– Так вот почему у девочки фамилия Диас.

– Именно. Вы знаете, кем был Рутилио Диас, миссис Кордеро? – спросил адвокат.

– Я живу здесь с детства. И никаких отношений с родственниками из Сальвадора не поддерживаю, – ответила Летисия.

– Но вы не думаете, что она может быть из вашей семьи?

– Не знаю… Как вы меня нашли?

Фрэнк Анджилери объяснил, что нанял детектива, работающего с его фирмой, – эксперта по поиску улик и доказательств, а также свидетелей и подозреваемых. Детектив выяснил, что еще до того, как они потеряли контакт с Марисоль Диас, женщина упомянула двоюродную сестру по имени Лети или Летисия, которая живет в Калифорнии. Но человека с фамилией Диас или Андраде, как у Марисоль, найти не удалось. Тогда детектив связался с бабушкой Эдувихис из Сальвадора и узнал, что ее фамилия Кордеро; следовательно, эту же фамилию носил покойный супруг Марисоль. Анджилери искал Лети или Летисию Кордеро в надежде, что документы у нее в порядке, – в противном случае все поиски были бы тщетны.

– Мы потратили много времени, но нам повезло, – заключил адвокат.

– Меня больше никто не зовет Лети. Так меня называли в детстве, – прошептала Летисия.

– Хотите познакомиться с племянницей?

– Не знаю…

– А что случилось с матерью? – вмешался Самуил.

– Она исчезла. Мы думаем, что ее депортировали.

– Исчезла?

– В Сальвадоре ее не видели. Может быть, Марисоль депортировали в другую страну – иногда случается путаница. Многих просто отправляют в Мексику и велят дожидаться, пока судья не вызовет их на рассмотрение дела. Это может тянуться месяцами и даже годами. По ту сторону границы расположены лагеря беженцев, десятки тысяч людей живут в палатках, в ужасных условиях.

– Мне это известно. Я читаю газеты.

– Общественность не знает и половины того, что происходит.

– Короче говоря, мистер Анджилери, сейчас у Аниты Диас нет ни матери, ни отца, верно? – спросил Самуил.

– Верно, сэр. Пока мы пытаемся найти мать, что очень непросто, было бы замечательно, если бы об Аните позаботился один из членов семьи. Я оформляю ей право на убежище и ищу Марисоль Диас для воссоединения семьи, но это может занять много времени, особенно сейчас, из-за пандемии. Анита умная, воспитанная и вежливая девочка.

Возникла почти минутная пауза, пока Летисия вытирала слезы, а Самуил думал о своем прошлом. Мучительные образы, которые он прятал в укромном уголке своего сердца, хлынули потоком: крики, дым, страх, его мать, такая красивая и печальная, прощается с ним на вокзале. А еще старый полковник Фолькер в мундире, вручающий ему волшебную медаль за отвагу. Восемьдесят лет спустя Самуил все еще хранил ее рядом со скрипкой. За свою карьеру музыкант несколько раз менял инструменты, но медаль и фотография родителей всегда лежали в футляре. Он не мог вспомнить только отца, который пропал за несколько дней до того, как Самуила отправили в Англию. Любил ли отец его так же сильно, как – он уверен – любила мать? Самуил забыл почти все, что произошло перед ужасной Хрустальной ночью. А до этого – был ли он счастливым ребенком? Самуил задавался вопросом, намеренно ли он вычеркнул из памяти первые шесть лет жизни или просто был слишком мал, чтобы их помнить? Анита, когда ее разлучили с матерью, была постарше. Она ничего не забудет.

– Я хотел бы объяснить ситуацию вам лично, показать документы и несколько фотографий, но из-за вируса это крайне проблематично, – заключил Анджилери.

– Один момент. Пожалуйста, можете перезвонить нам через десять минут? – попросил Самуил.

Десять минут он потратил на то, чтобы убедить Летисию, что их долг – помочь несчастной девочке, которая уже так много страдала. Родственники они или нет – не важно. Судьба подарила им возможность помочь Аните, и было бы непростительно отказываться, чтобы просто не нарушать привычный комфорт.

– У нас полно места. Ты посмотри, сколько тут комнат, – уговаривал Самуил.

– А кто будет заботиться о девочке? Вы? – отвечала Летисия.

– Мы оба о ней позаботимся.

– Вы забыли, каково иметь дело с детьми, Мистер Богарт. И потом, у девочки травма, она скучает по матери, ее лишили всего, что она знает: семьи, друзей, школы, родины, языка. Можете себе представить, каково это?

– Как никто другой.

– Господи, кошмар. Несчастная девочка…

– Вот именно, Летисия, несчастная. Давай скажем Анджилери «да», а там разберемся.

– Но пообещайте: что бы ни случилось, вы не будете жаловаться. И если уж эта девочка окажется здесь, она покинет ваш дом, только чтобы воссоединиться со своей мамой, согласны?

– Обещаю.

* * *

Так началось это приключение. Через два дня Анджилери организовал им встречу в «зуме» с Анитой Диас и Селеной Дуран, которую он представил как соцработницу, которая знает эту девочку, как никто. Самуил понял, что и она, и адвокат всем сердцем любят Аниту и делают все возможное, чтобы найти ее мать. Анджилери не упомянул, что девочка слепа, и сначала они этого не заметили – изображение по «зуму» было плохое, – но вскоре догадались. И это обстоятельство избавило Летисию от последних сомнений.

Анита вызвала у Самуила бурю тяжелых воспоминаний; сердце у него рвалось на части. Он страдал аритмией – неприятное состояние, которое бессмысленно постоянно отслеживать, – но у него выработалась привычка измерять пульс через сонную артерию и прислушиваться к биению сердца. Зияющая рана в груди все росла и росла, пока он по «зуму» смотрел на Аниту, такую маленькую и хрупкую. В ее возрасте он был таким же.

– Когда приедет девочка? – спросил он Селену Дуран.

– В течение двух недель. Я ее привезу. Мы сдали тест на ковид, он отрицательный, но на всякий случай посидим на карантине.

– Как будете добираться?

– На машине, – ответила Селена.

– Из Ногалеса? Но ведь это далеко!

– По дороге остановимся у моих подруг. Их тоже проверят на ковид. Мы будем осторожны, не волнуйтесь.

– Что мы должны сделать для Аниты?

– Ничего особенного. Она неприхотлива. Ей просто нужны покой и забота.

– Я тревожусь из-за ее слепоты: дом большой и тут полно вещей.

– Не беспокойтесь, мистер Адлер. Анита видит расплывчатые фигуры, как сквозь тусклое стекло или сквозь вазелин. При хорошем освещении и с лупой она даже может читать, если шрифт крупный. У нее обострены ощущения пространства и направления, она легко запоминает, не спотыкается и быстро осваивается где угодно.

После звонка в «зуме» Летисия развила лихорадочную деятельность. В запасе было две недели, но она не хотела терять ни минуты. Сначала она переехала на второй этаж, чтобы спать поближе к Аните. Комнату девочки она оклеила лимонно-желтыми обоями с ромашками и бабочками, заказала постельное белье с диснеевскими персонажами – что, по словам Самуила, выглядело ужасно.

– Бедняжке нужна радость. Она не сможет увидеть рисунки, но сумеет различить цвета, – объяснила Летисия.

Вооружившись стремянкой, кисточкой и ведром с раствором, она поклеила обои на стены по инструкции, которую нашла в интернете, пока старик и собака восхищенно за ней наблюдали. Кладовую и холодильник заполнили едой до отказа – так, что можно пережить любую осаду. Решили дождаться приезда девочки, прежде чем заказать ей одежду, поскольку не знали ее размера, зато купили игрушки и аудиокниги.

– Вряд ли Анита умеет читать шрифт Брайля, – рассудил Самуил.

– Должно быть, она сильно отстала в учебе.

– Как только появится возможность, запишем ее в школу для слепых во Фримонте; это примерно в сорока минутах отсюда.

– Может быть, она еще плохо знает английский, – заметила Летисия.

– Девочка провела в этой стране несколько месяцев – наверное, немного уже говорит. Я позабочусь о том, чтобы она хорошо выучила язык. Летисия, я преподаю много лет. Если я смог научить музыке абсолютных бездарей, то смогу обучить эту девочку и английскому, и еще много чему.

