Нэнси Спрингер

Энола Холмс и маркиз в мышеловке

Лондон, Ист-Энд

После наступления темноты

Август 1888



Улицу освещало лишь  немощное мерцание газовых фонарей и огня под котелками, подвешенными над мощенной булыжником мостовой возле таверн — там старые продавцы варили устриц. Неизвестная в черных одеждах скользила из тени в тень, никому не попадаясь на глаза, словно и сама была тенью. В тех слоях общества, откуда она вышла, немыслимо было представить себе девушку, разгуливающую по городу в одиночку, без сопровождения мужа, отца или брата. Однако она была готова на все, лишь бы найти ту, кого потеряла.

Круглыми глазами, скрытыми черной вуалью, она смотрела вокруг, вглядывалась в темные улочки, цеплялась за каждую деталь. Она замечала битое стекло на покрытом трещинами тротуаре. Нагловатых крыс, которые суетились под ногами, и их омерзительные голые хвосты. Босых оборванцев, бегающих среди битого стекла и крыс. Парочки, идущие рука в руке: рабочих в красных фланелевых жилетах и их дам в дешевых соломенных шляпках. Привалившихся к стенам нищих — пьяных, спящих или, возможно, даже мертвых — и снующих по ним крыс.

Незнакомка в черном не только наблюдала за прохожими, но и внимательно прислушивалась к звукам ночи. В пропитанном сажей воздухе звенела пьяная колесная лира. Маленькая девочка кричала у дверей паба:

— Папа! Па?

Повсюду раздавались крики, смех, вопли пьяниц и восклицания уличных торговцев:

— Устрыцы! Макайте в уксус, глотайте цыликом! Хорошие, толстые устрыцы, четыре штуки за пенни!

В нос ей били запахи уксуса, джина, вареной капусты, горячих колбасок, соленой воды с ближайшей пристани и застоявшихся вод Темзы, гнилой рыбы, сырости и канализации.

Она ускорила шаг. Ей нельзя подолгу задерживаться на одном месте, ведь она не только охотница, но еще и добыча. В то время как она ведет поиски, ее тоже ищут. Поэтому надо уйти как можно дальше, туда, где преследователи не смогут ее найти.

Под светом фонаря в дверном проеме стояла дама с накрашенными губами и смазанными тенями. К ней подъехал двухколесный экипаж, и из него вышел джентльмен во фраке и блестящем шелковом цилиндре. Дама была в вечернем платье с глубоким вырезом, которое явно раныйе принадлежало леди из высшего общества, но наблюдательница в черном сомневалась, что джентльмен приехал сюда на танцы. Как бы широко ни улыбалась жрица любви, во взгляде ее изможденных глаз читался неизменный страх. Недавно совсем неподалеку отсюда одну падшую женщину нашли мертвой и с глубокими порезами. Незнакомка в черном отвела взгляд и прошла мимо.

Небритый господин, прислонившийся к стене, игриво ей подмигнул.

— Не скучаешь одна, подруга? Хошь, составлю те компанию?

Ни один уважающий себя джентльмен не окликнул бы девушку, которой даже не был представлен. Она прошла мимо, стараясь не обращать на него внимания. Ей нельзя ни с кем заговаривать. Она здесь чужая. И расстраиваться тут не из-за чего: она никогда никуда не вписывалась и потому везде чувствовала себя одинокой. И все же сердце у нее ныло, когда девушка в черном вглядывалась в мрачные тени — ведь родной дом остался позади, и она чувствовала себя посторонней в самом большом городе на свете и не знала, где ей переждать ночь.

Если, Господь милостив, она доживет до рассвета, останется лишь надеяться, что ей удастся найти близкого человека, на поиски которого она отправилась.

Неизвестная в черном уходила все дальше и дальше, в самое черное сердце лондонских трущоб у причала, не замедляя шаг. Одна.

Глава первая

Хотелось бы знать, почему мама выбрала для меня имя Энола, значение которого — «одна, одинокая». Ей всегда нравились — а может, нравятся и до сих пор — загадки, и она, вероятно, что-то хотела этим сказать или предсказать, хотя тогда папа был еще жив.

Чуть ли не каждый день при любом удобном случае она замечала:

— Ты и одна прекрасно справишься, Энола.

С этими словами она беспечно уходила гулять в поле, захватив с собой альбом, кисти и акварельные краски. И на мой четырнадцатый день рождения она действительно оставила меня одну — тем июльским вечером она не вернулась домой, в Фернделл-холл.

Сначала меня это не особенно встревожило, и я спокойно отправилась праздновать вместе с дворецким Лэйном и его женой, кухаркой. Мы с мамой всегда сердечно здоровались при встрече, но не интересовались заботами друг друга. Я предположила, что у нее возникли срочные дела и она поручила миссис Лэйн передать мне несколько свертков за ужином.

Вот список подарков от мамы:

— набор для рисования: бумага, графитовые карандаши, перочинный ножик для заточки, индийская стирательная резинка — все аккуратно уложено в плоскую деревянную коробку, которая на поверку оказалась раскладным мольбертом;

— увесистый том под названием «Тайный язык цветов, а также вееров, носовых платков, сургучных печатей и парок»;

— тонкая брошюра с шифрами.

Мама всегда поощряла мой интерес к рисованию, хотя особым талантом я не обладала. Она знала, что мне нравится делать карандашные наброски и читать книги на любую тематику, но вот к шифрам я интереса не испытывала. Однако эту брошюрку она явно сделала своими руками: сама сложила листы, сшила их вместе ,и украсила изящными акварельными бутонами.

