Прощальный поклон ковбоя

Стив Хокенсмит. Прощальный поклон ковбоя


Steve Hockensmith
ON THE WRONG TRACK
Copyright © (As Revised) Steve Hockensmith, 2023
All rights reserved




© (As Revised) Steve Hockensmith, 2023
© А. В. Александров, перевод, 2025
© Издание на русском языке, оформление
* * *

Как всегда, посвящается Мар









Пролог, или Навстречу неприятностям


Мало что способно так быстро испортить удовольствие от созерцания природы, как звуки рвоты. Разве можно наслаждаться великолепием творения, когда рядом с тобой кто-то харкает, как кошка, отрыгивающая погадку?
Поэтому, несмотря на окружающую со всех сторон застывшую поэзию – последние лучи вечернего солнца, которые льются из-за далеких гор и окрашивают неприветливые солончаковые просторы пустыни в нежно-розовые тона сахарной ваты, и так далее и тому подобное, – вместо созерцания красот мне пришлось заниматься крайне далеким от поэзии делом: хлопать по спине брата, который, перегнувшись через перила, расцвечивал проносящиеся внизу рельсы гораздо менее приятными для глаза красками.
Мне не доводилось пересекать океаны, и я никогда не видел, как страдают от морской болезни, но, думаю, примерно так же. Железнодорожная болезнь сразила Старого еще до выкрика кондуктора: «Посадка заканчивается!»
– Лучше? – спросил я, когда брат немного отдышался.
Густав кивнул, но тут же снова ухватился на перила и продолжил с того же места, где остановился. Я вздохнул и принялся снова похлопывать братца по спине, надеясь, что из обзорного вагона никто не выйдет, чтобы обозреть нас.
В конце концов Старый совершенно иссяк и спазмы прекратились. Тем не менее он так и остался висеть на перилах, с тоской глядя на рельсы, стрелой уносящиеся в темноту, что сгущалась на востоке.
– Можем сойти на следующей станции, – предложил я.
– Вот еще, – буркнул Старый, как я и ожидал.
В то время как разумные мужчины стремятся к карьере банкира, адвоката, воротилы бизнеса, а то и президента Соединенных Штатов, мой брат поставил перед собой гораздо более возвышенную в его представлении цель. Он вознамерился стать сыщиком. И не просто сыщиком, а сыщиком с большой буквы, как великий Шерлок Холмс, ныне покойный. Конечно, никто в жизни не принял бы парочку наемных ковбоев вроде нас за владеющих дедуктивным методом джентльменов, однако благодаря сочетанию упрямства (особенно у моего брата) и удачи (точнее, целого ряда неудач) нам все же удалось устроиться сыщиками… или вроде того.
Мы находились в поезде в качестве секретных агентов, инкогнито, как герои грошовых романов, что мажутся гримом, надевают парики и прикидываются итальянскими торговцами рыбой или кем-нибудь еще в том же духе. Наша скромная маскировка ограничивалась вымышленной фамилией и чистой одеждой, и все равно я чувствовал себя неловко – как мальчишка, которого сестры уговорили вырядиться в девчоночье платье.
– Очень тебе сочувствую, – сказал я. – Зато, может, поймешь теперь, каково мне. Меня с самого начала тошнит от всей этой затеи.
Старый посмотрел на меня молча, но взгляд его говорил без всяких слов.
«Есть простой выход, – читалось в нем. – Брось все это».
Я поднял в ответ бровь, что означало: «Может, и брошу».
Брат пожал плечами и отвернулся: «Нет, не бросишь».
Я сдался и, выругавшись, пнул перила.
Конечно, далеко не дебаты Линкольна и Дугласа[1], но, с другой стороны, особого красноречия нам и не требовалось. Когда столько лет бродяжничаешь вместе, как мы с братом, для споров уже не нужны слова: один многозначительный взгляд заменяет десять минут препирательств.
Это вовсе не значит, однако, что я когда-либо лишал брата удовольствия наслаждаться музыкой моего голоса. Пусть взгляда и достаточно, однако хорошая долгая перепалка дает гораздо большее удовлетворение.
– Ну и ладно, давай, тяни блевотину до самого Окленда. Что остается делать, если ты не слышишь благоразумный голос собственного желудка? Придется сидеть себе тихонько и наслаждаться видами.
– Ну и прекрасно, – проворчал Старый. – Тихонько сидеть у тебя получается лучше всего, а? Я, в отличие от тебя, ищу возможность заняться делом.
– Да неужели? – протянул я, собираясь возразить, что сейчас сам займусь делом: пну Густава как следует по заднице.
Но меня прервал глухой удар. Звук донесся откуда-то снизу, и я перегнулся через перила рядом со Старым как раз вовремя, чтобы увидеть большой темный округлый предмет, вылетевший из-под вагона. Этот предмет крутился на лету, и в какое-то мгновение не только я вылупился на него, но и он вылупился на меня.
Потому что у него были глаза. А также нос, рот, уши и усы.
Это была голова мужчины.
Теперь уже мне скрутило живот. Мой брат, с другой стороны, получил ту самую возможность заняться делом… во всяком случае, так он решил.


Глава первая. Бродяги в седле, или Два ковбоя пересекают три штата, но не находят работы



