– Но детей ты иметь не можешь, вот и собираешь кукол.

– Откуда ты… Доктор проговорился?

– Мисс Мацудзаки, вы больны. И если не начать лечение прямо сейчас, то последствия могут быть самыми трагическими.

– Какое еще лечение? Я уже хожу к психиатру. Что еще нужно? Положить меня в больницу? Надеть на меня смирительную рубашку? Привязать к кровати и колоть инсулин?[23] Ну уж нет, ни за что!

Льюис уперся спиной в стену.

– Руки не опускать. Иначе ты покойник. Но пообщаться я не против. Так что, каков твой диагноз?

– Ты ненавидишь женщин, способных родить детей.

– Надо же… Я и не знала. И что же?

– Поэтому ты похищаешь одного младенца за другим у твоих знакомых.

В темноте было плохо видно, но кажется, лицо Леоны стало серьезнее.

– И что же я делаю с теми младенцами?

– Если взглянуть на этих кукол, то все ясно как божий день. Ты больная садистка. Если ничего не предпринять, ты войдешь в Книгу рекордов Гиннесса. Не знаю, каким было твое детство, но у тебя определенно есть вытесненный психологический комплекс. В Америке было немало преступников твоей породы. Хладнокровных, с высоким интеллектом, привлекательной внешностью – и психическим отклонением.

Бах! Ночную тишину вновь сотряс громкий звук. На мгновение комнату осветило, и от стены в дюйме от бока Льюиса полетели щепки. Вскрикнув, он поднял руки еще выше:

– Все, молчу! Не стреляй!

Леона нажала на выключатель на стене, и одна из ламп загорелась тусклым светом. Теперь Льюис наконец мог рассмотреть лицо актрисы вблизи. Вся эта ситуация ощущалась как сцена из боевика.

– Так-так… Настоящий детектив – и при этом не обделенный внешностью…

Она медленно подошла к нему. Льюис стоял спиной к стене, поэтому бежать ему было уже некуда.

Приблизившись вплотную, Леона резко прижала «Магнум» к сонной артерии полицейского с такой силой, что дуло аж врезалось в шею.

– Ай! – вскрикнул Льюис. Дуло обжигало кожу, однако Леоне не было до этого никакого дела.

– Руки еще выше, – холодно приказала она. Продолжая прижимать дуло к шее Льюиса, легонько провела пальцами по его груди. – А ты красивый… Впрочем, красивых я не слишком люблю. Хотя… я ни разу не целовалась с мужчиной в очках. Руки не опускай! – Строго прикрикнув, Леона расстегнула на рубашке Льюиса пуговицу и провела двумя пальцами по его коже.

Не успел тот удивиться, как пальцы Леоны резко отпустили его, и теперь он видел ее глаза прямо перед собой. Слегка приоткрытые губы медленно улыбнулись. На Льюиса смотрели манящие глаза с дьявольским прищуром.

– У тебя есть жена?

– Нет…

Едва он произнес это, как губы Леоны жадно приникли к его собственным. На мгновение их зубы столкнулись. На шее по-прежнему ощущался жар от дула, но сердце Льюиса заколотилось так сильно, что казалось, вот-вот лопнет. Ему показалось, что он спит. Тут он почувствовал что-то на своем левом запястье. Стоило ему подумать об этом, как то же самое он почувствовал и правым.

Леона резко отошла от детектива. Однако головокружение никуда не пропало, и поцелуй со знаменитой актрисой еще надолго засел в его памяти.

Прижимая обеими руками револьвер к груди, Леона попятилась назад. Палец ее правой руки лежал на предохранительной скобе. Льюис не понял, что побудило ее повести себя подобным образом, и некоторое время пребывал в замешательстве.

Подняв голову, Леона как-то странно изогнулась и захихикала. Теперь револьвер наконец-то был направлен не на него, и Льюис собрался опустить руки, однако пошевелиться ему не удалось. Раздался металлический лязг, и он понял, что его руки зафиксированы над головой.

Посмотрев вверх, он наконец понял, что случилось. Его запястья оказались в наручниках – из-за перчаток он почти ничего не почувствовал. Цепь была перекинута через железную ножку настенной лампы. Абажур находился довольно высоко, так что приподнять цепь и перекинуть ее через лампу было бы довольно нелегко. Теперь стало ясно, почему Леона хихикала.

– Хорошо выглядите, детектив. Я вас застрелю, а затем в слезах вызову полицию. Скажу им, что даже и не подозревала, что вы полицейский. Разве есть хоть одна женщина, которая примет за детектива незнакомого мужчину, проникшего в ее дом глубокой ночью? Мое объяснение будет звучать весьма естественно, и вся Америка поверит мне. Ну что, готов?

Улыбка резко исчезла с ее лица.

– С близкого расстояния на ткани останется ожог. – Медленно отступая назад, Леона снова улыбнулась, но уже зловеще. – Покажу тебе, как я стреляю. Пусть это будет твоим последним приятным воспоминанием перед смертью.

Леона отошла в угол комнаты. Пригнувшись, она опустила палец правой руки на спусковой крючок и медленно взвела курок, а затем положила левую ладонь поверх предохранительной скобы. Револьвер был самовзводным, но при спуске курка вручную вибрация была меньше, а выстрел точнее.

– Ты что, совсем свихнулась? За убийство полицейского положена смертная казнь!

– Можешь не стараться! Я уже все тебе разъяснила, – прокричала Леона в ответ. Голос у нее слегка дрожал. «И впрямь волнуется», – лихорадочно подумал Льюис.

– У меня жена и ребенок!

– Врешь. Сам только что сказал, что нет.

«Магнум» сверкнул огнем, и бок Льюиса обожгло словно каленым железом. На стене чуть ниже его запястий образовалась трещина. Он понял, что на его рубашке проступила кровь. Эта женщина сошла с ума!

«Хочет замучить меня до смерти», – подумал он. Она явно метила в сердце, но промахнулась.

От страха смерти затряслись поджилки. По телу Льюиса струился пот, виски стали липкими.

– Хорошо, хорошо! Я прощу прощения! Молю тебя, успокойся, мы еще можем договориться. Если прикончишь меня, дороги назад уже не будет.

– Черт, промахнулась… Придется подойти ближе. Но в этот раз промаха не будет. – Леона говорила надменно, но слышалась в ее голосе и едва уловимая дрожь.

Подойдя на несколько ярдов ближе, актриса остановилась перед ним, как палач, и вновь встала в позу для выстрела. Однако ствол трясся, и она никак не могла навести его на цель.

– Ты конченая садистка! Хуже гестапо! Катись к черту!

Из дула вылетел огонек. От мощной отдачи револьвер подпрыгнул в руках Леоны.

Льюис вскрикнул от жгучей боли. В районе его уха от стены полетели щепки, попав ему в шею и лицо. На этот раз пуля пролетела мимо его плеча, слегка оцарапав кожу.