Очевидно, мама долго ее мастерила. «Значит, я ей небезразлична», — эти слова я повторила про себя несколько раз за вечер, стараясь саму себя в этом убедить.

Я понятия не имела, куда она ушла, но не сомневалась, что рано или поздно мама вернется домой или хотя бы пришлет записку. Спать я легла со спокойной душой.



Следующим утром на мой вопрос мистер Лэйн покачал головой. Нет, хозяйка не вернулась. Нет, никаких писем от нее не было.

Пасмурное небо и ливень за окном полностью отвечали моему настроению, а оно ухудшалось с каждой минутой.

После завтрака я ушла к себе в комнату, в свое чудесное укрытие, где шкаф для одежды, туалетный столик, комод и все остальное было выкрашено в голубой и розовый цвета с узором из букетиков по краям. Такую простую и дешевую мебель называли «деревенской» и ставили только в детских, а мне она очень нравилась. Обычно.

Не сегодня.

Я больше не могла оставаться в доме; я не находила себе места и присела лишь затем, чтобы натянуть галоши поверх сапожек. А поверх рубашки и бриджей — удобной одежды, которая осталась мне от старших братьев, — накинула непромокаемый плащ. В таком резиновом виде я с топотом спустилась на первый этаж и взяла зонт с подставки в прихожей. На улицу я вышла через кухню, бросив миссис Лэйн на прощание:

— Я пойду прогуляюсь.

Забавно; чуть ли не каждый день я говорила ей одно и то же, сама не зная, зачем и куда иду и что надеюсь найти. Я залезала на деревья, выискивала там желто-коричневые ракушки улиток, орехи, птичьи гнезда. В гнезде сороки я высматривала нуговицы от сапожек, блестящие ленты, чужие потерянные сережки. И делала вид, будто ищу нечто ценное...

На этот раз притворяться не приходилось.

Миссис Лэйн тоже поняла, что это не обычная прогулка. Она всегда спрашивала: «А где ваша шляпа, мисс Энола?» — потому что я не носила шляпы. А в то утро кухарка промолчала.

Я отправилась на поиски матери.

И всерьез полагала, что сумею ее отыскать.

Когда за мной закрылась дверь кухни, я принялась рыскать по двору, словно бигль на охоте. Вчера в честь дня рождения мне разрешили понежиться утром в постели, и я не застала маму до того, как она ушла. Но ей всегда нравилось гулять в поле и часами рисовать растения и цветы, а значит, в первую очередь надо было проверить территорию поместья.

Мама предпочитала не вмешиваться в дела природы. Поэтому наш цветник больше походил на дикие заросли, лужайки наводняли кусты ежевики и дрока, деревья оплетали лозы винограда и плюща. А сегодня серое небо еще и обрушивало на эти джунгли потоки воды.

Реджинальд, старый пес породы колли, преданно трусил за мной, пока ему не наскучила прогулка под дождем и он не отправился искать укрытие от плохой погоды. Разумный поступок. Мне бы последовать его примеру, ведь я промокла до нитки, — но нет. Мои шаги все ускорялись в такт тревожному сердцебиению, и ужас подгонял меня, словно плетка. Вдруг мама лежит где-нибудь в лесу или в поле — одна, раненая, или больная, или... Все-таки она уже немолода, и сердце могло ее подвести. Возможно... Нет, напрямую об этом сказать не хватает сил. К тому же есть и более красивые выражения. Дожила свой век. Ушла из жизни. Вознеслась на небеса. Воссоединилась с мужем.

Нет. Только не это. Пожалуйста!

Казалось бы, меня не должно было задеть ее исчезновение, раз уж мы с мамой никогда не были близки. Но нет, совсем наоборот: я считала себя ответственной за любое несчастье, которое могло с ней произойти, и на душе у меня кошки скребли. Мать родила меня в непозволительно преклонном возрасте, я стала обузой, причиной скандалов и всегда ощущала свою вину за все, за то, что дышу. И надеялась это исправить, когда вырасту. Каким-то волшебным образом пролить на свою жизнь яркий свет, который прогонит тени позора.

Тогда мама бы меня полюбила, понимаете?

Поэтому ей еще рано умирать.

И я обязана ее найти.



В лесу за садом, где целые поколения сквайров охотились на зайцев и куропаток, я излазила все откосы, осмотрела каменистую лощину, заросшую папоротником — именно в честь него Фернделл-холл получил свое название, — но не задержалась в ней, хотя обычно мне нравилось проводить там время. Я вышла из леса к фермерским землям и поспешила в поля. Мама вполне могла уйти туда рисовать цветы.

Фернделл располагался недалеко от города, и фермеры предпочитали выращивать не овощи, а колокольчики, анютины глазки и лилии, и доставлять свежие букеты в Ковент-Гарден, получая с этого куда больше прибыли. В наших полях для Лондона цвели стройные ряды розовых кустов, ярко-желтые кореопсисы и похожие на языки пламени циннии и маки. При виде этих цветущих полей мне сразу представлялся залитый солнцем городской особняк и улыбчивые горничные, которые ставят букеты в хрупкие вазы в каждой комнате, роскошные салоны с леди и джентльменами с изящными прическами и нарядами, пропитанными ароматом анемонов и фиалок. Лондон, где...

Однако сейчас все цветы склонили головки под беспощадным ливнем, и мои мечты о Лондоне испарились так же быстро, как поднимающийся с полей туман. С широких полей. Бескрайних.

Как отыскать в них маму?

