– Вы говорите, что удивлены? Фёдор Анатольевич, это мы удивлены! Вы не представляете, какое столпотворение началось после скандала с картиной «Мальчика нет». Посетителей было столько, что мы даже задумывались, в шутку, разумеется, о круглосуточной работе выставки. Думали, что больше людей быть не может, но теперь, когда выяснилось, что «Лето волшебное» тоже связано с преступлением, люди стали приходить в огромных количествах. Мы работаем с десяти утра до одиннадцати вечера, а выставку хотим продлить на месяц.

– Печально, что интерес к живописи пробудился благодаря преступлению.

– Громкому преступлению, – вздохнул Владимир. – Кто бы мог подумать, что Ильяс Надирович окажется чудовищем? Он не то чтобы сильно интересовался живописью или вообще культурой, но мы как-то виделись на светском мероприятии, были представлены, и он произвёл впечатление человека, умеющего вести себя на людях. Культурная общественность шокирована. Фёдор Анатольевич, вы не против, если я вас оставлю? Очень много дел.

Вопрос прозвучал вовремя, поскольку только умение вести себя на людях не позволило Селиверстову попросить Владимира оставить его в покое.

– Понимаю вашу занятость.

– Рад был познакомиться.

Заместитель директора «Манежа» помчался по своим делам, а Фёдор отправился в неспешное путешествие по залам. По переполненным залам. И если очередь снаружи производила сильное впечатление, то обилие людей внутри оглушало и… немного раздражало, конечно. Посетителей было неисчислимое количество, и подавляющее большинство из них считало необходимым обмениваться впечатлениями со спутниками. Причём делали они это громко.

– Говорят, он сам принимал участие в оргиях.

– Абедалониум?

– Да.

– Вряд ли.

– Тогда откуда он знает?

– Может, детская травма?

– Боже, какой кошмар.

– Мы ничего о нём не знаем.

– А почему Абедалониум молчит?

– Говорят, прячется от банды.

– Он же за границей живёт, чего ему бояться?

– Ну, мало ли… Эти твари его где хочешь достанут. Абедалониума лишь неизвестность спасает.

– Он очень известен.

– Назови его имя.

– Какой же он талант…

Все говорят об одном и том же. И здесь, и в Сети. В Сети, конечно, громче, грубее, особенно анонимы. Кто-то защищает Абедалониума, кто-то льёт на него помои, есть такие, кому нравится топтаться на знаменитостях, остальные наблюдают.

– Как Абедалониум узнал об Иманове?

– Он же рисовал портрет несчастной девочки.

– Писал.

– Спасибо за уточнение.

– Обращайтесь.

– Думаете, Иманов прямо при художнике устраивал свои… художества?

– Может, Сара ему призналась?

– Несчастный ребёнок…

Селиверстов протолкался, хоть и вежливо, но именно протолкался, через зал с картинами из частной коллекции, лишь мельком взглянув на «Мальчика нет» и «Лето волшебное», возле которой сейчас стояло больше всего посетителей, и наконец-то оказался там, куда, собственно, ехал. В зале, который считал главным, у полотна, которое считал основным, – у «Демона скучающего». И очень долго стоял перед ним, вглядываясь в того, чьё лицо великий художник спрятал во тьме.

* * *

Это был старый питерский дом в старом питерском центре, построенный, как понял Вербин, ещё до революции. Красивый благородный дом, сумевший сохранить себя не только снаружи, но и внутри, не обветшать, превратившись в унылое «муниципальное строение», переломанное, перестроенное и опошленное. Нет. Каким-то чудом дом пережил и Гражданскую войну, и безжалостную Блокаду, устроенную немцами и финнами во время Великой Отечественной войны, и бандитское разграбление девяностых. Не сдался. Или жильцы не сдались. В результате парадное встретило Вербина полностью сохранившейся лепниной, витражами и даже оригинальными дверьми, в том числе – в квартиры. Только входная оказалась надёжной, металлической, но явно сделанной на заказ и потому не сильно выбивающейся из стиля. Ещё из нововведений – видеокамеры, к счастью, небольшие и потому не привлекающие внимания. А закуток для консьержа в доме был предусмотрен изначально. Но не лифт, поэтому на третий этаж пришлось подниматься пешком. Впрочем, подняться по такой лестнице было одно удовольствие.

