– Мы согласны, – поправился я.

* * *

– Что же вы, любезнейшая, мне мозги делаете?

Академик Захаров щелкнул по клавиатуре и развернулся в офисном кресле.

– Если у образца две Х-хромосомы, то его хозяин – точнее, хозяйка – не может быть вашим сыном. Двойная Х – это отличительный признак самки млекопитающего.

– Простите.

Женщина переплела побелевшие пальцы.

– В том обществе, где родилась моя дочь, женщинам отведена роль хранительницы очага. Вы не представляете, каких усилий мне стоило, чтобы мужчины признали во мне воина. Поэтому, когда у меня родилась девочка, я всем сказала, что это мальчик. И с раннего детства воспитывала ее как мужчину…

– Я тронут, – перебил женщину академик. – Но простите, я не поклонник душещипательных историй. В общем, смотрите.

Он ткнул пальцем в монитор, на который мелким шрифтом была выведена куча слов и символов, совершенно непонятных обычному человеку.

– Сами видите, процент неповрежденных клеток крайне мал, но шанс на репродукцию есть. С учетом доступных мне технологий, я бы сказал, довольно уверенный шанс.

– Профессор, я…

– Академик, – жестко прервал женщину Захаров. – И прошу не перебивать, когда я говорю.

– Да, конечно…

– Так вот. Как я уже говорил, свободных матриц у меня нет – все, что были, заняты, и даже если б я очень захотел, запущенные процессы репродукции вспять уже не повернуть. Но есть один вариант.

Женщина молчала, но ее глаза говорили многое. Академик внимательно посмотрел на нее, кивнул и продолжил:

– Вижу, вы действительно очень хотите вернуть к жизни вашу дочь. Что ж, полагаю, такой шанс есть даже с учетом неважного состояния исходных клеток предоставленного образца. И есть он потому, что ваши собственные клетки организма являются, по сути, матрицей для вашего ребенка. Понимаете, о чем я?

– Н-нет… Извините, я простая женщина, и моему разуму недоступна даже половина того, что вы сейчас произнесли…

– Хорошо, – усмехнулся Захаров. – Попробую выражаться менее сложно. Помнится, вы сказали, что готовы на все ради того, чтобы вернуть вашего ребенка. Я ничего не путаю?

– Нет! – воскликнула женщина. – Конечно нет! Все что угодно, только скажите что.

– Скажу, конечно.

Академик с интересом смотрел на посетительницу, от волнения бледную словно смерть, – видимо, Захарову были не чужды и психологические эксперименты.

– Поскольку ваше тело генетически является исходной матрицей для вашего ребенка, оно идеально подойдет и для его репродукции. При этом с высочайшей вероятностью будет полностью утрачена ваша личность. Но ваше тело не умрет. Оно трансформируется согласно коду, записанному в клетках вашей дочери, – физически вы станете ею. Но при этом ваша личность, скорее всего, будет стерта.

Видно было, что и сейчас женщина далеко не все поняла из слов академика.

– То есть я должна умереть, чтобы моя дочь ожила?

Захаров сделал неопределенный жест пальцами в воздухе.

– Ну… скажем так, вы как личность со своими воспоминаниями о себе, своем прошлом, обо всем, что вам дорого, – да, исчезнете, скорее всего, полностью. Но ваша дочь оживет…

– Я согласна, – перебила женщина академика.

Захаров усмехнулся.

– Я просил меня не перебивать, так как еще не все сказал. А именно – о рисках. Как я уже говорил, клетки исходного материала не в лучшем состоянии, потому я не могу гарантировать, что все пройдет гладко. Также хочу уведомить вас, что раньше подобных экспериментов я не проводил, хотя теоретически предполагал, что такое возможно. То есть процент успеха невелик, и даже в случае удачного завершения эксперимента я не уверен, что на выходе ваша дочь получится именно такой, какой была перед своей гибелью. Правда, есть и хорошая новость. Поскольку вы являетесь матерью образца… хммм… вашего ребенка, то совместимость тканей будет практически идеальной. Иными словами, процесс репродукции займет считаные часы в отличие от работы с искусственной матрицей.

Женщина тяжело смотрела на ученого. И когда он остановился, чтобы перевести дух, тихо спросила:

– Вы сказали все, что хотели? Я могу говорить?

– Да-да, конечно, – отозвался Захаров. – Жду вашего решения.

– В моем мире смерть постоянно ходит рядом, – медленно произнесла женщина. – Мы рождаемся, готовые умереть, и умираем так, словно ненадолго отходим в крепость для того, чтобы перегруппироваться и снова ринуться в бой. Мы верим, что в Краю вечной войны наши души не сидят без дела, а в битвах готовятся к перерождению, чтобы снова стать бойцами, воюющими за свой народ. Потому мы всегда рады умереть за то, что нам дорого, за то, во что мы верим, за наш народ, за наших детей. Потому не спрашивай меня, человек в белых одеждах, готова ли я погибнуть для того, чтобы мой ребенок вернулся к жизни. Просто не трать более времени на длинные и непонятные для меня речи, а лишь скажи, что я должна для этого сделать.