Потратив весь последний год на чтение детективов, я отлично знаю, как они должны начинаться. Некто приходит в контору главного героя или в гостиную – если главный герой мистер Шерлок Холмс – и выкладывает душещипательную историю. В ней может содержаться чуток крови, а также несколько загадочных деталей, смысла в которых не больше, чем в попытке взнуздать облако дыма. К примеру, девушка находит отца мертвым в постели, на лице у него улыбка, в грудь воткнут кинжал из чистого золота, а на голове стоит миска окровавленных грецких орехов. Сыщик кивает, отправляет девушку восвояси, поворачивается к другу – обязательно должен быть друг! – и произносит что-нибудь вроде: «Разрази меня гром, Дикки, это самый таинственный случай в моей практике!» После чего герои вдвоем направляются на ореховую ферму и – бац! – начинается детектив.
Так что мне, видите ли, несколько сложно объяснить мое столкновение лицом к лицу с летучей головой. Да, история явно детективная, но начать ее как следует никак невозможно: нет ни конторы, ни гостиной, ни кровавых орехов. Нет даже настоящего сыщика. Все, что у меня есть, – неграмотный ковбой, вообразивший себя Холмсом прерий, и его далеко не столь амбициозный напарник.
А напарник, кстати говоря, это я: Отто, он же Верзила Рыжий, Амлингмайер. Тогда как парень с грандиозными идеями на свой счет – это мой старший брат Густав, на коровьих тропах больше известный как Старый Рыжий. Нет, он вовсе не седобородый трухлявый пень, бубнящий о ревматизме и временах Гражданской войны: Густав стар духом, а не годами. Ему всего двадцать семь лет, но, судя по угрюмому виду, каждый год для него – очередной тяжелый мешок, навьюченный на спину.
Впрочем, в последнее время братец стал чуть менее угрюмым, возможно потому, что наконец нашел в нашем скорбном мире нечто интересное для себя. Это произошло около года назад, летом 1892 года. Мы перегоняли скот, и однажды вечером у костра десятник вытащил журнал с рассказом под названием «Союз рыжих», и его герой Шерлок Холмс стал для Густава Моисеем, Эйбом Линкольном и Санта-Клаусом в одном лице. Мало того что брат снова и снова заставлял меня перечитывать ему этот рассказ (у самого Густава знакомство с алфавитом заканчивается где-то на букве «джи») – ему требовались все новые и новые детективные истории. Так мы познакомились с Ником Картером, Кингом Брейди, Стариной Сыскарем и прочими героями грошовых романов. Но по-настоящему мой брат уважал только Холмса. Даже так называемые детективы из прерий, ковбои-пинкертоны вроде Чарли Сиринго и Берла Локхарта, Старого не впечатляли.
«Ловить конокрадов и прочих мазуриков не так уж трудно. У большинства этих бедолаг мозгов не наберется и с наперсток, – уверял он. – А вот мистер Холмс – тот имеет дело с парнями поумнее… Да только у него и у самого ума поболее».
Вскоре братцу стало мало просто слушать рассказы и рассуждать о Холмсе – он начал ему подражать. Расследовать. Делать дедуктивные выводы.
Из-за чего мы огребли целую кучу неприятностей.
Тем не менее, когда Густав решил попробовать себя в роли профессионального сыщика, я не дрогнул. Мне случалось наблюдать, как он применял дедуктивный метод для разгадки настоящих тайн, и зуб даю: щелкал он их как орешки. Кроме того, я был обязан Старому, и очень многим. Если ему охота поиграть в сыщика, то я, по крайней мере, могу изобразить его партнера.
Увы, кроме меня в эту игру больше никто не хотел играть. У детективного агентства Пинкертона есть двенадцать контор в штатах Монтана, Вайоминг и Айдахо, и за май и июнь мы со Старым обошли их почти все. Вакансий для нас не нашлось.
А вот чего нашлось в избытке, так это презрения к безработным ковбоям. Ближе всего к возможности заработать мы подобрались на территории Юта, где начальник отделения Пинкертона в Огдене, мерзко хихикая, сказал, что постоянно ищет таких вот «никчемных бродячих всадников» вроде нас – потому что за их голову назначена награда.
– Сколько нам еще скитаться, Густав? – спросил я, когда мы заливали это последнее унижение пятицентовым пивом. – На оставшиеся деньги мы можем заехать еще в несколько городков, но дедуктивная работа, которую ты пытаешься найти, есть, наверное, только в Нью-Йорке, или в Лондоне, или в Бельгийском Конго… Ну извини: дотуда мы не доберемся.
– Пока и не надо лезть так далеко, – возразил Старый. – Здесь Солт-Лейк-Сити в двух шагах. Почему бы не попытать счастья там?
– А дальше?
Брат пожал плечами.
– А дальше попробуем снова где-нибудь еще. А потом еще где-нибудь, и еще, если надо. Неважно, сколько раз мы свернем не туда: рано или поздно выйдем на верную дорогу. Главное – не останавливаться и продолжать искать ее.
Я мог бы посмеяться над тем, что Густав Амлингмайер, которому в каждой ложке меда видится бочка дегтя, вдруг читает проповеди о том, как важно не терять надежду. Но братец первым отпустил колкость и вдобавок больно задел меня за живое:
– Сдаваться плохо, Отто, но есть кое-что и похуже: когда даже попробовать кишка тонка.
– Все у меня с кишками в порядке, – запротестовал я. – Просто не люблю, когда их из меня вытягивают.
Старый нахмурился, закатил глаза и покачал головой – быстрый, давно привычный жест, означавший у него «опять отговорки». Возможно, дело в том, что его, столь упорно преследующего свою мечту, бесило мое прохладное отношение к собственному будущему.
Не так давно я решил: если уж Густав собирается стать доморощенным Шерлоком Холмсом, то мне самой судьбой предначертана роль его биографа – доктора Ватсона. Я всегда любил травить байки, и мне не составило особого труда взяться за перо, чтобы изложить любительские сыщицкие приключения моего брата на бумаге.
Однако набраться храбрости и сделать что-то со своей проклятой писаниной оказалось далеко не так просто.
– Нельзя же вечно таскать с собой эту кипу бумаги. Пожалей хотя бы лошадь, если себя не жалко, – проворчал Старый. – Чего ты ждешь? Что напишут из «Харперс» и сами попросят у тебя рукопись?
Я поднял стакан и сделал медленный длинный глоток пива, укрывшись за шапкой пены. Глотая, я молился о вмешательстве какого-нибудь случая: пьяная драка, паника на улице, зов трубы архангела Гавриила, все что угодно. Но так и не дождался. Оставалось только ответить брату или утонуть в пиве.
– Ну? – подтолкнул меня Густав, как только я оторвался от стакана.
– Мне просто нужно еще немного времени, чтобы подумать, вот и все.
– О чем тут думать? Книга готова.
– Да, но, может, стоит ее чуточку ужать. Я же тебе ее читал, и ты сам сказал, что немного занудно.
– Как и ты сам, но я же не держу тебя связанным в седельной сумке.
Я снова отхлебнул из стакана, но там осталась только пена, и пауза вышла короткая.
– Слушай, – сказал я, – мы уже об этом говорили. Просто… жду удобного момента.
– Так и просрешь свой момент.
Я вздохнул. Бывали дни, когда братец не произносил ни единого слова, за исключением «осторожно, сусличья нора» и «здесь и заночуем», или когда извечный походный рацион из бобов и пеммикана приводил к неизбежным последствиям: «Ого, ну и залп!» Однако если речь заходила о моей робости как начинающего писателя, Густава было не заткнуть.
– Кстати, насчет посрать… – начал я, намереваясь соскочить с темы трусости наиболее подобающим способом: сбежать.
Но ретироваться не понадобилось, так как произошло давно чаемое мной вмешательство: повод сменить тему наконец явил себя в виде тощего морщинистого старика, напоминающего кусок вяленого мяса, который направился к нам от стойки бара. Я бы сказал, что дед пьян в стельку, но, пожалуй, одной стельки тут бы не хватило. Лишь чудом он не рухнул прямо на столик, но ему все же удалось, покачиваясь, остановиться чуть не доходя.
– Привет. – Ему пришлось сделать заметное усилие, чтобы выговорить это простое слово одеревеневшим от виски языком. – Я вас помню.
– Я тоже тебя помню, – кивнул я, не пытаясь сделать вид, будто бережно храню в памяти нашу встречу.
Утром мы видели этого типа в конторе Пинкертона: старикан лет шестидесяти с кислым лицом сутулился над письменным столом в дальнем углу. Мне и самому когда-то довелось немного поработать в конторе – клерком в зернохранилище в Канзасе, – и я отнес пожилого зануду к хорошо знакомому типу: вечно недовольный бездельник. Таких сколько угодно и среди ковбоев, но, кажется, особенно часто они сидят по темным углам в конторах.
Старик не проронил ни слова, пока его босс измывался над нами, и лишь угрюмо хмыкнул, когда я упомянул, что знаменитые пинкертоны, те же Чарли Сиринго и Берл Локхарт, начинали как и мы: никчемными бродягами. Теперь я не ожидал ничего другого, кроме новых насмешек над нами, и готовился выслушать от нового знакомца прибереженную с утра издевку.
Видимо, эти ожидания достаточно ясно читались у меня на лице, потому что старик попытался изобразить приветливую улыбку. Подобное выражение радушия с непривычки стоило ему немалых усилий: лицо у него обветрилось и задубело, и от растягивания губ кожа едва не заскрипела.
– Может, я сумею вам помочь. – Слова выползали у него изо рта медленно и тягуче, как овсянка. – Понимаете… я Берл Локхарт.
– Тот самый Берл Локхарт? – изумился Густав, оглядывая его с ног до головы.
Стоявший перед нами персонаж ничуть не походил на героя романа – разве что речь там шла о параличном конторщике или пьянчуге-газетчике. Потертые штаны, заляпанная чернилами рубашка, плохо повязанный галстук и мятый полинявший воротничок первым делом наводили именно на такие мысли. Только одна деталь намекала на некоторую лихость: револьвер 44-го калибра с перламутровой рукояткой, болтающийся на бедре. Оружие смотрелось на старике так же нелепо, как женские панталоны на бычке.
– К вашим услугам. – Кривая ухмылка старика стала шире.
– Счастлив наконец-то познакомиться лично, Берл. – Я протянул ему руку. – Странно, что мы не встретились раньше. Видишь ли, я Буффало Билл, а это вот Энни Окли[2].
Старик словно окаменел. Он перестал покачиваться, моргать и даже дышать; живыми остались только губы, сжавшиеся в тонкую щель, которая перерезала лицо на манер туго натянутой колючей проволоки, и правая рука, которая не поднялась навстречу моей, а поползла вниз, к рукоятке револьвера.
Внезапно передо мной оказался совершенно другой человек – не столько отощавший, сколько очистившийся от всего лишнего, так что остались только жилы, кости и ожесточение. И этот новый, намного более устрашающий тип действительно показался мне смутно знакомым. Я вспомнил изображения Берла Локхарта, виденные в газетах и журналах. Если добавить морщин и щетины, убрав мясо и мускулы… Господи, это и правда он!
Перед нами стоял тот самый человек, который вступил в перестрелку с братьями Джеймс, подружился с Билли Кидом и предал его, а еще уложил под земляное одеяло больше конокрадов, грабителей и бродяг, чем любой другой служитель закона на всем Западе.
Это был не просто человек. Это была живая легенда… А я практически плюнул ему в лицо.
И теперь он намеревался плюнуть в лицо мне – свинцом.