Плечо горело. На рубашке вновь проступила кровь.

Льюис гневно заорал:

– Весело тебе, садистка?! Совсем поехала мозгами… На тебя жалко смотреть!

– Опять мимо… Да, «Магнум» и впрямь неудобен для женщины. Раз уже было пять выстрелов, то остался один патрон. Больше я не могу ошибаться. Видимо, и близкое расстояние – не вариант…

Теперь их разделяло всего два ярда. Не желая сдаваться в руки смерти, Льюис попытался выбить револьвер из рук Леоны ногой. Однако ему не хватило совсем чуть-чуть.

Целясь прямо ему в сердце, Леона приняла позу для выстрела. Дуло по-прежнему мелко подрагивало. Но с такой дистанции – ему ведь почти удалось достать ее ногой – даже ребенок, никогда не державший в руках оружия, вряд ли промахнулся бы.

Леона была не в себе. Она рвано дышала, ее плечи подпрыгивали. На мгновение она опустила голову, а когда подняла ее обратно, то лицо у нее было уже красным. Присмотревшись, можно было заметить, что у нее тряслись не только руки, но и ноги.

«Она безумна», – снова подумал Льюис. Ее красота, этот сладкий нектар хищного растения, была творением самого дьявола.

Уронив револьвер, Леона со скоростью гепарда бросилась на Льюиса. В его шею вонзились ногти. Тонкими пальцами она провела по коже в месте, где сама же ранила его пулей. Слегка макнув их в кровь, поднесла их ко рту и облизала.

Льюис трясся от ужаса. Возле своего уха он слышал тяжелое дыхание Леоны. Одной рукой она обвила его шею. На несколько секунд черные дьявольские глаза закатились, а губы приоткрылись, как при одышке.

Вновь показались черные зрачки. Тяжело дыша, Леона слабо улыбнулась и исподлобья взглянула на Льюиса. «И все-таки какие же у нее красивые глаза», – подумал он. Они явно наслаждались его страхом.

– Все, хватит… Плевать, что подумают, зато будет наверняка. Черт с ним, с ожогом…

Раскаленное дуло уперлось Льюису в висок, и он вскрикнул, едва не подпрыгнув. Обвив его голову рукой, Леона плотно прижала ее к револьверу.

– Потом что-нибудь придумаю… – наконец прошептала она, горячо выдохнув возле уха Льюиса. Ее дыхание было уже совсем тяжелым. Прямо через череп он почувствовал, как курок быстро взвели. Еще секунда – и он погибнет.

– Прощай, детектив.

Глаза Леоны вновь закатились. Он почувствовал, как ее палец давит на спусковой крючок, и истошно закричал.

Наконец прогремел звук! Однако это был щелчок курка, ударившего в пустоту. В револьвере не осталось патронов!

От ужаса Льюис едва не потерял сознание. В голове промелькнуло: он спасен! В этот самый момент Леона рухнула вниз. Револьвер громыхнул об пол. Какое-то время актриса не двигалась, но, присмотревшись, Льюис заметил, что ее ноги в тапочках сводит судорога. С него капал пот.

Безумная актриса обезумела еще больше. Что она творит?

Все ее тело уже начало сотрясаться в страшных конвульсиях, но тут Леона резко вскочила. Льюис поразился произошедшей в ней перемене. Ее светлая кожа покраснела, веки припухли. Подобрав револьвер, она прикрыла лицо рукой, словно не хотела, чтобы он на нее смотрел. На пол со звоном упал какой-то маленький предмет.

– Уходи, – бросила она и, резко развернувшись, исчезла в соседней комнате. Льюис увидел на полу ключик от наручников.

Он потянулся к нему носком ботинка, однако не смог достать до него. Перенеся вес тела на одну ногу, приподнялся и кое-как смог ухватиться руками за ножку светильника. С большим трудом ему удалось перекинуть цепь через абажур, после чего он снова ухватился обеими руками за ножку и спрыгнул вниз.

Схватив с пола ключ, следователь высвободился из наручников, снял перчатки и тщательно изучил свое плечо и бок. Сильная боль не отступила, однако мышцы не были задеты, и кровотечение уже прекратилось. На шее и виске горели ожоги от дула.

Обведя комнату взглядом, Льюис приметил в одном из углов свой жетон и положил его в карман. Жетон был поцарапан, но прострела на нем не было. Тут в нем вновь заклокотал гнев. Мацудзаки сумасшедшая, и отпускать ее на все четыре стороны нельзя.

Льюис покинул пыточную для кукол и спустился по лестнице. По коридору первого этажа он вернулся к окну, из которого проник в вестибюль, и точно так же, как и тогда, выбрался в сад. Закрыв за собой окно, трусцой пробежал через газон возле бассейна и вновь изящно перебрался через ограду. У него было чувство, что он уходит, как побитая собака. Все же не стоило решаться на это приключение после известия о том, что Леона якобы в отъезде. Впрочем, бесполезным оно тоже не было. Звезда Голливуда продемонстрировала ему свою безумную сторону во всей красе.

* * *

Войдя в спальню и закрыв за собой дверь, Леона опустилась на колени. Положив голову на кровать и заведя руку назад, она извлекла из кармана окровавленный нож для колки льда и положила его под подушку.

* * *

Присев на брусчатку и передохнув минут десять, Льюис нетвердым шагом пошел вниз по Вьюмонт-драйв к своей машине. Вдруг откуда-то послышался гул мотора. Обернувшись, следователь увидел, как медленно открываются кованые ворота, через которые он только что перебрался. Почти сразу же они замерли, и между ними образовался зазор, через который вряд ли бы смог проехать даже малогабаритный автомобиль.

Подумав, что Леона вышла вслед за ним, он быстро спрятался в тени соседних ворот. Теперь одно ее имя наводило на него страх.

Льюис поступил разумно. Через небольшой зазор на улицу медленно выбралось странное существо. Верхнюю часть его тела скрывало грубое темное одеяние. На ногах у него были такие же черные брюки, как только что на Леоне. В целом одежда была неброской, чего не скажешь о внешности существа. На голове у него не было волос, не считая длинных прядей на висках. Когда чудовище проходило мимо ламп на ограде вокруг дома Леоны, Льюис разглядел его лицо – опухшее, бесформенное и истекающее кровью.

– Леона? Но как?.. – пробормотал себе под нос Льюис.

Выйдя на проезжую часть, он последовал за существом, стараясь не производить лишних звуков. Не сгибая коленей, оно неуклюже, словно робот, пошло вниз по Вьюмонт-драйв. Локти у него тоже не сгибались, и руками оно практически не размахивало.

Льюис снова подумал про «ангельскую пыль». От существа явно исходил запах наркотиков. Выходит, чудовище с кровавым лицом и впрямь существует… Сегодня он наконец увидел его собственными глазами, и им оказалась не кто иная, как Леона Мацудзаки.