В моих тщеславных мечтах — о матери, не о Лондоне — я находила ее сама, в одиночку, и она смотрела на меня с благодарностью и восхищением, как на спасительницу, прекрасную героиню.

Но это были лишь глупые мечты.

На тот момент я осмотрела жалкую четверть всего поместья — что уж говорить о полях. Если мама больна или ранена, она испустит дух задолго до того, как я ее отыщу.

Я развернулась и помчалась обратно в дом.



Мистер и миссис Лэйн тут же принялись виться надо мной, как горлицы над гнездом: дворецкий стянул с меня промокший плащ и сапоги и забрал зонт, а кухарка отвела на теплую кухню. Она не имела права меня отчитывать, но молчать не собиралась.

— О чем только думают дуралеи, которые торчат по несколько часов под проливным дождем? — поинтересовалась она у большой угольной печи, снимая с нее крышку. — Не важно, простой человек или аристократ — от простуды любой помереть может, — пожаловалась она чайнику, который ставила на печь. — Болезни все равно, какая кровушка там течет, — доверительно сообщила кухарка коробочке с чайными листьями. Отвечать я не собиралась, ведь она не со мной разговаривала. Мне в глаза ей бы не позволили такое высказывать. — Независимость — это прекрасно, когда не ищешь на свою голову ангину, плеврит или пневмонию, а то и чего похуже, — поделилась миссис Лэйн с чайными чашками. Потом она повернулась ко мне и вежливо спросила совсем другим тоном: — Позвольте узнать, мисс Энола, угодно ли вам подкрепиться? Как раз подошло время второго завтрака. Да и не желаете ли сесть ближе к печи?

— Я там поджарюсь как кусок хлеба. И второй завтрак мне не нужен. О матери так ничего и не слышно?

Хотя ответ был и так ясен: мистер и миссис Лэйн сразу бы мне сообщили, узнай они что новое, но я все равно решила уточнить.

— Ничего, мисс, — ответила кухарка и закатала руки в фартук, словно грудного младенца.

Я поднялась со стула:

— В таком случае мне необходимо отправить несколько писем.

— Мисс Энола, в библиотеке не горит камин. Позвольте принести вам сюда все необходимое.

Я обрадовалась, что не придется сидеть в огромном кожаном кресле в мрачной библиотеке. На теплой кухне куда приятнее. Миссис Лэйн принесла мне листок нежно-кремового цвета с фамильным гербом, чернильницу с пером и промокательную бумагу.

Я окунула перо в чернила и вывела несколько слов. Я сообщала в местное отделение полиции о мамином исчезновении и вежливо просила организовать ее поиски.

Потом я замешкалась: стоит ли?

Да. К сожалению, откладывать было нельзя.

Вторая записка, которой предстояло пролететь много миль по проводам после того, как ее напечатают на телеграфном аппарате, заняла у меня гораздо больше времени.



ЛЕДИ ЕВДОРИЯ ВЕРНЕ ХОЛМС ПРОПАЛА ВЧЕРА ТЧК НУЖЕН СОВЕТ ТЧК ЭНОЛА ХОЛМС



Я отправила две одинаковые телеграммы: Майкрофту Холмсу, на улицу Пэлл- Мэлл, в Лондон, и Шерлоку Холмсу, на Бейкер-стрит, тоже в Лондон.

Моим братьям.

Глава вторая

Я допила чай, который налила мне миссис Лэйн, переоделась в сухие бриджи и начала собираться в деревню.

— Но как же... Дождь... Дик отвезет письма, — пробормотала миссис Лэйн, снова заворачивая руки в фартук.

Ее сын тоже работал в поместье и выполнял мелкие поручения под строгим надзором куда более умного пса Реджинальда. Я решила не говорить миссис Лэйн, что не могу доверить Дику столь важную корреспонденцию, и вместо этого заявила:

— Я спрошу там, не видел ли кто мою мать. Поеду на велосипеде.

Это был не старый драндулет с огромными колесами, а современный «карликовый» велосипед с пневматическими шинами, надежный и безопасный.

На нем я крутила педали под моросящим дождем, пока не остановилась у сторожки. Фернделл с натяжкой можно было назвать поместьем — дом у нас был всего один, маленький и каменный, хоть и с представительным фасадом, но подъездная дорога, ворота и, соответственно, сторожка здесь имелись.

— Купер, — позвала я сторожа, — откроете мне ворота? Кстати, вы, случайно, не открывали их вчера для моей матери?

Сторож ответил отрицательно, не скрывая своего изумления. Леди Евдория Холмс никогда не выходила через главные ворота.

Я выехала с территории поместья и быстро добралась до деревушки Кайнфорд.

Телеграммы я отдала на почту, записку для полиции отнесла в участок, где перекинулась парой слов с констеблем, а затем заглянула к священнику, зеленщику, булочнику, кондитеру, мяснику, торговцу рыбой — в общем, ко всем, кому только можно, и ненавязчиво расспросила их о матери. Никто ее не видел. Кроме того, жена викария неодобрительно вскинула брови, когда я к ней подошла. Наверное, из-за бриджей. Выезжая на люди на велосипеде, приличные девушки одеваются соответственно: в короткие бриджи и водонепроницаемую юбку — на самом деле любую юбку, лишь бы она прикрывала щиколотки. Я слышала, что в деревне маму порицают за неумение прикрывать вульгарные места — вроде ведерок с углем, фортепиано и меня.

Скандального ребенка.