* * *

Селена позвонила в назначенный день за полчаса до приезда. Летисия постаралась приготовить сальвадорские блюда, чтобы Анита чувствовала себя как дома: фасоль, жареные бананы, кукурузные лепешки и пирожные, а также орчату – напиток из зерен, семян, риса, молока и специй. Самуил с Летисией так волновались, что в десять утра выпили по двойному виски, чтобы успокоить нервы.

– А что мы будем делать, если Анита нам не понравится, Мистер Богарт? – спросила Летисия.

– Это было бы ужасно. Эмпатия – загадочная штука, она не подчиняется ни одному известному правилу, возникает спонтанно или не возникает вообще, ее невозможно вызвать умышленно.

Но ничего вызывать и не пришлось: как только из пыльной машины Селены Дуран вышла маленькая девочка с рюкзачком за плечами, она полностью покорила обоих. В своем поношенном платье, в кроссовках, обутых на тонкие ножки, в маске, из-под которой выглядывали испуганные глаза, она была похожа на олененка. Анита неуверенно шагнула к дому рука об руку с Селеной, прижимая к себе тряпичную куклу. Летисия наклонилась и взволнованно обняла девочку:

– Я Летисия, твоя тетя. Это Мистер Богарт и пес по кличке Пако, а на кухне живет попугай Панчито. Еще есть две кошки, которые приходят к нам поесть, – иногда они остаются тут спать, но они полудикие, и у них нет имен, – сказала Летисия дрожащим голосом.

– Добро пожаловать, – только и смог произнести Самуил.

Он правильно сделал, что не подошел ближе; только спустя некоторое время Анита почувствует себя комфортно рядом с ним. Позже Самуил узнал, что она не доверяет мужчинам, и предположил, что седина ее успокаивает.

Поначалу обстановка была напряженной, но атмосфера разрядилась, когда Летисия подала орчату и пирог «Три молока», – по ее словам, любимое лакомство в Сальвадоре. Она вручила девочке один из купленных подарков: куклу, которая ходила, как зомби, подпитываясь от батареек в животе. Анита потратила несколько минут, пытаясь понять, как она работает, но со своей игрушкой не рассталась. Самуил спросил, знает ли Анита какие-нибудь песни, и попросил напеть детскую песенку, которую потом сыграл на пианино, украсив фиоритурами в барочном стиле. Аните это понравилось, и она вспомнила другие простые мелодии, с которыми Самуил проделал то же самое. Затем Летисия приготовила для нее ванну, поскольку девочка устала с дороги, а Самуил уединился с Селеной, чтобы получить необходимые инструкции.

– Спасибо, что привезли к нам Аниту.

– Нет, сэр, это я должна благодарить вас и Летисию за такой прием. Девочка сильно пострадала от жестокости иммиграционной системы.

– Разлучать семьи бесчеловечно, это позор для страны… – возмущенно проворчал Самуил.

Селена объяснила, что слепота Аниты сравнима с состоянием пациента, который страдает прогрессирующим заболеванием желтого пятна. Она повредила роговицу в автомобильной катастрофе два года назад, но в ее случае повреждение не оказалось прогрессирующим.

– Мне кажется, есть способы лечения, которые должны помочь, – добавила Селена.

– Вероятно, пересадка роговицы. Я выясню, – пообещал Самуил.

– Марисоль, ее мать, сказала на допросе, что они бежали из Сальвадора под угрозой смерти и что в Соединенных Штатах она надеется получить помощь для Аниты. Это сыграло с ней злую шутку: чиновник понял так, что она может стать бременем для системы здравоохранения.

– Сравнительно недалеко отсюда есть школа для слепых. Я возьму на себя расходы. Девочка никак не обременит систему.

– Думаю, что, если ей помогать, Анита сможет посещать и обычную школу. Она умеет читать и писать. Она хорошо учится и отлично запоминает на слух: ей достаточно прослушать один раз – и она сможет повторить через несколько недель.

– Это мне нравится – значит, я смогу учить ее музыке.

– Судья разрешил ей остаться в стране, пока мы не найдем мать, – сказала Селена. – Фрэнк Анджилери доказал, что девочка – жертва административной путаницы. К сожалению, это не единственный случай, но состояние Аниты смягчило судью. Я думаю, ему не очень хотелось, чтобы в прессе появилось сообщение о том, как он депортировал маленькую слепую девочку, разлученную с матерью.

– Надолго она с нами?

– Не могу сказать. У нее есть разрешение на временное убежище. В начале февраля мы с Фрэнком Анджилери ездили в Сальвадор на поиски Марисоль Диас. И не сумели найти.

* * *

До приезда девочки Летисия и Самуил прожили в режиме самоизоляции несколько месяцев и стали подобием старой семейной пары; они придерживались своего распорядка, уважали личное пространство друг друга и весело проводили время, когда были вместе. Вынужденное сожительство в условиях пандемии предоставило им удивительную возможность друг друга узнать – и чем больше они узнавали, тем больше ценили. Девочка изменила привычный ритм жизни, но в то же время и сблизила их. С ней они стали настоящей семьей.

Первая ночь Аниты в доме Самуила была трудной, потому что девочка, казалось, была напугана: она забилась в угол и сидела на полу, сжав перепачканную Диди. Желтые обои и новые простыни, которые по приезде обрадовали Аниту, хотя она едва различала цвета, ночью внушали ей тревогу – у девочки никогда не было отдельной комнаты. Самуил подумал, что Анита права; при виде этих обоев его тоже бросало в дрожь. Чтобы уложить девочку в постель, потребовалось около часа, и она уснула только за полночь. На следующий день Летисия снова увидела, что Анита лежит в углу, свернувшись калачиком, и тихо плачет. Летисия обнаружила, что малышка намочила постель.

– Не переживай, Анита, это может случиться с кем угодно, – сказала она, пытаясь ее утешить.

– Раньше, когда мы жили с Титой Эду, я никогда не писала в постель. Не знаю, почему это сейчас началось, – всхлипывая, ответила Анита.

– Тише, солнышко, ничего страшного, мы просто заменим простыню, и все.

Летисия сообщила о происшествии Самуилу, но тот не удивился.

– Она уже взрослая для такого, – заметила Летисия.

– Что будем делать?

– У себя на родине она спала с бабушкой или матерью. Значит, будет спать со мной. Может быть, в кровати Камиль? Она достаточно широкая.

– Бери что хочешь. Придется нам подвигать мебель.

Это была сложная задача. Самуил вовсе не был инвалидом, но прежние силы его уже покинули. Несмотря на его больную лодыжку, они смогли разобрать кровать Камиль и поставить ее у Летисии. С тех пор как Анита начала спать с тетей, постель оставалась сухой. Решение показалось Самуилу не вполне гигиеничным, но он принял его без раздумий, потому что помнил страх, который чувствовал по ночам, когда одиноким мальчиком приехал в Англию и прятал голову под подушку, чтобы никто не слышал его рыданий.

Иногда Самуил в ужасе просыпался от одного и того же кошмара. Темно, глубокая ночь, ветки стучат в окно, слышен крик совы. Он лежит на жесткой, узкой постели, ему холодно, он жутко замерз – и вдруг чувствует под своим телом что-то теплое и понимает, что обмочился. Сколько раз Самуил переживал это в детстве? Стыд, унижение, сдавленный плач, ругань, наказания, насмешки других детей. Воспоминания о том времени были ярче, чем ощущение настоящего, поэтому он бесконечно сострадал Аните, которая сейчас переживала то же самое. Он в точности понимал ее чувства и знал, почему она зовет маму во сне, знал, почему часами сидит у входной двери, слушая шум с улицы, в ожидании, когда появится Марисоль.

В последний раз Самуил видел свою мать среди толпы, когда она провожала его на вокзал. Он был совсем маленький, на нем мешком висели пальто и шерстяной шарф, ботинки хлябали. Он уехал на поезде вместе с сотней других детей. Долгие годы этот образ был мутным, бессвязным, неясным, но в какой-то момент юности он смог сложить кусочки мозаики воедино и понял, в чем дело. Дети в поезде были евреями, и его мать, как и остальные семьи на платформе, решила отправить его в Англию одного, на попечение незнакомцев, без малейшей уверенности в будущем, чтобы спасти от жестокости нацистов. Ракель надеялась, что это временно и совсем скоро они снова будут вместе.