Глава вторая. Локхарт, или Из огня да в полымя



Я не просто сморозил глупость – она грозила стать последней в моей жизни. Берл Локхарт славился тем, что быстро вспыхивал, как порох, и еще быстрее стрелял, и, похоже, мне предстояло убедиться в этом на собственной шкуре.
– Ох-х, – прохрипел я, настолько обескураженный промахом, что обычно бойкий язык застрял у меня в глотке, точно горсть опилок. – Э-э.
К счастью, мой обычно молчаливый брат внезапно разговорился.
– Простите, мистер Локхарт, Отто вовсе не хотел вас обидеть. Видите ли, у него просто голова иногда не дружит с языком. Мы будем очень рады, если вы присядете к нам и позволите вас угостить.
– Да-да, сэр, – поспешил вставить я. Руку, протянутую навстречу Локхарту, который так ее и не пожал, я поскорее повернул ладонью вверх и предложил Берлу сесть. – Для нас будет честью пропустить с вами стаканчик.
Не знаю, помогли бы нам простые извинения, но извинения, сдобренные обещанием алкоголя, Локхарт принял благосклонно.
– Ну что ж… ничего страшного, – пробормотал он, опускаясь на свободный стул рядом со мной. На лицо старика вернулась улыбка, хотя уже не столь широкая и с оттенком горечи. – Кто узнает старого Берла Локхарта в этой сбруе?
Действительно, в мятом конторском костюме – не говоря уже о щетине и мутных глазах – Локхарт вовсе не походил на галантного ковбоя-детектива, каким его изображали в журналах. Однако в грошовых романах сыщики то и дело выдают себя то за просоленных морских волков на деревянной ноге, то за слепых нищих, то еще за кого, – может, и сейчас Берл специально вырядился таким образом.
– Скажите, мистер Локхарт, – я подался к нему поближе и понизил голос, – вы что, маскируетесь?
Локхарт поднял на меня кустистую седоватую бровь, видимо пытаясь понять, не насмехаюсь ли я снова.
Убедившись, что я говорю серьезно, он угрюмо хмыкнул и согласился:
– Пожалуй, можно и так сказать. На дворе новый век, парни. Одного пороха и храбрости уже мало: сейчас всем подавай «ключевые улики», «дудукцию» и прочие штучки. Теперь у настоящего сыщика должно быть в рукаве больше трюков, чем у чертова фокусника из шапито. Грим, хреновы увеличительные стекла, колбы, горелки и прочая том-эдисоновская дребедень. Надо, мол, быть современным. Все должно быть по науке. – Локхарт продемонстрировал нам свое отношение к новомодной научности, харкнув на пол. – Задницы надушенные, – добавил он на случай, если мы не поняли. – Ладно… где выпивка-то?
Хотя у брата из ушей буквально вырвался пар от вскипевшей крови, Старый оставил косвенное оскорбление в адрес мистера Холмса без ответа.
– Что будете пить? – спросил он.
– Виски. Два, чтобы было чем запить.
Густав повернулся ко мне и кивнул в сторону стойки:
– Ну, ты слышал.
В обычных обстоятельствах я бы откинулся на спинку стула, забросил ноги на стол и сказал: «Конечно, слышал… и мне то же самое». Но поскольку обстоятельства были не совсем обычные и крайне неловкие, пришлось воздержаться, чтобы не подливать масла в огонь.
– Два виски, сию минуту, – жизнерадостно подтвердил я, вскочил и направился к стойке.
Потный, с отвисшим брюхом бармен вовсю пялился на наш столик, поэтому, сделав заказ, я спросил, действительно ли угощаю выпивкой самого́ великого Берла Локхарта.
– Да, это он, Локхарт… хотя насчет «великого» не скажу. – Бармен извлек два немытых стакана и принялся наполнять их коричневатой, воняющей перцем жидкостью, которую бесстыдно выдавал за виски. – Заявился сюда еще вчера днем с двумя пинкертонами из местных. Да и заночевал бы здесь, на полу, если бы они его не выволокли.
– Не говорил, зачем приехал в город?
Бармен покачал головой.
– Сказал только, что по какому-то секретному делу… но сам не стал секретничать. Я сперва подумал, что шпик вынюхивает Майка Барсона и Оги Уэлша, раз уж за их головы обещали награду по десять тысяч. За последние шесть месяцев ребятки грабанули четыре поезда недалеко от Огдена, и некоторым кажется, что отсюда и надо начинать охоту.
К упомянутым некоторым относились почти все газеты страны. Компашка Барсона и Уэлша, она же банда Лютых, той весной остановила столько поездов Южно-Тихоокеанской железной дороги, что им впору было вступать в профсоюз железнодорожников – мы со Старым в поисках новых рассказов о Шерлоке Холмсе уже натыкались на книжонки с названиями вроде «Барсон и Уэлш: робингуды железных дорог». Наши родители были фермерами, поэтому мы не питали нежных чувств к железным дорогам и не особенно переживали, что ЮТЖД не удается выдернуть эту занозу. Я даже скорее был на стороне занозы.
– М-да, не думаю, что Лютым стоит особенно переживать по поводу Локхарта, даже если он их догонит, – сказал я бармену.
– Это точно. Только глянь на него.
Мы украдкой покосились на проспиртованного пинкертона, который распинался о чем-то перед моим братом, не удостаивая нас внимания. Интерес Локхарта был целиком и полностью сосредоточен на стаканах, стоявших на стойке передо мной. Он буквально пускал слюни.
– Ему только бы самому поскорее догнаться, – заметил бармен.
– Раз так, не буду заставлять его ждать.
Я бросил на стойку пару монет, сгреб стаканы и двинулся обратно к столику.
Когда я подошел, Локхарт вещал что-то про «Джей с крестом» – техасском ранчо, где мы с Густавом работали несколько лет назад. Как оказалось, Локхарт сам отпахал там один сезон перед тем, как заделаться пинкертоном. Общие воспоминания расположили старика к нам, и он принялся занудно, в мельчайших подробностях описывать само ранчо и окружающую его местность, которую мы знали не хуже, а то и лучше него. Я поставил перед ветераном сыска стаканы, сел и стал старательно изображать интерес.
– Эх, были времена, парни, – завершил Локхарт пространный рассказ о перегоне скота, которым мы со Старым и сами занимались все последние годы. – Ни тебе колючей проволоки, ни железных дорог. Теперь все изменилось… и перемены уже не остановить.
Локхарт собрался было опять харкнуть на пол, но передумал и решил перебить горечь во рту, высосав последние капли виски.
– Господи, – вздохнул он, – сплошь перемены и перемены, конца-краю не видно.
– Людям тоже надо меняться, – возразил Старый.
– А это как понимать? – резко перепросил Локхарт, несмотря на только что заплетавшийся язык.
Я поспешил разъяснить замечание Густава, пока брат не испортил дело честным ответом.
– Да мы сами только об этом и думаем, мистер Локхарт. Пора менять работу – вот как вы в свое время. Скот перегоняют все меньше и меньше. Бродячие ковбои вроде нас больше нигде не нужны. Вот мы и решили попытать счастья в «Пинкертоне». Если такой славный ковбой, как Берл Локхарт, поменял профессию – ну, может, и у нас получится.
Конечно, Берл Локхарт был так же далек от страсти Старого к детективничанью, как волосы у меня на заднице от марша Шермана[3]. И Локхарт без труда дедуцировал бы это, если бы заметил, как брат злобно уставился на меня в тот момент.
К счастью, пожилому пинкертону и так уже было на кого уставиться: к нашему столику приблизился щегольски одетый тип в котелке.
– Пора, Локхарт, – объявил он. – Он уже здесь.
– О, явился не запылился? – огрызнулся Локхарт. – Ну, пусть подождет минутку, черт его дери, я еще не закончил с ребятами. – Он принялся шарить по карманам, но на свет появлялись лишь комки свалявшейся пыли и труха, и лицо старика начало наливаться краской. – Дайте же кто-нибудь карандаш, мать вашу.
Хлыщ в котелке достал из кармана жилетки клочок бумаги и огрызок карандаша, и Локхарт выхватил их у него, выругавшись себе под нос.
– Да-да, сэр… у старого Берла Локхарта еще есть друзья… – бормотал он, чирикая карандашом.
Закончил он эффектно: поставил несколько точек, вонзая карандаш в стол, как нож. Затем сунул бумажку мне и, покачнувшись, встал.
– Вот! Простите, устроиться в «Пинкертон» помочь не могу. Честные старомодные служители закона вроде меня, привыкшие обходиться револьвером, этим крючкотворам больше не нужны. Но уж поверьте мне: с такими соплежуями и связываться не стоит.
Пронзив взглядом прибывшего за ним посланца, старик сунул огрызок карандаша к себе в карман и побрел прочь.
– Спасибо вам, мистер Локхарт! – крикнул я ему вслед, еще даже не зная, за что именно благодарю.
Хлыщ задержался рядом со мной и братом. Слегка сдвинув котелок на затылок, он смерил нас холодным взглядом.
– Хотите стать пинкертонами?
– Хотим, – подтвердил Старый.
Тот покачал головой и фыркнул.
– Лучше телятам хвосты крутите, ковбои. – И он пошел вслед за Локхартом к двери.
Я уже собирался объяснить, чем лучше заняться ему или, точнее, что именно засунуть себе под хвост, но Густав осадил меня, ткнув локтем под ребра.
– Ну? – буркнул он, указывая на записку Локхарта.
Старый пинкертон успел сложить клочок бумаги, и сначала я прочитал написанное снаружи:




П-к К. Кермит Кроу, ЮТЖД
Юнион-Стейшн
Развернув бумажку, я обнаружил, что содержание записки еще более лаконично. Послание Локхарта состояло всего из четырех букв:




ОК
Б. Л.
– Ну вот, как всегда, – вздохнул я. – В кои-то веки нам вроде посчастливилось… но нет.
Я уже собирался скатать записку Локхарта в шарик и забросить за плечо, но брат протянул руку и выхватил ее у меня из рук.
– Постой-ка.
Он уставился на бумажку, хотя для него корявые письмена Локхарта с тем же успехом могли быть китайскими иероглифами.
– Ведь все же ясно, нет? – сказал я. – Это самое короткое рекомендательное письмо, которое только можно написать. И адресовано оно в железнодорожную компанию. А именно в Южно-Тихоокеанскую железную дорогу. Мы же не будем связываться с этими сукиными детьми. – Тщетно прождав ответа несколько секунд, я уточнил: – Ведь не будем?
Старый продолжал пялиться на записку. Он пережевывал в уме некую мысль, и вкус ему явно не нравился. Но, пережевав, он ее не выплюнул.
– Думаю, всему свое время, – сказал он, встал и направился к двери.