Захаров снял очки, протер их рукавом халата и снова водрузил на нос.

– Признаться, я впечатлен, – сказал он. – Что ж, в таком случае и правда, давайте больше не будем терять времени. Вон там, в углу стоит емкость, которую мы называем автоклавом. Ложитесь туда. Не обещаю, что процесс будет безболезненным, но заверяю вас, что лично я сделаю все для удачного завершения эксперимента.

* * *

– Первая Арена на десять утра назначена, – сказал Гром. – Пока можете в гостинице над баром переночевать.

И показал на двухэтажное строение, над входом в которое висела вывеска «Бар/гостиница “Восемь зиверт”».

– Странная мода в Зоне называть бары в честь смертельных доз радиации, – заметил я.

– Своего рода реклама, – заметил Климентий. – Глянешь на вывеску, осознаешь, сколько доз нахватал, пока лазил по радиационным могильникам в поисках артефактов, плюнешь – и пойдешь ни в чем себе не отказывать, как в последний раз.

– Логично, – хмыкнул Гром. – Ну что, хорошо отдохнуть вам, сталкеры, перед Ареной.

…В этом баре оружие не сдавали. Наверно, потому, что это было внутреннее заведение группировки, в которой дисциплина возведена в культ. Ну, это я так думал. На деле оказалось, что все несколько иначе.

– В баре ни с кем не цепляйся, – наставлял меня Климентий на пути к заведению. – На базе наемников все строго, но бар – это место для того, чтобы оттянуться. Если наемник убил наемника или гостя на территории базы, наказание – смерть. Но если в баре – крупный штраф плюс выполнение одного заказа бесплатно. Тоже неприятно, но не фатально, пережить можно. Ты не наемник, то есть штраф за тебя будет небольшой. Плюс за твою голову объявлена награда, которая тот штраф однозначно перекроет.

– Так, может, ну его к черту, тот бар? – поинтересовался я.

– Ночевать-то где-то надо, – вздохнул Климентий. – Не под кустом же, замерзнем на фиг – ночи нынче холодные. К тому же тебе нормально отдохнуть надо перед боем. Ты капюшон надвинь посильнее, авось не узнают. Я быстро нам раздельные номера куплю, жратву наверх закажем, глядишь, обойдется.

– Ну, как скажешь, выпускающий, – усмехнулся я. – Кстати, откуда тебя так хорошо знают наемники?

– Работал я тут, – буркнул Климентий.

– Выпускающим?

– Ага, выпускающим.

– Ну ладно, не хочешь – не говори, – пожал плечами я.

…Охранник на входе в бар на появление нас отреагировал ожидаемо:

– О, Клим, здоровенько! Давненько тебя не видел. Пожрать-поспать?

– Здорово, Лось. Типа того.

– Проходи, не задерживайся. А этот с тобой?

– Ага. Боец завтрашний.

– Ишь ты. Надо же, не перевелись в Зоне психи и камикадзе. Тоже проходи, выпей-покушай в последний раз.

– Лось, не нагнетай, – поморщился Климентий.

– Да я чо? Я ничо, – хмыкнул нам в спины охранник. – Так, шутка юмора.

…В баре царил полумрак, неважно разгоняемый светильниками, сделанными из гильз крупного калибра. Дешево и сердито. В гильзу бензин, или лучше спирт, чтоб не коптила, туда же фитиль из куска портянки, сплющил, в дульце гильзы дырку пробил для доступа воздуха – и готово. Но, думаю, такое освещение в баре было больше для антуража – уж кто-кто, а наемники могли себе позволить провести электричество в заведение.

За столиками сидело человек десять. Все при оружии, некоторые даже в балаклавах, что объяснимо: в наймиты порой шли люди, находящиеся в розыске по всему земному шару и по этой причине не желающие светить физиономию. Я подумал, что и мне, пожалуй, имеет смысл обзавестись такой приблудой – а то куда ни пойди, каждый норовит заполучить мою голову в качестве памятного сувенира, а мою маску после купания в токсичном озере пришлось выкинуть: уж больно она воняла. Правда, у меня от балаклавы морда быстро начинает чесаться, но, с другой стороны, носить ее круглосуточно вовсе не обязательно. Так, в приличное место выйти развеяться. Как сейчас, например.

Бармен, похоже, тоже был из бывших наймитов, вышедших в тираж по возрасту. Плечи широченные, морда злая, бритый как бильярдный шар, над бровями длинный шрам, словно кто-то пытался снять скальп с хозяина бара, но по какой-то причине не завершил работу. А еще у бармена было весьма солидное пузо, которое часто случается ближе к сорока-пятидесяти годам у любителей пенного напитка – который сейчас бармен, кстати, и поглощал из литровой кружки с завидной скоростью, словно бензин в бак заливал.

Закончив с заправкой, бармен долбанул толстостенной стеклянной кружкой об стойку, утер рукавом мокрые вислые усы и уставился на нас глазами красными, как у сытого ктулху.

– Опять ты?

– И тебе, Горын, привет, здоровья и процветания заведению.