Чудовище преспокойно шло по Беверли-Хиллз, озаренному луной. Следуя за ним по пятам, Льюис размышлял, что ночной Лос-Анджелес – вполне комфортное место для такого существа. Хотя в Беверли-Хиллз дела с правопорядком обстояли довольно неплохо, в целом горожане остерегались выходить на улицу по ночам. Даже если им приходилось быть вне дома, они старались не покидать машину без лишней надобности. Поэтому знаменитая актриса и не боялась пересечься с кем-то на улице в такой странной маскировке и могла ходить по ночному городу, не скрываясь. На Вьюмонт-драйв было и того спокойнее – туда даже машины не заезжали, не говоря уже о прохожих.

Повернув за угол возле куста, Льюис увидел неприметный черный автомобиль.

– Черт! В машину, что ли, садится?

Его собственный автомобиль остался довольно далеко отсюда.

Леона открыла дверь машины и, не зажигая свет внутри, сразу же завела двигатель. Льюис кинулся вперед, чтобы хотя бы запомнить номер, но подсветка сзади тоже не горела. Автомобиль сразу же сорвался с места, оставив следователя в темноте.

Напряжение от пережитого в доме спало, но оставленные Леоной раны и ожоги заболели с новой силой. Издалека Льюис увидел, как водитель включил передние фары.

Второй пролог

Посреди темной круглой комнаты навзничь лежал человек в костюме. Тонкие руки потянулись к нему и одну за другой расстегнули пуговицы на его рубашке. Закончив с ними, худые белые пальцы развели полы в стороны.

Таинственный силуэт резко воткнул в грудь человека нож и, изо всех сил надавливая на него, медленно сделал два оборота. Затем швырнул нож на пол и принялся отрывать кожу через образовавшийся круговой разрез.

Показался красный мясистый слой с вкраплениями костей. Негромко причмокнув губами, силуэт оглядел творение своих рук. Затем взял топорик и принялся ударять им по оголившимся костям. Послышались громкие тяжелые звуки. Раскалываясь, кости постепенно смещались в сторону.

Закончив с ними, силуэт снова подобрал нож, грубо вонзил его в алую плоть и, тяжело дыша, несколько раз очертил им круг. Бросив нож на пол, вновь запустил окровавленные пальцы в разрез от ножа и начал вырывать кости.

Со странным звуком круглый кусок кожи и мяса полностью отделился от тела вместе с костями. Однако таинственная фигура бросила его в сторону – ему нужен был не он.

В грудине человека образовалась впадина, в глубине которой виднелось багровое сердце, уже навеки замершее. Запустив руку внутрь, силуэт изо всех сил сжал сердце и попытался вырвать его – до него-то он и пытался добраться. Однако этого не давали сделать многочисленные сосуды. Тогда он просунул нож в углубление и обрезал их один за другим. И вот сердце, отделившееся от тела своего обладателя, лежало в худой ладони.

Послышалось судорожное дыхание. Некто, сжимавший сердце в дрожащей руке, не желал больше ждать ни секунды.

Силуэт медленно разрезал сердце ножом посередине. По руке обильно заструилась темная кровь, и он молниеносно поднес к ней лицо. Вначале он не двигался, но наконец послышалось странное причмокивание вроде того, что издают младенцы во время грудного кормления. Он долго и жадно пил кровь. Периодически прерываясь, издавал то приглушенные смешки, то сдавленный плач, а затем с лихорадочными вздохами приникал обратно к разрезу. Странная сцена продолжалась очень долго.

Наконец силуэт оторвался от осушенного сердца и довольно вздохнул. Какое-то время он продолжал держать его в руке и разглядывать. Наконец еще раз исступленно прильнул к нему – и в этот раз запустил вглубь разреза язык. Тяжело дыша, чуть ли не всхлипывая, он кропотливо облизал внутренние стенки сердца, чтобы внутри не осталось ни капли крови.

Еще долго круглую комнату наполняли тяжелое дыхание и всхлипы.

Убийство в Мертвом море

Дьявольский город[24]

Шанхай, 1941 год



В те годы этот восточный город с многовековой историей находился на пике своего расцвета. Совершенство такого рода не переживал еще ни один город мира. Наблюдая его, все жители Шанхая предчувствовали, что за этим золотым веком их не ждет ничего, кроме стремительного упадка и беспросветного отчаяния.

Один европеец назвал тогдашний Шанхай Древним Римом с неоновыми вывесками[25]. Всякий большой город в истории однажды достигает апогея своего развития, вслед за которым на фоне благоденствия начинают появляться признаки деградации. То же самое произошло и с Римом, и с ветхозаветным Содомом. И, как и во многих других местах, эта фаза в развитии Шанхая сопровождалась все большей тягой людей к разврату. Однако под воздействием множества странных факторов, отравлявших город как яд, здешнее стремление к плотским удовольствиям приобрело весьма своеобразную форму. Во-первых, таким фактором стали сокрушительные поражения в опиумных войнах.

С незапамятных времен китайцы верили, что находятся в центре мира, считая окружающие народы варварами с отсталой культурой – в том числе и европейцев. Следует признать, что в контексте долгой истории человечества такой образ мышления не был лишен оснований, ведь в древности Китай блистал на фоне других стран. Вплоть до XVII века китайцы даже не сомневались в собственной исключительности. На соседние страны, включая Японию, они взирали довольно спокойно, но о том, чтобы отправить туда учеников или изучить их культуру, не было и речи.

Синоцентризм с его четырьмя тысячелетиями истории прочно осел в сознании китайцев и приобрел форму закостенелой склонности к высокомерию. Постепенно они на генетическом уровне утратили скромность, позволяющую людям учиться у других и вдумчиво изучать самих себя, – равно как и стремление не отставать от своих соперников. Так Китай вступил в эпоху стагнации.

Зато европейская цивилизация достигла после Средних веков впечатляющего прогресса, особенно в военной сфере. Подавляющее преимущество Восточной Азии, приобретенное ею в эпоху Чингисхана, начало рушиться, и в определенный момент Европа догнала, а затем перегнала Китай. Конечно же, втайне китайцы не могли не признать этот факт, но гордыня не позволяла им учиться новым технологиям у Запада. В результате Китай явил собой редкий пример великой державы, избравшей путь спящего льва[26] в изоляции от остального мира. Так между Востоком и Западом образовался значительный разрыв в развитии.

Быстрый технический прогресс европейских держав повлек за собой не только Великие географические открытия, но и алчное соперничество за приобретение колоний. Под давлением западных стран плотно закрытые двери Китая были пробиты, и китайцы познали доселе невиданные унижения. Многовековое высокомерие, упадок нравов и стремительно набирающий силу комплекс неполноценности вылились во всеобщее отчаяние, и китайцы практически сразу отдались во власть печально известного опиума, который англичане завозили из подконтрольной им Индии.

