. Все уже. Ну не сложилось. Забудь, отпусти, прости, я не знаю. Можешь не прощать. Мне похуй, если честно. Дай пройти.

– То есть пока мы с тобой еще это… Ты уже с ним, значит, по интернету, по телефону или как? Сиськи ему, наверное, присылала, да? Жопу свою в зеркало фотографировала? She… – Он встал перед Хавьером и руками по воздуху очертил округлости, которых не было на его теле. – А? Да? Yes?[40]

– Кость, ты дебил?

– Я хотя бы с другими бабами не трахался параллельно с тобой.

– Никто ни с кем не трахался, ничего не было, блин. Он в другой стране жил. Мы просто переписывались.

– У меня за спиной, да?

– Я же не знала…

– Так еще хуже, Наташ. Я бы понял, если б ты мне с реальным мужиком изменила. А не повелась на нерусскую рожу и иностранный паспорт.

– Вот честно, Кость. Думай что хочешь. Мне плевать.

– Да ты сама сказала. Он только визой у тебя перед носом помахал – и ты побежала, как шавка…

– Много о себе думаешь, Кость. Я бы все равно тебя послала, с ним или без него. Просто так совпало, что, когда он приехал, я еще не успела этого сделать. Пошли. – Наташа взяла Хавьера под руку и потянула в сторону.

– Зассал, да? – И Костя кинул им под ноги камень.

Хавьер пнул камень в сторону, мягко отстранил Наташину руку и сделал шаг навстречу Косте:

– Yo no sé ni quien erís, ni que querís, pero veo que me estái provocando, y no tengo ganas…[41]

– Чё ты там шелестишь? Я ни хуя не понял. Наезжаешь на меня, что ли? Не, мужики, вы слышали? – Костя обернулся к своим друзьям. – Он на меня наезжает. Это ты щас зря, конечно…

Два Костиных друга метнулись к Хавьеру и схватили его за руки повыше локтя.

– Hijos de puta… Déjenme…[42]

– Костя!

Костя сперва закатал рукава, потом вовсе снял джинсовку, прыгнул на месте два раза, размахнулся и ударил Хавьера в солнечное сплетение. Тот согнулся и натужно выдохнул.

– Костя! – Наташа с разбега толкнула Костю в плечо, но тот только пошатнулся. В этот момент Хавьер пнул его ногой в живот и вырвался на свободу. Два друга Кости кинулись было к нему, но Костя жестом их остановил.

Они сцепились. Хавьер тянул Костю за футболку, Костя тянул Хавьера за рубашку, и каждый пытался пнуть другого, но не мог достать. Они топтались на месте, красные, пыхтящие, с оголенными спинами – у Хавьера над ремнем свисали пухлые бочки́, у Кости под кожей выступили острые позвонки. Но тут Хавьер хитростью, обманным маневром заставил соперника податься вперед, где его встретил круглый, плотно сбитый смуглый кулак. Хавьер заехал Косте прямо по носу. Тот отшатнулся и подставил пригоршню под капающую кровь. Прорычав: «Ссссука», Костя бросился на Хавьера.

Наташа смотрела, не могла оторваться. Бронзовая кожа, жилистые руки, горящие черные глаза. Она еще никогда не видела его таким. Один из друзей Кости снимал драку на телефон, и Наташа потом жалела, что сама не сделала видео, но ей тогда в голову не пришло копаться в сумочке и доставать мобильный. Она не могла даже пошевелиться, не могла отвести взгляд. Да все это и так напоминало кино: Костя почти лежит на капоте свой машины, ногами шаркает по песку, футболка на груди разорвана, обнажилась татуировка в виде черного кинжала, а Хавьер стоит над ним сверху и красивыми ударами выбивает из Кости свое право на любовь. Хавьер останавливается, тяжело дыша, смотрит на свои руки, оборачивается, виновато глядит на Наташу. Девушка подходит к ним. Друзья Кости уже хлопают его по щекам в кровавых потеках, один говорит:

– Бля, в больницу ему надо.

Но Наташа его не слышит. Она обхватывает лицо Хавьера обеими руками и впивается в кровоточащую ссадину на верхней губе. А потом шепчет ему на ухо: «Идем».