– В прошлый раз когда ты сюда приперся, мое заведение чуть не сгорело на хрен, – прорычал бармен.

– А все потому, что ты светильники не фиксировал на столах, а просто так ставил, – сказал Климентий. И, ткнув пальцем в ближайшую гильзу, заметил: – О, приклеена намертво! Теперь хоть подраться можно от души без перспективы заодно поджарить свою задницу.

– Драться во двор пожалуйста, у меня тут приличное заведение, – хмуро сказал бармен. – Начнешь свару, как обычно, мои ребята тебя быстро выставят наружу и больше не пустят. Такие у нас тут теперь правила.

– Скучно у тебя стало, Горын, – вздохнул Климентий.

– На Арену иди развлекайся, – буркнул бармен. – Чего заказывать будешь?

– Да мы с товарищем лучше два номера закажем и наверх ужин попросим. А то мало ли, сочтешь, что я опять с кем-то свару начинаю.

– Что за товарищ? – поинтересовался Горын.

– Боец. Завтра на Арене драться будет.

– Боец, говоришь, – прищурился бармен. – Не тот ли, что у вольных намедни Арену взял?

– Неважно, – отрезал Климентий. – Два номера рядом дашь переночевать?

– А платить как будешь?

Выпускающий достал из-за пазухи пачку потертых советских рублей – стандартная обменная валюта Зоны. И осклабился:

– С оплатой у меня всегда порядок.

– Зря щеришься, – заметил бармен. – Старые рубли у меня три к одному евро. Устраивает?

– Да это грабеж! – возмутился Климентий. – Всегда один к одному было!

– Не хочешь – ночуй на улице, – пожал плечами бармен. – Сам знаешь, времена меняются, и эти ветхие бумажки все меньше в ходу. Ничего личного, просто бизнес.

– На номера хоть ценник тот же? – недовольно пробурчал выпускающий.

– Почти. Подрос немного, всего на сорок процентов, а так тот же.

– Похоже, Горын, что ты мне за прошлое мстишь, – проворчал Климентий, отсчитывая купюры. – Вот. За ночевку и ужин на двоих.

Бармен смерил взглядом три купюры, оставшиеся в руке выпускающего.

– Ну, если добавишь чаевые и процент за сервис, дам лучшие номера. И на ужин будет все свежайшее. А то ж сам понимаешь, с поставками все хуже и хуже, продукты разные завозят, всякое может быть…

Климентий бросил на стойку оставшиеся деньги.

– Спасибо за науку, Горын. Впредь буду вести себя в барах поскромнее.

– Это правильно, – кивнул толстяк, сгребая купюры огромной лапищей. – Сталкерские бары – они чтоб отдыхать, а не чтобы провоцировать в них пожароопасные ситуации.

На стойку легли два больших ключа с брелоками в виде черепов.

– Двадцать второй и двадцать третий номер, добро пожаловать, гости дорогие.

– Ты же лучшие обещал! – возмутился Климентий.

– Так Арена ж завтра, – вылупил рыбьи глаза Горын. – Гостиница забита под завязку. Это лучшие из оставшихся, а осталось их всего два.

– Ну ты и жучара, – покачал головой выпускающий, забирая ключи. – Жаль, что я в прошлый раз не спалил твою контору.

– Ты со словами-то поответственнее, – набычился бармен. – А то…

– Все-все, забыли, – махнул рукой Климентий. – Не принимай в ущерб, шутка юмора.

И направился к лестнице, ведущей на второй этаж. Я пошел следом, чувствуя спиной недобрый взгляд бармена, воткнувшийся мне между лопаток…

Номера нам Горын дал ожидаемо поганые. Клетушки метров по восемь квадратных, пропахшие сыростью, дохлыми мышами и человеческим по́том. В каждом – продавленная кровать со старым матрацем, одеялом с заплатками, тощей подушкой и сырым постельным бельем, сложенным стопкой. А также куцый стол и табуретка. Плюс традиционная гильза на столе, рядом с ней – охотничья спичка, чтоб фитиль зажечь. Все.

– Ну, зашибись, – поморщился Климентий, отдавая мне один из ключей. – Помнится, раньше тут под столами хоть портативные холодильники стояли с мини-барами. А сейчас хрен пойми что, конура собачья.

– Не думаю, что с мини-баром эта ночлежка была менее конурой, чем сейчас, – заметил я.

– Ну, хоть не так тоскливо было, – вздохнул Климентий.

По старой скрипучей лестнице кто-то поднимался.

– Вот и ужин, – заметил выпускающий. – Быстро, однако. Неужто Горын научился сервису? Прям не верится.

– Правильно не верится, – заметил я, разглядев, что нам несет на подносе молодой парень в балаклаве и камуфляже наемника. – Сервис хоть и оперативный, но советский, ненавязчивый.

На подносе стояли две вскрытые банки с тушенкой, в которые были воткнуты одноразовые вилки, и куски серого хлеба. Также на подносе стояли еще две консервы с надписями «Министерство рыбного хозяйства СССР. Вода питьевая консервированная. Срок хранения один год». Тоже вскрытые.