* * *

Много лет назад, в 1995 году, Самуил Адлер посетил Музей Холокоста в Вашингтоне. До этого он съездил в Вену, чтобы увидеть район, в котором родился. В здании, где прежде располагались клиника и квартира его семьи, теперь был банк. Еще Самуил побывал на руинах Дахау, Равенсбрюка и Освенцима – совершил путешествие на дно человеческой мерзости. От лагерей почти ничего не осталось, но сохранились развалины бараков, заборы из колючей проволоки, сторожевые вышки, трубы от печей крематориев, и этого было достаточно, чтобы дать полное представление о преступлениях, которые там совершались. Самуил осматривал зловещие сооружения в давящей тишине – не было слышно ни птиц, ни шелеста травы. Он был уверен, что в воздухе незримо присутствуют мужчины, женщины, старики, дети – миллионы и миллионы душ.

В музее он изучил списки жертв геноцида и нашел в них имя своей матери – Ракель Сара Адлер, а также имена тети Лии и всей семьи по материнской линии, но не отыскал отца. Нацисты вели педантичный учет своих злодеяний, даже гнуснейшие из них были тщательно задокументированы, но некоторые записи так же систематично уничтожались в конце войны.

Для Самуила это мучительное паломничество было неизбежным. Когда мальчик сел на Kindertransport, он утратил свои корни, потерял родителей, бабушку и дедушку; с ним не попрощались, ему ничего не объяснили. Он вырос в ожидании. Ностальгия и тоска были самыми сильными чувствами тех лет. Он прожил детские годы, разрываясь между суровым настоящим, от которого хотел сбежать, и туманными фантазиями о семье и доме, которые подпитывались все более смутными воспоминаниями о мифическом прошлом.

Самуил ходил по музею три дня от открытия до закрытия. Он впитывал истории, запоминал фотографии, осязал присутствие незримых душ, безутешно рыдал и проклинал с яростью, накопившейся за десятилетия. Самуил признал, что его судьба не исключительна, что он лишь одна из миллионов жертв. Он понял, что единственным выходом для матери было разлучиться с ним, чтобы дать ему возможность спастись. Он осознал, что ее страдания были куда тяжелее, нежели его собственные, и что Ракель умерла с именем единственного сына на устах. И тогда Самуил понял, что никогда не сможет изгнать своих демонов и должен научиться с ними жить.

* * *

В последующие месяцы Самуил и Летисия настолько сильно вжились в роли дедушки и тети Аниты, что едва могли вспомнить свое существование до ее приезда. Они переставили мебель так, чтобы девочке легко было перемещаться по квартире, сдвинули диваны, убрали ковры, о которые она могла споткнуться, и поставили столько ламп, что, по словам Самуила, дом своим ослепительным сиянием представлял угрозу для пролетающих мимо самолетов. Летисия отвечала за бытовые задачи – кормить, купать и причесывать Аниту, – а Самуил развлекал и обучал девочку. Она плохо ела, накормить ее стоило немалых усилий, но Самуил настоял, чтобы она сидела за одним столом со взрослыми. Девочка правильно пользовалась ложкой, вилкой и салфетками, у нее были хорошие манеры, и, прежде чем подняться из-за стола, она всегда просила разрешения.

– Большое спасибо, тетя Летисия, большое спасибо, Мистер Богарт, – говорила она по-английски, чтобы Самуил ее понимал.

Сначала она сторонилась его, но вскоре, почувствовав себя в безопасности, перестала бояться и даже к нему потянулась. Старик занимался с Анитой, чтобы она смогла пойти на уроки, как только откроется школа. Он заказал учебные тексты для ее возраста – все на английском – и просиживал с девочкой по три часа в день. Анита училась с большим желанием. Поскольку она не умела писать от руки, Самуил нашел для ученицы старую пишущую машинку, которую она освоила с грехом пополам, и заказал компьютер со специальной клавиатурой для слепых.

Но самым интересным для Аниты было фортепиано.

– Это проще, чем печатать, потому что я, если сделаю ошибку, сразу услышу некрасивый звук, – говорила девочка.

У нее не было проблем с дисциплиной: она понимала, что для развития ловкости пальцев нужно ежедневно играть гаммы.

– Есть зрительная память – у тебя с этим сложно; есть аудиальная – и с ней у тебя полный порядок; а для музыки нужна эмоциональная и мышечная память. Твои пальцы должны запоминать звуки и играть самостоятельно, движимые чувствами, – повторял Самуил.

– Я могу играть на слух, – утверждала девочка.

– Да, но чтобы заниматься серьезно, нужно научиться читать ноты и упражняться каждый день.

Самуил стал рисовать огромные ноты черным маркером – их Анита могла прочесть через лупу. Вскоре он заказал в интернете несколько партитур со шрифтом Брайля и приступил к изучению этой системы, чтобы затем научить девочку. Аните придется читать ноты пальцами и запоминать.

Эта странная жизнь взаперти с Летисией, Анитой и животными вернула Самуилу волю к жизни. Потеряв жену, он чувствовал, что утраты, разлуки, исчезновения, смерти, расстояние и забвение неизбежно накапливаются. А еще приходит безразличие: его чувства иссякали. Он признался Летисии, что не скучает ни по дочери, ни по внуку, которых так любил и баловал в детстве. Надин говорила, что семью не выбирают и нужно благодарно принимать того, с кем выпадет жить, но Самуил был не согласен; он полагал, что любовь не дается просто так, ее нужно заслужить, а внук только и заслужил, чтобы жизнь дала ему несколько встрясок, чтобы поубавить спеси и научить состраданию.

Любовь к Аните оказалась самым естественным чувством даже для нелюдимого старика. Самуил рассуждал, что в обычные времена девочка пошла бы в школу и они бы виделись гораздо реже, но, поскольку она всегда была рядом, он с каждым днем все больше к ней привязывался. Если они не были вместе, он слышал ее где-то в доме или видел в окно, как она играет с Пако в саду, как в жаркие дни окатывает себя водой из шланга. Анита часами сидела в саду одна, увлеченная своими загадочными играми. А ненадолго оказываясь под крышей, она наполняла собой весь дом. Первые дни Анита ходила вдоль стен, молчала, держалась как можно ближе к Летисии и подальше от Самуила, но вскоре стеснение пропало. Она аккуратно перемещалась по дому, запоминая расстояния, положение окон и дверей, пока не научилась свободно ходить, подниматься и спускаться по лестнице, ни на что не опираясь, и даже бегать по коридорам за Пако. Анита стала его новой хозяйкой; пес следовал за ней повсюду, ложился рядом и, если бы Летисия разрешила, спал бы с ней в одной постели. Самуил смирился, что потерял друга; у животного оказалось призвание поводыря.

– Пако будет тяжело, когда девочка уйдет, – заметила Летисия.

– А разве она уйдет? Как по мне, так пусть бы росла здесь, стала бы моей внучкой.

– Это будет возможно, только если не найдется ее мать.

– Такого я желать не могу, это было бы подло, – заключил Самуил.

* * *

После падения с лестницы Самуил понял, что больше никогда не будет подниматься на чердак. Он понятия не имел, что там: вероятно, темная пещера, полная семейного хлама, который накапливался и множился долгие годы. Путем непрестанных расспросов Летисия раскрыла некоторые тайны и несколько раз вскользь упомянула имя Бруно Брунелли, чтобы выяснить, сколько известно Самуилу, но его ответы не удовлетворили ее любопытства. То было личное, не важное, не стоило вытаскивать это дело на свет. Самуил знал о Брунелли; отношения жены с кондитером продлились пару лет, как же он мог их проглядеть. Это было настолько легкомысленное увлечение, что Надин и не пыталась его скрывать. Знал Самуил и о других изменах. Ему было известно, что самые долгие и глубокие отношения, единственные, которые переросли в настоящую любовь, были у Надин с Крусом Торресом – последним, кого бы он мог заподозрить. Жена со слезами призналась ему, когда мексиканца депортировали. Она не уточнила, как долго они с Крусом любили друг друга, но Самуил подсчитал, что отношения начались при ремонте дома и закончились спустя восемь лет; то был важный для Надин период зрелости. Некоторое время Самуил ревновал ее задним числом, пока не понял, что уехавший в Мексику Торрес не представляет опасности для брака и не влияет на теплые чувства и дух товарищества, которые Самуил разделял с Надин. Он предполагал, что мексиканец был пылким любовником и дал Надин то, в чем она нуждалась и чего он, Самуил, дать не мог или не умел. Спустя десятки лет совместной жизни любовь становится братской, а секс – кровосмесительным, размышлял Самуил. Нельзя требовать абсолютной моногамии в течение пятидесяти пяти лет брака.