24

Он хотел сперва в душ, но она не пустила. Обвилась вокруг него всеми конечностями, накрыла копной волос, прижалась крепко и липко. Будто намеревалась грязь, пот и кровь стереть с него своим собственным телом, пока еще белым и чистым. Иди сюда, иди ко мне, прямо сейчас. Да. Да. О, он наконец-то начинал понимать, кто ему достался. Начинал постигать ее естество. Дьяволица, губительница душ, повелительница страны наслаждений и королева мучительной страсти. Он, именно он, Хавьер из города Сантьяго, откупорил бутылку с джинном, сорвал печать со священной гробницы, из щелей которой сочилась похоть, и эта же концентрированная похоть по срывании печати хлынула и беспощадно залила его по самые ноздри. Его колотило от неистового желания, его обуяли вожделение и… страх. Страх? Да, страх.

Кажется, страх прицепился к нему, еще когда они только заходили в подъезд. Зачем они только не поехали к нему в отель, в его номер с ежедневной уборкой, чистыми полотенцами и нейтральными обоями? Наташа сказала, что ее дом ближе. А значит, меньше времени пройдет от вспышки желания до того момента, как они это желание утолят. Но она не предупредила, что это за дом, что это за потустороннее место. На лестнице кто-то то ли спал, то ли медленно умирал. Хавьер о него запнулся, и ему бросили вслед что-то шипящее. Ощущение вязкой сырости и запах газа сгущались с каждым стоном очередной деревянной ступени. Не было среди них ни одной немой – одни ворчали, другие кряхтели, третьи визжали, и все вместе распевали на разные голоса ломаный канон в честь гостя.

Наташу, напротив, ничто не смущало, она шла упорно вперед, давя танкетками горластую лестницу, и вела за собой Хавьера. А Хавьер шел за ней – ведь что еще ему оставалось, – стараясь смотреть только на ее спину, на полоску кожи между поясом юбки и топом, а по сторонам он старался не смотреть, и не слушать, и дышать мелко и скупо.

Он готов был взять ее прямо в прихожей, но старый трельяж опасно зашатался под Наташей, когда она уселась на тумбу. Хавьер попытался коленом припереть тумбу к стене, но тут уже зеркало ожило и принялось хлопать боковыми створками. Едва не опрокинув все на себя, они переместились на кухню.

Там они устроились, казалось бы, удобнее некуда – Наташа грудью легла на стол, точнее, на клеенчатую скатерть в голубую клетку с какими-то вьюнками, Хавьер пристроился сзади и задрал ей юбку. Но, уже расстегивая ремень брюк, ощутил, как в зад неприятно вминаются вентили газовой плиты. Тут же ему вспомнился запах газа в подъезде, он занервничал, поцеловал Наташину розовую ягодицу и предложил пойти дальше.

В спальне (или гостиной? или спальне? а была ли вообще спальня?) они бросились на диван, и из груди Хавьера исторгся мучительный стон. Он завел руку за спину и вытащил из-под копчика пустую пивную банку. Наташа засмеялась весело и без всякого сожаления, а затем сняла через голову топ. Пышные груди в черном кружевном лифчике приподнялись вместе с руками, а после пружинисто опустились на место, и маленький золотой крестик, съехавший было под левую ключицу, вернулся в центр и свесился с шеи, когда девушка наклонилась над Хавьером. Он прижался губами к грудям – к каждой по очереди, – а Наташа прошептала на выдохе что-то очень сексуальное и загадочное из согласных d, v, r, zh, v, n. Потом внезапно встала и жестом показала, что ему тоже надо встать. Хавьер не поверил. Хавьер перепугался так, что готов был расплакаться. Но Наташа взяла его за обе руки и потянула на себя. Неужели все? Неужели он ее не так понял? Какой позор. Какое тупое бесчестье. Но Наташа, опять нисколько не смущаясь, нагнулась, взялась за тряпичные петли под диванными подушками и вытянула новую, до того спрятанную, секцию дивана, обещавшую нежданный комфорт и больший простор для маневров. Наташа слегка запыхалась, и ее чуть покрасневшие щеки и плечи и взгляд веселее прежнего вернули Хавьеру надежду и влили в него новую порцию бурлящей страсти.

И дело пошло. Волосы, локти, плечи, спины, мягкие, тяжелые, гибкие, упругие, локти, губы, дрожащие веки, шеи, колени, слова. Площадь тела ширилась, пальцы множились, дыхание сбивалось и захлебывалось.

– Like that?

– Yes.

– Here?

– Oh yes.

– You like it?

– Yes.

– Love it?

– Oh… Javier.

– Pololo. Call me pololo[43].

– Пол…

– …lolo.

– Пололо.

– Sí[44].

– Ok. Pololo[45].

– And you are… my love[46].

– Ох…

– Mi tesoro[47].

– Мм…

– Beautiful[48].

– Yes.