– Трындец… – офигевшим голосом произнес Климентий. – И за это я отдал кучу денег.

– Не нравится – унесу обратно, – нагло заявил наемник. – Оплата не возвращается, так как консервы уже вскрыты.

– Ну разумеется, – сказал выпускающий, забирая поднос. – Передай Горыну мою искреннюю благодарность и пожелание, чтоб его однажды не разорвало от щедрости.

– Обязательно передам, как же иначе, – въедливым голосом сказал наемник и ушел, скрипя лестницей.

– Чтоб ты там внизу навернулся, щенок, – негромко произнес Климентий. – Ну что, будем есть? Свежими эти консервы были лет семьдесят назад.

– А какие варианты? – пожал я плечами. – Жрать-то охота. Если Горын и правда консервированную воду продал, а не в давно вскрытые банки хрен пойми какую налил, то вообще прекрасно.

– Боюсь, что ты прав, – сказал Климентий нюхая воду. – Бензином отдает.

– Хорошо, что не мочой, – заметил я. – Если только бензином, значит, годна к употреблению.

Перед номерами было что-то вроде крошечного холла, потому мы поели прямо с подноса на столике, рядом с которым стояли два продавленных стула. После чего Климентий, прислушавшись к собственным внутренностям, сказал:

– Ну, вроде Горын нас не отравил, и на том спасибо. Ладно, поздно уже. Пошли спать, завтра тебе надо быть в форме. И это… Автомат возьмешь?

– Зачем? – удивился я.

– Ну, мало ли…

– Не думаю, что в этой клетушке я развернусь с автоматом, если вдруг случится «мало ли», – усмехнулся я. – Но за предложение спасибо. До завтра, спокойной ночи.

– Спокойной ночи нам обоим, – отозвался Климентий.

* * *

– Вам сюда, – сказал Захаров. – Ложитесь.

– В одежде?

– Без разницы, – пожал плечами ученый. – Нанокислотный коктейль, который будет подан в автоклав, как только вы в нем разместитесь, растворит все лишнее, не участвующее в процессе.

– Кислотный?

– В том числе. Для того, чтобы из старых белковых связей создать новые, старые необходимо разрушить.

– И это… без обезболивания?

– Без, увы. Даже медикаментозная седация может испортить картину репродукции нейронных связей – не говоря уж об общем наркозе.

– Этот… автоклав похож на стеклянный гроб…

– Капсула анабиоза, репродуктивный автоклав или обычный гроб – любая упаковка для человеческого тела имеет стандартную форму. – Академик усмехнулся. – Передумали?

– Нет! – резко бросила женщина.

И, шагнув к автоклаву, решительно забралась в него.

– Последняя возможность изменить ваше решение, – сказал академик, подходя к пульту управления, размещенному в изголовье стеклянного саркофага.

– Начинайте уже, – сквозь зубы процедила женщина.

– Как пожелаете, – сказал Захаров.

И, откинув стеклянный колпачок, нажал крупную красную кнопку.

Крышка автоклава закрылась. Из дна прозрачного гроба выдвинулись фиксаторы, похожие на крабьи клешни, которые сомкнулись на запястьях и щиколотках женщины. Еще один фиксатор плотно обхватил голову.

– Ну, поехали, – сказал Захаров, доставая из кармана небольшой контейнер, в котором лежал маленький серо-розовый фрагмент плоти. Этот фрагмент академик вытряхнул в приемник, выдвинувшийся из боковой части пульта, после чего его пальцы с ловкостью пианиста забегали по клавиатуре.

Автоклав начал медленно заполняться мутной зеленовато-желтой жидкостью. Глаза женщины, лежащей в нем, стали медленно расширяться от боли. Академик равнодушно смотрел, как по поверхности жидкости начали расплываться светло-розовые пятна – это растворялась одежда женщины вместе с ее плотью. При этом датчики, размещенные в зажимах и на дне автоклава, а также миллионы наноботов, находящихся в кислоте, сейчас считывали информацию, поступающую от растворяющегося тела донора, – структуру клеток, генетический код молекул ДНК, электрические импульсы и химические сигналы нейронных связей и еще тысячи параметров, необходимых для создания идеальной матрицы…

Казалось, глаза женщины сейчас вылезут на лоб от невыносимой боли…

И, наконец, она закричала.

– Прекратите! Слышите?! Я больше не могу!!!

Захаров равнодушно достал силиконовые беруши из нагрудного кармана белого халата и неторопливо вкрутил их в слуховые проходы.

– Простите, сударыня, – пробормотал он. – У вас была возможность отказаться. Сейчас же запущены слишком дорогие процессы для того, чтобы я мог себе позволить их остановить.

Конечно, женщина не слышала его. Зато до ученого даже через беруши доносились ее крики:

– Просто убейте меня! Пожалуйста! Прошу вас!

Захаров молча продолжал выбивать на клавишах пульта свою симфонию. Сейчас его мозг уже не фиксировал то, что слышали уши. Процесс создания уникальной матрицы захватил его полностью, и даже разорвись посреди лаборатории артиллерийский снаряд, вряд ли это смогло бы оторвать ученого от увлекательнейшего процесса.