Тем временем несколько лабораторий работали над созданием вакцины, и Самуил не сомневался, что у медиков все получится. Он многое повидал за свою жизнь, но ему трудно было думать о будущем – он словно застрял в неизменном настоящем пандемии. Какой будет новая жизнь? Двери и окна открываются, человечество возвращается на улицы, поначалу нерешительно, а затем отдаваясь эйфории. Самуил представил, как толпы людей обнимаются, точно на карнавале. Но это, конечно, не его случай. Он планировал воспользоваться этой долгой чумой, чтобы дистанцироваться от людей, которых не ценил, и избавиться от обязательств, к которым потерял интерес. Самуил мало кого мог выносить, но так искусно это скрывал, что заслужил репутацию славного малого. Никто не смел обвинить его в высокомерии или эгоизме – разве что в эксцентричности. Надин говорила, что эксцентричность достойна особого восхищения, когда дополняется британским акцентом. До приезда Аниты Самуил цеплялся за работу и свои занятия, чтобы поддерживать мозг в тонусе, опасаясь погрузиться в туман старости, что в его возрасте было вполне реально. С этой девочкой у него появилось достаточно новых дел, чтобы защититься от призраков деменции.

* * *

Теоретически Летисия была настолько занята Анитой и работой по дому, что у нее не могло оставаться ни сил, ни времени, чтобы копаться на чердаке, но на практике вышло иначе; она взяла девочку в сообщницы, и они проводили целые дни, развлекаясь в поисках забытых сокровищ из прошлого. Анита сразу научилась пользоваться выдвижной лестницей и перемещалась по чердаку так ловко, будто прекрасно видела все балки и груды хлама. Самуил разрешил взять игрушки Камиль и Мартина, которые пылились там десятилетиями, а еще рождественские елки и искусственные сосны с лампочками – их они расставили по дому. Дожидаться декабря не было нужды. Анита взяла набор глиняных чайников и чашек и предложила выпить тошнотворного чайку, приготовленного ею из найденных в саду листочков. Самуил проглотил варево, подсластив его парой ложек меда. Девочка катала свою ужасную Диди и Пако на английской машинке, принадлежавшей Камиль, а новая кукла-зомби лежала брошенной. Аните нравилось держаться за ошейник или намордник Пако – ради близости, а не по необходимости. Она настаивала, чтобы ей не помогали.

– Я могу сама, – твердила она, как мантру.

Самуил был поражен. Он никогда не жил в воображаемом мире, с самого детства спустившись с небес на суровую землю, но ей, пережившей муки, подобные тем, которые перенес он, удавалось улетать в фантастическое измерение. Чердак, сад, пустые комнаты были ее любимыми укрытиями.

Прислушавшись к шепоту девочки, Самуил узнал об Асабааре, далекой звезде, на которую она часто летала и брала с собой Пако. Асабаар был идеальным миром торжествующего счастья, местом, где воссоединяются разлученные. Поначалу Анита говорила на смеси двух языков, но все больше училась и смотрела телевизор, английский стал преобладать, и Самуил понемногу начал ее понимать.

– Ты заметила, что Анита говорит сама с собой? Наверное, у нее есть воображаемый друг – так часто бывает у одиноких детей, – сказал он Летисии.

– Она разговаривает с младшей сестрой.

– Что? С какой сестрой? – удивился Самуил.

– С Клаудией. Она погибла в той аварии, из-за которой Анита ослепла. Клаудии было три года, а Аните только исполнилось шесть. Они были очень близки. Тряпичная кукла принадлежала сестре, поэтому Анита так ее и любит.

– Откуда ты все это знаешь?

– Потому что я спросила у нее, Мистер Богарт.

– Она сказала, что Клаудия умерла?

– Да. Она ведь не сумасшедшая и знает, что Клаудии здесь нет. Бедная девочка… Сначала умер отец, потом сестра, она потеряла зрение, мать чуть не убили, и ей пришлось покинуть дом и бабушку, а здесь их разлучили и она осталась совсем одна. Анита воскресила сестру, чтобы хоть она была рядом.

– Не знаю, как она сможет оправиться после такого… – пробормотал Самуил.

– Она сильная. Надеюсь, со временем все наладится, – ответила Летисия.

* * *

Несколько недель Самуил думал об изменениях, которые внесет в свое завещание. Он назначил своему адвокату встречу по «зуму», чтобы дать все инструкции, и уведомил об этом Летисию. После его смерти дом перейдет в доверительную собственность Аните, а она, как тетя девочки, будет им управлять.

– Не говорите так, а то смерть накликаете. А что скажет Камиль? Она обвинит во всем меня – мол, домработница обманом заставила старика изменить завещание.

– Камиль унаследует все остальное имущество. И она не узнает, пока не станет слишком поздно. У меня есть справки от двух врачей, подтверждающие, что я полностью дееспособен. Вот увидишь, с Камиль все устроится. Надин всегда говорила, что этот дом должен быть убежищем для тех, кто в нем нуждается. Я хочу, чтобы он помог Аните получить образование.

– А кто сказал, что она останется здесь?

– Где бы она ни оказалась, ей понадобится образование. Если ты продашь дом, денег хватит. Если захочешь его сдавать, это будет приносить хорошую ежемесячную ренту.

– Сдавать? Да он же разваливается!

– Не преувеличивай. Конечно, придется кое-что починить, когда кончится пандемия, – сказал Самуил.

– Здесь столько комнат… Вы говорили, что раньше здесь было веселое заведение.

– Ради бога, Летисия, не вздумай открыть здесь бордель!

– Это сложно, но я могла бы сдавать комнаты студентам. Что-то вроде пансиона, как считаете?

– Если ты считаешь, что так лучше, – в добрый путь. Меня-то уже похоронят. Никакого крематория, я хочу могилу рядом с Надин.

– Гляжу, вы мне сильно доверяете.

– Я не сомневаюсь в твоих способностях, честности и привязанности к Аните. Какие новости от Фрэнка Анджилери?

– Он говорит, если в ноябре после президентских выборов сменится правительство, они обязательно попытаются воссоединить семьи.

– Пустые иллюзии, Летисия. До выборов осталось полтора месяца, и никто не гарантирует результат, – заметил Самуил.

– Вы всегда такой пессимист!

– Я не могу быть оптимистом в этом дерьмовом мире, но сейчас у меня есть желание его изменить, чего раньше со мной не бывало.

Анита

Беркли, сентябрь 2020 года


В этом саду глубоко в кустах мы построим секретный домик, чтобы его никто не нашел, и приготовим чай с водой и листочками – специально для ангелинок и волшебных обитателей леса. Я знаю, какие листочки нужны. Мы пригласим и Пако, но он не любит чай, ему больше нравятся печенюшки или косточки. Возьму печенье, оно всегда есть на кухне у тети Лети, но с косточкой будет сложнее. Мы обязательно пригласим Мистера Богарта, Клаудия, потому что он старенький и очень к нам добр. Он такой хороший, что когда-нибудь мы возьмем его на Асабаар. Мистер Богарт говорит, что, когда вирус кончится, я пойду в школу, но мне нравится учиться с ним, потому что он никогда не сердится, даже если я делаю ошибки или играю не те ноты. Не сердится даже из-за того, что Пако теперь больше любит меня.