– Oh my… Natasha. Natasha. Yes. Yes[49].

– Ты в порядке? You ok?

– Yes. Да. Подвинься чуть-чуть.

– Вот так?

– Да.

– Better?[50]

– Да.

– Детка… Я так тебя люблю.

– Подожди.

– О, Катя.

– Погоди.

– Что такое?

– Мне неудобно.

– Прости. Так лучше?

– Нет.

– А так?

– Подожди минуточку.

– Я не могу…

– Нейтан!

– Прости. Тебе больно?

– Нет, но…

– Тебе больно?

– Стой.

– Тебе больно?

– Что ты…

– Больно?

– …делаешь?

– Больно тебе?

– Перестань.

– Does it hurt, bitch?[51]

– Пере… Нейтан!

– Sorry. Прости.

– Ты меня задушишь.

– I just… I saw you with that guy at the club[52].

– Убери… руки…

– I don’t wanna lose you. Do you understand?[53]

– Руки…

– I know you wanted to fuck him[54].

– …

– Did you? Did you want to fuck him? Say it![55]

– …

– Say it, bitch…[56]

– …

– Say it! Fuck[57].

– Ой божечки.

– Eres una maravilla[58].

– Чанчи…

– Natasha…

– О май гад.

– Oh, Natasha. I love you, dear[59].

– Ох…

25

На коленях у Светы лежала пластмассовая рука. Склонившись над ней низко-низко, челкой почти касаясь мускульного рельефа, она царапала ручкой по внутренней поверхности плеча – по той стороне, что будет обращена к торсу, – царапала ближе к подмышке, чтобы надпись не сразу бросилась в глаза, но при случае однозначно указала, кому принадлежит и рука, и все остальное. Света выводила свое имя. Непонятно откуда, но Света знала с самого детства, что свои вещи нужно помечать и подписывать, иначе утащат – по рассеянности или по злому умыслу. И так своего ничего нет. И если девчонки из общежития умыкнут еще и манекен… У Светы от одной мысли пробежала дрожь по голове, и она сильнее вдавила стержень в твердый пластик. Да как умыкнут? Манекен не книга и не игрушка, нельзя сказать, что его потеряли, или ребенок погрыз, или забыли у бабушки на даче. Манекен все равно что человек. Правда, легко разбирается на части. У Светы дрогнула рука, и ручка прочертила лишнюю линию, но Света послюнила палец и успела стереть чернила. Еще бы он им не приглянулся. Он и в разобранном виде провоцировал у них нездоровый блеск в глазах, когда Света заносила в комнату отдельно руки, отдельно ногу, отдельно торс с головой и второй ногой. А самое-то, самое-то главное – манекен был мужской, то есть сам по себе редкостный, а еще с голубыми глазами и блестящими синтетическими волосами. Таких в швейном цехе сроду не видели. Там обитали только безликие черные туловища, да и теми пользовались редко, потому что все уже было выкроено по стандартам – только режь и шей, режь и шей. А манекены с человеческим лицом в городе встречались разве что в Доме мод. Вот оттуда и прибыло Светино сокровище: подруга в приступе дружбы отдала ей списанного, но хорошо сохранившегося пластмассового красавца. И шепнула: «Чехословацкий». Света сразу поверила. И хотя не нашла потом ни на теле, ни на подставке отметок о происхождении, в ней поселилась твердая уверенность: здесь таких не делают. Конечно, девчонкам невмоготу будет его рассмотреть, пощупать, изучить. Примерить на него недошитую рубашку, прикинуть, как будут смотреться брюки. Станут просить его у Светы на пару вечеров: все девчонки из швейного цеха дома шили что-то себе или другим, и Света тоже. Ей самой манекен пригодится. Позволит расширить ассортимент изделий мужской моды. И ведь не откажешь, девчонкам-то. Потому что нельзя быть такой единоличницей. Надо делиться. Иначе коллектив не поймет. Да и что такое манекен, хоть и с голубыми глазами? Вещь. Бездушная кукла. Частная собственность. Кто Свете Тихоновой важнее – товарищи или частная собственность? Света, не задумываясь, сказала бы, что товарищи, но фамилию и инициалы на пластмассовой руке все же вывела. Чтобы они меньше занимали места, пришлось сократить, и получилось: «Тихон. С. Д.»

– Светик, к тебе пришли, – сказали после стука.

Света открыла дверь ровно на ширину своей головы и увидела любопытствующую Машку: та так и лезла взглядом в комнату, так и тянула шею – того и гляди лопнет кожа под подбородком. За соседкой переминался Максим, бывший одноклассник.