Постепенно крики женщины смолкли, и через несколько минут в автоклаве осталась лишь густая розово-желто-зеленая пузырящаяся масса.

– Прекрасные образцы биомассы! – шептал Захаров, с горящими от возбуждения глазами продолжая вводить все новые и новые коды, ключи и команды. – Просто фантастические экземпляры!

Наконец работа была окончена. Академик откинулся на спинку стула, вытер пот со лба и занес палец над кнопкой с надписью Enter.

– E pluribus unum5, – торжественно произнес Захаров – и нажал на кнопку.

По монитору пульта забегали длинные строчки с цифрами и символами, после чего на экране появилась надпись: «Завершение создания объекта через 34 мин 29 сек… 34 мин 28 сек… 34 мин 27 сек».

– Этого не может быть… – в восхищении прошептал академик. – Так быстро? Невероятно!

* * *

Не понравились мне слова выпускающего, сказанные напоследок. Автомат предложил, «мало ли» какое-то озвучил. Похоже, он знал о базе наемников больше, чем хотел сказать, но по какой-то причине не мог. Впрочем, как говорили древние римляне, «мудрому достаточно».

Зажег я светильник, после чего дверь, открывающуюся внутрь номера, тщательно запер на ключ, придвинув к ней табуретку – то есть тихо войти не получится. И завалился спать поверх одеяла не раздеваясь, на всякий случай сунув «Бритву» под подушку.

Сплю я обычно чутко, а тут прям провалился, словно в темное болото меня утянуло. Напоследок мелькнула мысль, что в воду, пахнущую бензином, подмешали что-то, – и утонула та мысль вместе со мной в ночной черноте…

А вот выныривать обратно было тяжко.

Организм прям со всех сил сопротивлялся, не желая просыпаться, но внутри меня надоедливым будильником дребезжала сталкерская чуйка, которая нашего брата из какого хочешь обморока вытащит.

И вытащила. Вместе с мыслью, что не зря я из той консервы только треть воды выпил. Потому что половина противоположной стены моей клетушки медленно, плавно и почти бесшумно отодвигалась в сторону. А когда отодвинулась, из прямоугольной темноты на меня надвинулась черная тень.

Слабый, подрагивающий свет от горящего фитиля выхватил из полумрака блеск глазных яблок и тонкий блик, сверкнувший на лезвии длинного ножа.

Я не шевелился, пытаясь понять, готово ли мое некоторым образом отравленное тело к активным действиям, наблюдая за приближающейся тенью из-под ресниц. Едва-едва подвигал пальцами ног, напряг пресс, пошевелил языком во рту. По уровням нормально вроде. Онемение в теле есть, но легкое. Надеюсь, координация не подведет.

Тень склонилась надо мной, занеся нож, – и в этот момент я рванулся назад, одновременно выдергивая из-под подушки руку с «Бритвой». Задержать удар у убийцы не получилось, вложился он в него хорошо, всем весом, воткнув свой нож в подушку и при этом провалившись вперед.

И тогда я ударил.

Сверху вниз, подкручивая клинок кистью и тем самым увеличивая глубину реза…

В следующую секунду на кровать хлестанула темная жижа, а на подушку, проткнутую ножом, упала отсеченная голова киллера, таращась на меня удивленными глазами.

Я встал с кровати, взял со стола светильник, поднес к голове. Ну да, тот самый молодой наемник, что принес ужин нам с Климентием. Интересно, сам решил подзаработать или же Горын подсказал? Теперь уже не узнать. Горын конечно же скажет, что он не при делах, а отсеченные головы давать показания не умеют.

Из соседнего номера раздался стук в смежную стенку и голос Климентия:

– Чего у тебя там за грохот?

– Да вот, гость пожаловал, – отозвался я.

– Че за гость? Сейчас приду.

Я открыл дверь и впустил Климентия, взъерошенного со сна и с автоматом в руках.

– Ничего себе картина маслом! – воскликнул он, увидев обезглавленный труп, проткнутую клинком окровавленную подушку и голову, прислонившуюся к рукояти боевого ножа. – Караваджо отдыхает.

– А ты, как я погляжу, ценитель живописи, – усмехнулся я.

– Ну так, есть немного, – буркнул выпускающий. – То-то, я смотрю, водичка была не только с запахом, но и с привкусом. Я свою не допил, ты, полагаю, тоже. Иначе б некого было мне завтра на Арену выставлять.

– Кому что, а тебе лишь бы свой процент не упустить.

– Ну, согласись, – резонно заметил Климентий. – Если тебя на Арене убьют, это печаль, конечно, но хоть понятно – в бою воин погиб. А быть зарезанным ночью во сне реально обидно.

– Не поспоришь, – согласился я. – И что теперь делать? Спускаться вниз, всех мочить и доделывать то, что ты в прошлый раз не доделал?

– В смысле? – не понял Климентий.

– Бар сжигать.

– Зачем?

– Для профилактики. Если в заведении по ночам клиентов режут, это неправильное заведение. Оптимально такой бар отформатировать в ноль. Глядишь, на этом месте потом что-то получше построят.