А еще мы поставим ловушку, чтобы защищаться от жестоких мальчиков и плохих мужчин. Сначала нужно выкопать большую яму и раздобыть сеть, как на пляже Эль-Тунко. Яму прикроем ветками и листьями, чтобы злодей ее не заметил и свалился вниз, а потом мы набросим сеть и поймаем его живьем. А там разберемся, что с ним делать. Там видно будет. Если это окажется Карлос или мистер Рик, мы бросим его умирать от голода и жажды. А если, например, Какашка-Червячок, мы закидаем его камнями, оставим там на всю ночь, а на следующий день отпустим. С чего ты взяла, что в этом саду водятся змеи, Клаудия? Здесь их нет, они остались в Сальвадоре. Зато тут живут эльфы, маленькие, с длинными заостренными ушками, всякие феи, нимфы и даже единорог, а может быть, и два, это не точно, они пугливые и всегда прячутся, поэтому мы их не видели. А еще есть клад, который закопали пираты. Когда мы его найдем, отправим Тите Эду золотые монеты, чтобы ей больше никогда не пришлось работать. А что до пиратов, то это было сто лет назад, а сейчас они пропали – их депортировали.

* * *

Мистер Богарт заставил меня поговорить с глазным врачом по «зуму», и мне пришлось три раза рассказать про аварию и объяснить очень подробно, что я вижу и чего не вижу, но ему все равно придется осмотреть меня вживую. Но пока он не может, потому что у него полно срочных дел из-за вируса, а мое не такое срочное. Это он так думает. А для меня оно срочное, потому что я уже устала быть слепой. Мистер Богарт сказал, что мне сделают пересадку, а тетя Лети – что врачи вынут глаза у мертвого человека и вставят их мне и, если повезет, достанутся голубые. Это страшно, я не хочу, чтобы у меня вытаскивали глаза и вставляли другие, от мертвого. Мистер Богарт говорит, чтобы я не верила Летисии, пересадка – пустяковое дело, и никто не собирается вытаскивать мои глаза. Но все равно Тита Эду на всякий случай помолилась за меня святой Люсии, покровительнице зрения.

Мне нравится этот дом, здесь так круто, правда? Тетя Лети рассказала, что его называют «зачарованный дом», потому что тут живут духи, но они меня не пугают и, надеюсь, тебя тоже, Клаудия, потому что это элегантные дамы, которые ходят так осторожно, что никто их не замечает. Мистер Богарт говорит, что призраков не существует, но это он просто так. Тетя Лети сказала, что один из духов – жена Мистера Богарта, очень красивая и веселая женщина, ее зовут Надин. Я ее не вижу, надо подождать, пока мне сделают операцию, но, если поднапрячься, я чую запах ее парфюма. Я его узнаю́, потому что тетя дала мне флакончик с остатками духов, который лежал у нее на комоде. Я не могу ими пользоваться, потому что, когда я ими попрыскалась, у Мистера Богарта случился припадок. Он заперся в кабинете и не пускал меня, хотя я битый час стучалась в дверь.

Когда мы последний раз говорили с Титой Эду, она была какая-то странная, правда же, Клаудия? Все твердила, что здесь, на севере, мне будет лучше, что мне надо привыкнуть и остаться в Америке, потому что так хотела мама, поэтому мы сюда и приехали. Она сказала, что, когда я пойду в школу, надо получать хорошие оценки, хорошо выучить английский и совершить первое причастие, но без нее и без мамы я не хочу. Еще она сказала, что всегда будет звонить мне и всегда будет любить меня всей душой, но что я должна забыть про нее, потому что воспоминания ранят сердце.

Как я могу забыть про Титу Эду? Когда она так сказала, я заплакала, а потом она тоже заплакала, и мы плакали долго-долго, пока у нас не кончились слезы, и решили, что я никогда не смогу ее забыть и что она приедет сюда, в Калифорнию, как только придумает, с кем оставить дедушку.

Я спросила Мистера Богарта, сможет ли мама жить с нами, когда приедет? Она будет помогать тете Лети с уборкой, потому что дом очень большой, в нем пять ванных, а всех комнат и не сосчитать. Мистер Богарт согласился и обнял меня, но я заметила, что его голос был немного грустный. Так бывает со стариками, Клаудия, им вдруг становится грустно – и непонятно почему. Когда приедет мама, мы станем жить все вместе и никогда не расстанемся. Представь, что это будет за жизнь, Клаудия! Настоящее волшебство!

Селена и Самуил

Беркли, Сан-Сальвадор, сентябрь 2020 года


Каждую неделю Селена Дуран разговаривала с Самуилом по «зуму», расспрашивала про Аниту, но под конец они переключались на другие темы, и время пролетало так быстро, что они решали созвониться на следующий день. Им нужно было многое обсудить: успехи Аниты в ее новой маленькой семье, ее учебу, окулиста из Стэнфорда, который будет лечить ее, когда кончится пандемия, и как Анита поправилась, хотя у нее все еще нет аппетита. Самуил вел себя как типичный дед: рассказывал Селене разные истории про девочку, Летисию, Пако и Панчито и заставлял слушать, как Анита играет на пианино. Он сказал, что его ученица одарена таким прекрасным слухом и так прилежна, что могла бы стать концертирующей пианисткой; было несколько известных слепых пианистов, в том числе один японский мальчик, которого Анита постоянно слушала на YouTube. Она уже умела различать звучание каждого инструмента в оркестре и училась ценить джаз.

Иногда по «зуму» к ним подключался Фрэнк Анджилери – он рассказывал о юридической стороне дела. Приходилось работать быстро и без никакой помощи. Адвокаты несовершеннолетних часто сталкивались с судьями, которые не способны были понять, что перед ними ребенок, – они считали, что он, раз прибыл в страну один или был разлучен с семьей, заслуживает того, чтобы с ним обращались как с преступником: он ведь нарушил закон. Фрэнк всегда лучился оптимизмом: препятствия его не только не пугали, но даже подстегивали. План состоял в том, чтобы Анита навсегда осталась в Соединенных Штатах. Если мать не найдут, девочка сможет претендовать на получение вида на жительство, то есть «грин-карту», поскольку тогда она будет считаться брошенной несовершеннолетней. Процедура займет два-три года. Если будет доказано, что мать умерла, Анита наверняка получит убежище и, возможно, со временем Летисия сможет ее удочерить. Терпение, призывал Анджилери, бюрократия – дело медленное.

Старик ждал встречи с Селеной, как молодой жених. В былые времена их еженедельные свидания были бы невозможны, потому что девушка жила в Аризоне, но спасибо пандемии: они говорили через экран так, будто находились в одной комнате, и даже вместе пили чай: она в своем кабинете, а он в своем. Самуил предполагал, что Селене с ним не слишком скучно, потому что порой она отвлекалась от темы Аниты и рассказывала ему о своей жизни – о своем странном женском семействе, с которым хотела бы его познакомить, о проблемах на работе и о делах сердечных. Селену, чьи профессиональные цели были предельно ясны, мучила неопределенность в области чувств.

– Хотела бы я, чтобы мой отец был таким, как вы, – однажды сказала она.

– Скорее я бы мог быть вашим дедушкой. На самом деле я плохой отец для своей дочери и не очень хороший дед для внука. И мне из-за этого совестно.

* * *

Селена рассказала Самуилу о Милоше Дудеке, о том, как в Ираке и Афганистане он дослужился до сержанта, но ушел из армии разочарованным и убежденным в бессмысленности американского присутствия в этих странах. Военный опыт сформировал личность Милоша и отдалил от отца, чей взрывной характер пугал его в детстве и подавлял в юности. Милош не вернулся к семье в Чикаго и навещал родных только по особым случаям; не скучал он и по общине поляков, в которой вырос. Он обладал внешностью гладиатора, был старателен в работе и несколько старомодно предан Богу, стране и семье, но больше всего Селену привлекала его романтическая душа. Они встретились, когда он ушел из армии, а она только окончила среднюю школу; Милош был закален военной службой и приступал к жизни дальнобойщика, а она была избалованной девушкой из женской семьи, которая почти не видела мира вне дома и школы.