Пару слов об опиуме. Китайцы узнали про этот наркотик задолго до того, как Британская Ост-Индская компания начала ввозить его в страну. Еще с эпохи Тан[27] он применялся в лечебных целях, но теперь его курение постепенно распространилось среди широкой публики.

Одной из причин, почему опиум сравнительно легко вошел в жизнь китайцев, считается то, что еще с давних времен они не любили хорошо проветриваемые помещения. Китайцы твердо верили в постулаты даосской медицины, согласно которым пребывание под ветром вело к потере энергии, и, как правило, плотно запирали свои дома. Комнаты для курения опиума очень органично встроились в их быт.

Выбирая между алкоголем и опиумом, китайцы в конечном счете отдали предпочтение последнему. Считалось, что алкоголь вытягивает энергию человека наружу, тогда как опиум способствует ее концентрации внутри. От спиртного возникали провалы в памяти; опиум же, напротив, позволял запомнить все происходящее вокруг. К тому же эйфория от опиума была значительно сильнее и сопровождалась отчетливыми галлюцинациями. Познакомившись с ним, китайцы свели потребление алкоголя к минимуму. Поговаривали, что с тех пор в Китае исчезли пьяницы.

Были и другие преимущества, за которые китайцы с их своеобразными традициями высоко ценили опиум. Мужчинам с несколькими женами он давал невероятную энергию и концентрацию. Употреблявший его человек мог не спать три ночи кряду, что положительно сказывалось на половой жизни. Разумеется, этот эффект можно было использовать не только в сексуальной сфере, но и в управленческой. Некоторые известные китайские политики курили опиум, прежде чем браться за решение сложных внутренних и внешних проблем.

После того как европейцы взломали двери в Китай, опиум очень быстро захлестнул страну, да так, что китайцы уже не могли без него жить. Британцев интересовали диковинные восточные товары и драгоценные металлы, поэтому ставка на опиум как продукт ввоза с наиболее высоким спросом была сделана лишь из деловых соображений.

Опиум, к производству которого британцы привлекали дешевую рабочую силу в своих колониях, был доступнее и гораздо чище того, что китайцы знали до сих пор. Высадившись на южном побережье страны, эта отрава быстро распространилась по всей территории Китая, вступив в союз с крайним комплексом неполноценности и отчаянием. Китайский народ погрузился в состояние сонного паралича. У большинства людей практически сразу же развивалась тяжелая наркомания – доходило до того, что им требовалось нюхать опиум, прежде чем приступить к работе. Умственные способности китайцев снизились, и теперь, даже когда кто-нибудь издевался над ними, они лишь смущенно улыбались в ответ. Опиум оказался невероятно эффективен в том отношении, что заставил некогда гордый народ выглядеть полными идиотами.

Устав от этого, правительство раз за разом налагало строгие запреты на опиум, однако их эффективность сводилась к нулю. В конце концов императорский комиссар в Гуандуне Линь Цзэсюй, у которого переполнилась чаша терпения, распорядился изъять у англичан опиум и сжечь его. Это событие положило начало опиумным войнам.

Теперь спящего льва насмешливо звали больной свиньей. Хотя правда была на стороне Китая, в этих войнах он потерпел разгромные поражения, позволившие иностранному капиталу и империализму проникнуть на территорию страны. Китайцы понесли самое суровое наказание за долгие годы своего высокомерия и лености.

Как следствие, отчаяние китайцев стало еще глубже, и из сияющего центра мира страна превратилась в регион для обслуживания чужих интересов. Потеряв всякую надежду в жизни, китайцы стали еще больше забываться в опиумном дыме.

Удивительный сплав процветания и упадка в Шанхае отчасти объясняется тем, что в унизительный для страны исторический период он стоял особняком на фоне других китайских городов, напоминая безобразный цветок.

Районы Шанхая, где проживали китайцы, представляли собой уродливые, грязные, окутанные опиумной дымкой кварталы с плохим общественным порядком и полуразрушенными зданиями. При этом поселения европейцев могли похвастаться чистотой, ощущением новизны и богатой культурной жизнью – казалось, именно в них сосредоточились все надежды Шанхая. К тому времени чувство униженности среди китайцев имело уже не хронический характер, а превратилось в обыденность. Опиумная зависимость приняла настолько чудовищные формы, что они уже не гнушались выставлять себя на продажу. Им уже было все равно, жить или умереть.

Огромный разрыв в экономической мощи и благосостоянии между европейцами и китайцами также способствовал деформации Шанхая. Чтобы раздобыть опиум, китайцы были готовы оказывать за гроши любые услуги – в том числе торговать собственным телом.

Подъем соседней Японии, еще не пристрастившейся к этому наркотику, заставил китайцев почувствовать себя еще более униженными. Впоследствии эта маленькая империя, на протяжении веков выступавшая в роли младшего брата Китая, стала меньше всех остальных скрывать свое презрение к китайцам.

Своеобразные черты упадку нравов в Шанхае придавало и то, что еще с древности китайцы имели причудливые сексуальные предпочтения. В течение долгой истории Китая они нашли отражение в практиках, которых не существовало больше ни у каких народов мира.

Сильные мира сего всегда имели большие сексуальные аппетиты. Но в Китае они, ко всему прочему, не стеснялись менять тела простых людей сообразно своим нуждам. Характерным примером этого были евнухи.

Людям, достигшим вершин власти, приходилось с первого же дня остерегаться своего ближайшего окружения, которое в любой момент могло ударить в спину. К тому же никто не отменял возможности предательства или неверности со стороны многочисленных жен. Такие люди пребывали в одиночестве, и единственными, кто заслуживал их доверия в этой ситуации, были евнухи.

Можно было не опасаться, что они, лишенные мужских функций, вступят в интимные отношения с их женами в гареме. Они имели лучшее образование, чем женщины, были хорошими советчиками и не настолько желали дорваться до власти, чтобы перерезать кому-то горло во сне. Пожалуй, нельзя отрицать, что стремление преуспеть в жизни в известной степени пересекается с желанием обзавестись семьей и продолжить род – как и с сексуальными желаниями.

В средневековом Китае с его строгой сословной и наследственной системами превращение в евнуха было для простолюдинов единственным способом повысить свой статус. В показательных целях и во избежание мести победоносные военачальники часто превращали в евнухов плененных солдат, и в какой-то момент в Китае появились сотни тысяч, а то миллионы кастрированных мужчин. Нередко их телами пользовались влиятельные люди, уставшие от женщин, и в конечном счете подобные утехи распространились и среди простого люда.