И повернуть звонок, стоя перед тяжелой деревянной дверью, а потом – увидеть Лидию.

– Я ждала вас раньше, полицейский Феликс, – спокойно произнесла она, с улыбкой рассматривая Вербина. – Проходите.

На ней была белая рубашка мужского кроя с закатанными рукавами и расстёгнутая на одну пуговицу больше, чем предполагала деловая встреча, светло-голубые джинсы, настолько светлые, что казались белыми, носки и пушистые белые тапочки.

– Ждали, потому что умны, – ответил Феликс, снимая куртку.

– Вас это удивляет?

– Это не было ни комплиментом, ни иронией. Это констатация.

– Для чего вы произнесли её вслух?

– Чтобы посмотреть на вашу реакцию.

– Значит, не так уж я умна, раз не догадалась. – Лидия выдержала паузу, поняла, что Вербин не собирается отвечать, и небрежно спросила: – Почему вы молчите?

– Вы произнесли фразу, чтобы увидеть мою реакцию.

– И я её увидела, – кивнула молодая женщина, после чего сделала приглашающий жест рукой: – Прошу. Может, кофе?

– Если вы будете столь любезны…

– Почему я? – удивилась Лидия. И громко произнесла: – Фёкла! – А когда в комнату вошла служанка, распорядилась: – Сделай два кофе, пожалуйста. Мне как обычно, а моему гостю…

– Чёрный американо. С сахаром.

– Ты слышала.

Самая большая комната… Вербин предположил, что самая большая, поскольку не мог представить, что в квартире окажется ещё одна зала подобного размера… служила гостиной. Обставлена она была в современном стиле, что контрастировало со старым парадным, но при этом с большим вкусом, без вычурности.

– Вас не смущает мой наряд? – поинтересовалась Лидия, свободно расположившись на диване и подобрав под себя ноги. Тапочки она сбросила.

– Почему он должен меня смутить? – Феликс устроился в кресле напротив.

– Вы показались удивлённым при нашем знакомстве в «Манеже».

– Я ожидал, что художница…

– Будет выглядеть необычно? – плавно перебила полицейского Лидия.

– Привлекать внимание, – уточнил Вербин.

– Да, многие считают это важным: привлечь к себе внимание любым доступным способом. Не скрою, я долго думала над образом, в котором буду появляться в «Манеже», и решила остановиться на деловом стиле: всё-таки там не мои работы, я выступаю в роли сотрудника. – Молодая женщина мягко улыбнулась. – И знаете, полицейский Феликс, угадала: хороша бы я была, комментируя скандал в какой-нибудь футболке или с красными волосами.

– Думали покраситься?

– Мне бы пошло?

– Не уверен.

– Потому что вы представляете меня такой, какой увидели в первый раз.

– Вы не такая?

– Я разная, – рассмеялась Лидия. – Если вы говорите об одежде, то я всегда одеваюсь по настроению.

– Вам важно, как вы выглядите?

– Для всех важно, как они выглядят, но не все это понимают. Одеждой человек не только показывает, кто он есть, или кем хочет стать, или кем хочет прикинуться, но и выражает своё отношение к тому, с кем встречается. Или к мероприятию, в котором принимает участие. Если на торжественное открытие чего-нибудь или вручение какой-нибудь премии участники, а то и организаторы позволяют себе являться в затрапезном виде, в грязных джинсах с «пузырями» на коленках или несвежей сорочке, это абсолютно всё скажет об уровне мероприятия. И впечатление не изменится, несмотря на все усилия пиар-службы.

Феликс хотел ответить, но Фёкла внесла кофе, а когда вышла – Лидия поинтересовалась:

– Видели мои работы?

– Фотографии в Сети не дают полного впечатления.