– Заходи. – Света поманила его рукой. Машке пришлось посторониться.

Закрыв дверь, Света взяла со стола пухлый газетный сверток. Максим протянул ей деньги – пятнадцать рублей, по три за каждую пару.

– Спасибо тебе, Свет. Выручила. А то у нас в универмаге уже год как не завозят. Ткань у них, что ли, кончилась. Мощностей не хватает. Или все запасы отправляют в качестве помощи дружественным странам. Я не против, но без исподнего совсем неприлично. Вы, наверное, на фабрике шьете не покладая рук, а до советского человека ничего не доходит.

– Да мы больше женское шьем: халатики, ночнушки всякие. А мужскую одежду – это я так, для души.

– Да, понимаю. И манекен у тебя вон какой видный. Тоже для работы?

– Надеюсь, что да. Я совсем недавно его собрала.

– Прекрасный манекен. Что ж, буду тебя рекомендовать всем своим товарищам. Все-таки без хорошей портнихи в наши дни никуда. Кстати, Света! Ты сегодня вечером занята?

– Да вроде бы нет. А что?

– Однокурсник пригласил меня в гости. Собирается интересная компания. Все интеллигентные ребята. Будем слушать Джо Дассена. Еще друг мой привез из-за границы какую-то интересную книгу. Почитаем. Ты ведь любишь читать?

– Конечно. Я много читаю. А что еще делать?

– Вот и отлично. Тогда я зайду за тобой в шесть.

* * *

– Все мы – и ваш покорный слуга не исключение – читали в школе великий роман легендарного Федора Михайловича Куста «Ятаган». Читали ведь? Ну? Или прогуливали? Признавайтесь.

– Читали, читали.

– Его не прочитаешь.

– Даже сочинение писали!

– Я так и думал. А вам не казался несколько необычным тот факт, что роман, в котором не фигурирует ни одного ятагана и вообще отсутствует восточная линия, носит именно такое название? Да? Нет? Не слышу. Задумались? То-то же.

Говорил Артур, тот самый однокурсник Максима. Свете еще не доводилось бывать в таких квартирах, и в Номенклатурный дом она тоже попала впервые. Она успела уже зайти в ванную и обомлеть: там можно было свободно повернуться вокруг своей оси, не задев бедром ни раковины, ни стены! А какое в квартире количество комнат, она не сумела сосчитать и за все три посещения: куда ни повернешь, все двери, двери, двери, с трудом запомнила путь до комнаты, где проходили чтения. Она была такая большая, что в ней поместилось два удивительно мягких дивана, штуки четыре кресел, и еще место на полу оставалось для тех, кому не хватило мебели. Света с Максимом пришли чуть раньше и успели занять половинку дивана.

– А что, если я вам скажу, – продолжил сын хозяина жилплощади, – что в школе мы все читали не подлинный «Ятаган», а его, так скажем, исправленную версию? Исправленную, разумеется, по линии партии.

Максим усмехнулся, а Света поежилась. Остальные сидели как сидели.

– Как вы помните из тех же уроков литературы, Федор Михайлович за свое революционно-демократическое произведение подвергся гонениям со стороны царского режима. Его приговорили к каторге, обрекли на невыразимые мучения. Но давайте спросим себя: неужели история запретной, но чистой любви великой княжны и рабочего Алапаевского чугуноплавильного завода настолько порочна, неужто она столь жестоко подрывает основы кровавого царизма, что достойна самого беспощадного наказания? И главное: неужели в ней действительно есть что-то, что позволило бы окрестить ее – дамы, закройте уши – порнографическим романом?

По комнате пробежали кроткие смешки.

– И я отвечу вам: нет. Нет в ней ничего из вышеперечисленного, если… – Он сделал паузу. – Если мы говорим о советском «Ятагане», о книге, которую написал кто угодно, но только не автор. Впрочем, это произведение оставим районным и прочего уровня библиотекам. А мне удалось заполучить, – и он вынул из-за спины картонную папку, – настоящий «Ятаган». Копия издания тысяча восемьсот пятьдесят шестого года, авторская версия, без купюр и напластований.

По диванам и креслам пронесся ропот: «Самиздат, самиздат…» Света испуганно посмотрела на Максима и по его взгляду поняла, что он тоже такого не ожидал.

– Заседание Клуба любителей истинной русской литературы объявляется открытым! Не вносите в протокол, у нас его и нет по понятным причинам. Мы начинаем!

Народ захлопал.

Артур двумя пальцами – указательным и большим – извлек из папки листок с набранным на машинке текстом и помахал им в воздухе.