По некоторым сведениям, иногда половых признаков лишали и женщин, однако такая практика не получила большого распространения, и исторических свидетельств о ней почти не осталось. Зато многих женщин подвергали такой процедуре, как бинтование ног. Девочкам с детства плотно обматывали ноги тканью, предварительно сломав пальцы, в результате чего развитие стоп останавливалось, и у женщины формировались настолько маленькие ножки, что на них было трудно ходить.

Под влиянием такого обычая сложился эталон красоты, согласно которому чем меньше у женщины были ступни, тем привлекательнее она считалась. Поэтому вплоть до современной эпохи китаянки чуть ли не соревновались, у кого стопы получатся меньше. Среди мужчин же считалось, что бинтование не только предотвращает возможный побег жены, но и якобы улучшает сексуальную жизнь.

Традиционные для китайцев жестокости, соединившись с отчаянием и опиумными галлюцинациями, превратили самый европеизированный уголок Китая в большой уродливый город, который даже стали называть «дьявольским». Противоестественные явления вроде евнухов и бинтования ног как нельзя лучше олицетворяли странный расцвет Шанхая. Унижения, которые впервые испытал высокомерный китайский народ, и многовековая любовь к телесным причудам превратили и сам город в подобие евнуха.

В сороковых годах диковинный цветок Шанхая наконец полностью распустился. В тот период город снимал одну вуаль за другой, словно дорогая проститутка, обнажающая свою кожу перед иностранным гостем. «Ворота в Китай» быстро превратились в рай для авантюристов. Эпоха «Восточного Парижа» быстро подошла к концу – теперь это был поистине дьявольский город, какого еще никогда не бывало в истории.

* * *

В те времена Шанхай снабжал осевших в городе мужчин всевозможными сексуальными услугами. В зависимости от доходов и суммы, которую они были готовы заплатить, им предлагали такие причудливые развлечения, каких они не увидели бы больше нигде в мире.

Самое примитивное удовольствие обеспечивали динпэн – низкосортные уличные проститутки. Большей частью это были сироты или девочки, которых родители продали сутенерам из-за бедности, – таких проституток еще называли «фазанами». Купить их можно было всего лишь за тридцать центов. Конечно же, за такие деньги кровать не предоставляли: клиент сношался с женщиной у стены в затхлом переулке – на языке тогдашних шанхайских проституток это называлось «забиванием гвоздя», – наскоро удовлетворяя свои плотские потребности.

Разумеется, помимо «стенных» проституток, существовало еще множество рангов. Ради удовлетворения мужчин самых разных национальностей и общественного положения шанхайцы обратились к своим богатым знаниям и историческому опыту. Чтобы обобщить все разнообразие их идей, пришлось бы написать еще одну книгу, поэтому ограничимся рассказом о самом элитном борделе Шанхая.

В глубине улицы Фучжоу стоял белый каменный особняк во французском стиле, занимавший целый квартал. Жители Шанхая прозвали его «Хун Юаньшэн». В его саду был пруд, а на просторной лужайке часто отдыхали водоплавающие птицы.

«Хун Юаньшэн» единогласно признавался лучшим в городе заведением подобного рода, однако называть его притоном было бы не совсем правильно. Здесь не просто предоставляли сексуальные услуги, но радушно принимали богатых гостей с Запада, жаждущих азиатской экзотики и изысканных развлечений. В некотором смысле это был элитный салон с проститутками высшего класса и утонченной атмосферой. Не будет ошибкой сказать, что здесь можно было прикоснуться к шанхайской культуре.

Лучшие из девушек были не только красивы, но и хорошо образованны. Они превосходно пели и играли на музыкальных инструментах, а также рассказывали легенды и исторические сюжеты лучше профессиональных сказителей.

Даже с посетителей, которые снимали одну из комнат «Хун Юаньшэна» для кутежа, брали баснословные деньги. Тем же, кто желал провести ночь с одной из лучших проституток, нужно было выложить непомерную сумму и вначале стать ее постоянным гостем. Весь этот мир китайцы со временем стали называть «цветы и ароматы». Цветами были женщины, которых «срывали», а за словом «ароматы» скрывались опиумные трубки. Не женщины и выпивка, а женщины и опиум составляли удовольствие мужчин в тогдашнем Шанхае. Во всех борделях гостям подавали не только чай, алкоголь и арбузные семечки, но и непременно опиумную трубку, стоимость которой, разумеется, включали в огромные счета.

Проститутки из «Хун Юаньшэна» делились на различные ранги. Нижний из них назывался «эрсань» – буквально «два-три». Такое наименование происходило оттого, что за две долларовые монеты девушка выпивала с клиентом, а за три отдавалась ему.

Огромное значение китайцы придавали тому, откуда родом была проститутка. Зачастую именно на основании этого они определяли ее «качество». Шанхайские девушки были своего рода ширпотребом, наиболее же высоко ценились девушки из города Сучжоу. Большинство эрсань были шанхайками, но иногда среди них встречались и уроженки Сучжоу. Остальные девушки, не желая им проигрывать, тщательно упражнялись в выговоре Сучжоу, дабы убедить клиентов, что им в руки попался редкий товар. Подобным же образом ситуация обстояла и в других заведениях.

Наивысшее место в иерархии женщин «Хун Юаньшэна» занимали так называемые чансань – все они без исключений были из Сучжоу. Тамошние девушки ценились столь высоко, поскольку считалось, что они обладают фарфоровой бархатистой кожей, манящим голосом и талантом к пению. Кроме того, в тех краях с давних пор повелось, что мужчины бездельничали, а женщины работали, поэтому сложилось поверье, что уважение к мужчине заложено у них в крови. «Сань» – цифра «три» в их названии – означала, что желающий выпить с девушкой клиент должен был выложить три долларовые монеты.

Недостижимые женщины с многочисленными талантами были не единственной визитной карточкой «Хун Юаньшэна». После погружения в опиумную эйфорию в компании чансань самые уважаемые клиенты могли посмотреть необыкновеннейшие представления в тайном подземном театре. Чего там только не было: полуобнаженные девушки, заточенные в стеклянный ящик; девушки, покрытые мукой, которых помещали в кипящее масло, после чего они выходили из него несколько минут спустя целыми и невредимыми; девушки с вывихнутыми плечами, которые скакали через скакалку, отчего кожа в месте вывиха закручивалась, как полотенце… Было и множество других изощренных зрелищ – странных, а временами и непристойных. Своей популярностью среди развращенных джентльменов, развлекавшихся по ночам в Шанхае, «Хун Юаньшэн» был обязан гению своих управляющих, изобретавших такие забавы.

Как видно, традиционные для Китая удовольствия и стремление менять тела людей нашли отражение и в развлекательной программе «Хун Юаньшэна». Он был совместным предприятием китайцев и американцев, поэтому управляющие досконально знали, чего западные гости ожидали от Китая и какие вещи впечатляли их больше всего. Фантастические, а временами и жестокие представления на сцене тайного театра «Хун Юаньшэна» в сорок первом году нельзя было увидеть больше ни в одном городе цивилизованного мира. Только китайцы могли придумать такие забавы.