Познакомившись с Селеной, Милош поверил и затем верил еще несколько лет, что сможет научить ее уму-разуму, поможет повзрослеть и направить ее жизнь в нужное русло. Он хотел поскорее сыграть свадьбу, она же собиралась учиться. Милош не получил высшего образования и рядом с образованными женщинами терялся, чувствуя себя неполноценным. Он считал, что от профессии Селены не будет никакого толку, потому что ее будущее – стать женой и матерью, но она занялась социальной работой, не спрашивая его мнения, а когда Милош высказался на этот счет, Селена рассмеялась. «Ты просто пещерный человек, Милош. Вот поэтому я тебя люблю – ты мой проект», – весело сказала она. Проект заключался в том, чтобы изменить Милоша, и со временем она достигла некоторых успехов. А вот проект Милоша провалился – оказалось, что Селена не питает склонности к домашнему хозяйству.

– Не знаю, почему он меня любит, – призналась она Самуилу. – Он дотошный, аккуратный, пунктуальный, боится микробов и моет овощи с мылом, терпеть не может мотовство, путаницу и излишества. Он живет по расписанию и строго придерживается режима. А я, наоборот, живу одним днем, у меня жуткий беспорядок, я разбрасываю вещи и не запираю дверь, не знаю, сколько денег у меня в кошельке, теряю ключи… Одним словом, катастрофа.

Селена не призналась Самуилу в любовной связи с Фрэнком. Она чувствовала, что запуталась, и стыдилась, что предала Милоша. Фрэнк знал, что Селена помолвлена, он видел кольцо на пальце, но сказал, что, пока девушка не замужем, она свободна, и наделил себя правом ее завоевать. Он считал, что, если Селена столько лет избегает замужества, то это потому, что она не влюблена. Как и остальные сотрудники его юридической фирмы, он с марта сидел на самоизоляции и работал из дома. Рассмотрение дел приостановили – в работе судов объявили перерыв. Процесс Аниты Диас тоже заморозили. За месяцы карантина, которые тянулись гораздо дольше, чем можно было ожидать, жизнь Фрэнка круто изменилась. Он скучал по ресторанам и барам, путешествиям, спортзалу и теннису, но больше всего ему не хватало Селены. Прощайте, планы на совместную жизнь. Пришлось их отложить. Он назначал Селене свидания в «зуме» и отправлял разнообразные подарки, от книг и цветов до кетогенного меню[27], которое ежедневно доставляли в ее квартиру в Ногалесе.

Авиаперелеты были ограниченны и считались опасными, но в июне Фрэнку надоела разлука, и он поехал навестить Селену. Он арендовал машину, взял снаряжение для кемпинга, и они провели выходные на озере Патагония. Стояло лето, но вокруг не было ни одного туриста, все закрыто – плюс для небольшого импровизированного медового месяца. За эти пару дней Фрэнк хотел показать Селене, что она не сможет без него жить. У него почти не было походного опыта, но, вдохновленный любовью, он учился на ходу и почти достиг цели. Фрэнк пришел к выводу, что, будь у него еще три дня, ему бы удалось убедить Селену бросить все, включая работу, и остаться с ним в Сан-Франциско до конца пандемии. Фрэнк строил планы на будущее: он собирался оплатить Селене университет, чтобы она получила юридическое образование без студенческих кредитов, а когда его возлюбленная закончит учебу, он уйдет из фирмы и они откроют собственное дело. Фрэнк уже видел золотые буквы на двери: «Адвокатская контора Анджилери и Дуран».

Тем временем Милош, как обычно, сидел за баранкой, не подозревая ни о существовании Фрэнка, ни о роли, которую тот играл в жизни Селены. Большинство коллег Милоша, как и люди из консервативных городов, где он останавливался, считали вирус выдумкой оппозиции. Маска приобрела политическое значение. Милош всегда ее надевал, не боясь подвергнуться насмешкам. Его ужас перед микробами и болезнями обострился, он постоянно мыл руки и дезинфицировал все, что попадало в поле зрения. Поскольку Милош не мог гарантировать, что не заражен, он перестал посещать дом Дуранов и видеться с Селеной, но часто звонил, чтобы сказать, что обожает ее и считает минуты до их встречи, а еще – чтобы спросить, где она и чем занимается. Внимание Фрэнка льстило Селене как доказательство любви, но когда точно так же вел себя Милош, это беспокоило ее как знак недоверия. И ведь он прав, что не доверяет, думала Селена, стыдясь своего обмана.

– Я очень люблю Милоша, он преданный, как пес, – призналась она Самуилу. – Он ждет меня много лет. Он ни в чем не сомневается, жизнь для него очень проста – достаточно только придерживаться правил.

– Что он думает о вашей работе с детьми? – спросил Самуил.

– Говорит, что эту проблему должно решать правительство, что нельзя принять все миллионы иммигрантов, мы должны сохранить нашу страну, наши ценности. Но он понимает, что разлучать детей с родителями – ужасно, и даже не представляет, на что бы пошел, если бы у него забрали ребенка. Говорит, что это совсем не по-американски.

– Он ошибается – это куда более по-американски, чем кажется. Детей забирали у рабов и продавали. Детей забирали у индейцев, чтобы «цивилизовать» в ужасных государственных приютах. Тысячи детей умерли от болезней и голода, и у них даже нет могил.

– Вы правы, Самуил. Здесь дети священны, только если они белые.

* * *

Самуил знал, что между Селеной и Фрэнком что-то произошло во время их февральской поездки, за несколько месяцев до того, как к нему привезли Аниту. Селена не говорила всего, но достаточно было сложить два и два, чтобы догадаться, о чем она до сих пор умалчивает. Хотя старик никогда не видел их вместе вживую, а только иногда в «зуме», было очевидно, что Фрэнк влюблен; Селена обладала притяжением, по силе сопоставимым с гравитацией.

– Наверное, прекрасно, когда в жизни есть только одна любовь, как у вас, Самуил, – сказала однажды Селена.

– А сколько у вас?

– Моим единственным парнем был Милош, как я и сказала. Мы собирались пожениться в апреле, но начался ковид, и свадьбу отложили. Он поставил ультиматум: либо мы поженимся, когда появится вакцина и кончится пандемия, либо мы больше никогда не увидимся. Милош говорит, что не может ждать, он хочет семью, детей.

– А вы – что вы решили?

– Не знаю, хочу ли я выходить замуж. Я не готова к детям, мне хочется учиться и работать. Брак накладывает обязательства пожизненно – немалый срок, вам не кажется?

– Да, но если бы я был влюблен, то думал бы иначе.

– Тогда, возможно, я не влюблена…

– Этого недостаточно. Как бы вы себя чувствовали без Милоша? – спросил Самуил.

– Очень грустно, это самый добрый человек на свете…

– Но вы бы не чувствовали себя одинокой, верно?

– Нет.

– Понимаю. Есть другой мужчина, поэтому вы в замешательстве.

– Да.

– И что вам предлагает этот другой, Селена?

– Общие дела, новый интересный мир, которого у меня никогда не было, другую обстановку, идеи, проекты, планы, свободу и пока никакой семейной жизни.

– Предлагает ли он такую же любовь, как ваш жених?

– Не думаю, что когда-нибудь я стану центром его жизни, как для Милоша. Но он предложил мне жить вместе, и я думаю, что, если все получится, со временем любовь вырастет и укрепится.

– Так бывает не всегда.

– Самуил, что вы посоветуете?

– Подождать. Вам не нужно выбирать между ними.

– Милош не согласится еще раз отложить свадьбу. Он годами терпел мои капризы. Я не имею права играть его чувствами.

– Это не лучший повод для свадьбы. Здесь я советую думать только о себе и не поддаваться давлению ни того ни другого, иначе потом можете пожалеть.

* * *

Самуил, в свою очередь, рассказывал о своем прошлом, о Надин Леблан, о своей музыке, о неизбежном наступлении старости – Селену интересовало все. Память сохранила только лучшее и худшее, остальное было утрачено по пути, но Селена хотела знать подробности. Она постоянно задавала вопросы о Надин, очарованная ее личностью, искусством, активностью и самоотверженностью. Самуил обнаружил, что, по странному совпадению, Надин стояла у истоков «Проекта „Магнолия“», некоммерческой организации, в которой работала Селена. Собственно, именно его жене проект и обязан названием. Магнолия – символ Нового Орлеана, ее родины. Самуил ничуть не удивился, когда Селена сообщила об участии Надин в этой организации. Он рассказал, что Надин была посредственной женой и матерью, потому что полностью отдавалась своим ткацким станкам, друзьям и секретным делам, о которых редко упоминала, но от этого он не переставал ее любить – напротив, еще больше восхищался. То же чувствовала и Камиль, много спорившая с матерью, но благодарная за то, что из-за постоянной занятости мать за ней не надзирала, что давало девушке свободу.