В своем позоре я никогда не сомневалась — в конце концов, даже «воспитанная» девушка не может вечно закрывать на все глаза. Я давно заметила, что большинство замужних дам каждые год-два запираются в доме на несколько месяцев, а затем выходят с очередным младенцем — и так пока не умрут или не состарятся, поэтому детей у них накапливается штук по десять, а то и по двенадцать. В то же время моя мать произвела на свет двух сыновей — моих старших братьев, только и всего. Возможно, из-за этого благородный рационалист-логик и его достойная творческая супруга сочли поздние роды особенно постыдными.

Я крутила педали, направляя велосипед то к таверне, то к кузнице, табачной лавке или пабу — местам, куда «приличные» леди не заходят, и любопытные шептались между собой, бросая на меня косые взгляды.

Ничего полезного выведать не удалось.

Я старалась приветливо улыбаться и разговаривать как можно обходительнее, но на выезде из деревни до меня еще доносились громкие шепотки, догадки и сплетни, и в Фернделл-холл я вернулась в препротивном настроении.

— Ее никто не видел, — ответила я на немой вопрос миссис Лэйн. — И никто не знает, куда она могла пойти.

Я отмахнулась от предложения отобедать, хотя на самом деле уже подступало время ужина, и поднялась на второй этаж, туда, где располагались мамины комнаты. Она всегда запирала дверь и прибиралась у себя сама, вероятно, чтобы облегчить ношу миссис Лэйн, поскольку, кроме четы Лэйнов, слуг у нас в поместье не было. Я бы не стала вламываться в комнаты матери, но при сложившихся обстоятельствах...

Какой у меня оставался выбор?

Я дернула ручку, ни капли не сомневаясь, что дверь закрыта и сейчас придется искать по всему дому Лэйна и выпрашивать у него ключ.

Однако ручка повернулась.

И дверь открылась.

В тот момент я наконец поняла, что моя жизнь круто изменилась.

Даже в церкви я не осматривалась так смиренно и трепетно, как в этой гостиной. Видите ли, я читала папины книги по логике, Мальтуса, Дарвина и разделяла рациональный, научный подход своих родителей, но там меня охватило внезапное желание поверить. Во что-нибудь. В существование души или, возможно, духа.

Мама превратила гостиную в святилище творчества. На окнах висели слегка раздвинутые шелковые шторы с узором из японских лотосов, и солнечный свет озарял узкие силуэты изящной мебели из клена, намеренно выполненной под бамбук и совсем не похожей по цвету на громоздкую лакированную мебель из темного красного дерева в общей комнате отдыха. Там висели мрачные портреты наших предков, а окна закрывали тяжелые занавески из саржи, но в маминых владениях мебель была выкрашена в белый, а на стенах чудесного пастельного цвета висели прелестные акварели маминой кисти: воздушные, выполненные в мельчайших деталях бутоны и распустившиеся цветы, каждая из работ — не крупнее листа писчей бумаги и в опрятной легкой рамке.

На мгновение мне почудилось, будто мама прямо сейчас здесь, со мной, в этой комнате.

Эх, если бы это было действительно так!

Тихо, на цыпочках, словно боясь потревожить ее дух, я прошла в следующую комнату — художественную мастерскую, довольно неприглядную на вид, с окнами без занавесок, пропускающими яркий дневной свет, простым дубовым паркетом — его легче всего отмывать от краски. Я быстро окинула взглядом мольберт, наклонный стол, бумагу и принадлежности для рисования и нахмурилась, заметив деревянную коробочку.

Судя по всему, акварели и кисти мама с собой не захватила.

А я думала...

Как глупо с моей стороны! Мне следовало сразу пойти к ней в комнату. Она ушла вовсе не рисовать цветы. Куда и почему мама ушла, я пока не знала — но разве могла я найти ее в одиночку? Нет, я поступила глупо, глупо, глупо!

Я поплелась к следующей двери, ведущей в спальню.

На пороге я застыла — по нескольким причинам. Во-первых, мамина современная кровать со сверкающим каркасом медного цвета стояла незаправленной. Каждый божий день мама напоминала мне заправить постель и прибраться в комнате сразу после завтрака; вряд ли она сама оставила бы льняные простыни съехавшими с матраса, подушки разбросанными в стороны, а пуховое одеяло свисающим на персидский ковер.

Во-вторых, мама не убрала одежду в шкаф. Коричневый твидовый костюм для прогулок был небрежно наброшен на напольное зеркало.

Но позвольте — в чем же она вышла из дома, если не в своем любимом костюме, современном, практичном и подходящем для прогулок за городом, с юбкой на резинках, которую можно было подтянуть, чтобы не замочить и не испачкать подол, распахнула дверцы гардероба и уставилась на богатое разнообразие тканей: шерсть, гарус, муслин и хлопок соседствовали с дамастом, шелком, тюлем и бархатом.

Видите ли, мама человек свободных взглядов, со стержнем, сторонница суфражисток и удобной женской одежды, в том числе струящихся, чувственных платьев, воспетых эстетом Рескином, — но в то же время она вдова сквайра, что возлагает на нее определенные обязательства. Поэтому в ее шкафу висели скромные костюмы для прогулок, благопристойные повседневные наряды, одежда для официальных визитов, вечернее платье с глубоким вырезом, манто для выездов и пышное бальное платье приглушенного фиолетового оттенка, которое мама не меняла уже много лет: мода ее ни капли не волновала. Выбрасывать она ничего и не думала. У нее сохранился черный «вдовий траур», который мама носила год после папиной смерти. Бронзово-зеленый костюм для верховой езды остался с тех времен, когда она выезжала на охоту на лис. Остался и серый городской костюм с юбкой в пол и с пелериной. Шерстяные накидки, стеганые атласные кофточки, юбки с узором из индийских огурцов, масса блузок... В хаосе лилового, темно-бордового, серо-голубого, лавандового, оливкового, черного, янтарного и коричневого цветов сложно было разобрать, какого наряда не хватает.