* * *

Это случилось в декабре, когда вечером в Шанхае холод уже пронизывал до костей, а весь день то шел, то прекращался дождь со снегом. Окна грязных убогих домов из бетона, выстроившихся на берегу реки Хуанпу, горели тусклым неприветливым светом.

Пройдя под зонтиками мимо бедного городского пейзажа, Тун Фохай и Мишель Бертран зашли в «Хун Юаньшэн». Мишель был управляющим директором «Джардин Мэтисон»[28], а Тун – агентом их партнерской компании. Сейчас место работы Туна было респектабельным предприятием с обширными торговыми связями, однако изначально капитал они сколотили, воруя и перепродавая опиум, переправляемый через реку Хуанпу. В тогдашнем Шанхае он был единственным товаром, который никогда не вызывал вопросов – будь то подозрительные комиссионные сделки, торговля вразнос или воровство при транспортировке.

Под международным давлением британское правительство было вынуждено снизить объемы экспорта опиума в Китай. В 1911 году англичане неохотно согласились прекратить его ввоз в регионы Китая, где не выращивался снотворный мак. Однако за рамками соглашения остались два места – Гуандун и Шанхай. В последнем, где опиумная торговля шла активнее всего, спрос на товар из Индии только вырос, поскольку он был гораздо сильнее китайского опиума со множеством примесей и лучше подходил для курения. И хоть в конечном счете опиум оказался вне закона и его выгрузку в Шанхае запретили, теневая торговля процветала и после запрета.

Для тайной транспортировки опиума часто использовали реку Хуанпу. Чтобы не попасться на глаза береговой охране, контрабандисты клали его в мешки из водонепроницаемой ткани, подвешивали их к корме судна и провозили под водой. В молодости Тун Фохай придумал воровать его у контрабандистов, тайно подцепляя мешки бамбуковым шестом прямо в воде. Такая работа была по плечу кому угодно и к тому же приносила очень приличные деньги – достаточно было немного физической силы и духа приключений. Сегодня опиум по-прежнему был основным предметом сделок между компанией Туна и ее партнерами.

В «Хун Юаньшэне» Мишель и Тун наслаждались обществом чансань. За все время им уже неоднократно удалось отправиться с ними в спальню. Заработанными на опиуме деньгами Тун швырялся здесь направо и налево, так что он определенно входил в число почетных гостей.

Многим борделям, и в тот числе «Хун Юаньшэну», продажа опиума приносила солидную часть выручки. Культура тогдашнего Шанхая, сформировавшаяся под влиянием «опиумной» экономики, была своего рода цветком, из которого никогда не развился бы плод.

Пресытившись низменными удовольствиями, они решили, что продолжать развлекаться в спальне будет скучно. Подозвав китайца-управляющего, Тун спросил, нет ли у них какого-нибудь интересного зрелища в театре. Мишель пока еще не освоил китайский язык. И управляющий, и чансань владели пиджином[29], однако и в английском он чувствовал себя не слишком уверенно.

Управляющий, чей взгляд тоже был затуманен опиумом, сверкнул парой золотых зубов и быстро ответил, что для них уже приготовлено нечто интересное. Оказалось, что сейчас в подземном театре держали кое-что весьма занятное и пока еще никто его не видел.

Когда Тун перевел его слова Мишелю, тот заинтересованно подался вперед и спросил, что это такое. Сегодня спиртное и опиум особенно сильно действовали на француза, и он то и дело заходился хохотом или громко разговаривал.

– Попробуйте угадать, – сказал управляющий.

– Как вы сказали, «держим»? Значит, это зверь? – Мишель выдохнул носом опиумный дым.

– Верно. Крайне необычная зверюшка, – ответил управляющий на своем пронзительном языке.

– Вы очень заинтриговали нас! – воскликнул Мишель.

– Обычным гостям мы его никогда не показываем, но вы, господин Бертран и господин Тун, – наши особые клиенты…

– Дайте же скорее его увидеть!

– Тогда прошу за мной.

Мишель и Тун, сидевшие с чансань на полу с опиумными трубками, вскочили на ноги. Руки они не разомкнули, поэтому девушки тоже встали вместе с ними. Пройдя по длинному коридору с деревянными панелями, вышли на потайную лестницу в самом его конце и впятером направились в подземелье.

Пока они, шатаясь, спускались по лестнице, мимо них прошел наверх молодой иностранец с каштановыми волосами. Это был Ральф, единственный сын одного из управляющих. За ним закрепилась репутация кутилы и лучшего танцора в Шанхае, к тому же ходили слухи, что идея устроить тайный театр принадлежала именно ему.

Ральф поприветствовал гостей. Он был хорош собой и обходителен, однако девушки в страхе отвели от него глаза. Несмотря на то что стоял декабрь, юноша был легко одет.

На входе в театр висела плотная багровая штора. Отведя ее, управляющий толкнул дверь и пригласил четверку внутрь. Внутри небольшого темного зала стоял белый опиумный дым и удушающая жара. В театре было около десяти мест, однако сейчас на них никто не сидел. Полноватый управляющий, пыхтя, снял с себя пиджак.

Подсвечивая дым, яркий свет фокусировался на левой стороне сцены, где стоял огромный резервуар с водой. Поблескивая, словно в летний день, вода отбрасывала блики на пол вокруг. Прищурившись, Бертран и Тун взглянули на резервуар сквозь дымку и не поверили собственным глазам: внутри него плавало странное существо, напоминавшее огромную рыбу.

– Ничего себе! – воскликнул Мишель. Тун тоже был изумлен. Обеим подумалось, что они наблюдают галлюцинацию от опиума. Теперь они не сводили глаз с резервуара.

– Что это такое?..

У огромной рыбы, какой они никогда не видали в жизни, был длинный хвостовой плавник. Изящно двигая им, она плавала по огромной емкости. Но самым невероятным было то, что верхняя часть рыбы была человеческой.

– Русалка, – пояснил управляющий. – Ральф поймал ее на крючок в озере Сиху. Удивительное существо из легенд.

– Значит, в ваших сказках тоже есть русалки? – громко спросил Мишель.

Немного поплавав, русалка оперлась о край аквариума передохнуть и приподняла голову над водой. Поскольку выловили ее в Китае, то и черты лица у нее были азиатские, за исключением больших глаз с двойным веком и высокой переносицы. Она была еще молода, и облик ее был невинным и милым.

Вчетвером они неуверенно подошли к аквариуму, возле которого было светло как днем. От опиумного угара казалось, будто они ходят во сне.

– Жарко, – пожаловался Тун.

– В холоде это существо погибнет, – тут же пояснил управляющий. – Можете раздеться. И вы, девушки, тоже.

Мужчины сняли с верхней части тела всё, кроме нижних маек. Девушки разделись до белья.