– Мне Надин тоже уделяла не слишком много внимания. Сначала я возмущался, думал, что она недостаточно меня любит, но с годами привык и перестал просить о том, что она не способна дать, – признался Самуил.

Чтобы отвечать на вопросы Селены, ему приходилось копаться в памяти и размышлять. «Я уйду первой, Самуил. Не трать понапрасну время, которое у тебя осталось», – сказала Надин за несколько дней до начала агонии. Вспоминая свое прошлое, Самуил с болью осознал, что действительно зря потратил время и, покинув этот мир, оставит лишь пыльный след, который исчезнет с первыми лучами солнца. Он ничего ни для кого не сделал. До того как в дверь его дома постучалась Анита, он восемьдесят с лишним лет просто наблюдал за миром, защищаясь от неопределенности за расчетливой осторожностью. Сиротское эмигрантское детство сделало его замкнутым; Самуил нашел убежище в музыке. Надин говорила, что равнодушие – один из самых страшных грехов и рано или поздно его придется искупать. И была права. В старости этот грех принял вид упорного демона, донимавшего Самуила в кошмарах и в моменты тишины, когда его охватывало одиночество. «Как бы я хотел начать все сначала», – думал Самуил, представляя себе другую жизнь, подобную той, что прожила Надин, – полную наслаждений, страданий, риска, испытаний и падений, смелую жизнь.

– Мы с Надин прожили вместе десятки лет, но каждый из нас находился в собственном мире. И все равно я очень по ней скучаю, – сказал он Селене.

– Удивительная женщина. Как по ней не скучать…

– Она не должна была умереть раньше меня. В первые месяцы вдовства она мне являлась. Я не склонен фантазировать и не верю в духов, но точно вам говорю, что видел, как Надин ходит по комнатам, поднимается по лестнице, садится за стол. Теперь я не вижу ее с той же ясностью, но иногда чувствую, что она рядом. Вы знаете, что такое происходит и с Анитой, когда она воображает сестренку?

– Да. Мы делали ей психологическое обследование в Тусоне, потому что она отказывалась от еды, разговаривала сама с собой, не играла с другими детьми и писалась в постель.

– Простыни она больше не мочит, – перебил Самуил.

– Я рада, потому что она из-за этого жутко страдала.

Бабушка Эдувихис объяснила, что Анита начала разговаривать с сестрой после аварии, рассказала Селена. В Сальвадоре девочка несколько месяцев лечилась у школьного психолога и делала первые шаги, чтобы смириться со смертью Клаудии, но тут случилось путешествие в Соединенные Штаты. Обследование показало, что у Аниты сбой в эмоциональном развитии. Как и всем детям, которых разлучили с семьями, ей требовалась терапия, но на это не было денег.

– Я позабочусь о том, чтобы терапию начали, как только это станет возможным, – пообещал Самуил. – Думаю, присутствие Клаудии утешает Аниту, как меня – присутствие Надин. Своего рода смесь любви и желания помнить. Анита не сумасшедшая, а у меня, уверяю вас, нет болезни Альцгеймера.

– Ну конечно нет! – воскликнула Селена. – Меня нисколько не удивляет, что нас посещают духи, – у меня ведь тоже бабушка ясновидящая. А вдовство всегда тяжело переносить. Вам бывает одиноко?

– Раньше да, очень часто. А теперь нет. Благодаря вам я стал счастливее, чем за все последние годы. Под конец жизни у меня появилась цель. Теперь на мне большая ответственность, и я могу искупить свой грех равнодушия.

– Ответственность за Аниту?

– Да. Селена, какой чудесный подарок вы мне сделали!

* * *

В третий вторник сентября Селена неожиданно позвонила Самуилу. Вероятно, что-то важное: обычно они общались по субботам. Взволнованный голос подтвердил его подозрения.

– Самуил, вы сейчас один?

– Да, в кабинете.

– Закройте, пожалуйста, дверь. Это конфиденциальный разговор.

– Секундочку… Анита слышит через стены, а что не слышит – о том догадывается. Для нее нет секретов.

– Она не услышит то, что говорю я, будьте осторожнее с тем, что говорите вы. Помните, я рассказывала о Лоле, таксистке из Сальвадора?

– Ну да. Что такое?

– Она мне только что звонила. Там ужасный скандал. Серия преступлений. Обнаружилось несколько тел во внутреннем дворе одного дома в городе Чальчуапа. Некоторые лежат там несколько лет, но большинство появилось недавно.

Лола рассказала, что соседи услышали женские крики и вызвали полицию. Наряд приехал только через час – было уже поздно. Полицейские нашли тело молодой женщины, которую насмерть забили железной трубой. Хозяина дома арестовали, но по просьбе соседей, давно подозревавших, что там происходит неладное, перекопали внутренний дворик и обнаружили человеческие останки.

– Пока среди жертв только женщины и девочки. Подозревают, что есть еще тела, – сообщила Селена.

– Очередной случай насилия над женщинами… – пробормотал Самуил.

– Недвижимость принадлежит Карлосу Гомесу, бывшему полицейскому, которого несколько лет назад уволили по обвинению в изнасиловании несовершеннолетней. Это человек, который стрелял в Марисоль Диас.

– Да что вы! – вскрикнул Самуил.

– Его задержали. Он главный подозреваемый, других арестовали как членов банды, которая похищала женщин и девочек, а затем пытала их и убивала. Лола опасается, что среди жертв окажется Марисоль.

– Вы с Анджилери не нашли ее следов в Сальвадоре.

– Многовато совпадений, вам не кажется? – заметила Селена. – Этот человек хотел убить Марисоль, и, скорее всего, ему удалось.

– Как?

– Не думаю, что ее депортировали на родину; вероятно, отправили в Мексику, чтобы она ждала, когда рассмотрят ее дело. Мы знаем, что лагеря контролируются бандитами. Не исключено, что Марисоль похитили и увезли в Сальвадор.

– Но кто и зачем?

– На границе процветает торговля людьми – в особенности женщинами и детьми. Карлос Гомес был замешан в этом бизнесе, у него есть связи. Как он сам мне сказал, у него свои источники.

– Думаю, эти похищения стоят денег, Селена, а судя по твоим словам, Карлос Гомес – простой сторож.

– Сотрудник охранной службы. Вряд ли ему пришлось платить. Бандиты улаживают подобные дела между собой, услуга за услугу. Гомесу нужно было заставить Марисоль замолчать, а заодно он хотел отомстить за отказ. Несложно было похитить ее в Мексике, доставить в Гватемалу, а потом нелегально переправить по суше в Сальвадор – вот почему нет никаких записей о ее въезде в страну.

– Это недоказуемо, Селена.

– Я только что вспомнила: когда мы говорили с Карлосом Гомесом в Сальвадоре, он упомянул, что у Марисоль были очень красивые волосы, а потом она коротко остриглась. Откуда он узнал? Она срезала волосы, когда приехала в Мексику, перед тем как сесть на поезд. Гомес не мог видеть Марисоль без волос, если только ее не привезли обратно. Если бы она вернулась по своей воле, пошла бы к свекрови или брату, но там ее никто не видел. Ох, Самуил, боюсь, что в этом дворе лежит и Марисоль. Что будет с Анитой?

– Я буду заботиться о ней, пока смогу, – ответил Самуил. – Но не нужно забегать вперед, дождемся, когда опознают тела.

– Я должна рассказать вам еще одну вещь, о которой я не говорила раньше, потому что это безумие.