– Совершенно с вами согласна. – Она сделала глоток кофе и кивнула на мольберт, идеально вписывающийся в продуманную обстановку гостиной. Стоящая на нём картина была накрыта чёрной тканью. – Я выставляю здесь некоторые свои работы, хвастаюсь друзьям. Одни картины оказываются здесь на вечер, другие остаются надолго. Хотите посмотреть?

– Хочу.

– Подойдите и посмотрите.

Подниматься с дивана Лидия не собиралась.

Вербин улыбнулся, поставил кофе на маленький столик и подошёл к мольберту.

– Не думал, что вы работаете здесь.

– Вы ведь понимаете, что в квартире я не пишу? У меня есть мастерская.

– Далеко?

– Снимайте ткань одним уверенным движением снизу вверх и ни о чём не беспокойтесь – краска давно высохла.

Лидия идеально вела разговор так, как считала нужным, уверенно игнорируя темы, которых не хотела касаться. А давить на неё Феликс пока не собирался. Поэтому он снял ткань – одним уверенным движением снизу вверх, и сделал два шага назад.

– Совсем другое впечатление, да?

– Да, – согласился Вербин. – Не как от фотографии в Сети.

– Что скажете?

– Скажу чуть позже… В такие работы нужно войти.

И даже не оборачиваясь понял, что произвёл на Лидию именно то впечатление, которое планировал.

– У кого вы подслушали это выражение? – негромко спросила молодая женщина.

– Само пришло в голову.

– Специально подбирали слова, чтобы не обидеть?

На этот вопрос Вербин отвечать не стал, стараясь именно «войти» в абстрактную картину Лидии Дабре. На первый взгляд странную, как все работы этого направления, и потому требующую особого внимания.

– Это холодное море, – минуты через две сказал Феликс. – Но не подо льдом. Я не знаю, будет ли на этом море лёд, но сейчас его точно нет. И ещё его недавно штормило. Вода очень холодная, море только начало успокаиваться, и в какие-то мгновения кажется, что слышен шум недавнего шторма. Наверное, сейчас осень. У холодного моря. На берегу нет ветра, поэтому холод не чувствуется злым и можно продолжать смотреть на горизонт, потому что нет желания уходить.

– Это Ладога, – очень тихо произнесла Лидия. – Работа называется «Осенний закат». Он показался мне необычайно красивым, и я написала эту работу за три дня. С тех пор она стоит здесь. – Пауза. – Как вы узнали?

– Я вошёл в вашу картину.

Вербин вернулся в кресло и сделал глоток кофе. Затем ещё один. А следующим допил то, что оставалось в чашке. Всё это время Лидия смотрела на него не отрываясь, а когда Вербин поставил чашку на столик, спросила:

– Зачем вы стали полицейским, Феликс?

– Чтобы искать ответы.

– Любите загадки?

– Посложнее.

– А зачем пришли ко мне?

– Чтобы понять, почему Абедалониум сделал вас куратором.

– Это важно?

– Я пока не знаю. – У Вербина была мысль попросить ещё кофе, однако разговор неожиданно «разогнался» и обрывать его Феликс не хотел. – Мне интересен Абедалониум, мотивы его поступков, ход мыслей.

– Всем интересен Абедалониум, – обронила Лидия.

– А ему интересны вы.

– Почему вы так решили?

– Полагаю, Абедалониум не тот человек, чтобы доверить свою первую персональную выставку тому, кто ему безразличен или неприятен.

– Пожалуй, – согласилась Дабре. – Признаюсь, мне нравится ваш вывод.

– Абедалониум вам интересен? – быстро спросил Феликс.

– Конечно.

– Что вы о нём думаете?

– В каком смысле?

– В любом.

– Хотите знать, не завидую ли я ему?

– А вы завидуете?

– А как вы думаете?

– Думаю, нет.

И Вербин вновь удивил молодую женщину. Но не ответом, а тем, как ответ прозвучал.

– Вы честны, – протянула Лидия. – Вы действительно честны.