– Это ведь самка? – расхохотался Мишель, рассматривая длинные черные волосы, развевавшиеся за спиной существа. Хотя грудь у него была обнажена, никаких выступов на ней не было. Однако его плечи и живот имели заметные изгибы, так что это явно была женщина.

– Не знаю. Могу лишь сказать, что это рыба, – усмехнулся управляющий.

– А прикоснуться к ней можно? – спросил Тун. Он подозревал, что Мишелю хотелось это сделать.

– Она так просто не дастся в руки. Эта рыбка проворная. И к тому же весьма ценная. Будет ужасно, если она погибнет.

– Да вы нас разыгрываете! Она ведь ненастоящая?

От этих слов Туна управляющий покраснел – то ли притворно, то ли и впрямь рассерженно.

– С чего вы взяли? Она самая что ни на есть настоящая! Другой такой в мире нет.

– Небось, приделали женщине хвост…

– Никакой это не розыгрыш! Присмотритесь получше. Где у нее ноги-то?

Тун и Мишель умолкли. Будь ее ноги спрятаны в мешок в форме рыбьего хвоста, они бы хорошо просматривались, особенно в области коленей. К тому же единственным вариантом было крепить хвост на горизонтально вытянутые ноги, потому что в противном случае сведенные ноги выглядели бы как согнутая посередине пластина.

Однако у этой русалки был хвост, как у настоящей рыбы. Ничто не выдавало наличия человеческих ног – она выглядела в высшей степени естественно, и книзу ее тело сужалось. Ее движения в воде были грациозными, а значит, внутри хвоста, скорее всего, были плоть и кости.

– До чего же красивая рыбка! Хотелось бы отвезти ее домой, во Францию, если она настоящая… Можно хотя бы аккуратно потрогать? – спросил Мишель, протягивая руку в аквариум.

В этот же момент русалка отпрянула к противоположной стенке аквариума. Девушки рассмеялись.

– Фохай, иди-ка сюда, – позвал Мишель и обошел аквариум вслед за русалкой.

– Не пугайте ее! Если она погибнет, вам не хватит никаких денег заплатить за нее!

– Да ладно вам, мы же приносим вам столько выручки, – сказал Тун.

– Сложные вы гости… Будь на вашем месте кто-то другой, я ни за что не дозволил бы им так забавляться с ней.

Девушки тоже подошли к аквариуму, и теперь русалка была окружена со всех сторон. Высунув голову над водой, она замерла на месте. Виднелись ее спина и бедра – по виду они ничем не отличались от человеческих, если б не чешуйчатый узор на коже, напоминавший татуировку.

– Господин управляющий, какой толк нам стоять просто так? Разрешите, я поймаю русалку? – захохотал Мишель.

Не успев договорить это, он скинул с себя рубашку и брюки и с шумом прыгнул в аквариум.

– Нет, не делайте этого!

Но прежде чем управляющий успел его остановить, Мишель принялся гоняться за русалкой, поднимая фонтаны брызг. Вода летела во все стороны, и промокшие до нитки девушки одобрительно восклицали.

– Тун, помоги-ка! – крикнул француз. Тот тоже скинул с себя брюки и прыгнул в аквариум.

Общими усилиями вырывающаяся русалка была наконец поймана. Крепко держа, они вынесли ее на плечах и положили на сцену. Тун прижал ее руки к полу над головой.

– Какая хорошенькая… – вздохнул Мишель. Снятой рубашкой он аккуратно вытер капли с личика русалки. – Прямо куколка… Удивительно, что она существует на самом деле. Настоящая восточная загадка…

Тут он попытался резко перевернуть ее. Тун догадался, что хочет сделать Мишель, и помог ему, а затем снова прижал руки русалки к полу. Теперь она лежала лицом вниз.

Мишель похотливо запустил руку между бедер русалки, отчего та закричала, изо всех сил пытаясь вырваться. Ее голос был очень громким, совсем как у маленькой девочки.

– Как это?.. – удивленно сказал Мишель.

– Что такое? – спросил Тун, единственный, кто понимал его язык.

– Как такое возможно? У нее там ничего нет! Не как у человека! – Мишель был не на шутку удивлен. Управляющий неловко хихикнул.

– Это же русалка! Будь у нее что-то лишнее, ею овладевали бы извращенцы.

– Странно, ни женских, ни мужских частей нет… Хотя какая разница!

Вконец опьяневший от опиума и спиртного Мишель сорвал с себя последнее белье и толкнулся своим уже возбужденным органом в задний проход русалки.

Не в силах это выносить, та жалобно закричала на китайском.

– Ничего себе! Да она умеет разговаривать! – воскликнул Тун.

Сценарий

Сцена 125: Городская площадь Содома

На заднем плане видна ограда царского дворца. По рыночной площади снуют мужчины, кое-где видны женские силуэты с кувшинами на головах. На возвышении посреди толпы произносит речь красивый юноша – ПРОРОК ИОАНН. Камера медленно приближается к нему.

ИОАНН: Не ликуй, страна Палестины, ибо бич того, кто бичевал тебя, преломился. Из рода змия произойдет василиск, и то, что родится, поглотит птица.

Господь пришел! Однако он все еще скрывается в горах, ибо римляне верят лишь в то, что видят собственными глазами, а евреи – в то, что глазам не видно.

КРИК ИЗ ТОЛПЫ: Римляне варвары, а ведут себя как знать!

Толпа одобрительно ревет и рукоплещет.

ИОАНН (поднимает руку): Господь пришел! Кентавры скрылись в реках, и сирены покинули реки и скрылись в чаще лесов. Скоро царь побледнеет, а его дочь укроется в тени эдомских лоз.

Пришел день Господень, и я слышу на горах шаги Того, Кто будет Спасителем мира.

Как только он ступит на эту землю, небесная кара ждет тех, кто за пару монет покупал девиц в лохмотьях у бедных семей, насиловал их ради собственной похоти, оплодотворял, а затем продавал вместе с детьми.

Бич небесный обрушится на спины тех, кто из-за бедности продавал тело жены своей, а на вырученные деньги покупал себе другую женщину или забывался в дешевом вине.

Небесная кара ждет родителей, что отсекают руки и ноги своим детям и отправляют их простить милостыню, дабы люди из жалости подали им пару монет.

Железный молот ждет блудниц, что из похоти отдавались сильным мира сего и получали власть в собственные руки.

Кара Господня обрушится на царя, что похитил жену у родного брата и возлежал с ней на грязном кровосмесительном ложе.

Толпа ликует и рукоплещет.

Издалека за ними наблюдают две красивые женщины, облаченные в богатые шелковые одежды и покрывала. Это ИРОДИАДА и ее приемная дочь САЛОМЕЯ. ИРОДИАДА – супруга ИРОДА, тетрарха[30] царства на берегу Мертвого моря. На самом деле обе они танцовщицы, ведущие свой род от вампиров из Дакии. Обворожив тетрарха своими танцами, ИРОДИАДА стала его супругой.