– По ходу, не понравился тебе прием у Горына, – хмыкнул Климентий. – Да не прими в ущерб, ровно все. Если наемник погибает на работе, значит, это был плохой наемник и произошедшее – только его вина. Хорошие наемники не погибают. Такая в группировке местная философия. Я тут смотрю, у соседнего номера с твоим стены раздвижные. Сейчас иди туда, задвинь перегородку и ложись спать, никто тебя до утра не потревожит. Если цель зарезала наемника, решившего в одну харю провернуть работенку, то такой цели здесь будет почет и уважение. В данном случае – до следующей ночи, когда еще кто-то может к тебе в номер влезть, чтобы попытать счастья. Эта ночь была твоя и вон того трупа и останется ею до рассвета.

– Ишь ты, какие у наемников поэтичные внутренние правила, – качнул я головой. – Не знал. Ладно, надеюсь, что ты прав, пойдем досыпать дальше.

– Ага, – хмыкнул Климентий. – Спокойной ночи.

– Шутник ты, однако, – отозвался я.

* * *

Академик Захаров с восхищением смотрел на то, что вылезало из автоклава. Правда, к восторгу создателя примешивалась определенная опаска, потому сейчас кончики его пальцев ненавязчиво поглаживали рукоять пистолета, удобно закрепленного в кобуре под пультом. Пистолет был заряжен пулями с коктейлем из ядов собственного изобретения, в считаные секунды убивающего любую органику. К тому же на монстра были нацелены пулеметы четырех кибов, специально вызванных для встречи очередного творения академика.

Монстр был ужасен.

И прекрасен одновременно.

Особенно – лицом.

Если говорить о совершенстве, то да, это лицо было совершенным эталоном красоты, от которого было очень сложно оторвать взгляд. Оно буквально приковывало к себе внимание, как волшебная картина, на которую хочется смотреть, разглядывая каждую деталь. При этом в лице чудовища угадывались черты прототипа – женщины, заживо растворенной в нанокислоте.

– Ну, здравствуй, – произнес ученый, жадно разглядывая свое творение.

– И тебя приветствую я, мой создатель, – произнесло чудовище. Голос у нее был мелодичным, не менее прекрасным, чем лицо. – Благодарю тебя. Ты исполнил мое желание. Теперь я одно целое со своим ребенком. И поверь, это волшебное ощущение.

– Охотно верю, – кивнул академик, поморщившись, – у него немного заболела голова в области лба, вероятно, от переутомления. – Позволишь ли ты мне взять некоторые анализы и провести серию экспериментов, прежде чем я отпущу тебя на волю?

– А ты можешь запретить мне уйти, когда я захочу? – усмехнулся монстр. – И ты правда думаешь, что меня остановит оружие этих болванов или твой пистолет со смертоносными пулями, который ты так и не решился взять в руки?

«Она – псионик», – мелькнуло в голове Захарова.

– Ты прав, создатель, – грациозно кивнуло чудовище. – Мне ведомы твои мысли. А также я вижу твое желание. Оно великолепно и достойно уважения – владеть целой планетой, наверно, очень приятно. Более того, я даже помогу тебе в этом. Но сначала ты должен помочь мне.

– Должен? – усмехнулся академик. – А я думал, что ты мне должна за то, что я выполнил твою просьбу.

Чудовище улыбнулось.

– Помнится, ты сказал, что работаешь за большие деньги либо ради науки. И что произошедшее сегодня – это взаимовыгодное сотрудничество в рамках интересного для тебя эксперимента.

«У нее феноменальная память», – мысленно отметил академик.

– Совершенно верно, – кивнуло чудовище. – Память у меня отличная.

– У меня просьба, – поморщился Захаров. – Не копайся, пожалуйста, у меня в голове. Раздражает.

– Конечно, – кивнул монстр.

И легкая боль в области лба немедленно прекратилась.

«Неплохо, – отметил про себя академик. – Считывание мыслей напрямую с префронтальной коры головного мозга с одновременной дешифровкой и преобразованием в понятную ментальную форму для оператора. Так быстро и эффективно не работают даже самые сильные псионики Зоны».

– Хорошо, – сказал Захаров. – Что ты хочешь?

– Я хочу, чтобы ты узнал, где сейчас находится тот, кто убил лучшую часть меня, – обворожительно улыбнулось чудовище. – Сначала я отомщу Снайперу, а потом вернусь к тебе и выполню свое обещание.

* * *

Остаток ночи прошел без происшествий. Мне даже удалось поспать несколько часов и проснуться хорошо отдохнувшим. Когда сон на кровати – роскошь, недоступная в повседневной жизни, организм привыкает брать от комфортного отдыха все по максимуму. Даже если кровать воняет сыростью, раздавленными клопами и чужим по́том.

А потом пришел Климентий, который приволок поднос с горячим омлетом, тостами и кружкой кофе.

– Прикинь, в этой дыре, если постараться, даже можно найти нормальную жратву! – воскликнул он, пинком открывая дверь, которую я вроде бы запирал на ночь, а может, и нет – не помню, больно уж спать хотелось.