Глава третья. 267 и 268, или Мы узнаём, кого не берут в ют



В детстве нам с братьями и сестрами не так уж часто приходилось слышать ругань. Муттер[4] грубостей не терпела и даже за простое упоминание черта могла намазать язык мылом.
Однако, когда наш фатер[5] или дядюшка Франц принимались костерить железные дороги, для того, чтобы смыть изрыгаемые ими непечатные выражения, не хватило бы и тонны щелока.
Даже наша добрая муттер иногда вторила им, хотя иауф дойч[6], думая, что мы не поймем. Пусть это и обнажало чуточку лицемерия в обожаемой всеми нами женщине, ее можно было понять: жизнь фермера тяжела и без того, чтобы жирные толстосумы из восточных штатов драли за перевозку урожая больше, чем покупатели готовы заплатить за сам урожай.
Прошло почти десять лет с тех пор, как Густав последний раз ходил за плугом, но если речь заходила о железных дорогах, он, судя по всему, по-прежнему злился, что твой грейнджер[7]. За доказательствами ходить далеко не надо: достаточно посмотреть на мой зад, обильно украшенный набитыми седлом мозолями. Старый неизменно требовал путешествовать верхом – даже туда, куда любой другой добрался бы поездом, – и за все годы наших скитаний ни разу не допустил, чтобы мы поддержали грабительскую монополию железных дорог, задирающих цены и отбирающих землю, покупкой хотя бы одного билета.
Что объясняет, почему при первых же словах, вырвавшихся у меня, когда я догнал Густава на улице у того салуна в Огдене, наша муттер потянулась бы за куском мыла.
– Ну ладно, ладно, не кипятись, – ответил мне брат, непринужденно – даже слишком непринужденно – прислонившись к коновязи, у которой стояли наши лошади. – Надо же хотя бы узнать, что значит эта записка, разве нет?
– А если то и значит, про что я думаю? – огрызнулся я. – Работу на железной дороге.
– Тогда подумаем.
– Ты же гонял нас крюками по тысяче миль, лишь бы не отдавать этим грабителям ни единого пенни. А теперь всерьез думаешь потрудиться на Южно-Тихоокеанской железной дороге?
– Я всегда готов подумать… в отличие от некоторых, – ответил Старый, но в его голосе я уловил странное колебание.
– Если ты такой любитель думать, почему бы не подумать о том, что бесило муттер ифатера? Раздутые грузовые тарифы, разоряющие фермеров, люди, гибнущие из-за того, что магнатам жаль раскошелиться на исправные тормоза для вагонов. Ты что, все забыл?
Мой брат медленно и грустно кивнул, как человек, признающий мудрость полученного совета, но в то же время оставляющий за собой право проигнорировать его.
– Это было много лет назад, – сказал он.
– Попробуй сказать это Лютым. Ты же знаешь, они от сохи, как и наши родители. В газетах пишут, что ребята никогда не стали бы грабителями, если бы ЮТЖД в прошлом году не отобрала у них землю под новую линию.
– Ну… сколько мы работали на всяких засранцев, – вяло отмахнулся Старый. – Разница только в том, что они владели скотом, а не вагонами для скота.
– Да, но когда мы работаем на засранцев-скотопромышленников – мы ковбои. А на хрена мы сдались железной дороге? Разве что в охранники пойти, бродяг избивать.
Густав покачал головой.
– Вряд ли. Сдается мне, есть причина, почему ЮТ ищет парней вроде нас. Сам только что сказал.
Обычно мой брат не любит теоретизировать, не имея всех фактов, поскольку и мистер Холмс морщил свой длинный нос, не одобряя подобные напрасные измышления. Однако теперь Густав был готов сделать исключение, чтобы убедить меня – как, возможно, и себя самого.
– Банда Лютых, – сказал он.
– Думаешь, железнодорожное начальство собирает специальную команду?
– А как иначе, ведь Барсон и Уэлш потрошат их как свиней.
Я немного подумал. Предположение, не лишенное смысла… но это нисколько не меняло дело.
– Лютые – это яма, которую ЮТ выкопала сама себе, – пожал я плечами. – Не понимаю, с какой стати нам прыгать туда за ними.
– Чтобы подтвердить наше намерение стать служителями закона, – объяснил Старый.
– Или просто служителями, – фыркнул я.
– Это же не навсегда. Рано или поздно мы будем настоящими сыщиками.
На сей раз я лишь поднял бровь.
– Попробуй взглянуть на дело с другой стороны, – настаивал Густав. – Когда едешь на поезде, важен не сам поезд, а то, куда он тебя привезет. Понимаешь?
– А что, если вообще сел не на тот поезд?
Мне показалось, что это очень остроумное возражение, но Старый нашел достойный ответ:
– Всегда можно сойти.
Он произнес это не как прописную истину, а как обещание.
– Правда? Вот так запросто?
Густав кивнул:
– Вот так запросто.
– Если нам что-то не понравится, мы просто свалим? – уточнил я, не осознавая, что, говоря «мы», совершаю фатальную ошибку.
Брат снова кивнул.
– Ладно, – вздохнул я. – Твоя взяла. Пока что.
Старый тем не менее не слишком торжествовал по поводу своей победы. Казалось, он даже слегка сожалеет, что мне не удалось его переубедить.
Найти местную контору ЮТ оказалось несложно: она находилась в самом центре колоссальной паутины из дерева и стали, простирающейся от Огдена на полстраны. Южно-Тихоокеанская и Объединенная Тихоокеанская железные дороги, а также несколько местных линий сходились к западу от города, и их рельсы сплетались в один узел у огромной горы кирпича под названием Юнион-Стейшн. Накануне, направляясь в Огден, мы обогнули этот лабиринт, но теперь направились в самое его сердце.
Когда мы подъехали достаточно близко, чтобы слышать свистки, лязг и пыхтение поездов, лошади начали опасливо коситься по сторонам и вздрагивать – как и мой брат. Весь он стал дерганым, хотя пытался это скрыть, то и дело утираясь платком.
– Что, передумал? – спросил я.
– Просто немного нездоровится, вот и все. – Он в очередной раз промокнул лицо, уже снова взмокшее от пота. – Знаешь, когда найдем этого «п-ка» Кроу, говори лучше ты. У меня сейчас, наверное, не очень получится.
– Ну а у меня вряд ли хорошо получится клянчить работу, на которую я не хочу наниматься.
– Все равно… у тебя же язык лучше подвешен, Отто. Надо, чтобы ты взял это на себя.
Я посмотрел на Старого и встретил его взгляд, в котором читалось слово, которое он так и не смог заставить себя выговорить: «Пожалуйста».
Мой брат вверял свою мечту в мои руки. И я не мог отказать ему, сколько бы ни злился.
– Ладно, – проворчал я. – Давай сюда записку от Локхарта.
Густав хлопнул меня по спине, что случается даже не раз в сто лет, а скорее раз в тысячу. Есть еще одно слово, которое мы редко говорим друг другу, но сейчас Старый его произнес:
– Спасибо.
Мы нашли контору Южно-Тихоокеанской железной дороги, затерявшуюся в дальнем крыле станции, и я спросил полковника Кроу самым уверенным тоном, как будто мы старые приятели.
– У меня для него записка от Берла, – пояснил я прыщавому молодому клерку в ответ на его вопросительный взгляд и добавил со значением: – Берла Локхарта.
Клерк резво ускакал куда-то дальше по коридору, и я, воспользовавшись случаем, еще раз взглянул на Старого. Здесь, вдалеке от дыма и суеты депо, он немного успокоился, но лицо оставалось таким бледным, что брат походил на рыжеусый соляной столб. За пару месяцев до этого Густава тяжело ранили – он получил пулю в благодарность за свою дедукцию, – и мне подумалось, что, пожалуй, он еще не настолько оправился, как мне раньше казалось.
– Дальше по коридору, последняя дверь справа, – объявил нам вернувшийся клерк, улыбаясь, но не нам, а какой-то известной ему одному шутке. – Полковник вас ждет.
Я представлял себе мистера Кроу коренастым, с выпяченной бочкообразной грудью – вроде Эмброуза Бернсайда[8]. Но нас встретил щуплый малый, в котором едва ли уместилась бы и кружка пива, не говоря уже о бочке. Не знаю, каким полком он командовал, но служил, скорее всего, в армии генерала Мальчика-с-пальчика.
Несмотря на карликовый рост, зычности голоса Кроу было не занимать. Он рявкнул:
– Дверь за собой закройте! – И реплика прозвучала как щелчок хлыста. – Так, – сказал полковник, едва я выполнил приказ, – кто вы такие и что вам надо?
– Меня зовут Отто Амлингмайер, – представился я с, как мне хотелось бы надеяться, невозмутимым спокойствием. – А это мой брат, Густав. Берл Локхарт отправил нас к вам с вот этим.
Я вытащил записку и положил ее перед Кроу на письменный стол. Тот развернул ее, хмыкнул, потом скатал в шарик и сунул в карман темного сюртука.
– У кого-то из вас есть опыт работы в полиции? Охрана, армия, что-нибудь подобное.
Я изобразил дерзкую улыбку и похлопал по кобуре с кольтом, собираясь соорудить мало-мальски правдоподобную чушь о нашей карьере пистолеро[9]. Но, взглянув на недобрый прищур Кроу, понял, что он мгновенно учует легчайший запах гнили, и решил говорить правду.
– Боюсь, что нет, сэр. Мы просто ковбои. Повидали, конечно, всякое, но жестяных звезд никогда не носили.
Я был почти уверен, что Кроу даст нам такой же совет, что и пинкертон в котелке, забиравший Локхарта из салуна: «Валите-ка вы обратно на скотный двор, ковбои». Но вместо этого он сухо кивнул.
– Отлично. Знаете, кто я такой?
Так как честный ответ об отсутствии опыта, кажется, сработал в нашу пользу, я решил не скрывать и свое невежество.
– Не имею ни малейшего понятия, сэр, – и полковник вознаградил меня еще одним кивком.
– Верю. Превосходно. Как раз таких ребят я бы и искал, если бы искал таких ребят.
– Не понял, – растерялся я.
– Шпионов! – Кроу выплюнул это слово, словно залетевшую в рот жужжащую пчелу.
– Так, постойте. Вы думаете, что мы?.. – начал я.
Полковник отмел вопрос, взмахнув рукой с коротенькими пальцами.
– Нет-нет. Не вы. Но потому вы мне и нужны. Из-за них. Из-за шпионов.
– Простите за вопрос, сэр, – вмешался в разговор Густав, – но… чьих шпионов?
– А сами-то как думаете? – огрызнулся полковник. – Этих вонючих немытых мужланов, Барсона и Уэлша. Они раз за разом грабят наши поезда! Причем именно в те дни, когда там везут жалованье и, – он понизил голос и перешел на злой хриплый шепот, – золото. – Кроу стукнул кулачком по столу, кипя яростью, и я начал опасаться, что его разорвет, как перегретый котел. – Есть только одно объяснение: шпионы внутри Южно-Тихоокеанской железной дороги! Информаторы! Изменники, будь они прокляты!
Пока он распинался, лицо у него опасно наливалось краской, но полковнику все же удалось сделать глубокий успокаивающий вдох, прежде чем он успел схлопотать удар.
– Мы делаем все возможное, чтобы извести эту заразу под корень, но дело непростое, – продолжил он, когда краска гнева немного схлынула с лица. – На банду Лютых уже охотятся наши лучшие люди. Не могу же я просто открыть дверь и нанять новых сотрудников… тем более когда любой, кто приходит в ЮТ в поисках работы, может оказаться шпионом. Поэтому я ввел новое правило: нанимаю только тех, кого у меня нет причин нанимать и если они, в свою очередь, вовсе не хотят на меня работать.
– Так вот почему Берл Локхарт послал нас к вам, – протянул Старый. – Чтобы не ошибиться самому, вы поручили доверенным друзьям выбирать парней и гнать их сюда.
Полковник одобрил дедукцию брата кивком.
– Точно. Вижу, Локхарт сделал хороший выбор. Он, конечно, уже не тот, что раньше, но в людях пока еще не разучился разбираться. Правда… он же не был пьян, когда дал вам эту записку, а?
– Никак нет, сэр. – Я понял, что честность больше не в наших интересах: настало время безбожного вранья. – Кажется, он был немного с похмелья, но трезв как стеклышко.
– Что ж, прекрасно. – Полковник спрыгнул со стула и выпрямился во весь рост, хоть и не стал при этом выше, а затем поднял правую руку: – Повторяйте за мной: я торжественно клянусь…
Старый поднял руку. Секунду поколебавшись, я сделал то же самое.
– Я торжественно клянусь, – хором повторили мы.
– Что я не грязный ублюдочный шпион…
Мы с братом вылупились на полковника.
– Клянитесь! – гаркнул тот.
Мы поклялись.
– И что я сделаю все возможное, чтобы защитить имущество и пассажиров Южно-Тихоокеанской железной дороги.
Мы поклялись и в этом тоже.
– И да поможет мне Бог.
Густав и я повторили и эти слова, хотя мне они показались скорее мольбой, чем обещанием.
Кроу выдвинул один из ящиков стола и выудил оттуда парочку тускло поблескивающих жестянок. Одну он протянул мне, другую брату.
Это были звезды. Бляхи. Специально для Старого я прочел надпись на моей вслух:
СЛУЖБА ПОЛИЦИИ
267
ЮТЖД
Брат уставился на свою звезду – за номером 268 – и потер ее большим пальцем, как будто ему хотелось почувствовать холод металла и убедиться, что значок настоящий.
– Значит, – предположил Старый, – мы будем ловить Барсона и Уэлша.
Кроу нахмурился.
– Вовсе нет. Я же сказал: этим занимаются мои лучшие люди. А вы сядете на следующий экспресс, который идет через горы. Пройдете обучение в Сан-Франциско. О, кстати… – Полковник вытащил из того же ящика стола карандаш и конторскую книгу. – Как там вас зовут?
Пришлось отвечать и за себя, и за Старого, потому что лицо брата выражало крайнее потрясение: казалось, открой он рот – и вырвется крик. Мечта Густава наконец осуществлялась, но по его виду можно было подумать, что она обернулась кошмаром.