– Что вас удивляет? – мягко спросил Феликс.

– Меня удивляет ваша уверенность во мне, несмотря на общеизвестную ревность, которую творцы, сейчас я говорю не только о художниках, испытывают друг к другу, – столь же мягко ответила Дабре. – В первое мгновение я решила, что вы намеренно мне льстите, но потом поняла, что это не так.

Она была молода, но людей «читала» неплохо.

– Я видел вас на выставке, Лидия, и не мог не обратить внимания на то, как вы смотрели на картины.

– Я очень люблю работы Абедалониума, Феликс, – не стала скрывать Дабре. – Об этом все знают. А поскольку мы работаем в разных направлениях, не могу испытывать зависть. Я отражаю мир иначе.

– А что вы скажете о «Демоне скучающем»?

– Это вершина, на которую могут подняться исключительно гении, – мгновенно ответила Лидия. – Работа, что случается с художником один раз в жизни.

– Она действительно оказывает такое впечатление, как говорят?

– Вы её видели?

– Конечно.

– И как?

– Возможно, я не смог войти в неё, как сумел войти в вашу работу, – уверенно солгал Вербин. Солгал так, что Лидия его не прочитала. – И возможно, это к лучшему.

– История знает достаточно полотен, которые вызывали у публики смешанные чувства. Назовём их так, – медленно ответила художница. – Как и случаев, когда полотна, по тем или иным причинам, начинали называть «проклятыми».

– Почему это происходит?

– Как правило, в результате совпадений и на основе суеверий, конечно же. В основе всех подобных историй лежат прошитые в нас суеверия.

– Вы пытаетесь уйти от ответа.

Он не сказал: «Вы лжёте». Она это оценила.

Но замечание приостановило разговор, и Лидия спросила:

– Ещё кофе, полицейский Феликс?

– С удовольствием.

Она вновь позвала Фёклу. Затем продолжила:

– Я не знаю, как это происходит. Но я знаю, что это происходит, и вы только что были тому свидетелем: вы ощутили холодное море в абстрактной картине. Ведь Ладога – это тоже море, только запертое. Во всяком случае, я отношусь к ней как к морю. Я считаю её морем, стала считать давно, ещё в детстве, и всегда писала Ладогу, как море. Как многие пишут Байкал, или говорят так о Байкале. Это моё личное, понимаете? Моё вот здесь… – Лидия коснулась рукой груди. – И вы почувствовали, полицейский Феликс. Я больше чем уверена, что художник способен отразить в полотне чувства, которые его обуревают. Обязан отразить. А Ладогу я люблю…

– А я её увидел, – негромко сказал Вербин. – И почувствовал вашу любовь.

– Спасибо. – Фёкла как раз вернулась с кофе, создав такую нужную паузу. – Но иногда художника обуревают иные чувства. Разные. Не стану их перечислять, ограничимся тем, что это не любовь. И те чувства тоже умеют впитываться в холст, в краску. В зрителей. Их можно ощутить. И можно сказать, что именно они притягивают случайности и совпадения, но совсем не те случайности и совпадения, как те работы, которые переполняет любовь. И тогда возникает легенда о «проклятой» картине. – Быстрый взгляд на Вербина. – Вы ведь наверняка просмотрели самые известные истории о «Демоне»? Их не скрывают.

– Просмотрел, но не настолько внимательно, чтобы считать себя специалистом в этой области, – пошутил Феликс.

– «Проклятия» картин специалисты не исследуют, – поддержала шутку Дабре. – По крайней мере те специалисты, о которых мне известно и которых я уважаю. Повторюсь: по моему мнению, легенды, что сопровождают многие известные полотна, есть плод усилий коллективного бессознательного, опирающегося на суеверия и совпадения. Возьмём, к примеру, «Крик» Эдварда Мунка. Говорят, картина мстит всем, кто осмелится её уронить и даже прикоснуться.

– Как именно мстит?

– Вы читали.

Отрицать не имело смысла.