ИРОДИАДА: Какой опасный человек… Давай прямо сейчас отправим стражу, пусть его арестуют.

САЛОМЕЯ: Подожди. Нет нужды это делать. Какой прекрасный юноша! Он часто говорит с народом посреди площади.

ИРОДИАДА: Если хочешь услышать его речи, то отправь за ним солдат и вели ему говорить здесь, в царском дворце.

САЛОМЕЯ: Он не будет столь же страстно говорить, если перед ним не народ.

ИРОДИАДА: Только что этот клеветник опорочил меня. Он даже осмелился оскорбить тетрарха. Можно хоть сейчас приговорить его к распятию, вряд ли он сможет что-то сказать в свою защиту.

САЛОМЕЯ: В его речах сокрыта истинная воля Господня. Поэтому ему так верят. Поэтому его тело сияет, словно солнце. Выступить против него – все равно что противиться Господу.

ИРОДИАДА: Чем он так тебе полюбился?

САЛОМЕЯ: Он пророк. Его устами Господь обращается к народу. Я это знаю.

ИРОДИАДА: Он приглянулся тебе, Саломея?

САЛОМЕЯ (молча глядит на юношу, произносящего долгую речь): Да.

ИРОДИАДА (громко смеется): Вот же вздор! Ты уже взрослая. Когда я стала женой Ирода, ты была совсем ребенком. Но в последнее время он тоже положил на тебя глаз. И тебе, завладевшей вниманием тетрарха, нравится уличный попрошайка!.. До чего же ты странная!

Толпа расходится. Речь ИОАННА закончилась. С его поджарого тела струится пот. Он проходит неподалеку от двух женщин.

ИРОДИАДА (громким голосом): Иоанн!

ИОАНН останавливается и смотрит в их сторону.

ИРОДИАДА: Не забывайся, иначе ты плохо кончишь! Даже если будешь со слезами просить пощады, никто тебя не спасет. Тебя разденут и привяжут к терновнику на холме. Ты в муках умрешь от голода и жажды.

Слушая это, САЛОМЕЯ завороженно смотрит вверх, закатывает глаза и облизывает губы. Ее тело покачивается, и она тихо вздыхает.

ИОАНН (с притворным почтением): Это решать Господу, не тебе.

ИРОДИАДА: Решать это буду я. Самое время попросить о пощаде.

ИОАНН (смеется): Эти слова должен говорить я. Бог вознамерился наказать вас, дабы спасти эту погрязшую в грехе землю. Если хочешь спастись, сейчас же покинь дворец и возвращайся в Дакию.

ИРОДИАДА: Ты не знаешь благодарности. На рынке кипит жизнь, люди трудятся не покладая рук. И все благодаря мудрому правлению тетрарха.

ИОАНН: Жизнь кипит на рынке оттого, что люди вдыхают там маковый дым. Народ продает тела своих жен, отдает своих дочерей работорговцам, продает свою кровь кровопийцам и страдает от тяжких податей.

ИРОДИАДА: Подати – это плата за безопасность. Если тебе здесь не нравится, отправляйся в другое место.

ИОАНН: Я не ухожу в другие места потому, что там еще хуже.

ИРОДИАДА: Пожалуй. Что насчет отправиться в Рим? Там тоже и бедность, и работорговцы, и тирания…

ИОАНН: Мир везде погряз в грехе. Он словно прогнивший плод на ветке, готовый вот-вот упасть. Поэтому все и ждут Спасителя.

ИРОДИАДА: Спасителя нет. А если и есть, то это наш тетрарх.

ИОАНН: Лучше б этот тетрарх отдал свою жену римлянам и попросил в обмен милосердия к этой крохотной стране.

ИРОДИАДА (трясется от гнева): Замолчи! Как далеко ты зайдешь, если тебе только позволить? Ты всего лишь попрошайка! Я могу убить тебя прямо на этом месте!

ИОАНН (почтительно): Тогда прошу, раз тебе так хочется.

ИРОДИАДА: Считай милостью, что я не забираю твою жизнь прямо сейчас. Ты немедленно покинешь эти земли. Или же я не пощажу тебя.

ИОАНН: Я пребываю здесь вместе с Господом. Как только я исполню Его волю, то покину эти края.

САЛОМЕЯ: До чего же красив твой голос! Он словно блестящий золотой шар. Звонкий, уверенный, проникающий в сердца людей… Знаешь ли ты меня, Иоанн?

ИОАНН: Взгляните, это же царевна, пьющая кровь… Конечно, знаю. Выросла во дворце и вслед за матерью ждешь, когда тобой овладеет распутный царь в обмен на золото, серебро и яркие одежды.

ИРОДИАДА: Да как он смеет!

САЛОМЕЯ: Твой голос меня пьянит… Дай же мне прикоснуться к твоей шее, к твоим губам, что источают голос, подобный удару хлыста.

ИОАНН: Господь может простить блудниц, продающих свое тело, чтобы выжить. Но я не дам прикоснуться к себе женщине, что продает себя в обмен на роскошь и власть.

ИОАНН отступает назад. САЛОМЕЯ, не сводя с него глаз, делает два шага навстречу ему.

САЛОМЕЯ: Я позволю тебе взять все, что ты пожелаешь. Яства, вино, одеяния, женщин… Нет, женщин не дам. Я дам тебе золото, кров. Там ты сможешь говорить с народом, сколько захочешь. О, как я влюблена в тебя! Твой дух непоколебим, твои глаза ничего не страшатся. Ты живешь во имя того, во что веришь. Я хочу быть такой, как ты. Дай же мне заключить тебя в объятья! Поделись своей силой и со мной.

САЛОМЕЯ пытается обнять ИОАННА, но тот отступает, грубо отталкивая ее от себя.

ИОАНН: Я не дам прикоснуться к себе блуднице.

САЛОМЕЯ: Я издалека наблюдала за тобой. Уже дней сто смотрю на тебя, слушаю твой голос… И поняла, что больше никого так не полюблю. Сколько раз я видела во сне, как прикасаюсь к твоим губам своими… Прошу, хотя бы раз!

САЛОМЕЯ снова пытается обнять его. ИОАНН отстраняется и останавливает ее.

ИОАНН: Мое тело принадлежит Господу. Сколько раз мне еще повторять? Я не дам его блуднице.

САЛОМЕЯ: Иоанн, мы тебе не враги.

ИОАНН: Дело не в этом. Вы кровопийцы, а я слуга Господа. Мы живем по-разному. Мой тебе совет: скорее покинь этот грязный дворец и возвращайся в Дакию. Тогда ты можешь быть спасена.

Сцена 131: Терраса царского дворца, нависающая над Мертвым морем