Глава четвертая. Терра инкогнита, или Полковник Кроу бросает в бой новобранцев



Пока Кроу разъяснял, в чем будет заключаться наша работа, кивать и отвечать «да, сэр» пришлось мне, поскольку брат пребывал в полном оцепенении – можно было всунуть ему в руки сигары и продать в табачный магазин в качестве манекена индейца.
Полковник сказал, что мы поступаем под начало некоего Джефферсона Паулесса из штаб-квартиры ЮТ в Сан-Франциско и будем получать десять долларов в неделю. Добраться до места нам предстояло на специальном поезде Чикаго – Окленд Объединенной Тихоокеанской и Южно-Тихоокеанской железных дорог, именуемом «Тихоокеанский экспресс», который утром прибыл в Огден и вскоре собирался отправиться дальше. В поезде нам полагалось скрывать свою связь с железной дорогой, поскольку для донимающих ЮТ «переобувшихся сукиных детей» мы, по словам Кроу, представляли собой «терра инкогнита».
Старый так и сидел в оцепенении и даже не поднял бровь, когда в заключение полковник открыл окно и приказал нам вылезать.
– Лучше никому не видеть, что вы у меня были, – пояснил он.
Парочка ковбоев, вылезающая из окна средь бела дня, пожалуй, привлекает больше внимания, чем те же двое парней, спокойно выходящие на улицу через дверь, однако я почел за лучшее промолчать, ибо полковник Кроу произвел на меня впечатление буяна, по сравнению с которым Джордж Кастер[10] покажется образцом здравого смысла и хладнокровия.
– Билеты возьмете у стойки Южно-Тихоокеанской железной дороги внизу. Они уже там, на имя Диссимуло, – сказал полковник, пока я не слишком грациозно пропихивал свою немаленькую тушу через окно: моего далеко не старого братца прозвали Старым в шутку, в моей же кличке – Верзила – нет ни капли иронии. – Паулессу я отправлю шифрованную телеграмму о том, что вы приезжаете.
Густав неуклюже вылез за мной, а Кроу высунулся из окна и, согнув ручонку, отсалютовал нам.
– Удачи, парни.
– Значит… это и все? – спросил я, вяло салютуя в ответ. – У нас нет никаких заданий до те пор, пока не доберемся до Сан-Франциско?
– Конечно, есть, – нахмурился Кроу. – Я полагаю, это ясно и без слов.
Мы со Старым молча вылупились на него, давая понять, что слова все-таки не помешали бы.
– Если злодеи нападут на «Тихоокеанский экспресс», – рявкнул полковник, – убейте их всех!
После этого он нырнул внутрь и захлопнул за собой окно.
– Пожалуй, лучше бы он все-таки обошелся без слов, – заметил я.
В депо неподалеку, пыхтя, направлялся одинокий локомотив, и мой брат следил за его приближением с тоскливой задумчивостью.
– Не ожидал, что дело пойдет так быстро, – признался Густав.
– Но это не значит, что и мы должны торопиться.
– Мы взяли бляхи. – В голосе Старого звучала странная покорность судьбе. – Согласились работать.
– Работать в Южной, черт ее дери, Тихоокеанской, – напомнил я. – Ей-богу, братишка, Майк Барсон и Оги Уэлш нам ближе, чем этот чокнутый недомерок.
Густав покачал головой, стряхивая с себя сонное оцепенение.
– Барсон и Уэлш – преступники, – твердо сказал он. – А мы сыщики.
– Железнодорожные сыщики, – поправил я.
– Сыщики.
– Если все так просто, чего ж ты огорошен? Когда Кроу сказал, что отправляет нас следующим поездом, ты так побледнел, что чуть усы не выцвели.
– Я же говорю, дело пошло слишком быстро, вот и все. – Старый развернулся и зашагал вдоль стены здания. – И нам тоже надо идти быстро, иначе опоздаем на поезд.
Ругаясь, ворча и волоча ноги, я все же потащился следом.
После того как мы собрали свое барахло, переоделись в лучшую одежду – то есть ту, на которой поменьше пятен и заплат, – и заселились в меблированные комнаты, мой брат сделал серьезный шаг, скорее даже, гигантский скачок для людей вроде нас. Он продал лошадей. В этом был определенный резон, ведь нам вряд ли позволили бы засунуть их под сиденья в поезде. Но мне показалось, что была и другая причина: Густав отреза́л пути к отступлению.
Когда пришло время возвращаться на станцию, мы уселись в запряженную мулами конку, и поездка мне очень понравилась, поскольку давала массу возможностей раскланиваться с миленькими продавщицами из магазинов. Старый же остался равнодушен к их прелестям – и не только потому, что мой застенчивый брат едва не падает в обморок при виде юбки. Хотя мулы трусили весьма неспешно, братец, выпучив глаза, уставился на убегающие вдаль пути, как будто линия конки не упиралась в Юнион-Стейшн, а обрывалась в Большой каньон. Когда я спросил, как Густав себя чувствует, он буркнул «отлично» и еще крепче вцепился побелевшими пальцами в ближайшую стойку.
Мы доехали до станции, и я взвалил на себя бо́льшую часть нашего барахла, но Старый все равно отставал. Сказать, что он шел как на эшафот, – ничего не сказать. Он будто шел на эшафот с привязанными к ногам гранитными плитами.
– О господи. – Я бросил свою ношу и встал, дожидаясь брата. – Если заболел, так и скажи.
– Я… не… болен, – неубедительно прохрипел Старый, проковыляв мимо меня в направлении станции.
Нам выдали билеты на имя Диссимуло, как и обещал полковник Кроу, хотя клерк за стойкой и пронзил меня злобным взглядом, когда я с трудом выговорил якобы собственную фамилию.
– Диссимуло. Что еще за имя такое? – спросил я Густава, когда мы отправились на поиски носильщика, чтобы он забрал наши вещи.
– Кажется, и-итальянское, – заикаясь, пробормотал брат.
– Тогда буду звать тебя Джузеппе. А ты можешь называть меня Леонардо.
– Как насчет просто Дурень? – огрызнулся Старый устало, словно насмешки в мой адрес были некой тяжелой обязанностью, выполнять которую он мог только чудовищным напряжением остатков сил. – Если уж брать чужое имя, так почему бы не придумать нечто более подходящее?
Предложение показалось мне не лишенным смысла, и поэтому вскоре я сдал наши седла и сумки в багаж, указав имя «Густав Холмс».
– Ты же всегда хотел стать новым Холмсом. Ну вот, я тебя им и сделал, – сказал я брату, который устроился на одной из длинных скамей, тянувшихся, как ряды кукурузы, через весь огромный зал станции.
Старый кивнул, глядя на кучу сундуков, ящиков и мешков, в которую закинули и наше барахло.
– Надеюсь, ты не отдал носильщику вещь, которую не хочешь потерять.
– Не беспокойся, самое необходимое у меня вот здесь. – Я похлопал по потертому ковровому саквояжу, который мы купили в ломбарде, перед тем как сесть на конку. Там было все, что могло понадобиться нам в ближайшие дни: смена одежды, зубные щетки, бритва и помазок, рассказы о Холмсе и еще пара предметов, которые, я надеялся, не пригодятся, – наши револьверы в кобурах. Но в саквояже не было никаких невосполнимых вещей, о которых говорил брат.
– Отто, – сказал Старый, – немедленно дуй туда и вытащи свою книгу из седельной сумки. У нас еще есть несколько минут. Достаточно времени, чтобы отправить рукопись почтой. – Он промокнул покрытое испариной лицо носовым платком. – Да, признаю, чувствую себя крайне дерьмово. Но если я могу забросить свои несчастные кости в поезд, то и ты мог бы дотащить свою книгу до почты, черт возьми.
– Так что же именно у тебя болит, брат? Может, отбитая совесть?
Я, конечно, просто хотел сменить тему. Старый ответил тем же, хотя и не столь элегантно: просто покачал головой, поднялся и направился к дверям в западной стене станции.
«Тихоокеанский экспресс» ждал нас снаружи.
Я невысокого мнения о железных дорогах, но это не помешало мне восхититься красотой поезда. Увидев его, я понял, как чувствует себя человек, входящий в помпезный оперный театр. От такого количества роскоши и блеска вполне можно на мгновение забыть об унылом убожестве повседневности.
И это был только локомотив: темно-зеленый с красными полосами и позолотой, отполированный до такого блеска, что укрепленный над путеочистителем громадный прожектор казался лишним: уж наверняка начищенный паровоз будет сиять в лунном свете яснее самой яркой звезды. Еще я углядел суетливого толстячка в комбинезоне – без сомнения, машиниста, – который перетирал тряпкой рукоятки и рычаги в кабине, словно наводил глянец на бриллиант.
За локомотивом был прицеплен столь же великолепный угольный тендер, но за ним виднелись почтовый вагон компании «Уэллс Фарго» и багажный вагон, которые по ослепительности не превосходили ящики с капустой. Зато дальше шли три пульмановских вагона, вагон-ресторан и, наконец, обзорный вагон, сияющие такими яркими зеленым, красным и золотым цветами, что, казалось, на них еще не просохла краска.
Видимо, изумление отразилось у меня на лице, потому что кто-то рядом сказал:
– Красавец, правда?
Я оглянулся и увидел невысокого человечка с кудрявой шевелюрой, смотревшего на меня сверху вниз из открытой боковой двери багажного вагона. Его рот расплылся в широчайшей улыбке, так что кончики навощенных усов смотрели прямо вверх.
– Это точно, – согласился я.
– Что ж, наслаждайся, пока не поздно. Не успеем проехать и двадцати футов по путям, соберет столько пыли, что и не вспомнишь, какого он цвета: зеленого, красного или серо-буро-малинового.
Я посмеялся шутке, после чего незнакомец пожелал нам счастливого пути и вернулся к работе: он проверял багажные бирки и делал пометки на листке бумаги, прикрепленном зажимом к планшету.
Мой брат, казалось, не слышал ни слова из сказанного: он вылупился на два длинных деревянных ящика, лежавших бок о бок у ног проводника багажного вагона. Гробы.
– Не бойся, – сказал я. – Уверен, это не для нас.
– Пошли, – буркнул Старый и направился к коренастому джентльмену лет пятидесяти – не то кондуктору, не то капитану парохода, если судить по фуражке и кителю.
– Здравия желаю, адмирал, – сказал я, протягивая свой билет. – Не подскажете, как найти наши места?
Кондуктор уставился на меня с таким неприкрытым отвращением, как будто я вручил ему свежую коровью лепешку. Только тогда я вспомнил деталь, ранее не казавшуюся особо важной, тем более что на поезде я ездил всего раз в жизни, и то еще мальчишкой: железнодорожники буквально ненавидят ковбоев.
Причина, думаю, в том, что наше ремесло привлекает буйные натуры, которых не назовешь особенно благовоспитанными пассажирами. А также в том, что сами ковбои ненавидят железные дороги за множество грехов, в том числе за упадок уважаемого ремесла перегона скота. Вдобавок ребята в прерии считают особым ухарством разбить выстрелами прожектора ночного поезда, что тоже не способствует теплым отношениям.
Хотя мы с Густавом и взяли себе новые фамилии, одежку мы не поменяли, и всякому было ясно, что мы не врачи, не адвокаты и не индейские вожди: любому из них в поезде обрадовались бы больше, чем нам.
– У носильщика спрашивайте, – раздался грубый ответ. Я мог лишь догадываться, что голос принадлежал кондуктору, потому что шевеления губ было не видно: они прятались за переходящими в козлиную бородку густыми усами, закрывавшими рот и подбородок кустистой черной с проседью порослью.
– Как думаешь, может, дать ему хорошего пинка? – спросил я у Старого, когда кондуктор отошел и принялся за что-то отчитывать проводника багажного вагона. – Я к тому, что на то они и бляхи, чтобы иногда злоупотреблять властью, верно?
Густав не ответил. Он задумчиво рассматривал ступеньки, ведущие вверх, в вагон.
– Передумал? – спросил я.
Он как будто только и ждал от меня толчка.
– Нет. Тут и думать не о чем. – И, ухватившись за поручень, втащил себя в вагон. Потом развернулся и протянул вниз руку, будто это мне требовалась помощь. – Ну что, идешь?
Брат не часто задает мне такой вопрос: обычно он просто шагает вперед, как будто я что-то вроде запасной шпоры у него на сапоге. Кажется, Густаву даже не приходит в голову, что в один прекрасный день я могу пойти своим путем. Однако сейчас эта мысль его посетила, как посетила и меня.
Впрочем, мысли не всегда значат так уж много. Думать можно что угодно, но есть незыблемые правила. Например, не бросать брата. И тут был как раз такой случай.
Я ухватился за протянутую руку Старого и позволил ему втащить меня в вагон «Тихоокеанского экспресса».
– Добро пожаловать на борт, – сказал Густав, когда мои ноги оказались на площадке.
– О, благодарю вас, мистер Холмс.
Он отпустил мою руку и слегка улыбнулся.
Тогда я еще не знал, что нескоро снова увижу улыбку брата.