Я закрыла дверцы шкафа и растерянно осмотрелась.

В комнате царил беспорядок. Половинки корсета и другое нижнее белье валялись на мраморном умывальнике у всех на виду, на комоде лежал причудливый предмет, похожий на пухлую подушечку из полупрозрачной ткани, набитую белым конским волосом, скатанным в шарики и завитки. Я его забрала — он оказался довольно упругим на ощупь — и спустилась на первый этаж, гадая, что же это такое.

В коридоре мне встретился Лэйн, он полировал деревянные панели. Я показала ему свою находку и спросила:

— Лэйн, что это?

Хороший дворецкий должен в любой ситуации сохранять невозмутимое выражение лица, и Лэйн постарался ничем не выдать своей неловкости, но все же слегка запнулся, отвечая на мой вопрос:

— Это... Э-э... Как сказать... Подкладка для платья, мисс Энола.

Подкладка для платья?

Не спереди же ее подкладывают? Тогда, значит, сзади.

О.

Я стояла посреди коридора напротив мужчины и держала в руках то, о чем не говорят вслух, то, что леди прячут под платье с широкой юбкой и прикрывают складками дорогой ткани.

— Прошу прощения! — воскликнула я, густо покраснев. — Я не знала. — Мне не приходилось носить турнюры, и раньше я их не видела. — Тысяча извинений.

Вдруг у меня мелькнула мысль, которая заставила забыть о смущении:

— Лэйн, а как была одета моя мать, когда уходила из дома вчера утром?

— Сложно сказать, мисс.

— При ней был чемодан или коробка?

— Совершенно точно нет, мисс.

— Ридикюль или дамская сумочка?

— Нет, мисс. Я бы заметил.

Мама редко ходила с сумочками.

— А костюм был... — Я не могла употребить при Лэйне непристойное слово «турнюр» и вместо этого сказала: — Со шлейфом? С пышной юбкой?

Что было бы очень на нее не похоже.

Однако Лэйн кивнул:

— Не скажу, во что именно она была одета, но припоминаю короткий жакет.

Такие жакеты носят с турнюром.

— И серую шляпку с высокой тульей.

Помню ее. Выглядит по-военному, напоминает перевернутый вверх дном цветочный горшок — простой народ называет такие шляпы «трехэтажными домиками с подвалом».

— Кроме того, при ней был зонт для прогулок.

Длинный черный зонт, хорошая замена трости, надежный и крепкий.

Как странно: мама взяла с собой мужской зонт и шляпу, но при этом оделась в платье с турнюром, с самой кокетливой и женственной юбкой.

Глава третья

Перед ужином пришел ответ от моих братьев.



ПРИЕДЕМ УТРОМ ПЕРВЫМ ПОЕЗДОМ ОСТАНОВКА ЧОСЕРЛИ ПРОСИМ ВСТРЕТИТЬ НА СТАНЦИИ М&Ш ХОЛМС



Чосерли, ближайший городок с железнодорожной станцией, располагался в десяти милях от Кайнфорда. Чтобы успеть к прибытию поезда, придется выйти из дома на рассвете.

Я решила принять ванну накануне. Занятие это трудоемкое: приходится вытаскивать металлическую громадину из-под кровати, придвигать ее к камину, носить ведра с водой и чайники с кипятком с первого этажа. Тем более что миссис Лэйн, несмотря на летнюю пору, помогать мне не стала: она разводила огонь у меня в спальне и рассказывала лучинам, углям, а затем и языкам пламени, что нормальные люди в дождливые дни не моются. Я хотела еще и помыть голову, но без помощи миссис Лэйн мне было не справиться, а у нее совершенно неожиданно обнаружился ревматизм рук, и она доверительно сообщила полотенцам, которые в тот момент нагревала:

— И трех недель не прошло, как ванну принимали, да и на улице еще холодно.

После этого я сразу легла в постель и завернулась в одеяло, а миссис Лэйн, все еще ворча себе под нос, положила мне в ноги бутылки с горячей водой.



Утром я раз сто провела расческой по волосам, чтобы они блестели, и убрала их назад, повязав белой лентой в тон платью — девушки из знатных семей обязаны ходить в белом, чтобы, знаете ли, щеголять пятнышками грязи на подоле! Я надела самый новый и чистый наряд и хорошенькие кружевные панталоны — белые и длинные, свои любимые черные колготки и черные сапожки, которые Лэйн совсем недавно почистил.

На то, чтобы одеться и причесаться, у меня ушло довольно много времени, и позавтракать я уже не успевала. Я сняла с крючка в коридоре шаль — утро обещало быть холодным — и, сев на велосипед, стала усердно крутить педали, чтобы успеть к прибытию поезда.

Когда едешь на велосипеде, можно раздумывать о чем угодно: прохожие все равно не успеют заметить твоего выражения лица. Впрочем, предаваться мыслям о событиях прошедшего дня было малоприятно.

Я промчалась через Кайнфорд и свернула на дорогу к Чосерли.

Что же все-таки случилось с моей матерью?

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, я задалась вопросом, удастся ли мне отыскать железнодорожную станцию и моих братьев.

Хотелось бы знать, почему мама назвала их «Майкрофт» и «Шерлок»? О чем она думала? Задом наперед эти имена читаются как «Тфоркиам» и «Колреш».