И тогда Селена рассказала ему о видении своей бабушки Доры Дуран. Самуил впервые услышал об этой женщине, когда Селена рассказывала о своей семье, и, узнав, что Дора ясновидящая, проникся к ней уважением. Он знал, что Селена познакомила ее с Анитой в Ногалесе и что бабушка почувствовала в девочке большую силу. Самуил не верил в паранормальные явления, пока к нему не явился призрак жены. Психиатр, с которым он консультировался, сказал, что у этого есть рациональное объяснение: галлюцинации, вызванные старостью и глубокой депрессией. Доказательством справедливости такого диагноза стало то, что посещения Надин закончились после терапии и приема лекарств, однако Самуил не был уверен, что страдает психическим расстройством. Если что-то невозможно объяснить, считал он, это еще не значит, что этого не существует, но обсуждать свои идеи с психиатром не стал. И сейчас был готов трактовать свои сомнения в пользу Доры Дуран.

– Марисоль Диас явилась моей бабушке во сне. Она была под землей, и притом не одна.

– Извините, Селена, но это классический случай пророчества задним числом.

– Это было в июне, Самуил, задолго до того, как во внутреннем дворе Карлоса Гомеса нашли этих женщин.

* * *

В тот же день Фрэнк объяснил Селене и Самуилу, что сон ясновидящей из Лос-Анджелеса ничем не поможет: только представьте лицо судьи, если адвокат, запрашивая убежище для Аниты, приведет подобный аргумент. Преступления в Чальчуапе никак не меняют положение девочки, если только не докажут, что ее мать числится среди жертв. Фрэнк немедленно связался со своим другом Филом Доэрти, который предоставил ему все имеющиеся сведения об убийствах. Доступ к месту преступления закрыт, туда не может проникнуть даже пресса, но у Доэрти есть связи; к тому же он умеет использовать весомый статус американского дипломата.

Вскрывшиеся зверства потрясли страну, хотя насилие было так распространено, что газеты ежедневно публиковали число погибших за сутки. Карлоса Гомеса и его подельников пришлось отправить в одиночные камеры, чтобы их не убили другие заключенные. Президент пообещал добиться справедливости и объявил о создании специального подразделения прокуратуры по борьбе с преступлениями против женщин и детей. Эдувихис Кордеро несколько раз обращалась в полицию, чтобы заявить об исчезновении невестки и о преследовании, которому Марисоль подвергалась со стороны подозреваемого. Со дня огласки зловещих преступлений бабушка оказалась в числе тех, кто с самого рассвета дежурил около «дома ужаса» – так окрестила его пресса. Каждый из этих людей искал своих пропавших. Судмедэксперты, защищенные с ног до головы, как космонавты, проводили раскопки с осторожностью археологов, поскольку тела были свалены друг на друга и кости часто смешивались. При первых раскопках обнаружили двадцать трупов, поиски продолжались.

Селена убедила Фрэнка, что нельзя сидеть сложа руки и ждать результатов опознания. Процесс шел медленно, в газетах появились предположения, что влиятельные люди, причастные к убийствам, хотят замять дело. Вскоре возобновил работу аэропорт Сан-Сальвадора, который несколько месяцев был закрыт для иностранцев; Фрэнк немедленно купил два билета.

* * *

На сей раз Селена открыла Милошу правду: она объявила, что собирается во второй раз отправиться в командировку с Фрэнком Анджилери, с которым близка уже несколько месяцев. Сначала она написала Милошу по электронной почте, а затем все подтвердила по телефону, радуясь, что благодаря пандемии у нее есть повод избежать личной встречи. Селена боялась реакции своего настойчивого возлюбленного, но выяснилось, что он уже давно подозревал нечто подобное и в целом успел подготовиться. Терпение Милоша иссякло, он пришел к выводу, что, если бы Селена любила его так же сильно, как он ее, никакие препятствия, даже этот треклятый вирус, не помешали бы им быть вместе. Милош говорил, что способен понять многое, но никогда не сможет простить ей, что она вот так предала его, да еще и лгала несколько месяцев. Разговор получился напряженный и короткий. Прощаясь, Милош заявил, что больше не желает о ней знать, для него пришло время начать новую жизнь и забыть о Селене. Она нанесла ему глубокую рану; на этот раз все серьезно, сказал Милош, – примирения, как раньше, не будет.

Для Селены это был конец бурных отношений, которые утомили ее и внушили ей угрызения совести. В последний раз попрощавшись с Милошем, девушка заплакала от облегчения. Она терпела давление восемь лет и, лишь оказавшись на свободе, поняла, как тягостна была эта навязчивая любовь, захватившая ее в расцвете юности. С Фрэнком она ничего подобного допустить не могла. Селена любила его, правда любила, но почти ничего о нем не знала и не хотела, чтобы он торопил события или включал ее в свои планы; ей требовались свобода и время, как и советовал Самуил. Впервые Селена почувствовала, что ее будущее принадлежит ей одной. Она приготовилась наслаждаться любовью с Фрэнком без обременений и обязательств.

* * *

При въезде в Сальвадор пассажиров сразу же помещали на карантин, но Фрэнк и Селена избежали этой участи, потому что Фил Доэрти встретил их у трапа и отвез в VIP-зал аэропорта. Их в частном порядке оформил сотрудник иммиграционной службы в маске и перчатках: он проставил штампы в паспортах и сказал «добро пожаловать». Затем Фил отвез Селену и Фрэнка к себе домой, где его жена приготовила комнату: там они будут лучше защищены от вируса, чем в отеле. Хозяйка и не подумала спросить, хотят ли гости жить раздельно, предположив, что они женаты.

Той ночью Селена и Фрэнк занимались любовью как можно тише, давясь шепотом и смехом, но скрип кровати их выдал. Они не провели вместе ни одной ночи с июня, когда сбежали на озеро Патагония и до самого рассвета выясняли разницу между удобным матрасом и спальным мешком.

На следующий день Фил отвез их в Институт судебно-медицинской экспертизы, куда доставляют останки после эксгумации. Там тоже было полно людей, терпеливо ожидающих результатов. Среди них оказался и Хенаро Андраде, брат Марисоль, – он узнал Селену с Фрэнком и помахал. Селена подошла.

– Знаешь что-нибудь о сестре? – спросила она.

– Ничего. Я здесь уже два дня караулю. Многие, как и я, приехали издалека.

– Вам что-нибудь сообщают?

– Да, когда есть что сообщить. Опознали тела уже трех жертв и опубликовали имена, а родственники смогли забрать останки для захоронения. Вас туда впустят?

– Надеемся. Если появятся новости о Марисоль, я тебе сразу же позвоню.

Директор института принял их в своем кабинете и рассказал об обычном порядке процедуры, уточнив, что пришлось обратиться за помощью к патологоанатомам из других городов, поскольку работы под завязку. Карлос Гомес во всем сознался и назвал имена девяти подельников, но подозревали, что в этом зловещем клубе извращенцев участников еще больше. На допросе Карлос Гомес сказал, что в его дворике, если он ничего не путает, от тридцати до сорока тел; он не знал точного числа, потому что некоторые лежали там уже много лет, а учета он не вел. Карлос Гомес не выказывал никаких признаков раскаяния – скорее, наслаждался зловещей славой.

Директор отвел Фрэнка и Селену в прозекторскую; все столы были заняты; новые тела ждали очереди в холодильниках. Первое, на что они обратили внимание, – запах смерти и дезинфицирующих средств, от которого не спасали никакие маски. Всюду царили чистота и порядок. Патологоанатомы действовали эффективно и аккуратно, почти не разговаривая, и выглядели такими же испуганными, как Селена и Фрэнк.

– Это наша работа, – объяснил директор. – Мы привыкли к смерти в самых разных проявлениях, но иногда тоже не выдерживаем. Самое страшное – когда попадаются дети…

Они подошли к столу, где вокруг крошечного тела суетились четыре человека. Один из медиков объяснил, что это двухлетняя девочка. Его голос дрогнул, и он кашлянул через двойную маску, пытаясь сдержать гнев и ужас.

– По нашим оценкам, это маленькое тело похоронили около года назад. Мы проведем ДНК-тест для опознания; есть три-четыре семьи, которые ищут пропавших девочек, но те немного старше. Вряд ли вы хотите знать, как она умерла, – с вызовом прибавил патологоанатом.

– Мы здесь не из-за нездорового любопытства, доктор. Мы ищем молодую женщину, – заявила Селена.

– Мне жаль… Она член семьи?