Глава пятая «Тихоокеанский экспресс», или Мы устраиваемся в поезде и сразу расстраиваемся



Когда-то, первый и единственный раз в жизни, я совершил поездку по железнодорожной ветке компании «Атчисон, Топека и Санта-Фе», где вагоны, как и следует ожидать, заплатив два доллара за проезд из Пибоди, штат Канзас, в Додж-Сити, были набиты самой изысканной публикой. Фермеры, солдаты, ковбои, карманники и торговцы шарлатанскими снадобьями теснились от стены и до стены и практически от пола до потолка. И тем не менее никогда еще я не чувствовал себя таким одиноким.
Всего за несколько недель до того наводнение стерло с земли Амлингмайеров – и ферму, и семью, – и я ехал к единственному родственнику, оставшемуся у меня к западу от Миссисипи. Мы с братом не виделись четыре года, с тех пор как он решил стать ковбоем, и я боялся, что не узнаю Густава – или что он просто не придет и узнавать будет некого. Единственной гарантией его появления был клочок бумаги: телеграмма, бланк которой он никогда не смог бы заполнить сам.
Густав, конечно, появился. Я заметил его сразу же, как сошел с поезда. Он изменился, но стал только больше самим собой: видавший виды, раздражительный и угрюмый.
Но, что самое главное, он приехал. Приехал за мной. И с тех пор всегда был рядом, куда бы нас ни заносило. Значит, если Старый решил, что нам место в «Тихоокеанском экспрессе», так тому и быть.
Что касается самого экспресса, то в нем было гораздо красивее, чем в том, первом, поезде. Вагон, в котором я ехал из Пибоди, мог соперничать роскошью разве что с курятником: облупившаяся краска, запах пота и дыма, занозистые сиденья, в сравнении с которыми церковные скамьи показались бы пуховыми перинами.
«Тихоокеанский экспресс» представлял собой нечто совершенно иное. Пульмановский вагон, куда поднялись мы со Старым, мог бы стать вестибюлем роскошного отеля, который сжали наподобие гармошки. По бокам тянулись ряды диванов с обтянутыми красным бархатом соблазнительными выпуклостями. Сверху шли украшенные изящной резьбой панели темного дерева, словно двери, опрокинутые набок и уложенные друг за другом. За ними – я знал это из статей в «Харперс» о путешествиях – скрывались спальные полки, которые проводники опускали на ночь. Казалось, когда придет время, вместо того чтобы карабкаться на верхнюю полку, можно будет просто запрыгнуть туда, чуть-чуть согнув колени, – таким толстым и упругим был ковер на полу.
Я бы так и стоял, впитывая в себя всю эту красоту, – чтобы перебить зудящие сомнения насчет того, стоило ли вообще садиться в поезд, – но другим пассажирам пялиться было не интересно, им не терпелось пройти дальше. Суета нарастала с каждой секундой, а извинения, которыми сопровождались толчки и тычки локтями, звучали все менее искренне. Казалось, если мы сейчас же не найдем наши места, нас просто выпихнут через ближайшее окно.
К счастью, помощь отыскалась легко. Все до единого пассажиры были белые, в темных костюмах, поэтому негр-проводник в накрахмаленной белой куртке выделялся, как снежок в полном ведре угля.
Вполне возможно, проводник – худощавый малый средних лет, представившийся Сэмюэлом, – жаловал ковбоев не больше, чем кондуктор. Однако он дружелюбно заговорил с нами и, выхватив у меня из рук саквояж, повел нас по узким проходам и тамбурам поезда.
– Вам, джентльмены, туда. В двух последних спальных вагонах мест нет: семьдесят два пресвитерианца из Сан-Рафаэля, Калифорния. Будем слушать гимны до самого Окленда! Они возвращаются… прошу извинить, мэм… с Колумбовой выставки в Чикаго[11]. Мы уже несколько месяцев возим людей на выставку и обратно. Так вот… да, сэр, немедленно принесу… видите, здесь веревка. Это сигнальный шнур. Для тормоза. Идет до самого машиниста. Не дергайте за нее, если не хотите, чтобы на вас свалился сосед. У нас… сэр, в углу есть плевательница, будьте так добры… новые пневматические тормоза. Еще спасибо за них скажете, когда покатим вниз в долину Сакраменто на скорости шестьдесят пять миль в час! Вот мы и пришли: ваши места. Устраивайтесь поудобнее. Если что понадобится – кстати, у вас немного усталый вид, сэр, если позволите заметить, – сразу зовите Сэмюэла!
Несмотря на всю свою занятость, проводник не уходил и продолжал стоять, широко улыбаясь, даже после того, как мы с Густавом устроились на небольшом диванчике, который нам предстояло делить.
– Спасибо, Сэмюэл, – поблагодарил я. – Вы были невероятно любезны.
Негр кивнул, и его улыбка приобрела неестественно напряженный вид.
– Ага, спасибо, – пробормотал Старый, ерзая на сиденье в попытках устроиться поудобнее. Он весь взмок и явно нервничал, а нависший над ним стервятником Сэмюэл явно не способствовал комфорту.
Кто-то откашлялся, и, обернувшись, я увидел джентльмена лет сорока в клетчатом костюме, который добродушно-насмешливо смотрел на меня через проход. Лицо у него было розовым и плоским, как ломоть ветчины, а на голове возвышался помпадур[12] столь впечатляющих размеров, что я не удивился бы, обнаружив там великого путешественника Сигерсона[13] с проводниками-туземцами, карабкающегося на вершину волосяной горы.
Джентльмен поднял руку и потер указательным и средним пальцами о большой.
– О! – Я засунул руку в карман и выудил пенни. – Вот, пожалуйста.
Монетка смотрелась столь маленькой и жалкой в ладони длинной руки Сэмюэла, что он вроде бы даже не сразу разглядел ее там.
– Благодарю вас, сэр, – наконец кисло выдавил он. И поспешил прочь, чтобы помочь облаченной в траур вдове дальше по проходу загнать ее сыновей, парочку хохочущих кудрявых близнецов, на сиденья.
Взглянув на своего учителя этикета, я сразу понял, что первый экзамен провален.
Он качал головой и хихикал: такова была оценка моих чаевых.
– Лучше нет друга в долгом путешествии на поезде, чем любезный проводник, – заметил он. – И если хотите, чтобы он оставался вам другом, лучше время от времени раскошеливаться на десятицентовик.
– Это что же, надо давать взятку, чтобы проводник делал свою работу? – простонал Старый, не отрывая взгляда от вдовы. Она была в полном трауре и с вуалью, и шуршание черного крепа, обрамляющего длинные юбки, напоминало скорбный шепот.
– Это не взятка, а благодарность, – жизнерадостно ответил наш попутчик, выдержав уважительную паузу, пока вдова проходила мимо. – Я по роду занятий коммивояжер, на одном месте подолгу не задерживаюсь. А когда проводишь столько времени в тесных вагонах поездов, будешь признателен всякому, кто сделает твою жизнь хоть чуточку комфортнее. Да что там, вряд ли найдешь на всей Южно-Тихоокеанской железной дороге хоть одного разъездного торговца, который даст проводнику меньше пяти центов за одно только «здравствуйте».
Коммивояжер продолжал распинаться на эту тему – и на другие – еще несколько минут. Как выяснилось, его звали Честер К. Хорнер и последний месяц он провел на Колумбовой выставке, рекламируя «чудо-пищу будущего»: якобы чудодейственную «здоровую пасту», изготовленную из вареного арахиса. Означенное варево – «ореховое масло» – по описанию не показалось мне ни чудесным, ни хотя бы съедобным, но Хорнер проповедовал его достоинства с таким евангелическим рвением, что я все же согласился попробовать немного за ужином.
Это был один из немногих моментов, когда собеседник позволил мне вставить слово: торговец так разошелся, что едва не утопил меня в потоке своего красноречия. Впрочем, я не возражал. Все знают, что я и сам люблю нагородить с три короба, поэтому всегда ценю это мастерство в других. Старого, однако, Хорнер лишь раздражал, и через пару минут брат перестал даже делать вид, что слушает.
Вместо этого он практиковался в своем холмсианском мастерстве: разглядывал рассаживавшихся по местам пассажиров.
Старый высматривал хромоту, пятна на рукавах, потертые портфели – все, что могло пролить свет на жизненные обстоятельства незнакомца или его душу. Но через какое-то время я почувствовал, как Густав напрягся, и понял: братец увидел нечто такое, чего видеть не хотел.
Мы сидели лицом к хвосту поезда, и сиденье прямо напротив нас до сих пор пустовало. Но вот появился некто, намереваясь его занять, и Густав пришел в ужас по той же причине, по которой я пришел в восторг: некто оказался симпатичной молодой леди.
Конечно, если вы чопорны и старомодны, непосредственное соседство одинокой женщины достаточно юного возраста с двумя незнакомыми мужчинами сомнительного класса может показаться не вполне приличным. И я боялся – а Старый, похоже, надеялся, – что леди тоже найдет его таковым, поскольку она немного замешкалась, переводя взгляд со своего места на нас.
– Добрый день, мисс, – сказал я, вскакивая на ноги. – Если угодно, ради вашего удобства мы попросим проводника пересадить нас на другие места.
Я сыграл ва-банк в надежде, что галантность предложения освободит нас от необходимости выполнять его.
– Благодарю вас, но меня ваше общество ничуть не стеснит, – ответила молодая женщина, и ее улыбка говорила, что она рада каждой возможности шокировать блюстителей нравов.
Она принялась устраиваться на сиденье напротив, а Старый пробормотал приветствие – даже не вполсилы, а в осьмушку силы – и сразу же отвернулся к окну, переключив внимание на последних запоздавших пассажиров.
– Боюсь, мой брат не слишком общителен, мисс. Он плохо себя чувствует, – поспешил объясниться я. – Зато я говорю за двоих, так что скучать вам не придется.
Знаю, это было дерзко, но улыбка задержалась на лице нашей спутницы, как бы приглашая к продолжению разговора. К тому же девушка была так чертовски мила, что я, пожалуй, попытался бы очаровать ее даже в том случае, если бы она хмурилась или злобно брызгала слюной. У нее были большие карие глаза и крепкий, слегка вздернутый носик, а в уголках полных губ таилась шаловливая улыбка, которая намекала на озорство юности, хотя пассажирка была явно старше меня. На вид я дал ей двадцать пять – ближе по возрасту к Густаву, чем ко мне. Темные волосы красавицы были собраны в пучок, открывая… м-да, если я пущусь в описание ее длинной стройной шеи, выйдет уж вовсе непристойно, поэтому скажу лишь, что внешность ее была весьма приятной для глаза.
Так что можете себе представить, как меня обрадовал смешок, которым она ответила на мою тираду.
– И отчего это мне кажется, что вы не преувеличиваете, мистер?..
– Амли… ай! …олмс.
– Простите?
– Холмс, – повторил я, вытаскивая носок сапога из-под каблука Старого. – Отто Холмс. А это мой брат, Густав. С кем имеем удовольствие познакомиться?
– Диана Кавео.
Я уже собирался ответить словечком «очаровательно» – неуклюжей претензией на светскость, позаимствованной из какой-то журнальной статьи о высшем общества. К счастью, опозориться окончательно я не успел, поскольку всех отвлек шум, поднявшийся в конце вагона.
По проходу шел человек, и с каждым его шагом недовольный ропот становился все громче. Это был невысокий, безобидного вида мужчина в очках и безупречно сшитом костюме преуспевающего бизнесмена. При нем не было ни пистолета, ни открытой бутылки виски, и от него не пахло ни навозом, ни помоями, ни дымящейся серой. Тем не менее его появление в поезде явно вызвало у большинства отвращение. Видите ли, мужчина этот совершил непростительную в приличном обществе ошибку: он имел наглость родиться китайцем.
– Китаец вернулся, – раздалось недовольное ворчание одного из пассажиров. – И нового друга с собой притащил.
– Ну право же, – хмыкнула его соседка. – Двести долларов за билет, и к нам подсаживают этих. – Последнее слово она подчеркнула особо.
Если вид китайского джентльмена развязывал языки, то внешность шедшего за ним «друга» быстро завязывала их обратно. Это был сухопарый, небрежно одетый тип, глаза которого метали молнии на всякого, чье ворчание становилось слишком громким.
– Ба! – прошептал Густав, завидев его.
Я произнес гораздо больше слов, ибо сразу узнал спутника китайца – несмотря на удивительный факт, что за какие-то четыре часа типу удалось отрастить висячие черные усы.
– Какая встреча! Рад видеть вас снова, мистер Локхарт!
Китайский джентльмен скользнул на одно из свободных мест в следующем ряду за мисс Кавео, а Берл Локхарт задержался у сиденья напротив. Он некоторое время пялился на меня, не то силясь вспомнить, не то решая, стоит ли вспоминать.
– Вы меня с кем-то путаете, – наконец изрек он. – Моя фамилия Кустос.
После чего повернулся к нам спиной и сел.
– Посадка заканчивается! – проорал кондуктор.
Заверещал свисток. Вагон дернулся.
«Тихоокеанский экспресс» отправился в путь.