Надеюсь, с ней все в порядке.

Нет, лучше думай про Майкрофта и Шерлока.

Интересно, я их узнаю, когда они сойдут с поезда? Последний раз я видела братьев на папиных похоронах — мне тогда было всего четыре года; помню только, что они казались мне очень высокими, особенно из-за цилиндров, обтянутых траурной лентой, и суровыми — из-за строгих черных сюртуков, черных перчаток, черных нарукавных повязок и лакированных кожаных сапог, тоже, разумеется, черных.

Неужели деревенские ребятишки были правы и отец в самом деле не выдержал моего запоздалого рождения и умер от горя? Или все же его свели в могилу плеврит и лихорадка, как говорила мама?

Интересно, а мои братья узнают меня после десяти лет разлуки?

Само собой, я понимала, почему они не навещали нас с мамой и почему мы к ним не приезжали: из-за позора, который я навлекла на семью, когда осмелилась появиться на свет. Моим братьям повредили бы столь дурные связи. Майкрофт, занятой и влиятельный джентльмен, строил карьеру в правительстве в Лондоне, а Шерлок был известным частным детективом, и его друг и сосед доктор Джон Ватсон даже написал о нем книгу «Этюд в багровых тонах». Мама купила один экземпляр...

Не думай о маме.

...и мы обе его прочитали. С тех пор и начались мои мечты о Лондоне, при том что доктор Ватсон описал этот крупнейший морской порт, лоно королевской семьи, гнездо аристократии как «огромный мусорный ящик, куда неизбежно попадают бездельники и лентяи со всей империи». Если верить моей любимой книге «Черный красавчик», в Лондоне господа в белых галстуках и дамы в бриллиантах ходят в оперу, а на улицах бессердечные кебмены загоняют несчастных лошадей до изнеможения. В Британском музее читают лекции великие ученые, в театрах собираются толпы зрителей, и их взгляды прикованы к чарующей сцене. Одни знаменитости проводят спиритические сеансы, чтобы наладить связь с духами умерших, другие силятся подыскать научное объяснение тому, как спиритуалист поднялся в воздух, вылетел из окна и влетел в ожидающий его экипаж.

В Лондоне нищие мальчишки не посещают школу, ходят в обносках и носятся по улицам без какого-либо надзора. В Лондоне злоумышленники убивают ночных бабочек — понятия не имею, что это за бабочки, — отбирают их отпрысков и продают в рабство. В Лондоне сосуществуют головорезы и высшее общество. В Лондоне живут талантливые музыканты, талантливые художники и талантливые преступники, которые похищают детей и заставляют их работать в злачных местах. О том, что это за места, я тоже не имею ни малейшего представления. Зато мне известно, что мой брат Шерлок приходит в эти злачные места и бросает вызов убийцам, ворам и королям преступного мира и к нему с просьбами обращаются даже королевские особы. Мой брат Шерлок — настоящий герой.

Мне вспомнился список достижений брата, составленный доктором Ватсоном: ученый, химик, превосходный скрипач, безупречный стрелок и фехтовальщик на шпагах и рапирах, прекрасный боксер и несравненный мастер дедуктивного метода.

Я мысленно перечислила собственные достоинства: умею читать, писать и считать, быстро находить птичьи гнезда, успешно выкапывать червей и ловить рыбу; ах да — и ездить на велосипеде.

Сравнение оказалось настолько унизительным, что я сосредоточила внимание на дороге, стараясь ни о чем не думать, и так доехала до самого Чосерли.

Меня немного смутила толпа на мощеных улицах. На земляных дорожках в Кайнфорде мне не приходилось лавировать между продавцами фруктов и их тачками, пышными тетками с корзинками сладостей на продажу, нянями с колясками, прохожими, которые старались не попасть под колеса телег, экипажей, двуколок, повозок, нагруженных пивом, углем, дровами, кареты и даже омнибуса, запряженного аж четырьмя лошадьми. И как прикажете искать в этом хаосе железнодорожную станцию?

Минутку. Я кое-что заметила. Белое облако в сером небе над крышами домов, похожее на страусиное перо в дамской шляпке, — дым, поднимающийся из трубы паровоза.

Я налегла на педали и вскоре услышала оглушительный рев, визг, звон приближающегося железного чудовища. Мы с ним приехали на платформу одновременно.

С поезда сошли всего несколько пассажиров, и я без труда узнала в двух высоких джентльменах своих братьев. Они были одеты для поездки за город: в темные твидовые костюмы с изящной каймой, воздушные шейные платки и шляпы-котелки. И лайковые перчатки. Только благородные господа ходят в жару в перчатках. Один из моих братьев немного располнел, и даже сбоку можно было заметить выпирающий шелковый жилет. Я предположила, что это Майкрофт. Шерлок, младше его на семь лет, стройный как гончая, был в костюме угольного цвета и черных сапогах и держался прямо, как штык.

Они прошли по платформе, помахивая каждый своей тростью, и огляделись, но их взгляды скользнули мимо меня.

Все, кто стоял на платформе, с удивлением глазели на приезжих джентльменов.

Я спрыгнула с велосипеда, и у меня, к моему стыду, чуть не подкосились колени. Кружево на панталонах — возмутительно хлипком предмете детского гардероба — зацепилось за цепь, порвалось и повисло над левым сапожком.

Пытаясь приладить его на место, я выронила шаль.

Нет, так не пойдет. Я сделала глубокий вдох, бросила шаль на велосипед, прислонив его к стене, выпрямилась и подошла к братьям не особенно уверенной походкой.