– Один рабочий покончил жизнь самоубийством, один погиб в автокатастрофе, ещё один сгорел при пожаре. – Вербин помолчал. – Считаете, что все эти истории основаны на суевериях?

– В данном случае, скорее, на совпадениях. – Лидия едва заметно передёрнула плечами. – Будем откровенны: истории, которые произошли давным-давно, когда картина только появилась и требовалось…

– Продвижение, – догадался Феликс.

И получил ответную улыбку.

– Такие истории вызывают обоснованные сомнения.

– Хотите сказать, что кто-то убил трёх человек, чтобы привлечь к картине Мунка внимание? – Вербин постарался произнести вопрос с искренним изумлением. Получилось неплохо.

– Мы никогда не узнаем, – ровным голосом ответила Дабре.

– Вас это не смущает?

– Я могу рассуждать отвлечённо, потому что…

– Мы никогда не узнаем.

– Кажется, нам доставляет удовольствие заканчивать друг за другом фразы. Это похоже на игру.

– Игру со смертью… – протянул Вербин. И уточнил: – Я вернулся к нашей теме.

– Я поняла. – Лидия коротко рассмеялась. – А знаете, полицейский Феликс, учитывая психиатрические проблемы Мунка, он мог стать убийцей. Но мы не сможем ничего доказать.

– А что с «Демоном скучающим»?

– Людей, которые называли себя владельцами этой картины, убили, – ответила Дабре, глядя Вербину в глаза. – Два случая из двух.

– Последнее время картиной владел Абедалониум.

– У автора должен быть иммунитет.

– Вы считаете смерти владельцев совпадением?

– В каждом случае проводилось тщательное расследование, – напомнила художница. – У меня нет оснований не доверять ни нашей, ни французской полиции.

– Вы использовали очень странный оборот: «люди, которые называли себя владельцами этой картины».

– У такой картины не может быть владельца, – неожиданно твёрдо ответила Дабре. – Она слишком велика для права собственности. Человек может её купить, но никогда не станет её владельцем. Скорее, картина будет владеть им.

– «Демон» будет владеть человеком?

– Мы ведь говорим о «Демоне скучающем»?

– Да, о нём. – Феликс помолчал. – И о том, что когда картине требовалось продвижение…

– Были убиты два человека, – закончила за него Лидия.

– И говорят – сотрудник музея.

– О нём стараются не вспоминать, поскольку его смерть признана случайной, в то время как у «Демона скучающего» репутация картины-убийцы.

На несколько мгновений в гостиной воцарилась тишина, Лидия и Феликс смотрели друг другу в глаза, а затем Вербин вновь улыбнулся:

– Когда мне поручили это дело, я и представить не мог, что буду рассуждать о «проклятых» картинах и связанных с ними суевериях.

– А почему вам поручили это дело? – поинтересовалась художница. – Вы ведь из Москвы.

– Но такова, наверное, аура «Демона скучающего», которая обволакивает всех, кто оказывается в поле досягаемости. – Вербин тоже умел обходить темы, которых не хотел касаться. – Ведь у «Мальчика нет» никакой репутации не было.

– Я правильно понимаю, что мы подошли к главной теме встречи? – наигранно невинным тоном поинтересовалась Лидия. – Если так, то мне нечего добавить к тому, что я уже говорила.

– А что вы скажете о скандале вокруг «Лета волшебного»?

– История Сары Имановой столь же кошмарна, как и Кости Кочергина.

Эту фразу Лидия готовила и даже, возможно, репетировала, поэтому прозвучала она идеально, в полной гармонии с тоном и мимикой.

– Вы были знакомы с Ильясом Имановым?

– К счастью, нет.

– Почему к счастью? – мгновенно среагировал Вербин.

Но Лидия не смутилась, а значит, её замечание не стало оговоркой.

– По слухам, Ильяс был не самым приятным в общении человеком. Но только по слухам. Его не интересовали художницы.

– А кто его интересовал?

– Актрисы.

– Известный ловелас?