Глава шестая. Расстройство, или Поезд отправляется, а мы не справляемся



Я повернулся к брату, чтобы поинтересоваться его мнением насчет «Кустоса», но Густаву уже было не до того. Он уперся руками в стекло, за которым уплывала назад платформа, и часто-часто дышал.
– Тебе дурно? – спросил я.
– Нет-нет, – прохрипел он, не отрывая взгляда от стрелок, запасных путей и грузовых вагонов, мимо которых мы проезжали. – Просто… – Он сглотнул, пытаясь успокоить дыхание. – Сейчас пройдет.
– Ну, если не пройдет, давай что-нибудь предпримем. Например, сойдем с поезда.
На сей раз Старый смог издать в ответ только глухое рычание.
Я невольно покосился на мисс Кавео и обнаружил, что ее взгляд прикован к нам.
– Я ведь говорил, моему брату нездоровится, – поспешил объяснить я. – К тому же мы не слишком часто путешествуем поездом.
– Так я и подумала, – ответила она несколько прохладнее, чем минуту назад. – Позвольте спросить, а что привело вас в «Тихоокеанский экспресс»?
Я открыл рот, не успев подумать, что именно вышеупомянутый рот может сказать, и замер с отвисшей челюстью, поняв, что заготовленного ответа у меня нет.
– Хм-м…
– Дела, – вмешался мой брат, поворачиваясь к мисс Кавео. Он не мог заставить себя взглянуть ей в глаза, поэтому вместо этого обратился к сумочке, лежавшей у нее на коленях. – Вам это будет неинтересно, мисс.
– Не спешите с выводами, мистер Холмс. Интересы у меня весьма широкие.
Прямое обращение леди, да еще и именующей его ни много ни мало мистером Холмсом, многократно усилило застенчивость братца, и его взгляд опустился еще ниже, как будто он вел разговор с туфлями леди. Поскольку Густав был не в силах смотреть выше ее лодыжек, мисс Кавео снова обратила свое внимание на меня.
– И какого рода дела у вас в Калифорнии?
У меня все еще не было ответа. К счастью, он мне и не понадобился. Нас прервал худой долговязый парень, появившийся в конце вагона и неожиданно громко провозгласивший:
– Всем добрый вечер!
На пареньке была синяя форма с начищенными до ослепительного блеска пуговицами, а на голове красовалась кепка с выгравированной на латунной пластинке надписью «Разносчик». Он шел по проходу вприпрыжку, словно его тощие ноги были сделаны из резины, и содержимое плоского подноса у него в руках гремело, как камушки в консервной банке.
– А вот и я, Кип! – объявил разносчик. – Вода со льдом, мороженое, леденцы, туалетные принадлежности, все достойные журналы, известные мужчинам, а также парочка недостойных! Что вам нужно – все достанем! Кипа зовите, товар купите – только деньги платите! Без обмана и торга, все недорого!
Кип остановился у нашего сиденья и повернулся к нам с приветливой улыбкой. Когда он разглядел нас с братом как следует, улыбка стала еще шире, и, как мне показалось, я понял почему. Мальчишке было лет четырнадцать-пятнадцать – тот возраст, когда ковбои еще видятся вольными рыцарями прерий, ведущими полную отваги и приключений жизнь. В действительности, конечно, ковбои лишь измученные бродяги, за гроши ломающие горб на изнурительной работе, но попробуй-ка сказать такое парню, прочитавшему хоть один выпуск «Библиотеки Дика из Дэдвуда»[14].
– Сэмюэл передал, что кого-то из вас мутит, – сказал Кип. – Чем могу помочь?
Я пожал плечами.
– Ну разве что у тебя сыщется снадобье от упрямства. Как по мне, причина хвори именно в нем.
– Само пройдет, – буркнул Старый.
– Ничего страшного, дружище. Не стоит стыдиться. У пассажиров сплошь и рядом крутит живот. – Кип извлек из ящика бумажный пакетик и протянул его Густаву: – Попробуйте. Мятные леденцы. Народ божится, что помогает. За счет заведения.
Брат взял пакетик и пробормотал благодарности, но доставать леденец не спешил.
– У тебя, случаем, нет последнего выпуска «Харперс»? – спросил он.
– Какой же я иначе разносчик? – Кип покопался в своем товаре и быстро вытащил журнал. – Двадцать центов, пожалуйста.
– Двадцать центов?!
– Надо было спрашивать, пока поезд не отошел от станции, – ответил Кип. – Тогда было еще двенадцать.
– А когда доедем до гор, сколько будет? – спросил я. – Целый доллар?
– О, я даже не пытаюсь продавать журналы после Рино, – ухмыльнулся парень. – Никто не сможет их себе позволить, разве что в поезде окажется Рокфеллер.
Пока я пререкался с Кипом, Старый выкопал два десятицентовика и вложил их в протянутую ладонь разносчика.
– Загляну потом узнать, помогли ли мятные леденцы, – сообщил парень и подмигнул, как бы добавляя: без обид, бизнес есть бизнес. Он отдал журнал и пошел дальше, расхваливая леденцы, орешки и «поучительное чтение, мили так и тают».
Именно этого Густав и жаждал – чтения, чтобы таяли мили. Он нетерпеливо пролистал журнал и ткнул пальцем в страницу:
– Вот!
Братишка хоть и неграмотный, но не слепой: он нашел портрет Шерлока Холмса рядом с новой повестью товарища великого сыщика, доктора Ватсона.
Мисс Кавео чуть подалась вперед, чтобы посмотреть, на что показывает Старый.
– Шерлок Холмс? – Она взглянула на брата с веселым удивлением. – Вы его поклонник?
Густав так покраснел, что лицо почти слилось с волосами.
– Да, – буркнул он.
Сидевший у леди за спиной Берл Локхарт издал стон – нечто среднее между лошадиным ржанием и злобным козлиным блеянием. Он находился в пределах слышимости, и я разобрал нечто вроде «пудель британский».
– В мире нет сыщика, который мог бы сравниться с мистером Холмсом, – проговорил Старый, чуть возвысив голос. Он впервые посмотрел леди прямо в глаза, но было ясно, что обращается он к кое-кому другому. – Ни единого.
Издав новый стон, Локхарт вскочил и зашагал по проходу прочь, бросив китайца, который, оглянувшись, нервно смотрел ему вслед.
– Я тоже очень уважала Холмса, – сказала мисс Кавео Густаву, не обращая внимания на выходку Локхарта. – Вряд ли мы увидим равного ему сыщика.
– О, я в этом не так уж уверен, – возразил Старый. Не знаю, что он имел в виду: собственные дедуктивные способности или неизбежное возвращение своего героя. Будто двенадцатилетний мальчишка, отказывающийся принять, что Санта-Клауса не существует, братец продолжал питать трогательную уверенность, что Холмс жив, хотя всему миру было известно обратное.
– Он вам, случайно, не родственник? – спросила мисс Кавео, распахнув глаза в притворном удивлении.
– Седьмая вода на киселе, – отшутился я. – Хотя, думаю, каждый с фамилией Холмс скажет то же самое.
Леди усмехнулась и указала на журнал в руках Густава.
– И как же называется новая повесть о вашем родиче?
На сей раз братец не просто покраснел: лицо у него так потемнело, что стало похожим на один сплошной кровоподтек. Он стыдится своей неграмотности, а необходимость признаться в ней в присутствии представительницы противоположного пола наверняка лишила бы его дара речи на следующие восемьсот миль пути.
Я быстро взглянул на страницу «Харперс».
– «Горбун». – Потом покачал головой, глядя на Старого: – Не верится, что ты забыл очки в меблированных комнатах. Уже третью пару за год теряешь.
Отговорка получилась столь жалкая, что следовало бы пристрелить ее из милосердия, как Густав и поступил, полностью проигнорировав мое замечание.