— Мистер Холмс, — позвала я. — И... Э-э... Мистер Холмс?

На меня устремился взгляд серых глаз. Оба аристократа вскинули брови.

— Вы... Вы просили, чтобы вас встретили на станции, — сказала я.

— Энола?! — воскликнули они хором и добавили, перебивая друг друга: — Зачем ты сюда приехала? Почему не отправила экипаж?

— Удивительно, как мы ее не узнали, — проговорил полный джентльмен. — Она невероятно на тебя похожа, Шерлок.

Значит, я угадала, и Шерлок — высокий и тощий. Мне понравились его резкие черты лица и большой нос, похожий на клюв, но вот ему сравнение со мной явно пришлось не по душе:

— Я думал, это уличная девчонка.

— На велосипеде? — иронично уточнил Майкрофт.

— Но почему ты на велосипеде? — спросил Шерлок. — Где экипаж, Энола?

Я удивленно моргнула. Экипаж? Ландо и фаэтон пылятся у нас в помещении для карет, но лошадей в поместье не было уже очень давно — с тех пор, как мамин дряхлый охотник отошел в мир блаженства и зеленых полей.

— Конечно, я могла бы нанять коней, — медленно проговорила я. — Но меня не учили их запрягать и управлять экипажем.

— Зачем же мы платим за услуги конюха и его подручного?! — воскликнул Майкрофт.

— Прошу прощения? — пробормотала я.

— Хочешь сказать, у вас нет лошадей?

— Разберемся с этим потом, Майкрофт, — бросил Шерлок и подозвал слоняющегося без дела парнишку. — Ты! Найми нам небольшую карету. — Он бросил ему монетку, и парнишка услужливо коснулся кепки и убежал.

— Подождем в здании, — сказал Майкрофт. — Здесь, на ветру, прическа Энолы с каждой минутой все сильнее напоминает воронье гнездо. Где твоя шляпа, Энола?

К тому моменту я уже упустила возможность сказать «Добрый день» и услышать от братьев в ответ «Как приятно снова с тобой увидеться, милая сестра» или хотя бы пожать им руки, хоть я и была позором для семьи. К тому же до меня наконец дошло, что просьба встретить на станции означала не желание увидеть меня лично, а отправить экипаж с кучером, который довез бы Майкрофта и Шерлока до поместья. Что ж, мне даже на руку, что им неинтересна беседа с младшей сестрой, поскольку сказать мне нечего и чувствую я себя довольно глупо.

— А где перчатки? — упрекнул меня Шерлок, взял за руку и повел ко входу на станцию. — Приличная, красивая одежда? Ведь ты юная леди, Энола.

Эти слова меня не на шутку встревожили: — Мне только-только исполнилось четырнадцать!

— Но я оплачивал услуги швеи... — несчастным бесцветным голосом проговорил Майкрофт.

Шерлок посмотрел на меня и с важным видом произнес:

— Благородным девушкам положено ходить в длинных юбках с двенадцати лет. О чем только думала твоя мать? Полагаю, она теперь ушла к суфражисткам?

— Я не знаю, куда она ушла, — прошептала я и неожиданно для самой себя — с тех пор, как пропала мама, я еще не плакала — разрыдалась.



Разговоры о маме отложили до приезда экипажа. Мой велосипед пристегнули к задней стенке, и мы покатились в сторону Кайнфорда.

— Мы с тобой бессердечные глупцы, — сообщил Шерлок Майкрофту и протянул мне огромный накрахмаленный платок, который неприятно царапал кожу. Наверное, братья думали, что я горюю по маме. Отчасти они были правы. Но я плакала еще и от жалости к себе.

Энола.

Одна.

Мои братья сидели напротив, плечом к плечу, но смотрели куда угодно, только не на свою сестру. Очевидно, им было за меня стыдно. Через несколько минут после того, как мы отъехали от станции, я немного успокоилась и только тихонько всхлипывала, но сказать мне было вроде бы нечего. Небольшой экипаж, больше похожий на ящик на колесах с маленькими окошками, не располагал к беседе, и рассматривать пейзаж за окном я тоже была не в настроении.

— Итак, Энола, — угрюмо проговорил Майкрофт. — Ты готова рассказать нам о случившемся?

Я кивнула и поведала ему о событиях прошедших дней, но ничего нового братья от меня, считай, не услышали. Мама вышла из дома утром во вторник и не вернулась. Нет, она не оставила ни письма, ни записки с объяснениями. Нет, больной она не выглядела, и со здоровьем у нее было все в порядке. Нет, никто ее не видел. Нет, Шерлок, я не обнаружила ни пятен крови, ни отпечатков ног, ни следов взлома, и никаких подозрительных незнакомцев у поместья не замечала. Нет, выкупа у нас не требовали. Если у мамы и были враги, я о них не знала. Да, в полицию Кайнфорда я обо всем доложила.

— Заметно, — обронил Шерлок, выглядывая в окошко экипажа, когда мы подъезжали к Фернделл-парку. — Вот они, полицейские — бродят по деревне, заглядывают в кусты и в целом ведут себя крайне непрофессионально.

— Они что, надеются отыскать ее под боярышником? — проворчал Майкрофт, тоже повернувшись к окну. Вдруг его кустистые брови взмыли аж к полям шляпы. — Что сделали с землями?!

— Ничего, — с удивлением возразила я.

— Вот именно — ничего: ими уже много лет никто не занимается! Все поросло сорняками...

— Любопытно, — пробормотал Шерлок.