– В данном случае «ловелас» кажется чрезмерно утончённым определением. – Взгляд художницы на очень короткое мгновение стал неимоверно злым. – Неподходящим.

– Можете назвать чьё-нибудь имя? Хочу составить полный портрет господина Иманова.

– Вам разрешили вести расследование? – Лидия показалась искренне удивлённой.

– Да, – коротко подтвердил Феликс.

– Надеюсь, вы докопаетесь до всех его делишек.

– Я постараюсь, – пообещал Вербин. – И не только до них.

– Что вы имеете в виду?

– Две картины – два преступления. Что вы об этом думаете?

– Я потрясена и шокирована. – Она в точности повторила произнесённую в «Манеже» фразу.

– Скажите, пожалуйста, четыре картины из частной коллекции прибыли отдельно?

– Нет, вместе с теми, что были упакованы в Европе.

– Но они находились отдельно?

– Не понимаю, что вы имеете в виду, Феликс. – В голосе Лидии послышалась лёгкая растерянность. – Каждая картина упакована отдельно, они не свалены кучей. Четыре интересующих вас полотна были упакованы точно так же, как те, что прибыли из Европы – из музеев и частных собраний, но помечены, что являются собственностью Абедалониума. В пометке не было смысла, поскольку остальные картины мы прекрасно знали, а эти увидели впервые.

– В отношении этих картин были какие-то распоряжения?

– Абедалониум потребовал для них отдельный зал. Отдельный зал для «Демона скучающего», что понятно, и отдельный зал для них. Впрочем, тоже понятно, потому что эти полотна выставлялись впервые.

– Абедалониум сказал, как они должны висеть, как их нужно подсветить?

– Нет, оставил на наше усмотрение. Но остался доволен фотографиями и видео, которые я ему отправляла.

– Как он отреагировал на скандал?

Дабре ответила вопросительным взглядом.

– Лидия?

– Последний раз мы связывались с Абедалониумом в день открытия выставки. После этого он перестал отвечать на мои запросы. Я об этом неоднократно говорила и в том числе – вам.

– Простите. – Вербин идеально сыграл смущение и кивнул на записную книжку: – Не пометил.

– Бывает.

– Как вы познакомились с Абедалониумом?

– Я никогда с ним не встречалась, если вы об этом. – Художница выдержала паузу и добавила: – Наверное.

– Почему наверное?

– Расскажите, как выглядит Абедалониум? – предложила в ответ Лидия.

Вербин улыбнулся.

– Вы меня поймали.

Ответной улыбки не дождался. Похоже, разговор стал тяготить молодую женщину.

– Даниэль дал мне номер телефона, сказал, что он принадлежит Абедалониуму. У меня не было оснований не доверять его словам.

– Вы говорили с Абедалониумом?

– Только переписывались. Ни одного звонка.

Это подтверждалось проведённой питерскими коллегами проверкой.

– Вас не смутило, что номер телефона российский?

– Насколько я помню, Абедалониум – гражданин России.

– Логично.

– Разумеется.

Лидия посмотрела на часы. Намёк получился прозрачным, Феликс понял, что пора прощаться, закрыл записную книжку – художница отметила его жест одобрительным взглядом, и неожиданно спросил:

– Вас кто-нибудь расспрашивал об Абедалониуме? – Пауза. – После того как начался скандал с «Мальчиком»?

И понял, что попал в точку: услышав вопрос, художница вздрогнула. Поняла, что выдала себя, и вздрогнула ещё раз – в то время, пока Феликс произносил второй вопрос. А вот хороший ответ придумать не смогла.

– Спрашивали, конечно, но всем очевидно, что я ничего не знаю. И все верят.

– Эти тоже поверили? – Вербин задал вопрос очень мягким тоном.

Снова пауза, за которой последовал ещё один не самый удачный ответ:

– Кто «эти»?

– Вы мне скажите. – Феликс стал предельно серьёзным. – А лучше – опишите. – И чуть подался вперёд.

А Лидия очень неожиданно и очень по-детски всхлипнула.