– Сегодня необычные чтения. И дело не только в характере текста. Мы совместим их с посвящением, причем двойным. Позвольте представить вам новичков, смельчаков и истинных ценителей искусства с весьма литературными именами. Итак, прошу любить и жаловать. Светлана! Молчалива и грустна… Надеюсь, ненадолго.

Все оглянулись на Свету, и она постаралась за вежливой улыбкой спрятать тот ужас, который сжал ей все внутренности.

– И… благородный Андрей. Здесь не будем озвучивать наши литературные ассоциации. Но военная выправка видна даже невооруженным взглядом.

Все, и Света тоже, посмотрели на бледного темноволосого парня с тонкими чертами – тот коротко кивнул.

– Ну что, с кого начнем? – Артур снова помахал листком из папки. – Уступим даме? Прошу.

Он подошел к Свете и протянул ей листок. Света спросила:

– А что… что надо делать?

Артур с умилением наклонил голову вбок, присел перед Светой на корточки и прошептал:

– Читать запрещенку. Вслух.

Рядом захихикали.

– Вы для нас люди новые, пока неизвестные. Так мы хотя бы поймем, что вам можно доверять. Правда ведь?

Все закивали и одобрительно забубнили. Света взялась обеими руками за листок и вгляделась в бледный текст на тонкой сероватой бумаге. И принялась читать:

– «Ни все сокровища государевой казны, ни мрамором и золотом одетые покои, ни армии ученых гувернеров, ни библиотеки величиною с десять крестьянских изб – ничто не способно послужить и не послужит верным залогом того, что из вашего чада выйдет нечто путное. Среди статс-дам случился в то утро настоящий переполох…»

– Громче! – заорал Артур. Света вздрогнула, не отрывая глаз от текста.

– «„Учудила“! – сетовала княгиня Корнилова. – „Ах, что будет с матушкой-императрицей? Готовьте нюхательную соль!“ – суетилась графиня Ипатьева».

– Еще громче!

– «„Доктора! Доктора! Зовите доктора Штутца!“ – верещала Шувалова». – Света почти орала. – «Хлопали двери, шуршали шелка, по наборному паркету шаркали легкие туфельки…»

– Ничего не слышу. Громче, громче, громче!

– «Фрейлины, камер-фрейлины и статс-дамы, сталкиваясь юбками, метались по коридорам так называемого малого дворца, подарка предыдущего императора своему наследнику по случаю свадьбы…» – срывала голос, чуть не плача, Света.

– Слишком тихо. Еще! – вопил Артур.

– «Случилось несколько нервных обмороков»…

– Давайте я продолжу.

Андрей, второй новичок, протянул руку – он сидел совсем рядом, – забрал у плачущей Светы листок и продолжил читать ровным, почти вкрадчивым голосом. Никто не просил его говорить громче.

Потом читали про себя, передавая листы по кругу. Света с Максимом вместе склонялись над одной страницей. Он, дочитав, взглядом спрашивал, закончила ли она, и Света каждый раз кивала, хотя ни одного слова, ни одной буквы из прочитанного не отпечатывалось в ее сознании – все собиралось в ком, застрявший в горле. Света отметила лишь, что начало у романа было такое же, как у школьного «Ятагана», но ровно до третьей главы, где описывался визит турецкого султана.

Эту третью главу читали уже на второй встрече. Максим собрание пропустил, сказал, что будет готовиться к сопромату, а Света зачем-то пошла. На этот раз не было ни вступительных речей, ни странных посвящений. Артур молча вынимал из папки новые страницы, и по лицам тех, кто получал их первыми, можно было заподозрить, что начинается самое интересное. Знакомый со школьной скамьи роман постепенно, но неотвратимо выворачивало наизнанку. Второстепенные герои выходили на первый план, а судьбы главных сжимались до крохотных эпизодов; чувства простые, но благородные становились изощреннее и злее. Главная героиня из взбалмошной, но доброй принцессы превратилась в своенравную, просвещенную и крайне испорченную особу. Прохор, ее тайный возлюбленный из школьного «Ятагана», умирал чуть ли не в самом начале: одурманенный двадцатичасовой сменой на заводе, он по пути домой угодил под колеса фаэтона министра иностранных дел, и благодаря этому кровавому происшествию случайно встретились взгляды великой княжны и безымянного янычара из турецкой процессии. Тут-то все и завертелось, но как именно, читатели узнали уже на третьем собрании. А после второго Свету до общежития проводил князь Андрей. Это она его так про себя называла. Ему очень шло. Она примеряла на него разные имена – Андрюша, Андрюха, Андрейка, – но только «князь Андрей» оказался впору его загадочной стати. По дороге к общежитию они почти не разговаривали. Он сказал лишь, что учится в инженерном и коллекционирует марки. Попрощались немного неловко и пожелали друг другу скорее увидеться вновь.