– Убери пока, хорошо? – сказал он слабым голосом, закрыл журнал и отдал мне. – Сейчас у меня нет настроения.
Он откинулся на спинку сиденья и отвернулся к окну. С нашей стороны смотреть было особенно не на что: лишь унылая пустынная равнина, простирающаяся до сереющих вдали гор. А вот в окнах по другую сторону прохода скоро обещал появиться потрясающий вид, и вдали на юго-западе уже виднелся далекий отблеск: Большое Соленое озеро.
Что ж, поскольку Старый не интересовался ни своим журналом, ни красотами природы, меня это вполне устраивало, ведь теперь я мог посвятить все свое внимание тем красотам, которые находились прямо передо мной.
– Сдается мне, скоро нам откроются прекраснейшие виды, – сказал я мисс Кавео.
– Когда перевалим через горы Сьерра-Невада, мистер Холмс, вас будет уже тошнить от прекрасных видов, – мило ответила она. Если ее и смутила резкость моего братца, то она никак этого не показала.
– Так, значит, вам не впервой ехать в Калифорнию?
– О нет. Вообще-то я возвращаюсь домой.
– Из Чикаго?
Она кивнула.
– Приехала туда на Всемирный женский конгресс, а потом поработала волонтером в Женском павильоне на Колумбовой выставке. На обратном пути ненадолго остановилась в Солт-Лейк-Сити – нельзя же было не посмотреть Мормонскую Скинию, а вот теперь…
– Покорнейше прошу простить, что перебиваю, мисс, – Хорнер свесился через проход и влез в наш разговор, как нога коммивояжера влезает в щель закрывающейся двери. – Не мог не услышать, что вы ездили на Всемирный женский конгресс. Значит, вы суфражистка?
– Можно и так сказать, – сухо ответила мисс Кавео.
– О, признаюсь, я весьма удивлен, – проворковал Хорнер. – Если верить газетам, все суфражистки – страхолюдины и мужененавистницы. О вас же не скажешь ни того, ни другого. – И он хищно осклабился.
Минуту назад готовый помогать леди отбросить приличия, теперь я ощутил себя блюстителем нравственности, долг которого – стереть наглую ухмылочку с физиономии торговца. Однако прекрасная дама вовсе не нуждалась в рыцаре в сияющих доспехах.
– Я не питаю ненависти к мужчинам, – заявила мисс Кавео. – Хоть и нахожу некоторых из них крайне раздражающими. Особенно самонадеянных.
Хорнер расхохотался, будто девушка выдержала некий придуманный им самим экзамен.
– Этот раунд вы проиграли, мистер Хорнер, – хихикнула сидящая напротив коммивояжера матрона средних лет, одетая в строгое черное платье со сборками и высоким воротником, с тщательно причесанными светлыми с проседью волосами. Никому бы и в голову не пришло указывать такой почтенной даме на неподобающее соседство с мужчиной. – Браво, – обратила она свое полное добродушное лицо к мисс Кавео. – Нечасто увидишь, чтобы так грациозно отмахивались от мух. Вы не поверите, но когда-то они роились и вокруг меня. И особо назойливых, вроде этого молодчика, я просто прихлопывала, вот так! – И дамочка игриво шлепнула коммивояжера по колену черным кружевным веером.
Хорнер и мисс Кавео рассмеялись, и это решило дело. Милый дуэт, на который я так надеялся, превратился в оживленный квартет. Немолодая леди, представившаяся Идой Кир из Сан-Франциско, оказалась ничуть не менее говорливой, чем Хорнер. Пока мы огибали Великое озеро, поезд несколько раз останавливался набрать воды и угля, но болтовня не затихала ни на минуту.
Разговор ненадолго вернулся к суфражисткам – миссис Кир придерживалась мнения, что женщины доказывают свое превосходство над мужчинами уже одним тем, что не вмешиваются в политику, – а потом перешел на Женский павильон на Колумбовой выставке и, наконец, на саму выставку.
В результате мне приходилось больше помалкивать, поскольку я не был столь начитан и осведомлен, как попутчики, и никогда не бывал в Белом городе[15] в Чикаго. Оставалось лишь отпускать простонародные шуточки да пытаться острить, например, когда Хорнер вспомнил о речи какого-то университетского умника, которая произвела шум на выставке на прошлой неделе: дескать, фронтир уже закрыт и времена первопроходцев в нашей стране остались позади[16].
– Если хочет увидеть фронтир, то мы с братом могли бы показать, – вставил я. – Где-где, а в прериях мощеных дорог не сыскать.
– Полагаю, профессор изъяснялся метафорически, в эзотерическом смысле… как обычно изъясняются профессора, – возразила миссис Кир, блеснув глазами. – Он имел в виду наш национальный дух. США – уже не страна фермеров и скотоводов. Теперь у нас есть современная промышленность, прекрасные города. Мы меняемся.
– Но не всем нравятся перемены, миссис Кир. – Мисс Кавео покосилась на Хорнера. – Вот поэтому суфражисток и представляют страхолюдными мужененавистницами.
– Ну а я согласен с Отто, – парировал шпильку Хорнер. – Рано еще говорить о фронтире как о музейной реликвии. – Он указал на окно с моей стороны прохода и безлюдную пустыню за ним. – Там дикие земли, и люди в них дикие. Мы же не вежливых мальчиков опасаемся, правда? Барсон и Уэлш ограбили этот поезд – «Тихоокеанский экспресс»! – всего два месяца назад, и они до сих пор на свободе. Пока не доедем до Окленда, может произойти все что угодно. Завал на путях, разобранные рельсы, динамит. Боже упаси, только бы они не повредили мост. Эти безумные скотопасы так ненавидят ЮТ, что не удивлюсь, если они пустят целый поезд под…
– Гос-спади!
Увлеченные разговором, собеседники уделяли Старому примерно столько же внимания, сколько куче сваленных в углу пальто на рождественских танцах в амбаре, поэтому его внезапная – и оглушительная – реплика заставила всех подпрыгнуть. Не произнеся больше ни слова, он, пошатываясь, поднялся и зашагал нетвердой походкой в сторону хвоста поезда.
Мне понадобилось несколько секунд, чтобы оправиться от потрясения, после чего я рассыпался в извинениях и поспешил за братом. Как ни странно, я был не одинок: китайский джентльмен тоже встал и последовал за ним еще раньше меня.
Но не успели мы догнать Густава, как раздался оглушительный визг.



Глава седьмая. Чань, или Доктор дает лекарство, а Локхарт дает доктору пинка



В конце коридора, немного не доходя до дверей в следующий пульман, Густав свернул налево. Пару часов назад, когда Сэмюэл показывал нам места, мы прошли мимо находящегося там туалета, и я приметил кое-что, чего мой брат заметить не мог: надпись на двери «Леди».
Поэтому первые визги, раздавшиеся немедленно после того, как Старый вломился в уборную, были, конечно, женские. Впрочем, к ним быстро присоединились и мужские: в кои-то веки страх моего брата перед женским полом оправдался, и он издал крик падшей души, обнаружившей себя в аду.
– Читать не умеешь? – взвизгнула женщина вслед вываливающемуся из туалета Старому. За визгом последовала рука, которая, пока братишка пятился, успела трижды обрушить на его голову сумочку. Затем рука исчезла, дверь захлопнулась, а братец ринулся прочь из вагона.
Я, в компании китайского джентльмена, последовал за ним через тамбур в следующий спальный вагон.
– Густав! – позвал я.
Он не останавливался.
– Мистер Холмс, подождите, пожалуйста, – присоединился ко мне китаец.
Старый остановился.