– Неслабо, – искренне восхитился я, ибо в условиях Зоны то, что принес Климентий, действительно было роскошью.

– Ешь давай, – ощерился выпускающий. – Нормальный боец должен хорошо питаться, иначе на Арене может проиграть от банального недостатка калорий. Ну что, берешь меня в промоутеры за тридцать процентов выигрыша?

– Нехилые нынче расценки за подгорелый омлет и растворимый кофе, – усмехнулся я.

– Ну, найди лучше, – насупился Климентий. – Я, можно сказать, чуть свет поднялся и давай Горына окучивать на тему нормальной жрачки. Еле уболтал за хабар от твоей ночной охоты – у того безголового упыря шмот нормальный оказался, не успел он его кровью как следует залить. Ну и в карманах нашлось кое-что. И само тело его брату продал для похорон. Теперь он, конечно, твой кровник, но мстить будет только после Арены, я договорился.

– Офигеть… – только и смог промолвить я, едва не подавившись тостом после того, как Климентий рассказал про продажу трупа. – Ну ты и жук!

– Я – делец! – важно произнес Климентий. – Который хорошо знает свое дело. Ну что насчет процентов?

– А чем выпускающий отличается от промоутера? – поинтересовался я. – Выпускающий вроде десять процентов берет, не?

– Сравнил, – хмыкнул Климентий. – Выпускающий вообще ни за что не отвечает, это я по собственной инициативе старался сверх причитающихся процентов. А на промоутере – вообще все. Обеспечение боев, торговля с устроителями Арен за лучший процент, создание бойцу комфортных условий жизни, сбыт хабара по максимальным расценкам…

– Понял, понял, без проблем, договорились, – перебил я его. – Такая работа однозначно тридцать процентов стоит. Только вот в толк не возьму: если я погибну на Арене, ты ж без заработка останешься. Какой тебе тогда смысл напрягаться?

– Да сейчас «без заработка», – усмехнулся Климентий. – В случае твоей смерти я просто твою голову заберу. За нее что «Борг», что «Воля» отсыплют столько, что мне до конца жизни хватит. Только ты ее береги пожалуйста, зазря не высовывай: простреленную да изуродованную до неузнаваемости группировки могут не оплатить.

– Обязательно постараюсь, исключительно ради твоего кармана, – сказал я, вычищая тостом с тарелки остатки омлета. – Себя-то завтраком не обидел?

– А то! – свежеиспеченный промоутер похлопал себя волосатой рукой по брюху. – Упаковался по самый пищевод. И даже еще кое-что раздобыл, кстати.

Покопавшись в карманах, Климентий вывалил на стол две пригоршни патронов, верхняя часть пули которых была окрашена в черный цвет с красным пояском.

Я присвистнул:

– Неслабый дефицит. Где ж ты бронебойно-зажигательные достал?

– Секрет фирмы, – хмыкнул промоутер, кладя рядом с кучей патронов полный магазин. – Итого у тебя на первый выход будет три магазина с БЗ боеприпасами. Это уже хороший козырь. А дальше посмотрим. Денег у меня больше нет от слова «совсем», но «Наймиты» по хабару прокатить не должны. Кого б они там ни выпустили, в случае твоей победы я его снарягу сразу заберу, так что оружие на смену у тебя будет. Но патроны особо не трать на всякий случай, мало ли.

– Ясно, промоутер, – сказал я, хлопнув Климентия по плечу. – Надеюсь, свои тридцать процентов ты заработаешь.

– А ты свои семьдесят, – ощерился Климентий. – Ну что, пошли. Скоро начало первого выхода.

* * *

Арена у наемников была оборудована получше, чем у вольных. Во всяком случае, комната ожидания выглядела посолиднее – удобные диваны, вода в графине, над диванами – прайс с ценами на оружие, снаряжение, патроны и аптечки, завышенными как минимум втрое.

– Ничего себе у них тут ценники, – заметил я.

– Как говорится, дорога ложка к обеду, – вздохнул Климентий. – Зато, если есть бабки, все можно приобрести прямо тут, перед выходом. Вон красная кнопка, над ней микрофон. Нажимаешь, говоришь, что тебе надо, приходит наймит и все приносит, только плати.

– Удобно, – вздохнул я, проверяя, как выходят мои два запасных магазина из объемистых боковых карманов штанов. Автомат Климентия я проверил на ходу по пути сюда. В меру грязный, конечно, но АК тем и хорош, что не капризен и безотказен. Надеюсь, мы с ним сегодня сработаемся.

– До выхода одна минута, – сообщил динамик над дверью, и Климентий засуетился:

– Что-то быстро они… Ну, ни пуха, ни пера.

– К ктулху, – сказал я, досылая патрон в патронник.

…Эта Арена оказалась попросторнее, чем у вольных. И оборудована поинтереснее. Можно сказать, с фантазией.

Несколько стопок автомобильных покрышек.

Две кучи из мешков, набитых песком или землей.

Три настоящих дерева-мутанта, вкопанных в землю корнями и даже вроде бы прижившихся.

Крупные стальные фрагменты развороченных и обожженных БТРов.