Великая княжна развернула бурную романтическую деятельность, да такую, что гости Артура дрались и вырывали друг у друга страницы, лишь бы поскорее узнать подробности; по пять, по шесть голов склонялись над одним листом, чьи уголки подрагивали от жаркого дыхания книгочеев. На этих страницах было все: и записки, передаваемые через глупую фрейлину, и старенький бывший посол, переводивший любовные послания с турецкого на французский и наоборот, и не из лучших побуждений, а потому, что княжна его шантажировала, а чем – даже автор не осмелился сказать напрямую, намекнув лишь на каких-то земноводных; и свидания при луне, соловьях и цветущих акациях, и самое, самое-то главное – сцена в купальне. Место было легендарное. Каких только причудливых рандеву не повидали ее каменные ступени! Каких только тайн не поверялось ее гулким сводам! Но внезапное свидание великой княжны и безымянного янычара скандализировало даже ее всепрощающие стены. Этого уже не было в школьной программе по литературе, этого не водилось даже в самых отчаянных, самых идеологически сомнительных фантазиях тайного книжного клуба – разумеется, пока клуб не добрался до заветных абзацев. И чем больше людей дочитывало до конца главу про купальню, тем основательнее клуб погружался в тупую тишину, уперев глаза в подлокотники, скрестив ноги, вцепившись в сумки и подолы юбок. Ждали, пока дочитают все. Обсуждения не последовало. Артур молча собрал страницы в папку и попрощался до следующего раза. Максима в тот вечер снова не было, а Андрей ушел еще на середине.

Свете было и стыдно, и весело. Она шла под фонарями, не ощущая ни расстояния, ни собственных шагов, хихикая себя под нос, прикрывая рот и оглядываясь – вдруг кто увидит, как она идет, смеется сама с собой, подумают, что сумасшедшая. Странные мысли и непривычные чувства толкались и заплетались друг о друга в голове. Как и на первом заседании клуба, головой Света мало что поняла из прочитанного. Внятно пересказать уж точно бы не смогла. Она лишь смутно догадывалась, что к концу встречи и янычар, и княжна поняли, что обе они – женщины.

Света не заметила, как оказалась перед общежитием. Не заметила бы она и человека, который стоял сбоку от крыльца, не окликни он ее сам. Света обернулась:

– Андрей?

Чуть было не сказала «князь».

– Привет. Прости, что подкараулил. Надеюсь, я тебя не напугал.

– Не напугал. Я просто задумалась. Не ожидала тебя здесь увидеть. Ты сегодня рано ушел.

– Да… Нужно было кое-что сделать.

– Скоро сессия. Понимаю.

– Света, меня не должно здесь быть, но я не могу не предупредить тебя.

– О чем?

– Не ходи на следующее собрание.

Света посмотрела на носки своих туфель. Больше всего она в тот момент боялась, что Андрей заговорит о том фрагменте, который они сегодня читали, а Света если и хотела его обсудить, то только не с ним.

– Света, дай мне слово, что не пойдешь.

Она подняла к нему жаром налитое лицо, надеясь, что в темноте краснота его не так заметна.

– Андрей, я уже не маленькая. Если ты думаешь, что меня это удивило или смутило, то ты ошибаешься. Я уже взрослый человек и сама могу решить, что мне читать, а что нет.

– Света, да я не к тому. Этот Артур просто последний болван. Он живет в партийном доме, все квартиры там прослушиваются. Нельзя заниматься такими вещами в таких домах. Я не знаю, кем надо быть…

– Прослушиваются?

– Да. На следующей встрече будут аресты. Поэтому тебе нельзя приходить.

– А я ведь вслух читала! Что же теперь будет?

– С тобой – ничего. Главное – больше там не появляйся.

– Откуда ты знаешь?

– Этого, Света, я тебе сказать не могу. Пообещай, что не придешь.

– Хорошо.

– Честное слово?

– Честное пионерское.

– Ладно. Тогда доброй ночи.

Андрей повернулся, чтобы уйти.

– Постой. – Света слегка коснулась его рукава. Андрей обернулся. – Я так и не узнаю, чем закончился роман?