— Варварство! — возмущался Майкрофт. — Трава фут высотой, повсюду ростки дрока, кусты ежевики...

— Это шиповник, — поправила я брата. Мне шиповник очень нравился.

— На лужайке перед домом?! Позволь, Энола, за что же мы платим садовнику?!

— Садовнику? У нас нет садовника.

Майкрофт набросился на меня словно ястреб:

— Как так? У вас работает садовник по фамилии Рагглз, и вот уже десять лет я плачу ему по двенадцать шиллингов в неделю!

Я распахнула рот от удивления. Как мой брат мог столько лет находиться под ложным впечатлением, будто в поместье есть садовник?! Я даже не знала никакого Рагглза! Более того, я и не подозревала, что Майкрофт посылает нам деньги. Я считала, что они прилагаются к поместью вместе с перилами, канделябрами и прочей мебелью.

— Майкрофт, — вмешался Шерлок, — если бы этот человек и правда служил в поместье, не сомневаюсь, Эноле он был бы знаком.

— Ха! Не знала же она о...

Шерлок его перебил, обратившись ко мне:

— Не обращай на Майкрофта внимания, Энола. Он чувствует себя не в своей тарелке за пределами своих комнат, кабинета и клуба «Диоген».

Майкрофт отмахнулся от брата и подался вперед:

— Энола, у вас правда нет ни лошадей, ни конюха, ни его подручного?

— Нет. То есть да.

У нас в самом деле их не было.

— Так что же — да или нет?

— Майкрофт, — опять вмешался Шерлок, — обрати внимание, что у нашей дорогой сестры голова совсем небольшая по сравнению с вытянутым туловищем. Прошу, оставь ее в покое. Зачем расстраивать и запугивать Энолу, если ты скоро сам все увидишь?

Действительно, ровно в ту минуту наш экипаж подъехал к воротам Фернделл- холла.

Глава четвертая

Я зашла в мамины комнаты вслед за братьями и заметила, что в японской вазе на кофейном столике завяли цветы. Должно быть, мама собрала этот букет накануне своего исчезновения.

Я взяла вазу и прижала ее к груди.

Шерлок стремительно прошел мимо меня. Он отмахнулся от приветствия мистера Лэйна, отказался от чая, предложенного миссис Лэйн, и не пожелал ни на минуту откладывать расследование. Он осмотрелся в светлой, наполненной свежим воздухом гостиной, окинул взглядом мамины акварели и прошел через мастерскую в спальню. И громко ахнул.

— В чем дело? — спросил запоздавший Майкрофт. Он шел медленно, прогулочным шагом, и к тому же перекинулся парой слов с дворецким, когда отдавал ему трость, шляпу и перчатки.

— Ужасно! — воскликнул Шерлок. Я предположила, что его возмутили беспорядок и разбросанное по комнате нижнее белье. — Как непристойно! — Да, однозначно белье. Шерлок вернулся в студию и добавил: — Вероятно, она собиралась в спешке.

«Вероятно», — с сомнением подумала я.

— Или наша матушка со временем стала более неряшливой, — уже спокойнее произнес он. — В конце концов, ей шестьдесят четыре.

От вазы, которую я прижимала к груди, исходил неприятный запах застоявшейся воды и подгнивших стеблей. Должно быть, свежим этот букет пах великолепно. Я отметила, что он собран из душистого горошка.

И чертополоха.

— Душистый горошек с чертополохом? — удивилась я. — Странно.

Братья обернулись и хмуро посмотрели на меня.

— Твоя мать сама была странной, — отрезал Шерлок.

— Полагаю, не была, а есть до сих пор, — примирительно добавил Майкрофт и осуждающе покосился на брата.

Так, значит, они тоже подозревают, что мама... Умерла.

— Судя по ее комнатам, наша матушка перешла от странностей к старческому слабоумию, — грубо заявил Шерлок.

Какая разница, герой он или нет? Его поведение начинало меня раздражать. И расстраивать. Ведь это и его мать тоже; как он может так холодно о ней отзываться?!

Тогда я еще не знала — откуда мне? — что жизнь Шерлока Холмса в те времена проходила в гнетущем мраке. Он страдал от меланхолии, и порой тоска накатывала на него с такой силой, что великий сыщик неделями не вставал с постели.

— Слабоумию? — повторил Майкрофт. — Ты не мог прийти к более разумному умозаключению?

— К примеру?

— Ты же сыщик. Доставай лупу. Ищи.

— Я уже все осмотрел. Здесь искать больше нечего.

— А на улице?

— После вчерашнего ливня? Он смыл все следы. Мы уже не узнаем, куда она ушла. Глупая женщина.

Меня так опечалили его слова, что я вышла в коридор и спустилась на первый этаж, не забыв захватить с собой вазу.

На кухне я увидела миссис Лэйн. Она стояла на четвереньках и драила пол жесткой щеткой, так усердно оттирая дубовые доски, что несложно было догадаться: кухарка тоже возмущена поведением моих братьев.

Я выбросила увядший букет в деревянное мусорное ведро, прямо на овощные очистки.

Миссис Лэйн проворчала, обращаясь к полу:

— А я так радовалась, что снова увижусь с мистером Майкрофтом и мистером Шерлоком!

Я поставила позеленевшую изнутри вазу на покрытую свинцом деревянную раковину и пустила воду из крана.

Миссис Лэйн прошептала жесткой щетке:

— Но ничего не изменилось — все та же глупая обида, и ни слова доброго о матери не скажут, а она, быть может, лежит где бездыханная...