То есть реальные укрытия, а не пустые деревянные ящики, как у некоторых, прошиваемые насквозь пистолетной пулей.

А еще кое-где на этих укрытиях и рядом с ними я заметил слабое светло-синее свечение, будто там кто-то неотрегулированные газовые горелки включил не на полную мощность. И свечение это очень мне не понравилось… Но так-то оно всяко лучше, чем активные аномалии на Арене, как у вольных.

Наверно, лучше…

Ну и голос комментатора из матюгальника сверху был хоть и хриплый, но не такой мерзкий, как у вольных.

– Уважаемые зрители. На Арене – Снайпер. Кто это, думаю, представлять не надо. Легенда Зоны и все такое. И мы очень постарались подобрать под него противников, соответствующих его громкому званию. Встречайте! На Арену выходят гости из другой вселенной! Удачи всем участникам, и пусть победит сильнейший.

«Гости из другой вселенной», – промелькнуло у меня в голове. «Опять во множественном числе. А один на один хотя бы никак? Или дурацкое прозвище легенды Зоны как бы подразумевает, что я крут до неимоверности и выпускать против меня кого-то одного просто неприлично?»

Видимо, все обстояло именно так, потому что на другом конце Арены появились…

Да твою ж душу!

Это были два нео, что значит в сокращении «новые люди». Человекообразные мутанты из вселенной Кремля, напоминающие очеловеченных горилл. Двухметровые мускулистые муты, поросшие густой шерстью, с обезьяньими мордами, но вполне по-людски умными глазами. И интеллект у них примерно как у среднестатистического ловца удачи, которых немало шляется по Зоне. Туповатые, но хитрые, расчетливые, быстрые и очень сильные твари, вполне себе неплохо умеющие обращаться с огнестрельным оружием и боевым снаряжением.

Эти нео были одеты в просторные камуфляжи, явно пошитые на заказ, поверх которых висели разгрузки, набитые длинными магазинами.

А в руках оба нео держали по РПК, которые по сути есть не что иное, как автоматы Калашникова, улучшенные до пулемета. Патрон 7,62×39, но магазин на сорок патронов, либо можно барабанный на семьдесят пять пристегнуть и ни в чем себе не отказывать. По два таких барабанных болтались у каждого нео по бокам в специальных подсумках – то есть затарились гориллы патронами по самые «не хочу», чего никак нельзя было сказать обо мне…

Грустно, но ничего не попишешь. Придется выживать – либо помереть красиво и легендарно, как мне и положено согласно дурацкому статусу, который я сейчас возненавидел прям от души. Будь я обычным сталкером, глядишь, и противники были бы попроще. А тут…

Мои размышления прервали две очереди, синхронно хлестанувшие по той точке пространства, где я только что стоял. Нео меня заметили и решили быстро закончить раунд. Но я был очень зол на устроителей Арены – надеялся на благородство наемников, а оказалось, что они ничуть не лучше вольных. А когда я злой, то на адреналине двигаюсь заметно быстрее. Был бы добрый, может, обезьяны-переростки меня тут же бы и положили.

Но – не вышло.

Я уже катился по хорошо утоптанной земле, слушая, как лихо свистят пули надо мной, и прикидывая, сколько патронов осталось в магазинах у нео. Получалось, что еще по одной такой очереди они, конечно, выдадут, но после этого им надо будет перезарядить пулеметы. Ладно…

Пришлось рискнуть.

Я вскочил на ноги и ринулся к ближайшему укрытию – дереву-мутанту, кривому и уродливому, как моя жизнь. Естественно, следом за мной потянулись две очереди…

Но не дотянулись. Успел я за ствол нырнуть.

И тут у нео закончились патроны. Предсказуемо, мать их волосатую за ногу.

Я высунулся как раз в тот момент, когда обезьяны быстро, но несколько неуклюже запихивали свежие магазины в шахты. Человек бы справился на полсекунды быстрее, которых мне хватило для того, чтобы прицельно выпустить по правому нео три одиночных.

Один попал хорошо, выбив мутанту глаз. Две остальные пули лишь царапнули по мощному черепу, так как нео, обладающий звериной реакцией, дернулся в сторону. И заревел дурным голосом:

– Хооомооо!!! Ты трррруп!!!

– Пока еще нет, одноглазый, – рыкнул я в ответ, ныряя за дерево. – Береги вторую гляделку!

Пока что счет вроде был в мою пользу, и восхищенный рев зрителей на балконах, расположенных по бокам Арены, был тому подтверждением.

Но, к сожалению, убить нео будет, пожалуй, немногим легче, чем ктулху. Так что бонус в виде выбитого иллюминатора у противника, это, конечно, подспорье, но как бы в моем положении весомого преимущества не дающее.

И в доказательство этого по дереву, за которым я укрылся, замолотили пули. Похоже, нео сделали выводы. Один выпустил десяток пуль, остановился, второй начал молотить по цели. И, судя по приближающейся трескотне, оба обезьяна неспешно шли вперед, внимательно следя, не попытаюсь ли я выскочить из-за дерева.

Ладно.