Андрей усмехнулся:

– Янычар… Точнее, янычарка похитит княжну и увезет ее к себе на родину. Там их схватят. Янычарку казнят, но не за похищение, а за то, что посмела притвориться мужчиной. Княжну отправят в уединенный монастырь, но она заболеет по дороге и умрет. Правда, в самом конце есть намек на то, что обе они подстроили свою гибель, а на самом деле спаслись и уехали туда, где их точно никто не найдет. Кажется, в Америку. Конец.

* * *

Света больше не видела ни Артура, ни Андрея, а Максима – лишь однажды после первого собрания. Он прибежал, взвинченный, растрепанный, с беспокойными руками. Истеричным шепотом начал рассказывать о том, что была облава, и всех повязали за «антисоветскую пропаганду», и Артур даже пытался съесть роман, хотя бы самые скандальные его части, но успел проглотить лишь смену на заводе, больше в него не влезло, и как хорошо, что их со Светой в тот день не было, как будто кто-то уберег. Кто-то как будто, да. Света соврала, сказала, что после первой встречи тоже больше не ходила, потому что ей стало скучно. Глупости какие-то. Мало ли кто что написал. Ей хватило и уроков литературы. Они с Максимом дали слово, что больше не будут об этом говорить ни друг с другом, ни с кем-либо еще. В этот момент Максим посмотрел на манекен с голубыми глазами.

– Он будет молчать, – уверила его Света.

Несколько лет спустя швейная фабрика закрылась, и Света устроилась продавцом в торговый центр и взяла с собой Тихона: в отделе нижнего белья как раз не хватало мужских манекенов.

26

Все знали про Наташу. Все всё знали про Наташу. Хороша, зараза, что сказать? Зависть? Зависть. А как же? Только не вслух. Слухи любят тишину, поэтому тсс. Цыц! Наташа скоро уедет. Куда? За океан. Далеко-далеко. Наташа уже не здесь. Уже не с нами. Уже не наша Наташа. Она обсуждает с подругами, что с собой возьмет. Четыре купальника, куртку джинсовую новую, то платье с разрезом, босоножки – обязательно лаковые, да не те, которые красные, а те, которые в ТЦ прошлым летом отхватила, на распродаже последняя пара была, ну и что, что с браком, кто там видит. А точно хватит двух чемоданов? Наташа будет учить язык. Hola, ¿qué tal? Mi pololo. Te quiero. Mi amor. Dame un besito[60]. Наташино лицо уже озаряет нездешнее солнце. Тихий океан. Пляж длиною в жизнь. Анды. Перевернутое лето.

– Ой, девочки, а какой там воздух!

– Давайте за молодых.

– Да подожди ты, они еще не поженились.

– Тогда за будущую свадьбу. Sí, Javier?

– Sí, sí[61].

Хавьера все поздравляют. Хавьером все довольны. Хавьер ни черта не понимает, но улыбается, как ангел, и поминутно прикасается к Наташе. Он опять в чьей-то квартире, его тарелке и бокалу не позволяют опустеть ни на секунду, он ест странного вида салаты и после каждой ложки чокается с каким-то Аркадием, который, сам уже весь бордовый, все время обращается к Хавьеру и заливается клокочущим смехом, когда видит, что тот ничего не понял, но выпить не прочь.

Наташа убежала с Ксюхой и другими подружками на кухню – подложить салатиков и пошушукаться, посекретничать, попить горького меда напутствий и вздохов.

– Ну во-о-от, Наташка тоже уезжа-а-а-ает.

– Ой, как мы без тебя буде-е-е-ем?

– Все куда-то разъезжаются-а-а-а.

– Ну прям все.

– Ну а что, нет, что ли? Женька вон в Болгарию уехала, тоже за женихом. Карина в Англии учится. Тети Маши дочка вообще в Канаде.

– Одни мы, девки, остались. Никто нас не берет.

– Да кому мы нужны?

– А я б нашла себе жениха иностранного, если б не лень было.

– Так ищи, кто тебе мешает?

– Пойду, наверное, тоже на этом сайте анкету заведу. Как он назывался?

– Только учти, что там нормальных-то мало.

– А где их много? Тут как будто все нормальные.

– Да это как повезет.

– Наташе-то вон какой достался.

– И не говори.

– Счастливая ты, Наташка.

– Слушай, а чё с Костей-то? Славик говорит, он куда-то пропал.

– Мне сказали, что болеет, дома сидит.

– Запил, наверное. С горя.

– Да ну прям. Он же спортсмен.

– А мне его жалко.

– Да, приятного мало.

– Ну что делать? Любофф.