* * *

В субботний день, к тому же радующий хорошей погодой – дождя нет и не предвидится, солнце то и дело выглядывает из облаков, тепло напоминая, что заканчивается второй месяц весны, – нет ничего лучше прогулки. По скверам, паркам или набережным, собираясь в музей или магазин, или просто пошататься по городу в приятной компании или с одним-единственным спутником или спутницей, а затем зайти куда-нибудь выпить кофе или перекусить. Немного согреться, потому что солнце выглядывает не слишком часто и на улице достаточно свежо. Посетителей в заведениях полно, и кафе «БутерBrodsky», что на набережной Макарова, не было исключением: хостес печально сообщала новым гостям, что мест нет, но Вербин догадался забронировать столик, и они с Полиной не просто оказались внутри, но уютно устроились в светло-сером зале со сводчатым кирпичным потолком. Устроились у окна, из которого открывался вид не только на проезжающие по набережной машины, но и на дома с противоположной стороны Малой Невы. Полина сидела к залу спиной, Вербин – вполоборота, и потому их негромкий разговор не долетал до чужих ушей.

– Спасибо, что согласились помочь.

– Спасибо, что привлекли к расследованию, – улыбнулась в ответ девушка. – Это мой первый опыт.

– И как вам?

– Пока я не сделала ничего, что могло показаться особенным – только собирала информацию.

– Как бы мне ни хотелось предстать в романтическом ореоле, суровую правду жизни не скрыть: любое расследование на девяносто процентов состоит из сбора информации.

– А десять процентов – это погони, перестрелки и драки?

– Нет, десять процентов – это сидеть и думать, анализировать то, что узнал, и складывать пазл.

– А как же бумажная работа?

– Это наша боль, – махнул рукой Феликс. – Зато становится понятно, почему из бывших оперов получаются писатели. Пусть не часто, но получаются.

– Хорошо сочиняете? – Полина изобразила невинный взгляд.

– Приучены к усидчивости. – На невинный взгляд Вербин ответил выразительным.

– Я должна была догадаться.

Они рассмеялись, и девушка перешла к делу:

– Если позволите, я начну с набросков, которые вы прислали.

– С чего будет угодно, – отозвался Феликс, раскрывая записную книжку и делая пометку: «Альбом Чуваева».

– Конечно, файл, пусть даже в хорошем разрешении, это не оригинал, но я бы сказала, что это рука Абедалониума.

– Вы уверены?

– Да. Могу объяснить, на чём основана моя уверенность.

– Я пойму?

– Вероятность есть.

– Тогда не надо.

Они вновь рассмеялись.

– Я просмотрела художников интересующего вас периода и выделила троих, чьи манеры и стиль наиболее близки к работам Абедалониума. То есть они, теоретически, могли быть его учителями.

– Всего трое? – уточнил Феликс.

– Всего трое, – подтвердила Полина. – Не могу сказать, что картины Абедалониума абсолютно уникальны, но в его работах заметны характерные, весьма примечательные приёмы, которые и позволили мне выделить именно этих…

– Художников, – подсказал Вербин.

– Не подозреваемых?

– Учить живописи не запрещено.

– Пожалуй. – Девушка раскрыла блокнот. – Наименее вероятный претендент на роль учителя Абедалониума – Василий Матвеевич Чернышёв, Москва. Среди его ранних работ есть интересные, но он довольно быстро ушёл в написание парадных портретов членов ЦК, затем – в написание парадных портретов президентов банков и нефтяных компаний. Других работ у него уже не было, а выработанный в восьмидесятых стиль он сохранил до самой смерти. Василий Матвеевич умер четыре года назад. – Полина подняла взгляд на Феликса: – Я ведь правильно помню, что вас интересуют не только живые художники?

– Абедалониум появился пятнадцать лет назад, значит, его учитель мог умереть лет двадцать назад, не более.

– Хм…

– Что-то не так?

– Я… – Девушка ответила Вербину задумчивым взглядом: – Давайте я всё расскажу, а вы сами решите, так или нет?

– Давайте, – покладисто согласился Феликс.