– Да ничё, оклемается. Он молодой. Ты, Наташ, не думай даже себя корить. Все ты правильно сделала.

– Всякое в жизни бывает.

– Слушайте, а вы на День города пойдете?

– А он когда?

– В следующее воскресенье вроде.

– Капец как время летит.

– Да надо бы сходить. Чё еще делать?

– Там каждый год одно и то же. Попоют, попляшут, чучело пожгут, напьются и разойдутся.

– Не говори.

– А моим нравится. Витюшка меня раз десять уже спросил: «Мама, а когда дядю будут жечь?»

– Ой, зайка какой.

– Вы, кстати, попали к Решетову? Ушки-то у него, ты говоришь, все болят.

– Мы на физио походили, вроде полегче стало. А к лору талон через два месяца только.

– Но вы все равно сходите, даже если ничего уже не будет.

– Да, конечно. Не пропадать же.

– Потому что Полинку я только у него вылечила.

– Не, все говорят, что он хороший.

– А платно к нему не попасть?

– Почему не попасть. Попасть. Но я ж говорю, нам физио помогло, поэтому я уж не стала…

К Наташе тихо подошла мама Ксюшки и поманила ее за собой в прихожую.

– Наташенька, – шепотом сказала она, – там к тебе пришел один человек, – и показала на приоткрытую дверь Ксюшкиной комнаты, – поговори с ним.

Наташа нервно вдохнула:

– Костя?

– А?

– Кто пришел? Костя?

– А, нет. Андрей Андреевич его зовут. Сходи поговори.

Наташа заглянула в зал, где был накрыт стол. Хавьер уже сидел в обнимку с Аркадием и с хмельным интересом рассматривал альбом с фотографиями.

27

Комнату Ксюшки освещала одна настольная лампа, под которой Ксюшка давным-давно делала уроки. Под этим же морковным светом они с Наташей клеили выпуклые сердечки на ногти и обсуждали молодого физрука. Ксюша теперь только иногда ночевала в маминой квартире – по настроению или когда поругается с мужем, – но старые свои вещи выбрасывать запрещала. Поэтому комната мало изменилась со школьных времен ее хозяйки: плакат с английскими неправильными глаголами все так же пузырился, потому что стена под ним вечно была сырая, Вилле Вало пронзал взглядом, но как-то неубедительно – может, из-за того, что как раз под носом проходил выцветший сгиб постера и чернели четыре дырочки от скоб, местами протертый ковер на полу так и не избавился от клея ПВА, который на него когда-то пролили, а все поверхности – даже кровать, нет, особенно кровать – населяли мягкие зайцы, медведи, кони, дельфины, цыплята, еноты и змеи. И вот среди этого плюшевого зверинца расположился на кровати круглый, плотно сбитый человек в сером костюме. Он сел поглубже, прижавшись спиной к стене, так что половина икр и ступни торчали над полом, взял в руки пыльного потрепанного гремлина и, очевидно, ждал. Когда Наташа вошла в комнату, он приветливо помахал ей и похлопал по матрасу рядом с собой, немного подвинув огромную сову, чтобы освободить место.

– Да вы не стесняйтесь, Наталья Георгиевна, – сказал он, увидев, что Наташа не спешит садиться. – Я решил, что пусть лучше так, по-домашнему. Тут просто даже сесть больше негде. Вон у стола стул стоит, но он так непривлекательно выглядит, так неуютно. Я его только увидел – и прям кости заныли, честное слово. Сам на таком отсидел все школьные годы. А теперь представьте, что кто-то из нас мучается, значит, на этом стуле, страдает, а кто-то – на мягоньком, как царь, ей-богу, да еще и в такой приятной компании. Было бы обидно, согласитесь. Поэтому я вам и предлагаю не жертвовать комфортом и сесть на кровать. Не подумайте лишнего. Но если вам совсем неудобно, я пересяду на стул.

Наташа села боком на край кровати.

– Андрей Андреич. – И человек в костюме протянул ей лапу гремлина вместо своей руки, но тут же отдернул, как будто ошибся, перепутал себя с плюшевым монстром. Мелко засмеялся и подал ей наконец свою кисть.

– Наташа, – сказала Наташа.

Андрей Андреевич весь сиял и лоснился и смотрел на Наташу, как на любимую дочь, которую не видел лет двадцать. Наташа вопросительно приподняла бровь. Андрей Андреевич наконец спросил:

– Ну что? Как дела у вас? Как жизнь молодая?

– Вы вообще кто?

– Так Андрей Андреич я! – И он развел руками, как бы показывая, что да, это он и есть.